Я знаю ночь

ГЛАВА ПЯТАЯ

Андрей принимал присягу в военных условиях. Не раз до этого, когда учил текст, ему казалось, что все происходит с ним не взаправду. Кто-то передумает и его отправят в Ленинград. Не верилось, что он стал военным человеком, потому что горе, пришедшее в его молодую жизнь, выжгло заветную мечту. Иногда он вызывал в памяти далекие и, теперь казавшиеся полные радужных красок и солнечного света, годы.

Ему было семнадцать лет. Он работал на полукустарном кожевенном заводе. Как-то в цех пришла местная учительница и предложила книги для чтения. Первой подбежала сверстница Андрея уборщица Валя Иванова.

Бойков несмело взял книжку, с трудом прочитал заго ловок — о войне, и положил обратно.

— Бери, интересная, — проговорила Валя, тронув Андрея за локоть.

Юноша покраснел, часто заморгал. Потом попросил учительницу записать книгу на его имя. На другой день Валя спросила:

— Нравится?

Как ни мялся Андрей, а пришлось признаться: — Я плохо читаю... Медленно.

— Давай вместе, — предложила девушка.

Может быть рассказы о подвигах простых людей в гражданскую войну и пробудили у Андрея желание стать военным. Через год он признался подруге: — Призовут в армию — останусь навсегда... вится.

— А я люблю военных! — отозвалась курносая девчонка. — Как увижу на картинке — бравые такие, стройные, — сердце закатывается, — и прижала к груди свои маленькие ладони.

Это еще больше воодушевило Андрея: Валя нравилась ему.

Но пришла темень, вечная ночь...

— Красноармеец Бойков, сегодня вы принимаете военную присягу, — отчеканивая слова, говорил политрук прожекторной роты Никулин. Он приехал на позицию по случаю торжественного события.

Андрей вышел из строя и повернулся. Заметно расправил плечи. Напряженно вытянул руки по швам. Товарищи не журили его за неудачную выправку. Они смотрели прямо в лицо слепому, их побратиму по воинскому долгу, по трудной войне.

Лицо у Бойкова худое, с тонкими, побелевшими от волнения, губами. Его душевное волнение передалось

Николаю Бондарю и он сжал кулаки. Политрук Никулин подошел к Бойкову и прошептал:

- Слушаем, Андрей Федорович...

Начал слегка осипшим голосом. Прокашлялся. Заговорил громче и ощутил необычную силу каждого слова. «Клянусь быть честным... быть преданным своей Родинe... А если я нарушу эту клятву, то пусть меня... постигнет суровая кара Советского закона... Всеобщая ненависть...»

А в памяти оживают события, которые произошли в их подразделении совсем недавно. «Если я нарушу...» У бойцов скудный паек. Январь сечет голодом и холодом. Каждые пять дней старшина Прохоров приезжает с Петей Волковым на точку и берет одного бойца — за продуктами. В этот день поехал слухач Юрий Дубов. Из полка возвращались поздно. Старшина сидел в кабине, Дубов — в кузове. Примостился на ящике с продуктами. Пахло хлебом. Одиннадцать буханок черного тяжелого хлеба лежит под дощатой крышкой на легком замке. Хлеб с нетерпением ждут бойцы. Одиннадцать буханок на пять дней! Люди хотят есть. За два месяца, когда резко сократился паек, они похудели. Дума о еде преследовала на каждом шагу. Отвлекали только ночные тревоги да дневная работа. Бойцы выполняли священный долг. «Быть преданным своей Родине...» Они ждали паек, а Юрий Дубов сидел в это время на ящике с хлебом. Он получал грамм в грамм столько же, сколько и его товарищи по роте, как тысячи других, ставших на защиту осажденного Ленинграда. Он получал даже больше, чем Андрей в последние недели, живя в городе. Там люди стояли у станков до последней секунды своей жизни. Падали замертво от истощения.

