Я - Златан

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Барса» купила Ferrari, но водит её как Fiat»

Пеп Гвардиола, главный тренер «Барселоны», одетый в серый костюм

подошёл ко мне с озабоченным лицом. Он заинтересованно взглянул на меня.

В то время я считал его просто хорошим парнем, не Моуриньо или

Капелло, конечно. Правда, это было до того, как между нами развязалась

война. Это случилось осенью 2009 года, и я жил своей детской мечтой. Я

играл в лучшей команде мира и получал широкую поддержку 70000 человек

на Камп Ноу. Я витал в облаках. Ну, может быть, не совсем так, в то время в

газетах про меня писали много всякой ерунды. Я был bad boy и всё такое. Со

мной трудно было иметь дело. Но всё же я был здесь. Хелена

и дети были в порядке. У нас был хороший дом в Эсплугес-де-Льобрегат, и я ощущал себя

настроенным на игру. Что могло пойти не так?

– Эй, ты, - сказал мне Гвардиола. – Здесь мы не витаем в облаках и

чувствуем землю под ногами.

– Конечно, - сказал я. – Хорошо.

– И мы не приезжаем на всяких «Феррари» или «Порше» на

тренировки.

Я кивнул. Не стал ему дерзить. Но какого чёрта его должно волновать

на какой машине я езжу? Но подумал: что он хочет? Какой смысл он

вкладывал в свои реплики? Уверяю, что мне не нужны дорогие машины или

стоянка на тротуаре, чтобы похвастаться. Это не про меня. Да, я люблю свои

авто. Они – моя страсть. Но я почувствовал по его виду, что скрывалось за

его словами: не думай, что ты особенный.

Уже тогда я понял, что «Барса» похожа на школу. Игроки все были

хороши, с ними было всё в порядке. Здесь играл мой старый друг Максвелл,

знакомый мне по игре за «Аякс» и «Интер». Но, честно говоря, никто из ребят

не вёл себя как суперзвезда, и это для меня было немного странным. Месси,

Хави, Иньеста, вся эта банда напоминала мне школьников. Лучшие игроки

мира стояли и просто кивали, и я не мог понять, что происходит. Это было

просто смешно. Если тренер в Италии скажет «прыгайте», то игроки спросят:

«Прыгать? Почему мы должны прыгать?».

Здесь же всё выполнялось беспрекословно. Я не вписывался. Но при

этом думал: парень, нужно просто привыкнуть. Не подтверждай их мнение о

тебе. И я старался адаптироваться. Стал слишком добрым и мягким. Это было

безумием. Мино Райола, мой агент, мой друг, сказал мне:

– Что с тобой, Златан? Не узнаю тебя.

Никто не узнавал меня, ни друзья, никто. Я стал скучным, мягким, и

вы должны обязательно знать, что со времен «Мальмо» у меня была

собственная философия: я пилот своей собственной гонки [я сам управляю

своей гонкой]. Мне не наплевать, что обо мне думают люди, но всегда

чувствую себя некомфортно перед авторитетами. Мне нравятся люди,

которые ездят на красный свет, если вы понимаете о чём я.

Но сейчас… Я перестал говорить то, что хотел бы сказать. Говорил

лишь то, что на мой взгляд удовлетворило людей, то, чего они ожидали от

меня услышать. Это было ненормально. Я приезжал в клуба на своей Ауди,

мне кивали навстречу. Будто бы снова оказался в школе. Не смешивал своих

товарищей по команде с дерьмом. Стал раздражительным. Златан переставал

быть Златаном. Такого со мной не было с тех пор, когда я только пришел в

Borgarskolan и готов был обосраться от волнения, приглашая на вечернюю

прогулку девушек в одежде от Ральфа Лорена. Но несмотря на всё это, сезон

начался отлично. Я забивал гол за голом. Мы выиграли Суперкубок УЕФА.

Я сиял. Я доминировал. Но я был кем-то другим. Что-то произошло, но пока

ничего серьезного. Я был подавлен, а это было опасным, поверьте мне. Я

должен быть немного сумасшедшим, чтобы хорошо играть. Должен кричать

и выделываться. Но теперь всё это копилось внутри меня. Может быть, это

произошло со всем давлением, что навалилось на меня. Я не знаю.

Я был вторым самым дорогим трансфером в истории футбола. Газеты

писали, что Златан был трудным ребенком и у меня были проблемы с

личностью, всё дерьмо выливалось, и я ощущал этот вес на себе. Ведь здесь

в Барселоне мы должны быть скромными. И я решил показать, что смогу

играть здесь. Это было самым глупым решением в моей жизни. Я стал

продолжать убивать себя на поле. Но больше не получал от этого

удовольствие.

Даже задумался об уходе из футбола. Нет, не хотел разорвать

контракт, ведь я профессионал. Но я потерял удовольствие от игры. А потом

наступили рождественские каникулы. Мы поехали в Оре, и я арендовал

снегоход. Всякий раз, как жизнь становится тягостной, я хочу движения.

Вожу я как маньяк. Однажды разогнал свой Porsche Turbo до 325 км/ч и ушел

от преследования полиции. Я совершил так много бесшабашных дел, что едва ли хочу думать о них. И теперь я был в горах на своем снегоходе, получил обморожение и отлично провёл время.

Наконец-то получил дозу адреналина! Наконец-то вернулся

настоящий Златан, и я думал про себя: почему я это делаю? У меня есть деньги. Я не должен чувствовать себя дерьмом с тренером-идиотом. Ведь могу получать удовольствие и заботиться о семье. Это было прекрасное время, но продлилось оно недолго. Когда мы вернулись в Испанию, всё снова вернулось на круги своя. Не сразу, но медленно.

Прошёл лёгкий снегопад. Возникло ощущение, что испанцы никогда

раннее не видели снег, машины бросало то влево, то вправо, и Мино, жирный

идиот – замечательный жирный идиот, должен я добавить, чтобы меня

правильно поняли – замерз, как собака, в своей летней обуви и легкой куртке.

Он убедил меня взять Audi. Это едва не закончилось катастрофой. На спуске

мы потеряли контроль над автомобилем и врезались в каменную стену. Вся

правая часть авто была снесена. В тот день плохой погоды было много

аварий, но никто не разбился так сильно, как я. Я выиграл аварийный конкурс и позже мы долго смеялись по этому поводу.

Иногда я стал быть самим собой и тогда мне было хорошо. Но в этот

момент начинал говорить Месси. Он является невероятным игроком.

Чертовски невероятным. Не знаю его очень хорошо. Мы слишком разные. Он

пришел в «Барсу» в 13 лет и воспитывался в их культуре. У него абсолютно

никаких проблем с этим школьным дерьмом. В команде игра вращается

вокруг него, что на самом деле естественно. Он великолепен, но теперь

пришел я, и стал забивать больше, чем он. Месси подошел к Гвардиоле и заявил:

– Я не хочу больше играть на правом фланге, вообще не желаю играть

на фланге. Хочу играть в центре.

Это именно та позиция, где играл я. Но Гвардиола не подложил

свинью. Он просто сменил тактику. От 4-3-3 он перешел на 4-5-1 со мной на

острие и Месси прямо за мной. Этот шаг оставил меня в тени, все мячи шли

через Месси и я не смог играть в свою игру. Я должен на поле быть

свободным, как птица. Я из тех парней, которые хотят менять ситуацию на

всех уровнях. Однако Гвардиола пожертвовал мной. Это правда. Он запер

меня там. Хорошо, я могу принять эту ситуацию. Месси был звездой.

Гвардиола прислушивался к нему. Но давай будем

последовательными! Я забивал гол за голом за «Барсу», я умирал на поле. Он

не может подстраивать всю команду под одного игрока! Черт возьми, зачем

он купил меня тогда? Никто не будет тратить такие деньги ради того, чтобы

убить меня как игрока. Гвардиола должен был думать о нас обоих, и, конечно,

среди руководства клуба начались волнения. Я был одной из самых крупных

инвестиций, и я не чувствовал себя хорошо. Я был слишком дорог, чтобы не

чувствовать себя хорошо. Чики Бегиристайн, спортивный директор, толкал

меня к разговору с тренером.

– Реши это!

Всё это мне не нравилось. Я игрок, который принимает ситуацию.

Один мой друг сказал: Златан, всё выглядит так, как будто бы «Барса» купила

Ferrari, но водит её как Fiat. И я решил, что это хороший аргумент. Гвардиола

превратил меня в простого игрока, хуже, чем я был. И вся команда страдала

из-за этого.

И я пошёл к тренеру. Подошёл к нему на поле во время тренировки. Я

был очень осторожен и не хотел ссоры. Просто сказал ему:

– Я не хочу воевать. Не хочу войны. Я просто хочу обсудить

некоторые вещи.

Он кивнул. Но он выглядел несколько испуганным, поэтому я

повторил:

– Если вы думаете, что я хочу драться, то я уйду. Я просто хочу

поговорить.

– Хорошо, мне нравится говорить с игроками.

– Послушайте, - продолжил я. – Вы не используете мои возможности.

Если вы хотели простого бомбардира, то должны были купить Индзаги или

кого другого. Мне нужно свободное пространство, чтобы чувствовать себя

свободным. Я не могу бегать туда-сюда постоянно. Я вешу 98 килограммов.

У меня нет нужного телосложения для этого.

Он задумался. Он часто делал это.

– А я думаю, что вы сможете так играть.

– Нет, будет лучше, если вы посадите меня на скамейку. При всём

уважении, я понимаю вас, но вы жертвуете мной ради других игроков. Это не

работает. Выглядит так, как будто бы вы купили Ferrari, но водите её, как

если бы это был Fiat.

Он продолжал думать.

– Хорошо, возможно, это было ошибкой. Это моя проблема. Я

проработаю варианты.

Я был счастлив. Он «проработает варианты».

Но потом пришли лютые холода. Он стал отводить от меня глаза, и я

был не один, кто обращал внимания на подобные вещи. Но на моей новой

позиции я продолжил великолепно играть. Я забил много голов. Правда, не

так много, как это было в Италии. Был слишком высоко на поле. Больше не

был тем самым Ибракадаброй, но всё же… На «Эмирейтс» в Лиге Чемпионов

мы полностью переиграл «Арсенал». Стадион кипел. Первые двадцать минут были восхитительны, я забил гол… потом еще один. Красивые голы. Я думал:смотри, Гвардиола! Я играю в свою игру! Но меня заменили, «Арсенал» вернулся в игру и забил дважды. Это было дерьмово, а потом я почувствовал боли в бедре. Обычно тренер беспокоится о подобных вещах.

Травмированный Златан серьезная потеря для любой команды. Но Гвардиоле

было всё до фени. Он не сказал ни слова в течение трех недель. Они ни разу

не встретился со мной и не спросил: как вы себя чувствуете, Златан? Можете

ли вы играть в следующей игре?

Он даже не здоровался. Ни слова. Он старался не смотреть на меня.

Если я заходил в комнату, он уходил из неё. Что вообще происходит? Я задумался. Разве я сделал что-то? Я выгляжу странно? Я говорю странно?

Мой мозг оказался в тупике. Я не мог спать. Думал об этом постоянно. Не то

чтобы я нуждался во внимании Гвардиолы или чем-то типо того. Он мог меня ненавидеть. Во мне проснулась ненависть и жажда мести. Но затем я перестал думать об этом, и стал общаться с другими игроками. Никто не понимал, что происходит. Я спросил Тьерри Анри, который в то время начинал игры со скамейки запасных. Тьерри Анри – лучший бомбардир в истории сборной Франции. Он крутой. Он всё еще мог удивить, но у него также возникли проблемы с Гвардиолой.

– Он не приветствует меня. Он не смотрит мне в глаза. Что случилось?

– Понятия не имею, - ответил мне Анри.

Мы даже начали шутить по этому поводу. «Эй, Златан, он сегодня

посмотрел на тебя?». «Нет, но сегодня я хотя бы видел его со спины!».

«Поздравляю, ситуация явно улучшается!» Вот дерьмо, но это немного

помогло. Эта ситуация действовала мне на нервы и каждый час я спрашивал

себя: что я сделал? Что не так? Но никогда не получал ответа. После того

самого разговора между нами выросла стена. Другого объяснения у меня не

было. Был ли он взбешен тем, что я завёл разговор о своем положении? Он

психовал из-за той беседы? Я попытался выловить его, я шел прямо к нему,

глядя ему в глаза. Он развернулся. Казалось, что он боится, а я хотел снова

поговорить. И спросил: что всё это значит? Подошёл к нему достаточно

близко. Это было его проблемой. Не то, чтобы я знал, что это было. Я всё еще

не могу найти ответ. Или, ну… я не думаю, что этот парень способен работать с сильными личностями. В своей школе он хочет видеть лишь хороших мальчиков. И что еще хуже: он убегает от своих проблем. Он не может смотреть им в глаза, что делает всё гораздо хуже.

Всё стало ещё хуже…

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Ты обосрался на глазах у Моуриньо»

Облако пепла от исландского вулкана накрыло Европу. Все авиарейсы

были отменены, а нам предстояла встреча с миланским «Интером» на «Сан-Сиро». Мы сели в автобус. Какой-то полоумный в «Барсе» решил, что это

хорошая идея. Тогда у меня не было каких-либо проблем со здоровьем.

Поездка стала катастрофой. На дорогу потребовалось шестнадцать часов, мы

чувствовали себя побитыми, когда наконец прибыли в Милан. Это была наша

самая важная игра в том сезоне, полуфинал Лиги чемпионов, и я был готов к

жесткой борьбе, недовольству и свисту на моей бывшей арене. Без проблем,

это меня только подхлестывало. Но, тем не менее, ситуация была ужасной.

Жосе Моуриньо – большая звезда. Он выигрывал Лигу Чемпионов с

«Порту». Он был моим тренером в «Интере». Он крутой. Когда он

познакомился с Хеленой, Жозе прошептал ей: Хелена, у тебя есть только одна миссия. Держи Златана, следи за его сном, делай его счастливым! Этот парень всегда говорит то, что хочет. Он мне нравится. Он лидер своей армии. Всё моё время, проведённое в «Интере», он присылал мне сообщения, в которых спрашивал, как я себя чувствую. Он является полной противоположностью Гвардиолы. Если Моуриньо пропускал свет в комнату, то Гвардиола опускал жалюзи. Я думаю, что таким образом Гвардиола пытался противостоять ему.

