Яд древней богини

Глава тринадцатая

Она называла это «римскими снами», когда, засыпая, оказывалась на площади, вымощенной плитами из цветного мрамора…

Ей снилось одно и то же: она не помнит, как оказалась здесь… идет в легких сандалиях по гладким плитам, мимо бронзовой конной статуи какого-то из императоров. Пахнет апельсиновыми деревьями… легкий ветерок овевает ее стройную фигуру. Она направляется к атрию - внутреннему дворику, посреди которого журчит фонтан.

Солнце опустилось за вершину холма. Лиловое небо отражается в воде, на дне фонтана причудливо сплетаются свет и тени. Она садится на мраморную скамейку, мысли мечутся в поисках выхода…

Вихрем проносятся последующие события - осознание опасности, которая ей грозит; золотой ларец с головой собаки на крышке, его похищение; страшная смерть последнего владельца ларца; ее побег… волны Тибра с отблесками лунного света на гребешках… мерный плеск весел… Лодка кряжистого рыбака, обожженного южным солнцем, уносит ее прочь от города на холмах…

Иногда «римский сон» уводил ее с площади, вымощенной мраморными плитами, в богатое, ухоженное поместье - виллу, окруженную оливковой рощей, с цветущим миндалем в долине… Ее тайные поездки в горы в сопровождении доверенного слуги, поиски того, что давало ей средства к существованию, и немалые. Казалось, она с самого рождения знала, чем станет заниматься…

Позже, дабы не привлекать к себе внимание, она договорилась с дикими пастухами из Кампаньи, чтобы они выполняли часть ее работы. В строго условленный день, а вернее, ночь, один из них спускался с гор и приносил ей добычу. Она, не скупясь, платила. Постепенно она приспособилась к окружению и условиям, обставила все должным образом, избегая лишних усилий. Минимум хлопот - максимум пользы для себя: таково было ее кредо. Ей везло, у нее получалось. Богиня помогала ей.

В поместье была оборудована тайная комната, полная приспособлений для ее ремесла, в которую не имел доступа никто, ни один слуга. Стены в ней украшали прекрасные барельефы, изображающие подвиг Геракла - битву героя со стражем подземного мира Аида трехголовым псом Цербером. Геракл раздразнил пса и вытащил его на свет. Чудовище пришло в бешенство, объятое ужасом, оно изрыгало слюну, падающую на землю…

В этой комнате только она, наверное, могла чувствовать себя уютно. Здесь творились таинства, освященные тысячелетним опытом. Здесь звучали молитвы… Здесь она предавалась мечтам и думам. Здесь смотрела в будущее без страха, но и без радости.

Ни друзьями, ни приятелями она не обзавелась. У нее имелись высокие покровители, которым она оказывала услуги за немалую плату. Она никому не могла довериться, кроме себя. Время от времени ей приходилось скрываться, спасаться бегством.

Ее искусство поражало совершенством, и она почти всегда добивалась того, чего хотела. Ее судьба была предопределена волей богини, которой она поклялась служить. Многое происходило: менялись времена, империи приходили в упадок, исчезали с лица земли, уходили в небытие всесильные правители - но спрос на ее услуги продолжал существовать.

И на все это - начиная с пышной царской процессии, опускающейся по выстланным дорогими коврами ступенькам в огромную погребальную яму, до похищения золотого ларца и прочих, связанных с этим событий, бесстрастно взирает жрица, скрывающая свое лицо под золотой маской собаки. Кто она? И что таится там, под искусно выкованной собачьей головой - чье-то лицо или его отсутствие?

После таких снов она просыпалась иссушенная, как лоно пустыни. Ее неутолимая жажда давала о себе знать с новой силой. Она питалась смертью, как другие питаются едой, вином и удовольствиями. Ей становилось страшно наедине с собой…

Потом, окончательно освободившись от сонного морока, она начинала возвращаться к привычным ощущениям повседневной жизни, встреч, городского шума, знакомых лиц, к огням витрин, суете магазинов, потоку информации, толкучке в транспорте… это было как подъем с большой глубины на поверхность, к свету и воздуху. Она становилась неотличимой от других, таких же женщин, обремененных заботами, умных или глупых, кокетливых или задумчивых, веселых и не очень, красавиц и дурнушек. Она могла принять любое обличье, прикинуться любой из них… ходить среди них, улыбаться или хмуриться, разговаривать, плакать, давать советы. Когда хотела, она растворялась между ними, подобно ящерке-хамелеону.

Она испытывала себя на прочность, уже понимая, что не против вернуться к своим истокам. Когда она закончит все, что удерживает ее в этом мире, то покинет его без сожаления…

Березин

Из больницы Смирнов поехал к церкви. Храм стоял недалеко от рыночной площади, окруженный побеленной каменной стеной. Во двор вели окованные железными полосами деревянные ворота с полукруглым верхом, открытые настежь. Над воротами, с вделанной в каменную арку иконы на входящих взирал печальный лик Иисуса.