Дубов воровато выглянул из-за брезента. Пошарил пo карманам. Нашел гвоздь. Машина была километрах в двух от прожекторной позиции. По сторонам дорог дремлет заснеженный лес. Дубов легко открыл гвоздем замок. Приподнял крышку ящика, взял в руки буханку тяжелого черного хлеба и начал жадно кусать. Потом вытащил еще одну буханку и бросил далеко в снег «Завтра подберу...»

Сгрузили ящик и сразу обнаружили пропажу, Старшина побледнел.

— Где хлеб? — набросился на Дубова.

— Не знаю. Может, недодали, — ответил тот, пожимая плечами.

— Я сам считал. Где две буханки? — задыхался Прохоров.

Сорвался с места и в землянку — звонить. Бойцы окружили Дубова. Расспрашивали. Ругались. Вышел старшина. Шапка сбита на затылок. Дышит прерывисто, тяжело. Подошел к Волкову.

— Поехали...

На другой день Дубова арестовали. Признался. С военного трибунала был показательным. Собрали представителей со всего полка. Возмущались и требовал расстрела.

— Мародер!.. Подлец!.. — раздавались гневные выкрики.

«Пусть меня постигнет суровая кара»... На рассвете вывели недалеко от позиции. Выстроили бойцов. Андрей слыхал выстрел... «Всеобщая ненависть». У него не было жалости к вору.

Нет, Андрей не нарушит великий обет перед трудовым народом. Жизнь отдаст, но не опозорит им воина.

На тихом морозе слова вызванивали. Когда умолкал, чтобы передохнуть, слышал, как гудят трубы звукоулавливателя — будто отзываются на его голос.

Отдав честь, Бойков стал в строй. Никулин скомандовал «вольно».

- А теперь, товарищи, радостная весть. Получен приказ: норма хлеба с завтрашнего дня увеличивается вдвое, - политрук не договорил. Шеренга заволновалась.

- Ну, — присвистнул Бондарь.

- Живем, братцы, — выкрикнул связист Коляда.

Никулин затуманенным взглядом смотрел на бойцов. Они сбились в кучу, обнимали друг друга, пожимали руки, поздравляли. Приходил конец недоеданию. Дорога по льду Ладожского озера соединила Ленинград с Большой землей. Страна принесла помощь его защитникам.

Весь день говорили об осажденном городе, о бедах ленинградцев, об их выдержке и мужестве.

Вскоре Бойкову дали увольнительную и он поехал в Ленинград. Его сопровождал Иван Коляда. В новой шинели и сапогах предстал он перед изумленной Марией Павловной.

— Красноармеец Бойков прибыл в краткосрочный отпуск, — отрапортовал Андрей.

— Дорогой мой, — подойдя к нему, сказала соседка. Положила голову на грудь и заплакала. — Люда на пожаре погибла...

Слепой встрепенулся. Руки машинально потянулись к Марии Павловне. Чуткие пучки пальцев обжигались о шершавые жесткие волосы. Андрей не знал, что они были седыми. Соседку не утешал, только молча гладил по голове. Коляда стоял сбоку и мял ушанку. Худой и длинный, он смотрел слегка раскосыми глазами выше голов Марии Павловны и Андрея. На стене чернело пятно. Оно то становилось до боли резким, то исчезало...

Мария Павловна ушла в комнату и вернулась с тетрадкой в черном коленкоровом переплете.

— Вот все, что осталось... Дневник.

Андрей вытянул руку, неловко схватил тетрадку, хо тел развернуть и уронил. Она мягко ударилась об пол и раскрылась на середине. Коляда быстро наклонился над ней. В глаза бросился красивый круглый почерк. Неожиданно строка из простых, но страшных слов стал расти, делаться огромной. «Вдруг в самую гущу детей ударил снаряд», — прошептали невольно губы. Коляда присел и, не поднимая тетрадку, начал читать медленно и хрипло. «Это случилось в полдень. Я видела, как разорвался снаряд... А через минуту страшная картина открылась моим глазам... У дома на солнышке грелись маленькие ребятишки из детского сада фабрики имени Урицкого. Вдруг в самую гущу ударил снаряд. Погибли двенадцать человек: Безин Олег — 4 года, Буров Владимир — 5 лет, Громова Лида — 5 лет, Васильев Владимир — 4 года, Базиков Савелий — 5 лет, Земскова Лида — 6 лет, Кольцов Владимир — 4 года, Перфильев Олег — 4 года, Румянцев Шурик — 4 года, Шошанова Ира — 4 года, Сик Юра — 4 года и Карцева Майя — 4 года...»

