Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3. Пьесы и киносценарии

Сын династии драма в трёх действиях, девяти картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Максим.

Свирид Гаврилович — мастер.

Надюша — его дочь.

Хома Мартынович — мастер.

Дуся — его приемная дочь.

Павло Павлович — конторщик.

Мотря Терентьевна — его жена.

Коля — их сын.

Леонид — брат Мотри Терентьевны.

Яша, Сеня, Котька, Григор — молодые рабочие.

Товарищ П.

Панько.

Офицер.

Горицвет.

Горшков.

Солдат.

Место действия — Донбасс времен Великой Отечественной войны.

Купе плацкартного вагона. Ночь. Максим спит на верхней полке, Свирид Гаврилович — на нижней. Поезд идет. Проходит кондуктор с фонариком, молча будит одного и другого.

Максим (садится). Спасибо, что разбудили. (Никак не может сбросить с себя сон.) Брр!

Свирид Гаврилович (поднимается). Кондуктор, скоро ли Крамово?.. Вот народ пошел: затылком слушают.

Максим (спускает ноги). Бесспорно и непременно сейчас Крамово.

Свирид Гаврилович. Может, вы не лезли бы мне на голову? Молодежь пошла… Погодите, куда вы становитесь?

Максим (хочет слезать). Как куда? На этот укутанный ящик, а потом на пол…

Свирид Гаврилович. Душегуб! Там живое существо! Скажите на милость!..

Максим. В таком случае не буду становиться. Что у вас там — кролики? Или кенарь?

Свирид Гаврилович. Кенарь! Много вы понимаете. Тоже мне птица — кенарь. Вольного воздуха не нюхал, плодится в клетке, по утрам не пьет росы с листочка, в небе не купается. Песню заведет — так стрекочет, скрипит… Как немазаное колесо…

Максим. Ого, соседушка, да вы поэт! (Соскакивает с полки, приглядывается.) Вот неожиданность. Гляди, как встретились, Свирид Гаврилович? Везет же мне на этом свете. Знаю теперь, с чем едете: верно, лауреат птичьего царства? Соловей-разбойник, а? Здравствуйте. (Протягивает руку.)

Свирид Гаврилович (сердито). Сначала на голову становится, а потом ручку протягивает. (Нехотя подает руку.) А кто вы такой будете?

Максим. Так себе, донбасский человек. Неужели так-таки ни на кого не похож?

Свирид Гаврилович. А пока я вас узнавать стану, чемодан стащите?

Максим (спокойно). Да, может, у вас, Свирид Гаврилович, так сказать, товар, а я на этот товар купен. Вы видали такого купца? Поглядите, расспросите, поговорим, смотришь и породнимся.

Свирид Гаврилович. Что?! Вы этак сватаетесь к моей Надюше? Прямо с улицы да в зятья? И не думайте! Лучше я ее в домну, в чугун столкну. (Спокойнее.) Выкиньте из головы, толку не будет…

Максим (задумчиво). С чего бы это так? Настоящих птичьих королей по пальцам можно перебрать… Люди увлекаются патефонами, радиоточками. А где встретишь живую, веселую, талантливую птицу? В музее, в нафталине? Мой отец был король. Не верите? Настоящий птичий король. И птицы его узнавали. Прыгают перед ним в клетках, как детишки. Резвятся, купаются, порхают, перекликаются. Красота! А часы на стене — тик-так, тик-так. Заведут концерт — прямо райский хор…

Свирид Гаврилович (недоверчиво и с любопытством.) Может, сверчки какие-нибудь?

Максим. Возьмем по порядку. Малиновочка молоденькая. На голове черная шапочка. Начинает тихо, нежно, чистое серебро. А потом — как флейта: громко, ясно. Да еще и соловьиное коленце в песне заведет… Это вам — сверчок? (Загибает палец.)

Свирид Гаврилович (смягчился). Ну, раз.

Максим. А варакушка — синяя грудка, рыженький галстук — сверчок? (Загибает палец.)

Свирид Гаврилович. Ну, пускай будет два.

Максим. Еще малюсенькая, крохотная, нежная пеночка. Пинь-пинь-пинь! Нежнейшее существо. А поет!.. Словно серебряную ниточку ведет прямо к вашему сердцу. Ну кто может слушать пеночку без радостных слез?

Свирид Гаврилович. Знает, на какой крючок брать! (Смеется,) А Надюша как? Давно вы знакомы? Вот молодежь пошла — от родного отца прячутся. Ну, скажите, не стыдно, а?

Максим. А чего тут стыдиться, Свирид Гаврилович?

Свирид Гаврилович (снова сердито). Что вы мне голову морочите? И вообще я мог бы еще поспать, кабы не этот проклятый кондуктор — разбудил за час до дома!

Максим. А дочку готовы за любого спихнуть. Что она вам, хату просидела?

Свирид Гаврилович. Молодой человек… Привяжите язык…

Максим. Или она хлеб даром ест? Или успела уже надоесть? Или такая противная, что никто и не смотрит?

Свирид Гаврилович. Отказываюсь с вами разговаривать! Не приставайте ко мне!

Максим. Я просто обиделся за несчастную девушку, которую тиран отец хочет выпихнуть из дома… За первого встречного…

Свирид Гаврилович. Выпихнуть? Послушайте… Я сейчас же перейду в другое купе… Надо уважать седину, молодой человек, да! Довольно… Не перебивайте! Надюша моя давно обручена. С детства обручена. И ее нареченный — достойный человек, сын рабочей династии, хороший инженер, не то, что некоторые… Да! Потрудитесь не перебивать. Имейте в виду, что мы, старые доменщики, не отдаем дочерей куда-то в другую веру. Еще детьми их обручили — мою Надю и Максюшку… Максюшка — молодец… Сын лучшего друга, пусть легко ему на том свете икнется — старому казаку-доменщику Ивану! Боже мой, как годы бегут! Не зря поется: "Ой, вернитесь, годы мои, загляните хоть в гости…" Хватит. Молчу. Прошу ко мне не обращаться. Да!

Максим (после паузы). А едете вы, наверное, от Хомы Мартыновича, правда?

Свирид Гаврилович. Не разговаривайте со мной! (Не выдерживает.) Откуда вы знаете?

Максим (серьезно). По радио передавали. Сейчас же за последними известиями. "Внимание, внимание! Свирид Гаврилович ездил в гости к Хоме Мартыновичу. Старые друзья выпили по рюмочке, попели украинских песен и послушали знаменитого соловья…"

Свирид Гаврилович (надевает очки). Постойте! А ну, не двигайтесь. Голову вот так. Чуть сюда. (Долго всматривается.) Максюшка, сучий ты сын!.. (Кинулся обнимать, целуются накрест.) Да как же это я тебя не сразу признал? У тебя ж характер отцовский. Вылитый казак Иван, чтоб тебе пусто было! Ну-ну! К нам?

Максим. К вам.

Свирид Гаврилович. Вот Надюше будет сюрприз. Только предупреждаю, пальца в рот не клади. Откусит. И сказала — ни за что за тебя не пойдет… Да! (Обнимает снова.) Ну и Максюшка, чертов жук! Почему не признавался?

Максим. А как здоровье Хомы Мартыновича?

Свирид Гаврилович. Живет. Один как перст. У меня хоть Надюша есть. А он теперь один. Вот везу его соловья к себе на курорт. Хома Мартынович двигается на один курорт, а его соловей — на другой, ко мне. Ты чуешь: впервые в жизни на семидесятом году сдурел старый Хома — на курорт едет! Соловья не на кого оставить. Его приемыш — Дуся — у нас на вокзале в буфете работает.

Максим. Значит, на Советскую власть жалоб нет!

Свирид Гаврилович. А что ж ты думаешь! Хому — на курорт, Свирид соловья к себе везет, чтоб не заскучал без компании. Максюшка в гости едет, домны юшку варят, солнце светит, люди веселые — разве ж это порядок! Разбаловались! Как послушаешь радио, что за границей творится — не дай тебе сусе-боже! А у нас что? Порядок. Тишина.

Максим. Ничего, Свирид Гаврилович. Понадобится — все припомните. Да как возьмете тогда что-нибудь этакое железное в руки — ого-го, еще как!

Свирид Гаврилович. Нет, негодящий я. Не гожусь никуда. Где уж мне железное в руки! Это не то, что бывало. Я и винтовку-то не подниму, И бок у меня простужен. И глаза к черту годятся. Да, Максюшка! Укатали сивку крутые горки…

Максим. А возле домны-то катаетесь?

Свирид Гаврилович. А что ж там хитрого? Навалил угля да мусору, рудой присыпал, — сиди и дуй. Потом затычку ототкнул — бежит чугунная юшка. Большого ума не надо. В печенках сидит эта чертова стряпня! Да!

Максим (смеется). Ничего. На пенсию вам переведем…

Свирид Гаврилович. Ты что это, Максюшка! Я тебе задам пенсию!..

Максим. Может, и вправду лучше на пенсию?

Свирид Гаврилович. Что ты смыслишь? Ты хоть возле домны-то стоял? Только не бреши, говори правду…

Максим. Стоял.

Свирид Гаврилович. Не люблю домну. Грязно, мастерства никакого. Лучше уж в конторе на машинке печатать, ей-богу. Сам решил перейти на пишущую машинку. Да! Как думаешь?

Максим. Из вас выйдет машинистка, Свирид Гаврилович. А мне домна еще не надоела.

Свирид Гаврилович. Много ты понимаешь. Что такое домна, а ну, скажи?

Максим. Домна, уважаемый Свирид Гаврилович, — искусство!

Свирид Гаврилович. Вот и брешешь. Домна — это самовар из кирпича, повыше церкви. Заместо воды — чугун… Многому ли в этих институтах научишься! Практика, Максюша, практика…

Максим. Я немного и работал.

Свирид Гаврилович. Где работал? На шихтовом дворе? Метлой?

Максим. Что же в этом плохого, что метлой? Я работой не брезгаю. Мне пришлось даже быть начальником доменного цеха.

Свирид Гаврилович (так и подскочил). Цеха? Доменного цеха?! Такой молокосос! Ну и брешет будущий зятек! Максюшка, а?.. Врешь?

Максим (серьезно). Нет, правду говорю.

Свирид Гаврилович (с увлечением). Максюшка! Вот так интеллигент! Эх, кабы жив был Иван… Боже мой, и это тот самый хлопец! А ты говоришь — нет ли жалоб на Советскую власть! А ну тебя, Максим, — ты мне сердце растревожил… Шутка сказать — начальник доменного цеха!..

Максим. Я слышал, у вас директор на заводе новый.

Свирид Гаврилович. Новый? Старый-престарый, да еще исполняющий обязанности. Три квартала в году хворает. Целая коллекция хвороб, сроду я о таких не слыхивал… Временный он у нас.

Максим. И как — ничего себе человек?

Свирид Гаврилович. Что тут говорить! Разве директор такой должен быть? Наоборот! Строгий. Веселый. Справедливый. В галстуке. Сказал слово — отрубил. Прошел по заводу — муху слышно, молоко киснет. Вот как, Максим. (Выглянул в окно.) О, уже домна засветилась! Выпускают юшку. Молодцы мои хлопцы, не задержали. Скоро мы и дома. Надюша будет встречать. Правда, красивая картина, вон погляди, Максим? Что может быть краше вот такой домны, — прямо сердце радуется.

Максим. Не доходит до меня, Свирид Гаврилович, какой должен быть директор? Чтобы его все боялись или чтоб любили?

Свирид Гаврилович. Ну это, брат, целая наука. Да! Ты не скоро поймешь. Разве ко всем рабочим подойдешь с одной меркой! Бессовестные люди — пускай директора боятся, а совестливые — чтоб любили. Надо всех знать, от сторожа до главного инженера. Как живут, что едят, где жмет…

Максим. Небольшой опыт у меня есть.

Свирид Гаврилович. Куда твой опыт годится! Начальник цеха — это еще не директор завода. Тут надо такую тонкость подпустить, чтоб сразу людей увидеть. Чтоб от тебя ничто не укрылось. За путным директором весь завод пойдет, как войско за генералом. Слава богу, есть о чем порассказать, штук двадцать директоров пережил! (Посмотрел в окно, усмехнулся про себя.) Ну вот, первое дело, как новый директор появляется на заводе, а?

Максим. Наверное, поездом, а потом машиной?

Свирид Гаврилович. Угадал, поездом. Дней за пяток поперед него летит длиннущая телеграмма — еду, встречайте, международный вагон… А того и не знает, сучий кот, что с самого началу дал маху! Да!

Максим. Как маху дал? Что телеграмму послал?

Свирид Гаврилович. Что в международном вагоне едет. Понял? Ты возьми да в жестком плацкартном прикати. Да сойди с поезда потихоньку. Да переночуй где придется, да зайди на завод не директором, а хоть бы чернорабочим! Да, да — чернорабочим! И послушай, что люди говорят, чем болеют, на кого жалуются.

Поезд останавливается, слышно, как на "перроне изо всей силы грянул духовой оркестр.

Вот так заговорились! Давай скорей выходить. Ого, кого-то встречают… (Выглянул в окно.) Наш заводской оркестр… Павло Павлович из конторы, Надюша. Может, артисты приехали?

Максим. Свирид Гаврилович! Как бы мне отсюда потихоньку выйти! Чтоб никто не увидал…

Свирид Гаврилович. Что ж так? Разве кто встречает?

Максим. Видать, встречают. Я дал телеграмму, что еду.

Свирид Гаврилович. Кому дал телеграмму?

Максим. На завод. Я назначен директором нашего завода.

Свирид Гаврилович (даже сел). Максюшка!.. Максим!.. Максим Иванович! В жестком плацкартном! Ах ты, чертов жук!.. Дай я тебя расцелую!..

Занавес

Буфет на станции. К столику подходят и садятся Свирид Гаврилович и Максим. Слышно, как на перроне еще играет духовой оркестр.

