Янтарная комната

Действующие лица:

Михаил Вахтер, смотритель Янтарной комнаты.

Николай Вахтер, его сын.

Яна Петровна Роговская, невеста Николая.

Лейтенант Боб Маллиган, военнослужащий ВС США, искусствовед.

Капитан Фред Сильверман, военнослужащий ВС США, эксперт-искусствовед.

Генерал Паттон, командующий Третьей армией ВС США.

Генерал Эйзенхауэр, главнокомандующий ВС США.

Ларри Брукс, сержант ВС США.

Джо Уильямс, старший сержант ВС США.

Эберхард Мошик, директор шахты в Меркесе.

Йоханнес Платов, управляющий шахтой в Меркесе.

Василиса Ивановна Яблонская, советский искусствовед.

...

Соляные шахты Кайзерод в городке Меркес в Тюрингии были окружены американскими танками. Вокруг установили зенитные орудия, все дороги в направлении Меркерса перекрыла американская военная полиция, в небе непрерывно кружились два вертолёта, батальон пехоты стоял в парадном строю перед административным зданием шахты. Сюда съехались джипы и грузовики с полным комплектом инструментов. У входа в шахту стояли три небольших подъемных крана, а часовые с автоматами никого не подпускали.

12 апреля 1945 года Третья армия США единым броском захватила Тюрингию. Когда первые колонны танков и бронетранспортеров промчались через Меркерс, в ратушу вошёл капитан и объявил бургомистру и другим чиновникам, что они отстранены от своих обязанностей и пока находятся под арестом. Среди машин находился и джип, где сидели капитан Фред Сильверман и лейтенант Боб Маллиган. Они остановились перед ратушей, потребовали бургомистра и обратились к испуганному человеку — а кто не испугается во время ареста? — на безупречном немецком. Сильверман, он же Фридрих Зильберман, родился во Франкфурте-на-Майне, вместе с престарелыми родителями с одним чемоданом в руках в феврале 1933 года сбежал из Германии в Лондон, а потом в Нью-Йорк. Капитан отдал честь и коротко спросил:

— Где находится соляная шахта Кайзерод?

Побледневший бургомистр объяснил. Сильверман заметил его нервозность, подал знак Маллигану и сел на перед арестованным на стул.

— Я вижу, вы знаете, почему я об этом спрашиваю. Притворяться бессмысленно, — резко сказал он. — Ответьте на несколько вопросов, мы же все равно узнаем. Сначала о нас: мы из УСС, Управления стратегических служб. Это вам ни о чём не говорит?

— Нет, никогда не слышал, — покачал головой бургомистр.

— Это подразделение американской разведки. Хорошенько это запомните, вам придётся часто с ней сталкиваться. Оперативная группа по культурному и художественному наследию в Германской империи, мы называем её «Орион», с 1944 года получала от агентов, из отчётов разведки и из других источников сведения о местах разгрузки немецких и награбленных культурных ценностей. Мой коллега Маллиган и я — искусствоведы, и мы не хуже вас знаем предназначение Меркерса.

Сильверман сделал паузу и передал слово Маллигану. Тот спросил без предисловий:

— Что в соляной шахте?

— Не знаю, господин офицер.

— Когда осуществлялись поставки?

— Боже, их было много. Это началось ещё в 1944 году, но по-настоящему — с января 1945 года. Непрерывный поток машин. Тяжёлые грузовики и железнодорожные вагоны из Веймара и Гота… всех подразделений. Вермахт, люфтваффе, СС… Ходил слух, что здесь должна расположиться новая ставка фюрера после Райнхардбрунна.

— Нам это известно. — Маллиган энергично махнул рукой. — Дальше.

— Последняя колонна прибыла в соляную шахту десятого апреля. Грузовики со швейцарскими номерами, со швейцарским флагом и красными крестами. Но в них сидели не швейцарцы, не гражданские, а высокие чины из СС. Оберштурмбанфюрер СС и штандартенфюрер СС. Да, именно так, насколько я помню, но я знаю не всё, я ведь ни о чём не спрашивал. Это были последние машины. В них было двадцать ящиков, огромных ящиков. Деревянные ящики, обмазанные для защиты олифой, с надписью «Управление по гидротехническому строительству Кёнигсберга». Да, и на каждом ящике стояла отчётливая красная точка. Это всё, что я знаю.

Маллиган и Сильверман переглянулись.

— Ящики прибыли из замка Рейнхардбрунн?

— Возможно. Я точно не знаю. Машины приезжали два раза… Девятого и десятого апреля.

— То есть вчера…

Сильверман продолжил:

— А потом?

— Потом прорвались ваши танки, и кошмар закончился. Ночью все исчезли.

— Из шахт ничего с собой не взяли?

— Это невозможно. Для этого не было времени.

— То есть, всё внутри? Входы взорвали?

— Нет. То есть, я не знаю. Я два дня не выходил из дома. Там были эсэсовцы, знаете ли, а ящики разгружали заключённые из концлагеря.

— Эсэсовцы забрали заключённых с собой? — нахмурился Сильверман.

— Да. Мы не могли этому помешать, господин офицер.

Сильверман резко встал, за ним поднялся Маллиган.

— Едем в шахту, Боб, — мрачно сказал Сильверман. — Они здесь все невиновные. Но три моих дяди, три тёти, две кузины и их мужья погибли в Бухенвальде и Дахау. И с ними трое детей, Боб. Но все немцы не виноваты… Они только кричали «Гитлер, мы с тобой!», как кричат болельщики на футбольном матче.

Они покинули ратушу, запрыгнули в джип и поехали к соляной шахте. Сейчас шахта Кайзерод была похожа на крепость. Через несколько минут сюда должны были прибыть люди, известные всему миру: американские генералы Бридлоу, Паттон и Эйзенхауэр.

Ларри Брук вырос в бедном квартале Бруклина. Он был сыном санитара в морге, а его мать с шести вечера до двух часов ночи мыла туалеты в недорогом отеле, чтобы прокормить шестерых детей. Ларри, самый младший в семье, принял правильное решение: пошёл служить в армию. Она стала его домом, а сослуживцы — семьёй. У него была кровать, хорошее питание, денег хватало на сигареты, виски и посещение борделя а раз в неделю. Даже всю одежду, от носков до галстука, ему предоставляла армия. Прекрасная жизнь, несмотря на то, что на него орали, приходилось стоять навытяжку, а инструкторы-садисты гоняли по песчаным карьерам и ямам с жидкой грязью.

Без работы не будет и зарплаты, говорил себе Ларри. Но не такой работы, как у моего старика, который десятилетиями мыл мертвецов, брил, одевал и гримировал, чтобы они выглядели как куклы в голливудских фильмах — как ни странно, это нравилось родственникам покойников, они были довольны работой Брукса. Но военная служба была делом чистым и настоящим.