Сыщик вошел внутрь двора и словно окунулся в тишину, нарушаемую шелестом огромных тополей и берез. У дверей храма стояли женщины в платках, что-то обсуждали.

- Мне нужна Евлания, - поздоровавшись, сказал он. - Где я могу ее найти?

Женщины не выказали удивления.

- Она с батюшкой беседует, - сказала самая молодая, с озорными глазами. - Подождите полчаса.

- Так долго?

Молодая прихожанка прыснула со смеху, покраснела.

- Ну, коли торопитесь, так идите себе, - без надлежащего смирения сказала она. - Евлания раньше не освободится.

Смирнов едва сдержался, чтобы не чертыхнуться. Здесь это выглядело бы неуместно. Ладно, он подождет.

Березы вокруг церкви росли особенные - с толстыми черно-белыми стволами, густые, с плакучими ветвями и сочной листвой. Они монотонно шумели, будто переговаривались. Солнце клонилось к закату, горело красным на луковицах храма, придавало воздуху розоватый оттенок. Вечерний покой был разлит над этими березами, над церковью, над свежескошенной травой, собранной в кучу у каменной ограды, над деревянной крышей колодца.

Евлания подошла неслышно - вся в черном с головы до пят, длинная, дородная, на вид лет шестидесяти, спросила:

- Вы ко мне?

Ее лицо хранило следы былой красоты.

- По весьма щекотливому вопросу, - притворно смутился Всеслав. - Я из Москвы приехал, очерк пишу о старожилах Березина. Интересуюсь местными легендами, забавными историями. Мне порекомендовали обратиться к вам.

Евлания стояла, молча смотрела на него глазами святой мученицы.

- А-а, - наконец изрекла она. - Я-то подумала, вы секрет теста для просвирок узнать хотите. Ко мне часто за этим приезжают. Мое умение в монастыре приобреталось, по старинному рецепту.

- Боюсь, пекарь из меня не получится. Давайте лучше поговорим о… «собачьем доме». Вы не против?

Лицо Евлании дрогнуло, исказилось.

- Ну, вот… - напряженно промолвила бывшая монашка. - Чуяло мое сердце, рано или поздно ко мне придут и спросят об этом. Только я устала каяться, отмолила и свои грехи, и чужие, мил человек. Зря вы меня потревожили. Если что и было, давно быльем поросло.

- А что было?

- Брат беспутный довел до беды! - истово перекрестилась она. - Демьян. Красота Богом дается не во благо, а в наказание. Красивая женщина - сосуд греха, а уж мужчина и подавно. Что ж… раз вы из самой столицы приехали, так и быть, расскажу. С домом тем, о котором вы спрашиваете, у меня свои счеты. Существует поверье, что жила в нем ведьма, потом обернулась она собакой и в лес убежала. Может, врут люди… только в доме никто не селился, и стоял он пустой. Днем любопытные туда забредали, дети, пьянчужки захаживали бутыль самогона распить, а ночью… приближаться не решались, не то что заходить. Жуть брала от того дома. В лунную ночь раздавался оттуда вой собаки, тоскливый и глухой, как из могилы. Кто говорил, что так ветер гудел в печной трубе, сквозняки в пустых комнатах пели… но местные стали дом обходить стороной. Худая слава о нем пошла. А потом вдруг поселилась в нем одна беженка. Случилось это больше тридцати лет назад.

- Какая беженка? - удивился Смирнов. - Войны-то у нас тогда еще не было.

- Разве в мирное время бежать не от чего? - вздохнула Евлания. - Сказывали, она сама себя так называла. Кое-кто, правда, рассудил по-другому: мол, вернулась из лесу женщина-оборотень, та самая собака.

- Сказки! - усмехнулся сыщик.

- Конечно, - согласилась бывшая монашка. В ее речи почти отсутствовали церковные обороты. - Но вы же сами просили легенду поведать. На самом деле в доме появилась жиличка - молодая, красивая женщина, привела развалюшку в порядок, огород устроила. Нешто оборотни картошку сажают?

- Вряд ли.

- Вот и я так думала. Молодая была, жизни не знала… Люди-то сначала опасались, а потом любопытство взяло верх: стали приглядываться. Женщина та пришлая знакомств избегала, держалась особняком. На что она жила, как? Никто не догадывался. Однажды мой брат Демьян с дружками пошли уток пострелять на болоте, разбрелись кто куда, а тут гроза началась. Было это осенью… ветер сорвался, дождь хлещет. Побежал он, не разбирая дороги, и вышел из лесу прямиком к окаянному дому. Господь, видать, отвернулся от него в тот час. Так Демьян и свел роковое знакомство… с пришлой красавицей. Присох он к ней, разум потерял.

