Я вернусь...

Глава 10

– До метро подбросишь? – спросил Мирон. – Моя тележка что-то забарахлила. Старость не радость.

– Подброшу, – сказал Юрий. – Хоть до метро, хоть до дома, мне безразлично. И потом, куда тебе с такой рожей в метро? Двух шагов по станции не успеешь пройти, как тебя менты загребут. И будешь опять до утра в обезьяннике куковать, доказывать, что ты не верблюд.

Лицо у Мирона действительно являло собой вид настолько предосудительный, что его и лицом-то назвать язык не поворачивался. Сейчас это и впрямь была рожа, причем отвратная. Досталось Мирону крепко, и виноват в этом был он сам. Весь вечер он выглядел каким-то вялым и рассеянным и все время вертел головой, глядя не столько на противника, сколько по сторонам. Вот и довертелся...

Юрий сел за руль, сильно хлопнул норовистой дверцей и повернул ключ зажигания. Движок потрепанного армейского джипа затарахтел послушно и ровно, как молодой.

– Ну и сундук, – оценил машину Мирон, ерзая на скрипучем сиденье. – Я даже не знал, что у нас такой можно купить. Какого он года – сорок третьего?

– Восемьдесят восьмого, – ответил Юрий. – А кому не нравится, может прогуляться пешком.

– А кто сказал, что не нравится? – подчеркнуто изумился Мирон. Двигался он с заметным трудом, и пешая прогулка по вечернему морозцу ему не улыбалась. – Отличная машина! А главное, в твоем духе. Вы с ней просто близнецы-братья. Правда! Главное что? Главное, чтобы тебе самому нравилось, а остальные пускай думают, что хотят.

Заключительную часть своей тирады он произнес как-то вяло и нерешительно, как будто она у него самого вызывала какие-то сомнения. Сегодня Мирон был определенно не похож на самого себя, но Юрий решил не приставать с расспросами: захочет – сам расскажет. Может, его наконец с работы выгнали? Ну, так этого следовало ожидать. Тоже мне, главный редактор... С такой-то рожей!

Сам Юрий чувствовал бы себя превосходно, если бы не омрачившая вечер поганая сцена. Когда финальный бой стенка на стенку завершился и участники этой свалки разбрелись по углам, оказалось, что один из них никуда идти не в состоянии по той простой причине, что мертвые передвигаться не могут. Грузный и даже, пожалуй, жирный мужчина лет сорока пяти с бульдожьим лицом и редкими русыми волосами остался лежать, скорчившись и страдальчески откинув голову, на грязном бетонном полу. Прямо над ним по потолку проходила труба, и с этой трубы размеренно, редко и тяжело капало прямо на труп. Крупные капли конденсата падали на голое жирное плечо, постепенно смывая с него грязь, пот и кровь. Глаза мужчины были закрыты, и он несомненно был мертв – мертв, как кочерга.

Юрий, знавший толк в драках, не был ни шокирован, ни удивлен. Дрались в Клубе от души, по-настоящему, не жалея ни себя, ни других, и у такого вот тучного, страдающего избыточным весом человека вполне могло не выдержать сердце. Или ударил кто-нибудь неловко, чересчур сильно и немного не туда, куда следовало бы... Словом в безоглядной свалке бывает всякое, и вот такое в том числе. Но от этого неприятный факт чужой смерти не делался ни более приятным, ни хотя бы менее глупым. Умер бы человек, защищая пусть не родину или собственную жизнь, а хотя бы тощий свой кошелек! А вот так, просто, в грязном подвале, в затеянной ради потехи потасовке, случайно... Нет, это было недопустимо глупо, и прочувствованная речь, которую сказал над телом погибшего пламенный оратор Адреналин, ничего не изменила и изменить не могла. Тем более что эффект от этой речи был смазан упрощенной процедурой прощания с покойным: труп просто затолкали в багажник машины, как мешок с картошкой, и увезли в неизвестном направлении, чтобы выбросить где-то на дороге...

Словом, забава уже не смахивала на забаву и кровавая потеха вышла чересчур кровавой. Смерть этого толстяка была как ушат холодной воды, выплеснутый на головы теплой компании в самый разгар развеселого застолья. Во всяком случае, Юрий почувствовал себя именно так – внезапно проснувшимся и протрезвевшим.

– Ну, – сказал Мирон, прекращая наконец ерзать на сиденье и закуривая, – и как впечатление от Клуба?

Тон у него был кислый: похоже, он хорошо представлял себе, что скажет Юрий, и не знал, что возразить.

– Как я и предполагал: в качестве развлечения сойдет, – сказал Юрий, включая указатель поворота и отпуская сцепление. – А вообще все это очень глупо. Человека вот убили...

– Да, – мусоля фильтр сигареты разбитыми губами, вяло согласился Мирон, – отмучился Павел Христофорович.

– Кто? – спросил Юрий, видевший убитого впервые в жизни.

– Сидяков, – сказал Мирон. – Государственный аудитор. По слухам, он со дня на день ожидал крупного повышения по службе. Вот и повысился. Выше и впрямь некуда. Ну, да все там будем. Адреналин прав: лучше так, в бою, чем загнуться от старости в богадельне или в больнице от рака.

– Чепуха, – сказал Юрий. – По мне, так уж лучше от рака, чем вот так – без цели, без смысла и даже не понимая, что с тобой происходит. Это, Мирон, просто еще один способ уйти от проблем в мир собственных фантазий – способ такой же поганый, как и все остальные. На Адреналине твоем это крупными буквами написано, да ты и сам от него недалеко ушел. Это страусиная политика. Проблемы надо решать, а не прятаться от них. Нерешенные проблемы имеют тенденцию накапливаться, и когда-нибудь их станет столько, что от них ни в каком Клубе не спрячешься, ни в каком подвале.

– Звучит банально, – прежним кислым тоном заявил Мирон, – но, может, ты и прав. Не знаю я. Ох, не знаю!

– Да неужто? – удивился Юрий. – Странно. Как это: ты – и вдруг чего-то там не знаешь? Во время нашей последней встречи ты знал буквально все на свете и ни в чем не сомневался. Ты, часом, не приболел?

С черного неба валом повалил снег. Юрий врубил "дворники" и, пользуясь тем, что улица пустынна, переключил фары с ближнего света на дальний.

– Не знаю, – повторил Мирон. – Может, и приболел. А может, наоборот, начинаю выздоравливать.