Когда Ларри стал сержантом и сам начал отдавать приказы, армия стала для него подлинным домом. Война с немцами, которых в Америке называли «капустниками», потому что квашеная капуста со свиной рулькой была воплощением всего немецкого, вторжение в Италию, наступление на Монте-Кассино, сражения в Третьей армии легендарного генерала Паттона, завоевание Германии — чертовски трудная и кровавая работа, но для Ларри — всего лишь работа, ничего больше. Не нужно было защищать свободу США, просто надо надрать задницу страдающим манией величия «капустникам» и покончить с этими маленькими усиками, с Гитлером. Из США в Европу доставляли огромное количество грузов, и он перевозил на своём трёхосном грузовике всё, что прикажут: от снарядов до конфискованных коров, от ящиков с инструментами до простых деревянных гробов.

Во втором транспортном батальоне Третьей армии он познакомился с Джо Уильямсом.

Уильямс был совершенно не похож на Ларри. Он был на два года старше, вырос в хорошей семье, показывал фотографии с большой белой виллой в обширном парке, «кадиллаком» и скаковыми лошадьми, добрый, отцом-толстяком, стройной матерью с мексиканской внешностью и сестрой, которая могла бы потрясти Голливуд, если бы ее представили кинобоссам. Но в этом у нее не было необходимости — деньги в семье Уильямсов не переводились. Джо, единственному сыну и наследнику огромного состояния, которое старый Уильямс заработал на хлопке и арахисе, пришлось рано покинуть Уайтсэндс, семейный особняк на берегу моря. Не для того, чтобы учиться, как удалять вредных жуков на плантациях арахиса, а чтобы отправиться в путешествие на два года. Причиной послужило то, что в десяти милях от Уайтсэндса на берег вынесло тело беременной девушки, которую часто видели с Джо.

Джо был вне подозрений. Его отец поддерживал одну из партий, финансировал избирательную кампанию главного прокурора, желающего стать губернатором, жертвовал деньги для детского сада, спонсировал футбольную команду и построил прекрасную церковь. Девушку похоронили, дело было закрыто, но по дружескому совету генерального прокурора старый Уильямс отправил Джо в Европу. Там за эти два года произошли странные события.

В Лондоне напали и искалечили ювелира, В Риме рядом с открытым сейфом истёк кровью директор банка. В Берлине, в районе Грюневальд, нашли мужчину с перерезанным горлом. На Вердершер-Маркте произошло загадочное убийство, и при расследовании специалисты криминальной полиции установили, что убитый торговал кокаином. В Будапеште горничная обнаружила на втором этаже отеля «Метрополь» певицу Илону Варанади, лежащую голой в постели. В сложенных на прекрасной груди руках она держала огромный букет цветов, но, к сожалению, у неё было перерезано горло. Приходящие в Уайтсэндс открытки с видами Лондона, Берлина, Рима и Будапешта были просто совпадением.

Джо никогда не рассказывал, как попал в армию. Но он дослужился до звания старшего сержанта и командовал первой колонной грузовиков, в которую входил и Ларри. Джо был хорошим командиром, не слишком много орал, был дружелюбен, его уважали. Только иногда он вёл себя странно. По ночам в новолуние он становился угрюмым, почти не отвечал на вопросы, бледнел, и в одну из таких ночей Ларри случайно подсмотрел, как в сарае у фермера Джо одну за одной поднял за ноги четыре курицы и острым ножом отрезал головы. Ларри никому об этом не рассказал. Война сделала их друзьями, так и должно остаться. После войны всё изменится: Ларри вернётся в Нью-Йорк, а Джо окажется на собственном пляже где-нибудь на юге. Потом будет несколько писем туда-сюда, и на этом дружба закончится. Но этому не суждено было случиться.

В этот день, 12 апреля 1945 года, они стояли около грузовиков и ждали Эйзенхауэра с генералами. Как всегда, Джо Уильямс был лучше осведомлён и сказал Ларри:

— Там, под землёй, обнаружили много интересного. Я слышал, что в соляной шахте лежат миллионы.

— Мертвецов? — спросил Ларри, ничего не подозревая.

— Долларов, идиот. — Когда Джо говорил «идиот», это с его стороны было проявлением нежности.

— Там, внизу? Как это?

— Ещё никто точно не знает. Во всяком случае, искусствоведы шарят там, как одержимые. Как ты думаешь, Эйзенхауэр приехал бы сюда, если бы там не находилось что-то сенсационное? Парень, подумай о шахтах за нашей спиной. Картины, ковры, серебро, книги, фарфор, гобелены, иконы. Художественные сокровища всех веков и стран, из Китая, Египта, России, Месопотамии, Персии… из всех музеев! Но здесь наверняка самое ценное, раз прибыл лично Эйзенхауэр.

— Ну и что? — пожал плечами Ларри Брукс. — Всё заберут и поревезут в другое место.

— И увезут в Штаты, Ларри.

— Ну, это понятно. Мы же выиграли войну, она не может длиться бесконечно.

— Мы её выиграли. Это ты правильно сказал. Мы! А значит, ты и я.

— Можно и так сказать.

— Подумать только, Ларри! — Уильямс прислонился к радиатору грузовика рядом с Бруксом. — Из всех миллионов, даже миллиардов долларов, которые лежат буквально под ногами, что получим мы? Ничего, кроме грязи под ногтями! Всё уйдёт в большой карман Вашингтона. Трофеи победителя! Но мы, Ларри, тоже победители. Что останется в наших карманах? Несколько крошек от сигарет «Честерфилд»! И это всё, что мы принесём нашим мамочкам? Для чего нам голова?

— Не пойму тебя, Джо, — покачал головой Брук. — Что это значит? Хочешь устроить частный музей в своём замке на берегу моря? И для этого стащить картины или что-то вроде того?

— Изъять, Ларри! Изъять. Навсегда…

— Джо, ты свихнулся. — Брукс снова покачал головой. — Как ты переправишь эти вещи в Штаты?!

— Всё дело в организации. Когда корабль с ценностями поплывёт через океан, там найдётся уголок и для нас. Маленький уголок на большом корабле… Ларри, через несколько лет ты будешь сидеть во Флориде под пляжным зонтиком, рядом с красоткой, ты снимешь люкс в лучшем отеле и будешь швыряться деньгами.

— Но ты уже сейчас можешь себе это позволить, Джо.

— А ты нет, Ларри, малыш! Всего несколько картин, и у тебя будет новая жизнь, ты станешь другим человеком. И ты ничего не возьмешь у немчуры кроме того, что тебе причитается как победителю. Подумай об этом.

— И как это сделать, Джо?

— Посмотрим, что там внизу обнаружат. А потом превратимся в курочек и склюём несколько золотых зёрнышек.

— А потом?

— Потом подождём ещё немного. — Джо Уильямс засмеялся и хлопнул Ларри по плечу. — Даже Богу для сотворения мира понадобилось шесть дней.

Прибытие в Меркерс Паттона, Брадлея и Эйзенхауэра стало для военных небольшим праздником. Немецкие войска были почти разгромлены, сражения еще шли на севере, за Берлин и в Рурском котле. В Торгау американские и советские генералы пожали друг другу руки, завершив окружение Германии, капитуляция вермахта была делом нескольких дней, более трехсот тысяч беженцев с Востока ждали отправки домой, а Геббельс в одной из последних речей кричал опустевшей стране: «И даже когда мы отступаем, земной шар должен дрожать!»