– Мы играем не против Моуриньо. Это «Интер», – сказал он.

Такое чувство, будто бы думали, что будем пинать мяч с тренером. Но

он решил выпустить еще философского дерьма. Едва ли я слушал его. Зачем

мне это? Это было непередаваемое дерьмо из крови, пота и слёз, нечто

подобное. Никогда до этого не слышал, чтобы тренер так говорил. Просто

мусор. Но потом он, наконец, подошёл ко мне. Это случилось во время

тренировочной практики на «Сан-Сиро». Люди смотрели за её ходом и это

выглядело как «Вау, Ибра вернулся!»

– Можешь ли ты начать матч в старте? – спросил Гвардиола.

– Определенно, – ответил я.

– Готов ли ты?

– Определенно. Чувствую себя прекрасно.

– Но готов ли ты?

Он мне напоминал попугая, и по телу прошёл противный импульс.

– Слушайте, эта поездка была ужасной, но я в хорошей форме. Травм

нет. Я оставлю всего себя на поле.

Гвардиола выглядел так, словно он сомневался во мне. Я не понимал

его, а потом позвонил Мино Райоле. Все время я называю его просто Мино.

Шведские журналисты часто говорят: Мино – плохой пример для Златана.

Мино это то, Мино это это. Хотите знать правду? Мино – гений. Я спросил

его: Что это парень имеет в виду? Никто из нас так и не понял.

Игру я начал в стартовом составе, и мы вели 1-0. Игра у меня шла, но

я был заменен после шестидесяти минут. Мы проиграли 3-1. Это было

дерьмово. Я был в ярости. В прежние времена, времена выступления за

«Аякс», для того, чтобы забыть поражение, мне требовалось от нескольких

дней до недель. Теперь же у меня была Хелена и дети. Они помогают мне всё

забыть и двигаться дальше. И я был сосредоточен на ответном матче на «Камп Ноу». Ответный матч был невероятно важным и волнение нарастало с каждым днём.

Давление было невероятным. Напоминало раскат грома в воздухе. Мы

должны были выиграть по-крупному. Но потом… Даже не хочу думать об

этом, хотя ладно, я это сделаю. Это сделало меня сильнее. Мы выиграли 1-0.

Но этого было недостаточно. Мы вылетели из Лиги Чемпионов, а потом Гвардиола смотрел на меня, будто бы это была моя ошибка. И я подумал: чаша окончательно пуста. Карточная игра окончена. После этой игры я чувствовал себя так, как будто бы в клубе мне больше не рады, мне просто было плохо, когда я был за рулём своей Audi.

Когда я сидел в раздевалке, то чувствовал себя дерьмом, а Гвардиола

смотрел на меня, будто бы проблема – это я, как будто я какой-то урод. Это

было безумием. Он был стеной, каменной стеной. Я не чувствовал признаков

жизни в нём, но хотел этого каждую секунду.

Я больше не был частью команды. Когда мы играли против

«Вильяреала», он позволил мне выйти на пять минут. Пять минут! Я кипел

изнутри, не потому, что я был на скамейке запасных. Я могу согласиться с

тренером, если он достаточно мужик для того, чтобы сказать: ты

недостаточно хорош, Златан. Гвардиола не проронил ни слова, ничего, и в этот момент кипел. Чувствовал это ощущение по всему телу и на месте Гвардиолы я бы испугался. Нет, я не полез в драку. Я совершил много дерьмовых вещей. Не дрался, просто снёс на поле одного-двух человек. Когда я злюсь, то в глазах темнеет. И рядом со мной лучше не находиться. Позвольте рассказать в деталях, что произошло далее. После игры пошёл в раздевалку, абсолютно не планирую каких-либо буйств… Я не был счастлив, а в раздевалке стоял мой враг, мирно почесывая свою лысину. Там было пару одноклубников. Туре и кто-то ещё, стоял большой металлический ящик, куда мы сбросили свою одежду, и я смотрел на эту коробку. Я пялился на ящик. Потом я пнул его. Я думаю, он пролетел метра три, но меня это не успокоило. Я крикнул:

– У тебя нет яиц, ты не мужик! – и, вероятно, пару вещей похуже.

– Ты обосрался на глазах у Моуриньо. Можешь идти нахер!

Я вел себя, как сумасшедший, и вы, наверное, думаете, что Гвардиола

ответил что-нибудь вроде: "Успокойся, так нельзя разговаривать с

тренером!" Но он не из таких. Он слабый трус. Он просто поднял ящик, к ак

маленький уборщик, и потом ушел, не сказав ни слова. Конечно, все потом

распространилось. В автобусе было безумство:

– Что произошло, что случилось?

Я думаю, что ничего. Всего лишь несколько слов правды. У меня не

было сил говорить об этом. Я был зол. Мой тренер гнобил меня неделя за

неделей без объяснения причин. Мне было больно. Я дрался раньше, но на

следующий же день мы выясняли все недомолвки и двигались дальше.

Теперь же была тишина, тишина и продолжающийся террор, и я подумал:

– Мне 28 лет. Я забил 22 гола и отдал 15 передач здесь, в «Барсе». Но

до сих пор я как будто бы не существую, будто бы я воздух. Должен ли я

принять это? Должен ли я продолжить процесс адаптации? Ни в коем случае!

Я сидел на скамейке в матче против «Альмерии» и понял это, а потом

вспомнил те самые слова: «И мы не приезжаем на всяких «Феррари» или «Порше» на тренировки». Какая нахрен разница? Я езжу на том, на чём хочу, и это не зависит от мнения всяких ссущих идиотов. Я запрыгнул в мою Enzo и припарковал её возле двери базы. Конечно же, это привело к цирку. Газеты писали, что мой автомобиль равнозначен месячному окладу всей

«Альмерии». Но мне было все равно. Медиа ерунда в этом случае не значит

ровно ничего.

Я решил дать серьезный отпор, и вы должны знать одно, что это та

игра, в которую я могу играть. Раньше я был bad boy, поверьте мне. Но я не

хотел возиться с подготовкой и позвонил Мино. Мы всегда планируем умные

и грязные трюки вместе. Также я набрал своим друзьям.

Я хотел получить различные точки зрения на ситуацию, и, о боже, я

получил все виды консультаций. Ребята хотели прийти и расколотить всё к

чертям, но я подумал, что это не совсем правильная стратегия. И, конечно, я

всё обсудил с Хеленой. Она из другого мира. Она классная. Также она может

быть жесткой. Но теперь она пыталась ублажить меня:

– Ты стал лучшим отцом. Хоть у тебя и нет команды, где ты бы

чувствовал себя хорошо, у тебя есть мы.

Эти слова сделали меня счастливым. Я немного попинал мяч с детьми

и убедился, что с моими чувствами всё в порядке. Некоторое время я провел

за видеоиграми. Это как болезнь для меня. Они меня пожирают. Но так как

во времена «Интера» я мог играть до четырех-пяти утра, а потом после пары

часов сна прийти на тренировку, я установил для себя правила: никакой Xbox

или Playstation после десяти вечера.

Я не могу позволить, чтобы время убегало от меня. В течение этих

недель в Испании я пытался провести время со своей семьей и просто

расслабиться в нашем саду. Иногда я мог позволить себе выпить. Это было

прекрасное время. Но по ночам, когда я лежал без сна, или, когда я был на

тренировке и видел Гвардиолу, внутри меня просыпалась темная сторона. И

я планировал следующий ход моей мести. Я сделал бы все по-другому, но

пути назад уже не было. Это было время, когда надо было постоять за себя,

вернуть себя прежнего.

Не забывайте: вы можете убрать ребенка подальше от гетто, но не

можете убрать гетто из ребенка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Никто не смеет трогать моих детей»

Когда я был маленьким, мой брат подарил мне велосипед BMX. Я

назвал его Fido Dido. Fido Dido был маленьким дерзким засранцем,

мультяшным героем с колючими волосами. Я считал его очень крутым. Но

велосипед вскоре украли возле бани в Русенгорде, и мой отец направился

туда, распахнув рубашку и засучив рукава. Он из тех, кто говорит: «Никто не смеет трогать моих детей! Никто не смеет красть их вещи!». Но даже такой

крутой парень, как он, ничего не мог с этим поделать. Fido Dido исчез, а я был опустошен.

После этого я стал воровать велосипеды. Научился взламывать замки.

Я стал крут в этом деле. Бам, бам, бам, и велик уже мой. Я был велосипедным вором. Это было моим первым «делом». И это было довольно невинно. Но иногда всё же выходило из-под контроля. Однажды я оделся во всё чёрное, вышел ночью на улицу как чёртов Рэмбо, и с помощью огромного болтореза обзавёлся военным байком. Разумеется, этот велик был очень крут. Мне он нравился. Но, если честно, для меня был важнее сам процесс, эмоции, а не велик. Меня прикалывало колесить в темноте и кидаться яйцами в окна. Меня редко ловили.

Один неприятный случай произошел со мной в универмаге Уэсселс

недалеко от Ягерсру. Но, откровенно говоря, я это заслужил. Мы с другом

нарядились в огромные зимние пуховики посреди лета (полный трындец, конечно), а под этими куртками у нас было 4 ракетки для настольного тенниса и ещё всякий разный хлам, который мы стырили. «Так, ребятки, за это надо платить», — сказал охранник, который поймал нас. Я вытащил несколько пенни из кармана: «Вот этим?» Парень оказался лишён чувства юмора, поэтому с тех пор я решил быть более профессиональным. И я так предполагаю, я стал довольно искусным маньяком в конце концов.

Я был хилым ребёнком. Зато у меня был большой нос, и я шепелявил,

поэтому ходил к логопеду. Женщина приходила в мою школу и учила меня

говорить букву С, а я считал это унизительным. Я ведь хотел как-то

самоутверждаться… И всё это кипело внутри меня. Я не мог усидеть на месте больше секунды, поэтому всё время бегал. Если я бежал достаточно быстро, то казалось, что со мной не может случиться ничего плохого. Мы жили в Русенгорде, на окраине Мальмё, и там было полным-полно сомалийцев, турков, югославов, поляков, других иммигрантов, ну и шведов, конечно. Все там вели себя дерзко. Пустяк мог вывести из себя, и это было не очень-то и легко, если не сказать больше.

Мы жили на четвертом этаже в доме по Кронмэнс-Роуд, и атмосфера

там была не особо дружественной. Никто никогда не спрашивал: «Как твои

дела, малыш Златан?», ничего подобного. Если у меня были какие-то

проблемы с домашкой, никто из взрослых не помогал. Я был сам по себе,

даже пожаловаться было некому. Нужно было просто стиснуть зубы, хотя

вокруг был хаос, драки и мелкие потасовки. Конечно, иногда хотелось хоть

какого-нибудь сочувствия. Однажды я свалился с крыши в детском саду. У

меня был фингал под глазом, я побежал домой в слезах, надеясь, что кто-то

погладит меня по головке, скажет хоть пару добрых слов. А вместо этого я

получил пощёчину.

— Что ты делал на крыше?

Это было как-то не очень похоже на «Бедняга, Златан». Это больше

напоминало: «Чёртов идиот, лазает он по крышам. Получи оплеуху». Я был

в шоке и убежал. У мамы не было времени на утешения. Она работала

уборщицей, изо всех сил пыталась заработать денег. Она была настоящим

борцом. На остальное её просто не хватало. Ей вообще приходилось нелегко,

ведь у нас у всех характеры не ахти. Беседы в нашем доме нельзя было назвать нормальными, в других шведских семьях было по-другому. Что-то вроде «Дорогой, не мог бы ты передать мне масло» вы бы не услышали, скорее: «На, возьми своё молоко, придурок!». В доме то и дело грохотали двери, а мама плакала. Она много плакала. Я люблю её. У неё была трудная жизнь. Она убиралась по четырнадцать часов в день, а иногда мы ходили следом, выбрасывая мусор из баков и всё в таком духе. Так мы получали немного карманных денег. Но иногда мама выходила из себя...

Она била нас деревянными ложками. Иногда они ломались, и я

должен был пойти и купить новые, как будто это была моя вина, раз ложка

об меня сломалась. Я помню один такой день. Я бросил кирпич в детском

саду, а он как-то отскочил и разбил окно. Мама всполошилась, когда узнала

об этом. Всё, что стоило денег, заставляло её волноваться, и она ударила меня ложкой. Бам, бум. Было больно, и ложка, кажется, снова сломалась. Я не знаю. Как-то раз дома не было ложек, и тогда мама пришла за мной со скалкой. Но я удрал и рассказал об этом Санеле.

Санела — моя единственная родная сестра. Она на два года старше.

Она девчонка бойкая, думала, что мы должны в некоторые игры играть

вместе с мамой. Чёрт, разрази меня гром! Сумасшедшая! И мы пошли в магазин, купили связку тех ложек, совсем дешёвых, и вручили их маме в качестве рождественского подарка.

Я не думаю, что она оценила иронию. Ей было не до этого. На столе

должна была быть еда. И она отдавала этому все силы. Дома нас была целая

куча, ещё же мои сводные сёстры, которые позже исчезли и оборвали с нами

все контакты, мой младший брат Александр, которого мы звали Кеки. Денег,

конечно, не хватало. Да ничего особо не хватало, поэтому старшие

заботились о младших, иначе было нельзя. Было много лапши быстрого

приготовления и кетчупа. Иногда мы ели у друзей или у моей тёти Хэнайф,

которая жила в том же доме. Она ещё раньше нас переехала в Швецию.