– Просыпаться, – насмешливо подсказал Юрий. – Милое дело! Не жизнь, а непрерывное странствие из одного сна в другой.

– Да пошел ты, – вяло огрызнулся Мирон.

– Пошел ты сам, – сказал Юрий. – Если не хочешь услышать ответ, который тебя не устраивает, не задавай вопросов. И вообще, я же вижу, что ты неспроста мне мозги керосинишь. Давай выкладывай, что у тебя на уме. Кстати, ты зачем целый вечер башкой вертел? Что ты там высматривал?

Мирон помолчал, и по его молчанию чувствовалось, что он мучительно колеблется: отвечать или не отвечать?

– Камеру искал, – сказал он наконец мрачно и с неохотой.

Юрий не понял.

– Камеру? Так обратился бы в ментовку!

– Видеокамеру, дурак, – проворчал Мирон. – Дошел до меня один слушок... Ты Диму Светлова помнишь?

Юрий молча кивнул. Он отлично помнил молодого журналиста. Разве такое забудешь! Честно говоря, он был неприятно удивлен тем, что Светлов до сих пор работает под началом у Мирона. Ему, Юрию, казалось, что полученная Светловым в охотничьем домике у озера пуля из коллекционного винчестера раз и навсегда научила его не только уму-разуму, но и этике – как журналистской, так и обычной, человеческой. И уж во всяком случае тогда Юрий не предполагал, что Светлов останется работать в "Московском полудне". Или Светлов, или Мирон – вот как стоял вопрос тогда, в начале осени. Но, как видно, разногласия между главным редактором и его талантливым молодым подчиненным оказались не такими неразрешимыми, какими выглядели на первый взгляд. "Время, – подумал Юрий с грустной усмешкой. – Время сглаживает углы, устраняет разногласия и примиряет непримиримые, казалось бы, точки зрения".

– Ну так вот, – кривясь и морщась не то от боли в разбитом лице, не то от каких-то своих мыслей, продолжал Мирон, – не далее как вчера влетает наш Димочка ко мне в кабинет и... А, черт, даже не знаю, как сказать. В общем, раскопал он новую тему. Дошел до него, видишь ли, слух о Клубе. Ну, этого-то, в общем, следовало бы ожидать: конспирируется Адреналин относительно, да и потом тайна, о которой известно троим, это уже никакая не тайна... Да и тайны-то особой нет, черт бы ее подрал! Кому интересно, как я провожу свое свободное время? Короче говоря, если бы речь шла просто о Клубе, я бы легко и непринужденно Димочку нашего вместе с его темой завернул на сто восемьдесят градусов и посоветовал бы ему не забивать себе голову ерундой. Да я, в общем-то, так и сделал...

– Но?.. – подтолкнул его Юрий, видя, что Мирон опять застыл в нерешительности.

– Но! – воскликнул Мирон. – То-то и оно, что "но"! Слушок, который мне пересказал наш Димочка, был какой-то странный. Якобы по городу в небольшом количестве ходят какие-то пиратские кассеты с записями клубных поединков и якобы даже какой-то заочный тотализатор работает... Словом, если верить этому слуху, какая-то сволочь имеет с Клуба свой клок шерсти, причем давно и регулярно.

– Ну и что? – спокойно спросил Юрий. – Что тебя, собственно, удивляет? По-моему, это вполне естественно. Ты извини, Мирон, но это просто смешно. Неужели я – я! – должен объяснять такие вещи? И кому – тебе! Бесплатных завтраков не бывает, и любое дело, любое начинание, не приносящее дохода, попросту тихо загибается. Кому оно нужно? Карусель, к примеру, тоже приятная штука, но, если катать на ней ребятишек бесплатно, владелец карусели рано или поздно пойдет по миру.

Мирон замычал, как от сильной зубной боли.

– Да неужели непонятно! – выкрикнул он. – Ведь Клуб на этом и держится! На доверии, на бескорыстии...

Юрий фыркнул, и господин главный редактор сконфуженно умолк. То, что казалось уместным и единственно правильным в душном, набитом мужскими телами подвале котельной, сейчас выглядело напыщенным и глупым. Здесь не было Адреналина, способного уговорить змею купить ботинки, зато был плечистый скептик Филатов и была странная, похожая на отрезвляющую оплеуху информация, полученная от Димочки Светлова, журналиста хоть и молодого, но опытного и привыкшего отвечать за свои слова.

Впереди показался перекресток, за которым сквозь зыбкую пелену летящего снега сверкал и переливался множеством огней оживленный проспект. Юрий выключил дальний свет и начал потихоньку притормаживать: на улице было скользко, и ему не хотелось вылететь на перекресток, как лыжник с горы.

Теперь ему стала понятна сегодняшняя рассеянность господина главного редактора. Еще бы! Мирон был похож на человека, который, едва успев истово уверовать в Бога, вдруг обнаружил, что его духовный наставник прячет за иконостасом парочку порнографических видеокассет и по вечерам водит к себе в дом мальчиков из церковного хора. А ведь он и впрямь уверовал, и вера эта буквально за несколько месяцев изменила его до неузнаваемости. И вот теперь воздвигнутый Мироном внутри собственной души храм начал угрожающе крениться и потрескивать, и каменные идолы с жестокими насмешливыми лицами закачались на пьедесталах и начали один за другим падать, разбиваясь вдребезги, и оказалось, что никакие они не каменные, а вылеплены из дрянного гипса, а внутри у них пустота, пыль и грязные клочья паутины с дохлыми пауками...

Юрий мысленно покачал головой. И это Мирон! Умный Мирон, скептичный Мирон, насмешливый, ни во что не верящий, прожженный насквозь...

Юрий сам чуть не попался на этот крючок. Он уже держал наживку во рту и был готов ее с удовольствием проглотить, но тут как раз умер этот аудитор – как его, Сидяков? – и Юрий почувствовал на языке железистый привкус искусно запрятанного внутри приманки стального крючка. А приманка была хороша, и проглотить ее было куда как просто! Культ физической силы – штука не новая, и придумали его не люди. Он был всегда – достался нам в наследство от волосатых предков – и за многие тысячелетия человеческой истории, истории войн, грабежей и жестокой борьбы за выживание, был доведен до совершенства. А нынешний мир переусложнен, нервозен и в целом устроен так, чтобы в нем с одинаковым успехом могли выживать как сильные, так и слабые. Какой смысл быть сильным, если силу не к чему приложить? Какой интерес быть быстрым, ловким и агрессивным, если хилый и подлый может легко согнуть тебя в бараний рог при помощи денег, судов и многочисленных законов, в которых сам черт ногу сломит? Ах, как хочется простоты и насколько все-таки легче идти по прямой, чем петлять, огибая бесчисленные углы! А Адреналин как раз и предлагал простоту, которой так не хватает в нынешнем мире. И до чего же это было заманчиво!

