Я вернусь...

Глава 9

Адвокатская контора Андрея Никифоровича Лузгина располагалась в центре, неподалеку от Никитских ворот, и уже одно это обстоятельство указывало на то, что дела у Андрея Никифоровича идут недурно. Юрий с первого взгляда оценил и строгую красоту металлической вывески, и стоивший немалых денег интерьер, и даже ослепительную улыбку секретарши, дамы хоть и не молодой, но являвшей собой великолепный образчик достижений современной пластической хирургии и стоматологии.

Никакой очереди в приемной не было, но, войдя туда, Юрий столкнулся с только что покинувшим кабинет посетителем, представительным и богато одетым мужчиной предпенсионного возраста. Секретарша спросила у Юрия, как о нем доложить, попросила подождать и удалилась в кабинет, слегка покачивая стройными бедрами. Судя по всему, контора адвоката Лузгина работала, как швейцарские часы – негромко, четко и с предельной точностью. Это было хорошо.

Юрий опустился в просторное кожаное кресло рядом с заваленным пестрыми журналами столиком. В приемной играла негромкая музыка, хорошо пахло, все вокруг радовало и успокаивало глаз – словом, было направлено на то, чтобы ожидание не показалось клиенту тягостным. Впрочем, ожидания-то не получилось, потому что дверь кабинета отворилась, и Юрий снова увидел секретаршу.

– Входите, пожалуйста, – сказала она, улыбаясь Юрию, как долгожданному и в высшей степени приятному гостю, – Андрей Никифорович ждет.

Юрий вошел в кабинет, обставленный строго и со вкусом. Здесь было много кремовых панелей, красного дерева и книг. Книги, толстые фолианты в тисненных золотом переплетах, занимали всю стену за спиной Андрея Никифоровича, создавая прекрасный фон для его сухопарой фигуры и аккуратной головы с зализанной прической. Сам Андрей Никифорович, вопреки ожиданиям Юрия, оказался человеком отнюдь не пожилым, никак не старше тридцати пяти лет, с широкими плечами, спортивной фигурой, сухим умным лицом и проницательными серыми глазами. Одет он был превосходно и очень строго, улыбался умно, тонко и весьма доброжелательно и вообще производил самое располагающее впечатление. Он предупредительно поднялся Юрию навстречу, протянул через стол сухую крепкую ладонь, предложил садиться, курить и вообще чувствовать себя как дома.

– Кофе не хотите? – как-то очень по-домашнему спросил он. – Я бы, с вашего позволения, выпил чашечку. Не присоединитесь?

– С удовольствием, – сказал Юрий. Устоять перед обаянием Андрея Никифоровича было трудно, да и кофе у него, судя по интерьеру, должен быть отменным.

– Зинаида Александровна! – почти не повышая голоса, позвал адвокат, и на пороге немедленно возникла секретарша.

В руках у нее был серебряный подносик, а на нем – две чашки, серебристый кофейник, сахарница, сосуд со сливками и прочие причиндалы, необходимые для грамотного употребления волшебного напитка. По кабинету сразу поплыл щекочущий ноздри аромат, и Юрий понял, что не обманулся в своих ожиданиях. Но какова секретарша! Что это – телепатия или просто отличная дрессировка?

Разлив кофе по чашкам, секретарша забрала поднос и ушла, мягко постукивая каблучками.

– Ваше здоровье, – с самым простецким видом сказал Лузгин, салютуя Юрию чашкой.

Кофе и впрямь оказался отменным, особенно в сочетании с сигаретой.

– Ну-с, – сказал адвокат, чередуя аккуратные глотки с короткими неглубокими затяжками. – Изложите, пожалуйста, суть вашего дела.

Тон у него был полушутливый, но глаза смотрели очень внимательно. Под этим оценивающим взглядом Юрий слегка растерялся.

– Даже не знаю, с чего начать, – сказал он.

Лузгин аккуратно, без стука поставил чашку на блюдце и промокнул твердый рот белейшим носовым платком.

– Давайте сразу договоримся, Юрий Алексеевич, – сказал он, – чтобы избежать недоразумений в дальнейшем. Адвокат – это в некотором роде тот же врач, и в разговоре с адвокатом, как и в разговоре с врачом, надлежит быть предельно откровенным. Ни слова из того, что вы скажете, не выйдет за стены этого кабинета. Такова наша профессиональная этика. Конечно, верить или не верить – дело ваше. Н-но... Какая-нибудь мелочь, которую вы решите утаить в силу присущей вам скромности или каких-либо иных причин, может оказать самое неожиданное влияние на исход дела. Это опять же как с врачом. Вы его вводите в заблуждение, он ставит вам неправильный диагноз, и в результате вас лечат от простуды, в то время как у вас перелом ключицы или, простите, геморрой. А посему вопрос ваш можно разрешить очень просто: либо начните с начала и изложите суть дела по порядку и по возможности самым исчерпывающим образом, либо давайте сразу же расстанемся. В этом случае я с вас даже денег не возьму – кофе здесь подают бесплатно.

Юрий рассмеялся, испытывая облегчение и неловкость одновременно, как будто и впрямь явился в поликлинику и узнал, что в его болезни ничего постыдного нет. А он-то, дурак, волновался, стеснялся, боялся...

– Вы правы, – сказал он. – Кофе я могу выпить и дома.

– Но не такого! – подняв кверху длинный указательный палец, с оттенком шутливого самодовольства воскликнул Лузгин.

– Факт, – окончательно расслабляясь, согласился Юрий. Адвокат понравился ему с первого взгляда. – Кофе у вас просто превосходный. Где вы его берете, если не секрет?

– Секрет, – сказал Лузгин. – Места надо знать, Юрий Алексеевич. Но вам, как истинному ценителю, я, так и быть, шепну на ушко адресок. Но, может быть, приступим?

– Да, – сказал Юрий, – конечно. Видите ли, в моем распоряжении оказалась довольно крупная сумма денег на швейцарских банковских счетах. Деньги эти сами по себе довольно грязные...

– А где вы видели чистые? – с понимающим видом вставил Лузгин. – Извините, продолжайте, пожалуйста.

– ...но попали они ко мне безо всякого криминала. Мне их, скажем так, подарили.

– Это вы потом уточните, – добавил Лузгин.