Свирид Гаврилович (прислушивается). Ты смотри, Максим Иванович, как тебя горячо встречают. Все одно, как заслуженного артиста республики. Оркестр. Да! Утираем нос столицам…

Максим. Может, это совсем не меня.

Подходит Дуся, буфетчица, юная девушка.

Дуся. С приездом, Свирид Гаврилович. Подать горячего чаю?

Свирид Гаврилович. Здравствуйте, Дуся. Как видишь, недолго ездил. Поклон тебе от Хомы Мартыновича. Знакомьтесь, это наш новый…

Максим (перебивает). Максим. (Протягивает руку.)

Дуся (здоровается). Я вам тоже подам горячего чаю.

Свирид Гаврилович. Ох, Дуся, кабы ты знала, как скучает по тебе Хома Мартынович… Через это и на курорт едет…

Дуся. Пусть бы не запирал меня в клетке! Я свободный и независимый человек! (Наклоняется к клетке, откидывает краешек материи.) Здравствуй, соловушка мой. Сонный-пресонный, глазки слипаются… Спит…

Свирид Гаврилович. Какие новости в нашей губернии на сей день, Дуся?

Дуся. Вы не видали, что на перроне делается? Среди ночи собрали оркестр. Встречают нового директора. От конторы Павло Павлович вышел. Духовой оркестр выпил у меня двадцать семь бутылок ситра. (Идет к самовару.)

Входит Надюша.

Надюша. Здравствуй, папа. Ты с этим самым поездом приехал?

Свирид Гаврилович. Здравствуй, Надюшка. А я сюрприз привез.

Надюша (перебивает). Этим же поездом должен был приехать наш новый директор. И, представь себе, — не приехал! Прислал телеграмму, указал помер поезда — и не приехал… Сразу видно — несерьезный человек!

Свирид Гаврилович (подмигивая Максиму). Я тоже скажу — несерьезный, Надюша…

Надюша. Оставь, пожалуйста, шутки. Мне досадно, что это не кто-нибудь, а твой любимец Максюшка, о котором ты мне столько наговорил…

Свирид Гаврилович (перебивает). Максим Иванович, Надюша…

Надюша (подчеркнуто). Максюшка назначен к нам директором завода. Заранее могу сказать, пустой, безответственный и несимпатичный… И выскочка… И не спорь со мной, пожалуйста. Я тебя уверяю. — совсем некультурный…

Максим. Позвольте мне вступиться за Свирида Гавриловича.

Надюша. Мой папа настоящий романтик. Не видел этого парня с детства и выдумывает про него небылицы. Вот вы, культурный человек, скажите мне, как назвать того, кто присылает телеграмму и не приезжает? Он не легкомысленный?

Максим. Я с вами согласен.

Свирид Гаврилович. Просто тебе хотелось поскорей увидеть нареченного… Да!

Надюша. Папа! Я совсем не собираюсь выходить за кого попало. Запомни это. И не будем возвращаться к этой теме.

Свирид Гаврилович (торжественно). Надюша, познакомься, пожалуйста, с моим сюрпризом. Перед тобой Максим Иванович, директор завода…

Максим (протягивая руку). Максюшка. Прислал телеграмму и приехал.

Надюша (закрывает лицо руками). Ах, как некрасиво! Максим Иванович… Разве так можно? (Поспешно уходит.)

Свирид Гаврилович (вдогонку). Надюша! Надюша! Погоди! Ушла… Ну, готовься, Свирид, получишь изрядную головомойку… Да!

Дуся (подает чай). Директора встречают на перроне с музыкой, а он тишком чай пьет…

Максим. Догоните ее, Свирид Гаврилович. Она рассердилась. Разве можно так вдруг?

Свирид Гаврилович (берет клетку). И чай в глотку не идет. Ты, Максим Иванович, прямо к нам?. Переночуешь, мы тебя в столовой положим.

Дуся. Я слыхала, что суженому нельзя спать под одной крышей с девушкой, к которой он сватается…

Максим. Правильно, Дуся. Это мне еще бабушка говорила. Скорее идите, Свирид Гаврилович, обо мне не беспокойтесь, завтра встретимся…

Свирид Гаврилович. Только ты, Максим Иванович, с утра прямо к нам… Прямо к нам, ладно? (Уходит.)

Дуся. Правда, товарищ директор, какая она симпатичная? И на инженера учится…

Максим. Да ну?

Дуся. А как же! На инженера, самого настоящего! Вот я тоже ушла от Хомы Мартыновича. Он мне неродной — я сирота. Ушла и все тут. Он зовет домой, а я хочу стать машинистом на паровозе. Вы думаете, я не попаду на паровоз? Я упорная, чего захочу — добьюсь. Максим (пьет чай). Садитесь, Дуся, пейте чай.

Дуся. Спасибо, товарищ директор. Можно вас спросить? Вы вправду обручены с Надюшей или это шутка?

Максим. А что, разве кто возражает?

Входит Павло Павлович, коренастый, с пышными усами, старомодная цепочка от часов висит через всю жилетку.

Павло Павлович. Ну, Дуся, я свое отбыл! Не приехал, так пусть пеняет на себя. Весь международный вагон обошли. Что ты скажешь!

Дуся. Ничего не скажу.

Павло Павлович. Ну хорошо, не говори, — это тебя не касается. А что ты скажешь насчет того, что мой Колька зачастил сюда в буфет?

Дуся. Не знаю.

Павло Павлович. Скажи, долго еще Колька будет сюда ходить?

Дуся. Павло Павлович! Я на работе, а вы приходите оскорблять меня…

Павло Павлович. Ладно… Будьте здоровы. (Уходит.)

Дуся. Разве я виновата, что парни ходят? Вдруг придут гуртом, все булочки раскупят и съедят. А бывает — пиво и ситро выпьют. Шампанского тут было десять бутылок — и те раскупили. Ой, батюшки, сейчас будет рабочий поезд! А я тут заговорилась… Вон-вон, слышите, гудит? Надо хоть самовар долить…

Максим. Дуся, как мне пройти в гостиницу?

Дуся. В гостинице у нас местные живут. Приезжие ночуют в общежитии. Обождите, кто пойдет, я попрошу проводить…

Проходят, не останавливаясь, несколько рабочих, женщин. Входит Хома Мартынович, старый, белый.

Так и знала. Не успел Свирид Гаврилович от вас уехать, как вы — следом! А как же с курортом, Хома Мартынович?

Хома Мартынович (Максиму). Можно около вас?

Максим. Пожалуйста, садитесь.

Хома Мартынович (садится). Буфетчица, стакан чаю!

Дуся (наливает). Не могли дома напиться? (Ставит на стол.)

Хома Мартынович. Что вы даете мне холодный чай?

Дуся. Дома можете привередничать. Дома пьете какой дадут, а тут — холодный!

Хома Мартынович (Максиму). Мне сдается, что я не в санаторий еду, а бог знает куда… По ночам самолеты летают, как журавли, целые тучи самолетов…

Максим. Вам, Хома Мартынович, нужно идти, не теряя времени, к Свириду Гавриловичу, пока там не улеглись спать.

Хома Мартынович. Спасибо, молодой человек.

Дуся. Максим Иванович назначен директором нашего завода…

Входит Коля с гитарой. Это молодой человек лет двадцати.

Коля. Дуся! Я запрещаю вам разговаривать с посторонними!

Дуся. Коля, вы, должно быть, выпили? Это совсем на вас непохоже…

Коля. Умоляю и прошу, выйдите на балкон, мы споем вам серенаду!

Дуся. Честное слово, Коля, я не желаю слушать пьяных.

Коля. Кто пьяный, Дуся? Вы знаете, что я пью только ситро. Я пьян от своей решимости: сегодня я окончательно и навсегда порвал с отцом. И перебрался в общежитие. Я решительный. Я ему сказал: "Вы, Павло Павлович, не признаете Дусю, а я не признаю вас!" По случаю такой торжественной минуты мы с хлопцами пришли спеть вам серенаду… Здравствуйте, Хома Мартынович.

Дуся. Проводите товарища в общежитие.

Коля. Это приказ?

Дуся. Просьба.

Коля. Серенада откладывается! Прошу за мной…

Занавес

Общежитие молодых рабочих. Утро. Пыль столбом. Работают Сеня, Григор, Котька, Яша входит, лузгая семечки.

Яша (удивленно). Ну и ну, браточки, чтоб я сдох!

Григор. Не сори, пожалуйста!

Яша. Ты раздражаешь Яшу и тому подобное!

Котька. Мне сдается, словно я — не я…

Сеня. Не копайтесь, хлопцы, побыстрей шевели руками. Они вот-вот вернутся, а у нас что?

Яша. Внеочередной вопрос: что это вам в голову стукнуло? Какой гений чистой красоты? Разве у нас уборщицы нет? (Закуривает.)

Григор. Надоело в пыли жить.

Сеня. Ты, Яша, тоже ручками пошевели. Сорить мастер! Уборщица сегодня выходная.

Яша. Клянусь богом! Я могу подождать уборщицу! С какого это дня слесарь моего разряда, можно сказать аристократ души, должен брать в руки грязную тряпку? Я перестану себя уважать и тому подобное.

Сеня. Не хочешь, Яша?

Яша. Точнее говоря, не чувствую желания! Котька. В таком случае мы попросим вас освободить наше чистое помещение. Забирайте ваше барахло — и ко всем тринадцати богам!

Яша. К чему так много богов?

Сеня. Ребята, бедный Яша утомился. Пускай отдохнет. Отдохни, Яша. Ляг с сапогами на кровать и отдохни. Мы на тебя посмотрим, когда вернутся Дуся и Коля… А потом навестит Максим Иванович…

Яша (другим тоном). Ребята! Вопрос государственный. Это новый директор затеял? Серьезно?

Григор. Я удивляюсь, как ты можешь спрашивать?

Яша (гасит папиросу о стену). Клянусь богом! Где мой веник? (Выхватывает веник у Григора.) Не могут сразу сказать! (Метет.) Волынят, волынят — нервы не выдерживают! (Метет.) Агитацию разводят, чтоб я сдох! (Метет.) А куда наши пошли?

Сеня. Привезут из колонии разных цветов в вазонах.

Котька. Мне сдается, что я — не я…

Яша (оторопев от удивления). Цветы?! Разве мы девчата? Не хватает, чтобы мы еще наши окна затянули занавесками! Стыд и срам! (Метет.) Это Максим Иванович придумал? Одну ночь переночевал у вас…

Григор. Эге. Посоветовал Коля. Собственно, не посоветовал, а сказал, что зайдет…

Яша. Полный порядок и тому подобное! Я удивляюсь, какого беса вы тут отвиливаете?! (Сердито метет.) Можно подумать, что я вас, как детей, буду перевоспитывать. Что вы сами не понимаете?!

Котька. Скинь парадную робу, Яша!

Яша. Я для идеи работаю! (Метет.) Никого на свете не послушался бы, хотя бы сто директоров на голову село… А для Максима Ивановича — полная дисциплина. Что угодно. Добровольно — в обязательном порядке! Ну чем он только берет? Переночевал — и взял!

Сеня. Силой берет. Как глянет в глаза!

Яша. Материалист. Стань хоть на минутку идеалистом. (Метет.) Моя душа прилепилась к нему… Максим Иванович теперь — мой идеал. (Поднимает веник.) Клянусь, пойлу за ним, куда ни прикажет!

Сеня (схватив Яшу, валит его на кровать.) Отдай веник!

Яша. Сдаюсь! Пусти!..

Сеня (командует). Кровать поставить так, — создать все условия для красивого спа. Берись, Яша! Григор, Котика!

Яша. Поэт! Чтоб я сдох, — поэт! (Отодвигает кровать из угла, там полно бутылок.) Боже мой, а посуда так и стоит! Да Максим Иванович подумает, що мы просто алкоголики…

Котька. Это мы ситро у Дуси покупали…

Григор. Складывай все в наволочку. (Помогает укладывать бутылки.) Надо вынести, чтобы никто не заметил…

Сеня (заглядывает под кровать). А у тебя, Яша, тоже бутылки… Бедная Дуся!

Яша. Не прицепляйся! (Натыкается на свой же окурок.) А кто это папиросы о стену гасит? Голову оторву, как поймаю! Дикари! (Берет графин.) В графине мухи плавают с прошлого лета! Неужели никто воды не пил?

Григор. Мы же пили только ситро у Дуси в буфете…

Яша (берет на плечо наволочку с бутылками). Ну, господи благослови…

Григор. Одна нога здесь, другая там…

Яша. А ты вымой пол, пока я хожу…

Входят Коля, Дуся, несут вазы с цветами.

Коля. Куда ты, Яша?

Яша. В библиотеку… (Парни прыснули со смеху.) Книжки и другие материалы. Котька, на… (Насильно перекладывает поклажу на плечи Котьки и толкает его к двери.) Иди, иди, а то библиотеку закроют…

Дуся. Сама расставлю цветы. Это еще не все, мы привезли много. Яша, пойдите, тащите сюда остальные.

Яша. Полный порядок, Дуся. Пошли, Коля. (Выходит с Колей.)

Дуся. Максим Иванович обязательно зайдет, Григор!

Яша (вносит цветы). Чувствую себя, как в канун Первого мая.

Коля (вносит цветы). Куда ставить?

Дуся. Я сама. А окна вымыли?

Яша. Клянусь богом, не комната будет, а парк культуры. Люблю жить на уровне требований современного искусства! А как я танцую, Дуся, — тур вальса среди пашей невыразимо уютной комнаты…

Коля (угрожающе). Яша! Потом потанцуешь со мной!

Дуся (заметив отрывной календарь). Коля, кто это у вас календарем заведует?

Котька. Сам опадает, Дуся.

Дуся. На календаре всего еще только восьмое марта!

Яша. Сто бутылок ситра тогда выпили, Дуся.