– Ну, чего ты психуешь? – сказал Юрий Мирону, который мрачно курил, привалившись плечом к дверце джипа. – Что, подсунули тебе вместо живой бабы резиновую? Плюнь и забудь. Подумаешь, невидаль! Грязи ты не видал? Дерьма не нюхал? Тебе что нужно? Кровь погонять, тряхнуть стариной, в зубы кому-нибудь дать, чтобы стоматологи без работы не сидели... Ну, и на здоровье! Какая разница, снимают тебя на пленку или не снимают, делают на тебя ставки или не делают? С тебя-то денег никто не требует! Резвись в свое удовольствие... А если тебя это так задевает, повернись и уйди. Мы, слава богу, в России живем, а не в каком-нибудь Лихтенштейне. У нас в рыло получить и безо всякого клуба можно. Запросто! А ты, как та девка...

– Какая девка? – с вялым интересом спросил Мирон.

– Которой, когда ее е... гм... целовали, сережки обещали. А как девке рожать, так они убегать.

Мирон хрюкнул и полез в пачку за очередной сигаретой.

– Умник, – сказал он. – Теоретик.

Видимо, слова Юрия задели его за живое, и злость сделала его голос прежним.

– Низкий уровень информированности, – ядовито продолжал Мирон, – вот что превращает отставного старлея в завзятого теоретика. Что ты меня лечишь? Ты ж не знаешь ни хрена, а туда же – воспитывать, советы давать... Я тебе не новобранец!

– А чего тогда ноешь? – спокойно парировал Юрий. – Низкий уровень информированности... А откуда он возьмется – высокий? Ты же у нас профессиональный журналист: болтовни и нытья сколько угодно, а информации – ноль. Истеричка ты, а не новобранец. Три дня назад скакал, как молодой козел, брыкался, воздух рожками бодал, а сегодня скис. Сплошной, понимаешь ли, разброд и шатание... И вообще, чего ты ко мне пристал со своими разговорами? Сам ведь пристал, никто тебя об этом не просил.

По правде говоря, он бы не удивился, если бы Мирон в ответ на эти слова дал ему в ухо. То, что Юрий в данный момент вел машину по скользкой, запруженной автомобилями дороге, вряд ли остановило бы Мирона – такого, каким Юрий видел его первого января. Но Мирон сегодняшний был уже не тот, и в ответ на обидную отповедь Юрия он лишь криво ухмыльнулся и принялся чиркать зажигалкой, закуривая сигарету.

– Ладно, – неожиданно спокойно произнес он, справившись наконец с процессом прикуривания и выпуская из ноздрей две густые дымные струи. – В чем-то ты, конечно, прав. Сказав "А", надо говорить "Б", иначе не стоило и рта раскрывать. Так вот, дружок, что волнует и задевает меня в этой истории больше всего. Вот ты сказал: человека, мол, убили. Ты, конечно, имел в виду, что убили его случайно...

– Естественно, – сказал Юрий. – А как же иначе? Чтобы умышленно прикончить человека голыми руками, нужно быть либо профессионалом высокого класса, либо горой мяса, но тогда совершить убийство незаметно не получится. Убить одним ударом – это одно и это сложно. А забить до смерти, затоптать, задавить – это проще, но это было бы заметно. Так что помер этот твой Сидяков, скорее всего, от обыкновенного инфаркта.

– Ага, – сказал Мирон. – А на прошлой неделе, между прочим, при точно таких же обстоятельствах откинул копыта один мент. В начале вечера его угораздило заявить: я, мол, подполковник милиции! – а к концу его уже понесли из подвала вперед ногами.

– Совпадение, – предположил Юрий.

– А то как же! На моей памяти это уже то ли пятое, то ли шестое "совпадение". Нет, я понимаю, конечно: народ у нас в основном нездоровый, измученный стрессами, неправильным питанием и сидячим образом жизни, а тут мочиловка, красные сопли веером, ребра трещат, сердчишко вот-вот из груди выпрыгнет... Словом, какому-нибудь скрытому гипертонику в нашем подвале копыта откинуть ничего не стоит. Но смотри, какая интересная получается картинка. Я тут припомнил кое-что, навел кое-какие справки... Все люди, которые умерли в Клубе, были неплохо обеспечены, занимали довольно высокое положение в обществе и пользовались определенным влиянием. Это раз. Все они загибались почему-то именно во время драки стенка на стенку – не до, не после и не в кругу, когда дрались один на один, а вот именно в толпе, в сумятице, в неразберихе. Это два. Дальше. Если верить информации Светлова, кто-то огребает со всего этого неплохие барыши – продает записи, держит тотализатор, и я не знаю, что еще. А где грязные деньги, там непременно и шантаж, и дележ прибылей, и, сам понимаешь, жмурики... Это, конечно, тоже можно списать на совпадение, но уже с некоторым усилием, так ведь?

– Гм, – сказал Юрий.

Они медленно ползли в середине огромной пробки, растянувшейся, самое малое, на километр. Снег лепил так густо, что его уже не сдувало с гладких, старательно отполированных плоскостей; крыши автомобилей, багажники, номерные знаки, решетки радиаторов и даже фары – все было залеплено вездесущим снегом. От горячих капотов и глушителей валил пар, красиво подсвеченный фарами и рубиновыми огнями стоп-сигналов. Тысячи "дворников" ходили взад-вперед по лобовым стеклам в сложном гипнотизирующем ритме, сотни двигателей тарахтели и глухо бормотали на малых оборотах, отравляя выхлопными газами морозный воздух.

– Вот тебе и "гм"! – воскликнул Мирон. – А тут еще Сидяков. Государственный аудитор Павел Христофорович Сидяков. И не просто аудитор, а тот самый, который неделю назад завершил проверку одной коммерческой фирмы, которая принадлежит господину Рамазанову, известному под именем Адреналин.

Юрий присвистнул. Вот это сюрприз! Похоже, кумир и духовный наставник Мирона и впрямь прятал кое-что за своим иконостасом, и было это "кое-что" похуже стопки кассет с самым жестким порно.