– Как вам будет угодно. В общем, про то, что эти деньги у меня, никто не знает, и надо, чтобы это так и осталось.

Лузгин кивнул, не глядя на Юрия, всем своим видом выражая пристальное внимание.

– До сих пор я такими деньгами никогда не располагал, – продолжал Юрий, – и боюсь наломать дров. Есть же, наверное, какие-то тонкости...

– Да, тонкостей масса, – согласился адвокат. – А скажите, если не секрет, о какой сумме идет речь?

– Полтора миллиона долларов США, – после короткой паузы ответил Юрий.

Лузгин изобразил бровями и глазами этакое вежливое "ого!", но вслух удивляться не стал, а лишь задумчиво произнес:

– Полтора миллиона неотмытых денег в Швейцарии... Любопытно, какой дурак их туда засунул? Их надо поскорее перетащить в какой-нибудь оффшор... Не скрою, дело весьма скользкое и, в общем-то, не по моему профилю... И много претендентов на эту сумму?

– Претендентов нет, – сказал Юрий, – и оффшор никакой мне не нужен. Я уже решил, что делать с деньгами, но не знаю, как это решение осуществить на практике. Понимаете, у меня и сберкнижки-то сроду не было, а тут генераторы паролей какие-то, электронная почта... У меня и компьютера нет, кстати.

Лузгин бросил на Юрия быстрый взгляд, снова отвел глаза и задумчиво подергал себя за кончик носа.

– М-да, – сказал он. – Ситуация в целом ясная, хотя типичной ее не назовешь. Но вы правильно сделали, что пришли ко мне. Не в том смысле, что именно ко мне, а в том, что обратились к специалисту. На свете столько охотников поживиться за чужой счет, а вы в теперешнем вашем положении такая заманчивая дичь... Так что вы хотите? Легализовать деньги? Это сложно, но осуществимо. Правда, вы должны иметь в виду, что налоги... В общем, взвоете, но на хлеб с маслом вам все равно хватит. И даже с икрой. Итак?..

Юрий помолчал, в нерешительности покусывая фильтр сигареты. За пять минут разговора адвокат развернул перед ним целый веер возможностей – самых очевидных, буквально лежащих на поверхности. Вероятно, существовали и другие, о которых господин Лузгин предпочел до поры до времени не упоминать. Но то, что задумал Юрий, наверняка не приходило Андрею Никифоровичу в голову, и делиться своим замыслом с этим лощеным джентльменом вдруг показалось Юрию как-то неловко. Произнести это вслух было все равно что выйти поутру из дома в громыхающих ржавых латах, вскочить на тощего Росинанта и в конном строю с копьем наперевес атаковать снегоуборочную машину... Да, Лузгин прав: пока что он предлагал Юрию лекарства от ангины, а у Юрия и впрямь был настоящий геморрой!

В общем, сказав "А", нужно было как-то добираться до конца алфавита. Юрий глубоко вдохнул, резко выдохнул, залпом допил кофе и сказал:

– Понимаете, есть люди, которым эти деньги действительно нужны. Жертвы катастроф, наводнений, террористических актов... Должны же существовать какие-то, я не знаю, счета, фонды... Словом, я намерен перевести все деньги на эти счета, но так, чтобы они гарантированно пошли на дело, а не осели в карманах у местного жулья. Скажите прямо: вы можете мне в этом помочь? Сумма вашего гонорара значения не имеет, я понимаю, что дело непростое...

Пока он говорил, с лицом Андрея Никифоровича происходили странные метаморфозы. Поначалу оно выражало лишь вежливую профессиональную заинтересованность; затем, когда Юрий добрался до сути, у господина адвоката на мгновение откровенно отвалилась челюсть, но в следующую минуту он снова овладел собой и вернул лицу прежнее индифферентное, с легким оттенком профессионального любопытства, выражение. Изумление осталось лишь в самой глубине его прозрачных серых глаз – там, куда посторонние заглянуть не могли.

– Дело-то как раз простое, – сказал он задумчиво, – и много я с вас за него не возьму, но... Вы это серьезно?

– Вполне.

– У вас что, идиосинкразия к деньгам? Аллергия к нормальной человеческой жизни? Святые нынче не в почете, Юрий Алексеевич. Особенно анонимные святые. Имейте это в виду! Вы... О, черт, я даже не знаю, что сказать! В каком подвале вы провели последние пятьсот лет, сэр рыцарь? В какой гробнице?

Юрий встал. Что-нибудь в этом роде следовало ожидать. Сытый голодного не разумеет, особенно в наше время. Ладно, обойдемся без этого хлыща... Ишь, книгами обставился! Дать бы тебе в рыло...

– Сядьте, – сказал Лузгин. – Сядьте, сядьте, разожмите кулаки, успокойтесь.

Юрий не спешил садиться, но кулаки разжал. Они у него, оказывается, и впрямь были стиснуты, да так, что побелели суставы. В полной, так сказать, боевой готовности...

– Вы не обижайтесь, – сказал Лузгин. – Если разобраться, так это вы нормальный, а я – не вполне. Но поймите и меня тоже! Мне ведь по роду моей деятельности каждый день приходится заниматься делами совсем иного толка... Каждый тянет одеяло на себя, да что там тянет – зубами рвет! А тут вы... Погодите, дайте подумать... Да сядьте вы, наконец, что вы торчите столбом!

Юрий сел, опять борясь с мучительной неловкостью. Адвокат был прав и говорил искренне, а вот он выставил себя полным идиотом. Если ты считаешь, что совершаешь благое дело, чего тут стесняться? Зачем психовать, как будто ты и впрямь явился к врачу со своим, будь он неладен, геморроем, а добрый доктор, вместо того чтобы назначить лечение, вдруг принялся над тобой потешаться? Да кто тут потешается? Ну, обалдел человек немного от неожиданности, так оно и понятно: не каждый же день при нем вот так миллионами швыряются!

Адвокат тем временем действительно впал в продолжительную задумчивость. Он теребил то кончик носа, то верхнюю губу, поправлял узел галстука, барабанил пальцами по столу и вообще выглядел озадаченным. Наконец он заговорил, но сказал совсем не то, что ожидал услышать Юрий.

– Послушайте, – сказал он, – извините за любопытство, но вы часом не... э... гм... Словом, что это у вас с нижней губой?

