Яма слепых

Глава XXIII

С Диого Релвасом возымел желание познакомиться его величество. Любопытство короля к этому человеку, занимавшемуся земледелием, который представлялся ему куда более разумным, чем многие его министры, пробудили газеты и доклад шефа секретной полиции. Страстность разумного выступления и в то же время явная взволнованность раскрывали Релваса совсем с иной стороны, чем та, о которой он был наслышан от принца, присутствовавшего на бое быков в Мадриде.

Землевладелец Алдебарана, еще не до конца переваривший пилюлю, которую преподнесла ему жизнь, вручив деревенский скипетр Зе Бараоне, громко заявил о себе и привлек королевское внимание. Сделал он это шутя, но не без умысла. Диого Релвас хорошо знал, как развеять все возможные сомнения его величества по поводу индустрии: он напомнит ему, что Рибатежо — родина человека — творца земли, на которой тот сеет и собирает урожай, хороший урожай, и дань настоящего уважения к его труду была бы стимулом для этого района, всегда противостоящего чуждым идеям, приходящим из Франции. Ваше величество должны бы быть ближе к Португалии подлинных традиций, к отечественному сельскому хозяйству. Или н-нет?…

Когда дата визита короля к хозяину Алдебарана была определена, Диого Релвас созвал земледельцев, обсудил программу приема, как и все мелочи придворного этикета, купил еще несколько машин для сельскохозяйственного парада, изучил возможность каждого сельскохозяйственного дома, который примет участие в параде в соответствии с весом его в хозяйстве, и особое, может, даже слишком особое внимание уделил одежде своих крестьян, представлявших тавро Релваса, коль скоро эта одежда получила право быть одеждой участников корриды, хотя, конечно, красный жилет и штаны с носками не могли считаться очень традиционными. Но это было красиво и радовало глаз, да, сеньор. А если глаз радуется, то не все потеряно. И даже наоборот, это своего рода находка, ну, как бы нововведение, по крайней мере так можно трактовать измену традиционности.

Конечно, у него были свои сложности. И еще сколько!… Нечего о том и говорить. Голова шла кругом! Ведь он получал пожелания от министров и знати королевства относительно церемоний и порядка показа. Обычаи, куча обычаев. Случалось, что Диого Релвас не знал, как быть, и удалялся в Башню четырех ветров, чтобы поразмыслить над всем этим и привести в равновесие свое тщеславие и щепетильность. «А-а, к черту мелочи! — говорил он в кругу своих близких друзей. — Важно одно — не позволить себя унизить ни враждебностью, ни интригами». И вот день настал. И какой день!…

Весть о начале праздника разносили во все концы ракеты и фейерверк, звуки трех (трех!) духовых оркестров влекли народ к берегу Тежо, где должна была пришвартоваться яхта его величества, сопровождаемая на всем пути следования от Альянды эскадрой украшенных яркими вымпелами и флажками расцвечивания лодок и фрегатов и людскими толпами, спускавшимися с гор и заливных земель, к которым присоединялись прибывавшие в поездах и экипажах лиссабонцы. Улицы были припаражены, вот так-то, особенно окна, на которых красовались шелковые занавески, бычьи и лошадиные головы, бандерильи и береты — вся символика Рибатежо оптом и в розницу и даже не нуждавшиеся в похвале веера, необходимые по случаю жары и прихоти того, кто обдумал праздник до мелочей. Завсегдатаи кабаков и фадисты с обязательной гитарой, висящей на плече, звенящей под их грубыми пальцами, сидевшие в полумраке таверн, где бокалы с вином переходили из рук в руки, как и голубиное мясо, которым славится Катарина [Мыс на острове Acoрес], — и те пустились бегом, сбивая с ног не способных на гонки или предававшихся досугу, едва заслышали три залпа мортиры, возвестивших о том, что королевская чета ступила на камни набережной — в каком наряде пожаловала королева? — что подтверждали и звуки трех духовых оркестров, игравших без передышки.

