Яков Блюмкин: Ошибка резидента

«Этот человек плохо кончит!» Блюмкин как «убийца» родственницы наркома Луначарского

Итак, Блюмкин поселился рядом с наркомом просвещения Луначарским, который переехал в двухэтажную квартиру дома в Денежном переулке прямо из Кремля. Поговаривали, что «самый либеральный нарком» советского правительства сделал это не случайно, а как раз-таки из-за своего «либерализма». В Кремле к тому времени существовала строгая пропускная система, что якобы очень угнетало Анатолия Васильевича, поскольку к нему не могли попасть писатели, художники, певцы — словом, все те, кому он покровительствовал. Во всяком случае, такие разговоры ходили.

Была, впрочем, еще одна версия причины его переезда — женитьба. В 1922 году 47-летний Луначарский женился вторым браком на 22-летней актрисе Малого театра и кино, а также переводчице Наталье Розенель. Ради нее он, оставив сына и жену, с которой прожил 20 лет, и начал новую жизнь на новом месте.

В Денежном переулке Луначарские жили широко и хлебосольно. Молодая супруга наркома сыграла не последнюю роль в том, что их квартира превратилась в своего рода литературно-художественный салон, где бывала «вся Москва» — Маяковский, Пастернак, Алексей Толстой, Олеша, композитор Прокофьев, певцы Собинов и Козловский — этот список можно было бы продолжать и продолжать. Супруга наркома, понятно, блистала в этом салоне, да и вообще она была одной из «первых светских советских дам» в Москве.

О «слишком свободной» жизни Луначарского и Розенель ходило множество анекдотов и сплетен. «Пролетарский поэт» Демьян Бедный не раз злословил по их поводу. Однажды он напечатал эпиграмму:

Здесь смысл в том, что «розенель» — это одно из названий герани, а герань, как фикус и канарейка, в 1920-е годы считалась атрибутом мещанства.

В другой раз эпиграмма Бедного касалась спектакля «Бархат и лохмотья» по пьесе самого Луначарского, а играла в нем, естественно, его жена. Эпиграмма гласила:

Тут уж нарком не остался в долгу и ответил:

Рассказывали также, что однажды, когда молодая жена приревновала наркома к какой-то из дам, (а это происходило довольно часто и не без оснований), тот ей серьезно ответил: «Извини, Наташа, но главный человек в моей жизни — Ильич». Правда, тут же поспешил добавить: «Но тебя я тоже люблю». Ленина Луначарский любил искренне и считал своим долгом написать о нем книгу. Наталья Розенель любила рассказывать, как Луначарский в одном из выступлений сослался на Ленина, а кто-то из присутствовавших возмутился: «Ленин этого не говорил!» Нарком выдержал паузу и мягко ответил: «Вам не говорил, а мне говорил».

Впрочем, Ильич относился к нему с некоторой иронией, критиковал за всякие разные «богоискательства», «богостроительства», «интеллигентскую мягкотелость» и называл его «миноносец „Легкомысленный“».

На дверях квартиры Луначарского до сих пор сохранилась табличка с надписью: «Народный комиссар просвещения дома по делам не принимает». Разумеется, к гостям его «салона» это не относилось. Не относилось это и к его соседу Блюмкину, который, по слухам, часто бывал у наркома.

Вполне возможно, что в «салон Луначарских» он попал благодаря своему давнему знакомству с Натальей Розенель. Во всяком случае, их пути могли пересекаться. В 1919 году она училась на юридическом факультете и в театральной студии в Киеве. В начале 1920-х часто бывала в московских литературных кафе, неплохо знала Есенина и Шершеневича. В 1924 году Розенель и Луначарский проводили отпуск в Грузии. Словом, случаев познакомиться с Блюмкиным у нее имелось предостаточно.

Как бы там ни было, Блюмкин появлялся в квартире Луначарского. У него же он познакомился и с родственницами Натальи Розенель — ее племянницей, 22-летней Натальей Сац, и двоюродной сестрой — девятнадцатилетней балериной Большого театра Татьяной (Татой) Сац.

Они обе станут в будущем известными людьми. Наталья — первой в мире женщиной — оперным режиссером, Героем Социалистического Труда, народной артисткой СССР, лауреатом Государственной, Ленинской и других премий, создателем и руководителем первого в мире детского театра. А Татьяна — балетмейстером, режиссером-постановщиком цирковых шоу, хореографом, работавшим с известными советскими фигуристами. Но тогда, в 1925-м, обе они, похоже, заглядывались на «легендарного террориста».

О том, что Наталья Сац была знакома с «коллегами» и друзьями Блюмкина, она упоминает в своих мемуарах «Новеллы моей жизни», рассказывая, что бывала в знаменитом в 1920-е годы кафе «Стойло Пегаса» и водила дружбу с военными. «Я подружилась с выпускниками Академии Генерального штаба Брагинским, Бойцовым, Урицким[50], Петровским», — вспоминала она. Мемуары Наталья Сац писала в 1960-е, и упоминать среди своих знакомых Блюмкина она, конечно, не могла.

Ну а с Татьяной Сац у Блюмкина, похоже, был настоящий роман. Напомним, что именно в этом 1925 году он расстался с Татьяной Файнерман. Может быть, новая Татьяна и стала причиной этого разрыва. «В одном из московских частных архивов хранится пачка любовных посланий Якова, адресованных Тате, — сообщает историк Ярослав Леонтьев. — А. С. Велидов в устном разговоре сообщил, что при аресте Блюмкина у него были отобраны ответные письма Т. Сац». С 1955 по 1991 год Алексей Велидов работал преподавателем в Высшей школе КГБ, поэтому его свидетельство может заслуживать внимания. Вот только где сейчас эти письма?

Все, что говорилось выше, — более или менее правдоподобно. Перейдем теперь к легендам и прочим, мягко говоря, рассказам о роли Блюмкина в судьбах некоторых членов семьи Луначарского. В них «бесстрашный террорист» выглядит зловеще. А попросту говоря, убийцей.

Луначарский, сначала благосклонно относившийся к визитам соседа, затем якобы резко охладел к нему и запрещал своим молодым родственницам пускать его даже на порог. «Этот человек плохо кончит! — вроде бы говорил он. — Это авантюрист и убийца!» И, как гласит эта версия, нарком не ошибся.

У Натальи Сац была младшая сестра Нина. Она писала стихи. Нина трагически погибла — она была убита на пляже в Евпатории. Сегодня достаточно вбить в любом интернет-поисковике слова «Блюмкин и Нина Сац» и через считаные минуты можно получить результат. Вот такой, к примеру:

«Нина, тихая, кроткая девочка, влюбилась в Блюмкина с безоглядностью и самоотречением. Все ее стихи того времени, впоследствии изданные Натальей Сац, полны признаний в собственной „незаметности“ и „ничтожности“ на фоне величия и могущества ее избранника.

Некоторое время спустя она поехала на юг для свидания с Блюмкиным и была убита при загадочных обстоятельствах. Ее обнаружили задушенной на берегу моря. Виновных не нашли. Или Блюмкин сам свел с ней счеты, проболтавшись о чем-то важном, или кто-то предупреждал таким страшным образом самого Блюмкина о том, что его ждет.

Во всяком случае, в своих мемуарах „Новеллы моей жизни“ Наталья Сац отзывается о Блюмкине как о прямом виновнике гибели своей сестры (хотя нигде не называет его, поскольку в 1970-е на Блюмкина предпочтительнее было лишь намекать). Словом, гибель преследовала его и всех, с кем пересекался его путь».

Этот рассказ с теми или иными вариациями бродит по многочисленным интернет-публикациям, журнальным и газетным статьям и даже книгам, в которых излагается биография Блюмкина. Где и когда рассказ об этой истории появился впервые — уже трудно сказать, да это, наверное, и не так важно. Удивительно другое — авторы этой версии почему-то не замечают многочисленных и очевидных ее нелепостей.