Юрий невольно дотронулся пальцами до упомянутой губы, которая все еще сохраняла некоторую асимметричность, и угрюмо сказал:

– В ресторане подрался. А какое это имеет значение?

– Да ни малейшего, – почему-то обрадованно сказал адвокат. – А впрочем... Заступались ведь, наверное, за кого-то?

Юрий неловко повел плечами. Ну вот, опять то же самое. Впрочем, воспоминания о новогодней ночи и последовавшей за ней утренней потасовке с Мироном действительно не могли служить предметом гордости.

– Так я и думал, – сказал Лузгин. – Ну-с, вот что, Юрий Алексеевич. Я вам, конечно, помогу, грех не помочь в таком... э... благородном деле. Дьявол, слова-то все какие-то затертые! Но дело и впрямь благородное, и я сделаю все, что могу. А могу я, поверьте, немало, и компьютер, – тут он усмехнулся, тонко и умно, но теперь уже не просто дружелюбно, а действительно дружески, – компьютер у меня, как вы заметили, имеется. Так что с технической частью проблем не возникнет, да и с юридической, я думаю, тоже. Знаете, меня даже подмывает отказаться от гонорара, но это послужило бы дурным прецедентом, да и секретарша моя, боюсь, меня бы не поняла. Посему деньги я с вас, конечно, возьму, но в количестве чисто символическом и для того, чтобы не нарушать мною же установленные правила. Вот-с... Что же касается дела, то я должен сначала навести кое-какие справки, определить, так сказать, основные направления работы... Всем этим я займусь сегодня же и, скажем, к будущему вторнику буду готов представить на ваше рассмотрение список потенциальных... э... адресатов.

– Ко вторнику?! – удивился Юрий. – Так это ж почти неделя!

Лузгин опять усмехнулся, на этот раз грустно.

– Перевести деньги с одного счета на другой – минутное дело, – сказал он. – Если у вас при себе генератор паролей, это можно сделать буквально сию секунду. Но вы же сами высказали вполне определенное желание обезопасить переводимые суммы от посягательств всевозможного... гм... жулья. А вот это уже будет посложнее, чем набрать на клавиатуре компьютера определенную комбинацию цифр. Тут нужна разведка, Юрий Алексеевич, и притом разведка тщательная: что за фонд, кто учредитель, кто открыл счет, кто имеет к нему доступ, какая у фонда репутация, в каком состоянии финансовая отчетность и как поживают подопечные этого фонда... А вы говорите – неделя! Да мне придется бросить все и заниматься только вашим делом, чтобы успеть к следующему вторнику!

– Извините, – сказал Юрий. – Я действительно не подумал. Наверное, время значения не имеет. Во всяком случае, я не собирался устанавливать какие-то твердые сроки...

– Да нет, все верно, – сказал Лузгин. – Чем скорее, тем лучше. Чего тянуть? Не то швейцарцы, чего доброго, заинтересуются, что это за денежки у них в банке хранятся, и – р-р-раз!

Он сделал молниеносное движение рукой, как будто муху на лету поймал. Юрий кивнул: он сам неоднократно думал о том же.

Они договорились о связи, и Юрий ушел. Лузгин попрощался с ним тепло и даже с оттенком почтительности, как человек, расписывающийся в своей неспособности совершить подвиг и провожающий на этот подвиг кого-то другого, более для этого дела подходящего.

Когда дверь за посетителем закрылась, Андрей Никифорович еще немного посидел неподвижно, давая ему время покинуть контору, а потом громко запричитал, обращаясь к пустому кабинету:

– О-бал-деть! О Русь святая!.. О родина, когда ж ты поумнеешь?!

Он крутанулся вместе с креслом вокруг своей оси и с размаху вонзил пятерню в свою прилизанную прическу, приведя ее тем самым в полнейший беспорядок. Секретарша прибежала, встревоженная его возгласом, и стала в дверях.

– Зинаида Александровна, – сказал ей адвокат, – счастье мое, надежда моя и опора! Имейте снисхождение к инвалиду умственного труда, накапайте пять капель для успокоения нервов!

– Что случилось? – спросила секретарша чистым, хорошо поставленным голосом, подходя к замаскированному бару и наливая шефу коньяка.

– Вы когда-нибудь видели динозавра? – спросил Лузгин, с благодарным кивком принимая рюмку.

– Нет, – как всегда, спокойно ответила Зинаида Александровна. – Динозавры вымерли, насколько мне известно.

– Не все! – воскликнул Лузгин, дыша на секретаршу парами коньяка и хватая с протянутого ею блюдечка ломтик лимона. – Не все! Один только что покинул вашу приемную, и если вы поторопитесь, то, наверное, еще успеете полюбоваться в окно на его великолепный спинной гребень и чешуйчатый хвост.

Секретарша повернула голову и посмотрела на улицу сквозь планки вертикальных жалюзи.

– У него нет хвоста, – сообщила она, – зато есть машина. Он в нее как раз садится.

– Да-а? – удивился Лузгин. – Ну, значит, это не простой динозавр, а очень умный. Самый умный из динозавров, потому и дотянул до наших дней, хотя кругом сплошные млекопитающие. Хищные. А что за машина?

– Джип, – ясным голосом прозвенела секретарша. – Маленький, защитного цвета, вроде тех, какие показывают в кино про вьетнамскую войну. Неказистый какой-то.

– Ну, так на то он и динозавр, – жуя лимон, заявил Лузгин. – Как ни крути, а самый умный динозавр на порядок глупее самой глупой обезьяны, и машина у него должна быть соответствующая... Увы, увы! Эволюция неумолима. Но вы знаете что? Я ему помогу. Мы с вами, Зинаида Александровна, как цивилизованные люди и патриоты, должны заботиться о несчастных представителях вымирающих видов. Как знать, может быть, наша забота принесет плоды, этот реликт как-нибудь размножится и лет этак через тысячу его потомки вновь унаследуют Землю?

– А это будет хорошо или плохо?

– А я почем знаю? Одно вам могу сказать: это будет совсем по-другому, не так, как сейчас. А впрочем, не волнуйтесь, ничего этого не будет. Вымрет он, вот и все. Я ему помогу, но он все равно вымрет – несмотря на мою помощь, а может быть, именно благодаря ей.