Мне не было даже двух лет, когда мои родители развелись, поэтому я

об этом ничего не помню. Быть может, это и хорошо. Говорят, брак был так

себе. Родители постоянно ругались, да и поженились-то они только для того,

чтобы мой отец мог получить вид на жительство. Естественно мы остались с

мамой. Но я скучал по отцу. У него всегда была какая-то движуха, с ним было весело. Мы могли видеться с ним в любой уик-энд, он обычно приезжал на своём стареньком синем «Опель Кадет», и мы шли в парк Пилдам, или на

остров Лимхамн, чтобы поесть гамбургеров и мягкого мороженого. Как-то

раз он решил шикануть и купил каждому из нас по паре Nike Air Max, крутые

кроссовки, да и стоили они реально дорого, больше тысячи крон. У меня были зелёные, у Санелы — розовые. Ни у кого во всём Русенгорде таких не

было, и мы чувствовали себя офигенно. С папой было здорово, он нам ещё

давал немного денег на пиццу и колу. У него была приличная работа и только один сын, Сапко. А для нас он был весельчаком-папой на выходные.

Но всё меняется. Санела была отличной бегуньей. Она была самой

быстрой в беге на 60 метров во всём Сконе, и папа был горд как павлин, он

постоянно заставлял её тренироваться. «Отлично, Санела, но ты можешь

лучше», — сказал он. Это было в его духе: «Лучше, еще лучше, не

останавливаться на достигнутом» — и на этот раз я был в машине. Отец запомнит это именно так в любом случае, но он заметил это сразу. Что-то было не так. Санела была тиха. Она сдерживала плач.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего, — ответила она, но он спросил снова, и только тогда она

всё рассказала.

Мы не должны говорить об этом детально, всё-таки это история

Санелы. Но мой отец… он как лев. Если что-то случается с его детьми, он

психует, особенно когда дело касается Санелы, его единственной дочери. Это

превращалось в настоящий цирк с допросами, расследованиями, спорами и

прочей ерундой. Многого из этого я не понимал. Мне ведь исполнилось всего

9.

Это было осенью 1990-го, они мне ничего не говорили. Но у меня

были свои догадки, конечно. Дома был бардак. Не в первый раз, надо сказать.

Одна из сводных сестёр употребляла наркотики, что-то тяжёлое, и держала

их дома, в тайниках. Вокруг неё всегда был какой-то хаос, звонили какие-то

мерзкие люди, было страшно, что с ней что-то случится. В другой раз маму

арестовали за сокрытие ворованных украшений. Какие-то друзья сказали ей:

«Возьми эти ожерелья!», а она так и сделала. Она не понимала. Но эти вещи

были краденные, и вскоре прибыла полиция, и взяла маму. Я до сих пор помню это странное чувство неопределенности:

«Где мама? Почему она ушла?»

После случившегося Санела снова плакала, и я просто убежал. Я

слонялся где-то на улице или играл в футбол. Не сказать, что я был лучше

других сложен, или более перспективен. Я был всего лишь одним из ребят,

которые пинали мяч, быть может, даже чуть хуже. Но периодически у меня

возникали вспышки немотивированной агрессии. Я мог головой кого-нибудь

боднуть, или даже на партнёров по команде накинуться. Но у меня был

футбол. Это было то, что мне нужно. Я играл всё время, во дворе, на поле, во

время школьных каникул. В то время мы как раз пошли в школу имени Варнара Райдена. Санела в пятый класс, я в третий, и никто не сомневался, кто из нас был прилежным учеником! Санела повзрослела раньше, стала для Кеки второй мамой и заботилась о семье, когда сёстры уехали. Она взяла на себя огромную ответственность. Она была примером. Она не была из тех, кого вызывает на ковёр к директору, поэтому, когда нам позвонили, я сразу забеспокоился. Вызвали нас обоих. Если бы вызвали только меня, то это было бы обычным делом. Но тут я и Санела. Кто-то умер? Что вообще происходит?

У меня болел живот, и мы шли по коридору. Это было то ли поздней осенью, то ли зимой. Я был словно парализован. Но когда мы зашли в кабинет, я обрадовался, ведь рядом с директором сидел мой отец. Где папа, там обычно веселье. Но весело не было. Обстановка была очень жёсткой,

очень официальной, посему я чувствовал себя неловко, и, честно говоря, я

даже не понял большую часть того, что было сказано. Понятно, что это было

о маме и папе, и приятным уж точно никак не являлось. Только сейчас, спустя многие годы, когда я работаю над этой книгой, части паззла находят своё место.

В ноябре 1990-го социальная служба провела своё расследование, и

папа получил право опеки надо мной и Санелой. Было решено, что место, где мы жили с мамой, для нас непригодно, и нельзя сказать, что это была целиком её вина. Были и другие причины, но это было главным, это неодобрение.

Мама была просто опустошена. Она потеряет нас? Это была катастрофа. Она

плакала не прекращая. Да, она била нас ложками, лупила иногда, не слушала,

ей никогда не везло с мужчинами, да и денег у неё никогда не было. Но своих

детей она любила. Она просто воспитывалась в жёстких условиях, и, я думаю, папа это понимал. Он подошел к ней в тот же день:

— Я не хочу, чтобы ты потеряла их, Юрка.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Он пьёт, чтобы залить горе»

Но он потребовал некоторых улучшений, а папа не из тех, кто в таких

ситуациях играет в игрушки. Без сомнения, это были резкие слова. «Если положение дел не улучшится, вы больше никогда не увидите своих детей» и всё в таком духе, но я так и не понял, что именно произошло. Санела жила с папой в течение нескольких недель, а я остался с мамой, несмотря ни на что.

Это было не лучшим решением. Санеле не нравилось у папы. Мы с ней как-то нашли его спящим на полу, а на столе обнаружили гору пивных бутылок.

«Папа, проснись, проснись!». Но он продолжал спать. Мне это показалось

странным. Почему он так поступает? Мы не знали, что делать. Но мы хотели

помочь. Возможно, он замерзал? Мы накрыли его полотенцами и одеялами,

чтобы он согрелся.

Но я ничего не понимал. Санела, наверное, побольше въезжала. Она

замечала у него резкие перепады настроения, он мог кричать как медведь,

пугая её. И она скучала по младшему брату. Она хотела вернуться к маме, а

я наоборот. Я скучал по папе, и как-то ночью я ему позвонил, это был, пожалуй, звонок отчаяния. Без Санелы мне было одиноко.

«Я не хочу жить здесь. Я хочу к вам».

«Приезжай», — сказал он. «Я вызвал такси».

Социальные службы проводили новые расследования. В марте 1991-го года мама получила право опеки над Санелой, а папа — надо мной. Нас

разделили, меня и сестрёнку, но мы всегда были рядом. Мы очень близки.

Сейчас Санела работает парикмахером, и иногда люди, приходящие к ней в

салон, говорят: «О Боже, ты так похожа на Златана!», но она отвечает:

«Ерунда, это он похож на меня». Она сильная. Но лёгкого пути не было ни у

кого из нас. Мой папа, Шефик, переехал из Хордс-Роуд, что в Русенборге на

площадь Вэрнхем в Мальмё в 1991. Как вы уже поняли, у него большое сердце, он умереть был готов за нас.

Но всё оказалось не так, как я ожидал. Я знал его лишь как «папу на

выходные», который кормил нас гамбургерами и мороженым.

А теперь мы должны были быть вместе каждый день, и я сразу

заметил, что у него было как-то пусто. Чего-то как будто не хватало. Быть

может, женщины. Был телевизор, диван, книжные полки и две кровати. Не

было ничего лишнего, но и комфорта, домашнего уюта тоже не было. На столах валялись пивные бутылки, на полу — мусор, и было видно, что, когда он начинал клеить обои, он закончил только одну стену. «Остальное я доделаю завтра!». Но этого не происходило. Мы часто переезжали и нигде не задерживались. Но в любом другом месте было так же пусто.

Папа был строителем с ужасным рабочим графиком. Когда он

приходил домой, он прямо в рабочих штанах, из карманов которых торчали

отвертки и ещё какие-то штуки, садился к телеку, клал рядом с собой

телефон, и не хотел, чтобы его беспокоили. Он жил в каком-то своём мире,

частенько слушал югославскую народную музыку в наушниках. Он был без

ума от музыки Юго. Он записал для себя несколько кассет. Когда у него хорошее настроение, он шоумен. Но намного чаще он уходил в себя, а если мне вдруг звонили друзья, он злобно шипел:

«Не звоните сюда!»

Я не мог привести туда своих друзей, а если они спрашивали обо мне,

я об этом даже не узнавал. Телефон не был для меня чем-то важным, да и

дома мне не с кем было поговорить. Ну, хорошо, да, когда было

действительно что-то важное, я мог обратиться к папе. Он мог сделать для

меня что угодно, хоть в центр города метнуться, чтобы в своей слегка

нахальной манере всё разрулить.

Его походка словно говорила: «Ты кто нахрен такой?». Но ему было

плевать на это. А так же ему было плевать на то, что произошло у меня школе, на футболе или с друзьями, поэтому мне приходилось держать всё в себе или

идти куда-нибудь. Первое время с нами жил ещё мой сводный брат, Сапко, я

бы мог с ним, в принципе, иногда поболтать, ему тогда 17, кажется, было. Но

я плохо помню, что тогда было, а вскоре отец и вовсе выпнул его на улицу.

У них иногда случались серьёзные разногласия. Печальная, конечно,

история: мы с папой остались вдвоём. Мы были одиноки, потому что, как это

ни странно, у него тоже не было никаких друзей, которые приходили бы в

гости. Он просто сидел и пил. Без компании. И не закусывая. Хотя еды всё

равно не было.

Я всё время был на улице: в футбол играл, гонял на ворованных

великах. Частенько я приходил домой голодный как волк, открывал

холодильник и думал: «Пожалуйста, пожалуйста, путь будет хоть что-то!».

Но нет, всё тщетно, было разве что молоко, масло, хлеб, и, если повезёт, немного сока. Мультивитамин, 4-хлитровый пакет, самый дешёвый сок, купленный в арабском магазине. Ну и пиво, конечно, Приппс Бла или Карлсберг, 6 упаковок. А иногда было только пиво, и мой желудок начинал требовать еды. Никогда не забуду эту боль. Спросите Хелену! Я всегда говорю, что холодильник должен быть заполнен. И буду говорить. На днях мой сын Винсент плакал, потому что ему ещё не подали макароны, которые уже готовые стояли на плите. Мальчуган кричал, потому что не получал свою еду достаточно быстро, на что мне хотелось воскликнуть: «Да если б вы только знали, насколько хорошо вы живёте!». Я мог все углы в доме обыскать, чтобы найти хотя бы макарошку или фрикадельку. Я мог тостом наестся. Мог съесть целую буханку хлеба. Ну, или на крайняк к маме поехать.

И думаете меня там ждали с распростёртыми объятьями? Ничего подобного.

«Чёрт, Златан приехал? Разве Шефик его не кормит?». Иногда она вопила:

«Мы, что, похожи на миллионеров? Ты у нас собираешься есть или на

улице?» Но на самом деле мы помогали друг другу. Я начал войну с пивом в

папиной квартире. Я взял и вылил в унитаз содержимое некоторых бутылок.

Не всё, конечно, но с самым очевидным я расправился.

Он вообще редко что-то замечал. Пиво было повсюду: на столах, на

полках, и зачастую я просто собирал пустые банки в большой чёрный

мусорный мешок и сдавал их. Я мог получить 50 эре

за банку. Иногда я мог набрать на 50, или даже на 100 крон (100, 200 банок). Банок была целая куча, но я был рад наличным. Но, безусловно, это всё было грустно. Как и все дети в подобной ситуации, я научился угадывать его настроение. Я точно знал, когда с ним можно поговорить. На следующий день после того, как он выпил, это было бесполезно.

А на второй день ещё хуже. Иногда он просто рвал и метал. А иногда

был невероятно щедрым. Давал мне пятьсот крон за милую душу. В то время,

я коллекционировал футбольные фотографии. Вам давали жвачку и 3 фотки

в небольшом пакете. Оу, каких парней я хотел бы получить? Я задумался.

Марадона? Я часто разочаровывался, особенно когда мне попадались

шведские игроки, а я о них ничего не знал. Но однажды папа пришел домой

с целой коробкой. Это был просто разрыв. Я открыл их все, добрался до всех

крутых бразильцев. Иногда мы смотрели вместе телевизор, разговаривали.

Вот это было просто прекрасно.

Но в другие дни он пил. У меня в голове были какие-то страхи, и я

стал сталкиваться с ними, когда повзрослел. Я не сдавался, как мой брат. Я

говорил ему: «Ты слишком много пьешь, пап», и у нас было несколько

безумных препирательств, иногда совсем бессмысленных, но каждый хотел

доказать свою правоту. Я хотел доказать, что у меня есть своё мнение, но

затем дома снова был этот долбаный беспорядок.

Но он никогда не трогал меня физически, никогда. Ну, как-то он

поднял меня на пару метров и бросил в постель, но это потому что рядом

была его драгоценная Санела. Он был добрейшим человеком в мире где-то в

глубине души, и теперь я понимаю, что жизнь у него была непростая. «Он

пьёт, чтобы запить горе», — сказал как-то мой брат, и, быть может, он был

прав. Война задевала его за живое.

Война — странная штука. Я никогда ничего не знал об этом. Я был

защищён. Все себя превозмогали. Я даже не понимал, почему мама и сёстры

одеты в чёрное. Это мне напоминало какие-то странные модные веяния.

Бабушка умерла от взрыва бомбы в Хорватии. Скорбили все. Все, кроме меня, ведь я никогда не был в курсе, и никогда не думал о том, кто серб, а кто босниец. Но для моего отца это было ужасно.

1 крона = 100 эре.

Он приехал из Биелины, города в Боснии. Он там раньше каменщиком

был, все его друзья жили там. И внезапно в городе наступил настоящий ад.

Биелина была потрёпана, и то, что он снова назвал себя мусульманином, странным совсем не казалось. Сербы вторглись в город и убили сотни мусульман. Я думаю, он многих из них знал, и вся его семья должна была бежать. Всё население Биелины было эвакуировано, и сербы вламывались в пустые дома, в папин старый дом в том числе. Теперь я понимаю, почему у него не было для меня времени, особенно по ночам. Он сидел в ожидании телевизионных новостей, телефонных звонков. Война поглотила его, он стал одержим ожиданием новостей. Он сидел в одиночестве, пил и горевал слушал Юго, а я старался быть на улице, или шёл к маме. Это был другой мир.