Диого Релвас приказал подать королю открытый экипаж, экипаж был запряжен двумя парами белых лошадей, возможно чтобы подчеркнуть цыганистость самодовольного и сияющего Зе Педро, который сидел на облучке в черном жакете и облегающих штанах того же цвета со звонко щелкающим в его руках кнутом и должен был доставить его величество к помосту, с которого гость и хозяин Алдебарана собирались смотреть сельскохозяйственный парад. Чтобы быть на глазах у высокого гостя, окрестные землевладельцы, опережая друг друга, подавали фаэтоны и экипажи, тильбюри и коляски, в которых рассаживались наследники престола и сопровождающая их свита, после чего кортеж во главе с экипажем его величества и направляющими этот кортеж — самым старым пастухом Релваса и самим Релвасом, являющими символ земли, на которой раб и сеньор живут дружно, не соблюдая иерархию, — двинулся мелкой рысью. Следом за королевским экипажем между братом и старшим племянником, одетыми по-рибатежски, ехала Мария до Пилар; все трое верхами на вороных — воплощение силы и нервов; за ними на лошадях ехало более сотни погонщиков быков с поднятыми вверх, точно копья, остроконечными палками. Они были разбиты на группы по десятеро и держали определенную дистанцию, стараясь поразить глаз единством масти каждой группы. Этот почетный эскорт открывала десятка гнедых, красно-гнедых, за ними шли каурые, изабелловые, сивые, игреневые, десять серых, мышастых с черными хвостами и гривами, и еще серо-чалые с красниной, и полово-серые — пять светлых и пять потемнее, и бурые с красным отливом, а в фаэтон принца были впряжены серо-розовые — гордость хозяина Алдебарана, которыми он не переставал кичиться. Замыкала этот косяк скромная кавалерия пастухов: десяток мощных черных как смоль коней со звездой во лбу, следом за которыми ехали празднично украшенные экипажи и верховые других землевладельцев и их семейств.

Ослепленная великолепием эскорта чернь зааплодировала и совсем потеряла голову, когда по знаку Релваса погонщики быков под громкое улюлюканье пустили своих коней в галоп, обходя королевский кортеж, но продолжая не смешивать масти групп, со все так же поднятыми вверх остроконечными палками, беретами и развевающимися по ветру куртками, чтобы встать в почетный караул у помоста, где ожидали королевский экипаж, которым правил Зе Педро. И вот у самой Тежо, на волнах которой покачивались праздничные суда с опущенными парусами, на ровном заливном лугу начался парад, который открывал дом Фортунато Ролина — он и трое его сыновей шли во главе, и дом Релваса закрывал показ во всем совершенного хозяйства — своеобразного синтеза сельскохозяйственных и скотоводческих ферм, предлагаемых глазам королевы и любезной улыбке его величества, весьма довольного собой и отвечающего вместе с королевой на все приветствия участников кортежа и черни, теснящейся на предназначенных для нее бревнах.

Уборочные машины и молотилки, вступившие на площадь перед помостом после марша Диого Релваса и его детей и внуков — троих от Эмилии Аделаиде и двоих от Антонио Лусио, что появились в небольших, сделанных специально для них фаэтонах, влекомых пятью гнедыми с подпалинами, которых Диого Релвас вел под уздцы своей хозяйской рукой, — приковали к себе всеобщее внимание, даже ошеломили присутствовавших. За машинами шли группы поющих жнецов: женщины с серпами, мужчины с косами, и тут же рядом — груженная пшеницей подвода с двумя рабочими и волами в упряжке, рога их были позолочены, висевшие на дуге большие колокольчики торжественно позвякивали; за этой подводой шла другая — с корой пробкового дуба, которую сопровождали резчики коры, а за ней еще одна, с бутылями оливкового масла и вина и сборщицами винограда и маслин, потом с работниками и управляющими, с лесорубами и дровосеками — при пилах, топорах: одетые в куртки и штаны, но босиком, они шли за подводой с дровами. А за этой следом еще и еще подводы, теперь уже с впряженными в них мулами, и опять труженики полей и огородов, а за ними, вдалеке, виднелось стадо рогатого скота, поджидавшего своей очереди.

И вот появился Зе Салса — старший пастух дома Релвасов, кичившийся серебряной эмблемой с тавром землевладельца, которую он носил на груди. На нем было новое платье, бакенбарды приведены в порядок, во рту — сделанная им самим трубка, он скакал во весь опор, чтобы, представ перед помостом, снять берет и обратиться за разрешением начать показ скота к Диого Релвасу, который, верхом на коне, был около импровизированной трибуны. Выслушав Салсу, землевладелец в ответ снял шляпу — чему последовали тотчас и его дети и внуки — и передал просьбу своего пастуха его величеству. Спустя минуту Зе Салса уже скакал галопом в сторону поля, отдавая распоряжения пастухам и подпаскам гнать скот. Первыми на площади появились овцы, ягнята, свиньи, рабочие волы и стадо быков-производителей, тут же сорвавшие аплодисменты зрителей, потом пошли коровы стельные и яловые, печальные и тревожно поглядывающие на потомство, все — самых разных расцветок и с разнообразными красивыми рогами, специально подобранные для показа. Следом вели лошадей: английские полукровки и арабские полукровки — нервные, быстрые, некоторые с жеребятами, были все одной масти, строго, никакой смеси, лошади местной породы — одних вели под уздцы, на других ехали всадники — и опять же одной масти, все так же строго, а если в группе были разномастные, то только для того, чтобы подчеркнуть богатство палитры; каждую группу сопровождали по намеченному хозяином маршруту пастух, подпасок, табунщик-все верхами. Салса, как и положено старшему, сидел на гордом скакуне Алтере, а все остальные — на лошадях, которых чуть позже они пустили в галоп, предоставив площадь Мигелу Жоану. Мигел Жоан, демонстрируя свое искусство наездника, появился на великолепном коне, отмеченном, как и все прочие, тавром Релваса. Конь его также шел галопом, потом Мигел Жоан заставил его перейти на шаг и пройти вдоль помоста, покружиться, встать на дыбы и тут же, пустив рысью, приблизился к месту, где сидел король. Взяв коня под уздцы, Мигел Жоан подвел его к ступеням помоста.