- Влюбился, что ли?

- Приворожила она его! - горячо воскликнула Евлания, размашисто перекрестилась, глядя на церковь. - Бешеный стал, безумный! Никого не слушал. Бегал к ней ночами, чтоб люди не прознали. Какие деньги зарабатывал, все ей нес. Что там у них получилось, про то не ведаю, но однажды вернулся он под утро, сам не свой… кинулся в сарай. Родители спят, а у меня на душе неспокойно. Встала я, как была, босиком, побежала за ним - и вовремя! - он уж посреди сарая в петле висит. Я косу схватила, давай веревку резать… лезвие тупое, никак не сладить. Я слезами обливаюсь, причитаю… чудом веревку обрезала, брата подхватила, он, слава богу, живой еще был… отдышался, откашлялся, только на шее - красно-синий след от петли. Отдала я ему деньги, сколько было, взмолилась: «Уезжай, Демьянушка, подальше отсюда! Хоть в саму Москву! Погубит тебя пришлая баба!» Он спорить не стал, собрался тишком да и ушел на дорогу, попутку ловить. С тех пор он в Березин не возвращался.

- Тем все и закончилось? - спросил Всеслав.

- Если бы! Не выдержала моя душа… Как Демьяна проводила, едва рассвета дождалась. Развиднелось. Я накинула на себя платок, ватник отцовский, чтоб случайные прохожие не узнали, побежала к лесу, в проклятый дом. От горя, от возмущения страх мой куда-то делся. Рванула дверь… и обомлела. В горнице черно от грязи, копоти - жилище-то старое, на столе из голых досок свеча горит, а у стола сидит женщина… невероятной красоты. Глазищи так и мечут молнии, губы красные, будто в крови, и коса змеей вьется. Встала она… зато я будто к месту приросла - ни туда, ни сюда, шагу ступить не в силах. Я в ватнике, а она в широком таком платье, в складку - как сейчас помню! - в черном, в мелкие красные цветочки. «Уходи, - говорит, - прочь, пока не поздно!» У меня в глазах помутилось… опомнилась уже дома, в том сарае, где брата из петли вытаскивала. Гляжу на веревку, и руки сами к ней тянулись. Враз жизнь не мила стала! Я давай Богу молиться… только поняла, что не умею. Не получается! А петлю-то уже на себя надела… будто бы примеряю… такой холод меня до костей пробрал, такая тоска легла на сердце, словами не передать! Руки, ноги дрожат, дыхание останавливается, пот по всему телу выступил. Но Господь надо мной сжалился, не дал руки на себя наложить. Выползла я из сарая - ни жива ни мертва! И с того мгновения так и стояла передо мной пришлая бабенка, сверкала глазами. Усну - она! Улыбается и веревку мне подает - доверши, мол, начатое. Как мне от наваждения избавиться? Выходит, два пути: или в сумасшедший дом, или в монастырь. Попросила я прощения у родителей, собрала пожитки да отправилась в обитель. Тогда монастыри в упадке были… еле нашла один, где меня приняли, обогрели, назначили послушание. Жизнь потекла… в трудах, в молитвах. Мало-помалу образ пришлой красавицы померк, оставила она меня в покое. Постриг-то я так и не приняла, через пять лет приехала в Березин родителей проведать - они совсем больные стали. От брата - ни слуху, ни духу. Пришлось мне остаться. Люди рассказали, что проклятый дом сгорел… занялся костром в один миг, только головешки остались, да печная труба торчит.

- А пришлая женщина куда подевалась?

- Обернулась собакой и в лес убежала, - криво улыбнулась Евлания. - Куда ж еще? А если серьезно, слухи ходили, что она занималась злыми делами, порчу на людей наводила. Катя Зотова к ней бегала, жениху отомстить хотела, и другие тоже. Парень-то умер, жених Катькин… тогда и вовсе о пришлой бабе худая слава пошла. Люди тот дом за версту обходили. Болтали, будто у нее ребенок родился с волчьей мордой! Спаси, Господи, помилуй! И сразу после того красавица исчезла, а дом сгорел. Сейчас там лесопилку построили, батюшку приглашали место очищать от скверны, освящать. Вот и вся история.

За разговором незаметно стемнело. Березы гнулись от ветра.

- С братом вы так и не виделись с тех пор? - спросил сыщик.