– Жалко, – сказала секретарша, по-прежнему глядя в окно, за которым уже не было ни старого армейского джипа, ни его владельца. – Красивый мальчик.

– Обречен, – сказал Лузгин. – Обречен на вымирание матерью-природой – мудрой, но жестокой... Налейте-ка мне еще, и себе налейте тоже. Да, да, и себе! Клянусь, в вашем личном деле этот постыдный эпизод отображен не будет. Вот так, спасибо. Давайте выпьем за того, у кого хватило мужества остаться динозавром, а не эволюционировать в... в... в хорька. Или в скунса. Дай ему Бог протянуть подольше! Ну, чокнемся!

Они чокнулись, а через десять минут Андрей Никифорович, трезвый, заново прилизанный и окончательно пришедший в себя, уже принимал очередного посетителя по поводу затянувшейся тяжбы о наследстве, борясь с непонятно откуда взявшимся желанием отхлестать этого урода по щекам, схватить за шиворот и выкинуть вон из кабинета. Желание это, впрочем, нисколько не отразилось на выражении лица и безупречных манерах Андрея Никифоровича; лишь он один знал, чего ему это стоило, и утешала его и поддерживала в неравной борьбе со своими здоровыми инстинктами лишь одна мысль: ничего, скоро пятница. Пятница!

По пятницам Андрей Никифорович Лузгин посещал Клуб.

Они приехали вчетвером – больше в "карреру" просто не влезало, в ней и четверым-то было не повернуться. Впрочем, больше и не требовалось, дело было совсем пустяковое. Обычно Адреналин справлялся в одиночку, но с некоторых пор он начал понемногу давать дорогу талантливой молодежи: людям надо было как-то расти, учиться, набираться опыта, чтобы потом действовать самостоятельно. Что же до самого Адреналина, то со временем он обнаружил, что наблюдение за грамотно проводимым процессом разрушения доставляет порой не меньшее удовольствие, чем сам процесс. Так бывало далеко не всегда, но иногда все-таки происходило – в основном под настроение. Сегодня у него случилось как раз такое настроение, и, отправляясь на рынок, Адреналин прихватил с собой троих пассажиров из тех, что были помоложе и позадорнее. Обремененных своей социальной значимостью, семьями, высокими постами и банковскими счетами клубменов старшего поколения он по таким вопросам не беспокоил: пусть живут как хотят, все равно им недолго осталось править бал. Свои мозги в чужую голову не вложишь; дозреют – все поймут сами, а не дозреют – туда им и дорога. Иное дело – молодежь. С молодежью надо работать, ненавязчиво подталкивая в нужном направлении. Подрастут – спасибо скажут, а пока они смотрят тебе в рот, надо этим воспользоваться.

Торговля на рынке по случаю послепраздничного дня шла вяло, приезжих было мало, а задерганные, бледноватые с похмелья москвичи торопились поскорее пополнить продуктовые запасы и убраться восвояси, в тепло и уют хорошо натопленных квартир, где по углам томились застрявшие ароматы отшумевшего застолья.

Они развернулись редкой цепью и не спеша, ленивым прогулочным шагом, двинулись вперед, ориентируясь на ненужно торчавшую над рядами палаток и навесов новогоднюю елку с аляповатой пластмассовой звездой на макушке. По дороге Адреналин остановился у лотка, позвенел в карманах мелочью, купил себе мороженое и пошел дальше, на ходу откусывая от брикета громадные куски и глотая их целиком, как удав. Куртка у него по обыкновению была нараспашку, голое горло торчало наружу, открытое укусам холодного ветра, бесформенная кроличья ушанка, поеденная молью, криво сидела на макушке, руки без перчаток покраснели на морозе и стали отливать синим, как лежалая перемороженная куриная тушка. Но Адреналину все было нипочем. С тех пор как он бросил играть и начал драться, его не брала ни простуда, ни какая бы то ни было иная хворь. "Зараза к заразе не липнет", – говорил он по этому поводу и кое-кто, в частности Зимин, был с этим утверждением полностью согласен.

Ломая челюстями твердое, как мерзлый кирпич, мороженое, Адреналин ненадолго сосредоточил свои мысли на Зимине. В последнее время друг Семен начал заметно отдаляться, отходить от него, и, хотя дрался он по-прежнему жестко и безоглядно, это было уже не то. Что-то новое появилось в его глазах и голосе. Опять, как когда-то, он был вечно чем-то недоволен, предъявлял Адреналину какие-то претензии, начал печься о прибылях и имидже, следить за своей драгоценной внешностью и даже, кажется, беречь лицо в драке. Адреналина это, конечно, огорчало – друг все-таки! – но не так чтобы очень. Одинаковых людей не бывает, у каждого своя дорога, свой взгляд на вещи, и какой из этих взглядов правильный, а какой нет, судить трудно. Зимин был ему другом, и это было все, что Адреналин хотел о нем знать. А последователей, готовых идти за ним хоть в огонь, хоть в воду, хоть в тюрьму, у Адреналина и без Зимина хватало.

Лохотронщики обнаружились, как и следовало ожидать, под елочкой, в самом центре вялой людской круговерти. Раскинув полосатый красно-белый навес на складном каркасе, ребята с привычным, хорошо отработанным артистизмом крутили свою беспроигрышную лотерею. Вертели барабан, предлагали тянуть билетики, вручали копеечные призы, умело нагнетали атмосферу азарта – крутили, крутили, раскручивали лохов, ловили, пока суд да дело, глупых мальков, опытным глазом выискивая в косяке рыбку покрупнее.

Было их, как обычно, пятеро, то есть полная бригада – двое в лотке, на виду, трое в толпе, на подхвате. Те, что в палатке, были хорошо одеты, гладко выбриты и разговаривали также хорошо и гладко. Но главным было не это, а то, что были они мужского пола, и это обстоятельство вызывало на узком лице Адреналина мрачную усмешку. Одно время лохотронщики пытались спастись от него тем, что ставили к лотерейному барабану красивых молодых девчонок или, наоборот, теток в годах. Женщин Адреналин не бил принципиально – за исключением тех, разумеется, которые лезли в драку сами и на деле доказывали, что могут постоять за себя не хуже любого мужика. Женщинам он просто говорил несколько тихих слов, от которых те неизменно покрывались трупной бледностью, а потом разносил лоток вдребезги – умело, старательно и с удовольствием. После этого из толпы выныривали остальные члены бригады – мужики, и вот тут-то начиналась потеха, ради которой Адреналин и совершал свои регулярные рейды по рынкам и вокзалам.