– Результатов проверки я не знаю, – продолжал Мирон, – и что-то мне подсказывает, что никогда не узнаю. Но, судя по образу жизни, который ведет Адреналин, от его фирмы осталась одна пустая скорлупа и дни ее в деловом мире сочтены. Долги, запутанная отчетность, неуплаченные налоги... В общем, уголовно наказуемый бардак. Конечно, Адреналин во всеуслышание заявляет, что ему на это плевать и что деньги – грязь, но как же тогда быть с Сидяковым? А кассеты? Тотализатор?

Впереди загорелся красный. Юрий выключил передачу, поставил ногу на педаль тормоза и тоже закурил.

– Три дня назад, – сказал он, – ты утверждал, что на журналистику тебе плевать с высокого дерева.

Мирон опять криво усмехнулся разбитым лицом.

– Увы, – сказал он. – Опыт показал, что журналистика – это не профессия, а болезнь. Неизлечимая, будь она неладна! Журналист – это, брат, оказывается, диагноз. Ты можешь думать, говорить и делать все, что угодно, но как только ты почуешь настоящий след – все, пиши пропало. А тут, скажу я тебе, не след, а просто железнодорожная колея какая-то.

– Ага, – сказал Юрий. – Колея в тоннеле, и в конце тоннеля виден яркий свет... Это встречный поезд, Мирон. Ты уверен, что успеешь вовремя отскочить с рельсов? На кой черт тебе это сдалось? Сенсации никакой из этого дерьма не получится – так, уголовный репортаж средней паршивости, на фоне Чечни, Ленска и проделок наших олигархов совершенно незаметный. Репортаж будет серенький, а риск – смертельный. Не вижу смысла, Мирон. Шел бы ты со своими подозрениями в ментовку, а? Тебя там примут с распростертыми объятиями, особенно теперь, после этого подполковника.

– Во-первых, репортаж будет не серенький, – мрачно пообещал Мирон. – Уж ты поверь, я в этом больше твоего понимаю. Во-вторых, мне, журналисту, отдавать нераскрученную историю на откуп ментам – это подло. А в-третьих, если я это все-таки сделаю, вот тут-то мне и будет верный каюк. Ты знаешь, какая у Адреналина юридическая поддержка? Другой бы на его месте уже давно за проволоку сел, а ему хоть бы хны! Ты не обратил внимания на такого, знаешь, аглицкого джентльмена? Ну, прилизанный такой, сухопарый, с Адреналином сегодня дрался...

– Нет, – солгал Юрий, – не обратил.

Солгал он просто от растерянности. Для него было большим сюрпризом встретить в грязном подвале господина Лузгина собственной персоной, и он до сих пор так и не разобрался, приятный это был сюрприз или не очень. Странный до оторопи – это да. Неожиданный – тоже. А вот приятный или нет – этого Юрий, хоть убей, определить не мог. Впечатление от встречи было неопределенное, какое-то расплывчатое, будто не в фокусе. Зато дрался господин адвокат просто на загляденье – точно, хлестко и очень артистично. Если он так же вел себя в зале суда, то за судьбу его подзащитных можно было не волноваться...

– А зря, – сказал Мирон. – Это Лузгин. Восходящая звезда столичной юриспруденции, понял? Практикует без году неделю, а репутация будь здоров. Зверь-адвокатище! Он бы и Джека Потрошителя отмазал, если б захотел. И Адреналин – его постоянный клиент. Так что пускать по его следу ментов – дохлый номер, только себе вредить. Понял?

– Понял, – сказал Юрий. Впереди опять загорелся красный, и он затормозил. Теперь они стояли в каких-нибудь двадцати метрах от светофора. – Вот я и говорю: плюнь и забудь. Что тебе, жить надоело?

– А тебе не надоело? – спросил Мирон и вдруг зашарил ладонью по двери, отыскивая ручку.

– Ты куда? – удивился Юрий.

– К чертям собачьим, – ответил Мирон. – На метро! Так мы до самого утра никуда не приедем. Развелось драндулетов, по городу не проехать!

Он вывалился из кабины, грохнул дверцей и пошел, протискиваясь между стоявшими бампер к бамперу автомобилями, к сиявшей сквозь метель рубиновой букве "М" над полированным мрамором входом.

Юрий проводил его задумчивым взглядом. Позади заныли сигналы, он вздрогнул, увидел за сотканной из снега зыбкой завесой зеленый кошачий глаз светофора и рывком тронул машину с места. Рассказанная Мироном детективная история его нисколько не взволновала, и единственным чувством, которое он сейчас испытывал, было глубокое разочарование: ему опять, в который уже раз, подсунули пустышку. Внутри ярко раскрашенной копилки не оказалось ничего, кроме горки сухого мышиного помета. Это было в порядке вещей, но разочарование почему-то не проходило.

По субботам адвокат Андрей Никифорович Лузгин неизменно к десяти часам утра являлся в свою контору, но посетителей не принимал. В этот день он обычно занимался бумажной работой, приводил в порядок дела и готовился к предстоящим судебным заседаниям. К телефону он во время работы не подходил, а редких посетителей, которых не останавливала строчка в вывешенном на двери конторы расписании, где черным по белому значилось, что суббота – неприемный день, успешно заворачивала сидевшая на страже в приемной холеная и отменно вышколенная Зинаида Александровна.

Обо всем этом Зимин был прекрасно осведомлен, но дело его не терпело проволочек, и в полдень он остановил свою "вольво" напротив конторы. Серебристый четырехглазый "мерс" Лузгина стоял на своем обычном месте, уже припорошенный свежим снежком, и Зимин, увидев его, обрадовался: Андрей Никифорович был в конторе.

Он вошел в приемную и, разумеется, первым делом напоролся на секретаршу. Восхитительная и, несмотря на далеко не девичьи свои годы, все еще весьма соблазнительная Зинаида Александровна грациозно поднялась навстречу, норовя заслонить дверь кабинета своим великолепно оформленным бюстом. В ослепительной ее улыбке Зимин без труда прочел твердую решимость стоять до конца и в случае необходимости лечь костьми под заветной дверью, но не дать посетителю нарушить покой обожаемого шефа. Решимость эта заслуживала самой горячей похвалы, но Зимину сейчас было не до того, чтобы обращать внимание на препятствия в лице какой-то секретарши.