Всё было уже ясно. Эйзенхауэр прибыл в Меркерс не как полководец, а как победитель. Однако не было ни парада, ни почётного караула. Паттон, Брэдли и Эйзенхауэр сразу направились в административное здание соляного рудника.

Фред Сильверман и Боб Маллиган ожидали их в комнате правления. Эберхард Мошик, директор рудника, и еще несколько человек поднялись со стульев. Немецкому руководству шахты было запрещено выходить на территорию предприятия.

Под охраной, как военных преступников, военная полиция доставила их в административное здание и никуда не выпускала. Это был приказ Сильвермана. Меркерс стал заботой секретной службы УСС. Первым делом Сильверман изъял описи хранилищ, куда с прусской педантичностью были внесены все предметы, спрятанные в глубине солевых шахт. При чтении описи Сильверману пришлось сесть. У искусствоведа голова пошла кругом.

— Господи, — сказал он Маллигану, — этого не может быть. Это же находка столетия… по сравнению с этим находка гробницы Тутанхамона — просто мусор!

Отдав честь, Сильверман представился. Представился и Маллиган. Генералу Паттону они были знакомы. Сотрудники УСС действовали активно и уже обнаружили три хранилища нацистов с сокровищами немецких музеев. Находки этой секретной службы были сенсационными.

— Я предлагаю, генерал, поехать сразу на шахту, — сказал Сильверман без предисловий. — То, что вы там увидите, нельзя передать словами. Это нужно видеть, а уже потом читать списки. Я уже докладывал, что ничего подобного мы пока не находили.

— Я действительно заинтригован. — Эйзенхауэр, в фуражке и лёгкой шинели, оглянулся. На головах генералов Паттона и Брэдли были каски с четырьмя звёздами. Они кивнули своему шефу.

— Нас будет сопровождать мистер Платов, — Сильверман указал на коренастого мужчину среднего роста среди руководителей рудника. Поскольку все они находились под арестоми и не знали о своей дальнейшей судьбе, он нервничал и был подавлен.

— Выйти вперёд! — приказал Сильверман на немецком.

Инспектор рудника Йоханнес Платов сделал два шага вперёд. Эйзенхауэр бросил на него быстрый взгляд и отвернулся.

— Он военный преступник? — спросил он.

— Нет, сэр. — Сильверман чуть улыбнуться. — Иначе я не назвал бы его мистером.

Через двадцать минут генералы, Сильверман, Маллиган, четыре офицера и трое полицейских подъехали к шахте. На глубине четыреста пятьдесят метров они вышли из клети подъемника и оказались в коротком и аккуратном тоннеле. Йоханнес Платов шёл впереди, покачивая шахтёрским фонарем. Трое полицейских и два лейтенанта, тоже с шахтёрскими фонарями в руках, следовали за ним в некотором отдалении. Они шли молча, держа фонари высоко, чтобы было светлее.

— Так! — сказал Сильверман. — Прошу вас, сэр.

Генералы подошли ближе. Перед ними открылся огромный зал, напоминающий подземный собор. На стенах сверкали кристаллы, пол был ровный, частично покрыт досками, а частично представлял собой выровненный камень. Две трети зала были заставлены ящиками, коробками, мешками, стальными контейнерами, которые служили перегородками.

Несколько ящиков и мешков Сильверман вместе со своими помощниками вскрыли, и их содержимое теперь лежало перед ними, как на витрине.

Старинные российские изделия из серебра, египетские скульптуры, картины в широких золоченых рамах, православные золотые лампады, банкноты, золотые монеты, золотые слитки, маски инков с драгоценными камнями. Гора ювелирных изделий со сверкающими бриллиантами, коллекция античного стекла, свёрнутый фламандский гобелен… В свете шахтёрских фонарей казалось, будто они попали в пещеру Али-Бабы, перед ними лежали все сокровища мира. Вид этих сокровищ ошеломил Эйзенхауэра. Паттон и Брэдли, стоящие позади него, замерли в изумлении.

— Боже! — прошептал Эйзенхауэр, шагнул вперёд и встал на рельсы узкоколейки, тянущиеся до конца зала. Перед ним лежали тысячи мешков, и к каждому была привязана табличка с указанием содержимого. С левой стороны стояли ящики, выровненные как по линейке. — Боже… это невероятно. Капитан, и всё это — ценности?

— Всё, сэр. — Сильверман взял в руки список и начал читать вслух. Маллиган подсвечивал ему фонарем. — Я приведу только несколько примеров. В этой шахте на глубине четыреста пятьдесят метров находятся, — он указал на ряды мешков, — если исходить из захваченного у немцев списка, который надо будет ещё проверить, ценности почти всего рейха: немецкие банкноты на сумму сто восемьдесят семь миллионов долларов, сто десять тысяч английских фунтов стерлингов, четыре миллиона норвежских крон, восемьдесят девять французских франков и, — он посмотрел на Эйзенхауэра, — чистого золота на двести тридцать восемь миллионов долларов! С другой стороны находится три тысячи ящиков с бесценными произведениями искусства из пятнадцати берлинских музеев, из Веймара, Рейнхардбрунна, Кёнигсберга и многих других. В соседних помещениях находятся ящики с русскими иконами, превосходные дароносицы, три статуи фараонов, рукописные монастырские библиотеки, также книги в серебряных окладах с драгоценностями.

Прежде чем Сильверман продолжил, повисла напряженная тишина.

— Мы все знаем знаменитую картину Рембрандта «Мужчина в золотом шлеме». Всем известна картина «Четыре апостола» Альбрехта Дюрера. Нет такого человека, который бы не видел миллионы копий известного бюста Нефертити. Сэр, — Сильверман обвел рукой помещение, — всё это находится здесь!

— Боже! — снова выдохнул произнёс потрясённый Эйзенхауэр. — Этот день войдёт в историю! Капитан, я хочу посмотреть на это поближе.

Йоханнес Платов и Сильверман провели Эйзенхауэра, Паттона и Брэдли по огромному залу и соседним помещениям. Они смотрели на картины, которые знали только по книгам, перекладывали картину за картиной в одном из ящиков, понимая, что один только этот ящик стоит миллионы долларов. Потом они присели перед большими чемоданами с дароносицами и рассматривали иконы известной новгородской школы при свете шахтёрских фонарей. Они почти не разговаривали, а если что-то произносили, то приглушённо, как в церкви. Искусство тоже требует безмолвия.

Перед штабелем из двадцати стоящих в углу лакированных ящиков с большими железными замками Сильверман остановился. По отбитым углам ящиков было ясно, что их часто перегружали. Теперь его голос звучал спокойно, почти торжественно.

— На ящиках написано «Управление по гидротехническому строительству Кёнигсберга», — сказал он. — И они все помечены красными точками. Нас удивило, что в описи именно так и числится. Причём здесь это учреждение? Маскировка для какой-то тайны рейха? Документы СС или Министерства иностранных дел? Документация из партийной канцелярии Гитлера? Почему все произведения искусства подробно описаны, кроме этих двадцати ящиков управления? Мне стало крайне любопытно, и я приказал открыть один ящик. Только один, сэр… остальные я не осмелился трогать. Вначале мы увидели подушки, перины и покрывала.