Дуся. Сегодня уже лето. (Отрывает листки.) Март. Апрель. Май пролетел как один день. (Отрывает.)

Яша. Ох…

Дуся (отрывает). Перед нами уже месяц нюнь… Какое сегодня июня?

Яша. Я предлагаю вызвать кинохронику. "Дуся в общежитии молодых стахановцев". Дуся, ангажирую вас на один вальс! Коля, вот тебе музыка… (Подает Коле гитару.) Выскреби из нее какую-нибудь мелодию!

Дуся. Коля, можно?..

Коля (играет). Пожалуйста. Если вам хочется с ним танцевать. А с тобой, Яша, мы потом поговорим…

Яша (танцует с Дусей). Кинохроника! Клянусь богом.

Котька (схватив Григора). А ну, Григор, по-нашему!

Входит Надюша, стоит неподвижно.

Коля (играет тише). Милости просим на танцы.

Надюша (тихо). Зачем стоят цветы? Все несут букеты. Везде цветы.

Дуся. Надюша! С цветами жить веселей!

Надюша. Разве вы не знаете, что уже война?.. Гитлер напал на нас. По радио объявили…

Все замерли. Входит Максим.

Максим. Товарищи! Все на митинг! Коротенький, на десять минут. Кончилась наша мирная жизнь… Гитлер напал на СССР…

Надюша. Что же будет?

Яша. Подумаешь, война! Мы их аж в Берлин загоним!

Григор. Интересно, будут ли принимать добровольцев? На финскую войну меня не взяли…

Котька. Я тоже хотел спросить!

Яша. К чему мы это все прибрали перед войной?

Дуся. Я первая записываюсь!

Коля. И я, Дуся.

Максим. Садитесь, товарищи. Присядьте на минуту. Помолчим. Война переступила сегодня порог нашего дома…

Долгое молчание.

Занавес

Комната в квартире Свирида Гавриловича. Клетки с птицами. Свирид Гаврилович поливает цветы, возится, заглядывает и клетки, Хома Мартынович пьет чай.

Свирид Гаврилович. Война, Хома Мартынович. Как себе хотите — война. Да.

Хома Мартынович. Вы лучше послушайте, как ваши птахи с моим соловушкой знакомятся. Черноголовка передразнивает, кокетничает… Мой соловей клювик чистит — компания для него, только подумайте! Из одной признательности начнет петь… Наладится концерт…

Свирид Гаврилович. Была у нас финская война. Да разве такая! Одно утешение — недолго. Нынешняя техника, говорят, ускорит войну. До осени и кончим, как вы думаете?

Хома Мартынович. Черт-те что вы говорите, Свирид Гаврилович. Где война, а где наш Донбасс? Чего она вам голову сушит! А мне даже кстати — на курорт не надо ехать! Война!

Свирид Гаврилович. Детей жалко. Помните прошлую? Сколько детей осталось без отцов и матерей!

Хома Мартынович. Я не собираюсь воевать.

Свирид Гаврилович. Какие из нас вояки, боже ты мой! А Максим вон на митинге в вояки записал нас. Значит, верит, да…

Хома Мартынович. Боюсь и повстречаться с моей Дусей. Она сегодня же на войну запишется!

Свирид Гаврилович. Пропал наш покой.

Хома Мартынович. Я эту ночь не спал, Свирид Гаврилович…

Свирид Гаврилович. Эх! Ну, ясное дело, не спал… А помните Царицын, нынешний Сталинград? И мы там были, не без того. Э-кх! (Подкручивая усы.) Раз мне пришлось даже стоять на посту у поезда. Как же, стоял. Прикурить мне давал… Да.

Хома Мартынович. Кто, Свирид Гаврилович?

Свирид Гаврилович. Он. Только я не взял. Говорю спокойно: "Я на посту, товарищ Сталин…"

Хома Мартынович (с ударением). Что это вам, Свирид Гаврилович, все прикурить дают? И Ворошилов давал, и Буденный давал, и Орджоникидзе давал…

Свирид Гаврилович. Курящий народ, Хома Мартынович…

Входит Павло Павлович.

Павло Павлович. Доброго здоровья. Двери везде пооткрывали — заходи и выноси, что хочешь. Слыхали — война? Только что митинг провели, Максим Иванович — красивый оратор… Какой только из него директор выйдет?

Свирид Гаврилович. Прошу — чаю. Надюша куда-то побежала, угощайтесь сами.

Хома Мартынович. Я вам налью, Павло Павлович.

Павло Павлович. Все равно не усладить моей горечи, Хома Мартынович. Вскружила голову моему парню ваша Дуся, ох вскружила!

Свирид Гаврилович. А вы не вмешивались бы в их дела — им жить, а не вам.

Хома Мартынович (наливает). Дуся у меня самостоятельная…

Павло Павлович (берет чай). Коля из родного дома ушел в общежитие. На улице со мной не здоровается.

Свирид Гаврилович. Прочитайте пьесу Горького "Мещане"…

Павло Павлович. А что такое?

Свирид Гаврилович. Там пишут, что родители часто не понимают детей.

Павло Павлович. А-а. (Пьет чай). Митинг устроили на заводе. Будто митингом можно немца побить. Это враг сильный. Видите, как он уже в первый день все города бомбит? Не боится, сукин сын… Еще в ту войну разве их кто-нибудь бил? Нет. Они всех били…

Хома Мартынович. Чаю еще налить?

Павло Павлович. Не откажусь… Молодые могут надеяться. А нам, старикам, сразу видно, побьет немец… Всю Европу побил, и нас побьет…

Свирид Гаврилович (притворно). Неужто побьет, Павло Павлович? Как же так? Это ж нам смерть?

Павло Павлович (пьет чаи). Чего там смерть? Будем работать, как и работали.

Свирид Гаврилович. Вот и брешете, Павло Павлович! Во-первых, лучше смерть, чем работа на Гитлера. Во-вторых, немец нас не побьет! В-третьих, идите вы из моей хаты ко всем чертям, Павло Павлович! Да!

Павло Павлович (поставив блюдечко, засмеялся). Правильно, Свирид Гаврилович! Я тоже так ответил бы. Вас на агитацию не возьмешь!

Хома Мартынович. Он, хитер, как черт! Еще чаю?

Павло Павлович. Война!

Входит Коля, не замечая отца.

Коля. Здравствуйте. Простите, Дуся не была у вас?

Хома Мартынович. Садитесь, молодой человек. Дуси нет.

Павло Павлович. Дуси нет, зато я здесь, дорогой сынок. Хоть у чужих людей повидать, если родного дома чураешься… Дурень!

Коля. Не ругайся, отец. Наши отношения только официальные.

Павло Павлович. Вот побью при людях, тогда будешь знать!

Свирид Гаврилович. Вам войны мало? Пора забыть семейные свары…

Павло Павлович. Легко вам говорить — "забыть"!

Хома Мартынович. Садись, Коля. Выпей, друже, чаю. Это травка миротворная… (Наливает чаю.)

Коля. Спасибо. Я чаю не хочу. Я лучше пойду.

Павло Павлович. Почему ты от меня отрекся, сын? Я ли тебя не любил? Мать твоя с горя свету божьего не видит…

Коля. Мать тут ни при чем! Я не хочу жить в фальшивом доме.

Павло Павлович. У кого — фальшивый?!

Коля. У вас! Простите, Свирид Гаврилович, я пойду… (Направляется к двери.)

Павло Павлович. Коленька, при людях — такие слова?! Я — твой отец!

Коля. Разговаривать нам не о чем… (Уходит.)

Павло Павлович (вслед). Нет, подожди! Где моя фуражка? (Берет фуражку.) Я должен договориться… Так оскандалить меня на людях!.. (Уходит.)

Свирид Гаврилович. Ненадежный человек.

Хома Мартынович. А сын у него — ничего, Свирид Гаврилович…

Свирид Гаврилович. Такого Павла Павловича куда толкнешь, туда и клонится…

Входит Яша.

Яша. Здравствуйте. Я к Хоме Мартыновичу. Можно?

Свирид Гаврилович. Секрет, Яша?

Яша. Какой там секрет, коли война кругом! Мы зашли с Дусей в военкомат, а там такая очередь! Клянусь богом, до вечера всем не пройти. Этот чай свободный? (Садится к столу, пьет чай.) Так хочется пить, аж душа болит.

Хома Мартынович. Дуся записалась?

Яша. Погодите, Хома Мартынович… Она бы до вечера простояла, кабы не я! Нашел хлопцев, туда-сюда немного потолкались, устроили давку, а потом — хоп! — и в дверь к военкому! Вдвоем вошли…

Хома Мартынович. Я должен знать все, Яша…

Яша. Полный порядок. (Пьет чай.) Начали мы его уламывать…

Свирид Гаврилович. В какую часть вас записали?

Яша. Меня? Ни в какую…

Хома Мартынович. А Дусю?

Яша. В ту же самую… Скандал был, клянусь богом! Дуся — в слезы. Очередь волнуется. А военком как отрубил: "Надо будет, тогда призовем…"

Хома Мартынович. Ну и правильно, я очень рад, Яша.

Яша. Можно еще чаю?

Хома Мартынович наливает, подает.

Спасибо… У Дуси переживании целая куча… Хочет наркому писать. Встретила Колю и попросила меня зайти к вам. Максим Иванович с Надюшеи в райкоме партии.

Свирид Гаврилович. Как там парод, Яша?

Яша (пьет чай). Понимаете, я думал, ударит война и все пойдет кувырком. Чай будет несладкий, деревья осыплются, люди плакать будут. А мы идем с Дусей: природа цветет, афиши висят о футбольном матче. Дивчина — ни с того ни с сего — подарила милиционеру букет цветов…

Входят Максим и Надюша.

Максим. Мое почтение.

Свирид Гаврилович. А, просим, просим. Так парочкой и ходят… Чего это ты, Надюша, надулась? Успели уже поссориться дорогой?

Надюша. Нет.

Максим (улыбаясь). У нас с Надюшей принципиальные расхождения.

Надюша (не выдержала). Так и знайте! Вам наш завод, может быть, не дорог, а мы здесь родились!

Максим. Надюша, я больше не буду…

Надюша. Ты только послушай, папа! Максим Иванович готов уничтожить наш завод! Да, да, я не шучу!

Максим. Милая моя Надюша…

Надюша (перебивая). Я не милая, и не ваша!

Максим. Если бы под Крамовом проходил фронт, я бы и минуты не колебался! Что можно — вывезти, а все остальное — в воздух, в дым!

Свирид Гаврилович. Свое собственное добро? Социалистическое хозяйство?

Максим. Если наше добро перейдет в чужие руки, оно обернется против нас!

Хома Мартынович. Верно, Максим Иванович…

Максим. Мы видим, что получилось с чешскими, французскими, бельгийскими заводами, — они работают на врага!

Надюша. Все равно вы меня не убедите! И никто не послушается, когда вы прикажете разрушать завод!

Максим. Я прикажу тогда, когда придет время…

Надюша (в негодовании). Я вас… Я вас…

Яша. Ну, я пошел. (Идет к двери и оттуда знаками манит Свирида Гавриловича и Хому Мартыновича.)

Свирид Гаврилович (понял). Постой, Яша, я покажу тебе наш садик. (Уходит, тянет за руку Хому Мартыновича.)

Надюша. Я напишу в наркомат, какого они нам директора прислали.

Максим. Надюша, моя дорогая девушка, вы видите, они нас оставили вдвоем…

Надюша. Им стыдно слушать легкомысленные вещи! А спорить не хотят, потому что вы директор!

Максим. Надюша. Будем надеяться на лучшее. Хорошо? (Берет Надюшу за руку)

Несмело свистнул соловей. Раз, второй. Из-за двери тотчас же выглянул Свирид Гаврилович.

Надюша. Не трогайте мою руку.

Максим. Надюша. Я вам… Я вас… ну, чувствую.

Надюша (перебивает). Мне это безразлично!

Громче запел соловей. Свирид Гаврилович не выдержал, вошел в комнату.

Свирид Гаврилович. Тише, тише! Начинается концерт! Хома Мартынович, Яша!

Входят Хома Мартынович и Яша.

Птицы поют. Слышите, как ваш соловей выводит? Молодчина, ей-право… Красота! А пеночка — шельмина дочь! Так его, так!.. Ах вы, милые мои создания!.. Нету для вас никакой войны…

Тишина. Щебечут птицы. Соловей, как первая скрипка. Малиновка, как флейта-пикколо. Пеночка, как далекая арфа. Скворец в черном сюртучке подает голос, как фагот. Начинается концерт.

Занавес

Квартира Свирида Гавриловича через три месяца. Ночь. Все, как и прежде. Только стекла закрашены темно-синей краской, чтобы свет не проходил из комнаты на улицу. Максим в старом рабочем костюме, в ватной куртке. Надюша складывает вещи в небольшой чемодан.

Надюша. Ты сам отцу сказал, Максим? Я так волнуюсь…

Максим. Волноваться нечего, Надюша. Он ведь понимает, что это последняя возможность не остаться с врагами. Может, утром гитлеровцы уже будут здесь…

Надюша. Как ты можешь спокойно об этом говорить?

Максим. Спокойствие не значит равнодушие. Хочу условиться с тобой о будущем. Это последний эшелон. Ты с отцом и все наши поедете на восток. Связь буду держать с тобой через наркомат. А ты меня ищи через Политуправление фронта. Понятно? Завод минирован, домну разрушим еще сегодня, а с остальным подождем. Мы еще посмотрим. Что ты на меня так глядишь?

Надюша. Ты не едешь с нами?

Максим. Я остаюсь. Тут будут кой-какие дела…

Надюша. И я останусь.

Максим. Ты понимаешь, что значит девушке остаться при немцах?