В этом мире были только я и папа. А у мамы был цирк какой-то. Люди

приходили и уходили, слышались только громкие голоса и хлопанье дверей.

Мама переехала на 5 этажей вверх в том же доме, Кронмэнс-Роуд 5 А, этажом выше моей тётушки Хэнайф, или Ханны, как я её называл. Я, Кеки и Санела были очень близки. У нас было полное взаимопонимание.

Но была одна херня, которая продолжалась в мамином доме.

Наркотики тянули мою сводную сестру в трясину всё глубже и глубже, и мама дёргалась каждый раз, когда кто-то звонил или приходил: «Нет, нет,

вроде пронесло».

Разве недостаточно было несчастных случаев? Что теперь? Мама

слишком быстро старела и приходила в бешенство при виде наркотиков.

Недолгое время спустя, или даже вернее сказать, недавно, она позвонила мне

вся на нервах: «Наркотики в холодильнике! Боже мой, наркотики!». Я тоже

занервничал. Я позвал Кеки и напористо спросил: «Какого хрена наркота делает в мамином холодильнике?!». Он не понимал, о чём я. Позже мы были удивлены. Оказывается, она говорила о снюсе

«Остынь, мам, это просто снюс».

«Такое же дерьмо», — ответила она.

Те годы были действительно накладывали на неё отпечаток, мы

должны были вести себя лучше. Но мы не знали как. Нам знакома была только хамоватая манера. Сводная сестра вскоре съехала вместе со своей наркотой, и пошла в центр реабилитации. Но она всё время скатывалась в то же дерьмо, и в конце концов мама перестала с ней общаться. Или наоборот.

Деталей я не знаю. В любом случае, это было жёстко, но у нас в семье так

заведено. Мы держим обиды в себе, чтобы потом драматично заявить: «Я не

желаю тебя больше видеть!» или что-то в этом роде.

Так или иначе, я помню, как однажды я был у сестры в квартирке,

навещал её. Она снова была с наркотиками. Вроде бы это был мой день рождения. Ну, я так думаю. Я купил ей какие-то подарки, она была очень любезна. Но когда я направился в ванную, она запаниковала и остановила меня. «Нет, нет», — она вопила, забежала туда, и начала что-то переставлять.

Я знал, что что-то было не так. Это походило на тайну. Подобное уже

случалось. Как я уже говорил, они держали это в секрете от меня. Но у меня

были свои вещи, велосипед, футбол, мечты о Брюсе Ли и Мохаммеде Али. Я

хотел стать таким, как они. В Югославии у папы был старший брат Сабахудин, которого усыновили сразу после него. Его называли Сапко, моего старшего брата в честь него назвали. Сабахудин был боксером, редким талантом. Он выступал на соревнованиях за клуб БК Раднички в городе Крагуевац, потом стал чемпионом клуба и сборной. Но в 1967 году, будучи 23-хлетним парнем, к тому же, молодоженом, Сабахудин решил поплавать в реке Неретва, а там было сильное течение и все такое. Короче, у него что-то случилось с сердцем или легкими. Он наглотался воды и утонул. Представьте, какой трагедией это стало для всей семьи. Папа вообще ударился в фанатизм: он начал пересматривать все поединки, причем не только с участием Сабахудина, но и Али, Формана, Тайсона, да еще и фильмы с Брюсом Ли и Джеки Чаном на старых кассетах.

Это-то мы и смотрели, собираясь у телевизора. Шведское телевидение

было отстойным, его для нас не существовало. Мы жили в совершенно

другом мире. Мне было 20, когда я впервые посмотрел шведский фильм, и

тогда я понятия не имел о шведских героях или спортсменах, как Ингемар

Стенмарк или ком-то подобном. Но Али я-то уж знал! Вот это легенда! Он

всегда гнул свою линию, невзирая на общественное мнение. Он никогда не

просил прощения: это я тоже навсегда усвоил. Ох, как же крут этот чувак! Он

делал свое дело. Таким должен быть каждый. Я тоже пробовал все эти

штучки, типа «я самый крутой». В Русенгорде крутая репутация была

необходима, а то можно было вляпаться по уши, получить кликуху,

например, самым ужасным было прозвище «ссыкло», от него уже не

отвяжешься.

Хотя тут никто ни с кем особо и не ссорился. Не плюй в колодец, как

говорится. К тому же, Русенгорд был один против всех. Я тоже бегал, пялился

и орал на расистов, устроивших демонстрацию 30-го ноября, а однажды на

фестивале в Мальмё я видел кучу парней из Русенгорда, штук 200, и все они

преследовали какого-то пацана. Признаться, выглядело это как-то не очень

справедливо. Но так как это были парни из моего района, я побежал с ними,

не думаю, что тот пацан был этому особо рад. Вместе мы выглядели дикими

и дерзкими. Но быть крутым — это не всегда легко.

Когда я с отцом жил около школы Стенкула, я часто допоздна

задерживался у мамы, так что в итоге мне приходилось возвращаться домой

в полной темноте, проходя через бетонный туннель, лежащий по диагонали

к мосту Аннелунд, пересекающий улицу Амираль. Однажды, несколько лет

назад, в этом месте отца обчистили и так избили, что в итоге в больницу его

доставили с пробитыми легкими. Я часто думал об этом, хотя не очень-то и

хотелось. Чем сильнее я пытался подавить в себе это воспоминание, тем яростней оно всплывало в моей голове. В этом квартале сейчас построили эстакаду и проложили рельсы. Еще там есть мерзкий переулок с чахлыми кустами и парой фонарных столбов: один перед туннелем, второй — после.

И все равно там всегда жутко и темно. Поэтому столбы стали моими маяками.

В темном промежутке я мчался сломя голову, с бешено колотящимся

сердцем, и все это время я знал: «Само собой, там меня поджидают какие-нибудь мерзавцы, типа тех, которые избили отца». Все время я думал об одном: если я максимально быстро пробегу через туннель, всё будет в порядке, и я целым доберусь до дома. Да уж, в такие моменты я определенно не был похож на Мохаммеда Али.

В другой раз отец брал меня и Санелу поплавать в Арлэв, а после я

остался там у друга. Когда я пошел домой, начался дождь. Лило как из ведра,

я гнал на велике изо всех сил, и домой вернулся промокшим до нитки. Тогда

мы жили на Зенит-Стрит, чуть дальше от Русенгорда, я очень устал. Я весь

дрожал, и живот болел. Было так больно. Я едва мог двигаться, и лежал в

кровати, свернувшись калачиком. Меня стошнило. Начались судороги. Я

нервничал.

ГЛАВА ПЯТАЯ

«Я научился не жалеть себя»

Папа уверенно вошел, он был самим собой: много пил, а холодильник

был пуст. Но когда случается что-то с тем, что он любит, такого, как он, не

сыскать. Он вызвал такси, поднял меня в том единственном положении, в

котором я мог тогда находиться (я был на креветку немного похож), и отнёс

к машине. Тогда я был лёгок как пёрышко. Папа был большим и сильным и

реально сумасшедшим, он кричал на таксистку как лев: «Это мой мальчик!

Он для меня всё! Забудьте про все правила, если нужно я заплачу штрафы,

полицейских тоже оставьте мне», и женщина сделала всё, как он просил. Она

мчалась быстрее пули, и мы добрались до детского корпуса больницы в

Мальмё. Ситуация, как мне сказали, была критическая. У меня спина

стреляла, а папа что-то слышал о людях, у которых это происходит, поэтому

вроде начал ругаться. Он готов был поставить весь город на уши, если бы

что-то пошло не так.

Но он вроде успокоился, я лежал на животе, а в позвоночнике

стреляло. У меня диагностировали менингит, медсестра опустила жалюзи и

погасила свет. Вокруг меня было темно, мне дали какие-то лекарства, а папа

смотрел на меня. В пять утра следующего дня, я открыл глаза, и боль ушла.

До сих пор не могу понять, отчего всё это было. Может, я плохо за собой

следил. Питался я точно плохо. Я тогда был физически слабым. Но я был силён в другом. Я забыл об этом и вместо того, чтобы сидеть дома, я отправился искать приключений. Я всё время бегал. Внутри меня как будто пламя было, и, так же, как мой папа, я всё делал зря. Это были непростые годы, я сейчас это осознал. Мой отец иногда съезжал с катушек, он кричал:

«Вы должны быть дома в то или иное время! Вы даже этого, чёрт побери,

сделать не можете!».

Если вы существовали в мире отца, попав в беду, вы должны были

быть мужчиной, уметь постоять за себя. Отговорки типа «У меня болит

живот», «Сегодня мне грустно» не прокатывали.

Я научился всегда двигаться вперёд, стиснув зубы. Я научился не

жалеть себя. Когда мы купили мне в Икее новую кровать, у отца не осталось

денег на транспорт. Там нужно было ещё пятьсот крон, или что-то вроде того.

Ну, и что мы могли поделать? Всё просто. Папка взвалил кровать себе на спину и потащил её, миля за милей. Реально сумасшедший. А я тащился сзади со спинками от этой кровати. Они были чрезвычайно лёгкими, я старался не отставать от отца: «Пап, остановись, успокойся, пап!». Но он продолжал идти. Он был такой, знаете, мачо. Иногда заявлялся на родительские собрания как настоящий ковбой. Его, конечно, сразу замечали. Всем было интересно, кто же это. Его уважали. Учителя даже передумывали жаловаться на меня. Они понимали: с этим парнем шутки плохи.

Меня спрашивали: чем бы я занимался, если бы не стал футболистом?

Понятия не имею. Возможно, я бы стал преступником. Тогда уровень преступности был высок. Не в том смысле, что мы только и делали, что воровали. Но кое в каком дерьме я был замешан, не только велосипеды угонял. В магазинах я тоже подворовывал, за что частенько огребал. Но я всегда воровал по нужде, и мне крупно повезло, что отец об этом так никогда и не узнал. Он хоть и пил, но всё равно был порядочным. Вы должны делать правильные вещи. Не воруйте. Это будет только тянуть вас вниз.В тот раз, когда нас в зимних куртках поймали в универмаге Уэсселс, мне ещё повезло. Мы там набрали на 1400 крон. Это вам не конфетки воровать. Папин друг должен был приехать и забрать нас, а когда домой пришло письмо о том, что Златан Ибрагимович арестован за воровство, бла бла бла, я успел порвать его прежде, чем оно бы попалось на глаза отцу. Мне повезло, и я продолжил воровать, хотя да-да-да, это могло закончиться плачевно. Одну вещь я могу сказать наверняка: я никогда не имел никакого отношения к наркотикам. Я был целиком и полностью против них. Я не только пиво папино выливал. Я выбрасывал мамины сигареты. Я ненавидел любые яды. Когда я первый раз напился, мне было лет 17-18, и меня вырвало на лестничной клетке. Ничего удивительного, так со многими было. После этого я долго не пил. Разве что случился небольшой коллапс во время празднования первого скудетто с Ювентусом. Это всё Трезеге, змеюка, заставил меня сыграть с ним в литрбол.Мы с Санелой следили за Кеки в Русенгорде. Ему было запрещено пить и курить, иначе мы пришли бы за ним. С моим младшим братом было не так, как со всеми.

Мы заботились о нём. Что касается чувств, тут ему помогала Санела.

Что пожёстче — ко мне. Я был за него горой. Я взял на себя ответственность. Но была и другая часть меня. Я никогда не был святошей. Я не был особо добр к друзьям или товарищам по команде. Я был агрессивен, творил неведомую херню. Если бы сейчас кто-то вёл себя так по отношению к Макси и Винсенту, я пришёл бы в бешенство. Но это факт, о котором нельзя забывать. Я был двуликим уже тогда. Я был дисциплинированным, но диким. Пытался выяснить, что с философской точки зрения это значит. Я и говорил, и делал. То есть, не просто говорил: «Я лучший, а ты вообще такой?». Конечно, нет, это всё так по-детски, но ты либо выполняешь, либо пустословишь, как эти шведские

звёзды. Я хотел стать лучшим, будучи дерзким. Не то, чтобы я мечтал там

суперзвездой стать, или что-то типа того. Иисус, я прибыл из Русенгорда! Но,

возможно, всё это изменило меня.

Я был проблемным. Сумасшедшим. Но у меня был характер. Я

частенько опаздывал в школу. Я не мог по утрам нормально вставать, до сих

пор не могу. Но я делал домашнее задание. Ну, иногда. Математика для меня

была самым лёгким предметом. Раз, два, три, и решение готово. Это немного

напоминало футбольное поле. Картинки и решения ударяли в мою голову,

словно молния. Но я не любил записывать, поэтому учитель думал, что я мошенничаю. Я не был похож на парня, который бы хорошо учился. Я был

больше похож на прогульщика. Но я реально учился. Я читал всё перед

контрольными, и забывал на следующий день. Я не был плохим парнем. Я

просто не мог усидеть на месте. У меня было шило в одном месте.

То были бурные годы. Мы всё время переезжали, я даже не знаю

почему. Но мы редко задерживались в одном месте больше года, и учителя

этим пользовались. Они говорили, что меня нужно определить в школу по

месту жительства, и не потому что они чтили правила, а потому что

надеялись от меня избавиться. Я всё время ходил в разные школы, поэтому

завести друзей для меня было проблемой. Папа был на дежурстве, к тому же

у него были война и пьянки, а ещё был тиннитус. У отца звенело в голове, и

я заботился о себе всё больше и больше, стараясь не обращать внимания на

хаос, который творился в нашей семье. Там всегда происходила какая-нибудь херня. Как известно, мы, балканцы, суровые. Сестра со своими наркотиками оборвала с мамой и нами все контакты, это, может, было и ожидаемо, после всей борьбы с наркотой и реабилитационных центров. Но и вторая моя сводная сестра была тоже была вычеркнута из нашей семьи. Мама просто стёрла её, и только потом я узнал почему. Всё из-за её бойфренда-югослава.

Они с моей сестрой спорили, и мама по некоторым причинам приняла его

сторону. Сестра разнервничалась, и они с мамой долго орали, поливая друг

друга дерьмом. Ничего хорошего, конечно. Но это ещё не конец света.