С помощью Маллигана и двух полицейских он снял тяжёлую крышку и подал знак рукой, чтобы посветили фонарями. Золотом разных оттенков, от светло-жёлтого до тёмно-коричневого, перед ними засверкала янтарная панель: мозаики и резные фигуры, гирлянды и розетки, обрамлённое в резную янтарную раму полированное венецианское зеркало.

— Янтарная комната Петра Великого из Екатерининского дворца в Царском селе, теперь город Пушкин, завершённая придворным архитектором императрицы Елизаветы итальянцем Растрелли. — Сильверман задержал дыхание и продолжил: — Сэр, вы стоите перед одним из величайших чудес света. Ленин называл её национальной святыней, святыней русского народа.

— Сколько в долларах? — задал практичный вопрос Паттон, пока Эйзенхауэр благоговейно молчал.

— Она бесценна, сэр. Невозможно оценить её стоимость. Кто может сказать, сколько стоит «Сикстинская мадонна»?

— И всё это теперь в наших руках, — тихо произнёс Эйзенхауэр. Маллиган с помощью двух полицейских поставил крышку ящика на место. — Эти ценности не должны больше здесь оставаться ни дня. Их срочно, я говорю — срочно, надо переместить в безопасное место. Капитан, все ценности отсюда надо как можно быстрее переправить во Франкфурт, в здание немецкого рейхсбанка. Сейфы этого банка остались надёжными. Картины, скульптуры и другие произведения искусства отправить в Центральный сборный пункт в Висбадене и оставить там до тех пор, пока не будет принято решение по трофейным произведения искусства. Паттон…

— Сэр? — генерал Паттон поднял голову.

— Позаботьтесь о необходимой безопасности при транспортировке. Охранять как зеницу ока. Возможны акты саботажа и нападения. Я полагаю, следует действовать очень внимательно и осторожно.

— Ничего не случится, сэр. — Паттон широко улыбнулся. — Разместим надёжно, как в Форт-Ноксе.

После отлета генералов Джо Вильямс и Ларри Брукс снова встретились. В столовой транспортного батальона они сидели друг против друга, пили кофе с шоколадным тортом, курили «Лаки Страйк», и Джо опять завел разговор о том, что в войне победил солдат, и поэтому он тоже должен получить свою долю. Он даже привёл пример:

— Вспомни Александра Великого, Ларри, малыш, — сказал он. — Когда он завоевал Персию, то предоставил своим солдатам все захваченные города, чтобы они могли взять себе всё, что захочется. И женщин в том числе. Вот были времена, парень! — Он наклонился над столом и перешёл на шёпот. — Я слышал, в ближайшие дни нам предстоит вывести все эти богатства. Четыреста тонн сокровища… если их будет на несколько фунтов меньше, этого никто не заметит. Позволь Джо это сделать.

После визита Эйзенхауэра американские офицеры и низшие чины могли свободно заходить в шахту. С американской беспечностью и простотой посетители рыскали среди ящиков и коробок, чемоданов и мешков, отрывали доски, разрезали коробки, рылись среди икон и картин, серебряной посуды и каменных скульптур, среди экспонатов восточноазиатских и египетских коллекций.

Об этом особо не говорили, никто не проводил расследований, но когда по приказу генерала Паттона 14 апреля сокровищами шахты Кайзерод грузили на первую колонну тяжёлых грузовиков, многие ящики оказались сломаны, а бесценные произведения искусства просто исчезли. То же самое произошло и при обнаружении другого огромного хранилища художественных ценностей в шахте Граслебен, которую американцы захватили 12 апреля, а 1 июля 1945 года передали англичанам. В совершенно секретном докладе англичан говорилось: «Во всех найденных с начала оккупации хранилищах ящики были вскрыты представителями армейской разведки США, и в них находилась лишь половина ценностей. В Граслебене из почти семи тысяч переданных ящиков более половины были открыты».

14 апреля первая колонна грузовиков выехала из Меркерса в направлении Франкфурта. Паттон сдержал своё обещание, обеспечив безопасность колонны. Двадцать десять огромных грузовиков ехали в сопровождении пяти взводов пехоты, десяти передвижных зенитных орудий и двух отделений пулемётчиков. Над колонной постоянно патрулировали вертолёты, два бомбардировщика «Мустанг» были готовы вмешаться, если на колонну нападет группировка «Вервольф» партизанское движение, которого американцы очень боялись.

Три последних грузовика вели Ларри, Джо и негр, носящий, как и многие чёрные, библейское имя Ной. Они медленно ехали по разгромленной немецкой земле, через поля, леса и деревни, через города, где в окнах домов висели белые флаги, а на улицах стояли длинные очереди за продуктами. Дети-попрошайки бежали рядом с грузовиками, выклянчивая шоколадку, а по вечерам, когда колонна делала привал на городских окраинах, накрашенные немецкие девушки ходили вдоль грузовиков и предлагали свои услуги за масло, сахар, муку, жареную курицу или за пачку сигарет. Хотя в приказе Эйзенхауэра говорилось — никаких дружеских отношений с местным населением, но кто мог устоять перед немецкими «фрейлейн», когда Мэри, Джулия и Анна были далеко, за тысячу километров через огромный океан.

Ларри и Джо были довольны. Под сиденьями грузовиков и в стальных ящиках для запчастей у Ларри лежали семь икон, четыре старинных русских подсвечника из чистого серебра и вырезанная из рамы, свёрнутая в рулон картина с подписью ван Дейка. Джо вёз в своей машине две древнерусских трёхстворчатых иконы, две ассирийских каменных маски, картину Караваджо, картину Тициана, чемодан, заполненный старинными египетскими золотыми украшениями, и подаренный Александром фон Гумбольтом Берлинскому музею этнографии и известный всему научному миру серпентиновый диск Бога Солнца древних инков. У Ноя, сидящего за рулём самой последней машины, под сиденьем не было ничего. Его не интересовало, что он везёт. Куда важнее для него было то, что немецкая «фрейлен», чудесная белая девушка, стоила всего лишь пачку «Честерфилда» или полфунта масла с половиной курицы.

Когда колонна остановилась на ночлег на окраине города Альсфельд, произошло то, что никто не мог ни понять, ни объяснить: из двадцати девяти хорошо охраняемых грузовиков на следующее утро отсутствовали три! Мгновенно собрали поисковые отряды, которые прочесали всю местность, о невероятном инциденте доложили по радио командованию Третьей армии. Генерал Паттон выругался и приказал хранить происшествие в строжайшей тайне, и потому Эйзенхауэр узнал об этом значительно позже. Три грузовика исчезли, как будто растворились в воздухе.

Их водителями были Ларри Брукс, Джо Уильямс и Ной Ролингс.

— Это наши лучшие ребята, — сказал полковник, командующий колонной. — Что же всё-таки произошло?