Надюша. Все равно останусь… Я одна не поеду…

Максим. Ну, ладно, подожди меня за фронтом, — хорошо? Только выполню тут свои поручения, сразу же тебя догоню, — согласна? Ну, смотри у меня, не плачь. Глаза-то как вдруг заблестели, — уж не слезы ли, Надюша?

Надюша (не выдержала, бросилась ему на шею). Максим… Я не могу ехать без тебя… Ты все только смеешься. Думай обо мне, что хочешь, — я не поеду… Можешь не любить, только позволь остаться около тебя…

Максим (ласкает ее). Видишь, какую минуту мы выбрали для личных дел… Ходили-ходили друг возле друга, ворчали, ругались, притворялись равнодушными… Думали: времени у нас много-премного, — и все так думают. А времени — в обрез. Просто как подумаешь — совсем мало… Сам вижу, какие моты все влюбленные. Давно хотел сказать, чтобы ты пригляделась ко мне… Может, будем вдвоем после воины… Родители хорошо надумали, что обручили нас…

Надюша. Я тебе не совсем безразлична, Максим?

Максим. Разве не бросается в глаза, как я тебя люблю?

Надюша. Значит, остаемся оба?

Максим. Нет, Надюша, тебе приходится ехать…

Надюша. Я не могу, Максим…

Максим (взглянул на часы). Где это задержался наш старик? Может, домой не зайдет, а прямо на товарную станцию?

Надюша. Не попрощавшись с птицами? Ты его не знаешь!

Максим. Я понесу чемодан. Двигаемся к эшелону. Надо ночью выехать, чтобы меньше бомбили. Свирид Гаврилович, наверное, уже там.

Надюша. Не знаю. Гаси лампу, а я отворю окно. (Открывает окно, яркий свет из окна озаряет комнату.)

Максим (выглядывает). Осветительные ракеты бросают. Видимо, налет… Пошли скорей. Вон бьют зенитки… Где-то далеко. С музыкой поедете…

Надюша. Максим, поцелуй меня на прощанье…

Максим. О, какой я еще…

Целуются, медленно уходят. Комната пуста, в окно слышен грохот зениток, далекие разрывы, видны лучи прожекторов. Немного спустя кто-то закрывает окно. Темно. Зажглась спичка, засветилась лампа. Около лампы — Свирид Гаврилович.

Свирид Гаврилович (устало садится на стул, опускает руки). Какие хитрые — хотят, чтоб я уехал! Это вот, значит, моя хата. Мои цветы. Мои птички в клетках. Уснули, чубатые головки. Кто вам завтра воды поставит? Кто насыплет корму, когда попросите? Может, никто… (Задумался.) Что я себе нажил за двадцать пять лет? Эти стулья? Диваны? Фикусы? Барахло? (Слышен сильный взрыв. Свирид Гаврилович невольно снял шапку.) Ну, вот и все. Моя домна взлетела в воздух… Не хотел я стоять и смотреть на нее… Прощай! Словно сердца кусок оторвали… (Слышен рев самолета.) Летай, летай. Мы тебя не боимся… Кидай бомбы, гадина! Я нажил за двадцать пять лет не это барахло… (Толкает стул ногой.) Не горшки бабьи (швыряет об пол), не фикусы! (Толкает ногой.) Я приобрел собственную державу! Социалистическую державу! И ты ее не одолеешь! Бомб она не боится. Вас зову, партизаны, — наступает наш последний бой. Сталин приказывает! Не лежите в могилах, вставайте, друзья! И ты, Иван, мой любимый! (Снимает со стены портрет, целует его, кладет на стол.) И ты, мой Петро, друг незабвенный! (Снимает второй портрет, целует его, кладет на стол.) Наталка, жена моя верная, подруга любимая, свет души моей, Наталка!.. (Снимает третий портрет, целует его, кладет на стол.) Встаньте, я зову вас на смертный бой с врагом!.. (Закрыл лицо руками.) Пора. К черту всё…(Снимает пиджак, рубашку, остается в майке.) Всё к черту! Где мой сундучок? (Достает из-под кровати деревянный ящичек, вынимает из него старую одежду, надевает старенький пиджак, кладет в боковой карман револьвер, как инструмент.) Вишь какой живот нагулял — штаны еле сходятся… Да… (Надел старомодный картуз.) Сдается всё… (Вышел на минутку в кухню, принес бидончик с керосином и стал поливать комнату. Сел, достал трубку, набил ее, взял спички.) Все, как полагается. Надюша, верно, уже уехала. (После паузы, громко.) Партизаны, по коням!

Григор (вбегает). Есть, партизаны по коням!

Свирид Гаврилович. Ты кто такой?

Григор. Хочу в партизаны, Свирид Гаврилович!

Свирид Гаврилович. Ты откуда взялся, Григор?

Григор. Меня послали, чтобы вы не опоздали на поезд…

Свирид Гаврилович. Не становись на керосин!

Григор. Зачем вы все облили?.. (Взглянул на стол.) О мой отец!

Свирид Гаврилович. Не твое дело! Идем…

Григор, пятясь, выходит. Свирид Гаврилович за ним.

(На пороге чиркает спичку, раскуривает трубку, стоит, держа спичку в руке, перед тем как бросить ее в керосин.)

Занавес

Квартира Павла Павловича. Горит лампа. Хозяева еще не ложились. Окна заложены подушками. Слышны далекие назойливые пулеметные очереди, порой от пушечного выстрела задребезжит посуда. Павло Павлович бегает по комнате. Мотря Терентьевн а прибирает все, не переставая говорить.

Мотря Терентьевна. Люди они заграничные, да поначалу не нужно им в глаза совать… Скатерку мы приберем, пускай лежит старая клеенка. Патефон — под кровать. Войдут, увидят, что мы не кто-нибудь, а простые люди…

Павло Павлович. Пойми ты, Мотря, скажут им!

Мотря Терентьевна. А кто скажет?! Ты же не был советским генералом. Так за что ж тебе отвечать? (Суетится.) Одеяло с постели — дрочь. Вот этой дерюжкой покроем — и ладно… Слава богу, знаю, как с людьми обходиться. Еще в революцию, бывало, какая власть ни придет — всякая меня уважает. Знаю, кому чем угодить… Кому какой портрет повесить, какой снять…

Павло Павлович. Портреты надо пересмотреть, Мотря.

Мотря Терентьевна. А как же! Всех поснимала. Я им оставила только Карла Маркса — тоже из немцев был.

Павло Павлович. Лучше бы ты самого Гитлера вверх ногами повесила! Да знаешь, что они за Маркса сделают?!

Мотря Терентьевна. Может, и Айвазовский запрещенный? Вот гляди, тут написано: "Айвазовский. "Буря".

Павло Павлович. Все сними, все! И достань из комода старые иконы, повесь в углу… Мы в этом доме тридцать лет прожили, зачем самим напрашиваться на пожар, еще поживем и при немцах… Постов я не занимал, — конторщик на заводе, разве это большой пост?

Мотря Терентьевна. А в завком тебя выбирали?

Павло Павлович. Ну и что ж, что выбирали! Меня выбирали туда как баласт.

Мотря Терентьевна. Как бы ни выбирали, а выбирали! Коля вот еще — комсомолец…

Павло Павлович. Коля от меня отрекся. Сначала — этот комсомол, потом перебрался в общежитие из отцовского дома, а теперь и совсем исчез — наверно, в эвакуацию пошел. Эх, не моя у него голова!

Мотря Терентьевна. Ты всех детей из дома поразогнал! На беса мне твое хозяйство, и дом, и корова, и куры, и садик, коли внуки мои по чужим углам слоняются! На беса, скажи?!

Павло Павлович. Кого это я поразогнал, Мотря?

Мотря Терентьевна. Дочка из дома убежала… За лейтенанта вышла и убежала. И внуков моих чужие люди баюкают. Думаешь, не больно? А Коля где?.. Разве от порядочного родителя дети бегают? Да за один Колин мизинчик я отдала бы все на свете вместе с тобой!.. (Плачет.)

Павло Павлович. Вот, глупая, сейчас же и плакать! Горький в пьесе "Мещане" сказал, что дети родителей не понимают…

Мотря Терентьевна. Так то ж Горький. Ты сам себя раз в году понимаешь! А брат мой Ленечка?! Вспомни хоть сегодня…

Павло Павлович. Тс-с! Мы его давно похоронили в нашей душе… Пора и забыть.

Мотря Терентьевна. Такой уж ты родич — сразу и забыть! Еще и двадцати лет не прошло.

Очередь из автомата за окном.

Пригнись, чего торчишь, как деревянный!

В дверь кто-то постучал.

Боже мой, уже кто-то стучится!..

Павло Павлович. Погоди отпирать! Спроси, кто там… Если будут говорить про хлеб или про зерно — слышишь: про хлеб или про зерно, — и на порог не пускай! Не надо! Гони от дверей! Это условный знак! Гони — и все тут!

Мотря Терентьевна. А ну как немцы?

Павло Павлович. Проси!

Мотря Терентьевна. Курей надо подальше ховать…

Снова стук в дверь.

Сейчас, сейчас! Стучатся, как в свой дом, — вот люди… (Идет в сени.)

Слышен какой-то разговор. Входит Максим, за ним Мотря Терентьевна.

Максим. Доброго здоровья. Из этого окна немного свет пробивается, завесьте чем-нибудь…

Мотря Терентьевна. Я думала, что немец! Спрашиваю: "Кто там?" — а товарищ директор меня по-немецкому — чистый немец. Так душа и похолодела… Слава тебе господи, немцев, выходит, прогнали… Там, сдается, еще кто-то с вами стоял?

Максим. Павло Павлович, Свирид Гаврилович не был? Может, случайно заходил, скажите, пожалуйста?

Павло Павлович. Такой революционер стал! Взрывает домну. С час тому назад слышали взрыв?

Максим. Его дом горит…

Мотря Терентьевна. Ой, горюшко!

Павло Павлович. Ай-ай-ай! Бедные птички! Таких птичек лишиться!

Максим. Павло Павлович, вы дали согласие на квартиру для явок?..

Павло Павлович. А как же, дал! Так и условились: если кто постучит и спросит про хлеб или про зерно, тех пускать и направлять дальше… Для революции, может, и моя копейка не будет щербата!

Мотря Терентьевна. О чем вы говорите, не постигну?

Павло Павлович. Тебя не касается, Мотря…

Максим. Простите, ошибаетесь! Мы, хозяйка, договорились с Павло Павловичем так: к вам на квартиру при немцах будут приходить советские люди, а вы их укроете, направите дальше, куда надо будет.

Мотря Терентьевна. Ой боженька мой, вот страхи! У меня аж ноги дрожат…

Павло Павлович. Вот слезливая баба! Максим Иванович, вы не смотрите на нее, известное дело — баба… Да постой, не плачь, еще где эти немцы-то, у черта лысого?!

Максим. Немцы, Павло Павлович, уже здесь. Заняли Крамово. Наши отступили.

Павло Павлович. Да что вы говорите!..

Максим. Немцы вместе с итальянцами. Идут уже обыски, может, раненых кто укрывает или оружие…

Мотря Терентьевна (крестится). Боже, отведи от Колн моего эту напасть!

Максим. Я пришлю к вам человека, он вам скажет, как говорить и куда переправлять товарищей, которые придут ил явку…

Павло Павлович. Так говорите, дорогой Максим Иванович, что мы уже очутились под немцами? Что хозяин у нас германская армия?

Максим. Не хозяин, а временный захватчик.

Павло Павлович (сменив тон). Знаешь что, добрый человек, иди ты отсюда помаленьку-потихоньку, чтобы тебя не убивали в моей квартире, чтобы совесть моя была чиста…

Максим. Я не понимаю вас, Павло Павлович.

Павло Павлович. Слушай, Максим, паном ты был вчера, при Советской власти, а сейчас ты — вот: тьфу! И зря не уехал вместе с вашими…

Максим (пристально посмотрел). Ишь ты, что у вас за пазухой лежало!.. Уверены, что Советской власти — конец? Ну что ж, спасибо на таком слове…

Павло Павлович. Не за что…

Максим (сурово). Помолчите, когда я говорю! К вам зайдет наш товарищ и пробудет до вечера. Он будет направлять всех, кто придет на явку, в другое место. Вы мне за него отвечаете головой!

Павло Павлович. Никого и на порог не пущу!

Максим. Пустите! (Уходит.)

Мотря Терентьевна. Не иначе страшный суд наступает.

Павло Павлович. Замкни дверь и никому не отпирай! Если мы хоть одного сюда пустим — прощайся с жизнью! Нашли себе явку — у порядочного человека!

Мотря Терентьевна. А зачем ты соглашался — сам виноват.

Павло Павлович. Не понимаешь политики, так молчи! Иди скорей, запри.

Мотря Терентьевна. Теперь — скорей, а ну, как они нам бомбу кинут?.. (Выходит.)

Павло Павлович. Покрепче запри. На засов!..

Слышно, как вскрикнула Мотря Терентьевна, заголосила.

Не пускай никого! Вытолкай за дверь!

На пороге Мотря Терентьевна, руки в крови.

Господи боже мой, кого ты впустила?!

Мотря Терентьевна. Воды! Йоду!.. Холстина в сундуке…

Павло Павлович. Одурела! Вытолкай за дверь! Тут не лазарет!

Мотря Терентьевна (идет прямо на Павло Павловича). Зараз же давай йоду, а то убью… Ну! Павло Павлович. Рехнулась, что ли?

Мотря Терентьевна сбрасывает покрывало с кровати, выходит в сени, возвращается, ведя раненого Колю, укладывает его на кровать.

Коля?! Ты?

Коля. Ничего, мне не больно… Это перевязка намокла. Я ждал, когда уйдет от вас Максим Иванович… Малость полежу, и все обойдется… Мама, ты не волнуйся… Я только до вечера.

Мотря Терентьевна перевязывает.

Павло Павлович. Тебя сюда кто-нибудь послал?!