Это был первый раз, когда мы всей семьей переругались. Мама была

горда, но я предполагаю, что они с сестрой что-то скрывали. Я это понял.

Такие вещи не забываются. Я вообще злопамятный. Я помню всё то плохое,

что мне сделали, и могу держать в себе обиду долгие годы. Но сейчас это

зашло слишком далеко.

Нас было пятеро у мамы, и вдруг стало только трое: я, Санела и

Александр. Ничего нельзя было вернуть. Это было словно в камне высечено.

Сводная сестра была больше не с нами, годы шли. Она ушла. А спустя 15 лет

неожиданно позвонила маме. У неё уже был сын, мамин внук, словом.

«Привет, бабуль», — сказал он, но мама не желала слушать.

«Мне очень жаль», — ответила сестра и повесила трубку.

Я не мог поверить в то, что услышал. Мне стало плохо. Это

невозможно описать. Я хотел исчезнуть. Испариться. Не делайте так!

Никогда в жизни! У нас в семье все такие гордые. Это погано. Но я, несмотря

ни на что, был счастлив. У меня был футбол.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

«Кто выпустил этого иммигранта»

В Росенгарде у нас были разные области (огороженные места или

общины), ни одна из них не была лучше или хуже другой, правда, одна из них называлась цыганской и имела довольно низкий статус. Это всё не выглядело так, будто бы турков и албанцев собрали в одном месте. Это была область, где не имело значения откуда твои родители. Но вы должны были оставаться в своей собственной общине и моя, где у мамы был дом, называлась Тёрнросен. Тут были качели, игровая площадка, футбольное поле, где мы играли каждый день. Иногда мне запрещали играть. Я был слишком мал. И в одно мгновение всё перевернулось.

Я очень не хотел остаться на обочине. Я ненавидел проигрывать. Но

всё же самым главным был не выигрыш. Какие-то финты и другая чепуха

вызывали крики «Ничего себе! Посмотрите на это!». Ты мог произвести

впечатление на парней своими умениями, ты практиковался, чтобы стать

лучшим, но тут мамы кричали из окон: «Уже поздно. Еда готова».

«Скоро, скоро», - кричали мы в ответ и продолжали играть. Это могло

продолжаться допоздна, уже шёл дождь и вокруг был сплошной хаос. Но мы

продолжали играть. Мы никогда не уставали. У тебя должны были быть быстрыми ноги и твой ум, особенно у меня, ведь я был маленьким и слабым, меня могли легко сбить с ног. Но я получил бесценный урок. Я должен был его получить. Иначе очередное «вау» прошло бы мимо меня. Я часто спал с мячом, думал о новых финтах, которые я мог бы воплотить в жизнь на следующий день. Всё это напоминало фильм, который продолжал идти.

Моим первым клубом стал MBI (Malmö Boll och idrottsförening). Мне

было шесть лет, когда я попал туда. Мы играли на гравии за зелеными

бараками, на тренировки приезжал на ворованных велосипедах и не

отличался примерным поведением. Пару раз тренеры отправляли меня

домой, я кричал на них, ругался, всё время слышал: «Сделай пас, Златан!».

Это выводило из себя, и я чувствовал себя неловко. В MBI играли как

иностранцы, так и шведы, и многие родители ныли после моих финтов. Тогда

я послал их к чертям и через некоторое время сменил клуб, пришёл в FBK

Balkan, и это было что-то с чем-то!

В MBI шведские папы стояли и кричали: «Давайте, ребята! Отличная

работа!».

В FBK Balkan зашли немного дальше: «Я отымею твою маму в

задницу!» Эти югославы сумасшедшие, они много курили и разбрасывались

своей обувью. В эти моменты я думал: «Прекрасно, как и дома. Моё место

здесь!» Тренер был из Боснии. Там, в Югославии, он играл на высоком

уровне. Он стал для нас своего рода отцом. Иногда он нас подвозил до дома

и мог дать мне пару крон на мороженое или еду, когда я был голоден.

На некоторое время я стал вратарем. Почему так получилось я не

знаю. Возможно, что я сказал предыдущему, что он отстой, и я смогу сыграть лучше него. Скорее всего, так и было. Но в игре я пропустил много голов, а потом был взбешен. Я орал на всех, называл их дерьмом. Кричал, что футбол дерьмо. Что весь мир – дерьмо, и что я хотел бы играть в хоккей: «Хоккей намного лучше, долбанные вы идиоты! Я стану хоккеистом! Убейтесь!»

И я решил пойти в хоккей. Мне хватило одного взгляда. Черт побери,

сколько для него нужно всякой дряни. А главное, сколько на этот хлам нужно потратить денег. Единственным вариантом осталось возвращение в этот дерьмовый футбол. Но я перестал быть вратарем и пошёл в атаку. Подобрел.

Однажды мы готовились к игре. Меня там не было, но все

спрашивали: «Где Златан? Где Златан?» До начала матча оставалась минута,

а тренер и мои партнеры по команде, вероятно, хотели меня убить: «Где он?

Какого хера его нет на такой важной игре, как эта?». Но потом они увидели,

что какой-то сумасшедший парень едет на велосипеде, как последний идиот

на украденном велосипеде мчится к тренеру. Что за сумасшедший собирается переехать его? Прямо перед ним я резко затормозил, отбросил велосипед и ринулся на поле. Думаю, что тренер сошёл с ума от ярости.

Песок попал ему в глаза. С минуту он не видел. Но он позволил мне

играть и вроде мы выиграли. У нас была хорошая банда. Одно время меня

наказали за какое-то дерьмо, и в первом тайме я сидел на скамейке. Против

каких-то слабаков мы «летели» 4-0, иммигранты обыгрывали хороших

парней, в воздухе витала агрессия, я был очень зол и был на грани от срыва.

Как мог этот идиот оставить меня на скамейке?

– Ты тупой? - спросил я тренера.

– Спокойнее, спокойнее, в скоро я выпущу тебя.

Он позволил мне выйти во втором тайме, и я забил восемь мячей. Мы

выиграли 8-5 и я издевался над соперниками и, конечно, был хорош. Был

техничен, всю игру бежал в свободные зоны, и в блоке, где жила моя мама, я

стал маленьким чемпионом, за то, что творил неожиданные вещи на узком

пространстве. Но я очень устал от характеристик в стиле Дональд Дак и как-то ляпнул: «Я знал, что Златан станет кем-то особенным, бла бла бла».

Он был моим лучшим другом. Звучит по-идиотски.

Никто ничего не замечал. В мою дверь не стучали «большие» клубы.

Я был маленькой соплячной задницей. Слова менялись от «Ох, вам должно

быть приятно, что у вас такой талантливый мальчик» до «Кто выпустил этого

иммигранта?». Уже тогда у меня было много взлетов и падений. Я мог в одной игре забить восемь голов, а в другой выглядеть просто ужасно.

Я связался с парнем по имени Тони Флайджер. У нас был общий

учитель языка. Его родители были тоже с Балкан, и мы стали типо крутыми

ребятами. Он жил не в Розенгарде, а в непосредственной близости от

Ветемоллеггатан. Мы родились в один и тот же год, только он в январе, а я

в октябре, и я думаю, что это что-то да значило. Он был больше меня и сильнее, считался большим талантом. Тони часто повторяли: «Посмотрите на него, какой игрок!», а я был в его тени. Думаю, мне сыграло на руку, что я

понимал это. Мне нужно было быть андердогом. Но, как я уже говорил, я в

то время не был большим талантом. Скорее, диким, маньяком, юношей,

который не контролировал свой характер. Продолжал кричать на игроков и

судей, часто менял клубы. Играл в FK Balkan. Потом вернулся в MBI, затем

снова в FK Balkan, оказался в BK Flagg. Никто не приводил меня на

тренировки и иногда я поглядывал на стоящих у кромки поля родителей.

Моего отца никогда я там не находил, ни среди югославов, ни среди

шведов, и я не знал о чём думать. Всё было так, как должно было быть. Мне

никто не был нужен. Я привык к этому. Но несмотря на это мне было больно.

Не знаю. Вы привыкаете к своей жизни, и я продолжал держать её на

расстоянии. Папа был папой. Он был безнадежен. Он был фантастическим.

Он был вершиной и одновременно низиной. Я не рассчитывал на него так,

как это обычно делают дети. Но все же, я думаю, у меня были надежды на его счёт. Блин, вот представьте себе его реакцию, если бы он видел

удивительный материал, какую-нибудь бразильскую вещицу? У папы были

моменты, когда он выглядел увлеченным. Он хочет, чтобы я стал юристом.

Не могу сказать, что я верил в возможность этого. В моих кругах

трудно стать адвокатом. Ты совершаешь сумасшедшие вещи и мечтаешь

стать крутым парнем. У нас не было практически никакой поддержки от родителей, но это было не всё: «Могу ли я рассказать шведскую историю для тебя?» Вокруг играла югославская музыка, валялись банки с пивом,

холодильники были пусты, а говорили лишь о балканских войнах. Но

иногда, вы знаете, шла речь и о футболе и когда папа заводил о нём, я был

просто счастлив. А в один прекрасный день, который я помню до сих пор,

тогда в воздухе парило торжество, он сказал:

– Златан, пришло время играть в каком-нибудь большом клубе.

– Что ты имеешь в виду под «большим» клубом?

– Хорошую команду, Златан. Мне нравится, например, «Мальмё».

Не думаю, что я его понял. Что было такого особенного в этом

«Мальмё»? Я ничего не знал о их составе. Но знал немного о самом клубе.

Как-то я и мой FK Balkan встречались с ними, и я подумал: почему бы и нет?

Тем более, если об этом говорит мой папа. Но я даже не знал, где находится

их стадион или что-нибудь ещё в городе, связанное с клубом. Мальмё для

меня был неизвестным. Это был другой мир. Мне было целых тринадцать

лет, прежде чем я оказался в центре города, и я, честно говоря, ничего не

понял о жизни там. Зато я разузнал дорогу и мне потребовалось тридцать минут, чтобы на велосипеде с полиэтиленовым пакетом в руках, где лежали мои вещи, добраться туда. Я, конечно же, нервничал. Мальмё – это серьёзно.

Это было не обычное «на, поиграй, малыш». Здесь ты был как на суде, ты

должен был занять чье-то место. Я сразу заметил, что не был похож на

других, и уже было приготовился собрать свои вещи и вернуться домой. Но

на второй день тренер Нильс сказал мне:

– Добро пожаловать в команду.

– Вы серьезно?

В клубе было несколько иностранцев и среди них Тони. Кроме того,

были и шведы, выходцы из Лимхамна, богатенькие. Я ощущал себя парнем

с Марса. Не потому, что у моего папы не было большого дома или потому,

что он не ходил на мои игры. Я разговаривал по-другому. Я использовал дриблинг. Я взрывался как бомба, боролся на поле. Однажды я получил жёлтую карточку за крик на моих товарищей по команде.

– Ты не должен так делать, - сказал тогда рефери.

– Можешь отойти и трахнуть себя, - крикнул я в ответ и увидел перед

собой красный свет.

Шведы разговорились. Их родители захотели, чтобы меня убрали из

команды, а я же думал: не позволю им сделать этого. Снова сменю команду.

Или уйду в таэквандо. Это круто. Футбол – дерьмо. Папа какого-то идиота

написал заявление. «Златан должен быть выгнан из команды», – писал он, и

практически все подписались. Они говорили об этом всё время: «Златану тут

не место. Мы должны выбросить его. Подпиши, бла-бла».

Это было безумие. Ладно, я был в контрах с папенькиным сынком. Он

наговорил всяких гадостей, и я не сдержался. Просто боднул его. Но позже я

действительно жалел о случившемся. Я взял велосипед и приехал к нему в

больницу, извинился. Это было идиотским решением, но заявление?

«Убирайся отсюда!» Тренер, Аке Калленберг, взглянул на список:

– Что это за дерьмо?

Он просто разорвал его на части. Он был хорош этот Аке. Или я просто

ничего не понимаю в хороших людях. Практически год он держал меня на

скамейке и как все остальные думал, что я слишком много дриблингую,

кричу на товарищей по команде, имею неправильных подход и всё в таком

роде. В те годы я узнал нечто важное. Если есть такой парень, как я, но уважаемый, то я должен быть в пять раз лучше, чем Леффе Перссон

и все остальные. Приходилось тренироваться в десять раз интенсивнее. Или не будет ни единого шанса. Ни в коем случае. Особенно, если ты вор великов.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

«Кто вы все такие?»

Очевидно, что я должен был проявлять себя лучше, чем все остальные.

Вероятно, я хотел изменений. Я был не до конца безнадежен. Но

тренировочное поле было очень далеко, в семи километрах, и я часто ходил

пешком. Но соблазн был велик, особенно если я видел хороший велосипед.

Однажды я заметил жёлтый велосипед с несколькими коробками и понял, что он почтальона. Я залез на него и катался кругами с письмами соседей, а потом спрыгнул и просто поставил его в углу. Я не хотел красть письма других людей.

Один раз велосипед, который я украл, украли у меня. Я стоял

беспомощно возле арены, путь домой был долог, а я был голодным и

нетерпеливым. Пришлось украсть еще один велосипед, стоящий возле

раздевалок. Взломал замок. Это был хороший велосипед, и я был осторожен,

припарковывал его подальше, чтобы старый владелец вдруг не заметил. Но

через три дня нас позвали на собрание. Уже тогда все знали о моих проделках.

Собрание обычно подразумевает проблемы и проповедь. И я сразу же начал

придумывать умные оправдания. Мол, это не я, а мой брат. Как оказалось,

собрание было посвящено велосипеду помощника тренера.

– Кто-нибудь видел его?

Никто не видел. Никто кроме меня. Но в такой ситуации лучше

молчать. Это работает. Ну или можно поидиотничать: «О-о-о, простите, мне

очень жаль вас, у меня тоже украли велосипед». Но чувствовал я себя

паршиво. Что же делать? Вот так невезуха! Это был велосипед ассистента

тренера. Ты должен уважать тренеров. Я знал это. Они рассказывают про зональную игру, тактику… Но я пропускал это всё мимо ушей. Продолжал дриблинг и всякие разные штуки. Слушай не слушая! Моя философия. Но красть велосипеды у тренера? Это не входило в неё. Я волновался и подошёл к помощнику.