Два дня колонна не двигалась с места, двое суток велись поиски, вертолёты барражировали на самой низкой высоте, джипы, как муравьи, расползлись по дорогам. Но следов не обнаружилось, лишь на второй день экипаж одного из джипов обнаружил на окраине леса южнее Альсфельда тело Ноя Ролингса. В голове у него зияла дырка, он был обнажен по пояс, а на блестящем, чёрном мускулистом теле вырезана большая свастика. Для американцев всё стало ясно: грузовики угнали немецкий Вервольф. Как это могло произойти, без единого звука, на глазах у охраны, так и осталось тайной. Никто не сомневался, что это Вервольф. Что случилось с Ларри и Джо, оставалось загадкой. Может быть, Вервольф забрал их с собой? Или их застрелили, как Ноя, но хорошенько спрятали? Поиски прекратили, а расследование передали американскому коменданту Альсфельда. Колонна отправилась дальше во Франкфурт.

Когда Фреду Сильверману, находившемуся в Меркерсе, положили на стол сообщение об исчезновении грузовиков, он громко вскрикнул, схватился за грудь, как будто у него остановились сердце, и побледнел, как льняное полотно.

— Янтарная комната, — пробормотал он и с ужасом посмотрел на Маллигана. — Боб… в этих трёх машинах была Янтарная комната. Двадцать ящиков! И четырнадцать французских импрессионистов! Боб! — воскликнул он в отчаянии. — Янтарная комната пропала!

В этот вечер Сильверман надрался так, как будто хотел допиться до смерти. Он заливал в себя виски, как в бездонную бочку. Потом рухнул без сознания и попал в госпиталь. С тех пор его перестали интересовать колонны, которые отправили из Меркерса во Франкфурт 14 и 17 апреля. Его перестали интересовать даже новые находки мест со спрятанными нацистами сокровищами. Он знал лишь одно — поиск Янтарной комнаты стал смыслом его жизни до конца дней. Янтарная комната стала его судьбой.

Они остановились на небольшой улочке южнее Альсфельда, чтобы решить, что делать с машиной Ноя, и всё обдумать. Перед отъездом он молчал — раз приказал старший сержант, значит всё в порядке. Между тем, даже такой простодушный человек, как Ной, мог заметить, что что-то не так. Когда Ларри и Джо подошли к его машине, он сидел за рулём с задумчивым выражением лица и жевал резинку.

— Всё в порядке? — спросил Джо.

Ной покачал головой.

— Нет.

— Что-то не так?

— Джо, мы поступаем неправильно.

— Наш библейский мальчик проснулся! — рассмеялся Уильямс.

Он подождал, пока Ной выпрыгнет из кабины. Ной был высоким, атлетического телосложения, с крепкими бицепсами, он мог бы стать чемпионом мира по боксу, если бы не боялся ударов по голове. В детстве белые мальчишки засветили ему камнем по голове, и Ной четыре недели провел в больнице. С тех пор он берёг голову, хотя тренеры и менеджеры убеждали его, что с его мышцами и силищей он мог бы зарабатывать миллионы.

— Не знаю, что вы задумали, — осторожно произнёс Ной. — Вы втянули меня в это дело, и я невольно стал соучастником. Так что мне причитается треть от всего. Неважно, что это.

— Наш Черныш умеет считать. — Уильямс снова рассмеялся, но прозвучало это грубовато, с угрозой. — Слушай, малыш. У нас тут спецотряд. «Специально для Джо Уильямса». Понял?

— Нет.

— Это неважно. Для нас, Черныш, война закончилась. Мы пропали без вести. Отсидимся некоторое время в укрытии и где-нибудь снова вынырнем, когда о нас все позабудут.

— Я хочу после войны вернуться домой! — громко сказал Ной. — Джо, я не хочу стать покойником, даже понарошку.

— Ладно, мы ещё об этом поговорим. — Уильямс незаметно толкнул Брукса в бок. Тот его не понял и вопросительно поднял брови. — Ты предстанешь перед своей мамочкой раньше нас.

— Моя мама умерла.

— Ах вот как. Ну, я выразился образно.

— Что будем делать с грузовиками?

— Мне надо подумать, — ухмыльнулся Джо. — Мне надо ещё о многом подумать. Давай, поехали дальше.

Ной протянул Уильямсу широкую ладонь и вопросительно посмотрел на него.

— Одна треть, Джо. Обещай.

— Ты получишь то, что заслуживаешь, Черныш. — Джо ударил по протянутой лапе. — Можешь на это рассчитывать.

Они ехали всю ночь, очень осторожно и только по второстепенным дорогам с твёрдым покрытием, чтобы не оставлять следов. Какое-то время шёл дождь, как будто природа тоже помогала им исчезнуть. На рассвете они приехали в заповедник Фогельсберг, свернули на лесную дорогу с твёрдым покрытием и остановились у подножья семисотметровой горы Тауфштайн. Их окружал густой лес. Весь день они лазили по горе Тауфштайн в поисках пещеры.

— Где есть горы, должны быть и пещеры! — сказал Джо. — Нам надо найти такую, чтобы разместить двадцать ящиков.

Целый день над ними кружил вертолёт и летал самолёт-разведчик, но это им не мешало.

— Нас ищут, — сказал Ларри. Они лежали под деревом, плотно прижавшись к земле, пока вертолёт не улетел дальше.

— Они будут нас искать несколько месяцев и даже лет, Ларри. — Уильямс сел и достал из кармана сигарету. На голове у него была каска — он рассчитывал, что любой немец, подойдя поближе, увидит американскую каску и сразу же исчезнет. Ещё шла война, и американские войска могли стрелять во всё, что покажется подозрительным. Спокойствие в захваченной стране долго ещё будет обманчивым, пока не капитулировал вермахт.

Группа армий «Б» под командованием генерал-фельдмаршала Моделя заняла круговую оборону в районе Рейна, Рура и Липпе, там образовался Рурский котёл. 14 апреля Девятая и Первая американские армии уничтожили немецкие войска, а Модель застрелился. В это же время советские войска двигались на Берлин, на севере Германии собрались последние немецкие подразделения, отрезанные от снабжения боеприпасами и продовольствием. Но поступил ожидаемый приказ: «Держаться! С нами Бог! Это еще не конец». Джо ВУильямс был прав. Американская каска отпугивала немцев.

Как раз в это время Ной нашёл пещеру. Густой кустарник скрывал вход, который располагался на такой высоте, что можно было затащить ящики. Вначале шёл узкий проход, а затем открывалась пещера, неровная, влажная и скользкая, но достаточно большая, чтобы там поместились двадцать ящиков.

— Янтарь не ржавеет, — сказал Джо, осмотрев пещеру. — И ящики покрыты защитным слоем от влаги. Ребята, они могут простоять здесь довольно долго, пока мир не изменится. Давайте, за работу.

С большим трудом они подъехали на грузовиках поближе к пещере, и началась тяжёлая работа. Они волочили ящики, поднимали, толкали, метр за метром, пока не перетащили все двадцать. Для этого они срубили три молодых дерева, чтобы использовать стволы в качестве катков, и тут пригодилась бычья сила Ноя. Напрягаясь, как бык, он тянул ящики за канаты по склону вверх, к пещере. Ларри и Джо толкали ящики сзади, тяжело дыша и кряхтя от напряжения. К вечеру они закончили.