Коля. А что же вы думали — я сам к вам пойду?.. Максим приказал… Ой!

Мотря Терентьевна (перевязывает). Сыночек мой! Золотой сыночек! Пускай меня убьют разом с тобой!

Коля. Мама, замкните дверь. Ой! Открывайте только на пароль…

Павло Павлович. Знаешь что, сын?.. Мы тебя выведем потихоньку, иди себе с богом… Раз от меня отрекся, то и я не хочу. Полежишь в садике, на травке, тогда на наш дом подозрения не падет…

Мотря Терентьевна. Душегуб! Убийца! Задуши сына собственными руками! Выгоняй его, выталкивай, выкидывай на улицу! Пускай подохнет у отцовского дома! А я людей покличу — глядите, люди, на проклятого отца! Побейте его камнями, спалите его дом, да будет проклят его след, и его дыхание, и его голос!

Павло Павлович. Тю, глупая! Ты такая, что и в самом деле дом сожжешь! Разве в саду у нас плохо? И ему самому там безопаснее — в доме сразу поймают, да еще и раненого…

Коля. Мама, вы не волнуйтесь. Ой! До вечера никуда не пойду. Я должен предупредить тех, кто сюда зайдет, не зная души моего бывшего отца… Эх говорил им, не послушали…

Павло Павлович. Пошипи мне, пошипи! Я тебя с твоей дурой-матерью вместе в память приведу!

Коля. Мама, кто-то стучит… Не открывайте без пароля…

Мотря Терентьевна. Сейчас, Коленька…

Павло Павлович. Не смей никого пускать. В этом доме — я хозяин!

Мотря Терентьевна. Пусти! Отойди от порога! (Отталкивает Павло Павловича, выходит.)

Короткая пауза. Вбегает Дуся.

Дуся (не обращая ни на кого внимания, бросается к Коле). Коля! Это правда! Ты ранен? Я не поверила, честное слово, не поверила, пока мне сам Максим Иванович не сказал!..

Коля. Максим Иванович знает, что ты пошла сюда?

Дуся. Он позволил. Сказал только, чтобы ненадолго. Такой ужас творится на улицах! Немцы прошли, теперь идут итальянцы… Моего Хому Мартыновича схватили у вокзала, он не поспел на поезд… И Надюша с ним вместе была. Повели обоих… Не знаю, что это делается… Дома горят. Кто пройдет по улице — стреляют…

Коля. Наклонись ко мне.

Дуся наклоняется.

Всех посылай в наше убежище, в шахте, знаешь?

Дуся. Ладно.

Павло Павлович. Влетела в чужой дом, воркует, щебечет, словно никого здесь и нет! А ну, убирайся отсюда!..

Дуся. Уже иду, не волнуйтесь, вам вредно волноваться… Я вам пол не просидела, счастья не отняла, сокровища не разграбила, правда?

Павло Павлович. Сына уже украла!

Дуся. Сын ваш к Советской власти приписан, а не к нам, — может, неправда?

Мотря Терентьевна (обнимает Дусю). Доченька моя милая! Увидела тебя и будто десять годов с тобой жила! Не слушай старого душегуба, побудь с нами…

Дуся. Некогда, мама, надо идти.

Мотря Терентьевна. Куда ж ты, мое солнышко?

Дуся. На войну, мама.

Мотря Терентьевна. Такая маленькая, — а на такую большую войну!..

Коля. Побереги себя, Дуся. У меня к тебе просьба. (Тихо.) Не давайся живой в плен… Ты их знаешь…

Дуся. Хорошо. (Поцеловала Колю, пошла, напевая.)

Мотря Терентьевна. Вот бы мне такую невестку в дом. Больше бы ничего не желала…

Павло Павлович. Да ведь это она и есть. Из-за нее Коля из дому ушел… Она!

Мотря Терентьевна. Слава тебе господи! Хоть бы ничего не помешало.

Коля. Если враг зайдет, мама, скажите, что у меня оспа, чтобы не подходил.

Мотря Терентьевна. Да уж сегодня столько людей заходило, что и на год хватит, то один, то другой. Лежи, сынок, спокойно, никому я тебя не отдам… Пускай сам Гитлер приходит, сукин сын…

Стук в дверь.

Коля. Спросите, мама, кто…

Стучат сильнее.

Павло Павлович. Эк его нетерпенье разбирает! Чтоб ты сказился! Поди, жена…

Мотря Терентьевна. Сам иди, невелик пан! Может, за тобой пришли: Гитлеру как раз палача не хватает!..

Стук.

Павло Павлович. Да иду же, иду, прах тебя побери! (Выходит в сени и, пятясь, возвращается в комнату, за ним входит человек с бородкой в старомодной толстовке.)

Мотря Терентьевна (укрыв Колю с головой, сунула себе в карман его оружие). Чужой…

Человек в толстовке (перекрестился на угол, стрельнув глазами по сторонам). Христос воскресе!

Павло Павлович. Вы пришли к нам на явку?

"Толстовка" (садится). Бой был жестокий. Донецкий бассейн не дается даром. Кто у вас лежит на кровати?

Мотря Терентьевна. Никого нету…

"Толстовка" Как же никого? Одеяло шевелится, словно человек дышит.

Мотря Терентьевна. Это наш сын.

"Толстовка". Когда он ранен: сегодня или давно? (Подошел, поднял одеяло: Коля лежит, закрыв глаза, опустил одеяло на лицо.) Вы правду говорите, это ваш сын?.. (Садится к столу.) Быстро летит бешеное время.

Павло Павлович. Вы не на явку?

"Толстовка" (патетично). Я пришел под кров моей сестры…

Павло Павлович (приглядывается). Неужели?! Двадцать лет тебя не было!..

Мотря Терентьевна. Леня, боже мой! (Тотчас остановилась.)

"Толстовка" (обнимает Мотрю Терентьевну). Я, сестра. Твой брат…

Коля поднял одеяло.

Павло Павлович. Леня! Вот здорово! (Целуется.) Сегодня я все время думал о тебе! Будто знал, что ты здесь. Прямо из-за границы?

Леонид (подходит к Коле). Ну, здравствуй, племянник. (Целует в лоб.) Не повезло в бою? Кто, тебя ранил — итальянец или немец?

Коля. У меня аппендицит…

Леонид. Аппендицит? Прекрасно, можешь меня не бояться… Я сам — член Коммунистической партии, веришь?

Мотря Терентьевна. А с немцами как очутился?

Леонид. Э, сестра, я птица небольшая!

Павло Павлович. Может, за переводчика пристроился?

Леонид. Угадал, дружище. Полезное дело. Много наших можно спасти!

Павло Павлович. Э-э, зачем их спасать!..

Мотря Терентьевна. И спасаешь? Может, веревкой?

Леонид. Ты мне не веришь, сестра?

Мотря Терентьевна (вглядывается в глаза). Приходится верить, коли не брешешь… Что-то у тебя глаза…

Павло Павлович. Ты, Леня, уже отвык от ее языка? Прямо на тот свет загоняет, ничего не могу поделать. И сынок, Коля, в нее пошел — то ему комсомол подавай, то он, видишь, на войну полез, покалечился… У меня на квартире их явка…

Коля (перебивает). Отец!

Леонид. От меня нечего скрываться. Я сам держу связь с коммунистами подполья. Вот я встретил старика Хому Мартыновича — партизан явный, а не признался…

Коля. Он не партизан…

Леонид. Мне надо им передать план размещения немецкого штаба, чтобы можно было без ошибки действовать. Я его оставлю вам, а Коля передаст…

Мотря Терентьевна. Что ты привязался к хлопцу? Видишь, у него лихорадка. А ты тянешь и тянешь за душу… Пускай поспит…

Леонид. Пускай спит.

Мотря Терентьевна. Ты хочешь знать, кто у нас партизаны? Я партизанка!

Павло Павлович. Мотря, кто тебе поверит?! Православный человек…

Мотря Терентьевна. Не поверят?!

Павло Павлович. Ну, прямо баба не соображает, что делает…

Мотря Терентьевна. Ты не веришь, что я партизанка?

Леонид (смеется). Ты просто перепуганная мать!

Мотря Терентьевна. Сейчас поверишь! (Вытаскивает из кармана Колин револьвер, наставляет на Леонида.) Ну, верите?

Леонид. Верю! Верю! Спрячь, а то еще выстрелит!

Стремительно входит Свирид Гаврилович тоже с револьвером в руке.

Свирид Гаврилович. Ну, слава богу, что застал! Спрячьте оружие, кума!..

Мотря Терентьевна. Свирид Гаврилович! Дай вам боже здоровья… На, Коля, твое добро… (Отдает оружие.)

Павло Павлович. Не понимаю, почему вы вламываетесь в чужое помещение без спросу…

Свирид Гаврилович (Леониду). Ну что, голубчик, попался! Это я. Узнаешь?

Леонид. Я вас не знаю, кто вы такой…

Свирид Гаврилович. Брешешь! Я тебя сразу признал! Помнишь, как ты меня в двадцатом расстреливал за Черной шахтой! Жену мою и меня?

Павло Павлович. Вы обознались, Свирид Гаврилович… Это брат Мотри Терентьевны… Словно с того света явился… Мы думали, что он погиб в гражданскую…

Леонид. Я не расстреливал…

Свирид Гаврилович (садится). Кто может понять, какой я счастливый! Будто с этой одеждой надел свою молодость… На дворе скоро светать начнет. Прошел я по родным улицам. Сердце щемит — вот-вот встречу погибших друзей, расстрелянных героев. Все годы смешались в кучу. Вокруг стреляют, светят ракеты. И вот идут мне навстречу Дуся и Максим. Бодрые, смелые — и кто их обучил так!

Коля. Свирид Гаврилович, они вам сказали, что взят Хома Мартынович и ваша Надюша?

Свирид Гаврилович. Сказали, лучше бы и не слышать! Схватил их вот этот — штатский… Не волнуйтесь, господин палач, вокруг стоят люди и ждут, когда я вас выведу. Мне оказали великую честь вывести вас, как я есть обиженный отец… А тут пригляделся — смотрю, тот, из двадцатого года, он мне сниться не перестает, я убиваю его и режу, в домну толкаю, на кол сажаю, руками за горло душу… Спасибо вам великое, что вы сюда пришли… (Кланяется.) Да!..

Коля. Ведите его скорее, не теряйте времени, Свирид Гаврилович.

Свирид Гаврилович. Ты не понимаешь, хлопец, что разговор этот нельзя обойти. Сердце свое я должен излить, душу свою его слезами окропить, очами своими на его страх наглядеться…

Коля (сел в постели). Теперь не та война, что раньше. Разговаривать некогда. Выходите скорей да заберите у него оружие, пожалуйста.

Леонид. Я работаю только переводчиком… У меня нет оружия.

Коля (наставив пистолет). Руки вверх! Свирид Гаврилович, прошу вас не мешкать!

Свирид Гаврилович (обыскивает Леонида). Раньше мы знали, как поговорить. (Находит револьвер.) Бывало, до утра говоришь, пока всего человека навыворот не поставишь… Сам знаю, что не то время…

Мотря Терентьевна. Только не стреляйте его у дома, отведите хоть на другую улицу…

Леонид. Пожалеешь, сестра!

Мотря Терентьевна (не слушает). Колю тоже заберите с собой. Нам здесь уже не жить. Пускай все пропадет пропадом!

Вбегает Григор.

Григор. Скорей, Свирид Гаврилович, мы не успеем отойти! Максим Иванович волнуется…

Свирид Гаврилович. Максим никогда не волнуется!

Слышна близкая стрельба.

Мотря Терентьевна. Идем, сынок… (Ведет Колю к двери, на пороге оборачивается и плюет.)

Свирид Гаврилович. Вперед, контра!

Григор (выводит Леонида). Скорей, Максим Иванович приказал!

Свирид Гаврилович (Павлу Павловичу). Извиняюсь за беспокойство… (Выходит.)

Павло Павлович. Слава тебе господи, меня не тронули!

Занавес

Пустая комната. Хома Мартынович и Надюша. Руки у них связаны.

Надюша. Мы словно на вокзале, Хома Мартынович.

Хома Мартынович. Успела ли уехать Дуся? Знать бы, что она на воле, больше мне нечего и ждать. Пускай еще бьют. Каких им партизанов нужно?

Надюша. Отец мог остаться, как вы думаете? Он ни за что не бросит квартиру и птиц. Я его хорошо знаю. Будет сидеть, пока не придут и не заберут…

Хома Мартынович. Вас, Надюша, не били?

Надюша. Пусть только посмеют!.. Лучше смерть!

Хома Мартынович. Пропал Донбасс… Шахты затоплены… Заводы разрушены… Сколько нашего труда пошло зря. Будто ничего и не было — степь да несчастные люди.

Надюша. Красная армия непременно вернется! Разве вы не верите?

Хома Мартынович. Хотелось бы мне проснуться перед войной… Ох, болит… А я еще и на курорт не ездил…

Надюша. То, что вас взяли в плен, — дело случая. Наш недосмотр, может быть, легкомысленное отношение к войне. Я искала отца. Вы опоздали на поезд… Не привыкли скрываться в своем городе — и вот результат… На всякой войне бывают пленные, жертвы — это закономерно… Надо только не забыть, что сказать перед смертью. Я много раз еще в школе думала о смерти. Мне хотелось работать в подполье, рисковать жизнью, погиб-путь за революцию. Я даже классную работу на эту тему писала. А сейчас все позабыла. Мне кажется, и не вспомню… Не знаю. (Заплакала.) Хома Мартынович… Я ничего не успела сделать… Как же умирать?

Хома Мартынович. Не стоит об этом думать. Мы невоенные! Мы — люди мирные, не воевали, из окон не стреляли…

Надюша. Как жаль, что не стреляли!

Отворяется дверь. Часовой вталкивает в комнату Свирида Гавриловича и Колю, истерзанных, избитых. Коля падает на пол.

