Ян Гус

ГЛАВА 18 «И НА ПРАВДЕ СЕЙ ГОТОВ С ВЕСЕЛИЕМ УМЕРЕТЬ НЫНЕ…»

День 1 июля 1415 года стал днем, когда Гус, наконец, прекратил непрерывные попытки собора и соборных отцов склонить его к отречению. Этим днем датировано послание, которое он направил церковному собранию: «Я, Ян Гус, в уповании священник Иисуса Христа, боясь оскорбить Бога и боясь впасть во грех клятвопреступления, не хочу отречься ни в целом, ни поодиночке от артикулов, кои приводили против меня лжесвидетели, ибо я — видит Бог, — я таких артикулов не проповедовал и не придерживался. Далее: что касается отрывков из моих сочинений, хотя бы тех, которые были приведены правильно, говорю: если какой-либо из них ложен (но ложность его следует, конечно, доказать с помощью Писания), то я от сего отрекаюсь. Боясь, однако, оскорбить правду и говорить против мнения святых праведников, я не хочу отрекаться ото всего огульно… Говорю сие и пишу свободно и добровольно. Писано собственной моей рукой, дня первого июля».

Тем самым Гус бесповоротно решил свою судьбу. Теперь, отрезав себе путь к отступлению, он ожидал уже только физической расправы.

Тем не менее, к великому его удивлению, кардиналы предприняли еще одну попытку и снова воспользовались для этого всем своим ослепительным могуществом: 5 июля Гуса опять вызвали в монастырскую трапезную, где собрались представители собора, и там прочитали ему формулу отречения, составленную кардиналом Забарелла. Этот проект был верхом уступчивости, какую только мог проявить собор по отношению к Гусу. Вместе с тем он красноречиво свидетельствовал о том, как неприятно было для церкви сознавать, что, осуждая Яна Гуса, она делает из еретика мученика. Проект отречения полностью согласовался с тем, что сказал Гусу Сигизмунд во время июньского «слушания». Гус должен был поклясться, что не защищает и не будет защищать еретические положения, и от него вовсе не требовали признания в том, что он придерживался их ранее. Гус правильно заключил, что даже такой текст все же содержит признание в том, что произносящий его осознает теперь свои прежние еретические заблуждения. И в ответ Гус лишь еще раз сослался на свое послание от 1 июля и заявил, что не изменил своей точки зрения. «И остановились на том, чтобы его все-таки сжечь, не дав ему никакого поучения из Священного Писания, как он об этом просил».

Сигизмунд тоже попытал еще раз счастья. Он послал к Гусу в камеру четырех епископов вместе с панами Яном из Хлума и Вацлавом из Дубы. Король рассчитывал главным образом на то, что чешские паны сумеют найти способ уговорить Гуса отречься, тем более что именно они так близко принимали к сердцу судьбу магистра. Хлум и Вацлав из Дубы, правда, охотно согласились отправиться к Гусу — это давало им возможность лишний раз свидеться с любимым другом, но они не позволили злоупотреблять своей привязанностью к нему, как бы ни стремились к спасению жизни Гуса. Пан Ян из Хлума обратился к Гусу мужественно и открыто: «Магистр Ян, мы миряне и не слишком-то учены; но если ты чувствуешь себя на неверном пути и виновным хоть в немногом из того, в чем обвиняет тебя этот собор, не стыдись отступиться и отречься от этого. Если же твоя совесть говорит тебе, что ты не повинен в этом, не делай ничего^: против совести, не солги пред лицом Божьим, но лучше до смерти стой за ту правду, которую познал ты из закона Божьего». И Гус, заплакав, смиренно отвечал: «Пан Ян, знай твердо — если б было мне ведомо, что я когда-нибудь что-либо еретическое писал, учил или проповедовал против закона Божьего и святой церкви, я был бы готов с покорностью отречься от этого, Бог свидетель! И я все еще прошу их дать мне более правильные выводы и поучения из Писания. Если покажут они мне лучшее Писание (лучший вывод из библии), чем тот, которому я учил, о котором писал и проповедовал, — и я всем сердцем отрекусь». Едва он договорил, один из епископов спросил его: «Неужели ты мнишь себя мудрее всего собора?» И магистр Ян ответил: «Я не мню себя мудрее, но дайте мне самого малого из собора сего, дабы наставил и поучил меня лучшими и более непоколебимыми выводами из Священного Писания, и я готов тотчас отречься».

Оставшись к вечеру один, Гус закончил этот предпоследний день своей жизни написанием двух писем.