С недавних пор эта глупая и бесполезная практика прекратилась – то ли среди женщин не осталось охотниц трястись от страха в ожидании появления этого психа в кроличьей ушанке, то ли лохотронщики наконец поняли, что спрятаться за женскими спинами им не удастся, – зато началось другое: бригады вооружались ножами, кастетами и прочим железом.

Адреналин протолкнул в глотку последний комок мороженого, утер тыльной стороной ладони онемевшие от холода губы и сунул в зубы сигарету. Это был сигнал, и по этому сигналу Адреналиновы бойцы перешли в наступление.

Они синхронно ввинтились с трех сторон в редкую толпу, окружавшую палатку, рассекли и раздвинули ее в стороны, и белокурый очкарик, гроза Клуба, гордость Адреналина и его самая большая надежда, протолкавшись к самому прилавку, убрал в карман свои очки, близоруко сощурился и с ходу, не примериваясь, ударил в репу крутившему барабан бугаю. Бугай умылся кровью и протаранил заднюю стенку палатки, собрав на себя тент и опрокинув каркас. В толпе завизжали женщины, кто-то одобрительно заорал и еще кто-то мстительно захохотал.

– Хулиганы! Милиция! – закричала какая-то баба, на что другой голос, мужской, ответил:

– Так их, ребята! Кроши в капусту!

Люди Адреналина в поощрениях не нуждались. Их было трое против пятерых, но они управились со всеми в считанные секунды. По истечении этого срока на месте палатки лохотронщиков виднелась лишь бугристая куча мятого полосатого брезента. Погнутые трубки каркаса торчали в разные стороны, растоптанный барабан разлетелся во все стороны осколками прозрачного плексигласа, повсюду были разбросаны билеты беспроигрышной лотереи, мятые картонные коробки из-под призов и их приведенное в полную и окончательную негодность содержимое. Пятеро здоровых парней – вся бригада в полном составе – трудно возились среди всего этого добра на заплеванном, густо забрызганном кровью снегу, силясь подняться на ноги или хотя бы на четвереньки, а возле них никого не было, кроме кучки зевак.

– Круто! – воскликнул кто-то в толпе.

– Так им и надо! – отозвался другой голос. – Жулье проклятое.

– Да как вам не стыдно! – вмешался сердитый женский голос. – Жулье, не жулье... Это же живые люди! Разве можно так-то?

– Вы им, видно, ни разу в руки не попадались, – мрачно сказал еще один голос. – Посмотрел бы я на вас тогда, что бы вы запели.

Адреналин боком протиснулся сквозь толпу, подошел к тому из лохотронщиков, который уже успел подняться на четвереньки, и ленивым пинком опрокинул его на бок. В толпе ахнули.

– Ну, – сказал Адреналин, ставя ногу в тяжелом ботинке на горло лежащего, – опять? Я ведь предупреждал: чтобы ноги вашей на рынке не было! Предупреждал?

С окровавленного, бледного, перекошенного лица на него со страхом и ненавистью глядели круглые бельма глаз с черными точками зрачков.

– Кровью умоешься, гад, – прохрипел лохотронщик. – Землю жрать будешь...

– Это неправильный ответ, – сказал Адреналин и начал понемногу переносить вес тела на ногу, стоявшую на горле врага. Тут, на рынке и на других рынках, на вокзалах и у станций метро, Адреналин не хулиганил, не шалил и не развлекался, а воевал с лютым и многочисленным врагом.

Вдруг толпа снова ахнула. Адреналин не успел обернуться, как на него налетели, скрутили, бросили на землю, заломив руки за спину, и несколько раз сильно и очень точно ударили по почкам чем-то тяжелым и упругим – похоже, милицейской дубинкой. Тяжелый ботинок на толстой резиновой подошве быстро и воровато, но тоже очень сильно ударил его в лицо. Лицо онемело, и Адреналин почувствовал во рту знакомый солоноватый вкус.

Адреналин засмеялся, поперхнулся кровью, закашлялся, брызгая красным, и засмеялся снова.

"О господи!" – ахнули в толпе.

– О господи! – передразнил Адреналин. – Дерьмо!

Его рывком поставили на ноги, едва не вырвав с корнем завернутые до самых лопаток руки, ударили концом дубинки под ложечку и еще разок навесили по почкам, чтобы не трепыхался.

– Вы что же это делаете-то? – спросил в толпе угрюмый голос.

– Менты поганые! – крикнул кто-то из-за спин.

Адреналина поволокли. Он уперся, повернул голову и вгляделся в толпу. Его люди были тут – все трое. Они спокойно стояли поодаль, грея в карманах руки, и наблюдали за сольным спектаклем, который давал Адреналин. О, конечно же, это был спектакль, и сейчас как раз настало время выхода главного героя.

– Да здравствует московский ОМОН, – пуская кровавые слюни, невнятно провозгласил Адреналин, – самый омонистый ОМОН в мире!

Он и сам не знал, что означает только что придуманное им словечко "омонистый", но ментам оно показалось оскорбительным, и ему дали дубинкой по хребту – два раза, и притом так, что и лошадь, наверное, не устояла бы на ногах.

Его опять поволокли. Он больше не упирался, но и не шел – просто висел между двумя дюжими омоновцами, как сосиска, вспахивая носками ботинок утоптанный снег.

– Интересно, – поминутно харкая кровью и скаля в ухмылке окровавленные зубы, вопрошал он, – а почем нынче чистые руки, горячее сердце и холодная голова? Нет, правда, мужики, скажите честно: вы на твердом окладе или просто процент от выручки отгребаете? На вашем месте я бы требовал твердый оклад с ежемесячной индексацией. Чтобы, значит, не зависеть от конъюнктуры рынка. С конъюнктурой-то беда! Я ее, эту конъюнктуру, давил, давлю и буду давить, пока от нее даже вони не останется. Так что торопитесь, выторговывайте себе условия повыгоднее, пока есть, с кем торговаться. Профсоюз организуйте – "Трудовой вертухай", к примеру, или, скажем, "Всемирная дешевка"...