Папа!

Свирид Гаврилович (через силу). Надюша! Что, смотришь, как разукрасили? Засыпался, старый дурень!.. Так мне и надо! Пустился разговоры разговаривать… Не тот теперь бой, что прежде. Мотоциклистов подкинули, гады… Ладно, хоть остальные наши отбились…

Коля (бредит). Я ничего не знаю… Не знаю!..

Надюша. Тебя, папа, забрали дома?

Свирид Гаврилович. В восемнадцатом году техника у нас была одна, теперь, вишь, выходит целый прогресс… Брешут, плешивые. Мы и технику найдем… Научимся коржи с маком есть!..

Хома Мартынович. Времени нет учиться, Свирид Гаврилович.

Надюша. Коля ранен? Надо перевязать, руки освободите…

Свирид Гаврилович. Сейчас! Будет время и поучиться. Ловко бьют, сукины сыны… Нет, думаю, дураков нет… Упал и притворяюсь мертвым. (Пробует развязать руки.) Одна только веревочная техника осталась старая — вяжут руки, как и в восемнадцатом году… А я таки малость понимаю в этом деле. (Освободив руки.) Ловкость рук и никакого мошенства! Больше пока никого не буду развязывать, чтоб не нарваться на кулаки… Коля, давай хоть поправлю малость…

Коля (бредит). Я вам ничего не скажу!

Свирид Гаврилович. И не нужно мне говорить… Вот так сядь, лучше будет. Посмотрим повязку. Повязка на месте. Когда будем дома, тогда накрутим свежего бинта — и все… Терпи, калаче, тебя черт не возьмет!.. Что ты на мне увидела, Надюша?

Надюша. Вы дома никогда не были таким!..

Свирид Гаврилович. А чего расстраиваться? Победа будет за нами! Будет, ого! Недолго нам тут сидеть. Мне Максим крикнул. Этот хлопец не подведет! Мы с его родителем партизанили. Настоящая рабочая донбасская династия. Да! Каков отец, таков и сын…

Хома Мартынович. Мне почки отбили, Свирид Гаврилович.

Свирид Гаврилович. Кто там вас спрашивает про нутро? По внешности вы орлом выглядите! Пускай они, бандиты, думают, что у нас железное нутро, стальные нервы! Династия, Хома Мартынович! Да нам внуки в глаза наплюют, коли мы не сможем так бороться, так умереть, как отцы паши и деды, как прадеды паши!

Хома Мартынович. Я могу терпеть, Свирид Гаврилович.

Свирид Гаврилович. Правильно! Мы из них воду поварим! Династия вам покажет, как живут и как помирают!..

Надюша. Максим знает, что я тут?

Свирид Гаврилович. Ага, не хотела его полюбить! Вот бы теперь и пригодилось. Он такого покажет этим немчикам да общипанным итальянцам! Даю тебе слово — выйдем отсюда, веришь?

Надюша. Я его полюбила, папа.

Свирид Гаврилович. Вот за это спасибо, дочка! Такого слова я от тебя дома и за сотню лет бы не услыхал! А тут — наставляю ухо и слышу. Эх, Максим, Максим, не знаем мы с тобой, как с женщинами разговаривать!

Хома Мартынович. Я слышу кто-то подошел к двери…

Свирид Гаврилович. Милости просим… (Садится на поя, обматывает себе руки веревкой.)

Входит Леонид в немецкой форме, голова и руки только что забинтованы. За ним немец.

Леонид. Смотрите хорошенько, Эрнст. Передаю на вашу ответственность. Руку мне ранил этот старик… (Толкает Свирида Гавриловича ногой.) Вам, Эрнст, случалось встречать человека, которого вы двадцать лет назад расстреляли?

Эрнст. Нет.

Леонид. Он хотел через двадцать лет со мной рассчитаться. А что вышло? Он ходил двадцать лет под моим приговором! Да, кстати, посмотрите — вот и дочка его. (Толкает Надюшу.)

Эрнст. Хороша.

Леонид. А это старая падаль. (Толкает Кому Мартыновича ногой.) Я думал, что он уже подох…

Хома Мартынович. Помнится мне, Леня, как вас тут бивали за кражи.

Леонид (толкает). Врешь!

Хома Мартынович. А меня бьют за советскую идею…

Леонид. Заткни глотку!

Свирид Гаврилович (Хоме Мартыновичу). Что вы его, дурня, дразните?

Леонид. Что?! (Толкает ногой Свирида Гавриловича.)

Свирид Гаврилович. Я тебе, голубчику, кабы знал, целил бы не в руку, а в ногу, чтоб ты не лягался, как лошадь.

Леонид. Убью, бандит!

Свирид Гаврилович. Как же ты убьешь, ежели тебе хозяева еще не дозволили? Дурень ты, ваше благородие. Пока они не допросят, права у тебя нет на мою жизнь. А когда допросят, тогда, пожалуйста, вешай на здоровье.

Коля (бредит). Мама, скажи Дусе, я не боялся…

Леонид (взял себя в руки). Смотрите за ними получше, Эрнст. Чтобы живы были. Я приду вечером, и тогда увидим… И дочка его увидит… До вечера… (Уходит с немцем.)

Свирид Гаврилович (вдогонку). До вечера! Пускай у тебя ноги отсохнут, холуй фашистский!

Надюша. Папа…

Свирид Гаврилович. Что "папа"?! Плюй им, в глаза, дочка! Пускай знают наших! Они думали в Донбассе мир найти? Народную войну найдут!

Занавес

Уголок старой шахты, прекращенный в жилое место. На столе лампа-"шахгорка", два полевых телефона. На нарах сидит Дуся. Максим ходит.

Максим. Ну, Максим Иванович, вот когда вам припекло… Пока не зацепило ваше сердце, вы храбрились, завод взорвали, партизаните, прямо как на сцене… По вот коснулось дело вашего личного, вашей Надюши! Дрожите? Переживаете? Еда на ум не идет, нервочки разгулялись, заговорили сами с собой?! А позвольте спросить: с какой стати Надюша вам дороже того, что вы уже потеряли? Об этом не подумали? Вам казалось, что вы держитесь мужественно, уничтожая завод, хотя сердце ваше в отчаянии разрывается? Брешете, друг дорогой, как собака! Надюша вам дороже завода! Вам и в голову не приходило, что дело не только в заводе! Слышите, товарищ директор? Завод можно уничтожить — завод можно построить. Дело глубже, Максим Иванович, дело в судьбе нашего государства. Слышите, сын династии, — все государство под угрозой. Судьба нашего государства поставлена на карту! И вам пора бы понять, что этот вопрос покрывает с головой все ваши личные болячки!.. Да, да — покрывает! Надюша сама плюнула бы вам в глаза, если бы вы подумали иначе!.. Если бы вы только посмели подумать иначе!

Пауза.

Надюша, дорогая моя Надюша…

Дуся (пошевельнулась). Максим Иванович.

Максим. Чего вам, Дуся?

Дуся. Что значит, когда снятся цветы?

Максим (нахмурился). Значит, будут и ягоды.

Дуся. Возьмете меня на операцию?

Максим. Спите лучше. Вы — разведчица.

Дуся. Я могу швырнуть им в штаб связку гранат, правда!

Максим. И сами погибнете.

Дуся. Что ж такого! Если с толком погибнуть, это неплохо.

Максим. Наших никуда не переводили из здания райисполкома?

Луся. Который раз вы спрашиваете, Максим Иванович?

Максим. Вы не считайте, сколько раз я вас спрашиваю, а отвечайте как полагается!

Дуся (встала). Штаб и гестапо помещаются вместе в здании райисполкома, товарищ начальник партизанского отряда.

Максим. Спасибо, Дуся… Я забыл, что у вас там тоже близкий человек, да еще не один… Простите меня.

Дуся. Это не относится к делу, Максим Иванович…

Максим (тихо). Дуся, какая вы хорошая девушка…

Дуся (сердито). Служу Советскому Союзу.

Входят с лампой-"шахтеркой" Григор и Яша.

Яша. Максим Иванович, вас просят.

Максим (берет лампу). Посматривайте за телефонами, товарищи. (Уходит.)

Григор (садится, вздыхает). Завтра наших будут вешать, вот где трагедия!

Яша. Клянусь богом! Ты, как фрезерный станок, скребешь и скребешь!

Дуся. Эх, хлопцы, если бы вы знали, как Максиму Ивановичу тяжело!

Григор. Всем нелегко. Четверо наших в плену…

Яша. Вы только вдумайтесь в это слово: подполье! Настоящее подполье! Да миллионы комсомольцев от зависти слюнки будут глотать, как кролики! Мы — в герои вышли! Послушайте только, кто я такой: подпольный работник, товарищ Яков. Все одно, как орденоносец… (Схватил трубку телефона.) Алло! Слушаю! Что ты шипишь в трубку?! Ничего не слышу!

Дуся. Он лежит на чердаке дома, а ты требуешь, чтобы он кричал. Там немцы!

Яша (шепотом). Слушай… Котя… Ради бога тише… Я все слышу… Да. Кто, кто? Хома Мартынович?! Выпустили? Совсем выпустили? (Зажимает трубку.) Немцы выпустили Хому Мартыновича. Ходит по улицам. Факт… Котя говорит, что это, наверно, приманка. Они следят, куда он пойдет, с кем встретится. (Говорит в трубку.) Разве он знает, где мы. А откуда знает? (Зажимает трубку). Котя говорит: ему, наверно, Свирид Гаврилович сказал…

Григор. Ну, еще что придумаешь. Старый партизан не скажет.

Яша. Один уже на воле. Пойти его привести, Дуся!

Дуся. Вот про подполье любишь говорить, а конспирация тебе и не снилась.

Яша. Пожалуйста. Коли хочешь, начинай дискуссию. Выпустили из гестапо нашего человека, надо его сюда привести, пускай расскажет… А по-вашему, чтоб шатался неприкаянный?

Дуся. Яша, разве выпущен не родной мне человек? Ночью мы его найдем и незаметно приведем. Чтобы не потянуть за собой хвост. Вот возьми Мотрю Терентьевну. Днем она прячется по разным уголкам, по подвалам, а ночью мы с нею идем на работу… Я листовки разбрасываю, газеты… А она помогает. Иногда ночью приведу ее к нам, накормлю, да и обратно выпровожу.

Яша (хватает трубку второго телефона). Слушаю! Кто, кто?! Фу ты, черт! Следи, Сеня, в четыре глаза! Есть! (Кладет трубку.)

Дуся. Что такое?

Яша. Не что такое, а несчастье. К нам в шахту спускаются Мотря Терентьевна и Хома Мартынович, вон что.

Григор (хватает автомат). Спокойно, без паники. Ежели за ними увязался хвост, я его обрублю! А тем часом у нас есть запасный выход… Хоть бы поскорей Максим Иванович вернулся.

Дуся. Иди, Григор. Сеня не пропустит, и ты встретишь!..

Григор. Ежели придется бить, подкинешь мне дисков. (Уходит.)

Дуся. Будь спокоен.

Яша. Дуся, как же это получилось? Она нашла дорогу?

Дуся. Держи Сенину трубку.

Яша. Есть! (Держит трубку.) Сеня, у входа станет Григор с автоматом. Гляди там, не прозевай… Максима Ивановича еще нема.

Входят Мотря Терентьевна и Хома Мартынович.

Мотря Терентьевна (возбуждена). Здравствуйте, люди добрые. Вы видели, кого я вам привела? Просто глазам своим не поверила. Подумала, может, и Коленька мой следом идет. Никак не могла ночи дождаться, как его увидела. На этой шахте когда-то еще девушкой работала. Дорога знакомая, вот я и пришла.

Дуся. Вы могли привести с собой несчастье.

Хома Мартынович (услышав голос Дуси). Доченька моя! Я слышу. Боже мой, Дуся. (Заплакал.)

Дуся (обняла Хому Мартыновича). Ну что там! Живой, на свободе. Какой же ты худой стал! Мучили? Били? Наших видел?

Мотря Терентьевна. Коленька живой! И Надюша, и Свирид Гаврилович. Нам бы поскорее Максима Ивановича. Ставят виселицы… Хому Мартыновича позвали и сказали их условия.

Дуся. Какие там условия?

Хома Мартынович. Обещали всех простить. Коли партизаны выйдут из потайных мест, тогда всех отпустят и дадут возможность работать.

Дуся. И ты поверил?

Хома Мартынович. Я сказал, что никто не согласится. А они просили: "Идите, они этого ждут…"

Мотря Терентьевна. Мой сын будет на воле!

Яша. Думаете, вам простят?

Мотря Терентьевна. Меня пускай не прощают… Только бы выпустили Колю.

Яша (схватив трубку). Есть! Спасибо, Сеня. Жди приказа! Максима Ивановича еще нема… (Зажав трубку.) Поздравляю вас — облава! (В трубку.) Держи нас в курсе, Сеня! Ты видишь Григора? Он еще не стреляет? Ладно… (Кладет трубку.) Предвидятся боевые действия и тому подобное…

Дуся. Принимаю командование до прихода Максима Ивановича.

Яша. Есть, товарищ командир!

Дуся. Укороти язык… Распоряжение нам дано ясное: защищать этот вход до сбора всех партизан и организованного отхода через второй ход. (Берет трубку.) Алло! Котя! Ничего подозрительного? Смотри получше. Начинаем бой со стороны Сени… Возни незаметно? Максима Ивановича еще нет. Все. (Передаст трубку Яше.) Держи обе трубки и не клади.

Яша (с двумя трубками). Дуся, голубонька, может, я хоть немного постреляю? Ну его к черту, так и войны не увидишь!.. То листовки печатаешь, то с телефоном, как собака, ползаешь… Дуся…

Дуся. Пожалуйста, без разговоров.

Яша (неохотно). Ну, есть.

