Я знаю ночь

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Он идет медленно и трудно, привычно выбрасывает палку вперед. Под ногами назойливо взвизгивает снегу Встречных нет. Город устало молчит: он изнурен бессонными ночами.

Сначала город гудел: грохотали танки, урчали машины, шли отряды и, полки. Потом улицы затихли. Отзвенел, как школьный звонок, последний трамвай. Опустили свои упругие штанги троллейбусы. Теперь они толпятся на площадях и, засыпанные снегом, походят на стада диковинных животных. Кажутся пустыми огромные обмороженные здания. Оранжевые лучи декабрьского солнца скользят по стеклам широких окон. Вспыхивает холодный блеск и тут же потухает, как глаза умирающего.

Андрей осторожно идет по заснеженному проспекту. Среди огромного каменного безмолвия маленький человек с палкой в руках кажется заброшенным на незнакомую вымершую планету.

Многолетняя привычка заставляет Андрея останавливаться на перекрестках. Но транспорта нет, и он спокойно переходит улицы. До слуха долетает едва различимый гул. Андрей поворачивает голову в сторону Невы, вслушивается. Губы и скулы напряжены. «Целую ночь ревело... Трудно нашим».

Поспешно сорвался с места, а быстро идти не смог. За последнюю неделю заметно ослаб: сказывалось недоедание. На обратный путь тоже нужно поберечь силы. До Гостинного двора далеко, а возвращаться придется с нитками для маскировочных сетей. Четвертый месяц работает Андрей для фронта. Свяжет сеть, проведет по ней заскорузлой рукой и скажет: «Послужи... Послужи... Хоть и слепой, а сработал». К сердцу подступала теплота и сразу пропадала. Ее оттесняла горькая мысль: «Что крот живу...»

С этой мыслью пришел на склад Гостинного двора. Получил пять килограммов ниток. Кладовщик помог сложить мотки в авоську. Андрей поблагодарил и направился к выходу.

— Тревогу объявили. Переждал бы, — простуженно пробурчал кладовщик.

— В меня целиться будет, что ли? — ответил Андрей и вышел.

Прохожие попадались редко. Передвигались они медленно, неслышно. До войны за несколько шагов чувствовал встречных. Сейчас почти натыкался на них. От Инженерного замка свернул к Марсову полю, которое заняли зенитчики и прожектористы. Сколько раз он простукивал палкой этот путь, идя к себе домой на Петроградскую сторону. Даже во сне видел его: отполированная лента под самый небосвод. Сейчас на тротуаре глубокий снег. В нем проторена тропинка, можно идти уверенно. Вдруг под ногой ощутил выбоину, сделал шаг и зацепился за какой-то предмет. Остановился. Впереди — приглушенный шум и говор. Доносятся отрывистые команды. Подошел ближе и понял: в дом попала бомба. Хотелось расспросить о случившемся. Пошел на голоса. Слева взвыл мотор — отъехала машина. Услыхал разговор:

— Будто всех вытащили...

— Больше нету.

Звонкий молодой голос почти рядом с Андреем спросил:

— Товарищ полковник, разрешите строить взвод? - Да.

«Видимо, с Марсова. Помогали», — решил Андрей.

Под сапогами бойцов сочно хрустел снег. Раздалась команда «смирно» и наступила тишина. Словно далекий отголосок команды до слепого донесся слабый стон. Андрей вытянул шею: не ошибся ли? Напрягся и снова уловил затухающий стон. Что было силы крикнул:

— Стойте! Там — человек! — и палкой ткнул вправо. Сделал шаг вперед и споткнулся о бревно. Уронил сумку. Сильные руки подхватили его.

— Идите, я помогу, — властный басовитый голос будто тронул в сердце Андрея какую-то струну. Далеким и неуловимо знакомым повеяло от этого голоса.

Они прошли шагов семь. Андрей высоко поднимал ноги и все же цеплялся за груды мусора. Полковник с недоверием и в то же время с тревожным любопытством смотрел на слепого... «Галлюцинация... От голода... Какой худой... Я где-то видел это лицо...»

— Должно, здесь, — полушепотом сказал Андрей.

Он услыхал тяжелое дыхание подбежавших бойцов. Они принялись разворачивать мусор. Изредка перебрасывались словами...

