Ян и Яна

ИГРЫ

Где ты, старшина Недобегайко? Где ты, лейтенант Пырьев? Где вы, советские солдаты, принёсшие мир чешской земле, спасшие маленькую Яну? Напрасно ждёт Яна вашего возвращения. И воспоминания её о вас понемногу заволакиваются дымкой и сливаются со счастливыми снами.

Изглаживается из памяти девочки и образ умирающей матери, и вот уже без колебания называет она седоусого молчаливого Зденека Вайчуру своим папой, дородную Ружену Вайчурову — своей мамой, а проказника Яна — своим братцем. И случается только, да и то всё реже и реже, что находит на девочку безотчётное горе. «Яна, дочурка моя!» — скажет Ружена каким-то особенным голосом. Яна сейчас же начинает посапывать носом и, глядишь, уже трёт кулачком глаза, уже прячет личико в фартук Ружены, и вот уже рыдания сотрясают её маленькое тельце и слёзы скатываются по смуглым щекам.

Понемногу Яна начинает замечать, что в жизни есть свой порядок. Папа каждое утро уезжает в автобусе на завод. Вместе с ним уезжает едва ли не всё мужское население посёлка. В сущности, Яна не знает, что это такое — завод, и когда срисовывает его с книжки, то непременно выводит в верхней части трубы два глаза и рот. Но она привыкает к тому, что папа остаётся дома только в тот день, когда на листке календаря оказывается слово «воскресенье». Обрывать листки потихоньку от взрослых бесполезно — это не помогает. И если хочется поскорее получить вырезанный ножом кораблик или проехать на папином плече по окрестным полям, Яна спрашивает: «А скоро воскресенье?»

Мама день-деньской хлопочет по дому. Все ещё спят, а она уже сидит в кухоньке, зажав между колен ручную мельницу. Похрустывают кофейные зёрна, и по дому распространяется приятный запах. После завтрака, проводив мужа на завод, она готовит на плите обед, стирает, между делом задаёт корм пяти курицам, выводку цыплят и грустному кролику, всегда точно поглощённому воспоминаниями о давным-давно минувших днях.

Маленькая Яна помогает маме, не зная устали.

Она и стряпает, но всё как-то случается, что приготовленные её руками булочки сгорают в духовке, на столе не увидишь их. Она и стирает, но вот горе: выстиранные ею носовые платочки мама складывает отдельно, а потом, глядишь, они опять в корыте. Она и ловит самых пушистых цыплят, чтобы покормить их из своих рук, но они, глупенькие, пищат и вырываются. А что касается недотроги-кролика, то он, завидев Яну, немедленно отворачивается в угол головой и сидит там, неслышно ворчит — стрижёт своими смешными губами.

Остаётся ещё садоводство. В аккуратно огороженном садике под окнами дома растут четыре яблоньки, два черешневых деревца и три куста злюки-крыжовника. Но только в садик редко пускают Яну. Говорят, он чужой. Скрюченный старик в бархатном костюме разъезжает по посёлку в коляске-самокатке. Остановившись у калитки, он с трудом встаёт на землю и, опираясь на клюку, входит в садик. Все садики в посёлке принадлежат ему, и деревца при дорогах во все стороны от посёлка тоже принадлежат ему, и половина домов принадлежит ему. Человека этого не позволяется называть ни дядюшкой, ни дедушкой, как называют других стариков, а только паном Скралом. Наслушавшись разговоров за семейным столом, однажды Яна вышла в садик и сказала:

— Я просто не понимаю, пан Скрал, зачем вам столько яблок и черешни: ведь все говорят, что вы скоро умрёте!

Пан Скрал закашлялся и стал задыхаться. Щёки его побагровели, глаза закатились и покрылись влагой. Одной рукой ухватился он за вогнутую грудь свою, а другой запустил в Яну палкой. Но промахнулся.