Мотря Терентьевна (лихорадочно). Дуся, прости меня!.. Я не дождалась, пока ты ночью придешь, и пришла сама… Я выйду с Хомой Мартыновичем и пойду совсем в другую сторону… Они не заметят, откуда мы вышли.

Хома Мартынович. Дуся, дозволь нам идти! Меня так неожиданно выпустили, что я голову потерял… Я пойду в гестапо, и пускай меня повесят вместе со всеми… Дуся…

Яша. Алло, Сеня! Что! Окружают вход? Ничего, сейчас Григор им даст. Ага, уже дал? Сеня, а к тебе пули не долетают? Высоко? (Дусе.) Григор уже дает из автомата. Куда ты?

Дуся (берет автомат, диски). Всем оставаться здесь до прихода Максима Ивановича! Яша, ты отвечаешь! Пойду на помощь Григору… Тут под землей ничего не услышишь…

Яша. Там около Григора есть люди у входа…

Дуся. Я должна проверить. (Выходит.)

Яша (в трубку). Сеня! Как бой? В полном разгаре? Темно? Это хуже. Неужели немцы ракеты экономят? Ага, догадались…

Мотря Терентьевна. Яша, мы пойдем. Пускай они словят и подумают, что нас только двое.

Яша. Смирно! Приказ есть приказ! Все!

Входит Максим, несет вместе с двумя партизанами мешок, кладет.

Максим. Вот мы и дома… О, Хома Мартынович! Здравствуйте, здравствуйте. (Обнимает.) А похудели! Вот вам и курорт! Ничего, ничего, не печальтесь… Доброго здоровья, Мотря Терентьевна! Кланялся вам ваш бывший муж. (К партизану-колхознику.) Правда, кланялся, товарищ П.?

Товарищ П. (смеется). Чуть голова не отвалилась, все кланялся!

Мотря Терентьевна (тихо). Ничего. Я его устерегу…

Максим. Как там наши? Они знают, что мы им готовим освобождение? Хома Мартынович, очнитесь, это мы… Ну все сделано, Яша, где Дуся?

Яша. Дуся ведет бой с превосходящими силами противника…

Максим. Яша, я тебя просил говорить коротко… Где Дуся?

Хома Мартынович. Вот видите, это все я! Немцы напали на след, Максим Иванович.

Максим. Ничего, мы готовы… Яша, с какой стороны угрожают?

Яша (подает трубку). От Сени. Там Григор кладет их из автомата. И Дуся побежала.

Максим (слушает в трубку). Сеня! Это я, Максим Иванович… Видно тебе что-нибудь? Ага, хорошо. Значит, Григор меняет место. Чего же он так меняет место, что ты видишь?! Пусть лежит, когда зажигается ракета. Ничего, они ночью не полезут. Отложат до утра. Знаешь что, Сеня? Бери телефон — и давай туда, куда сам знаешь… Переносим командный пункт. Все. (Положил трубку.)

Яша (подает вторую трубку). Вот еще Котька.

Максим (берет трубку). Котя? Максим Иванович говорит. Здравствуй! Мы отсюда снимаемся. Да, да — там, где были до этого. Ты свободен, сматывай удочки. Что?.. Почему не можешь слезть? Ага… Тогда полежи. Освободим. Все. (Положил трубку.) Котя сидит на чердаке разрушенного дома, а двор заняла немецкая пушка… напомнишь, Яша…

Яша. Есть! Аппараты снимать?

Максим. Снимай. Тебя хлебом не корми, только бы куда-нибудь переезжать.

Товарищ П. Ну, а с мешком как же? Понесем назад, чтоб ему провалиться? Подкинь, Панько, на плечи…

Максим. Нет, таскаться с ним некогда. Развязывайте, Панько. Посмотрим, какие бывают холуи после утруски…

Товарищ П. После усушки! Развязывай! Вылезай, нечистая сила! Вишь какой смирный… Мы за тобой таки походили… Не хитро убить, хитро было украсть. Вылезай, сукин сын, бургомистр, кому говорю!

Максим. Господин бургомистр, нам некогда. Панько, поставьте его, пожалуйста, на ноги…

Панько ставит бургомистра на ноги, это — Павло Павлович.

Павло Павлович. Помилуйте!..

Мотря Терентьевна. Это ты?! Ага!..

Павло Павлович. Не пускайте ее ко мне, она сумасшедшая!..

Мотря Терентьевна. А ты каким был, когда своего сына немцам выдал? Говори!

Хома Мартынович. Я вспоминаю. Он приходил к нам в камеру и уговаривал Свирида Гавриловича сказать, где партизаны…

Павло Павлович. Меня насильно заставили!

Товарищ П. И в бургомистры насильно тянули? У нас вот на селе третьего старосту фашисты меняют… Назначат, а он на другой день не дышит… Второго назначат, а тот на другую неделю горит со всем своим хозяйством. Беда, да и только! Ну, мы тогда взяли да сами подыскали им старосту: пьянчужка там у нас был беспутный. Вот и ходит в старостах, сколько вытянет: нам все равно, и им без пользы…

Павло Павлович. Я хотел советских людей перед немцами отстаивать!..

Панько (басом). Вы ему не верьте, все одно брешет, собака! Ты думал, что Советской власти капут, — вот что ты думал!

Яша. Точно. Жаль только, что судить некогда…

Вбегает Дуся с автоматом.

Дуся. Максим Иванович! (Огляделась.) Можно говорить?

Максим. Немцы наседают? Не дают дыхнуть?

Дуся. Григора ранило в голову… Не хочет отходить. Кидают гранаты. Надо поскорей, чтоб не попасть в западню…

Максим. Спасибо, Дуся. Проводи, пожалуйста, вот товарища Панько — он большой специалист по одному делу… Мины ставить.

Панько (стесняясь). Ну какой там специалист.

Максим. Заминируйте вход. Времени хватит. Ну, идите потихоньку. Дуся, бери товарища Панько за руку и предупреждай, где надо пригибаться: он непривычный в шахте.

Панько. Да ничего. На экскурсию когда приезжал…

Дуся (увидела). О, господина бургомистра привели! Пошли, товарищ Панько.

Панько. Только бы нам не понабивать шишек на лбу.

Уходят.

Товарищ П. Сущий ребенок. Мины ему, как пирожки, а на лбу шишку набить боится.

Максим. Что постановим бургомистру? Яша, как самому младшему, тебе первое слово.

Яша. Капут ему!

Максим. Вы, Хома Мартынович?

Хома Мартынович. Он хотел заставить нас сказать, где партизаны…

Товарищ П. Мы нашли у него списки советского актива, многие теперь в гестапо. Я высказываюсь — за смерть.

Павло Павлович. Клянусь всемогущим богом! Пресвятой, преблагословенной!..

Мотря Терентьевна. Что вы его слушаете?!

Максим. Господин бургомистр. Именем справедливого советского народа вы присуждены к смерти. Можете сказать последнее слово.

Павло Павлович. Я не буду… Я никогда не буду… Я совершил ошибку. Я не знал… Меня заставили служить. Я буду служить вам…

Товарищ П. (прислушивается). Ого, слышны и гранаты? Как бы нас тут не засыпало. Эта шахта не газовая, не загорится?

Максим. Не газовая… Ну, проходите все вперед. Хома Мартынович, Мотря Терентьевна, прошу.

Мотря Терентьевна. Вы его не упустите?

Максим. Мамаша, не задерживайте нас.

Мотря Терентьевна и Хома Мартынович уходят.

Яша. Знамя куда, Максим Иванович? (Берет знамя.)

Товарищ П. Интересно, что у вас за знамя на вооружении? У меня самого в отряде — знамя колхоза, — ничего, служит за боевое. А у вас? (Смотрит.) "Доменный цех". Неплохо.

Максим (берет знамя, свертывает). Ну, пошли помаленьку, По дороге захватим Григора с Дусей, Панька и других. (Плюет через левое плечо.) Тьфу, тьфу, чтобы посчастливилось и дальше!.. Товарищ П., берите мешки с гранатами и диски… А это я возьму. Тяжелое, чтоб ему… Яша, кончишь с бургомистром, догонишь нас…

Яша. Я?

Товарищ П. (Максиму). У меня в отряде не переспрашивают приказов, а у вас?

Максим. Ты что-то хотел сказать, Яша?

Яша. Ничего.

Максим. Возьмешь тогда телефоны, лампочки и догонишь нас. Все понятно?

Яша. Все.

Максим. Не мешкай тут. (Выходит вместе с товарищем П.)

Яша (вытащил револьвер, нацелился, рука дрожит). Кругом!..

Павло Павлович. Не можешь, Яша, в глаза стрелять? Ишь какие они хитрые, сами осудили, а тебе — грязным делом заниматься, человека расстреливать…

Яша. Кру-гом!

Павло Павлович. Имей в виду, Яша, что я тебе по ночам буду сниться, я к тебе мертвый стану приходить, с того света буду прилетать: за что ты мою душу погубил, за что ты мою жизнь кончил?!

Яша (чуть не плача). Повернись! Я не могу так стрелять!

Павло Павлович (падает на колени). Спасибо тебе, добрая душа! В этом подземном аду я словно солнце увидел в твоей доброте!.. Боже мой, не клади на него греха душегубства, прости и помилуй его, аминь! Яша, я сам!.. (Ползет на коленях.) Я сам… выстрелю себе в сердце. Так будет легче. Твой грех я приму на себя… Слышишь, Яша, на мне твой грех!.. (Протягивает руки.)

Конец... Скажешь им, что я умер, как революция повелела… (Выхватил у очумелого Яши револьвер.)

Яша. Револьвер!.. Отдай револьвер!..

Павло Павлович (все еще на коленях). Назад, щенок!

В этот момент — выстрел. Павло Павлович выпускает из рук оружие и тихо валится на землю.

Максим (заглядывает). Шляпа. Возьми оружие! Пошли! Это я.

Заводской двор. Никто бы не сказал, что здесь был когда-то порядок и кипела жизнь. Сегодня — бурьян по пояс, засохшая полынь, чертополох и лопух. Сгоревший цех, местами стены обрушились, кое-где стоят. Металлический каркас белеет, словно ребра скелета, перепутан, как скомканные стружки. На втором плане на фоне неба темнеет силуэт накренившейся домны, которая чудом держится на фундаменте. На домне плещется кусок красной материи. Глухо доносятся издалека выстрелы тяжелых пушек. Справа — военный блиндаж под кучей кирпича. Двое рабочих — Горшков и Горицвет — обтрепанные, бородатые, постаревшие — несут большую вывеску — "Kruppwerke".

Горицвет. Крупп-верке, матери его бес! Где он, этот Крупп, и где верки! Принесло их в наш Донбасс! Чертовы трутни! Ишь какую бирку повесили на шею советскому заводу! В домну этот знак рабства!..

Горшков. А я соображаю, что потомству на память надо передать вывеску в музей. Написать сегодняшнюю дату. Так, мол, и так. Войска фронта мощным натиском, 1943 года такого-то осеннего числа, выкинули немецко-фашистских захватчиков. Вернули цехи в советский строй. Слава солдатам, офицерам и генералам такой-то части… (Ставят вывеску у блиндажа.)

Горицвет (передразнивает). Такой, недотакой, вон какой, сколько еще можно сушить красивую победу?! Ура надо кричать! Дали по морде фашистам, аж гавкнули за воротами, а вы разводите нудную номенклатуру — тоже нормировщик!.. Поверните вывеску мордой от людей!

Горшков (поворачивает вывеску). Еще и контролер-тарификатор на время вынужденного простоя завода!

Горицвет. Простите, такой и специальности-то не существует! Это у вас от гитлеровской оккупации в голове крутится. Вот этакое крутится, да и только! Словно перпетуум-мобиле, что означает — вечное движение!

Горшков (повел рукою). Тут вечного-то движения и не хватает… Гляньте, что делается!

Горицвет. Ничего особенного не делается! Зона пустыни, как говорили эти псоглавцы. Но какая ж это пустыня, если мы тут ходим? При нашем характере — это уже не пустыня, а чуть не цитрусовая плантация!

Горшков. И что вы за хвастун, Петр Петрович! Может, со злости?

Горицвет. Если б не злость, так сердце бы давно выскочило!

Горшков. Я понимаю, что так бить, как вас полицаи били, можно только слона или крокодила… Да и тот бы заплакал! Но вы ведь сами нарывались на несчастье, как слепой! К чему было ходить по территории без дела? Поставили вас дикари работать, ну и делайте вид, что работаете!

Горицвет. Савва Гнатович, не раздражайся! Я бродил по территории завода, потому что это мне было вместо средства от бессонницы! Ладно, думаю, попаситесь, чертовы пришельцы, — не для вас мы будем поднимать эту гордость Донбасса!

Горшков. Ну, хорошо, пускай это было лекарство, а кто же тогда кирпичину швырнул в немецкого мастера?

Горицвет (засмеялся). Да ее, наверно, ветром как-то сдунуло!

Горшков. Ветер тот был с руками, вот вам и всыпали горячей проволоки!

Горицвет. Ну, кто там будет учитывать, чем кому всыпали! Теперь Гитлеру всыпаем с процентами, не хватит и арифмометров сложить все вместе… Зачем ходил, зачем ходил!.. Я вынашивал проект использования температуры домны…

Горшков. Для этого надо хотя бы иметь домну!

Горицвет. Будет! Максим Иванович, слыхали, где был? На Урале. Что же он, даром хлеб ел? Привезет все, что вывез. Как возьмемся поднимать завод! Я не могу успокоиться! Да вы понимаете, что происходит сегодня?! На свет народились! Свободные советские граждане!

Горшков. И зачем же так кричать?

Горицвет. Разве запрещено?