– Поговори, поговори, – не оборачиваясь, процедил шедший впереди омоновец. Плечи у него были шириной чуть ли не в метр, на них виднелись мятые погоны с лейтенантскими звездами. Несмотря на мороз, его широченный затылок был выбрит до блеска, а поверх черного, приплюснутого блином берета были надеты теплые наушники. – Поговори, урод. Вот придем в опорный пункт, все тебе там будет: и профсоюз, и твердый оклад, и гарантированный срок...

– Ага, – сплюнув под ноги ком кровавой слизи, сказал Адреналин, – поговорим. На полное служебное несоответствие и увольнение из органов ты уже наговорил, дальше пойдет лишение свободы. Говори, дружок, ни в чем себе не отказывай. Мой адвокат уже, наверное, выехал.

– Во дает, – восхитился шедший слева от Адреналина омоновец и беззлобно ткнул его концом дубинки под дых. – Совсем бухой, что ли? Или чокнутый? Леха, – обратился он к лейтенанту, – можно, я ему мозги вправлю?

– Разреши ему, тезка, – сказал Адреналин и опять плюнул кровью. Он целил в ботинок шедшего слева энтузиаста, но не попал. – Давай, подай команду, а то Басаргин там, наверное, уже соскучился. Таких, как вы с Басаргиным, там просто обожают. Подарки дарят, цветы на Восьмое марта, а иногда даже вазелин...

Плавно переходивший в мощную шею затылок лейтенанта заметно напрягся. Энтузиаст слева от Адреналина занес дубинку, но лейтенант вдруг резко обернулся и, прищурившись, вгляделся в окровавленное, дико ухмыляющееся ему лицо пленника. Пошарив глазами по расквашенной физиономии Адреналина, лейтенант опустил взгляд и лишь теперь увидел то, что по-настоящему заслуживало внимания: рубашка на груди задержанного расстегнулась в процессе задержания, и засаленный от долгого ношения лотерейный билет на витом кожаном шнурке, вывалившись в разрез, болтался у него на груди, как образок Божьей матери.

На скулах лейтенанта вздулись и опали рельефные желваки. Мощные плечи обмякли, стальные глаза предательски вильнули в сторону.

– Отпустите его, – сказал он изменившимся, неожиданно севшим голосом.

– Ты чего, Леха? – удивился омоновец, стоявший по правую руку от Адреналина. – Белены объелся? Это ж наш клиент! Ты посмотри на него, он же долбаный! Небось, кокса полные карманы...

– Капитан Басаргин, – ловя глазами ускользающий взгляд лейтенанта, повторил Адреналин. – Точного адреса не знаю, это вам в УИНе надо поинтересоваться. Срок – шесть лет, режим общий...

– Отпустите его, бараны, – процедил лейтенант Леха. – Это же Адреналин.

Адреналина сразу отпустили, и он, не удержавшись на ногах, с маху сел в снег.

– Частичный паралич нижних конечностей, – радостно объявил он. – А может, и полный. Что же это, тезка, подчиненные твои такие серые? Басаргина не знают? Своих героев надо знать! Тем более что статья у вас с ним будет одинаковая. Ну, не беда, в зоне познакомитесь.

Это была не пустая угроза. Капитан Басаргин, подразделение которого обеспечивало порядок на Черкизовском рынке, сидел уже третий месяц. Он тоже брал у лохотронщиков деньги, а в один несчастливый день его путь пересекся с кривой дорожкой Адреналина, и капитан сел – безоговорочно и надолго. У Адреналина был превосходный адвокат по фамилии Лузган, и с октября прошлого года он являлся постоянным членом Клуба.

Но страшнее всего было не это. Омоновцы разом, как по команде, повернули головы и посмотрели назад. Там, позади, на приличной дистанции, засунув руки в карманы, стояли трое молодых людей – просто стояли и смотрели, ничего не предпринимая. Лица у них были равнодушные, а выражение глаз на таком расстоянии разглядеть не представлялось возможным, но как-то сразу чувствовалось, что они не просто смотрят, а присматриваются.

Запоминают.

Толком про Адреналина никто ничего не знал. Зато было доподлинно известно, что ребята, которые вместе с Басаргиным брали этого психа на Черкизовском, все до единого покинули Москву, побросав комнаты в общежитиях, съемные углы, а кое-кто даже и квартиры вместе с вожделенной, купленной ценой собственной крови московской пропиской. Да и как было не бросить? Ребята в ОМОНе крепкие, отборные, с хорошим здоровьем, но ведь никакое здоровье не выдержит, когда тебя каждый божий день избивают до полной неподвижности! Кое-кто с горя даже завербовался добровольно в Чечню, и про одного из таких точно знали, что погиб он смертью храбрых где-то в горах – вышел ночью во двор по малой нужде и наступил на только что подложенный фугас. Словом, бойцам с Черкизовского лохотронные денежки вышли боком, и знали об этом многие, в особенности те, кого это напрямую касалось. И непонятно было, как теперь быть, и уповать оставалось лишь на то, что когда-нибудь братве надоест терпеть Адреналиновы выходки и найдут его однажды с полной обоймой в башке, уже холодного...

Но сейчас-то он был жив-здоров – сидел, страшно ухмыляясь, в грязном сугробе между овощным складом и мясным павильоном, и откровенно наслаждался одинаковым выражением растерянности, легко читавшимся на мускулистых лицах бойцов московского ОМОНа.

– Ну, что стали, говноеды? – спросил он наконец. – Свободны! Пошли вон отсюда.

– Виноват, – помявшись, нерешительно произнес лейтенант. – Ты... вы... В общем, ошибка вышла. Приносим свои извинения!

Найдя наконец нужные слова, он просиял и отчетливо взял под козырек.

– Не было никакой ошибки, тезка, – сказал ему Адреналин и для наглядности харкнул кровью. – Ну, не было! Как быть, а?

– Не знаю, – честно признался лейтенант.

– Зато я знаю, – сказало сидевшее в захарканном сугробе окровавленное чучело, напяливая на макушку облезлую шапку, вывалянную в снегу. – Погонишь лохотронщиков с рынка – служи, а станешь им задницы лизать – не обессудь, второй раз не пожалею. Понял?

