Я вижу пламя (СИ)

Глава 1

Я сидела на больничной койке и смотрела в пол, сдерживая слезы. Мои руки крепко сжимали белую простынь, а ногти, сквозь ткань, резали кожу до крови. Я чувствовала, как по мои ладошкам стекают теплые капельки и марают ее, но ничего не предпринимала.

Мне было все равно.

Я игнорировала боль, так же, как игнорировала все и всех вокруг.

Я уже не хотела жить.

Я просто потеряла смысл жизни.

Еще в тот роковой вечер, который запомнила мне навсегда.

Родители…

С ними тогда я поссорилась, из-за пустяка, а потом… просто ушла, оставив их дома, наедине со своими эмоциями. Если бы я знала, что с ними случится через жалкие минуты, я бы не переступила через порог своего жилища и не покинула бы их.

Ни за что.

Но это случилось. Случилось то, чего я не ожидала.

Случилось ужасное.

За что я не прощу себя никогда в жизни.

Возвратившись к родному месту и уже настроившись на то, чтобы извиниться перед мамой и папой, я оцепенела, когда увидела, что наш дом горит. Адским, ярким пламенем. Я помню, он был полностью охвачен опасной стихией, а внутри него слышались крики. Страшные, навевающие ледяной ужас крики.

И они принадлежали моим родителям.

В тот момент я осознала, что поступила паршиво, оставив их.

Я проклинала себя миллионы раз за грубые слова, сказанные в адрес этих родных для меня людей.

Я возненавидела себя тогда.

Я желала себя убить, слыша, как в доме, в котором я выросла, двое прекрасных людей, воспитавших меня, кричат, просят о помощи, мучаются от невыносимой боли, сгорая в огне. А я… я тогда слишком долго тупила и стояла в шоке, отчего не смогла ничего сделать, вытащить их из помещения, охваченного пламенем.

Но потом, когда я пришла в себя от очередного крика, кинулась в дом. Мне было плевать, что я могла погибнуть, ведь в нем находилось самое дорогое для меня.

Мои родители.

Я помню, как отчаянно пыталась спасаться от языков огня, которые все равно задевали меня, помню, как бежала сломя голову, запинаясь о доски, да разные предметы. Я знала, черт побери, я прекрасно знала, что уже поздно кого-то спасать, но это меня не останавливало.

Я неслась вглубь дома, задыхаясь и прищурив глаза. Мое тело болело и жгло, пламя беспощадно хлестало по нему, оставляя после себя невыносимую боль. Ожоги. Я их получала в неведомых количествах. Ими были покрыты ноги, шея, в основном пальцы рук, которыми я защищала лицо от адской стихии.

Я пыталась.

Я пыталась спасти родителей.

Но не смогла.

Как только я настигла гостиной, что-то тяжелое обрушилось мне на спину, и я упала. Я чувствовала, слышала, но не видела. Крики, доносившиеся с другой комнаты, убивали меня. Медленно. Я думала, будто умру. И я хотела этого, когда чувство вины поглотило меня целиком.

Я не смогла их спасти.

Я не смогла…

А потом мои глаза залились тьмой, я подумала — вот он — конец. Теперь не будет боли. Не будет ничего. Ни страданий, ни вины, ни страха.

Совершенно ничего.

Я была уверена в этом. Но очнувшись в больнице почти полностью перевязанной, я осознала, что не ушла на тот свет, а осталась. Осталась в мире, где для меня нет больше места. Смысл моего существования испарился по щелчку, когда я вспомнила о том, что теперь одна. Родители погибли, а я… нет.

Несправедливо.

Я не должна была выжить.

Я должна была уйти.

Навсегда.

Я плакала. Днями и ночами. Мои глаза были полностью красными. И я плакала не от ужасной боли по всему телу, усыпанному ожогами, царапинами и разными ссадинами, а от того, что осталась в этом чертовом мире одна, не сумев спасти родителей.

Я не хотела жить.

Без них.

Я желала уйти в тот же мир, куда и они.

Но не смогла.

Находясь в больнице, я долго не могла шевелиться. Каждая моя клеточка болезненно ныла. Даже дышать было невыносимо сложно. Я пару раз пыталась покончить жизнь самоубийством, правда, у меня ничего не выходило. Я только показывала врачам, что мне еще и в психушку нужно наведаться. Как-то раз, когда мне принесли завтрак, я нашла на подносе нож и, уже прислонив его к горлу, хотела сделать порез, вдруг меня остановили.

Но с того момента я не переставала сдаваться. Я старалась другими — нелепыми способами уйти на тот свет: долго не ела, отчего похудела, не принимала лекарства и поминутно старалась отключить капельницу. Конечно, я тогда не соображала практически, что такие варианты смерти не очень эффективны.

А потом я перестала. Перестала что-либо делать для прекращения своей жизни, осознав, что в пределах больницы — это крайне сложно и… буквально невозможно.