– Вы знаете, я взял ненадолго ваш велосипед. Была кризисная

ситуация. Одноразовое использование! Вы получите его обратно завтра.

И я натянул самую большую улыбку, и я думаю, что в каком-то роде

меня это спасло. Моя улыбка мне очень помогала в те годы, и я мог

придумать шутку, когда нуждался в спасении ситуации. Но это было не так

просто. Если что-то исчезало, обвиняли меня. Конечно, это было логично. Я

был бедным парнем. Когда у других были бутсы из кожи кенгуру, то у меня

была обычная пара обуви за шесть евро, пара обуви, которую продавали рядом с томатами и другими овощами. Никогда не носил чего-то крутого.

Когда команда уезжала за границу, то у одноклубников были

карманные деньги – по тысячи две крон (примерно 200 евро). У меня было

около двадцати крон, а папа иногда не платил арендную плату только лишь

для того, чтобы я не остался дома. Это были большие жертвы. Но я не мог

соответствовать своим товарищам.

– Приходи, Златан, поедим пиццы, гамбургеров, купим то-то и то-то.

– Неееет, давайте позже. Я не хочу есть! Я буду здесь если что.

Я пытался уйти, но остаться крутым. Работало хреново. Но и

большого значения не имело. Возможно, где-то в глубине души я и хотел

узнать их мир. Но я следовал по своему пути и это было моим оружием.

Видел товарищей из моего типа гетто, которые пытались закрепиться на

более высоком уровне. И всегда все получалось не так, как того хотелось. И

я делал всё наоборот, усложнял. Вместо того, чтобы сказать: «У меня есть

только 20 крон», я говорил «У меня нет ничего, ни копейки». Я был жестким

парнем из Росенгарда. Я был другим. Это стало моим самоутверждением,

самоопределением, и я наслаждался им всё больше и больше. Меня никогда

не волновало то, что я ничего не знаю об идеалах шведов.

Иногда мы были боллбоями, когда играла старшая команда. Однажды

«Мальмё» играл с «Гетеборгом», большая игра, и мои одноклубники сходили

с ума от желания заполучить автографы у местных звезд, особенно у кого-то

по имени Томас Равелли, который стал героем после отбитых пенальти во

время чемпионата мира. Я никогда не слышал о нем, ничего не мог о нем

сказать. Не хотел делать из себя дурака. Правда, чемпионат мира я смотрел.

Но я был из Росенгорда. Мне не наплевать на шведов, но тогда я болел за

бразильцев, за Ромарио, Бебето и остальную банду, и единственное, что меня

интересовало в Равелли, были его шорты. Я размышлял о том, где бы украсть

таких парочку.

Также мы продавали Biglotto, чтобы принести деньги клубу, но я

понятия не имел, что это за лотерейные билеты и для чего они. Я никогда не

слышал, как привлечь к своему товару внимание. Но я старался, чтобы

продать эти билеты.

– Здравствуйте, здравствуйте. Меня зовут Златан. Извините за

беспокойство. Хотите лотерейный билет?

Работало плохо. Я продал всего один билет и еще несколько

рождественских календарей. Полный ноль, а теперь всё непроданное должен был купить мой папа. Это было несправедливо. Денег не было и не было необходимости покупать бесполезную вещь домой. Это было глупо, и я не понимаю, как они могли отправлять детей, чтобы они уподоблялись нищим.

Мы играли в футбол, мы выглядели потрясающе. Тони Флайджер,

Гудмундур Мете, Матиас Конча, Джимми Таманди, Маркус Розенберг. И я.

Я становился всё лучше и лучше, но они продолжали ныть. В основном родители. Они не сдавались. «Вот, он идет снова», - говорили они. «Снова мяч у него», «Он не подходит команде». Это вывело меня из себя. Кто, черт возьми, они такие, чтобы стоять там и судить меня? Было много желающих, чтобы я закончил с футболом. Но ведь все их слова — это неправда. Но я действительно задумался о смене команды. Папы рядом не было, не было никого, кто смог бы меня защитить или купить дорогую одежду. Я должен был делать всё сам, я должен был доказать этим снобам, что они неправы.

Конечно, я разозлился!

Кроме того, я не находил себе места. Я хотел действия, действия. Мне

нужно было что-то новое.

Гьюленси, тренер юношей, слышал об этом и переговорил с клубом.

– Приходи один. Всем не угодишь. Мы теряем большой талант здесь!

Мой папа подписал для меня юниорский контракт. Я получил

полторы тысячи в месяц, и это был, конечно, удар, я стал работать

усерднее. Я упорно тренировал получение мяча за как можно меньшее

количество касаний насколько это возможно. Но я не стал блистать ещё

больше. Главным героем оставался Тони, а я продолжил впитывать как

можно больше знаний, чтобы стать, по крайней мере, также хорош, как и он.

Мое поколение в MFF напоминало бразильскую школу. Мы подстегивали друг друга. Все это было похоже на мамин блок и времена, когда мы качали разные финты, которые делали Роналдо и Ромарио. Мы повторяли их до тех пор, пока они у нас не получались идеально. Мы привыкли изредка помогать себе рукой, но бразильцы пинали его лишь ногами, мы возвращались к тренировкам, повторяли снова и снова. И в конце концов, пробовали финты в играх. Многие из нас пользовались этим. Но я сделал шаг вперед. Я пошел глубже. Я был более точен в деталях. Стал одержимым. Финты стали способом показать себя, я использовал ошибки игроков, несмотря на стоны родителей. Нет, я не адаптировался. Я хотел стать другим. Хотел понять требования тренеров, чтобы стать лучше. Но это не всегда было легко.

Иногда мне было больно, наверное, из-за влияния ситуации, которая

сложилась между папой и мамой. Во мне было много дерьма, которое должно было вырываться наружу. В школе Сордженфри мне дали школьного надзирателя. Я был зол.

Да, я был неряшлив. Может быть хуже, чем все они. Но надзиратель!

Убирайся отсюда. У меня были хорошие оценки по таким предметам, как английский язык, химия и физика. Я не был каким-то наркоманом. Я даже не курил сигарет. Я просто совершил несколько глупых поступков. Но речь зашла о помещении меня в специальную школу. Они хотели заклеймить меня, чтобы я чувствовал себя, как будто бы я какое-то НЛО. Во мне что-то тикало, будто бы бомба. Нужно ли говорить, что я был хорош на уроке физкультуры? Может быть, я был немного рассеян в классном кабинете, мне трудно было корпеть над книгами. Но я мог сосредоточиться тогда, когда бил по мячу или яйцу.

Однажды на уроке физкультуры этот надзиратель следил за мной. При

любом движении он следовал по пятам, точно тень. Тогда я разозлился. Я

отбил мяч прямо ей в голову. Она была потрясена и просто ошарашенно смотрела на меня, потом позвонила моему папе и завела разговор о психиатрической помощи, специальной школе и всяком подобной дерьме, и вы знаете, что говорить об этом моему отцу нелегко. Никто не приемлет слышать гадости о своем ребенке. Он рассердился, прилетел в школу и в ковбойском стиле заявил:

– Кто вы такие? Приперлись сюда и говорите о психиатрической

помощи? Она вам самим нужна. С моим сыном все в порядке, он хороший

ребенок, так что вы все можете трахнуть себя!

Он был сумасшедшим югославом в расцвете сил. Немного позже

надзирателя убрали. Я вернул доверие к себе. Но что это было? Надзиратель

для меня! Это сводило меня с ума. Вы не можете разделять детей на подобные группы. Вы не можете!

Если кто-то сегодня будет пилить моих детей – Макси и Винсента –

говорить, что они «другие», я бы им устроил. Обещаю. Я сделал бы больше,

чем мой отец. Тот случай до сих пор жив во мне. Тогда мне было плохо.

Хорошо, что в долгосрочной перспективе это, возможно, сделало меня

сильнее. Что я знаю? Я стал воином. Но тогда это меня привело в

замешательство.

Однажды я захотел пойти на свидание с девушкой, но не был уверен

в своём успехе. Представляете, как бы здорово звучало «парень с

надзирателем»? Простой вопрос про её номер заставил меня всего вспотеть.

В моих глазах она выглядела потрясающе, и я сказал:

– Не хочешь встретиться после школы?

- Конечно, согласна.

– Как насчёт Густава?

Густав Адольф – площадь в Мальмё, и я чувствовал, что идея ей

понравилась. Но когда я пришел туда, её не было. Я занервничал. Я был в

чужом районе и чувствовал себя неуверенно. Почему она не пришла? Разве я

ей не нравлюсь? Прошла минута, две, три, десять минут, и в конце концов я

не выдержал. Это было худшее унижение. Она обманула меня, подумал я.

Кто захочет свидания со мной? И ушёл домой. Я не проклинал её. Я

собираюсь стать звездой футбола. Зря я так поступил. Автобус девушки

просто опоздал. Водитель захотел выкурить сигарету или что-то другое, и она приехала сразу, как я уехал…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Тебе пора завязывать играть с этими мелкими засранцами»

Я поступил в среднюю школу Боргара с футбольным уклоном. Я

возлагал на это большие надежды. Теперь всё изменится! Теперь я стану

реально крутым! Но всё это походило на подставу. Ну, о’кей, я был готов ко

всему. В команде было несколько выскочек. Там были и девчонки тоже, ну и

крутые парни, которые стояли все такие модные и приодетые по углам и курили. Там у меня была спортивная обувь и экипировка от Nike и Adidas,

это было офигенно, я постоянно в ней ходил. Но я не знал, что мой главный

бренд — это Русенгорд. Это как знак. Будто меня преследовал

дополнительный учитель.

В школе они были одеты в рубашки от Ральфа Лорена, а обуты в

Тимберленды. Именно так! Я раньше очень редко видал парней в рубашках.

Я думал, что с этим надо что-то делать. Симпатичных девчонок в школе было предостаточно. Но если вы выглядите, как парень из гетто, то поговорить вряд ли удастся. Я обсудил это с отцом, вышел спор. Мы получали пособие 795 крон. Папа считал естественным, что деньги должен забирать он, ведь он, как он говорил, за всё платил. Я считал иначе:

Ты же знаешь, я не могу быть главным школьным выродком!

В Швеции в течение 3-х лет каждый ребёнок получает определенную сумму денег.

В каком-то смысле он принял мой аргумент. Я получил пособие и счёт

в банке. Деньги приходили 20-го числа каждого месяца, и многие из моих

кентов собирались у банкомата в 23:59 за день до этого и ждали денег. Они

шумели: дадут ли деньги прямо в полночь? Десять, девять, восемь…Я как-то

спокойнее к этому относился. Но утром я снял часть денег и купил себе пару

джинсов от Дэвиса.

Это были самые дешёвые. Иногда покупал несколько рубашек, три

вещи по цене одной. По-разному пробовал. Ничего не работало. Я всё ещё

был заклеймен Русенгордом. Я не вписывался. Мне так казалось. Я всю

жизнь был мелким. Но тем летом я за несколько месяцев вырос сантиметров

на 30. Как дрищ выглядел. Мне нужно было самоутверждаться, и впервые в

жизни я стал зависать в центре: в Бургер Кинге или на площадях.

Я занимался какой-то херней. Но так было нужно. Иначе у не было бы

никаких шансов в школьной тусовке. Я украл у парней МП3шник. У нас были

запирающиеся на замок шкафчики с кодом, и один мой друг сказал мне по

секрету код одного парня. Когда его не было, я брал его плеер и рассекал на

велике, слушая его песни. Это было, в принципе, круто. Но этого было

недостаточно. По-прежнему чего-то не хватало. Я всё ещё был ребенком из

гетто. Мой друг был умнее. Он завёл себе девушку из хорошей семьи,

подружился с его братом, и даже стал брать его одежду. Хороший трюк, серьёзно. Даже если б он не работал. Мы, из гетто, никогда не вписывались.

Мы были другими. Но всё-таки, мой друг ходил в крутой одежде, и у него

была классная подружка. А у меня был футбол.

Но не сказать, что всё шло хорошо. Я пробился в молодёжную

команду и играл с парнями, которые были на год меня старше. Вот это успех.

Мы были отличной бандой, одной из лучших команд в стране в нашей

возрастной категории. Но я сидел на скамейке. Это было решение Оке

Калленберга. Тренер, конечно, может кого угодно посадить на скамейку. Но

я не думаю, что причиной этому был футбол. Когда я пришел, я забивал. Я

был очень неплох. Но они считали, что я был плох в другом.

Мне сказали, что я не играю на команду. «Твоего дриблинга

недостаточно, чтобы вести игру!». Я сто раз слышал подобное. Я слышал, как шептались: Это Златан! Разве он может держать себя в руках? Это хоть были и злые языки, но всё-таки была доля правды в этих словах. Я иногда орал на своих одноклубников. Я кричал и много говорил на поле. Я мог даже со зрителями вступить в спор. Не то, чтобы там было что-то серьёзное. Но у меня был такой характер и стиль игры. Я был игрок другого типа, немного сумасшедший. И по-настоящему я не принадлежал ФК Мальмё.

Многие так на это смотрели. Я помню молодёжный чемпионат

Швеции. Мы попали в плей-офф, это было большим успехом. Но Оке

Калленберг не брал меня в команду. Даже на скамейку запасных.

«Златан травмирован», — сказал он перед всеми, заставить меня

вскочить. Что он имеет в виду? Я возразил:

«О чем это вы? Как вы можете такое говорить?»

«Ты травмирован», повторил он. Я поверить не мог. Зачем он так

делал, когда на носу были игры в чемпионате.

«Вы так говорите только потому, что не хотите, чтобы я играл».

Но нет, он всё думал, что я травмирован, и это меня бесило. Всё это

было очень странно. Никто мне ничего подобного не говорил. В том году Мальмё выиграл молодёжный чемпионат Швеции без меня, что уверенности мне, конечно, не придавало. Да, я много дерзил. Когда мой учитель итальянского выгнал меня из класса, я сказал: «Да плевать я на вас хотел. Я всё равно выучу итальянский, когда стану профессиональным футболистом и буду играть в Италии». Забавно, правда? Тогда это было пустой болтовнёй.