– Зинаида Александровна! – пропел он, ловко выхватывая из-за спины и вручая секретарше великолепную пунцовую розу на длинном стебле. – Вы, как всегда, ослепительны! Примите же в знак глубочайшего почтения, восхищения и прочая, и прочая... Словом, от верного поклонника, обожателя и ценителя. Вы еще не передумали? Ко мне, а? Если не секретарем, то хотя бы женой...

– Вы опасный тип, Семен Михайлович, – ответила Зинаида Александровна своим глубоким контральто, пристраивая розу в стоявшую наготове вазу с длинным узким горлом. – Вы способны вскружить голову даже такой опытной женщине, как я. Ведь вы женаты, кажется?

Зимин мысленно заскрипел зубами. Ему сейчас было не до флирта, но и просто обойти секретаршу не представлялось возможным.

– Вот именно, кажется, – сказал он. – Мы не виделись уже месяца три... или четыре? Я даже не представляю, где она сейчас живет. Иногда общаемся по телефону – в основном, когда у нее кончаются деньги. Но не будем о грустном! Поверьте, ради вас я готов принять ислам. Пойдете ко мне старшей женой? Любимой, а? Будете следить за порядком в гареме...

Насчет жены он, конечно, наврал, и секретарше это было отлично известно.

– Ах, Восток! – Зинаида Александровна томно закатила глаза и вздохнула, демонстрируя недурные актерские способности. – Знаете, Семен Михайлович, в предложении вашем мне чудится что-то заманчивое, романтически-порочное, но вы ведь это не всерьез? А вдруг я соглашусь?

– Так соглашайтесь же! – вскричал Зимин с поспешностью, которая была совершенно искренней и объяснялась его горячим желанием придушить Зинаиду Александровну голыми руками. – Что это такое, в самом деле: стоит только начать говорить людям чистую правду, как они перестают тебе верить! Кстати, ваш шеф сильно занят?

Лицо Зинаиды Александровны мгновенно переменилось. Секретарша продолжала улыбаться, но теперь ее улыбка казалась нарисованной на кирпичной стене. И даже не на кирпичной, пожалуй, а на бетонной, толщиной в полтора метра, способной выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда большого калибра.

– Ни-ни, – сказала Зинаида Александровна и для наглядности качнула из стороны в сторону наманикюренным указательным пальчиком. – Даже не думайте. При всем моем уважении к вам...

– А вы все-таки доложите, – тоже улыбаясь и тоже совсем не так, как минуту назад, с нажимом сказал Зимин. – Дело действительно очень важное и спешное, иначе я ни за что не позволил бы себе вот так врываться... В конце концов, правил без исключений не бывает! Я же не прошу впустить меня в кабинет, это действительно было бы хамство. Но доложить-то можно, ведь верно? Не примет – уйду. Ну, а вдруг да примет?

Холеное лицо Зинаиды Александровны изобразило сомнение и нерешительность, но она все-таки, хоть и с видимой неохотой, вышла из-за стола и двинулась к дверям кабинета. Взгляд Зимина невольно задержался на ее прямой спине, стройных бедрах и несколько суховатых, но очень красивых ногах. Зимин вдруг подумал: интересно, спит с ней Лузгин или нет? Было бы, наверное, неплохо проделать с этой опытной стервой то, что проделал со своей секретаршей Адреналин в тот незабываемый день, когда его выпустили из кутузки.

Он криво усмехнулся. В этом Адреналин тоже был прав. Сексуальная жизнь Зимина за эти месяцы изменилась до неузнаваемости. То, чем они занимались в Клубе, растормаживало в мозгу какие-то заблокированные воспитанием нервные центры, а может быть, и не нервные, и даже не в мозгу, а где-нибудь в другом месте, примерно метром ниже... Но так или иначе, сексуальная выносливость, продемонстрированная Адреналином в тот, самый первый раз, больше не казалась Зимину каким-то чудом. Он и сам теперь вел себя в постели точно так же. О, там, на простынях, он был монстр – ненасытный, жадный, изобретательный и беспощадный, и внешность партнерши больше не имела для него решающего значения. Была бы здорова и хотя бы относительно молода, а остальное – чепуха. Даже темперамент не особенно нужен – у него, Зимина, темперамента хватало на двоих и даже с избытком, и разжигал он теперь своих многочисленных партнерш без затей, как разжигали свои костры наши волосатые предки – трением, трением... Да, в предложенном Адреналином мировоззрении при всех его многочисленных минусах были и свои неоспоримые преимущества.

Зимин мысленно сплюнул. Нашел о чем думать! И главное, очень вовремя... Разложить секретаршу Лузгина – тоже мне, проблема! Это можно сделать когда и где угодно, и уговаривать долго не придется, потому что у баб на это дело отменное чутье. Не об этом сейчас надо печься, не об этом!

Секретарша вернулась. Она отлично владела собой, и лицо ее сохраняло всегдашнюю безмятежность, но выглядело оно при этом все равно каким-то перекошенным, как будто из него вынули проволочный каркас и оно криво отвисло на одну сторону. Зимин присмотрелся. Да нет, все на месте, симметрия идеальная, вот только глаза какие-то совсем потерянные, и не поймешь, что это там в них отражается: удивление?.. испуг?..

– Проходите, – с едва заметной запинкой сказала секретарша, и Зимин прошел.

Он сразу понял, чем была вызвана растерянность дрессированной Зинаиды Александровны. Господин адвокат, оказывается, вовсе не занимался делами, не готовился к процессу и не листал специальную литературу, выискивая прецеденты и с глубокомысленным видом делая пометки на полях. Вместо всего этого господин Лузгин сидел за своим столом и напивался. Делал он это очень целенаправленно, всерьез и, видимо, уже давно, потому что в стоявшей перед ним литровой квадратной бутылке "Джонни Уокера" с черной этикеткой оставалось не более трети ее янтарного содержимого.

Зимин поморщился и плотно прикрыл за собой дверь. Что может быть глупее, чем решать важные деловые вопросы с пьяным! Но, с другой стороны, побеседовать с человеком, когда он пьян, порой бывает небезынтересно. Познавательно это бывает – если, конечно, человек этот вообще заслуживает внимания.

– Привет, – сказал Зимин. – Я вижу, трудовой процесс в разгаре?