Помню, после того, как я вышла из комы, мне сообщили, что моих родителей похоронили и выяснили причину, из-за чего произошел пожар.

Сигарета. Во всем была виновата она. Этот маленький предмет создал огромный пожар. Мой отец любил курить. Хотя… «любил», скорее, не то слово. Он брал очередную пачку сигарет, когда нервничал, волновался, или был расстроен. И вот, в тот кошмарный день после моего ухода, видимо, папа закурил и забыл затушить сигарету, ибо же выронил ее и не заметил, как искорки упали за ее пределы, образовав жестокое пламя.

Но я одного не понимаю — как родители не могли заметить появление огня и запах гари сразу? Почему они находились в доме, когда беспощадный огонь поедал его? Мама и папа могли ведь выбраться, тогда почему медлили? Почему?

И разве никто не увидел пожар, не пришел им на помощь из соседей?

Я понимаю, наша обитель находилась на одной из самых малолюдных улиц, но хоть кто-то, хоть одна живая душа должна была увидеть дым, услышать крики, вызвать пожарных и скорую! В конце-то концов, прийти на помощь…

Возможно, если бы она это сделала, люди, которых я любила, были бы сейчас живы…

И я тоже хороша: стояла, как вкопанная долго, смотрела на горящий дом, из которого доносились ужасные вопли, а потом только удосужилась забежать в него, чтобы, якобы, спасти тех, от кого ничего практически не осталось.

Я не должна винить кого-то в том, что моих родителей не смогли вынести из объятий пламени, кроме себя.

Это полностью моя вина.

Если бы я не поссорилась тогда с ними, то папа бы не закурил, не было бы пожара. Ничего. Они бы не погибли в тот роковой день — девятнадцатого апреля.

Я виновата во всем.

Их не стало из-за меня.

А я так и не попросила прощения у мамы и папы.

И не попрошу уже никогда.

Они не простят меня.

Потому что их нет.

Закрыв глаза, я тихо заплакала и опустила голову вниз. Я прекрасно понимала, что осталась одна в этом мире — без родителей, совершила огромную ошибку, уйдя из дома и бросив их одних.

Я не должна была тогда переступать через порог.

Не должна была!

Но, увы, прошлое изменить нельзя.

Маму и папу не вернуть больше.

Их нет.

И я с этим не свыкнусь. Ни за что. Каждый день я буду вспоминать, как паршиво поступила, накричала на дорогих для меня людей, сказала им много плохих слов, а потом просто ушла. А когда вернулась — не смогла их спасти из-за своей медлительности и несобранности.

А сейчас…

Что сейчас?

Как я буду без родителей?

Что будет дальше? Что меня ждет в этой жестокой, пустой, наполненной кошмаром жизни? И стоит ли мне ее прекращать? Или же существовать дальше?

Не знаю.

На данный момент я ничего не знаю.

Этот путь я должна либо пройти одна, выдержав боль, страдания, долгие мучения, либо сдаться.

Но я не уверена, что смогу вытерпеть все это.

Я слабая.

Мои глаза ужасно жгло от слез, которые я тщетно пыталась остановить. Было больно вспоминать о произошедшем недавно. В голове до сих пор не укладывалось, что самых дорогих людей, вырастивших и воспитавших меня, теперь нет на этом свете.

Сделав глубокий вдох, я разлепила веки, когда почувствовала на себе чей-то взгляд, пробегающий по спине. В голове сразу появилась мысль, что человек сзади смотрел на меня уже больше, чем минуту. Все это время он наблюдал за мной и молчал.

Повернувшись, я увидела свою тетю Сару, облокотившуюся о косяк двери. Она тихо плакала и дрожала, будто от холода. Ее глаза — карие и невероятно красивые были направлены на меня. Блестящие, покидавшие их капельки скатывались по щекам, затем и по худым, сжимающим на уровне губ платочек, пальцам.

Она пришла.

Вновь.

Пришла… но теперь не просто навестить меня, а забрать.

Эта невысокая женщина была той единственной, кто приходил ко мне все это время в больнице. Она практически каждый вечер являлась в палату с пакетом свежих фруктов и цветов, успокаивала меня, утешала, хотя сама тоже в подобном не меньше нуждалась. Сара (как я ее просто называла) уговаривала меня существовать дальше, говорила, будто все будет хорошо, если я перестану пытаться свести счеты с жизнью. Но я ей не верила. Я знала — ничего уже не будет так, но, не смотря на это, делала вид, что ее слова действовали на меня подобно лекарству и потихоньку прогоняли мысли о самоубийстве, о котором я нескончаемо думала днями и ночами. Помимо этого тетя твердила, что в произошедшем недавно нет моей вины.

«Тот пожар был лишь несчастным случаем, Селия», — говорила Сара, тем самым якобы успокаивая меня.

