Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

Глава двенадцатая

Этот вечер для нас был необычным. Во дворе у подъезда горели лампы дневного света, отнимая у темноты серые стены нашего здания. В этот момент оно казалось величавым дворцом, глядящим на мир десятками бездонных, залитых ярким электрическим светом окон. В парадном убранстве актовый зал. В коридоре царит оживление. У всех улыбки. На мундирах, переливаясь, горят начищенные до блеска пуговицы. То тут, то там мимо синих мундиров стайками проплывают девчата, внося какое-то особое оживление в строгую курсантскую жизнь.

Борис сдержал свое слово, пришел на наш вечер с группой студентов консерватории. Я их встретил около проходной. Здесь были виолончель и контрабас, альт и десятка полтора скрипок — в общем, целый симфонический оркестр, то, о чем просил Мирный. Увидев нас, он как-то недоверчиво посмотрел на моих спутников, притихших в необычной обстановке. Но вся эта неловкость исчезла сразу же, когда в зале полилась, как тонкая серебристая струйка воды, музыка. Мгновенье, другое — и эта струйка, уже нарастая, превратилась в горный поток, весь в белых водяных брызгах, бьющийся и ревущий среди скал. Но вот последний раз взмахнул волшебной палочкой дирижер — и нет уже водопада. Грянул гром аплодисментов.

Я сидел, и все во мне пело, ничего в этот момент для меня не существовало, была только музыка и ее прекрасный мир. «Как хорошо жить на свете, — думал я, — как хорошо, что есть музыка, этот изумительный эликсир жизни, созданный чувствами и умом человека».

В зале полумрак. Тишина. Со сцены снова льется музыка. Одно произведение сменяет другое.

— Чайковский. Пятая симфония, — раздается громкий голос ведущего. Затем на сцену выходит Борис, — затянутый во фрак, он кажется еще стройнее, — и мягким приятным голосом поясняет, как рождалось это произведение, говорит о чудесной музыке Чайковского.

Слушая музыку, я посмотрел в зал. Ребята сидели как завороженные: сосредоточенный Вадим, удивленный Степан, мягкий и спокойный Толик. Они так же, как и я, не все понимают в музыке, но слушают ее с большим наслаждением.

Но вот я увидел скучающее лицо и перекошенный от зевоты рот. Это Захар. Перехватив мой взгляд, он сказал:

— Тоже мне, нашли, чем время занимать. Это твоя идея, Яхонт? Лучше бы кино показали, а то скрипят на разные лады, культуру наводят. Мозги плавятся. — Захар еще хотел что-то добавить, но его шепот потонул в громе оваций.

А на сцене уже стояла девушка, высокая, стройная, с низко опущенной головой. Лица ее не видно, его закрывали прямые, ниспадающие на грудь, волосы. Она стояла и молчала. Молчал и погруженный в полумрак зал. Замерли вскинутые смычки, готовые начать свою нескончаемую песню. Повисла в воздухе дирижерская палочка. Так продолжалось, кажется, минуты две, пока в зале откуда-то издалека еле уловимо послышалась нежная музыка. Она как бы вдохнула жизнь в эту, застывшую на мгновенье, фигуру девушки. Плечи ее постепенно распрямились, руки откинулись назад. Высоко вскинув голову, девушка смотрела куда-то вдаль, словно готовая взлететь и слиться воедино с мелодией музыки. Но вот она бросила взгляд в зал, и словно неожиданно увидев нас, протянув руки вперед, запела. Голос ее был звонкий и чистый. Она пела, высоко запрокинув голову. Музыка волшебствовала. Мне в какое-то мгновенье захотелось встать и взять певунью за руку, пойти за ее песней.

Концерт окончен. И вот уже на месте девушки, которую звали Лидия Кришану, стоял Мирный и благодарил от нашего имени ребят из консерватории. Затем начались танцы под обыкновенную радиолу. Сиротливо в углу стояли скрипки, а музыканты вместе с нами кружились по залу. Я вальсировал с Борисом, в надежде разбить танцующую пару девчат, а рядом мимо меня, словно дразня, уже не первый раз проплывала в танце Лидия Кришану. Она танцевала с Мирным. Ее черные, озорные глаза бросали меня в какую-то непонятную дрожь, от которой я не мог избавиться на протяжении всего вечера.

— Ох, вот дает! — невольно вырвалось у меня при виде Мирного, который лихо, с улыбкой на лице, кружил свою партнершу.

— О чем это ты, Леша? — удивленно спросил Борис и, перехватив мой взгляд, многозначительно протянул:

— А-а-а, вон вы куда смотрите, товарищ Шерлок Холмс! Вы опоздали, — продолжал он подшучивать, — ваш командир оказался проворней.

Я что-то невнятно буркнул в ответ и, кажется, покраснел, чем вызвал у Бориса улыбку.

— Не надо, Леша, оправданий! Все мы видим, — и чем больше Борис шутил, тем меньше следил я за танцем и музыкой и, кажется, пару раз безжалостно наступал своими тяжелыми солдатскими сапогами Борису на ногу.

— Леша, мы так не договаривались. Ты меня оставишь без ног, — не то в шутку, не то всерьез взмолился Борис.

Собственно говоря, мне теперь было все равно: танцевать или стоять на месте, меня уже не волновало, что нашу пару девушек разбили другие курсанты. А так даже лучше. Ты стоишь, а зал кружится, и все как на ладони: и улыбки девушек, и неуклюжие движения наших ребят, а самое главное, я мог беспрепятственно наблюдать за Мирным и Лидой. Она, подхватив одной рукой шлейф своего длинного театрального, цвета морской волны, платья и слегка откинувшись назад, веселая и беззаботная, вихрем проносилась по залу, увлекая за собой Мирного. Круг-другой, и вот они, как вкопанные, встали перед нами. Она разрумянилась, глаза искрились, а Мирный, слегка побледнев и тяжело дыша, но тоже улыбаясь, произнес:

— Что, молодые, на стариках хотите отыграться? А ну, покажите свою удаль. — И, не успев опомниться, я уже кружился в паре с Лидой.

— Ах, вот вы какой, Леша! — произнесла она. И меня удивил ее голос. На сцене он был звонкий, чистый, как колокольчик, а здесь я услышал мягкий, бархатистый и слегка приглушенный.

— Мне о вас много рассказывал Борис. — Она долго и внимательно рассматривала меня своими большими черными глазами.

Нужно было что-то говорить, а я молчал. Проклятая дрожь не давала мне взять себя в руки. И я, кажется, наступил Лиде на ногу. Нет, я танцевать больше уже не мог и, как бы поняв меня, музыка умолкла.