— Что теперь? — спросил Ной. С голым торсом, вспотевший, он сидел на подножке грузовика и доставал ложкой из банки куриную тушенку. — С ящиками мы управились. Что будет с нами?

— Об этом я тоже подумал. — Джо Уильямс хлебнул виски из бутылки. — Сначала взорвём вход в пещеру.

— Чем? — спросил Ларри.

— Ларри, малыш, Джо обо всём подумал. Я взял с собой взрывчатку. Ее хватит. Нужно только завалить вход. Что потом? Всему своё время.

Джо знал своё дело. После негромкого хлопка грунт поднялся и закрыл вход в пещеру. Джо вместе с Ларри посмотрел на результат, и довольные, они пожали друг другу руки.

— Превосходно, — сказал Ларри. — Теперь никто не найдёт ни малейшего следа.

— А теперь вот что, — повеселел Джо Вильямс. — Немного прокатимся на двух грузовиках.

Ной не стал ни о чём спрашивать, когда услышал, что Джо хочет посмотреть, где можно спрятать грузовики. Они поехали назад по пустынным дорогам в направлении Альсфельда. Уильямс неожиданно остановился на опушке леса, между реками Антрифт и Швальм.

— Здесь, — сказал он сидящему рядом Ларри. Позади затормозил Ной. — Это подходящее место.

— Для чего? — удивился Ларри.

— Для первого шага в будущее, мой мальчик. — Голос Джо резко изменился. В нём слышались холод и металл. — Мы выйдем, ты достанешь пистолет и проделаешь Ною красивую дырку во лбу.

— Нет, Джо! — Ларри вздрогнул и наклонил голову, как кошка перед прыжком. — Ты не можешь требовать от меня такого! Я этого не сделаю. Ты сошёл с ума, Джо.

— Это ты сошёл с ума, Ларри. — Уильямс посмотрел на Брукса холодным взглядом. — Ты на пути, который сделает тебя миллионером. Ещё несколько шагов, и окажешься на самом верху! Ты, парень из трущоб.

— Только не через убийство! — выкрикнул Ларри. — Почему бы тебе самому его не пристрелить?

— Я хочу быть уверенным. — От холодного взгляда Джо по спине Ларри пробежала дрожь. — Я должен знать, что ты меня не предашь, на подведешь, не обманешь.

— Я твой друг, Джо...

— Из-за миллиона долларов дружба может закончиться. Когда ты отправишь Ноя на небо, я буду знать, что ты со мной.

— Я клянусь тебе, Джо!

— Тогда бери пистолет и иди к Ною.

— Джо...

— Клятвы можно забыть, а убийство никогда не забудется. Мы теперь изгои, Ларри, вне закона, теперь другие правила. Мы начинаем новую жизнь. Не оставляй ничего после себя.

Брукс понял. Он бросил отчаянный взгляд на Уильямса, вышел из кабины и пошёл назад. Ной тоже вышел из машины и смотрел на него. Он перебросил гимнастерку через плечо, обнажив широкую потную грудь. Чем ближе подходил Ларри, тем медленнее шёл. Его правая рука лежала на ремне, недалеко от кобуры. Когда он посмотрел на широкое, улыбающееся, блестящее от пота, чёрное лицо Ноя, его сердце заныло. «Сделай что-нибудь, — подумал он. — Спроси что-нибудь, напади на меня, заставь свой мозг работать и понять ситуацию, Ной. Не стой, ухмыляясь, пойми наконец, что происходит. Но как может это добрый, безобидный Ной Ролингс понять, что ему жить осталось всего несколько минут?»

— Мы оставим машины здесь? — недоверчиво спросил Ной. — И потом потащимся пешком назад? Ларри, это же идиотизм. И я так еле шевелю ногами.

— Мы не пойдём пешком, — сдавленным голосом произнёс Ларри. Он почувствовал затылком взгляд Джо, который высунулся из окна кабины и ждал. — Это так ужасно, Ной, так бессмысленно…

Глядя на лоб Ноя, он рывком выхватил пистолет, быстро прицелился на уровне глаз и нажал на спуск. Он был одним из лучших стрелков, и точно в середине лба с треском образовалось маленькое отверстие. Ной смотрел на него по-детски удивлённо, хотя в эту секунду он уже был мёртв — выстрел опрокинул его на широкую спину. Из отверстия вытекла лишь тонкая струйка крови.

Уильямс выскочил из грузовика и подбежал к Ларри. Он похлопал его по плечу, медленно наклонился над мёртвецом, достал из-за пояса широкий нож и вырезал на потной, мускулистой груди большую свастику. Когда он выпрямился, то увидел, что пистолет Ларри направлен на него.

— Не делай этого, Ларри, — сказал он тихо и осторожно. — В одиночестве ты — ноль. Только со мной ты будешь иметь виллу в Майами. Мы одна команда, пойми! Давай, садись в машину Ноя. Я поеду впереди.

— Зачем тебе надо было резать ему грудь?

Ларри убрал пистолет в кобуру. Джо облегчённо вздохнул. «Пронесло, — подумал он. — Ларри такой чувствительный, могло и коротнуть».

— Когда его найдут, то подумают, что это сделал немецкий Вервольф. А еще решат, что нас похитили, или убили и закопали. Тогда нас вычеркнут из списков. Головой надо думать, Ларри.

— Ты гангстер, Джо, — прошептал Ларри. — Точно, гангстер. Теперь я знаю. И миллионы твоего отца… грязные деньги. Да и Уильямсы ли вы?

Уильямсу было не до обид, поэтому он быстро ответил:

— Правда ли мы Уильямсы? Мой отец был умным парнем, никогда не находился под подозрением, его ни разу не арестовали и никогда ни в чём-либо не обвиняли. Как это у него получалось? Вместе с одной подпольной организацией он выискивал красоток и продавал их в южноамериканские бордели. Не в Америку. Англичанки, шведки, финки, прекрасные куколки из Кореи, Филиппин, Гонконга, Сингапура и Макао, коричневые красавицы из Самоа, Таити, Фиджи и с островов Кука… Ларри, они расходились, как горячие пирожки. После пятидесяти он отошёл от дел, занялся благотворительностью и приобрел такую известность, что его выбрали в Сенат. — Уильямс широко улыбнулся Бруксу. — Это честный бизнес, Ларри. Одни торгуют машинами и апельсинами, другие — своими прелестями.

— Ты хладнокровный убийца!

— Вообще-то, это ты, Ларри, малыш. Давай, садись! Мы отгоним машину Ноя туда, где её найдут.

Они оставили машину Ноя позади пустого, полуразвалившегося сарая на краю поля и вернулись к горе Тауфштайн.