Горшков. Не запрещено — сами должны знать, что в доме, где лежит мертвое тело (обвел рукой), не годится очень кричать. Почтим память покойника-завода тихим словом. Семьдесят лет он простоял. Еще дед мой тут в кузне у англичанина начинал. Была маленькая речушка, над речушкой — кузня… А потом как пошло, как пошло… До самой революции концессионер на отсталой технике… Зато после революции что делалось! Гаечки не осталось старой… Помните клумбы, цветы, деревья, аромат? Техника самой высокой социалистической марки! Фонтаны в цехах, газированная вода, домна выкрашена в серебристо-стальной цвет… Мартены как работали! Такую сталь варили, что даже лаборатория удивлялась…

Горицвет. Как вы можете так спокойно говорить! Тут такие чувства, такие переживания! Нужны громкоговорители! Вернулась Советская, дорогая наша власть! Ура-а!!

Солдат (выходит из блиндажа). Старики, я вас очень прошу, никаких воинских выкриков… Свободное дело, снайпер услышит и подстрелит…

Горицвет. Да какие ж мы старики? Сорок годов!

Солдат (свертывает цигарку). Отставить стариков. Это вы без работы старики, а как возьметесь за дело — аккурат коренной рабочий класс…

Горшков. Не сомневайтесь…

Солдат. Выбили мы, значит, противника с территории завода, а тут и утро, кончился ночной бой… Начался, значит, бой дневной… Оставили меня тут у телефона… Так вовсе не дают спокойно работать… На животе подползают, спасибо, говорят, что завод наш освободили… Погодите, говорю, тут от завода-то кот наплакал, и даже, представьте себе, такая страшная трава… Одного штатского бойцы нашли в траве, принесли ко мне… Лежит без сознания от контузии…

Горицвет. Спасибо вам, что завод освободили!

Солдат. Война — тяжелая вещь, не скрою. А все ж приятно вызволять свою землю из-под оккупанта! Нажмешь этак, противник бежит, станешь на площади, автомат на животе, а слезы так по щекам и бегут, как из крана, не можешь быть хладнокровным, когда вокруг все плачут и припадают к твоей шинели… Как же нам тут жилось, товарищи?

Горицвет. Нет, вы скажите, как вы жили! Пам дела было мало — голодали, помирали, фашисту не покорялись… А вам же надо было оружия, хлеба наготовить, Гитлера взять за горло!

Горшков. Гляньте на завод — скажете пустое место? Это душа наша, потоптанная врагом, но она жива, она встанет!

Солдат. Свободное дело. Я такие факты видел. Встанет.

Горицвет. Погляньте, кто это по бурьяну ползет? По чужой ли?

Солдат. А ну, станьте в сторонку, я его уложу из автомата. Эй, шагай сюда! Нечего подкрадываться! Вижу!

Горшков. Не надо! Это наш. Мастер доменный…

Горицвет. И верно — Свирид Гаврилович! Чего же он поклоны бьет? О, снова упал на колени, ползет! Опустите автомат, не дай бог выстрелит! Может, слышали — это командир партизанского отряда товарищ С.?

Горшков. Как бы он там на мину не напоролся!

Солдат. Свободное дело. Минок противник насыпал.

Горицвет. Мины ему не страшны… Сам воевал ими… Может, не утерпел, домну осматривает, этакий нетерпеливый!

Солдат. Эй, мастер, поберегись! На минку нарвешься! Не видно вашего доменщика… В бурьяне пропал…

Горицвет. О нем начать рассказывать — может, и до вечера не кончишь! Он же у гестапо, можно сказать, в лапах был… Повели его вешать… его и еще людей… Вот тут перед заводом виселицы стояли… А партизаны и налетели… Полицию сразу закидали гранатами, палачей перестреляли, осужденных вытащили из петли… Одного не спасли, ранен был, сын бургомистра…

Горшков. Отрекся от отца, работал на партизан!

Горицвет. Эге ж… Бросились искать дочку Свирида Гавриловича, а ее у виселицы нет. Туда, сюда! Нет. Вдруг слышат, погибла Надюша в полиции!

Солдат. Бедный отец! Единственная дочка?

Горшков. Ею только и жил. Да домной. И птицами…

Солдат. Кур разводил?

Горицвет. Соловьев! Да! Были у него соловьи!..

Тоненький, пронзительный гудок паровоза. Гудит, гудит, нетерпеливо требует проезда.

Солдат. Паровоз. Свободное дело…

Горшков. Видите, какие у нас машинисты? Еще и рельсов не положили, а он едет! Гуди, гуди, обождешь!

Горицвет. Бежим, Савва Гнатович! Как услышу гудок, так и полетел бы, так и полетел бы!

Горшков. Это нам показалось… Откуда тут взяться паровичку? Давно поржавели… Да в лом пошли…

Горицвет. Я сбегаю! Помните, заводской паровозик некуда было деть, так директор пустил его под цех, а потом и завалил. Это, может, он. Бежим!

Горшков. Пока директор с Урала не приедет, не одолеем…

Солдат. Свободное дело. Приедет и директор. Бывало, только освободим территорию, на заводе еще позиция, а директор уже приехал!

Горицвет. Наш не хуже! Это он освобождал Свирида Гавриловича из петли. А потом его вызвали на Урал.

Солдат. Интересуюсь для моего военного понимания — какой должен быть директор?

Горшков. Спрашиваете, какой должен быть директор? А вот я вам обрисую нашего…

Дуся (вбегает, на ней засаленный ватник). Сколько же вас звать, товарищи рабочие?! Привела паровозик под самые ворота, гуду, гуду, а вы все не слышите! Здравствуйте, товарищ боец! Приветствую на свободной донбассовской советской земле!

Солдат. Свободное дело. Пойду в блиндаж, пора проверять связь. Да там еще контуженый, надо взглянуть… (Уходит в блиндаж.)

Горшков. Я и не знал, Дуся, что вы машинист.

Дуся. Давайте не будем канителиться!

Горицвет. Хома Мартынович еще в погребе?

Дуся. Вы не смейтесь, Петр Петрович, это я его заставила спрятаться. Всем, думаю, опасно, а ему больше всех… Какой же у него опыт! Пятьдесят лет! Заперла в погребе и рада… И вдруг — заглянула утром и духу его нет!.. На завод утек!

Горшков. Где ж он?

Дуся. Максима Ивановича не видали? С ним.

Горшков. Побежали! Нас тут уже нет! Покричи, Дуся, Свирида Гавриловича. Он тоже тут… Беги на паровоз и гуди на полный пар! Созывай людей… Каждая живая душа — на завод!..

Появляется Мотря Терентьевна, с нею женщины, мужчины. В руках у них лопаты, кайла, ломы.

Мотря Терентьевна. Где же Максим Иванович? С чего начинать? Там люди идут и идут… Давайте работу.

Горицвет. Будет работа, Мотря Терентьевна. Поздравляю вас с торжественным днем освобождения!

Мотря Терентьевна. Спасибо. Наш праздник — работа…

Дуся. Товарищи рабочие, надо расчистить путь для транспорта!

Мотря Терентьевна. Доченька моя! Не судилось тебе с моим Коленькой свадебку сыграть. Проклятый брат мой укоротил ему жизнь. Вчера еще люди видели, как Ленька просился к своим господам в машину, но гитлеровцы его отпихнули. Пешком пошел! Неужели не увижу, как он будет висеть на том самом месте, где Колю вешал?!

Дуся. Пошли за мной, товарищи! Время дорого. Максим Иванович наказал поднимать транспорт…

Свирид Гаврилович (входит, держа одну руку за пазухой). Приятный нынче день. Никогда не вернется "Крупп-верке". Мы им дыхнуть не давали. Боролись, как видите. Выстояли, товарищи! А почему так вышло? Держава наша выстояла. Держава наша Советская крепка. Бомб она не боится. Танки ее не пугают. Люди у нее железные. Такую войну выиграть! Да разве есть слова, чтобы вместить всю нашу любовь, нашу благодарность?! Ура, товарищи!.. (Снимает одной рукой шапку, не вынимая другой из-за пазухи.)

Все кричат ура.

Горшков (тихо). Вы ранены, Свирид Гаврилович?

Свирид Гаврилович. Не лезьте в чужие дела!

Дуся. Да он никогда не даст перевязать.

Горицвет. Может, напоролись в бурьяне?

Свирид Гаврилович. Никакой раны нет, понятно? (Ко всем.) Помню, видел Иосифа Виссарионовича под Царицыном. Как вас всех вижу… Постояли, поговорили… "Закуривайте, говорит, товарищ красногвардеец…" — "Не могу, говорю, товарищ Сталин, я на посту стою…"

Хома Мартынович (входит). Опять вам покурить дают, Свирид Гаврилович?

Свирид Гаврилович. Ну и что?

Хома Мартынович. Вы же некурящая особа!

Свирид Гаврилович. Это только вы знаете, что некурящая.

Максим (входит). Здравствуйте, товарищи!

Возгласы: "Здравствуйте!" "Доброго здоровья!" "С приветом!"

Рукоплескания.

Вижу по вас, как жили. Потому и не спрашиваю. Товарищ Горицвет, например… Борода, как веник, худой, страшный… Вы же у меня записаны, Петр Петрович, как молодой кадр!

Горицвет. Будет завод, Максим Иванович? Видите, какой он.

Горшков. А вам как работалось на Урале, Максим Иванович?

Свирид Гаврилович. Если наша армия гонит захватчиков аж до самого Берлина — значит, достойно жили! Правильно жили!

Дуся. Об этом и говорить нечего!

Максим. Сами видите, что осталось от завода. Но он будет жить! (Рукоплескания.) Выстояла родная Советская власть. Выстоял рабочий класс. Не обещаю вам на ближайшее время молочных рек. Порой и с хлебом будет туговато. Врага еще надо добить. Чтобы и другим неповадно было. Металл фронту дадим в ближайшее время. Это наш священный долг. Своими руками будем поднимать завод. Мобилизуем местные ресурсы, золотые руки наших людей. Тяжко было под оккупацией, знаю. Много было жертв, погибли родные люди… Не время предаваться печали! За дело, друзья!.. Вставай, рабочая династия, на труд! На бой за победу!.. Нас мало сегодня — завтра будет больше… Начинаем, товарищи!

Вбегает Яша с винтовкой в руке, с катушкой телефонного провода за плечом.

Яша. Не видали — телефонист из блиндажа давно ушел? Кручу, кручу ему — не отвечает. Фу-у! Сердце выскочить готово. Здравствуйте, Максим Иванович! Я думал, может, хоть в армии избавлюсь от телефонной службы. Куда там! Дуся, есть шанс записаться к нам в полк. Свирид Гаврилович, я на войне долго не пробуду. Прогоню фашистов до Берлина и назад! Скажу, что у меня работы много! (Толкает ногой дверь блиндажа, навстречу выходит солдат.) Ну, сколько можно тут сидеть? Старшина приказал, чтоб мигом… Чего зубы завязал, болят?

Солдат. Угу…

Яша. Сроду не слыхал, чтоб на войне зубы болели! Чего же ты аппарат не снял? Кто за тебя будет снимать? Чего отворачиваешься? (Присматривается к солдату.) Погоди! Не отворачивайся, говорю! Хенде хох! Попался, полицейская морда! (Срывает повязку с лица солдата.) Руки вверх!

Мотря Терентьевна. Леонид! Слава богу, попался!

Горшков. Мы тут с другим разговаривали.

Горицвет. Это же, наверно, тот контуженный, о котором говорил солдат. Ишь гадина какая притаилась! Прикинулся, а теперь бежать! А солдат? Почему солдат не выходит? Неужели ты его…

Горшков. И спрашивать нечего.

Горицвет. Говори — убил?

Свирид Гаврилович. Ясное дело, что убил! Сколько зла он принес на свет. Еще с гражданской войны живет. Два раза меня под смертью держал. Хватит! Веди его, Яша!

Яша. Теперь я ученый. В морду стрелять буду. Прямо между глаз. За Надюшу, за Колю, за всех! Максим Иванович, дайте команду!

Максим. Не даю команды. Партизанская война кончилась. Веди врага, куда полагается… Ты что-то хотел сказать, Яша?

Яша. Приказано передать врага, куда полагается!

Максим. Молодец. Исполняй.

Яша уводит Леонида.

Мотря Терентьевна. Не упусти его, Яша!

Максим. Не упустит.

Свирид Гаврилович. Я тоже хотел сказать, что партизанская война кончилась. Отряд народных мстителей товарища С. частично пошел в армию, остальные — встают на восстановление. Возвращаю заводу знамя, оно честно служило нам в войне… (Достает сложенное знамя, передает Максиму,)

Максим. Старый знакомый! (Разворачивает,) "Доменный цех". Значит, с домны и начнем.

Горшков. А я-то спрашиваю Свирида Гавриловича, зачем он держит руку под пиджаком!

Максим. Вы думаете, он что-то прячет?

Свирид Гаврилович. Как в воду смотрел!

Горицвет. Мы думали, он руку поранил…

Дуся. Я предлагала перевязать!

Свирид Гаврилович. Пускай отстанут, Максим.

Максим. Дело ваше… А может, покажете?

Свирид Гаврилович. Нечего показывать! Вот привязались… Соловья поймал!

Хома Мартынович. Да ну?!

Свирид Гаврилович. Очень просто. Наверно, крыло повреждено. Заплутался в бурьяне и сидит. Эге, гадаю, твои уже давно улетели, а ты чего ж? Я шел домну осмотреть… Обо всем забыл. Ползу. Ловлю. Через бурьяны, через заросли. Взмок весь, пока не накрыл его шапкой. Пустил под рубашку, пускай в тепле отогревается… Потому и руку так держу.

Хома Мартынович. Соловей есть, теперь и домна будет!

Дуся. Кто бы мог сказать!

Максим. Милые вы мои люди… Поднимутся заводы, засияют колхозные нивы, встанет жизнь в буйном цвету после победы. Как легенда, будут стоять донбасские края в глазах поколений.

И вместе с его словами по вечернему небу поплыло изображение завода, задымились серебряные домны.

Занавес

1942–1947.