— Девочка... Товарищи, девочка! — откуда-то снизу донесся натужный возглас. — Без памяти...

Мимо Андрея прошли бойцы. Он повернул голову в их сторону. За спиной произнесли:

— Вот кого бы слухачом!

Полковник стоял рядом со слепым и всматривался в его лицо. «Неужели Андрей Бойков? Но почему в Ленинграде?»

Застонала девочка, полковник подошел к ней и спросил:

— Где у тебя болит?

— Не болит, дядя. Я испугалась очень. Мы с мамой и братиком собрались в бомбоубежище. Но сразу стало темно и я куда-то полетела. А потом спала. Когда проснулась, хотела кричать... А где мама и Витя?

Андрей пытался слушать рассказ девочки, но в ушах стояла брошенная кем-то фраза: «Вот кого бы слухачом». И все же слова девочки больно хлестнули его, «Где теперь моя Наташка? Жива ли? Эх, Вера, Вера, зачем ты ребенка без отца оставила...»

Впереди раздался властный голос:

— Как ваша фамилия, товарищ?

— Бойков, — встрепенулся слепой. — Андрей Бойков.

Полковник чуть было не обнял его, но сдержал себя. «Зачем напоминать о прошлом?» Глухо спросил:

— Вы слыхали что-нибудь про звукоулавливатель?

— Не приходилось, — настороженно ответил Бойков.

— Пойдемте со мною, — полковник взял его под руку.

До прожекторной точки шли молча. Андрей вслушивался в разговор шагавших позади бойцов. Незнакомая и недоступная для него жизнь вставала за словами «наряд», «лег на курс», «звукоулавливатель».

Вскоре молодой голос выкрикнул «разойдись», и говор постепенно стих. Бойкова подвели к какому-то предмету, и слепой почувствовал, как на него дохнуло морозным железом. Если бы он смог хоть на минуту стать зрячим, то увидел бы перед собой странный прибор. Четыре огромных граммофонных трубы глядели в небо. Изогнутые трубки и шланги оканчивались наушниками.

— Что ж, попробуем, — сказал полковник.

Андрею подали наушники. Он ощупал их, а когда надел, сквозь теплую байковую подкладку услыхал:

— Ну как?

— Словно лес шумит.

Чья-то рука задела его колено, послышался щелчок и Бойков медленно поплыл по кругу. Шорох в ушах усилился. Слепой сосредоточился, лицо его стало напряженным...

Полковник смотрел на Андрея, а перед ним явственно вставала отдаленная годами картина. Он, Иван Васильевич Зинченко, председатель сельского Совета, сидит в сумрачной избе Бойковых и ведет разговор с Андреем.

— В Курске есть школа для слепых. Прислали ан кету. Спрашивают: кто в деревне слепой и не желает ли пойти в школу. Обучение, питание, одежда — государственные... Ты — как?

Безжизненное до этого лицо Андрея зарделось. Не ужели правда? Конечно, он согласен. Когда собираться 'Завтра? Будет готов.

Только вышли из деревни, как в лицо ударило солнце. Оно поднималось над самой дорогой и казалось вот-вот покатится по ней прямо к ногам. Зинченко отвел глаза от розового шара. Взглянул на Андрея. Лиловые блики играли на щеках и на лбу слепого. Потом заметил едва уловимые складки у губ. Юноша улыбался. Бледное лицо светилось тихой и скромной радостью. Иван Васильевич невольно сжал руку Андрею, которую не выпускал от самой избы Бойковых.

Зинченко шагал твердой покачивающейся походкой — кавалерийская привычка. Высокий, в военном френче, в галифе и сапогах. Андрей тоже в сапогах, но не по ноге и сильно сбитых. Шел боязно. То часто семенил ногами, то старался делать широкие шаги. Крепко держался за руку. Вокруг ночь. Ей никогда теперь не будет конца. Рядом — чужой человек. Чужой ли? Он ведь принес добрую весточку, а теперь ведет в новую жизнь. Принесет ли она Андрею утешение?

Подошли к лесу. Оглушила волна птичьего гомона. Потянуло прохладой.

— Черемуха цветет, — глубоко вздохнул Бойков.

— Откуда знаешь? — удивился Зинченко.

— Слышу... Пахнет.

— Постой, сорву ветку, — встрепенулся Иван Васильевич.