– С-садись, – слегка заплетающимся языком предложил Лузгин и махнул рукой в сторону кресла для посетителей. – Поганое это занятие – пить в одиночку. Мысли разные бродят, а поделиться не с кем. Не с секретаршей же беседовать! Это все равно что перед компьютером речи толкать. Или перед кофеваркой. Садись, садись! – повторил он, видя, что Зимин колеблется. – Только сначала рюмку прихвати, а то у меня тут одна. Вон, там, в баре... ага!

Зимин поставил на стол вторую рюмку, сел, и Лузгин немедленно налил ему до краев.

– А что празднуем, если не секрет? – спросил Зимин, с сомнением косясь то на рюмку, то на подернутые нехорошей пьяной поволокой глаза адвоката.

– Празднуем? – Лузгин, казалось, был искренне озадачен этим вопросом. – Ну, можно сказать и так. Допустим, празднуем... А что празднуем? Например, счастливое разрешение ваших с Алексеем проблем.

Он ловко опрокинул рюмку и с шумом втянул в себя воздух. Зимин заметил, что на столе нет закуски – никакой, даже привычного лимона или хотя бы воды, – и, аккуратно пригубив виски, без стука поставил свою рюмку на стол.

– Какие же это наши проблемы решились? – спросил он, искоса глядя на Лузгина.

– Как это – какие? – удивился тот. – А Сидяков? Сидяков накрылся, и проблемы ваши накрылись вместе с ним. Праздник! Я-то уже, грешным делом, начал к судебному заседанию по делу о банкротстве готовиться, а тут – раз! – и дело в шляпе. Мои услуги не требуются. Пей, гуляй, песни пой!

– А что Сидяков? – пожал плечами Зимин. – Сидякову не повезло, он помер, но результаты проверки от этого никуда не делись. Не он, так кто-то другой...

– Ха! – воскликнул Лузгин, наливая себе виски. Он потянулся к рюмке Зимина, увидел, что та полна, пожал плечами и поставил бутылку на стол. – Ха! Передо мной-то хоть дурачка не строй, ладно? "Кто-то другой"... Не кто-то, а Свирцев, первый заместитель Сидякова. А Свирцев – это Свирцев. С ним договориться проще, чем с рублевой путаной. Правда, стоит он дороже, но ведь это не проблема, правда?

– Что-то мне твой тон не нравится, – сказал Зимин, задумчиво вертя в пальцах рюмку. – Может быть, тебе не стоит больше пить? А то создается впечатление, будто ты... э... в чем-то подозреваешь... гм... Алексея.

Предложение больше не пить возымело именно тот эффект, на который рассчитывал Зимин. Господин адвокат быстро, почти воровато, опрокинул в себя рюмку и тут же налил по новой.

– Ладно, – сказал он, откровенно занюхивая благороднейший скотч рукавом пиджака, – ладно, хорошо. Допускаю, что мои подозрения тебе неприятны. Допустим даже, что я не прав. Ну а ты? Ты бы на моем месте что подумал, а?

– Я бы подумал, что имеет место совпадение, – рассудительно произнес Зимин. Он понимал, что несет полный бред, но, во-первых, его собеседник был пьян до остекленения, а во-вторых, жизнь сама по себе вещь достаточно бредовая. Чего только в ней не бывает, чего не случается! В том числе и совпадения. – Совпадение! – повторил он. – Не спорю, совпадение очень своевременное и счастливое, но от этого не менее случайное. Сидякова мне не жаль, за Алексея я очень рад, но подозревать его... Не знаю. Сам не могу и другим не позволю.

Господин адвокат сделал губами вялое "пф!", из-за его состояния получившееся больше похожим на то, как бывает, когда кто-нибудь ненароком громко испортит воздух.

– Прости меня, Семен, – сказал он, – но это разговор на уровне... э... института благородных девиц. Не могу, не позволю... Совпадение... Не знаю, как ты, а я по роду своей деятельности в совпадения не верю вообще, а в такие вот, счастливые, очень кого-то устраивающие, – в особенности. Ну не верю! В Бога триединого, как ни пытался, так и не смог поверить, и в совпадения вот тоже... Ты знаешь, как я к Алексею отношусь, я за него в огонь и в воду, н-но... Конечно, должно быть совпадение, обязано, потому что как же иначе?.. И тут же сам себе отвечаю: шалишь, брат, не бывает таких совпадений. Не бывает, понял? Это я тебе говорю как дипломированный юрист. Не бы-ва-ет! Даже если бы Сидяков на другом конце Москвы попал под трамвай, любой, у кого есть в голове хоть немного серого вещества, задал бы классический вопрос: "Кому это выгодно?"

– Так что же, он, по-твоему, полный идиот? – спросил Зимин. – Ты прав, все в этом деле указывает на него. Раз договориться с Сидяковым не получилось, надо убрать его к чертовой матери... А тебе не приходило в голову, что Алексея пытаются подставить? Ты хотя бы знаешь, что второго числа взорвали его машину? Он уцелел только чудом, если хочешь знать. Я там был и все видел. Это лохотронщики, он их действительно крепко достал...

– Ммм? – Лузгин вскинул голову и на секунду, казалось, прояснился. – Кого-нибудь поймали? Кто-нибудь может это подтвердить?

Зимин в ответ лишь отрицательно замотал головой. Адвокат кивнул и снова опьянел – в одну секунду, как по мановению волшебной палочки.

– Ну вот, – пробормотал он. – То есть можно, конечно, обратиться в прокуратуру, то да се... Но имей в виду: придется иметь дело с очень серьезными, солидными, весомыми людьми, у которых Алексей с его хулиганскими выходками давно уже сидит как кость в горле... Понадобится уйма времени и денег... особенно денег, и дело все равно, скорее всего, кончится ничем. Нет, я бы за это не взялся. Да и бесполезно же! Неужели ты думаешь, что таким образом получится отвлечь внимание от смерти Сидякова? Да ничего подобного!

Зимин мысленно крякнул. Господина адвоката можно было утопить в цистерне с шотландским, но сбить его с проложенного курса не получалось, хоть тресни. Впрочем, это все же был не Сидяков, и Зимину казалось, что с милейшим Андреем Никифоровичем все-таки удастся договориться.

– Впрочем, все это меня не касается, – словно прочитав его мысли, заявил Лузгин. – Какое мое собачье дело, а? Вот если бы, скажем, ко мне пришла вдова Сидякова, заплатила бы мне денег и попросила разобраться, что к чему, я бы это ваше совпадение распутал в два счета. А так... Какой смысл? Ради интереса? Так нет в этом ничего интересного – по крайней мере, для меня.