Одно из них было адресовано «друзьям правды» и обращалось ко всему христианскому миру; в нем Гус призывал читателей не верить ложной вести о его осуждении и смерти — он никогда не был еретиком и никогда не был упрямцем. До последней минуты он готов был отречься, если бы ему доказали, убедили, что он не прав. Затем он коротко рассказал, какие способы применял против него собор, как ему недвусмысленно приказывали отречься, как старались воздействовать на него угрозами и обещаниями. «И какие тогда я изведал соблазны, знает один Бог!»

В другом письме он прощался с друзьями в Чехии:

«Бог да пребудет с вами! И да наградит он вас наградой вечной за то многое добро, что вы мне сделали. Еще прошу — ради меня, хотя уже и мертвого телесно — не допустите вреда какого для пана Яна, верного и доблестного рыцаря, благодетеля моего; прошу о сем ради Господа Бога, милый пан минцмистр [32] Петр и пани Анна! Еще прошу вас хорошо жить, слушать Бога, как до сих пор слушали.

Королеве, милостивой госпоже моей, передайте благодарность от меня за все, что она для меня сделала.

Передайте привет челяди вашей и другим верным друзьям, перечислить коих невозможно.

Прошу также всех молить за меня Господа Бога, его же святою милостию мы скоро, с помощью его, увидимся, аминь.

Писано в ожидании осуждения на смерть, в тюрьме, в оковах, в надежде, что терплю муки за Божий закон.

Ради Господа Бога не допустите погибели добрых священников!

Магистр Гус, в уповании слуга Божий».

Дальше следуют обращения к друзьям. Одно из них гласит так: «Петр, друг любезнейший, оставь себе мою шубу в память обо мне!» Имеется б виду Петр из Младоневиц.

Благодаря подробным записям очевидца Петра из Младоневиц можно рассказать и о последнем дне жизни Гуса — 6 июля 1415 года.

В этот день с утра (была суббота) Гуса забрал из тюрьмы архиепископ рижский и под усиленным конвоем отвел его в главный констанцский храм, где собрался весь собор на торжественное заседание в присутствии Римского короля. Сановники церкви были в праздничных облачениях, Сигизмунд — в королевских одеждах; по бокам четверо высших придворных держали знаки его императорской власти: императорскую корону, державу, скипетр и меч.

Гуса оставили за дверью до тех пор, пока в храме не закончилось утреннее богослужение — чтоб «сей еретик» не осквернил его своим присутствием. Только после окончания мессы Гуса ввели и поставили перед собравшимися. После мессы, которой открывалось заседание, один из епископов произнес проповедь, тему для которой выбрали многозначительную: «Да уничтожен будет телесный сосуд греха!» Проповедь закончилась прямым призывом. «А посему уничтожьте всякую ересь и заблуждение и прежде всего сего закоренелого еретика, которого зрите пред Собою, злоба же его поразила мором многие края».

После этого началось заключительное заседание суда над Гусом.

Сначала был дан обзор предшествующих этапов: тяжба с пражским архиепископом; вызов в Рим; разбирательство и расследование, проведенные в Констанце. Затем прочитали выдержки из положений Уиклифа и Гуса, осужденных собором. Несколько раз, когда выдержки из его сочинений искажались, Гус попытался прервать чтение, но ему не давали говорить, заглушая окриками; наконец в бессильном возмущении он воскликнул: «Именем Бога прошу, выслушайте меня, дабы не думали близстоящие, будто я ересь проповедовал, потом делайте со мной, что хотите!»

Но и теперь ему не дали высказаться; кардинал Забарелла грубо отвечал ему: «Молчи, мы уже достаточно тебя слушали!»

Тогда Гус отвел глаза от своих врагов и, возведя их к сводам храма, опустился на колени и стал тихо молиться.

Во время свидетельских показаний все повторилось: те же попытки Гуса восстановить в них истину или вскрыть их лживость, те же злобные окрики, которые заставили обвиняемого замолчать.

И такая же, для Гуса заранее проигранная борьба, поднялась по поводу его апелляции к Христу, по поводу проклятия, которому он не подчинился, по поводу толкования св. Троицы и тому подобное.

Этим завершился перечень грехов Гуса, составленный обвинителями. Затем поднялся один из епископов и огласил приговор: лишить Яна Гуса духовного Сана, предать проклятию и выдать светским властям для наказания.

Гус выслушал приговор спокойно, не переставая молиться. Потом он еще раз повторил, что не считает себя виновным в учении и распространении ересей, и еще раз подчеркнул, что признает любые свои заблуждения, если ему это докажут на текстах писания. Он закончил обращением к Христу, умоляя простить его врагов, которые его «несправедливо осудили, очернили и обвинили, ложных свидетелей призвали, ложные артикулы выдумали».