Начнем с мемуаров Натальи Сац. Она пишет, что у Нины был роман с неким Серафимом, «странным человеком со странной биографией. Прежде — монах, потом — офицер, после — артист… В то время… он полностью изолировал себя от женщин, углубился в сочинения Платона. Его зеленые глаза напоминали тряское болото». Якобы этот самый Серафим и ждал Нину в числе других знакомых в доме ее матери — в Евпатории, рядом с маяком.

«Она шла, почти танцуя, улыбаясь солнцу, морю, встречным, — пишет Наталья Сац. — Ближе к маяку их становилось меньше и меньше. Вот подошел мужчина, предложил ей поднести чемоданчик. Вероятно, Нина ответила, что чемоданчик легкий, но мужчина сказал, что ему по пути, и некоторое время слушал Нинины рассказы о Москве, ее стихи, а потом толкнул в море и бросился бежать с ее чемоданчиком в руках. Нина выплыла, она плавала хорошо. Тогда страшный человек подумал, что Нина донесет на него, вернулся и задушил ее…

После того как бандит Петр Общих бросил тело Нины Сац на песке у моря, он пошел продавать ее вещи. Он открыл чемоданчик. Там оказалось: смена белья, маленькая подушка, умывальные принадлежности и тетрадь — черная, толстая, наполовину исписанная. Он швырнул тетрадь в сторону от дороги так же просто, как швырнул тело Нины в море. Несколько дней Нина лежала мертвая, никем не опознанная. Подруга думала, что она на маяке, на маяке считали, что она решила остаться в городе…»

В тетради были стихи, которые потом издала Наталья Сац, и несколько дневниковых записей, которые, впрочем, ключа к разгадке преступления не дали.

Сторонники версии «Блюмкин — убийца Нины» говорят, что под именем Серафима Наталья Сац как раз и вывела «бесстрашного террориста». Но даже если допустить это, то из книги не следует, что он имел отношение к убийству. Некий то ли бандит, то ли маньяк Петр Общих совершил это по явно криминальным соображениям. Обличители Блюмкина возражают, что рассказ о бандите — это художественный вымысел Натальи Сац, а на самом деле… Но никаких конкретных указаний на то, что «на самом деле» Блюмкин имел отношение к этому убийству, они привести не могут.

К тому же убийство Нины Сац произошло летом 1924 года. В это время Блюмкин то ли собирался, то ли уже был в Закавказье. В квартире Луначарского, где Блюмкин познакомился с его родственницами, он появился только год спустя. Теоретически, конечно, можно предположить, что это знакомство состоялось в 1924 году, после его возвращения из Палестины. Но тогда события должны были бы развиваться с небывалой скоростью.

У Блюмкина с Ниной должен был возникнуть роман, он должен был ей проболтаться о чем-то очень важном, испугаться, разработать план ее убийства, договориться с ней о встрече в Евпатории, свернуть туда по дороге на Кавказ (или приехать в Крым уже из Тифлиса), убить Нину и вернуться к месту службы либо в Москву, чтобы потом отправиться в Закавказье. Мягко говоря, сложно и нелепо.

Самое же непонятное в этой истории — почему «разоблачители» Блюмкина вдруг решили, что он имеется отношение к этому делу? Блюмкин, конечно, террорист, авантюрист, убийца и вообще личность далеко не образцовая, но то, что он еще и «убийца девушек» в буквальном смысле — это уже явный перебор. К тому же ничем не подкрепленный.

«Вскочил Блюмкин… и наганом со всего маху рукояткой в лицо!» Блюмкин как «убийца» Есенина

Но все-таки версия «Блюмкин — убийца Нины Сац» не так популярна, как другая история, в которой он тоже фигурирует в роли убийцы и в буквальном смысле изображается черными красками. «Черный чекист», «черный человек», «черный ангел смерти», «черная тень светлого человека» — это всё из публикаций о том, как Яков Блюмкин участвовал в убийстве или даже лично убивал своего друга, поэта Сергея Есенина.

По официальной версии трагической смерти Есенина, он покончил жизнь самоубийством 28 декабря 1925 года в ленинградской гостинице «Интернационал» (бывшей «Англетер») в состоянии глубокой депрессии. Несмотря на смутные слухи и отдельные намеки в мемуарной литературе о Есенине, эта версия в течение почти полувека практически не пересматривалась и не подвергалась сомнению. И только с 70-х годов прошлого века стала набирать обороты другая версия — о том, что поэта убили, а самоубийство инсценировали. Причем следы убийц вели в ОГПУ, а приказ они якобы получили от самых высокопоставленных советских руководителей. Фамилия Блюмкина занимает в этой версии едва ли не центральное место.

Мы не будем здесь анализировать аргументы сторонников обеих версий. Для нас в данном случае важно другое — как те, кто считает, что поэта убили, обосновывают появление в этой истории Блюмкина.

Одним из первых, кто начал доказывать факт убийства Есенина, был следователь Московского уголовного розыска, полковник милиции, писатель и журналист Эдуард Хлысталов, чьи книги и статьи получили наибольшую известность в 90-е годы прошлого века. В одной из его книг убийство поэта описано так: «Есенин был оглушен ударом канделябра, после чего его стали избивать ногами, сломав при этом три ребра, отбили почки и печень, били в пах, затем перерезали ему вены и мускулы, выстрелили в голову и повесили на трубе парового отопления. Очнувшись, висящий в петле с разорванными шейными позвонками, истекающий кровью Есенин пытался освободиться от нее, но силы оставили его».

В работах Хлысталова Блюмкин упоминается, но на его причастность к убийству Есенина автор скорее намекает. Его единомышленники пошли куда как дальше.

В конце 1990-х петербургский писатель Виктор Кузнецов издал книгу под названием «Тайна гибели Сергея Есенина», в которой Блюмкин уже открыто назван убийцей поэта. По версии Кузнецова, Есенин никогда не селился в «Интернационале» — «Англетере». Он утверждает, что в тот день, когда Есенин прибыл в Ленинград, Блюмкин, отлично знавший поэта, пригласил его в гостиницу, чтобы отпраздновать их встречу.

Есенин согласился, но по дороге был схвачен сотрудниками ОГПУ и помещен в подвал на проспекте Майорова, где его избивали четыре дня. Зачем? Чтобы завербовать. Допросы вел Блюмкин. По-видимому, утверждает Кузнецов, Есенин сопротивлялся и с силой толкнул Блюмкина, тот упал. Тогда другой чекист, Николай Леонтьев, выстрелил в поэта. А после этого Блюмкин ударил Есенина рукояткой револьвера в лоб. Затем тело перетащили по подвальному лабиринту в соседний «Англетер» и там повесили.

В качестве подтверждения своей версии Кузнецов выдвигает «кровавую» биографию Блюмкина и его сложные отношения с Есениным. Или вот такой еще аргумент:

«Выяснилось, Блюмкин был не только специалистом по „мокрым делам“, бичом врагов мировой революции, но и настоящим профессионалом по части подделки чужого почерка. В июле 1918 года, подготавливая покушение на германского посла Мирбаха, он искусно „изобразил“ в фальшивом мандате ВЧК подпись Ксенофонтова, секретаря Дзержинского. Лиха беда начало. Позже самодеятельный графолог и не такие „липы“ мастерил.

А. И. Солженицын, встречавшийся в лагере с зэком М. П. Якубовичем, в прошлом чекистом, передает в „Архипелаге ГУЛАГе“ его воспоминание: „…в конце 20-х годов под глубоким секретом рассказывал Якубовичу Блюмкин, что это он написал так называемое предсмертное письмо Савинкова, по заданию ГПУ. Оказывается, когда Савинков был в заключении, Блюмкин был постоянно допущенное к нему в камеру лицо — он ‘развлекал’ его вечерами. <…> Это и помогло Блюмкину войти в манеру речи и мысли Савинкова, в круг его последних мыслей“.