Двумя месяцами позже, в июне, через полтора месяца после окончания войны, жители Кронберга сообщили, что на лесной поляне уже около трёх недель стоят два американских грузовика. Без водителей. Это было очень странно. Примчался джип военной полиции, грузовики проверили, установили, что баки наполовину полны, и отогнали машины в штаб-квартиру во Франкфурте. Там по номерам быстро установили, что грузовики входили в транспортную колонну Третьей армии и в списке потерь за 16 апреля внесены как пропавшие без вести, с отметкой «предположительно нападение Вервольфа». Дело объединили с сообщением об убитом солдате Ное Ролингсе и позже найденной машине.

Дело было рассмотрено и закрыто. Джо Уильямс и Ларри Брукс исчезли, но очевидно, вряд ли остались в живых. Ответственный офицер Третьей армии объявил их мёртвыми и направил уведомления родственникам.

Родители Ларри всплакнули, хотя в последние годы Ларри редко у них показывался. Старый Уильямс поставил на семейном кладбище в Уайтсэнс мраморный обелиск в память о сыне и торжественно освятил его с воинскими почестями и салютом. Только миссис ВУильямс, всю жизнь считавшая, что муж и в самом деле торгует хлопком и арахисом, и знавшая о проблемах с сыном, смело предположила:

— Кто знает, может, это и к лучшему. Джо был совсем не похож на нас.

В это время Ларри и Джо купили фальшивые паспорта и беззаботно жили во Франкфурте, заново отстроили на Мозельшрассе полуразрушенный дом и оборудовали в нём стриптиз-бар с тремя этажами одноместных номеров. Это был бордель высокого класса, один из первых после окончания войны и, следовательно, стал золотой жилой. В очереди стояли главным образом американские солдаты, ведь у немцев едва ли были на это деньги, стоило посещение этого заведения примерно как фунт кофе, который в 1947 году стоил пятьсот рейхсмарок. Поэтому немцы охотнее покупали масло, сало, мясо или просто кофе. А доллары, которые американцы запихивали девушкам между сисек, были твёрдой, надёжной валютой.

В конце 1947 года почтовое сообщение с США было восстановлено. Побеждённые немцы после проведённой волны денацификации, роспуск национал-социалистических организаций и исключение нацистов из политической и экономической жизни страны, оказались вполне серьёзными партнёрами, в то время как с бывшими союзниками, русскими, трудно было найти общий язык, и это создавало для победителей значительные проблемы, Черчилль даже как-то в сердцах сказал: «Мы зарезали не ту корову».

10 ноября Джо Уильямс отправил своему папочке небольшое письмо лаконичного содержания:

Дорогой папа, твой Джо жив. Пока ничего больше. Скоро ты услышишь обо мне больше. Наберись терпения и не спрашивай. Твой Джонни.

В Уайтсэндс письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы, но внешне все сохраняли невозмутимость. Старый Уильямс ничего не сказал по этому поводу. Миссис Уильямс каждый день молилась в построенной ими церкви, мраморный обелиск остался стоять и всегда был украшен цветами. Но в действительности старый дьявол иначе отнёсся к сообщению сына. Он подключил обширный аппарат частных детективов и агентов, использовал все свои связи, чтобы разыскать сына.

Но всё напрасно. Джо хорошо знал отца и отправил письмо не из Франкфурта, а специально съездил в Гамбург и бросил там в почтовый ящик. Поскольку Гамбург был зоной, подконтрольной англичанам, поиски старого Уильямса скоро выдохлись.

Ларри не стал посылать письмо. Его всё равно бы никто не получил. Его отец, санитар в морге, умер от рака горла, а мать последовала за ним и в начале 1947 года, скончавшись от сердечной недостаточности. После извещения о смерти Ларри, она сгорала, как свеча. А смерть мужа окончательно задула свечку.

Засыпанную пещеру в районе Фогельсберга до сих пор не обнаружили. Вход за два года зарос деревьями, а сама пещера находилась в таком месте, куда не ходили туристы, и не представляющем интереса для лесничества. Кривые деревья не окупали вырубку леса.

Бордель во Франкфурте процветал. Брукс и Вильямс были довольны. Они купили себе время. Янтарная комната канула в забвение. Более важные проблемы определяли развитие событий: восстановление Европы.

Янтарная комната никого больше не интересовала.

Маленькие ошибки замечаются сразу, большие ошибки требует созревания.

Многое изменилось с того дня в 1945 году, когда Михаил Вахтер и Яна стояли у входа в Рейнхардбрунн, а потом уехали обратно на предоставленном местным комендантом джипе. Последний след им указала старая кухарка замка: в галерее под залом фамильных портретов в начале 1945 года хранились двадцать больших ящиков. В замке говорили, что они прибыли из Кёнигсберга, а на крышках стояла надпись: «Управление по гидротехническому строительству Кёнигсберга», хотя они не имели никакого отношения к этому ведомству, в них была спрятана Янтарная комната.

И ещё Вахтер узнал от кухарки, что ящики собирались перевезти в разветвлённую систему бункеров штаб-квартиры Гитлера «Вольфштурм» или в Заальфельд. Там, под Пиллау, гауляйтер Кох хотел разместить свою штаб-квартиру после бегства из Кёнигсберга — с одной стороны, чтобы быть ближе к фюреру, с другой — ближе к Борману, чтобы не потерять из виду Янтарной комнату. Но планы Гитлера и Коха были сорваны быстрым продвижением американцев и русских — подземные помещения так и не использовали. Но двадцать ящиков, по словам кухарки, стояли там, в галерее. Потом прибыли два грузовика с красными крестами на кузовах, ящики погрузили и увезли. Она не знала куда, да и никто не знал. Удивительно, что за рулём грузовиков сидели офицеры СС. Высокопоставленные офицеры, как сказала кухарка. Она слышала, как один солдат, вытянувшись в струнку, выкрикнул: «Так точно, господин штандартенфюрер».

Вахтер и Яна сразу же поехали в Заальфельд, но туда ящики не прибыли. След испарился, как капли воды в пустыне.

— Она где-то недалеко, — сказал Вахтер коменданту городка Фридрихрод, к которому относился замок Рейнхардбрунн. — Я чувствую это, как взявший след волк! Она здесь, в окрестностях, но она здесь! Где-то её спрятали!

Комендант, подполковник Третьей армии США, смотрел мимо Вахтера и Яны на стену, где висел портрет недавно избранного президента США Гарри Трумена. Яна, внимательно следившая за выражением его лица, неожиданно произнесла:

— Вы знаете больше, чем рассказали.

Они говорили по-немецком языке, и несмотря на двенадцать лет, прошедших между эмиграцией и возвращением, в речи подполковника чувствовался швабский диалект.

— Я ничего такого не говорил…

— Может быть, но вы знаете больше. — Вахтер полез в карман пиджака, который был ему велик. Документ, который он вынул, был написан на четырёх языках: немецком, английском, французском и русском. В нем излагалась просьба ко всем оккупационным силам оказывать Михаилу Вахтеровскому всемерную помощь в поиске Янтарной комнаты. Далее описывалась Янтарная комната и то, что ее украли нацисты из Екатерининского дворца. Подполковник отмахнулся и даже не взял бумагу.