- Мне в монастыре строго-настрого запретили с Демьяном встречаться. Предупредили: если я обет нарушу, то снова петлю на себя накину. Даже родителей пришлось без него хоронить. Он и сам не больно-то рвался в Березин. Денег, правда, прислал на похороны. Сейчас уж много лет прошло, я иногда думаю - а не померещилось ли мне все то? Люди и про «собачий дом» забыли, будто его не было, и про женщину пришлую. Может, ей по тем временам жить негде было? Вот она и поселилась в развалюшке на окраине. У нас любят напраслину на человека возводить! И я не исключение. Много раз хотела с Демьяном о том поговорить, да он наотрез отказывается. Стыдно, наверное, что в петлю сдуру полез из-за бабы.

- Где он живет? Женился?

- Нет… Письма от брата приходят раз, два в год - скупые, по нескольку строчек: жив, здоров, чего и тебе, сестрица, желаю. А проживает Демьян в Москве, там и работает. Сторожем на каком-то объекте. Мне легче - как из монастыря вернулась, сразу к батюшке попросилась, просвирки печь, другое что помогать при храме.

- Преподобная Евлания! - усмехнулся Смирнов.

- Это мне прозвище такое дали, - не обиделась женщина. - Еще в обители. А в миру я Елизавета. Я уж и сама свое имя забывать стала. Евлания мне больше по душе.

- Интересно, как звали пришлую красавицу?

- Не поминай «нечистое» к ночи, - перекрестилась Евлания. - Только я не скажу. Брат ее никак не называл, а люди… кто ведьмой величал, кто беженкой. Она в Березине и провела-то всего года полтора. Промелькнула злым огнем - и погасла. Я брата не выгораживаю - он сам на тот огонь полетел, как глупый мотылек. На всю жизнь без крылышек остался. Красивый мужик, видный, а так бобылем и коротает свой век.

На городок опустилась звездная ночь. В кустах пели сверчки. Церковь стояла темная, притихшая. В доме на заднем дворе загорелись окна.

- Я при храме живу, - сказала Евлания. - А вам есть, где переночевать?

- Мне в Москву пора возвращаться, - вздохнул сыщик. Достал блокнот и ручку. - Дадите адрес вашего брата? Поговорить с ним хочу.

- Дам, любопытный вы человек! Зачем старое ворошить? Ну, вам виднее. Записывайте: Локшинов Демьян Васильевич… - она продиктовала адрес. - Разбередили вы мою память, не усну теперь. Спаси нас от греха, Господи! Идемте, я вам ворота открою.

Он обернулся, задал ей последний дежурный вопрос о Мавре Вилениной.

- Не знаю, - покачала головой в темноте Евлания. - Не слышала. А кто она вам?

- Знакомая, - соврал Всеслав. - Надеялся ее отыскать. Говорят, когда-то она в Березине жила.

Евлания выпустила гостя из церковного двора на улицу. Над рыночной площадью стоял голубой месяц. Сыщик зашагал к припаркованной у старых тополей машине.

Городок спал. За заборами шумели отцветающие сады. Брехали собаки. Месяц свысока наблюдал, что происходит в его владениях. Пустынная дорога блестела серебром. Смирнов не выдержал, свернул к лесопилке. За тридцать лет улицу застроили домами, но сама лесопилка стояла, окруженная пространством отчуждения.

Сыщик остановил машину и вышел. Из лесу, с болот, доносились крики выпи. В призрачном сиянии месяца штабеля досок и здание лесопилки казались остатками заброшенного поместья. Здесь не было ни одного фонаря.

Всеслав молча смотрел на «нечистое» место, старался проникнуться его духом, впитать его энергетику. Ему стало холодно, сердце тревожно забилось. Возможно, он просто устал… а впереди - долгая дорога в Москву.

Уже на обратном пути он сообразил, что наименование улицы - Сосновая - было указано в адресной справке по Ершовой-Вилениной.

«Затмение на меня нашло, что ли? - рассердился Смирнов. - Мавра Ильинична могла быть прописана на Сосновой улице, а проживать где угодно. Да и номера домов с тех пор перепутались. Это все отговорки! Надо было-таки зайти в архив».

Оставаться до утра в Березине, спать в машине и утром разузнавать в архиве, где именно жила некая Виленина, ныне покойная? Нет уж, спасибо.

«Допустим, - рассуждал сыщик, - «пришлая ведьма» и Мавра Ершова - одно и то же лицо. Как же сочетаются черная магия первой и набожность второй? Или Ева права в том, что религиозность у Ершовых существует для отвода глаз? Но тогда полный абсурд получается: злодейка наводит порчу сама на себя! Зачем этот спектакль? И чем ей не угодила Руднева? Старая история про жениха? Смешно… десятки лет прошли, и тут Мавра вспоминает прошлое, спохватывается и расправляется с бывшей клиенткой. Кстати, Ершова умерла раньше, чем Руднева. Что-то не сходится…

Надо немедленно встретиться с Демьяном Локшиным, может, хоть какой-то свет забрезжит в этом густом мраке».