После суда Борис Савинков „послал“ за границу революционерам-эмигрантам открытые письма, в которых призывал их прекратить безнадежную борьбу с большевизмом. Многие адресаты, и даже „охотник за шпионами“ и разоблачитель Азефа Владимир Бурцев, поверили в это раскаяние. Они не подозревали, что фальшивки сочинил и лично „нарисовал“ Блюмкин. В мае 1925 года гэпэушники выбросили Савинкова из не огражденного окна камеры во внутренний двор лубянской тюрьмы. Официально самоубийство объяснили пессимистическим настроением политического банкрота. Блюмкин на этот счет даже подделал прощальное письмо контрреволюционера — да так ловко, что в него опять-таки поверили.

Как знать, не рук ли Блюмкина опубликованное в „Красной газете“ стихотворение „До свиданья, друг мой, до свиданья…“, которое якобы написал Есенин, уйдя из жизни, как красиво выразится Троцкий „…без крикливой обиды, без позы протеста, — не хлопнув дверью, а тихо призакрыв ее рукою, из которой сочилась кровь“?..

Если Блюмкину было по силам овладеть буквой и духом савинковских писем, очевидно, ему не составляло большого труда начертать восемь „есенинских“ строк „до свиданья…“».

Вот эти всем известные стихи:

От себя добавим — если это мог написать Блюмкин, то как минимум в его поэтических талантах сомневаться не приходится. Странно только, что при таких выдающихся способностях никакие другие его стихи до наших дней не дошли.

Сторонники версии об убийстве Есенина часто расходятся в том, как именно оно происходило. Профессор патологической физиологии Федор Морохов: «Он был удушен, скорее всего, подушкой». Поэт Иван Лысцов: «На голове пробоина треугольной формы, которая могла быть нанесена лишь тяжелым металлическим предметом». Автор романа «Есенин» Виталий Безруков (отец известного актера Сергея Безрукова) описывает сцену убийства так ярко, как будто сам ее видел:

«Дверь отворилась, не скрипнув, петли, видать, смазали заранее, и в номер вошел Блюмкин, за ним гэпэушник и тот подсадной „белый офицер“, что был с Есениным в камере на Лубянке. Он запер дверь за собой. Увидал Блюмкина Есенин — сердце его зашлось в смертельной тоске. Крикнул он в отчаянье: „Черный человек! Черный человек!“ — и швырнул в морду его гармонь русскую. Упал на пол Блюмкин…

Двое других разом навалились на одного Есенина, усадили на стул, удавку на шею накинули. Хрипит Есенин, правой рукой вцепился в веревку. Вскочил Блюмкин… и наганом со всего маху рукояткой в лицо! Еще! Еще! Один бьет, двое держат! Глаз вытек! Переносица проломлена! Обмяк поэт, затих».

«Для меня неоспоримый факт, что Есенина убили», — заявил автор в одном из газетных интервью. В 2005 году, к восьмидесятилетию смерти Есенина, по телевидению был показан сериал «Есенин» по роману Безрукова. Есенина в нем сыграл Сергей Безруков, а Блюмкина — Гоша Куценко. Кстати, большинство рецензий на фильм были, мягко говоря, отрицательными.

Итак, допустим, что Есенина убил Блюмкин. Или, по крайней мере, участвовал в убийстве поэта. Естественно, возникает вопрос: зачем Блюмкину или чекистам надо было его убивать, а потом имитировать самоубийство? Послушаем сторонников этой версии.

Объяснения, в общем, похожие. Например, такое (голос из Интернета): «Он был убит… за проявление в те времена в своем творчестве патриотизма к России и своему народу… В условиях, когда Российская империя была захвачена осенью 1917 года двумя группами приезжих из-за рубежа профессиональных революционеров-политтехнологов (поезд из Европы во главе с Бланком-Лениным и корабль из Америки во главе с Бронштейном-Троцким), — проявление русским поэтом патриотизма, бесспорно, — очень раздражало новую власть».

Виктор Кузнецов называет две причины убийства Есенина: он воплощал дух русской нации, и он стал фактически контрреволюционером. В своей поэме «Страна негодяев» он очень зло изобразил Троцкого. А тут еще и политические дела у Льва Давидовича пошли из рук вон плохо. «И вот вчерашний вождь революции оказался близок к опале, — пишет Виктор Кузнецов. — Ну и ему нужно было на кого-то выплеснуть всю эту негативную энергию. Конечно, на Есенина».

Версия поэта и литератора Игоря Евсина — более развернутая. Надо, впрочем, отдать ему должное — он уточняет, что это его «авторская гипотеза»:

«Не стал Есенин трубадуром революции, к чему его лично призывали большевистские вожди — Троцкий, Дзержинский, Калинин. И здесь, касаясь темы разрыва Есенина с большевиками-интернационалистами, необходимо отметить принадлежность некоторых тогдашних руководителей советской России к масонам. И, в частности, Льва Троцкого (Лейбу Бронштейна), который официально состоял в масонской организации и имел высокое посвящение…

Троцкий всячески обласкивал Есенина, пытаясь сделать его трубадуром революции и проводником масонской идеи о необходимости перевоспитания русского человека в духе марксистско-коммунистических идей. На что великий русский поэт неизменно отвечал отказом. „Я — Божья дудка“, — говорил он Троцкому…

Несомненно, что именно под большевистским влиянием были написаны кощунственные революционные поэмы Сергея Есенина, направленные против Бога.

Однако с детства воспитанный в православии, Есенин ПРЕОДОЛЕЛ это влияние и пришел к убеждению, что без Бога он ничто…

Перешагнув через свою гордыню, он встает на путь духовного обновления, преодолевая свои идейные заблуждения.

В разговорах, и особенно в стихотворении „Послание ‘Евангелисту’ Демьяну“, Есенин открыто исповедовал православную веру. Кроме того, он распустил масонский „Орден имажинистов“, а масона высокого посвящения Льва Троцкого в своей поэме „Страна негодяев“ описал как мерзкого красного комиссара, еврея, приехавшего в Россию, чтобы православные церкви превратить в „места отхожие“.

Всего этого троцкисты поэту не простили и убили его как защитника самобытной русской культуры…

Итак, есть некие основания полагать, что великий поэт был убит масонами за то, что воспевал православный русский народ и ненавидел интернационализм, насаждаемый в России».

Фактически ритуальное убийство русского поэта чекистами по приказу одного из вождей революции — это, конечно, сильное предположение. Однако его авторы игнорируют некоторые детали, в которых, как известно, и кроется дьявол. Ну, прежде всего Троцкий в конце 1925 года вряд ли мог что-то приказывать чекистам. Тогда он уже находился в глубокой опале и никакого влияния на тогдашних «силовиков» не имел.

Конечно, можно предположить, что группа чекистов-троцкистов во главе с Блюмкиным могла бы расправиться с Есениным неофициально, по просьбе своего «духовного вождя». Но это была бы крайне рискованная операция. В случае провала — все нити точно привели бы к Троцкому, что означало бы полный его крах как политика и революционера. Троцкий был кем угодно, но только не дураком, и вряд ли пошел бы на такой риск в момент, когда приближался новый этап схватки за власть в партии.

Если бы ему нужно было «убрать» Есенина, он наверняка нашел бы повод его расстрелять или изолировать еще раньше и без лишних трудов. Сотни расстрелянных или оказавшихся в концлагерях при его непосредственном участии — тому пример. Зачем нужны были все эти сложности с имитацией самоубийства? Только потому, что Есенин — великий русский поэт? Но когда большевиков это останавливало?

Реальность состоит в том, что у Троцкого с Есениным были сложные, но в целом весьма неплохие отношения. Сторонники версии «Троцкий — заказчик убийства русского поэта» утверждают, что Есенина всячески обласкивали, но обласкать так и не смогли, и любят приводить слова Есенина, сказанные в Берлине: «Не поеду в Москву… пока Россией правит Лейба Бронштейн. Он не должен править».