И второй раз обнажил голову Диого Релвас, прося разрешения у короля передать в дар королеве этого великолепного коня. В ответ король, обрадованный столь неожиданным подарком, перегнулся через перила помоста и пожал руку Диого Релвасу. Но тут всеобщим вниманием завладел серо-розовый с подпалинами конь, на котором гарцевала Мария до Пилар. После того же ритуала демонстрации искусства верховой езды конь был подведен к помосту для церемонии передачи его величеству королю.

И как только эта церемония, а также реверансы и благодарности членам семьи Диого Релваса были закончены, вдали на равнине появилась партия диких быков, сопровождаемая всадниками, вооруженными остроконечными палками; они подбадривали быков окриками, и те несколькими минутами позже под крики толпы пронеслись в облаке пыли перед импровизированной трибуной, что явилось поводом для нового торжества Релваса, так как к нему подошел принц и напомнил о том, как мощь и величие его питомцев поразили Мадрид.

— В этом году, ваше королевское величество, я послал в Севилью партию получше. Мой девиз: каждая новая партия — лучше предыдущей.

— Лучше, чем мы видели сегодня, — невозможно! — сказал король, не скрывавший своего впечатления.

— С божьей помощью человек может все и еще лучше, — возразил землевладелец Алдебарана.

Вечерело. Обед, который состоялся в господском доме поместья «Мать солнца», где слуги ели под открытым небом, пели и танцевали фанданго, затягивался. По случаю королевского визита карлик Жоакин Таранта сочинил стихи, а Капитолина, внучка Зе Салсы, спела их под аккомпанемент губной гармоники. Мисс Карри и гувернер были несколько обижены нелюбезностью Релваса, который счел возможным поставить их на одну доску со своими слугами: он не пригласил их ни на парад, ни к столу. Зе Педро, огорченный последней встречей с Марией до Пилар, держался чуть в стороне. Он ее боялся.

По двору поместья на специальных носилках несли только что зажаренного бычка, украшенного полевыми травами. Несли на плечах, подложив под ручки береты, четверо старших пастухов, которые с этим лакомством и шестью крестьянами им в помощь должны были появиться в хозяйском доме по особому знаку. Мажордом поджидал их на верху мраморной лестницы, несколько раздраженный этим действом, совсем не подходящим для банкета в честь королевской особы. За гулявшими слугами присматривал Салса: ни один из них не должен был выпить лишнего или ввязаться в драку. Подобного Диого Релвас не простил бы никогда. И Салса кружил вокруг танцующих под звуки аккордеона и тех, кто не упускал случая опорожнить стаканчик. Веселиться здесь, на виду, приказал слугам Диого Релвас, так как его величество собирался совершить прогулку по усадьбе, и хозяин желал, чтобы гости могли наблюдать, как веселятся слуги. Чернь же Алдебарана сюда допущена не была.

Когда начались тосты, Диого Релвас приказал закрыть окна, в которые врывались отзвуки крестьянского пиршества, и заговорил о значении королевского визита сразу же после того, как председатель муниципалитета продекламировал свое выступление, которое написал ему один очень образованный депутат, а он за пятнадцать дней выучил его наизусть, стараясь соблюсти расставленные одним актером, к услугам которого он прибег, ударения и паузы, чтобы речь звучала театрально.

Наконец его величество, поблагодарив всех за демонстрацию труда и патриотизма и заметив, что и впредь, если позволит время, будет объезжать свою страну с целью узнать ее как можно лучше, а следовательно, и крепче полюбить, обратился к Релвасу со следующими словами:

— Вы, ваше превосходительство, на сегодняшний день воистину король португальских земледельцев. Это говорит вам другой король.