Я и сам-то не особо верил в это. Да и как я мог в это поверить, даже не будучи основным игроком в молодёжной команде?

В то время у взрослой команды были проблемы. Мальмё — лучшая

команда страны. Когда старикан вернулся в Швецию в 70-х, клуб тотально

доминировал. Они даже доходили до финала Лиги Чемпионов, или Кубка Чемпионов, как он тогда назывался. Но никого из юниоров в команду не брали. Вместо этого переманивали персонал из других топ-клубов. Но в том году ситуация изменилась. Клуб провалил сезон, и никто не знал этому причин. Мальмё всегда был в авангарде, а сейчас спустился в арьергард. Они действительно плохо играли. Экономика была ни к чёрту. На других игроков денег не было, и парни из молодёжной команды получили шанс. Вы представить себе не можете, как мы это обсуждали! Кто получит шанс следующим? Он? Или он? Это Тони Флайгер, конечно же, а ещё Гудмундур Мит и Джимми Таманди. Обо мне они даже не думали. Я был последним из тех, кого стали бы брать. Ну, я верил в это. И другие тоже. Честно говоря, не на что там было надеяться. Если уж даже тренеры молодёжной команды держали меня на банке. С чего бы я понадобился взрослой команде? Да ни с чего. Но я был не хуже Тони, Мита и Джимми. Я это показывал за то маленькое время, что мне

выделяли. В чем проблема? Чем они лучше? Это грызло меня изнутри, и я

всё больше думал, что это политика у них такая.

Когда я был поменьше, быть не таким, как все, дерзким, было, может

и круто, но дальше это только мне мешало. Когда на чашу весов поставлено

много, никто не хочет, чтобы какой-то дикий иммигрантишко мутил свои бразильские штучки. Мальмё — самый гордый и хороший клуб. Во все времена их игроки были белыми и пушистыми, они всегда говорили только хорошее. С тех пор ребят иностранного происхождения в клуб особо не брали. Ну, хорошо, да, играл там как-то Эксель Осамновски. Он был тоже из Русенгорда. Он потом ещё в Бари играл. Он был славным парнем. Нет, нет, никакой взрослой команды для меня. У меня с молодёжной был контракт.

Мне приходилось довольствоваться этим U-20. U-20 они создали по

специальному футбольному согласованию со школой Боргара. Молодёжная

команда была до 18-ти. U-20 соответственно до 20-ти.

Туда брали не всех, лишь немногие могли стать частью команды.

Покидать клуб нам не разрешали, и частенько мы играли с парнями из

резервной команды, или против команд из третьего дивизиона. Это было не

очень-то круто, но зато у меня был шанс засветиться.

Иногда мы тренировались с первой командой, но я отказывался

привыкать. Обычно юниоры в таких ситуациях не показывают сложные

трюки. Нужно быть паиньками. Но я подумал: а почему бы и нет? Терять мне нечего. Я делал всё, что умею, и меня, конечно, заметили, шептались там. «Да что он о себе возомнил?» или что-то в этом роде. А я бормотал: «Да идите вы нахер», и продолжал. Я финтил, изображал крутого парня, и иногда тренер главной команды, Роланд Андерссон, за мной приглядывал.

Я сначала подавал надежды: «Интересно, он думает, я хорошо

работаю?». Но всё изменилось, когда со мной случилась очередная херня.

Когда я на следующий день увидел его у кромки поля, я подумал, что кто-то

ему настучал. Какая-то жалоба. И тогда я всё больше разочаровывался в футболе, да и других сферах успехов у меня не было, особенно в школе. Я

был застенчивым и робким, иногда всей моей едой был только школьный обед. Я набрасывался на него как безумный. Все остальное меня не

волновало. Я учился всё меньше, и в итоге меня и вовсе выперли из школы,

да и дома было полно проблем.

Я шел словно по минному полю, отдаваясь в полной мере только

футболу. В комнате у меня висели плакаты Роналдо. Роналдо — настоящий

мужик. Не только из-за его техники и голов на Чемпионате Мире. Он во всём

был крут. Я хотел стать кем-то вроде него. Отличаться от всех. А шведские

футболисты — это вообще кто? В сборной не было ни одной суперзвезды,

никого, о ком бы знал весь мир. Я изучил манеру его игры, старался

повторять его финты. И мне казалось, я реально становлюсь лучше. Я прямо-таки танцевал с мячом.

Но что это мне давало? Да ничего. Мир несправедлив. Такому, как я,

не стать звёздой футбола, у меня нет шансов. Что бы я там не умел. Такие

дела. Это убивало. Я пытался искать другие пути. Но ухватиться было не за

что. Я просто играл. В тот день, когда я тренировался на первой площадке

Мальмё U-20, Роланд Андерссон стоял рядом и наблюдал. Теперь этой

площадки больше нет. Это было футбольное поле с травяным покрытием, оно находилось рядом со Стадионом Мальмё. И вот, наконец, я услышал, что Роланд Андерссон хочет поговорить со мной. И хоть этого я и добивался, мне, честно говоря, стало страшно. Я стал лихорадочно соображать:

«Я угнал чей-то велосипед? Побил кого-то?» Я прошелся в мыслях по

всем своим глупым поступкам, их было предостаточно. Но единственное, чего я не мог понять: как это могло касаться его? Я приготовил тысячу оправданий. У Роланда громкий и низкий голос. Он славный, только довольно строгий. Роланд всегда контролировал все происходящее, так что мое сердце бешено колотилось.

Я слышал, что Роланд Андерссон играл за сборную на чемпионате

мира в Аргентине. Он был не просто легендой Мальмё. Он был игроком сборной страны. Человек, которого все уважали. Он сидел за своим столом, даже ни разу не улыбнулся. Выглядел он сурово. Все, сейчас начнется.

— Привет, Роланд. Как дела? Ты что-то хотел? — Я старался

выглядеть самоуверенней. С детства я усвоил, что никогда нельзя позволять

себе выглядеть слабаком.

— Садись.

— Хорошо, да все в порядке, никто не умер, честно.

— Златан, тебе пора завязывать играть с этими мелкими засранцами.

«С мелкими засранцами? О чем это он», - подумал я. «Что я мог

сделать этой мелюзге?»

— Почему это? Вы о ком-то конкретном?

— Тебе пора играть по-взрослому.

Я все еще не въезжал.

— Чего?

— Добро пожаловать в первую команду, парень, — сказал он. Я,

признаться, до сих пор не могу описать то, что почувствовал.

Меня будто подбросило метров на 10 вверх. Будто я украл новый байк.

Короче, я чувствовал себя самым крутым парнем в городе.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Неожиданная встреча»

В Мальме была такая штука, которую называли Милен (буквально

переводится как «Миля», но это десятикилометровая дистанция). Милен

была чертовски длинной дистанцией. Мы бежали от нашего стадиона к

Water-Tower вниз через Лингэмн роуд, мимо по-настоящему дорогих домов

с шикарным видом на океан, один из их помню особенно хорошо, он был

розовым, потрясал воображение, и мы думали: «Вау, кто те люди, которые

живут в этом доме? Это же можно сойти с ума, сколько у них денег».

Мы продолжали бежать по направлению Кунгспаркена, через

туннель, и дальше до школы Borgar, этот, когда все девушки и эти снобы видели меня, был прекрасен. Я получал такое удовольствие от этого! Это

было моей местью. Вот я, выродок из Росенгарда, у которого едва хватало

смелости заговорить с девушкой, и теперь я бегу рядом с крутыми парнями

из MFF такими, как, например, Матс Лилиенберг. Это было действительно

круто, и я включился в систему. Вначале я бежал быстро. Я был новичком в

основной команде и хотел показать, что я умею. Но потом я понял важную

вещь: главное произвести впечатление на цыпочек.

Вот почему я, Тони и Мете проделывали разные хитрости. Мы

бежали первые 4 километра. Но на Лингэмн роуд мы тихонько

останавливались у автобусной остановки. Никто не видел нас. Мы были

последние в строю и легко могли идти к автобусу и сесть в него. Конечно, мы ржали как маньяки. Какой смелый поступок! Но мы должны были спрятаться, когда проезжали мимо ребят. Я знаю, что проделки с автобусом не лучший показатель отношения к делу! В конце долгого пути мы выскакивали из автобуса, хорошо отдохнувшие и с далеко впереди от остальных ребят, прятались за углом. Когда команда пробегала мимо нас, мы начинали бегать как черти впереди всех и имели отличный шанс покрасоваться перед школой.

Девочки, наверное, думали, вау, эти ребята и впрямь сильные.

На другой день вовремя Милена я сказал Томи и Мете: «Это же

смешно. Давайте вместо этого украдем велосипеды». Я думаю, они немножко засомневались в предложении. У них не было моего опыта. Но я уговорил их и украл велик, затем помчался, а они оба уселись на заднем сидении. Но иногда это выходило из-под контроля. Я не был самим смышлёным парнем в городе, ну вы знаете, но и Томи был идиотом. Этот идиот начал с порно фильмов. Вместо того, чтобы бежать, он брал в прокате фильм и покупал шоколад, и мы сидели кушали его, пока остальные ребята бегали этот Милен.

Я думаю я должен быть рад, что Роланд Андерссон принял наши

извинения. Или не принял. Он был крутым. Он взял нас молодыми ребятами.

Но конечно, бывало временами он говорил: «Что с этим парнем, Златан?

Почему он такой нескромный?» И, конечно, обычный старый разговор: «Он

злоупотребляет дриблингом. Он не думает о команде». Что-то из этого было,

конечно, правдой. Я должен был многому научиться. Но был и налёт

зависти. Игроки чувствовали конкуренцию, и это не было только

жульничеством. Я работал действительно усердно, и тренировки с командой

не было достаточно. Я также играл во дворе у маминого дома, час за часом.

У меня была одна хитрость. Я ходил в Росенгард и говорил всем маленьким

детям: «Я дам вам кое-какие деньги, если вы сможете отобрать у меня

мяч». Это не было просто игрой. Это развивало у меня технику. Так я

научился защищать мяч телом.

Когда я не играл во дворе с детьми, я сидел за видеоиграми. Я мог

засидеться на десять часов, и часто я видел решения, которые затем применял

в реальной жизни. Могу сказать, что футбол был у меня круглосуточно. Но

во время тренировки в MFF это было сложно и, возможно, я немного

заигрывался. Это было похоже на то, что они впустили в команду что-то нелогичное и не понимали его. Я имею в виду, что каждый ублюдок проходит через ту или иную ситуацию, и говорит то или се в другой ситуации.Но я…

Я был с другой планеты. Я просто делал свои безумные росенгардские

выходки. Вначале это в основном были парни постарше против парней

поменьше. Считалось, что мы - молодые ребята, должны заниматься всяким

дерьмом и быть доступным всегда. Это было смешно, а атмосфера в клубе с

самого начало была ужасной.

В начале сезона, тренер национальной сборной Томми Содерберг

предсказал, что «Мальме» выиграет чемпионат и с этого же момента все пошло не так и была опасность, что мы вылетим во второй дивизион. В течение около шестидесяти лет это был первый раз, и фанаты были сердиты и обеспокоены, а на плечи парней постарше легло огромное давление. Они знали, что это может означать для города, если они не сохранят прописку в Allsvenskan, катастрофа и только. Не было время для вечеринок и всяких бразильских штучек. Но я был очень рад, что меня позвали в первую команду, и я хотел показать кто я на самом деле. Наверное, это не было подходящим временем.

Но это было у меня в крови. Я был частью банды. Я хотел, чтобы люди

«поняли это» и решил не отступать.Когда Джонни Федел, голкипер, еще в

первый день пробормотал «где, мать вашу, мячи», это заставило меня

вздрогнуть, особенно когда все посмотрели на меня в ожидании, что я должен принести эти мячи. Но никогда в жизни я бы не выполнил этот приказ, даже когда он разговаривал таким тоном.

«Если они нужны тебе, ты должен пойти и сам принести их!» –

пробормотал я, и это не было привычным делом в MFF.

Во мне снова проснулось гетто, а это здесь не приветствовалось. Но

меня поддерживал Роланд и помощник тренера Томас Сьёберг, я чувствовал

это, несмотря на то, что они, безусловно, больше верили в Тони. Он получал

игровое время и забил в своем дебютном матче. Я сидел на лавке и трудился

еще усерднее. Но это не помогало. Может этого было достаточно и не надо

было спешить. Но я так не мог. Мне нужен был шанс, чтобы показать всё то,

что я умею, и немедленно. Все было не так гладко, а девятнадцатого сентября

1999 года мы встречались с «Халмстад» на их поле «Орьянс Валл».

Эта игра была решающая. Если бы мы выигрывали или играли в

ничью это означало, что мы и в следующем сезоне будем играть в

Allsvenskan. А если нет, то нам пришлось бы играть в стыковых матчах, и все

в команде были нервными и напряженными. Нам перекрывали воздух. В начале второго тайма наш форвард – Никлас Гудмунссон – получил травму, и я надеялся получить шанс. Но время шло, а Роланд даже не смотрел в мою сторону. Ничего не происходило. На ту минуту счет был 1 -1 и этого было достаточно. Но когда оставалось минут пятнадцать наш капитан – Хассе Маттиссон – получил травму и вскоре «Халмстад» забил, счёт стал 2-1, и я увидел, как вся команда побледнела.

В такой ситуации Роланд выпустил меня на поле и когда все были

подавлены, я начал игру с огромным выбросом адреналина. На моей

футболке было написано Ибрагимович. Это было вау, это было круто, как

будто никто не мог остановить меня, и я сразу же нанес удар, который попал

в перекладину и улетел в сторону. Но потом что-то произошло. Мы

заработали пенальти на последних минутах. Либо пан, либо пропал. Если

мы забивали пенальти, честь клуба была бы спасена, если же нет, то был бы

риск катастрофы и все ребята сомневались. Они не отваживались браться за

пенальти. Риск был большим, так что Тони, этот дерзкий парень, шагнул вперед:

– Я сделаю это!