А я знала, черт побери, родители погибли из-за меня. Из-за моей глупости. Не ушла бы я тогда из дома, папы бы не закурил, следовательно, не было бы пожара, забравшего жизни целых двух прекрасных людей.

Я никогда не перестану винить себя за то, что было.

Я никогда не забуду об этом.

Как бы меня не просили.

Я всегда, всегда буду помнить о своей вине.

Из-за меня мамы и отца не стало.

У меня был единственный шанс спасти их, но я не смогла.

Я не смогла…

И не справедливо. Вообще не справедливо, что я осталась.

Эта жизнь теперь пуста, бесцветна, ужасна. И она будет Адом для меня. Адом, который я заслуживаю.

Но вопрос: смогу ли я долго существовать в этом лишенном для меня смысла мире? Или же нет? Наверное, я не выдержу. Не выдержу взрыва эмоций, бесконечных страданий, тоски, отвращения и ненависти к самой себе.

И поэтому, рано ли поздно настанет такой день, когда я перестану существовать.

Я убью себя.

Не важно как и где, но я это сделаю.

Потому что я знаю, насколько мне будет хреново проживать каждый день и просыпаться с мыслями, принуждающими меня рыдать, забившись в угол.

Убрав локон светлых волос со лба, достигающих лопаток, Сара кивнула мне в знак приветствия. Ее глаза, наполненные слезами, продолжали смотреть на меня с сожалением и печалью. Скорее всего, она плакала не из-за того, что вспомнила о гибели своей сестры и ее мужа, а из-за меня, видя, как я опять мучаюсь, да бесконечно рыдаю над произошедшем девятнадцатого апреля. На тете красовался серый офисный костюм, с помощью которого я смогла определить, что она прилетела сюда на самолете сразу после работы. Эта женщина согласилась меня опекать, когда решался вопрос с кем меня оставить. Я, естественно, ей очень благодарна за это, за ее заботу, но она никогда не сможет заменить мне родителей, пусть даже если мы станем с ней по-настоящему близки. Она всегда будет для меня тридцатилетней Сарой Блеквуд, помешанной на своей карьере и не умеющей готовить обычную яичницу. Ее прикосновения, объятия, поцелуи, никогда не будут такими теплыми, как у мамы, а подбодряющие или утешительные слова ни за что не будут иметь схожесть с отцовскими.

Сара — абсолютно другой человек. Она не такая, какими были мои родители. Смотря в ее карие глаза я не буду видеть согревающий душу огонек, а касаясь руки, не стану ощущать ничего, кроме холода. И как бы тетя ни старалась, она не сможет навсегда залечить раны на моем сердце и стать кем-то вроде мамы или папы для меня.

Я хотела выдавить ей улыбку в ответ, но не получилось. Выражение лица так и оставалось грустным и печальным. Из-за внутренней боли я не могла позволить себе надеть другую — счастливую, ложную маску.

Спрятав мокрый платочек в черную, перекинутую через плечо сумку, Сара только-только хотела направиться ко мне, как ее остановил за руку подошедший мужчина в белом халате. В нем я узнала доктора Карлайла, который лечил меня. Ему на вид было лет сорок, а с темной, покрывающей значительную часть подбородка бородой он выглядел намного старше своего возраста. Перекинувшись несколькими предложениями с моей тетей, он передал ей какую-то бумажку и сказал, чтобы она звонила ему первые две недели, сообщала о моем состоянии. Затем, двойня подплыла ко мне и остановилась напротив.

— Как себя чувствует моя любимая пациентка? — поинтересовался мужчина, взяв меня за подбородок и повернув к свету, разглядывая шрамы на лице.

Я не удосужилась ответом.

— Селия, — доктор осторожно взглянул в мои глаза своими ярко-голубыми, потом переместил руку с подбородка в карман халата, — мне нужно знать твое самочувствие, чтобы окончательно удостовериться, можно ли тебя выписывать.

— Если в физическом плане, то я ощущаю себя так, будто заново родилась, — мутно кинула я, отведя взор в сторону. На самом деле мне было не совсем хорошо. Тело немного ныло, когда я задевала места еще незаживших ожогов или царапин.

Но я старалась игнорировать боль.

— Ты можешь мне не врать, — спокойно проговорил он, кидая краткие взгляды на стоящую рядом и крепко сжимающую губы Сару. Та сдерживала себя от очередного долгого плача, окатывая меня взглядом, наполненным жалостью.

— А это не была ложь, — изрекла я полным пессимизма голосом.

— Ладно, — выдохнул мужчина, пожав плечами. — Тогда, — уже обратился в Саре, — вы, мисс Блеквуд, можете забрать свою племянницу, но только после того, как она пройдет окончательный осмотр.

— Хорошо, — тихо кинула тетя, вытерев кожу под глазами. — Спасибо, доктор Карлайл.

Тот кивнул ей, смотря, как она покидает палату, оглядываясь.

— Я буду ждать тебя в холле, Селия, — прозвенела женщина и шмыгнула за дверь.