– Так точно! – снова просиял лейтенант и погнал своих подчиненных прочь – наводить порядок у разгромленной палатки.

Адреналин, не вставая, поправил на голове шапку, порылся в сугробе, докапываясь до глубинных, относительно чистых слоев, зачерпнул пару горстей снега и более или менее обтер лицо. Отвернувшись влево, он снова харкнул в сугроб. Слюна была уже не алая, а розовая – кровь у Адреналина сворачивалась мгновенно.

Подоспевшие Адреналиновы бойцы кинулись поднимать его, но Адреналин распихал их локтями и вдобавок обложил матом.

– Отвали, – сказал он. – Инвалида нашли! Катитесь, катитесь. По домам доберетесь на метро, а я поеду, покатаюсь.

И легко, словно минуту назад не его мордовали дюжие бойцы ОМОНа, вскочил на ноги.

Представители младшего поколения клубменов беспрекословно рассосались: привыкли, что Адреналин слов своих дважды не повторяет. Ни слова протеста не прозвучало в ответ на его приказ, ни единого косого или недовольного взгляда. Раз Адреналин сказал: катитесь, – значит, так надо, значит, ему виднее.

Кое-как отряхнув с одежды снег и застегнув рубашку, на которой недоставало половины пуговиц, Адреналин не спеша направился к стоянке, где бросил машину. Там его ждал сюрприз: возле "карреры", нетерпеливо притопывая на морозе обутыми в дорогие ботинки ногами, прохаживался Зимин.

– Ну, наконец-то! – воскликнул Зимин, увидев растерзанную фигуру Адреналина. – Где тебя носит? Опять лохотронщиков гонял?

– Ага, – признался Адреналин. Отрицать очевидное было бесполезно, поскольку весь перечень его предосудительных действий был запечатлен у него на лице и одежде. Да и на кой черт ему это отрицать, оправдываться? И перед кем – перед Зиминым, что ли? – Было такое дело, – продолжал Адреналин. – Не могу я, Сеня, без этого. Как подумаю, сколько в Москве этой мрази, так прямо в глазах темнеет.

– Грохнут они тебя когда-нибудь, – сказал Зимин.

Адреналин в ответ только дернул плечом и отпер дверцу машины.

– А ты чего здесь? – спросил он, чтобы перевести разговор на другую тему. – Какими судьбами?

– Я, Леша, тебя целый день ищу, – с оттенком упрека сказал ему Зимин. – Мобильный твой не отвечает...

– Отключили за неуплату, – сообщил Адреналин и сплюнул под ноги. Слюна была лишь слегка желтоватой. – За злостную, понял? Три месяца не платил, вот они и взъелись.

– Ясно, – подавляя раздражение, сказал Зимин. – Вот я тебя и ищу. По рынкам ищу, по вокзалам... Хорошо еще, что машина у тебя заметная.

– Угу, – рассеянно сказал Адреналин, вставляя ключ в замок зажигания. – Заметная. Спалить ее, что ли, к чертовой матери?

– Леша! – возмутился Зимин, – а тебе не кажется, что ты и так уже спалил все, что можно? Ты с Сидяковым говорил?

Адреналин снова поставил на снег ногу, которую поднял, чтобы забросить в салон машины.

– Нет, – сказал он, – не говорил. Ты опять за свое? Что ты заладил! Сидяков – фирма, фирма – Сидяков... Только это и слышу.

– Это серьезно, Леха, – сказал Зимин, из последних сил сохраняя дружеский рассудительный тон. – Останешься с голой задницей на морозе.

– Ну и что? – хмыкнул Адреналин. – Я, в отличие от тебя, к пиастрам равнодушен.

– Что ты говоришь?! – взбеленился наконец Зимин. – К пиастрам он, видите ли, равнодушен! На фирму ему наплевать!

– Совершенно верно, – боком сидя на сиденье "карреры" и с любопытством глядя снизу вверх на Зимина, подтвердил Адреналин. – Я тебе это сто раз говорил. Не понимаю, что тебя удивляет.

– Тупость твоя удивляет! – заорал Зимин. – Тупое твое вранье – вот что меня удивляет!

– Вранье? – Адреналин казался искренне удивленным. – Какое еще вранье? Ты что, белены объелся?

– Конечно, вранье, – с трудом взяв себя в руки, уже гораздо спокойнее повторил Зимин. – Скажешь, нет? Деньги, по-твоему, говно, да? А кто ты такой без них? Чего ты без них стоишь? Это тебе только кажется, что деньги для тебя ничего не значат. Кажется, пока они есть. А как только они кончатся, две трети членов твоего же Клуба с тобой здороваться перестанут.

– Ну и пусть катятся! Скатертью дорога, – сказал Адреналин.

– Э, нет, приятель, – возразил Зимин. – Это не они, это ты покатишься, потому что они – это Клуб, а ты – всего лишь человек. Букашка без банковского счета, и настоящим людям с тобой общаться, что называется, не в уровень. На фирму тебе плевать, делами ее тебе заниматься недосуг, и вообще, все как-нибудь само рассосется... Опять вранье! Ты просто запутался и теперь ждешь, когда я все за тебя распутаю и приведу в порядок. Вот и получается, что ты, Леша, просто трус, дурак и паразит. Я-то знаю, что это совсем не так, но объективно все выглядит именно так. Кролика облезлого на башку напялил, а сам при этом ездит на "порше".

Адреналин засмеялся. Он всегда смеялся, когда получал хорошую оплеуху, и чем сильнее его били, тем громче он хохотал.

– "Порше", говоришь? – продолжая глупо хихикать, повторил он. – Покачусь, значит? Здороваться, говоришь, перестанут? А вот мы посмотрим!

С этими словами он дернул рычаг под сиденьем и выбрался из машины. Заправочный лючок на левом переднем крыле "карреры" беззвучно отскочил. Адреналин стянул с шеи бесполезный шарф, отвинтил пробку топливного бака и принялся старательно проталкивать конец шарфа в горловину, не переставая при этом посмеиваться, как будто ему только что рассказали отменный анекдот.