Возможно, что-то подобное он действительно говорил. Но говорил и другое. Сохранилось немало свидетельств, когда Есенин отзывался о «демоне революции» более чем положительно. Его друг поэт Вольф Эрлих, которому Есенин по официальной версии передал свои предсмертные стихи, приводит такие есенинские слова: «Знаешь, есть один человек… Тот, если захочет высечь меня, так я сам штаны сниму и сам лягу! Ей-Богу, лягу! Знаешь — кто? — Он снижает голос до шепота: — Троцкий…»

Но даже если Эрлих неспроста приводит эти слова в воспоминаниях (он тоже под подозрением у сторонников версии убийства) или же сам Есенин с крестьянской лукавинкой и смёткой пытался так «отмазать» очередное свое «хулиганство», понимая, что его «покаянное высказывание» неизбежно дойдет до Троцкого, есть ведь еще и стихи. В 1924 году Есенин писал в поэме «Песнь о великом походе»:

«Непредвзятый анализ взаимоотношений Есенина и Троцкого ясно показывает: никаких мотивов для криминала нет, — считает литератор и историк Александр Говорков. — На „убийцу“ поэта Троцкий не только не „тянет“, но, мало того, именно он выглядит главным покровителем Сергея Есенина». Вполне вероятно, что Троцкого увлекала роль покровителя известного поэта (а вместе и льстила самолюбию) — он всегда искал публичной популярности, как мы уже видели в истории с музеем.

Сохранился любопытный документ. Буквально за два месяца до гибели Есенина, 25 октября 1925 года, один из ближайших сподвижников Троцкого, только что назначенный полпредом СССР во Франции Христиан Раковский написал записку Дзержинскому — с просьбой помочь «спасти жизнь известного поэта Есенина, несомненно, самого талантливого поэта в нашем Союзе». По словам Раковского, Есенин был болен туберкулезом, но «вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному воздействию». «Мы решили, что единственное еще остается средство заставить его лечиться — это Вы, — писал Раковский. — Пригласите его к себе и проберите хорошенько и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который бы не давал ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости». Дзержинский оставил на записке пометку для своего секретаря: «Т. Герсон. М. б., Вы могли бы заняться. Ф. Д.».

Впрочем, при желании эта записка тоже может служить «подтверждением» версии убийства Есенина чекистами — мол, решили заставить его уехать в санаториум «с товарищем из ГПУ», чтобы изолировать от общественности, Есенин сопротивлялся, и его случайно или намеренно убили. А кто уговаривал его «ехать в санаториум»? Ну, конечно же, Блюмкин.

На смерть поэта Троцкий откликнулся статьей в газете «Правда»:

К Троцкому можно относиться как угодно, но в литературном чутье и слоге «демону революции» не откажешь.

Для сравнения любопытно привести оценку поэзии Есенина Николаем Бухариным. «С легкой руки Сергея Есенина, — писал Бухарин в „Правде“ 12 января 1927 года, — этой „последней моды“ дня, у нас расползлось по всей литературе, включая и пролетарскую, жирное пятно от этих самых „истинно русских“ блинов. Между тем есенинщина — это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания, явление нашего литературного дня».

Есть, конечно, и более «материалистические» объяснения «убийства поэта чекистами». Одно из них состоит в том, что Есенин случайно вмешался в «большую политику». Другими словами — в борьбу за власть в партии между Сталиным и его противниками: Троцким, Каменевым, Зиновьевым.

Сторонники этой версии выводят ее из эпизода, который вроде бы произошел 23 декабря 1925 года, то есть накануне рокового отъезда Есенина в Ленинград.

В этот день Есенин встретил в редакции Госиздата прозаика Александра Тарасова-Родионова. Вместе они пошли в пивную. И там, согласно воспоминаниям последнего, Есенин ему сказал: «Я очень люблю Троцкого… уверяю тебя, очень люблю. А вот Каменева… не люблю. Подумаешь, вождь. А ты знаешь, когда Михаил отрекся от престола, он ему благодарственную телеграмму закатил за это самое из Иркутска… Телеграмма-то эта, где он мелким бесом семенит перед Михаилом, она, друг милый, у меня».

Речь шла о приветственной телеграмме «первому гражданину свободной России», которую Лев Каменев вроде бы отправил в марте 1917 года из Ачинска, где находился в ссылке, великому князю Михаилу — после того, как тот отрекся от престола[51].

Далее, по мнению авторов этой версии, Тарасов-Родионов, будучи сторонником троцкистско-зиновьевской оппозиции, оперативно сообщил кому-то в окружении лидеров оппозиции о том, что у Есенина имеется серьезный компромат на Каменева. Так что в Ленинграде поэта ждала уже группа во главе с Блюмкиным. Они потребовали отдать телеграмму. Есенин отказался — у него ее, скорее всего, и не было. Завязалась драка, в ходе которой поэта убили (возможно, случайно). Чтобы замести следы, убийцы инсценировали самоубийство.

Забежим немного вперед. Сценка — из стенограммы — на VII расширенном пленуме Исполкома Коминтерна (22 ноября — 16 декабря 1926 года). Разногласия между Сталиным и Троцким, Зиновьевым и Каменевым уже в самом разгаре. И Сталин припоминает давние события (которые еще в 1917 году описывали буржуазные газеты и тогда же опровергала «Правда»):

«Дело происходило в городе Ачинске в 1917 году, после Февральской революции, где я был ссыльным вместе с тов. Каменевым. Был банкет или митинг, я не помню хорошо, и вот на этом собрании несколько граждан вместе с тов. Каменевым послали на имя Михаила Романова… (Каменев с места: „Признайся, что лжешь, признайся, что лжешь!“).

Молчите, Каменев. (Каменев: „Признаёшь, что лжешь?“). Каменев, молчите, а то будет хуже. (Председательствующий Тельман призывает к порядку Каменева).

Телеграмма на имя Романова как первого гражданина России была послана несколькими купцами и тов. Каменевым. Я узнал на другой день об этом от самого т. Каменева, который зашел ко мне и сказал, что допустил глупость (Каменев с места: „Врешь, никогда тебе ничего подобного не говорил“).

Так как тов. Каменев здесь пытается уже слабее опровергать то, что является фактом, вы мне разрешите собрать подписи участников апрельской конференции, тех, кто настаивал на исключении тов. Каменева из ЦК из-за этой телеграммы (Троцкий с места: „Только не хватает подписи Ленина“). Тов. Троцкий, молчали бы вы! (Троцкий: „Не пугайте, не пугайте…“) Вы идете против правды, а правды вы должны бояться (Троцкий: „Это сталинская правда, это грубость и нелояльность“)».

Допустим, телеграмма в самом деле существовала. Как она могла оказаться у Есенина? В чем можно согласиться с авторами этой гипотезы, так это в том, что никакой телеграммы у него, конечно, не было. Скорее всего, — если действительно имел место его разговор с Тарасовым-Родионовым, — он просто сболтнул о ней «по пьяному делу». Слухи о телеграмме Каменева ходили давно, так что Есенин вполне мог слышать или читать в газетах об этой истории.

Вину за «убийство Есенина из-за телеграммы» сторонники этой гипотезы почему-то возлагают на Каменева, хотя, если уж на то пошло, с еще большей вероятностью это могли бы сделать и люди Сталина — чтобы заполучить компромат на одного из лидеров оппозиции. К тому же ОГПУ подчинялось именно Сталину, а не Каменеву. Есть, правда, и другая разновидность этой гипотезы — операцию устроил все тот же «демон» — союзник Каменева по оппозиции Троцкий (понятно — кто же пойдет обыскивать и убивать Есенина ради какого-то безвольного интеллигента Каменева?).

Однако дело в том, что в конце 1925 года Троцкий и Зиновьев с Каменевым еще не были союзниками. Троцкий довольно злорадно наблюдал, как его недавних противников теперь громят на XIV съезде партии в Москве. Есенин погиб как раз во время съезда, когда, думается, ни Сталину, ни Каменеву было совсем не до того, чтобы организовывать какие-то спецоперации и направлять боевиков к Есенину. Имелись у них дела и поважнее.

Следует заметить, что сценка с телеграммой на пленуме в 1926 году стала лишь крохотным эпизодом в борьбе за власть, о котором вскоре просто забыли. Сталин разгромил троцкистско-зиновьевскую оппозицию и без такого «убойного» компромата, как телеграмма.