К лишению священнического сана приступили безотлагательно. Обряд исполняли семь епископов; они надели на Гуса сутану и дали ему в руки чашу. Гус сопровождал эту жестокую церемонию замечаниями, полными горькой иронии: «Когда господина моего Иисуса Христа отправили к Пилату в белом одеянии, его насмешкам подвергли!» Одетого таким образом Гуса возвели на приготовленный помост, где епископы торжественно отобрали у него чашу и сорвали с него сутану. Тут настала заминка — епископы не могли договориться, чем остричь Гуса, чтоб сравнять тонзуру[33], — бритвой или ножницами. И Гус сказал: «О, епископы сии даже в кощунстве к согласию Прийти не умеют!»

Все эти обряды означали, что Гус перестал быть «членом церкви» и «храму и церкви Божьей больше нечего делать с ним и предают его суду и власти светской».

На голову Гуса в знак того, что он еретик, надели бумажную корону с нарисованными фигурами чертей и с надписью: «Ессе heresiarcha!» («Се — ересиарх»!), сопровождая это проклятием: «Вручаем душу твою дьяволам». А Гус ответил: «Я же вручаю ее воплощению добра, Господу Иисусу Христу».

Отлученный от церкви и переданный светским блюстителям порядка, Гус вторично оказался во власти человека, который собственноручной грамотой обещал ему безопасность. Но и на этот раз Сигизмунд не собирался держать слово. Он передал теперь осужденного одному из вельмож своего двора, тому, кто стоял у трона и держал императорскую державу. Петр из Младоневиц отметил его имя: «Клемов сын»; ему выпало на долю сопровождать Гуса в его последний путь. «Сняв с себя одеяние княжеское, в котором он ту державу (императорскую) держал, взял он магистра Яна Гуса и передал его в руки палачей. И приступив к магистру Яну, сказал: «Магистр Ян, отрекись еще — и жизнь сохрани». Тогда магистр Ян сказал ему: «А кто ты есть?» Тот отвечал: «Геркулес молодой». И молвил Ян Гус: «Не гневайся на меня, я-то думал, что ты палач». Тогда тот, покраснев, оглянулся на короля».

О последнем пути Яна Гуса, о пути, на котором он переступил порог, отделяющий жизнь от смерти, послушаем слова очевидца Петра из Младоневиц. Эти слова «простые», как сам он замечает, но они лучше всех изображают кончину Гуса, ибо это слова любви, восхищения и глубокой преданности.

Петр из Младоневиц написал обширную повесть о констанцском периоде жизни Гуса — с момента, когда тот пересек границу Чешского королевства, и до его смерти. Он ежедневно делал заметки о том, что видел и слышал, присовокупляя к своим записям многочисленные копии документального материала. Из последней части этой повести он сделал позднее извлечение, составленное на чешском языке; оно должно было познакомить широкие слои читателей с историей осуждения Гуса и его смертью. Это небольшое произведение, которое ставило своей целью увековечение памяти магистра Гуса для поощрения стойкости его верных, носит название «Страсти магистра Яна Гуса». В нем Петр из Младоневиц следующим образом описывает последний путь Гуса с того момента, когда он вышел из храма:

«Идя на смерть, он говорил тем, кто шел рядом, чтобы они не думали, будто он хочет принять смерть за ереси, в которых его ложно и несправедливо обвинили свидетели по наущению его смертельных врагов: «Ибо все время просил я доказательств из Писания, и того мне до сего времени не дали». Люди же из этого города (Констанца) были в доспехах, провожая его на смерть.

И когда он пришел на место, где должен был умереть, преклонил колени и, руки сложив и очи горе возведя, набожно молился. А паче псалом: «В руки твоя, Господи, вручаю душу свою», неоднократно прочитал громко и радостно, так что стоящие рядом хорошо его слышать могли.

Место, на котором он был сожжен, представляет собой как бы деревенский луг, среди огородов констанцского предместья, на пути из города в крепость Готтлибен, где перед тем магистр Гус пребывал в заточении.

Когда он так молился, некоторые миряне, стоявшие около, сказали: «Мы не знаем, какие вещи он до сих пор говорил или делал, но вот видим и слышим — святые слова говорит он и молится». Иные же сказали: «Поистине хорошо было бы дать ему исповедника». А один священник, сидя на коне в зеленом кафтане, красной тафтою подбитом, с манжетами раструбом, сказал: «Негоже слушать его, и исповедника нельзя ему дать, ибо еретик есть!»