Зимин наконец сообразил, что затеял этот сумасшедший, и рванулся вперед, чтобы помешать, но Адреналин лишь коротко, не оборачиваясь, взмахнул рукой, и Зимин отлетел в сторону, поскользнулся и грохнулся на бок.

Шарф пропитался бензином на удивление быстро – видимо, бак был заправлен под завязку. Через несколько секунд с потертой, спутанной шерстяной бахромы на снег уже обильно капала пахучая жидкость. Адреналин со щелчком откинул крышечку своей видавшей виды "зиппо", высек искру и не спеша прикурил сигарету, которая уже успела каким-то образом очутиться у него в зубах.

– Посмотрим, – с кривой улыбкой повторил он и поднес пляшущий огонек к концу шарфа.

Бензин вспыхнул. Адреналин быстро отступил в сторону и стал рядом с Зиминым, который, сидя в разъезженном грязном снегу автомобильной стоянки, с безнадежным видом наблюдал за происходящим. И это, по-вашему, нормальный человек?! Псих! Маньяк чертов, недоумок...

Бледный на дневном свету огонь проворно вскарабкался по короткому фитилю к открытой горловине бака и нырнул в нее, как испуганная мышь в нору. Горловина немедленно отрыгнула длинный фонтан густого оранжевого пламени, бак фыркнул, крякнул и с глухим кашляющим звуком взорвался. Вся передняя часть "карреры" моментально скрылась в бешено крутящемся черно-оранжевом облаке, пахнуло испепеляющим жаром, и в то же мгновение прозвучал еще один взрыв – громкий, мощный, мигом разодравший машину на куски и швырнувший сидевшего в снегу Зимина навзничь.

По всей стоянке на разные голоса заулюлюкали сигнализации, в нескольких автомобилях разом вылетели выбитые взрывной волной и обломками "карреры" стекла. Столб дымного пламени, завиваясь винтом, взметнулся на добрых полтора десятка метров и медленно распустился красивым грибом, наподобие того, что вырастает на месте ядерного взрыва.

Зимин медленно сел. В ушах у него звенело, от поглотившего "карреру" погребального костра тянуло невыносимым жаром, снег вокруг нее уже растаял, превратившись в грязь и обнажив мокрый черный асфальт, на котором плясали оранжевые блики. С неба все еще сыпались чадно горящие обломки, удушливо воняло паленым – резиной, пластиком, краской, бензином и черт знает чем еще. Рядом, почти комично задрав к небу ноги в стоптанных ботинках, лежал накрытый тлеющим пластиковым бампером Адреналин. Зимин потянулся, сбросил с него бампер. Адреналин опустил задранные ноги, сел, упираясь ладонями в снег, и тряхнул непокрытой головой. В его глазах вместе с огненными бликами плясало и прыгало дьявольское веселье.

– Вот это жахнуло! – восторженно заорал он. – Знал бы, что так жахнет, давно бы это сделал! Слушай, я же не слышу ни хрена!

– Ты что, не понял?! – тоже надрывая голос, прокричал ему Зимин. – Это же взрывчатка, бензин так не взрывается! Тебя же убить пытались! Допрыгался, урод! Пошли отсюда скорее!

– Да погоди ты, куда спешить? – крикнул наполовину оглохший Адреналин. – Ты посмотри, какая красотища!

Зимин лихорадочно завозился в быстро тающем снегу, встал и, схватив Адреналина за отворот кожаной куртки, силой поставил его на ноги.

– Побежали, дурак! – прокричал он этому кретину прямо в его сумасшедшие глаза. – Скорее, пока нам с тобой терроризм не припаяли!

Это был довод, способный пробить даже восьмидюймовую броню Адреналинова кретинизма. Они бросились к припаркованной на улице "вольво" Зимина, повалились в нее и вовремя дали тягу.

Зимин остановил машину возле станции метро. У него не было сил терпеть дальше этого ублюдка. Он был так взбешен и напуган, что боялся наговорить лишнего.

– Оставь лохотронщиков в покое, Леха, – сказал он, не оборачиваясь. – В следующий раз они не ошибутся.

Сидевший позади Адреналин открыл дверцу, и в затылок Зимину дохнуло холодом.

– А они и в этот раз не ошиблись, – сказал Адреналин. – Просто судьба до сих пор на нашей стороне. Если бы не ты со своим дурацким Сидяковым, я бы преспокойно сел за руль, повернул ключ и меня бы благополучно разнесло в клочья. Ха! Судя по силе взрыва, достал я их крепко. Это ли не признание моих заслуг перед обществом?

Зимину не хотелось спорить, но он все же не удержался.

– Тебе же плевать на общество, – сказал он.

– Не вяжись к терминологии, – живо откликнулся Адреналин. – Ну, пусть не перед обществом, а перед отдельными людьми, из которых оно, это общество, состоит. Перед теткой какой-нибудь из провинции, которая приехала в Москву купить детям подарки и которую эти козлы благодаря мне не обобрали до нитки.

– Только проповедей не надо, хорошо? – по-прежнему глядя прямо перед собой и стискивая руками в перчатках упругий обод рулевого колеса, процедил Зимин. – Можно подумать, что тебя сильно интересует некая тетка из провинции.

– Совершенно не интересует, – согласился Адреналин. – Сама дура. Кто ее заставлял играть? Просто я этих уродов ненавижу. Мне нравится их доставать, и я их достал, и достал крепко. Ого, то ли еще будет! Теперь я за них возьмусь по-настоящему.

– А они за тебя.

– А они за меня. Так это ж кайф! Как там у классика: есть упоение в бою, у мрачной бездны на краю... А?!

– Дурак, – безнадежно сказал Зимин.

– Зато ты умный, – ответил Адреналин. Ни обиды, ни насмешки не было в его словах: он просто констатировал факт. – Я дурак, ты умный, а вместе получается полная гармония.

Зимин хотел возразить, что вместе получается ноль, но дверца позади него хлопнула, и холодный сквозняк, сверливший его затылок, исчез. Он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как Адреналин, привычно ссутулившись и глубоко засунув руки в карманы куртки, чешет к метро. Глядя в его обтянутую черной кожей спину с торчащими лопатками, Зимин вдруг остро пожалел о том, что затеял с ним спор. Не лучше ли предоставить событиям идти своим чередом?

В данный момент Зимину казалось, что это и впрямь было бы лучше.