С тех пор, как только пан Скрал появлялся у калитки, Яну запирали в комнате. Впрочем, она и сама не вышла бы. Она боится. Но боится не палки пана Скрала, а ужасного его лица с вылезающими из орбит глазами.

Всё, что ей позволяют, — это поливать траву у тропинки.

Что ж, она поливает траву. Тем более, что ей сказали: если траву хорошо поливать, то из неё со временем получаются фруктовые деревца.

Но при всём этом у неё ещё остаётся уйма свободного времени. И, вероятно, жизнь Яны была бы очень скучной, не будь подле неё проказника брата.

Они всегда вместе.

Взявшись за руки, они ходят по посёлку, подолгу стоят у садочков и через деревянные решётки глядят весной на роскошный белый и розовый пух цветения, а осенью — на зреющие плоды яблонь и слив.

Иногда они выходят и в поле. За канавками по обе стороны дороги ярко цветут маки. Ах, эти маки! Яна готова смотреть на них с утра до вечера. Красные, белые, голубые цветы покрывают целое поле. И они так крупны, что не только Яна — даже и Ян не может взять цветок в пригоршню.

А как величаво колышутся зреющие хлеба, как неутомимо звенят жаворонки в небе — эти невидимые певцы полей!

Иногда Яне кажется, что никаких жаворонков нет, а это сам искрящийся, пронизанный солнечными лучами воздух звенит и поёт.

В придорожных канавах пасутся козы, привязанные к вбитым в землю колышкам. А в конце, лета сидят в тени слив, опустив ноги в канаву, незнакомые Яне дяденьки и шаркают брусками по лезвию визжащей косы.

Все эти великолепные тайны открываются Яне благодаря тому, что у неё есть старший брат. Он же вводит её и в тайну игр. Если детишек собирается много, то играют в прятки. Ян считает, легонько ударяя каждого в грудь ладонью, и быстро, нараспев произносит складные, малопонятные Яне слова. Они баюкают её слух, как песня.

Но настаёт осень, усиливаются летящие над холмами ветры, и над посёлком, над полями взлетают квадратные и фигурные, белые и цветные змеи. Они висят в небе, как письма, посланные детьми в будущее.

Ян и Яна, разумеется, тоже поддаются общему увлечению. Долго сидят они вдвоём, спрятавшись от ветра в придорожной канаве, и делают змея. Накануне вечером папа нарисовал для них на большом листе мальчика и девочку — интересно посмотреть, как они улетят в поднебесье. Не хватает клейстера, и Яне приходится бежать домой. Ведь мама никогда и ни в чём не отказывает ей. Потом Яну кажется, что клубок суровых ниток слишком мал, и Яна опять бежит в посёлок. Ей наконец становится скучно, она начинает хныкать, но тогда Ян говорит ей:

— Тише ты, плакса! Они нас слушают! — И он указывает на мальчика и девочку, нарисованных на листе бумаги. — Если ты будешь вести себя хорошо, то они, вот увидишь, вырастут, пока летают там, в воздухе! Вот увидишь! Что, ты не веришь мне?

Яна верит.

Настаёт время обеда. Яне хочется есть, а змей всё висит в облаках. Ян то снижает его, наматывая клубок, то опять отпускает под облака. И со змеем на поводу они уходят далеко по дороге. Споткнувшись о белый придорожный столбик, Яна больно ушибается и принимается плакать, но Ян опять пугает её тем, что, если она не замолчит, нарисованные на листе мальчик и девочка не превратятся во взрослых людей. И Яна покоряется.

Но вот наконец змей, в последний раз взмыв на короткой нитке, покорно ложится на траву к их ногам. И рисунок на листе всё тот же. Сколько ни всматривается Яна, она не находит никаких перемен ни в мальчике, ни в девочке. Так, разве только самые маленькие… Но это, конечно, потому, что Яна плакала. И она обещает Яну в следующий раз не быть «нюней» и «девчонкой».