Что же касается Блюмкина, то, называя вещи своими именами, к версиям об убийстве Есенина он просто притянут за уши. Нет никаких весомых свидетельств того, что он вообще находился в это время в Ленинграде.

Вероятно, авторы ввели его в свои гипотезы по двум причинам. Во-первых, он работал с Троцким и восхищался им, а значит, по их логике, мог выполнить и любую щекотливую просьбу своего кумира. Во-вторых, фигура Блюмкина давно уже превратилась в этакую раскрученную торговую марку «абсолютного зла», и если уж нужен кто-то на роль злодея-убийцы, то кого же взять, как не Блюмкина. Версия сразу приобретает некую убедительность. Ведь ему что посла Мирбаха грохнуть, что бывшего друга поэта Есенина «наганом со всего маху рукояткой в лицо!».

«Контакт с Шамбалой способен вывести человечество из кровавого тупика…» Блюмкин как «искатель Шамбалы»

Легенды о деятельности Блюмкина в 1925–1926 годах весьма разносторонни. Согласно им он не только убивал поэтов и девушек, но участвовал в довольно экзотических чекистских операциях.

Одна из них уже упоминалась. По утверждению Александра Солженицына, Блюмкин участвовал в «разработке» Бориса Савинкова, а когда того якобы убили сотрудники ОГПУ — 7 мая 1925 года выбросили из окна, — то подделал его предсмертное письмо. Оно было использовано для подтверждения версии о самоубийстве Савинкова, который будто бы разочаровался в своей жизни и в своей борьбе.

В некоторых публикациях в Интернете можно встретить утверждение, что Блюмкин был подсажен в качестве «наседки» в камеру британского разведчика Сиднея Рейли. Его, как и Савинкова, чекисты смогли заманить в Россию для встречи с членами подпольной монархической организации в ходе операции «Трест»[52]. Рейли был арестован, а в тот день, когда он должен был возвращаться через границу в Финляндию, чекисты устроили на границе перестрелку и сымитировали гибель разведчика. По другую сторону кордона всё это видели и поверили в то, что Рейли убит, тогда как он сидел на Лубянке.

Сидней Рейли (он же Шломо, или Георгий Розенблюм) родился в Одессе. И хотя он был на 27 лет старше Блюмкина, у них наверняка нашлись бы общие темы для разговоров. Кроме того, что оба жили в одном городе, они были в некотором смысле коллегами. Легенда гласит, что Блюмкин постепенно подводил Рейли к мысли о сотрудничестве с советской разведкой, тем более что положение английского шпиона было тяжелым — для всего мира он был убит на границе, и советские газеты сообщили об этом.

По официальной версии, Рейли согласился на сотрудничество, дал нужные показания, но это его не спасло. 5 ноября 1925 года чекисты вывезли его будто бы на прогулку в Сокольники. По дороге у них якобы сломалась машина, они предложили Рейли пройтись и тут же пристрелили его. Труп закопали во дворике для прогулок внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке.

Участие Блюмкина в этой операции, разумеется, тоже не подтверждено никакими документами. Во всяком случае, известными историкам.

Одной из самых распространенных легенд об операциях, в которых участвовал Яков Блюмкин, стали рассказы о его таинственной поездке в Тибет, где вместе с экспедицией известного русского художника, философа и общественного деятеля Николая Рериха он якобы искал страну всеобщего счастья, высшей мудрости и абсолютной справедливости — легендарную Шамбалу, чтобы установить контакт с ней советского правительства.

У этой версии есть конкретный автор — писатель Олег Шишкин. Осенью 1994 года он опубликовал несколько статей, в которых утверждал, что Николай Рерих был агентом ОГПУ и его экспедиция в Тибет носила разведывательный характер. Позже Олег Шишкин выпустил книгу «Битва за Гималаи. НКВД: магия и шпионаж». В работах Шишкина фигура Блюмкина занимает важное место — он, по данным автора, находился в составе экспедиция Рериха под видом монгольского ламы и должен был выполнить задание особой важности.

Версия Шишкина весьма любопытна и заслуживает того, чтобы рассказать о ней подробнее, сопроводив ее некоторыми дополнительными фактами.

Итак, осенью 1918 года Блюмкин, который скрывался в Петрограде под именем Константина Владимирова, познакомился с мистиком, оккультистом, биологом, писателем и философом Александром Барченко. Барченко еще до революции занимался хиромантией, спиритизмом, астрологией, а вместе с тем — исследованиями функционирования человеческого мозга, гипнозом и т. д.

Прошло шесть лет, и Владимиров (он же Блюмкин), уже имевший определенное влияние в ОГПУ, сообщил Барченко, что его работа представляет огромный интерес для «органов», и предложил написать о своих исследованиях самому Дзержинскому. Барченко написал, и его письмо передал адресату тот же Блюмкин. Дзержинский одобрил идею привлечения Барченко к работе «органов», и вскоре с ним встретился заместитель начальника Секретного отдела ОГПУ Агранов, а затем и начальник Спецотдела Глеб Бокий.

Глеб Бокий был человеком весьма интересным — старый партиец, большевик, из старинной интеллигентной семьи, большой любитель и знаток музыки. Зять Бокия, писатель Лев Разгон (сам три года прослуживший в Спецотделе, а затем долгие годы просидевший в сталинских лагерях) в воспоминаниях «Плен в своем отечестве» изобразил его человеком со странностями, но в целом довольно положительно: «…он никогда никому не пожимал руки, отказывался от всех привилегий своего положения: дачи, курортов и проч. <…> Жил с женой и старшей дочерью в крошечной трехкомнатной квартире, родные и знакомые даже не могли подумать о том, чтобы воспользоваться для своих надобностей его казенной машиной. Зимой и летом ходил в плаще и мятой фуражке…»

При всем этом Глеб Бокий был одним из руководителей «красного террора» в Петрограде в 1918 году, именно по его инициативе были созданы первые концлагеря в Советской России. Пароход, доставлявший в Соловецкий лагерь новых заключенных, тоже был назван «Глеб Бокий». Однажды на этом пароходе на Соловки прибыл сам чекист. По этому случаю театральная группа зэков, выступавшая перед высоким начальством, исполнила такую песенку:

Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» писал, что в этом месте начальство смеялось и аплодировало. Знал бы Бокий, что для него все кончится куда как хуже…

Бокий пользовался доверием Ленина, который лично утвердил его руководителем Спецотдела. Отдел занимался секретными и необычными по тем временам делами — радиотехнической разведкой, выявлением вражеских передатчиков, криптографией.

Чекист Георгий Агабеков, сбежавший позже на Запад, рассказал в мемуарах об одном курьезном случае. Однажды были перехвачены сообщения с неизвестным шифром. Как только этот код попал в криптографическое отделение, он был мгновенно прочтен — составить такой шифр мог учащийся 8-го класса. Один из двух источников сигналов был передвижным, и в первые же минуты стало ясно, кто посылал многочисленные сообщения: «Пришлите, пожалуйста, еще ящик водки». Отправителем шифровок был один из руководителей ОГПУ Генрих Ягода, «развлекавшийся на теплоходе с женой сына Максима Горького». Бокий решил пошутить и поступил в соответствии с инструкцией: информация была передана в Особый отдел, начальником которого являлся сам Ягода, и без промедления из ворот здания на Лубянке выехала пеленгационная машина, а за ней «воронок» с вооруженной группой захвата. Вскоре особисты уже ломились в дверь «базы», откуда уходили спиртные напитки на теплоход, плывший по Москве-реке. Обитатели «базы» отвечали на угрозы группы захвата резким тоном, и дело едва не кончилось перестрелкой между сотрудниками.