Иван Коляда медленно поднялся. Прижал к груди тетрадь и в упор посмотрел на Марию Павловну.

— Дайте его нам. На время дайте. От имени всех солдат прошу вас, Мария Павловна.

У женщины были горящие, но сухие глаза. Она приблизилась к Коляде, наклонила его голову и поцеловала.

— Пусть вам поможет сердце моей дочери, — только и сказала...

На позицию бойцы принесли дневник Люды Петровой и баян Андрея.

После принятия присяги Бойков работал слухачом по азимуту. Самостоятельно дежурил на звукоулавливателе. Часто слыхал в наушниках приглушенный вой самолетов: они были далеко, в их сектор не залетали.

Во время работы слепой как бы сливался со звукоулавливателем. Прибор повиновался ему, словно это была часть его организма. Казалось, лиши Бойкова права быть слухачом и для него жизнь потеряет всякий смысл. Он вспоминал, как мучился из-за того, что был в стороне от всенародного дела. Еще совсем недавно при каждой тревоге он выходил из дому, чтобы слушать небо. Сердце словно предчувствовало, что судьба столкнет его в конце концов с самолетами. Почему-то запомнилась ночь под шестое ноября 1941 года. Андрей шел по улице. Морозный воздух жег лицо. Под ногами скрипел молодой снег. Где-то в северо-западной стороне города летал ястребок. «Патрулирует, наверное». Потом чуткое ухо уловило протяжное завывание. С финской стороны шел вражеский бомбардировщик. Бойков не знал, что небо распороли серебряные ножи прожекторных лучей. В неотступном свете проявилась маленькая мошка «хейнкеля». Андрей слышал приближающийся рев, в который неожиданно ворвался размеренный стрекот ястребка. Короткие строчки пулеметных выстрелов прошили морозную ночь. «Наш стреляет». Длинная очередь в ответ. Потом звуки моторов разошлись. Вскоре снова оказались рядом. Стрельба повторилась. Но вот истребитель заревел сердито и натужно. Сильнее, еще сильнее и, — Андрей будто ощутил удар в грудь, — затих. Протяжно взвыл мотор бомбардировщика. Показалось, самолет вздрогнул и начал проваливаться в черную пропасть.

На следующий день по радио передали рассказ о ночном бое летчика Севастьянова. Андрей был и не был свидетелем этого поединка. Он слушал и мучительно силился представить картину ночного тарана. Наплывали бесформенные серые пятна. Облака, что ли? Они искрили. Светящиеся точки росли и становились бoмбами...

Сейчас у Бойкова за спиной Ленинград. Он прощупывает небо, ищет врага со смертоносным грузом.

Однажды, когда стреляли соседние батареи, Андрей ясно услыхал в наушниках посторонний звук. Он догадался — это свист и разрывы снарядов. И что удивительно — они сливались с гулом моторов, походили на него. Но Бойков вел за целью, каким-то внутренним чутьем отличая вражеский вой. Он сверлил затылок, мешал думать, но его нельзя было упускать.

Сержант Павел Готовчиков сразу заметил способность Бойкова держать цель даже во время стрельбы. А ведь сколько обидных часов пережил полк. Он порой бездействовал по ночам, потому что слухачи теряли цель во время боя. Знать, не зря полковник Зинченко так ратовал за приглашение слепого на звукоулавливатель.

Командир понял, что Андрей Бойков на его Точке становится незаменимым бойцом. Вместо чувства жалости к слепому, которое иногда появлялось у Готовчикова, у него родилось уважение.