Преклонив колени, Гус продолжал молиться и только усмехнулся, когда с его головы упала позорная бумажная корона. Кто-то из наемников, стоявших около, сказал: «Возложите ее опять ему на голову, да сожгут его вместе с чертями, хозяевами его, которым он служил здесь».

Тогда, восстав от места сего по приказу палачей, высоким и ясным голосом, так что хорошо слышен был, так стал молиться: «Господи Иисусе Христе, готов я с любовью и покорностью принять сию жестокую и ужасную смерть за светлое твое Писание и за то, что проповедовал святое слово твое; прости же, прошу, всем врагам моим!» Тотчас его вокруг стали водить, а он увещевал их и всех просил не думать, будто он проповедовал, учил или придерживался какой-либо из тех ересей, что ему ложно приписывали. Еще просил дать ему говорить с тюремщиками его. И когда они приступили к нему, он благодарил их, говоря: «Спасибо вам, мои милые братья, за все доброе, что вы мне сделали, ибо были вы не только стражами моими, но и милыми братьями. И знайте, уповаю на Спасителя своего, во имя его же святого закона, хочу с любовию смерть сию принять, что с ним буду царствовать». Так по-немецки сказал он им.

Тогда, сняв с него черный кафтан и оставив в одной рубашке, привязали его руками назад к какому-то толстому просверленному колу, стянули веревками в шести или семи местах: в первом — у щиколоток, во втором — под коленями, в третьем — над коленями, в четвертом — над чреслами, в пятом — у поясницы, в шестом — у пояса, в седьмом — под мышками, а руки связали сзади; кол же, с одного конца заостривши, в этот луг, в землю воткнули. И когда лицом его к восходу солнца обратили, некоторые из стоявших около сказали: «Поверните его лицом к западу, а не на восток, ибо он еретик!» И сделали так. Затем за шею привязали его к колу какой-то черной, сажею покрытой цепью, на ней бедняк один котелок свой над огнем вешал. А под ноги ему две вязанки дров положили. На ногах же еще были у него башмаки его и оковы. Тогда вокруг него со всех сторон уложили вязанки дров вперемежку с соломой, до самого живота и по самое горло.

И прежде чем поджечь, подъехали к нему императорский маршал, а с ним Клемов сын, в последний раз увещевая магистра жизнь свою во здравии сохранить и клятвенно отречься от учения своего и проповедей. Магистр же отвечал высоким и ясным голосом: «Бог свидетель, никогда я не учил тому и не проповедовал того, что мне несправедливо лжесвидетелями приписывается. Ибо первой целью моих проповедей, учения и сочинений и прочих всех деяний было только спасти людей от греха. И на правде этой, которую писал и проповедовал, которой учил я, взяв ее из закона Божьего и толкований святых докторов, готов с веселием умереть ныне…»

Услышав это, маршал и Клемов сын хлопнули в ладоши (дав знак для палачей) и отъехали в сторону. И палачи его (Гуса) тотчас подожгли (зажгли костер). И магистр Ян гласом великим запел: «Христос, Сын Бога живаго, помилуй нас!» И еще раз: «Христос, Сын Бога живаго, помилуй меня!» А в третий раз, когда пел: «Иже родился от Девы Марии», поднялся ветер 'И бросил ему пламя в лицо. Тогда он умолк, молясь про себя до тех пор, пока не испустил дух. А перед тем как умереть, тихо шевелил губами и качал головой, как человек, который скороговоркой три раза произносит: «Отче наш».

А когда вязанки дров, сгоревшие вокруг него, рассыпались, а тело еще на колу за шею держалось, будучи привязано цепью, тогда палачи, палками повалив тело вместе с колом в огонь, еще гораздо больше дров подбросили и, обходя кругом, кости палкой разбивали, чтобы быстрее горели. А найдя голову, палкой ее развалили. А сердце, найдя среди внутренностей, палку заостривши, особо на палку ту насадили. Сжигая его на сем вертеле, еще палкой били. Тем временем палач одежду его (Гуса) держал, а Клемов сын, узнав, что сия одежда магистра, приказал ему со всем прочим, что там было от Гуса, с кафтаном и с поясом в огонь бросить, говоря: «Чехи это святыней сочтут и почитать станут»; палачу же обещал сам заплатить [34].

Сжегши все дотла, весь пепел с землею вместе довольно глубоко выкопали, на тележку насыпали и бросили в Рейн, текущий поблизости, желая память о нем навеки — поскольку это в их силах — изгладить из сердец его верных».