О другом курьезном случае поведал сам Бокий. Как-то он сказал заместителю наркома иностранных дел Литвинову, что у того плохо охраняется комната, где находится сейф с секретными документами. «Литвинов расхохотался, — рассказывал Бокий, — и тогда я предложил ему пари на бутылку французского коньяка, что я у него документы из сейфа выкраду. Ударили по рукам. После этого он поставил у дверей комнаты, которая раньше не охранялась, часового. Ну, все равно, конечно, мои люди залезли в комнату, вскрыли сейф и забрали документы. Я посылаю документы Литвинову и пишу ему, чтобы прислал проигранный коньяк. И представьте себе: на другой день мне звонит Ленин и говорит, что к нему поступила жалоба Литвинова, что я взломал его сейф…»

В отделе Бокия было и секретное отделение, которое занималось изучением различных «непознанных явлений». Александра Барченко привлекли к работе в качестве эксперта по психологии и парапсихологии. Под эгидой Спецотдела работала и секретная нейроэнергетическая лаборатория Барченко, расположившаяся в здании Политехнического музея.

В конце 1924 года Барченко предложил Бокию установить контакт с Шамбалой — страной высшей мудрости. Он был убежден, что такой контакт «способен вывести человечество из кровавого тупика безумия, той ожесточенной борьбы, в котором оно безнадежно тонет… Ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти… где сохраняются остатки знаний и опыта того общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное».

Контакт с Шамбалой, по мнению Барченко, могут устанавливать люди, достигшие нравственного совершенства, которые смогут заглушить свои временные социальные противоречия. Таких людей должна была «воспитывать» созданная по инициативе Барченко тайная мистическая организация «Единое Трудовое Братство». В нее вступили Бокий, замнаркома иностранных дел Борис Стомоняков, кандидат, а потом член ЦК ВКП(б) Иван Москвин, несколько влиятельных чекистов и др.

Летом 1925 года началась подготовка экспедиции в Шамбалу. Эту идею одобрило руководство ОГПУ. Начальником экспедиции должен был стать Барченко, а комиссаром — Владимиров (Блюмкин). Помимо главной цели перед экспедицией ставились и разведывательные задачи.

Подготовка шла в условиях строжайшей конспирации — особенно по отношению к англичанам и китайцам, через районы влияния которых должна была пройти экспедиция. По утверждению Олега Шишкина, именно по этой причине Блюмкина официально перевели в Наркомат торговли и посылали от этого ведомства в командировки по стране. Однако это было лишь прикрытием.

Дзержинский тоже был сторонником экспедиции. По его распоряжению на ее нужды выделялась огромная сумма — 100 тысяч золотых рублей (600 тысяч долларов по тогдашнему курсу). Но в самый последний момент экспедиция сорвалась.

Причина этого крылась якобы в бюрократических склоках между руководителями ОГПУ и Наркомата иностранных дел. Вроде бы Чичерин, нарком иностранных дел, решил посоветоваться по этому вопросу с начальником ИНО ОГПУ Трилиссером, и оказалось, что тот ничего не знал о том, что экспедиция вот-вот отправится в путь. Трилиссер разозлился и рассказал обо всем сопернику Бокия — Ягоде. Вместе они убедили Чичерина в ее нежелательности и даже опасности для страны. 1 августа 1925 года Чичерин «наложил вето» на проект экспедиции в Шамбалу.

Однако история на этом не закончилась. Бокий и Барченко решили все-таки отправить в Шамбалу хотя бы одного человека. Им был Яков Блюмкин.

С 1923 года по Центральной Азии продвигалась экспедиция художника и философа Николая Рериха. Она так и называлась — «Центрально-Азиатская», и продолжалась, с перерывами, до 1928 года.

До сих пор ведутся ожесточенные споры о ее целях. Официально экспедиция была заявлена как «научно-художественная», но существуют и другие версии. То ли Рерих и его спутники искали место для основания «Новой страны», в которой возможно было бы объединить буддизм и коммунизм и на этой основе построить государство всеобщей справедливости. То ли Рерих собирался предложить Далай-ламе создать «орден Западных буддистов» и сам хотел стать Далай-ламой Запада.

Есть версия, что экспедиция искала Шамбалу. И, наконец, существуют предположения о том, что экспедиция была связана с ОГПУ и выполняла политические и разведывательные задачи. Один из первых авторов этой версии — все тот же Олег Шишкин.

Во время Октябрьской революции Рерих находился на лечении в Финляндии. В Россию он не вернулся. Однако позже его отношение к большевикам начало меняться в лучшую сторону. Согласно версии о связи Рериха и ОГПУ он был завербован советской разведкой и его экспедицию снарядили и подготовили на советские деньги. Но для чего это было нужно Москве?

На это тоже есть ответ — якобы цель экспедиции состояла в свержении в Тибете Далай-ламы XIII. Он добился независимости Тибета и пригласил для модернизации армии англичан, что, естественно, не устраивало советское руководство. Был разработан план — организовать в Тибете беспорядки, сместить Далай-ламу и нанести удар по английскому влиянию в Центральной Азии.

По утверждению Олега Шишкина, Блюмкин присоединился к экспедиции Рериха 17 сентября 1925 года под видом монгольского ламы. Он то ехал верхом вместе с караваном, то исчезал на несколько дней. Однажды Рерих обнаружил, что лама прекрасно говорит по-русски, и сделал об этом запись в своем дневнике. «Лама Блюмкин» прошел с экспедицией часть Британской Индии и Западный Китай. В городе Урумчи местный губернатор выдал экспедиции паспорт до Пекина с фотографиями участников. Шишкин утверждает, что один из них — Блюмкин.

В июне 1926 года Рерих и его жена Елена прибыли в Москву. Они привезли с собой и передали советскому правительству так называемое «Послание Махатм»[53] и ларец с гималайской землей — для возложения ее «на могилу брата нашего, Махатмы Ленина». Текст послания гласил:

«На Гималаях мы знаем совершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверия. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили Землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлемости материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотою. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения домов Общего Блага! Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, также мы признали своевременность Вашего движения и посылаем Вам всю нашу помощь, утверждая единение Азии! Знаем, многие построения свершатся в годах 28–31–36. Привет всем, ищущим общего блага!»

Рерих предлагал Советам свою программу переустройства Азии на основе соединения коммунизма с буддизмом. «Европа, — считал он, — будет потрясена союзом буддизма с ленинизмом». По данным Олега Шишкина, встречу Рериха с наркомом Луначарским устраивал именно Блюмкин. Однако к экспедиции Рериха и возможной роли Блюмкина в ней мы вернемся чуть позже.

Так выглядит версия о причастности Блюмкина к поискам Шамбалы, которыми занималось ОГПУ в 20-е годы прошлого века. Что можно сказать о ней? По нашему мнению — это довольно любопытная смесь правды, полуправды, легенд и откровенных фантазий автора.

Все, что касается Спецотдела, Бокия, Барченко, «Единого Трудового Братства» и интереса чекистов к Шамбале, исследованиям мозга и другим подобным вещам, — очень похоже на правду. Александр Барченко был арестован в мае 1937 года и приговорен к расстрелу в апреле 1938-го по обвинению в создании «масонской контрреволюционной террористической организации „Единое трудовое братство“ и шпионаже в пользу Англии». Во время репрессий конца 1930-х были расстреляны и другие члены «Единого Трудового Братства». Глеб Бокий — 15 ноября 1937 года.

История создания «Трудового Братства», отношений с Бокием и другими сотрудниками ОГПУ рассказана самим Александром Барченко на допросах. Конечно, нельзя исключать, что в его рассказах есть какая-то доля вымысла, внесенного, возможно, под давлением чекистов — чтобы «раскрасить» показания арестованного оккультиста. Тем не менее протоколы допросов Барченко являются историческим документом (они, кстати, уже не раз публиковались).

Подготовка экспедиции в Шамбалу тоже, судя по всему, имела место. Почему она была отменена — действительно ли из-за склок внутри советской бюрократии или по каким-то другим причинам — вопрос уже другой.

Но какое отношение к этой истории имеет Блюмкин?

В протоколах его фамилия ни разу не упоминается. Как уже говорилось, Олег Шишкин считает, что Блюмкин — это некто Владимиров, о котором Барченко действительно говорит. Но почему Шишкин так решил?