Через минуту вернулся с пьянящей гроздью. Отдал Андрею и снова взял за руку.

— У вас ладонь разбита была, что ль? — вдруг спросил Бойков. — Рубец большой...

— Батрачил я до революции. Ходил по деревням. Нанимался к мироедам. Помню, в одном селе приглянулась мне дивчина. Пошел для нее черемухи наломать. Объездчик с ватагой повстречался. Исхлестали всего. На правой руке мета осталась. На теле заросло... А сколько душ искалечено. Вон, твой отец, здоровый мужик был... Сила медвежья... А в люди выбиться не мог. Неграмотный... Хуже слепого жизнь прожил. Всех нас царская власть душила... Небось, помнишь, как в школу бегал.

— Я свиней пас у помещика.

— А я чего к Буденному подался? Душу несправедливость сожгла. Коммунистом стал. Демобилизовали вот по болезни. Но я поправлюсь скоро. Пойду в армию... Учиться буду. Жизнь только начинается... И ты при деле будешь. Теперь, брат, власть народная. О таких, как ты, печется...

В обществе слепых Бойков и Зинченко пробыли недолго. По просьбе председателя общества, тоже слепого, секретарь начала описывать внешность Андрея. Зинченко видел, как юноша смутился и слегка покраснел, потом притих и внимательно слушал женщину. Казалось, он хотел представить самого себя с ее слов.

— Среднего роста, худощав. Волосы светлые. Лицо овальное, правильное. Нос прямой. В белой домотканой сорочке. Брюки заправлены в сапоги.

Председатель подошел к Андрею и начал ощупывать его. Пальцы быстро побежали по голове, тронули уши, прошлись по лицу. Рука остановилась на плече. Все произошло так неожиданно и быстро, что Бойков съежился и слегка вздрогнул от прикосновения чужих чутких пальцев.

— Вы чего пугаетесь, молодой человек? — спросил председатель. Притянул к себе и, дыша в самое ухо, задал несколько вопросов. Выслушав ответы, сказал секретарю, чтобы написала Андрею Бойкову направление в школу...

С тех пор прошло около двадцати лет. И вот где довелось Ивану Васильевичу Зинченко увидеть Андрея Бойкова.

— Да... Его бы на звукоулавливатель, — задумчиво произнес полковник.

— Кому я там нужен? — вдруг зло отозвался слепой.

— А вы бы хотели? — послышалось в ответ.

Бойков вяло махнул рукой. Потом неожиданно круто повернулся на сиденьи, высоко поднял голову:

— Возьмите, товарищи... Может, это и есть то, что я ищу... Научусь, — в голосе была мольба, решительность и боль человека недюжинной силы воли.

«Я ввел Андрея в большую жизнь, — подумал Зинченко. — А теперь? Если попросить штаб армии? Попробовать. Разрешат ли? Невероятно!»

Когда прощались, полковник записал адрес Бойкова.

— Пока ничего не обещаю, — Андрей уловил в голосе Зинченко нотки сочувствия. «И этот жалеет».

Весь длинный путь думал о разговоре с полковником. «Пустое все это».

В сердце снова втиснулась тоска. Она была такою же, как в тот давний год, когда от него ушла жена и увела с собой дочку. Андрей решил было разыскать их. Но как, где? По каким приметам? Он же не видел их. Слепой... И окончательно смирился с мыслью, что счастье не для него. Теперь опять подступила почти забытая невыразимая тоска. На этот раз потому, что он не может разорвать проклятый круг ночи. Он отделял Андрея от людей, соединенных одной судьбой, одним великим делом — защитой своей земли от врага.

По темной промерзшей лестнице Андрей поднялся на третий этаж в свою комнату. Снял пальто, пошарил на стене у двери, нащупал вешалку. Взял ватную куртку. Оделся. Сел на деревянный табурет. Положил на колени край сети, свисавшей со стола. Нашел челнок. Руки заученно и однообразно стали отмерять нитки. Пальцы механически вязали узлы.

Сидел прямо, голова неестественно поднята. Мускулы на лице не двигались. Тяжело и глухо гудело в голове. Кажется, что стальные обручи сдавливают виски.. А рядом кто-то дразнит: возьмут, не возьмут... Возьмут, не возьмут.