То, что за этим последовало, хозяин Алдебарана не слышал, возможно потому, что разволновался, а возможно, кто знает, пришел в естественное замешательство от того, что скипетр, всего несколько месяцев назад врученный Бараоне тем, кто сейчас произносил эти слова, был вырван им, Релвасом. Эмилия Аделаиде смотрела на отца с нежностью, испытывая радость за сына, наставником которого был дед; Мигел Жоан, подняв бокал, в котором золотился рибатежский портвейн с виноградником Алмейрина, поздравлял отца. И только Мария до Пилар погрустнела от чирикающего министра, который, напыжившись, встал рядом с нею, весь любезность и внимание.

Конец королевской речи был совсем неожиданным. Его величество жаловал Релвасу титул виконта Алдебарана.

Продуманный порядок праздника был нарушен.

Раздосадованные друзья все же поздравляли Релваса; семья, мечтавшая о гербе, пришла в восторг, воображая геральдические знаки, что его украсят. Король обнял Релваса. И лишь хозяин Алдебарана, казалось, был равнодушен к награде и почестям.

— Отец потрясен, — шепнула брату Эмилия Аделаиде. — Хороший подарок его величества.

— Хорошим он кажется тебе, но не отцу, — съязвил Мигел Жоан, подкручивая кончики подстриженных по французской моде усов.

От прогулки по лесу королева уклонилась. Она предпочла отдохнуть, перед тем как тронуться в обратный путь. Королевская чета должна была отбыть в пять вечера на Азембужский вокзал, там их ожидал специальный поезд. До покоев, где королева могла отдохнуть, ее проводили Мария до Пилар и Эмилия Аделаиде, тогда как сыновья Релваса и наследники престола верхами отправились на прогулку, король же с удовольствием беседовал с хозяином дома о сельском хозяйстве, припомнив Релвасу его прекрасную речь на собрании, где председательствовал Бараона.

Они сидели вдвоем в том самом зале, в котором когда-то хозяин Алдебарана беседовал с землевладельцами после похорон зятя. Королевская свита и другие гости уехали, кто на прогулку по лесу, а кто развлекался, глядя, как поет и танцует народ. Капитолина, внучка Салсы, имела особый успех — около нее вились все присутствующие, а она кружилась в танце с сеньорами. То была достойная речь, друг мой. Речь разумного человека.

— Мне приятны слова вашего величества, я стараюсь быть разумным во всем. И считаю, что вполне разумен, когда говорю, что индустрия…

— Поймите, Релвас, страна нуждается в индустрии.

— Вполне возможно, ваше величество. Я сам связан с индустрией. Но в таком случае для заводов должны быть отведены определенные зоны… Ваше величество, похоже, удивлены услышанным. Но ведь это единственная возможность уберечь сельское хозяйство, не погубить то, что сегодня вы видели собственными глазами. Сельское хозяйство всегда будет основой, сдерживающей дерзкие взлеты птицы, которая зовется прогрессом…

— Вы хотите создать нечто вроде гетто для людей индустрии?

— Не совсем так, ваше величество. Потом, улыбнувшись:

— Но если бы такое было возможно, мы бы тем самым преградили путь анархии.

— Гетто, окруженное войсками.

— К несчастью, ваше величество, это невозможно. Но когда-нибудь, кто знает, может быть, мы будем винить себя за то, что не сделали это вовремя, тогда как должны бы были сделать.

— Кто-нибудь, без сомнения, это сделает. Мы не должны действовать преждевременно. Это может не получить популярности.

— Настоящее правительство не может быть популярным, ваше величество. Управлять страной в соответствии с желаниями черни — значит опуститься до уровня низов. Я слишком люблю тех, кто мне служит, чтобы допустить подобное безумие.

— Живя в Европе, мы должны покориться…

— Поставьте Португалию вне Европы, и тогда, возможно, мы поймем, что разум на нашей стороне. Подлинной Европой можем быть мы…

Говоря об англо-германских притязаниях на португальскую Африку, Диого Релвас упомянул эту самую эгоистичную и хищную Европу, в которой уже бродили идеи социализма. Он сказал о повсеместных забастовках. Мы должны иметь твердую руку и бороться с агитаторами. Его величество считал закон от тринадцатого февраля большой бедой для монархии, но землевладелец Алдебарана позволил себе с ним не согласиться.