Владимиров вместе с другими чекистами, Отто, Риксом и Шварцем, познакомился с Барченко в Петрограде в 1918 году. Знакомство произошло так: Барченко вызвали в ЧК на допрос, а там вышеозначенные чекисты вдруг заинтересовались его исследованиями и попросили разрешения посещать его лекции. Скорее всего, это было сделано исходя из «оперативных целей».

Как писал сам Блюмкин, он в это самое время скрывался в Гатчине, рядом с Петроградом. Шишкин же прозрачно намекает на то, что Блюмкин совершил покушение на Мирбаха по указанию Дзержинского (а возможно, и Ленина) и что на самом деле после этого он вовсе не скрывался, а был направлен Дзержинским на работу в Петроградскую ЧК под фамилией Владимиров. Отсюда вывод — именно Блюмкин установил связь с Барченко.

В общем, получается довольно интригующая история. Если бы не одно «но». Константин Константинович Владимиров — это реально существовавший человек, который никакого отношения к Якову Блюмкину никогда не имел. Хотя не менее загадочная и любопытная личность, чем наш герой. Его биография стоит того, чтобы сказать о ней несколько слов. А заодно и показать, что Блюмкин — это не Владимиров.

Константин Владимиров родился в 1883 году в Пернове (современный эстонский город Пярну). В 17 лет уехал в Петербург. Хотел изучать медицину, но по каким-то причинам это ему не удалось, и он служил в конторах различных предприятий и обществ. Пробовал заниматься живописью и писать стихи. Но известности достиг совсем в другой области — в графологии.

Владимиров утверждал, что по почерку он определял не только характер его обладателя, но и мог предсказывать его будущее. Он также увлекался астрологией, йогой, магизмом и прочими модными в начале XX века вещами. Затем пришла очередь телепатии, гипноза, ясновидения. В определенных кругах он приобрел немалую известность.

Владимиров собрал большую коллекцию автографов. Как отмечает историк Александр Андреев в книге «Время Шамбалы», круг его петербургских знакомых был необычайно широк и включал в себя немало представителей литературно-художественного мира. Начинающий поэт Сергей Есенин, например, в письме благодарил Владимирова за верную характеристику его творчества — «в период моего духовного преломления». А вот записка от художника Александра Бенуа:

«Дорогой Константин Константинович. Простите, что так задержал Ваши книги — уж очень тяжело расставаться с ними. И примите мою самую глубокую душевную благодарность за предоставленную мне возможность — почерпать из таких источников! Очень хотел бы повидать Вас — и боюсь отнять у Вас драгоценное время.

Искренне уважающий Вас, А. Бенуа».

В 1916 году в заметке «Что такое графология?», опубликованной в журнале «Дамский мир», Владимиров писал:

«Почерк — это фотография душевных волнений, это кинематографическая лента всех переживаний в известный срок.

Изучив почерки всех национальностей, я впервые являюсь пионером в области исследования индивидуальных и интеллектуальных особенностей почерка. <…> Для моей графологии нет тайны. Только по одному почерку я могу констатировать, в каком состоянии субъект писал письмо, его темперамент, температуру, болезни и физиологические страдания… я могу описать его национальность, пол, характер, талант, способности, нравственные устои и облик, недостатки, привычки, аномалии и дефекты физической натуры, рост, походку, лета, цвет волос, глаз, кожи и т. п. <…>».

Революция круто изменила его жизнь. Холод, голод, а может быть, и страх за себя и свою семью заставили его устроиться на работу следователем в Петроградскую ЧК, на Гороховую улицу, 2.

Он, в частности, вел дело двух английских офицеров — Гарольда Рейнера и Джефри Гарри Тернера, обвинявшихся «в заговоре и в покушении» на Урицкого, председателя Петроградской ЧК, между мартом и августом 1918 года. Оба были приговорены к расстрелу, хотя Тернер «успел» до этого умереть от тифа в тюремной больнице.

Тогда с Владимировым произошел случай, сыгравший в его жизни поистине роковую роль. Однажды к нему в ЧК пришла супруга Тернера, эстонка Фрида Лесман, чтобы узнать о судьбе мужа. Позднее еще раз встретились на улице. В общем, получилось так, что у них возник роман. Он продолжался до тех пор, пока в апреле 1919 года Лесман не сбежала в Финляндию. Этот роман ему еще припомнят…

Позже Владимиров рассказывал следователю ОГПУ: «Работал на Гороховой, 2, до февраля 1919-го. С Гороховой, 2, меня уволили. Точно причин моего увольнения я не знаю… В сентябре 1919-го я вновь поступил в ЧК на Гороховую, 2, где занимал должность полит, уполномоченного. Прослужил там до конца 1920 г. и был уволен из-за личной неприязни тов. Комарова, тогдашнего председателя ЧК».

Владимиров и Барченко познакомились в 1918 году. Идея экспедиции в Тибет, видимо, вдохновила графолога. По предположению Александра Андреева, в мае 1920 года он, возможно, возил проект Барченко в Москву — в ВЧК. Но если так, то тогда этой идеей не особо заинтересовались «наверху».

О втором появлении Владимирова у Барченко известно из показаний последнего — это произошло в конце 1924 года. Ученый рассказал ему и его друзьям-чекистам Риксу, Отто и Шварцу о том, что хотел бы посвятить в свою идею советское руководство. Тогда в разговоре и возникла кандидатура Глеба Бокия. Владимиров повез письмо Барченко к Дзержинскому, а заодно встретился с Бокием. Тем временем в Ленинград по личному указанию «железного Феликса» для встречи с Барченко прибыл Яков Агранов.

Вскоре из Москвы вернулся Владимиров и сообщил Барченко, что ему нужно поехать в Москву для доклада своего проекта руководству ОГПУ. Владимиров и Барченко затем отправились в столицу вместе.

Далее история с подготовкой экспедиции развивалась примерно так же, как это описано у Олега Шишкина. Возглавлять ее должен был Барченко, с ним собирался поехать и Владимиров. Александр Андреев в книге «Время Шамбалы», впрочем, сообщает, что в экспедицию еще назначили политкомиссара, и это действительно был Блюмкин. «Одиозная личность бывшего левого эсера-террориста — убийцы германского посла графа В. Мирбаха, однако, встретила решительный отпор со стороны А. В. Барченко, — пишет Андреев. — Такому человеку, как Блюмкин, не могло быть места среди участников его отряда, отправлявшегося в святую землю Шамбалы».

Книга доктора исторических наук Андреева написана весьма фундаментально и содержит ссылки на многочисленные источники. Однако в данном случае ссылку на источник о назначении Блюмкина в экспедицию Барченко автор, к сожалению, не привел. Но если даже и назначили, то назначение осталось лишь на бумаге. Как известно, проект Барченко вскоре потерпел крах.

О том, что Блюмкин фактически не имел никакого отношения к планам Барченко-Бокия, может свидетельствовать еще один косвенный факт. Его фамилия не упоминается в допросах членов «Единого Трудового Братства» на Лубянке в 1937-м. Надо думать, следователи не упустили бы возможность поговорить о связях обвиняемых с «расстрелянным изменником Блюмкиным». А такое случалось даже позднее.

В мае 1944 года за «антисоветскую агитацию» арестовали, например, популярного тогда писателя Семена Гехта. На допросах от него требовали рассказать о разговорах с другими писателями и знакомыми. 19 июня 1944 года Гехт показал:

«Случайно в 1926 году столкнулся на улице с Яковом Блюмкиным — бывшим секретарем Троцкого.

— Что, — спрашивает, — пишет сейчас Бабель?

— Рассказы, — говорю, — о чекистах…

— А-а, — засмеялся, — „Вечера на хуторе близ Лубянки“… Побасенки стороннего наблюдателя…»

В обвинительном заключении по делу Гехта говорилось: «Установлено, что антисоветские взгляды появились у него в 1922 году через писателей Бабеля, Ивана Катаева, Мих. Кольцова, через Я. Г. Блюмкина — бывшего секретаря Троцкого…» Гехт получил восемь лет лагерей.

Что же касается Константина Владимирова, то для него все сложилось гораздо печальнее.