– Жаль, – сказал Зимин. – Я как раз за тем и пришел, чтобы просить тебя разобраться в этом деле. Объективно, доказательно... Ну, словом, как ты умеешь. Алексей мне друг, и я хочу, чтобы его доброе имя было в кратчайший срок очищено от малейших подозрений.

– Угу, – промычал Лузгин. – В кратчайший, говоришь? – Он вдруг поднял голову и посмотрел на Зимина совершенно трезвым, ясным и очень проницательным взглядом. – Недешево обойдется, Семен Михайлович.

– Тоже мне, удивил, – сказал Зимин, стараясь не отводить взгляда от блестящих нездоровым горячечным блеском глаз адвоката. – За хорошую работу и платить полагается хорошо. Твои расценки мне известны. Ну, и за срочность, естественно, накину...

– Не только за срочность, Семен, – сказал Лузгин. – Молчание – золото, помнишь?

Теперь Зимин крякнул уже не мысленно, а вслух. Крякнул, почесал в затылке и выпил наконец свою рюмку. С деньгами было туго, да и не любил он, когда его так открыто шантажировали.

– Рвач ты, однако, Андрей Никифорович, – сказал он. – Выжига.

– Ай-яй-яй, – снова пьянея буквально на глазах, сказал Лузгин. – А кто не рвач?

Тут он вдруг загрустил, подпер щеку кулаком и пригорюнился.

– Знаю, кто не рвач, – заявил он. – Был тут у меня на днях один... Да ты его видел, кстати! Он вчера в Клуб приходил. Здоровенный такой парень, косая сажень в плечах, над левой бровью шрам... Заметил?

– Ну? – сказал Зимин, нетерпеливо дернув ртом.

По правде говоря, новенький вспоминался ему смутно, как бы в тумане. Да, был какой-то, и дрался как будто неплохо, никто его не сумел уложить, так ведь это бывало и раньше. Приходили в Клуб хорошие бойцы и даже отличные, и поначалу никто не мог с ними справиться. Вчера не положили, сегодня не положили, а назавтра пригляделись, изучили тактику, нащупали слабое место и свалили как миленького... Подумаешь, невидаль – сильный боец!

– Ну, – передразнил его адвокат. – Это знаешь кто? Динозавр!

– Не знаю, – сказал Зимин. – Мне он чересчур здоровым не показался. Силен, конечно, но в меру.

– Ты не понял. – Лузгин по-лошадиному замотал головой, отчего его зализанная прическа развалилась на отдельные слипшиеся пряди. – Просто таких теперь не делают. Вымирающий вид! Ты знаешь, что он тут учудил? Явился ко мне и говорит: у меня полтора миллиона баксов в швейцарском банке, так вот, как бы это мне их раздать на благотворительность? Но так, заметь, чтобы анонимно и деньги чтобы в чужих карманах не осели...

– Чепуха какая-то, – сказал Зимин, чувствуя, как что-то большое и горячее толкнулось изнутри в грудь. – Нет у него, наверное, никаких денег. Псих он, вот и все. Такой, знаешь, тихий, безобидный. Бродит из конторы в контору, людей от дела отрывает, строит из себя графа Монте-Кристо... Ты с ним уважительно поговорил, Зинаида твоя ему улыбнулась, вот ему и приятно, вот и день не зря прошел...

– Не знаю, – сказал Лузгин. – Мне так не показалось.

– А что? – насмешливо спросил Зимин. – Что тебе показалось? Что он действительно ищет, кому бы всучить полтора миллиона баксов?

Он изо всех сил старался контролировать свой голос, но тот все равно предательски подрагивал – совсем чуть-чуть, но подрагивал. Полтора миллиона! Этого хватило бы, чтобы поставить на ноги обе фирмы – и свою, и Адреналина. С головой хватило бы, да еще и на развитие осталось. Полтора миллиона свободных денег – это были крылья, которых так не хватало Семену Зимину, чтобы подняться до самого неба. И главное, само ведь в руки просится...

Похоже, Лузгин, этот прожженный волчара, этот крючкотвор и тонкий знаток человеческих душ, все-таки уловил в голосе Зимина предательскую дрожь. Он встряхнулся и сел ровнее.

– Какие полтора миллиона? – натурально изумился он. – Ф-фу-у, как меня развезло! Надо же, дорвался... Ты извини, Семен, со мной такое случается крайне редко. Кажется, я тебе тут чего-то наплел?

– Брось, Андрей, – сказал Зимин, решительно беря инициативу в свои руки. Вместе с инициативой он взял в руки бутылку и доверху наполнил обе рюмки. – Брось. Перед кем-нибудь другим тряси своей профессиональной этикой, а передо мной не надо. Тем более что ты уже все равно проболтался. Ну, перестань кривляться! В конце концов, это интересно. Неужели такое бывает? Не понимаю! На кой черт ему сдался адвокат? Ну, хочешь ты скинуть бабки, так сядь за компьютер, узнай номера счетов благотворительных фондов и скинь на них все до цента, не выходя из квартиры! Зачем же на адвоката-то тратиться? Да еще на такого, как ты... Давай-ка хлобыстнем, и ты мне все объяснишь. А насчет меня не волнуйся, ты же знаешь, я – могила.

Лузгин сильно потер ладонью онемевшее, безвольно отвисшее книзу лицо, возвращая ему подвижность, подозрительно, как на чашу с отваром цикуты, покосился на рюмку, вздохнул, крякнул и не выпил, и даже не тяпнул, а вот именно хлобыстнул виски, чуть не проглотив заодно и рюмку.

– Бррр, – сказал он. – Ты, Семен, снова ничего не понял. Я же говорю, это динозавр. Валенок! Компьютер он видел только издалека и понятия не имеет, на что надо нажать, чтобы эта штука хотя бы включилась. Деньги эти на него свалились случайно, и тяготят они его безумно, и он уж не чает, как от них избавиться. Сумасшедший? Да. Но в его безумии есть своя система и даже привлекательность, как есть все это в безумии Алексея. Он не хочет просто выбросить деньги, он желает, чтобы деньги пошли на благое дело. Нет, ты понял? На благое! А где гарантия, что первый попавшийся благотворительный фонд, которому он переведет бабки, не окажется просто ширмой для предприимчивого негодяя? Нет у него такой гарантии, и гарантию такую ему может дать только грамотный адвокат.

– Вроде тебя, – сквозь зубы подсказал Зимин.