А когда монарх спросил, как давно Релвасы занимаются сельским хозяйством, услышал, что век, целый век, и получил приглашение посетить Башню четырех ветров, с тем чтобы окинуть взглядом открывавшуюся оттуда панораму пастбищ и реки Тежо. Уже в Башне, видя, как удивлен король скромностью обстановки, Релвас пояснил:

— Так мы начинали. Это комната моего деда Кнута. Да, его звали Кнут. На этой постели он отдыхал после тяжелого труда на первой земле, которую он арендовал в Алентежо. Теперь эта Башня — святая святых семьи, но сюда вхож только я. Здесь я встречаюсь с отцом и дедом в особые моменты жизни… Как я говорю, в исключительные. И здесь, в этой Башне, я по-настоящему могу оценить пройденный нами путь и чувствую твердость духа. И мне особенно приятно сознавать, что если вдруг случится вернуться к прошлому, то я вполне способен заново пройти весь тот путь, что пройден нами до сегодняшнего дня. Да, это приятно сознавать… У меня одна цель: все делать лучше, лучше с каждым днем. Делать все, что рождается на моей земле, достойно.

— Это было бы неплохой программой для любого правительства…

— Возможно, ваше величество.

— Но теперь я вознаграждаю вас, мой друг. Я еще не обращался к вам, как должно: мой дорогой виконт Алдебарана…

Диого Релвас, похоже, ждал этого момента, так как лицо его смягчилось.

— Ваше величество, дозвольте обратиться с просьбой.

— Прошу вас.

— То, что я хочу попросить, — сущая малость.

— Я слушаю.

— Два часа назад, да, всего два часа, как ваше величество пожаловало мне титул виконта. Мне бы хотелось… если, конечно, это не оскорбление… вернуть его вашему величеству.

— Но почему?! Релвас, я не понимаю.

— Да, я — Релвас… И того, что я — Релвас, мне вполне достаточно. Диого Релвас, внук Кнута. Здесь, в пределах своих владений, я веду себя так, как считаю нужным, езжу верхом или и экипаже вместе с моими слугами, не задумываясь о титуле, который обязывает ко многому. Я люблю быть таким, каков я есть. Релвасы ведь дворяне, и этого вполне достаточно.

— Знатность — это же почет.

Теперь землевладелец Алдебарана почувствовал себя спокойно. Он усадил монарха в одно из деревянных кресел и, предложив ему сигару, закурил сам.

— Ваше величество считает так, но, простите меня, другие-то будут думать иначе. Скажу-ка я ему вот что. Ну, вот сегодня, сегодня я преподал урок сельского хозяйства графам и маркизам… и даже герцогам. Урок сельского хозяйства и чести, и горжусь этим. Похоже, это ему не понравилось. Прошу простить, ваше величество, мою нескромность.

— Вы — человек разумный…

— К тому стремлюсь. Сегодня все со мной на равных. И я такой же, как и все. А завтра-виконт. Виконт Алдебарана…

— Лиха беда начало…

— Лиха беда. Да простите мне откровенность, с какою я с вами беседую. Вот вы со мной по-дружески, и я не вижу другой возможности, как ответить вам тем же: быть искренним.

Он постукивал по груди левой рукой.

— К тому же считаете ли вы возможным, чтоб король земледельцев Португалии принял титул виконта?! Ведь ваше величество назвали меня королем.

Покачав головой, монарх улыбнулся.

— Я был виконтом два часа, — добавил Диого Релвас, подходя к одному из окон Башни. Потом он указал на реку. — Знает ли ваше величество, как мы называем Тежо?

— Нет.

— Море… Мы называем Тежо морем. И это действительно море.

— Да, здесь, у вас, слова имеют более широкий смысл, — не без намека сказал король, беря бинокль, протянутый землевладельцем.

— Или, наоборот, более узкий. Я считаю, что узкий. Все это от нашей скромности.

Не отводя глаз от бинокля, монарх снова улыбнулся.

— Да, возможно — от скромности…

— И от гордости, великой гордости. Гордость никогда не лишнее. Или н-нет?!

Воцарилось минутное молчание.

— И от большей преданности, чем, скажем, преданность графов, — заключил хозяин Алдебарана.

— Это мне известно. Поэтому-то я и прошу вас подумать… Диого Релвас знал, что отец и дед их слушают. И знал, что они с ним согласны. А потому пустил браваду:

— Я подумал Я остаюсь при титуле короля земледельцев, ваше величество. Это на сегодняшний день по заслугам. Я говорю, на сегодняшний, потому что, если в будущем я окажусь недостойным этого имени, вы меня свергнете…

Из лесу под лай и визг привезенных из имения Куба собак возвращалась группа всадников. Монарх поднялся и протянул руку Диого Релвасу. Он был удивлен, увидев блеск сдерживаемых слез в золотистых глазах землевладельца.