На допросе Барченко говорил: «В 1929 году мне стало известно от Бокия, что Владимиров расстрелян за шпионаж в пользу Англии». Действительно: ОГПУ арестовало Владимирова еще в июне 1927 года. Его обвиняли в том, что он разглашал своим знакомым секретные сведения о службе в ВЧК. На следствии, кстати, выяснилось, что он тайно сотрудничал с «органами» до самого ареста — в частности, писал «донесения» и на Барченко.

Поскольку речь шла о «секретном сотруднике», его дело передали в Особое совещание коллегии ОГПУ в Москву. Владимирова решили «выслать через ОГПУ в Сибирь сроком на три года». Но это было еще не всё.

В июне 1928 года ему предъявили новые обвинения. На этот раз и вправду — в шпионаже в пользу Англии. По версии следствия, он состоял в «шпионской связи» с той самой Фридой Лесман (с которой у него когда-то был короткий роман). Мало того, у Владимирова еще оказались сообщники — Загуляев, флагманский артиллерист бригады траления и заграждения Балмора, его жена и командир башенной лодки «Сунь Ятсен» Дальневосточной военной флотилии Евсюков. Якобы Владимиров занимался сбором военных сведений, затем передавал их Загуляеву, а тот — в Англию, Фриде Лесман.

Виновным Владимиров себя не признал и потребовал представить ему «конкретные обвинения», а не «пустые слова». Но 5 ноября 1928 года Особое совещание коллегии ОГПУ приговорило его и Загуляева к расстрелу, а Загуляеву и Евсюкова — к заключению в концлагере сроком на пять лет.

Вот так трагически оборвалась жизнь человека, который свел Барченко с руководством ОГПУ. В чем-то судьбы Владимирова и Блюмкина оказались похожими. Но все-таки это были совершенно разные люди. Хотя, конечно, причастность Блюмкина к планам поиска Шамбалы сделала бы эту историю еще более таинственной, увлекательной и подходящей для исторического детектива.

«Вторая серия» детектива «Яков Блюмкин и поиски Шамбалы» касается его участия в экспедиции Николая Рериха — под видом монгольского ламы.

Версия о том, что Рерих был связан с ОГПУ, встречается в многочисленных статьях, книгах и других работах, вызывая при этом яростную критику со стороны современных исследователей наследия художника, которые называют версию «клеветнической». Один из «отцов-основателей» этой версии, уже упоминавшийся писатель Олег Шишкин, на это отвечает:

«Честно говоря, мы с рериховцами — две разные вселенные. Они люди, сугубо верящие в святость своего апостола, в махатм, которые сидят в какой-то очень глубокой гималайской пещере, во многие другие вещи, перекочевавшие из теософии в рерихианство. Я же исследователь, поисковик. Их темы меня мало интересуют… В полемику с рериховцами более не вступаю, так же как и врач не спорит с больным, а предлагает ему чудодейственные пилюли. На связь темы „Рерих“ и темы „Блюмкин“ я указал в своей книге „Битва за Гималаи“. Их пути пересекались не раз, и не только конспиративно. Блюмкин был провожатым Рериха не только на Гималайских кручах и в пустынях Монголии, но и в квартиру своего московского соседа Анатолия Васильевича Луначарского».

Впрочем, связь Николая Рериха с советскими спецслужбами (или отсутствие таковой) не является главной темой данной книги. Что же касается присутствия в его экспедиции Якова Блюмкина, то, на наш взгляд, этот факт нельзя считать подтвержденным.

Во-первых, эта то ли реальная, то ли мифическая разведывательная операция Блюмкина — одна из немногих, которую прокомментировали официальные представители Службы внешней разведки России. Правда, было это уже давно — 20 лет назад. Тогда руководитель пресс-бюро Службы Юрий Кобаладзе заявил в интервью газете «Московский комсомолец»: «По сведениям Службы внешней разведки и по документам Блюмкин не был в экспедиции Рериха. Автор (О. Шишкин. — Е. М.) путает даты и экспедиции…»

Конечно, верить официальным источникам можно не всегда. Но совершенно непонятно, на основе каких источников строит свою версию Олег Шишкин. В книге «Битва за Гималаи» он, в частности, отмечает: «О путешествиях Блюмкина в обличье ламы в 1925–1926 гг. упоминает начальник Разведывательного управления РККА в одном деликатном документе (РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 126. Л. 48)». На самом деле, отнюдь не упоминает. Под этим шифром в Российском государственном военном архиве действительно хранится документ, касающийся Блюмкина, но никаких данных о «путешествиях Блюмкина в обличье ламы» в нем нет. Речь в нем идет совсем о другом[54]. Но об этом документе немного ниже.

Шишкин также утверждает, что работа Блюмкина в Наркомате торговли и сохранившиеся в его личном деле документы, свидетельствующие об этом, — всего лишь целенаправленная фальсификация, чтобы скрыть то, чем он в это время занимался на самом деле. То есть готовился к миссии в Тибете, а потом и участвовал в экспедиции Рериха. Но это очень странно — почему-то во время других, не менее ответственных и секретных миссий Блюмкина за границей никаких документов прикрытия «для внутреннего пользования» не готовилось. Да и непонятно, зачем они были нужны ОГПУ и кого именно чекисты собирались таким образом пускать по ложному следу Якова. Разве что историков из будущего.

Есть еще история с фотографией. Той самой, на общем паспорте экспедиции, — который выдал путешественникам губернатор в Урумчи. На фотографии — пять человек: в верхнем ряду Николай Рерих, его жена Елена и их сын Юрий, в нижнем, по словам Олега Шишкина, — лама Рамзана Кошаль и некий молодой человек. Этот человек, утверждает Шишкин, — Блюмкин. Сотрудник Музея им. Н. К. Рериха Александр Стеценко считает, что молодой человек — ладакец Рамзана Кошаль и он вовсе не лама, а один из сопровождавших художника помощников.

Стеценко приводит следующие аргументы: в Музее Рериха находятся документы, свидетельствующие о том, кто именно из членов экспедиции Рериха получил разрешение на пребывание в Москве: «Гр. Рериху с семьей едущему в Америку по транзитной визе разрешено временное пребывание в гор. Москве на срок 14 дней до 29 июня 1926 г. без права выезда в другие города и местности Союза ССР. 15 июня 1926 г. № 6-р. г. Москва». В тот же день такое разрешение получили и Рамзана Кошаль, и лама Лобзанг. Следовательно, пять человек, получивших временное разрешение на пребывание в Москве, должны соответствовать тем членам экспедиции, которые сфотографированы на паспорте.

Осталось только определить, кто на фотографии в нижнем ряду Рамзана, а кто — лама Лобзанг. В дневнике Николай Рерих отмечает, что Рамзане всего 18 лет. А человек на фотографии слева выглядит значительно моложе своего «соседа». Другими словами, по мнению Стеценко, слева на фотографии не Блюмкин, а восемнадцатилетний Рамзана. Справа же — лама Лобзанг.

Наконец, Александр Стеценко приводит еще один довод — фрагменты из дневника генерального консула СССР в Урумчи Быстрова, которые касаются Рерихов и хранятся в Архиве внешней политики России. Среди этих документов есть запись Быстрова о том, кто из членов экспедиции Рериха въехал на территорию СССР и собирался ехать дальше: «Выехал в Москву художник Рерих с женой, сыном, тибетским ламой и мальчиком тибетцем».

Таким образом, резюмируя всё вышеприведенное, можно сказать, что ответ на вопрос о том, был ли Блюмкин в экспедиции Рериха, на сегодняшний день звучит так: «Скорее нет, чем да». Это, однако, не означает, что картина не сможет измениться, если когда-нибудь будут обнаружены или рассекречены архивные документы, касающиеся деятельности Блюмкина в Монголии, где он оказался в 1926 году. Ему поручалось руководство работой советских агентов не только в этой стране, но также в Северном Китае и на Тибете.

И если появятся новые сведения об этой странице жизни Блюмкина, тогда, возможно, станет известно и о каких-то его связях с экспедицией Николая Рериха, которая продолжалась до 1928 года и о которой сейчас столько спорят.