– В точности так! Вот, я ему тут списочек подготовил...

Лузгин вынул откуда-то и бросил на стол листок какой-то распечатки, сплошь покрытый длинными, как грузовые железнодорожные составы, номерами расчетных счетов. Зимин придвинул листок к себе и вчитался в жирные черные строчки. Тут были какие-то поселковые больницы, больницы в местах, пострадавших от стихийных бедствий, госпитали в зоне военных действий, в Чечне, передвижные госпитали МЧС, снова какие-то больницы, благотворительные фонды... Полтора миллиона долларов. Бред! Полтора миллиона...

– Андрей, – сказал он чужим непослушным голосом, сминая листок с номерами счетов в кулаке и даже не замечая этого, – Андрей, мне нужны эти деньги. Ты видишь, я с тобой откровенен. Мне нужны эти деньги. Я согласен разделить их с тобой, пусть даже поровну, но я не могу позволить, чтобы деньги, которые мне так нужны, были потрачены на какие-то клизмы.

– Так, – совершенно трезвым голосом сказал адвокат. – Давай-ка договоримся: ты этого не говорил, я ничего не слышал. Забудь, понял? Я в такие игры не играю. Тебе пора, Семен. Ступай домой, отдохни, опомнись. Листочек со счетами отдай и ступай. Лучше всего к врачу. У тебя, по-моему, сотрясение мозга. Совсем ошалел! Иди!

– Черта с два, – бешено прошипел Зимин. – Черта с два! Ты же умный человек, Андрей. Полтора миллиона пополам – это семьсот пятьдесят тысяч. Семьсот пятьдесят тысяч зеленых американских рублей, и все твои. Да с такими деньгами ты через месяц откроешь контору на Беверли-Хиллз, а через два заткнешь за пояс всех местных крючкотворов. Думай головой!

– У тебя белая горячка, – уверенно сказал Лузгин. Но просто так, ради спортивного интереса, объясни, как ты себе это представляешь?

Легко, – сказал Зимин. – Легко и непринужденно, Андрюша! Ты просто выбрасываешь вот эту бумажку, – он показал адвокату зажатую в кулаке распечатку, – и тут же рисуешь другую, на которой будут номера только двух счетов: твоего и моего. Рядом с этими Номерами пишешь: больница номер такой-то такого-то района или, скажем, благотворительный фонд имени Миклухо-Маклая... И говоришь своему динозавру: вот, мол, два надежных адресочка. Насчет остальных имеются некоторые сомнения, могут денежки разворовать, по ветру пустить, а вот эти два счета – железный верняк, и денежки лучше всего разделить между ними пополам... А то, понимаешь, если каждой поселковой больнице купить по кружке Эсмарха, то и денег не останется, и больным от этого никакого облегчения. И все. Этот валенок отдает тебе генератор паролей, ты прямо в его присутствии переводишь бабки с его счета на наши, он сверяет номера счетов, оплачивает твои услуги, благодарит со слезами на глазах и отваливает. Милое дело!

– А потом?

– А что потом? Потом – суп с котом! Дар анонимный, так? Значит, благодарности ему ждать не приходится. Ну, в крайнем случае ничего ведь не стоит сфабриковать на принтере номер какой-нибудь ханты-мансийской районной газетенки, в котором на первой полосе будет выражена горячая благодарность администрации и коллектива местной больницы неизвестному спонсору за его щедрый и бескорыстный дар... А? Песня! Пять минут работы, и можно смело уходить на покой.

– Ловко, – с неопределенной интонацией похвалил Лузгин. – А если он обо всем узнает?

– Да от кого же? Как?! – горячо возразил захваченный собственной гениальной идеей Зимин. – Как он может узнать?

– Легко и просто. Обратится к другому специалисту – так, просто на всякий случай, – и узнает, что нет никакого благотворительного фонда с таким номером расчетного счета, а есть некие частные лица, которые и прикарманили его денежки. Даже если он не найдет никого, кто бы взломал базу данных банка и узнал, что это за лица такие, догадаться будет несложно.

– Экий ты, брат, скептик, – скривился Зимин. – Нету фонда? Подумаешь! Давай мы его учредим.

– Долгая песня, – сказал Лузгин, – а клиент торопится. И потом, чтобы учредить фонд, надо, как минимум, предъявить паспорт. И имена учредителей, насколько мне известно, в тайне никто хранить не станет. Свобода тебе надоела? Смерти ищешь? Говорят, жадность фраера сгубила. Неправда, Семен. Жадность сгубила столько фраеров, что и не сосчитаешь. И я их список не хочу пополнять. Все, разговор окончен. Пофантазировали, и будет. Выпить хочешь?

– Да пошел ты со своей выпивкой, законник! – взбеленился Зимин. – Ведь должен же быть способ!

– Какой? – почти с жалостью спросил Лузгин, снова наполняя рюмки.

– Да любой! Бывают же, черт подери, и в самом деле счастливые совпадения! Сегодня, например, он деньги перевел, а завтра... Ну, мало ли что с ним может завтра случиться.

Лузгин поперхнулся виски, прокашлялся и поверх рюмки с любопытством уставился на собеседника.

– Слушай, – медленно произнес он, – ты хотя бы понимаешь, что ты сейчас сказал? В чем признался?

– Ничего я тебе не сказал и ни в чем не признавался, – отдуваясь, как после долгого бега, огрызнулся Зимин. – И ты как юрист должен это отлично понимать.

– Да, – сказал Лузгин, – как юрист я это понимаю. А как человек...

– Как кто? – презрительно переспросил Зимин. – Словом, думай, Андрей. Семьсот пятьдесят тысяч на дороге не валяются. Завтра я к тебе зайду, и ты дашь мне окончательный ответ. Думаю, у тебя хватит ума на то, чтобы ответить разумно.

– А если я скажу "нет", а сам проверну все по твоей схеме, но без тебя?

Зимин лишь нетерпеливо махнул рукой.

– Шутка не засчитывается, – сказал он. – Ты же отлично знаешь, что тогда будет. Даже пересчитать свои бабки не успеешь, понял? Совпадения и случайности ведь бывают не только счастливые, Андрей. Думай! Второго такого случая за три жизни не дождешься.

Он встал, прошел полпути до дверей, обернулся и веско повторил:

– Семьсот пятьдесят тысяч.

Уже у самой двери, когда он положил ладонь на гладкую латунь дверной ручки, его настиг негромкий голос адвоката:

– Я согласен.