Это было трудно. Это вам не какие-то балканские штучки, ты не

можешь отступить. Но оглядываясь в прошлое, я понимаю, что кто-то должен был остановить его. Он был слишком молод, чтобы взять на себя такую ответственность. Я помню вовремя его разбега вся команда затаила дыхание, а некоторые смотрели в другую сторону. Было ужасно. Но голкипер поймал мяч, кажется, он ложными движениями немного запутал Тони, мы проиграли и после этого тренеры отправили Тони в глубокий запас. Мне было жаль парня, и я знаю журналистов, которые видели в этом некий знак. Это был момент, когда он остался позади меня. Тони так и не вернулся на былой уровень, а я получил больше игрового времени. Я выходил на замену в шести играх и в некоторых своих интервью Роланд назвал меня неотшлифованным алмазом. Эти слова запомнились, и скоро маленькие дети после матчей начали подходить ко мне и просить автограф. Не то чтобы это было большим делом в то время. Но стало для меня новым толчком, и я подумал: теперь я должен стать еще острее! Я не могу разочаровать этих парней.

Смотрите сюда! Я хотел крикнуть им. Смотрите на самую классную

вещь в мире! Это было и впрямь странно, не так ли? Я еще почти ничего не

сделал, не так много в любом случае. Но уже новые фаны появлялись из не

откуда, и я хотел показывать побольше финтов. Эти маленькие дети давали

мне право играть так, как я умел. Они бы ни приходили смотреть на мою

игру, если я был бы самым скучным игроком в команде! Я начал играть для

этих ребят, и с самого начала я давал автографы всем. Никто не должен был

оставаться без него. Я сам был молод. Я прекрасно понимал, как бы я себя

чувствовал, если у моих друзей он был, а у меня нет.

«Все довольны? - спрашивал я перед тем как уйти. Это было каким-то

безумием. Это походило на то, что я становился местной знаменитостью в то

же самое время, когда мой клуб проживал самые тяжелые времена. Когда мы

дома проиграли «Треллеборгу», зрители на трибунах плакали и кричали

Роланду «Подай в отставку!». Полиция вынуждена была вмешаться и

защитить его, потом камни полетели в сторону автобуса «Треллеборг»,

начались беспорядки и всякое дерьмо, и ничего не менялось еще пару дней,

когда мы были униженны «AIK»-ом, и мы были на грани от катастрофы.

Мы вылетели из высшего дивизиона. Впервые за шестьдесят шесть

лет «Мальмо FF» вылетел из высшего дивизиона и люди сидели в раздевалке

прячась за полотенцами и майками, в то время как менеджеры пытались успокоить или что-то в этом роде, но разочарование и позор царили везде, а некоторые наверняка думали, что я был главной дивой, кто просто бегал вокруг и дриблинговал в таких важных матчах как этот. Но меня это не очень то волновало. Меня заботили более важные вещи. Случилось что-то невообразимое.

Это стало понятно, когда меня перевели в первую команду. У нас была

тренировка и конечно мы были «Мальме FF». Мы были или должны были

быть гордостью города. Но посмотреть наши тренировки приходили не

многие, их это особо не интересовало. Но в этот полдень показался мужчина

в годах с темно-серыми волосами. Я увидел его из далека. Я не узнал его. Я

заметил, что он смотрел на нас из-за деревьев, у меня было странное чувство.

Как будто я почувствовал что-то и начал делать еще больше трюков. Но понадобилось немножко времени, прежде чем я осознал кто это.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

«Сынок, ты самый лучший игрок в мире»

Когда я был ребенком, мне все приходилось делать самому, и вокруг

меня было пусто, хотя, безусловно, отец тоже совершал безумные вещи. Но

он не был похож на остальных пап, которых я видел. Он не смотрел ни одной

моей игры, не помогал мне со школой. У него была его выпивка, его война, и

его югославская музыка. Но сейчас, я не мог поверить. Этот пожилой

мужчина был моим отцом. Он был здесь ради моей игры, и я слетел с

катушек. Это было похоже на мечту, и я начал играть с сумасшедшим

рвением. Черт побери, папа здесь! Это безумие. Глядите-ка сюда, я хотел крикнуть. Смотрите! Вы видите это! Сынок, ты самый лучший игрок в мире.

Я считаю, что это одно из самых важных моментов в моей жизни. Я

приблизился к нему. Он выглядел, как беспомощный супергерой. Для меня

эта ситуация была нова, и я подбежал к нему. Мы говорили с ним так, как

будто бы всё это было в порядке вещей.

– Что стряслось?

– Хорошо сыграли, Златан.

Это было невообразимо. У папы что-то щелкнуло, я знаю. Я стал его

наркотиком. Он начал следить за всем, что я делаю. Он наблюдал за каждой

моей тренировкой. Его дом стал музеем моей карьеры, он вырезал каждую

статью, каждую маленькую заметку про меня, и это продолжалось очень долго. Спросите его сегодня о любой моей игре. Он записывал их и каждое слово что говорилось обо мне, и потом все бутсы и футболки что были у меня, и призы Голдболларна. Назовите все, что угодно, и он найдет это. И поверьте, все было не разбросанно, как раньше были раскиданы его вещи.

Все на своем месте. Он может найти все, что угодно за секунду.

С того дня он начал жить для меня и моего футбола, и очевидно это

помогло ему чувствовать себя лучше. Он был одинок. Санела больше не общалась с ним из-за его пьянства, нрава, из-за всех грубых слов в адрес матери и это оставил свой отпечаток на нем. Санела была его сердцем и всегда будет. Но сейчас больше ее не было для него. Она порвала с ним, и папа нуждался в чем-то новом, и сейчас он получил это. Мы стали разговаривать каждый день, и все это стало движущей силой и для меня тоже. Это было круто. Как говорится, футбол творит чудеса, и я стал больше стараться. Вылет во второй дивизион сделал моего старика моим самым большим фанатом!

Я не знал, что делать. Следовало ли мне играть в Супереттане, как они

сегодня называют второй дивизион, что за дурацкое имя, кстати, или искать

что-то другое? Ходили разговоры, что «AIK» интересуется мной. Но было ли

это правдой? У меня не было ответа. Я не знал насколько чертовски хорош я

был. Я даже не имел место в основе MFF. Мне было восемнадцать, и я должен был подписать взрослый контракт. Но я ждал. Все было ненадежно,

особенно когда Роланда Андерссона и Томаса Сьёберга уволили. Они

поверили в меня тогда, когда остальные презирали. Получу ли я хоть какое-то игровое время, если останусь? Я не знал и сомневался. И я, и отец, мы оба

сомневались. Насколько хорош я был на самом деле?

У меня не было ответа. Да, я подписывал автографы для детишек. Но

определенно это ничего не значило, и моя уверенность шаталась то вверх, то

вниз. Первые ощущения радости, что я наконец-то в первой команде, начали

исчезать. Затем я встретил парня из Тринидада и Тобаго. Это было во время

предсезонки. Он был крутым. Он был на просмотре, и после он подошел ко

мне.

– Эй, парень, – сказал он.

– Что?

– Если в течение трех лет не станешь профессионалом, это будет твоей

собственной ошибкой!

– Что ты имеешь в виду?

– Ты слышал!

Блядь, конечно, я слышал!

Но понадобилось некоторое время, чтоб понять. Было ли это

правдой? Если бы кто-то другой сказал это, то я вряд ли бы поверил. Но этот парень определенно что-то знал. Он побывал на всем белом свете, и это как кинжалом пронзило меня. Был ли я на самом деле талантливым игроком? Я начал верить в это. Впервые я по-настоящему поверил в это, и моя игра стал еще ярче.

Хассе Борг, бывший защитник национальной сборной, стал

спортивным директором в MFF. Я сразу же приглянулся Хассе. Я думаю, он

понял мой талант, и поговорил с журналистами. Примерно, вы все должны

следить за этим пацаном, и в феврале следующего года репортер,

работающий для «Кваллспостен», по имени Руме Смит, пришел на

тренировку. Руне был фантастическим. Он стал мне товарищем, а после

краткого просмотра мы немножко поговорили, он и я, ничего особенного, совсем.

Я говорил о MFF, о Супереттан, о моих мечтах стать профессионалом

в Италии, как Роналдо. Руне записывал и смеялся, а я точно не знал, чего

ожидать. Тогда у меня не была опыта общения с журналистами. Руне написал примерно: «Запомните это имя – ЗЛАТАН, и скоро вы увидите его на первых полосах. ЗЛАТАН звучит прекрасно, и он прекрасен. Игрок с другой планеты, пороховая бочка в линии нападения», а потом снова упоминал о неотшлифованном алмазе, а я в свою очередь в статье выражался дерзко, не в типичной шведской манере. Должно быть что-то было в этой статье. Все

больше и больше ребятишек начали подходить ко мне после тренировки и

даже некоторые девочки-подростки, а также, некоторые взрослые. Это было

началом моей истерии, всей этой «Златан, Златан!», которая стала моей

жизнью и которая поначалу казалась такой нереальной: Что происходит? Это

они обо мне разговаривают?

Я бы солгал, если бы я не сказал, что это действительно было

круто. Хочу сказать, ну чего ожидали? В течение всей моей жизни я пытался привлечь внимание и вдруг сейчас люди из не откуда подходят, чертовски

впечатлённые мной, просят у меня автограф. Конечно, это было круто. Это

было самым большим толчком на свете. Я зарядился. Меня наполнило

адреналином. Я двигался вперед. Ну знаете, я слышал, как многие люди

говорили: «О, у меня тяжёлые времена, люди кричат под моим окном. Они

хотят мой автограф. Мол, бедный я». Это фигня.

Вы получаете удовольствие от таких вещей, поверьте мне, особенно

когда вы проходили через то, через что проходил я, да еще были ребенком из

гетто. Это как самые яркие прожекторы направлены на тебя. Безусловно, я

еще не мог понять некоторых вещей, как например когда люди используют

зависть и прочие психологические штучки чтобы сломать тебя, особенно

если ты из неправильного места и не ведешь себя любезно и по-шведски. Они частенько дразнили меня. Часто бывало, мол, «Ты просто счастливчик!» или «Кем ты себя возомнил?»

Я отвечал, становясь еще более дерзким. Что еще я мог делать? Я не

был воспитан, чтобы извиняться. В моей семье не говорят: «Прости, прости,

мне очень жаль, что ты обиделся!» Мы соримся, если надо, и не доверяем

людям просто так. Каждый в моей семье имеет свои проблемы, и мой старик

всегда говорил: «Ничего не делай преждевременно. Люди всего лишь хотят

получить преимущество над тобой». Я слушал и впитывал. Но это было

нелегко. Все это время Хассе Борг бегал рядом в красивых костюмах и

пытался подсунуть мне взрослый контракт. Он действительно рассчитывал

на меня, и я был польщен этим. Я чувствовал себя важным. К этому времени у нас уже был новый тренер – Майк Андерссон – но я еще точно не знал, сколько мне дадут играть. Майк Андерссон в атаке видел Никласа Киндвалла и Матса Лиленберга, а меня в запасе, а я не хотел опускаться в Суперттан только чтобы сидеть на лавке.

Я обсудил это с Хассе Боргом, вы можете сказать что угодно о нем.

Но мне все равно, это совпадение, что он преуспел в бизнесе. В своем роде

он был упрямым форвардом. Он был сволочью, когда дело доходило до убеждению, где он использовал опыт из своей игровой карьеры и наседал:

«Это будет правильно, сынок. Мы ставим на тебя, и Супереттан будет

идеальным местом для твоего роста. У тебя будут возможности для роста.

Просто подпиши».

Я знал это, я соглашался. Я начал доверять парню. Все время он звал

меня, давал советы и я подумал: Почему бы нет? Он наверняка знает. Он был профи в Германии и все такое, и казалось, что иногда он заботится обо мне.

«Агенты воры», – сказал он, и я поверил ему.

Был один парень, который следил за мной. Его звали Рожер Люнг.

Рожер Люнг агент, который хотел работать со мной. Но папа относился к

этому скептически, а я не знал ничего об агентах. Типо, что это? И я

согласился с тем, что сказал Хассе Борг – агенты воры, я подписал его

контракт и мне дали квартиру в Лоренсборге. Это была однокомнатная

квартира не так уж далеко от стадиона и мобильный телефон, что означало

многое, телефон в доме отца отсутствовал. Ежемесячная зарплата стала

шестнадцать тысяч крон (примерно 1600 Евро).

Я действительно решил взяться за дело. Но все началось ужасно.

Первая игра сезона в Супереттане была на выезде против маленькой команды

«Гюннилсе», где мы должны были выигрывать по-крупному. Но нас держали

в узде, а я сидел в запасе. Блин, неужели все должно было быть так? Трибуны

скучали и было ветрено, когда же я наконец вышел, то получил жесткий удар

по спине. Я толкнул соперника в ответ, просто так, а затем поорал на судью, который дал мне жёлтую карточку. Потом был огромный цирк по этому поводу и на поле, и в газетах, и Хассе Маттиссон, наш капитан, наезжал на меня, мол, я распространяю отрицательную энергетику вокруг себя.

– Что за отрицательная энергетика? Я просто заряжаюсь.

– Ты не можешь так действовать.

А потом какая-то фигня, что я в действительности не был звездой, а я

верил в это, и что любой другой может делать те же трюки. Они просто не

хотели показывать и действовать как Марадона, и я взбесился. Здесь есть одна моя фотография, где я стою у автобуса в Гюннилесе очень

расстроенный.

Но все прошло со временем. Я начал играть лучше, и я должен отдать

должное Хассе Боргу: Супереттан дал мне время и возможность

прогрессировать. В чем-то я был благодарен вылету, и совсем скоро что-то

начало происходить.

Это безумие, если думаешь об этом. Я еще не был Роналдо, а газеты в

Швеции обычно не заботятся о футболе второго дивизиона. Но в самых

известных газетах были заголовки про меня: «Супердива в Супереттане» и

все такое, а в фан-клуб «Мальме FF» нахлынул небывалый поток женщин, а