— Я это видел, — сказал подполковник. — Вы мне уже два раза показывали.

Он немного помолчал и продолжил:

— Обратитесь в УСС, Управление стратегических служб в штабе Третьей армии. Спросите капитана Фреда Сильвермана. Только не говорите, кто вас послал. Честное слово, больше я ничего не могу сказать.

— Я вам верю. — Вахтер пожал ему руку. — А что известно Сильверману?

— Это надо спросить у него самого. Всего хорошего!

— Я должен её найти. — Ответ Вахтера прозвучал, как крик о помощи. Он положил левую, всё ещё больную, руку на плечо Яны и вышел из кабинета.

На следующее утро они покинули Фридрихроде на предоставленной им трофейной машине, стареньком «Адлере», его дверцы были изрешечены пулями.

Капитана Сильвермана пришлось искать долго, никто из военных не хотел сообщать о местонахождении штаба Третьей армии США и генерала Паттона, несмотря на предъявляемый документ. В конце концов, их направили в Нюрнберг, в ведомство секретной службы. В почти полностью разрушенном городе им выделили комнату в бараке инженерно-сапёрной части, поставили на довольствие в армейской столовой, и они стали ждать. Четыре раза за эти дни Яне пришлось отбиваться от назойливых приставаний. Один чернокожий пехотинец попытался сначала залезть в окно, а потом поникнуть через дверь, но у него ничего не вышло — Яна вооружилась куском водопроводной трубы. Она привязала трубе верёвкой к поясу. И стоило солдату шагнуть через порог, труба как раз пригодилась. Он получил такой удар по голове, что беззвучно рухнул и не пришел в сознание, пока его не забрали два сотрудника военной полиции.

— Я должен поговорить с вашим начальством, — сказал Вахтер. — Это уже четвёртый случай. Это и есть так называемая свободная американская жизнь?

Но полицейские не понимали по-немецки. Они лишь неотрывно смотрели на Яну и двусмысленно ухмылялись.

— Успокойтесь, Михаил Игоревич, — сказала она по-русски. — К чему это? Сейчас, в трудные времена, разве мы можем что-нибудь изменить? Вы же видите, я могу за себя постоять.

Две недели длилось их ожидание в Нюрнберге. Две потерянных недели, как считал Вахтер. Они бродили по разбитым улицам, смотрели на женщин и детей, копающихся в руинах и выбирающих еще целые кирпичи. Входы в подвалы уже откопали, дыры в стенах заделали, а улицы расчистили от обломков. У пунктов раздачи питания стояли очереди, как и у гидрантов, где люди наливали воду в ведра. Немецкие административные службы начали работать под американским надзором и пытались навести порядок в этой неразберихе. Война закончилась только девятого мая, не стало больше друзей и врагов, были только победители и побеждённые. И везде — на вокзале, на площади, у подножия замка, у старой городской стены — начали, сначала робко, работать чёрные рынки. Наконец, через две недели в дверях комнаты Вахтера и Яны показался офицер и на ломаном немецком сказал:

— Телефон… позвонить… теперь всё окей! Капитан Сильверман в Австрии. В Зальцбурге. Окей? — Он отсалютовал и вышел.

— В Зальцбурге, — произнёс Вахтер и опустился на стул. — Яна, надо ехать в Зальцбург. Возможно, капитан Сильверман — единственный, кто может нам помочь в дальнейших поисках.

— Но там нет Янтарной комнаты.

— А что еще остается? Американцы нашли огромное хранилище художественных ценностей в Альтаусзее. Личные сокровища Гитлера, как говорят. Они даже не смогли всё переписать. Возможно, двадцать ящиков из Кёнигсберга тоже там. Мы должны цепляться за каждый лучик надежды, Яна.

На своей громыхающей, прострелянной машине они поехали в Зальцбург, в район расположения 15-го армейского корпуса США, где в замке Киссхайм со своим штабом находился капитан Сильверман. На следующий день они наконец-то стояли перед Сильверманом, и тот читал бумагус их полномочиями. Они ждали его реакции. Сильверман положил перед собой документ на четырёх языках и со множеством печатей и посмотрел на Вахтера с Яной. «Теперь ещё и русские, — подумал он. — Конечно, с исторической точки зрения Янтарная комната принадлежит им. Немцы тоже утверждают, что с точки зрения истории она принадлежит им. Что она вернулась на родину. А мы, как победители, думаем, что она принадлежит нам. В качестве трофея. Хотя это юридически и неверно, но кто на войне считается с законами? Кому она в конечном счёте принадлежит, сейчас не важно. Этой проблемы не существует… пока комнату не найдут».

— Вы говорите по-немецки? — спросил он.

— Да, — ответил Вахтер. — Я немец.

— В вашей доверенности написано: Вахтеровский. Русский.

— Я был и нахожусь у русских на службе. Уже почти двести тридцать лет.

— Для такого возраста вы хорошо сохранились. Вы не выглядите таким старым.

На эту старую, глупую шутку Вахтер слабо улыбнулся.

— Я надеюсь, что мои потомки смогут заботиться о Янтарной комнате и следующие двести тридцать лет.

— Если её найдут.

— Именно поэтому мы и пришли к вам, капитан Сильверман.

Сильверман понял обе руки, как будто Вахтер направил на него оружие.

— Пожалуйста, убедитесь сами, — произнёс он с горечью. — Я не прячу её в кармане.

— Но вы её видели, капитан.

— Кто вам это сказал?

— Мы собирали информацию. Иначе как бы мы вышли на вас?

Сильверман поверил в этот блеф. Он опустил руки и с удивлением уставился на Яну, которая сказала:

— Мы проследили путь двадцати ящиков из Кёнигсберга через Берлин, Веймар, Фридрихрод и замок Райнзардбрунн. Оттуда Янтарную комнату увезли на грузовиках с красными крестами и со швейцарскими номерами.

— Это верно. — Сильверман слепо лез в ловушку. — Когда мы исследовали калийные рудники под Меркерсом, я стоял перед этими ящиками.

Впервые Вахтер и Яна услышали про Меркерс. Никто им об этом не говорил, были лишь намёки. Как-то в Заальфельде один американский офицер проговорился: «Здесь, в Тюрингии, находятся сокровища в миллионы долларов». Но где именно, он промолчал.

Меркерс. Где это? Калийный рудник…

Ни Вахтер, ни Яна не показали, как их взволновало это сообщение. Они лишь кивнули Сильверману и сделали вид, будто уже всё знали. Капитан выглянул из окна. Тёплое весеннее солнце сияло над парком, дорожками, кустами, цветниками и каменными скульптурами замка Киссхайм. Настоящий спокойный день под необъятным голубым небом.

— Значит, вы знаете, где Янтарная комната? — спросил Вахтер.

— Конечно.

Вахтер вздрогнул, как от удара током.

— Где?

— Она растворилась в воздухе. — Голос Сильвермана дрогнул от волнения при воспоминаниях. — Она просто исчезла…

— Этого не может быть, — воскликнула Яна. — Двадцать больших ящиков… это же несколько грузовиков!

— Ровно три армейских грузовика. По приказу Эйзенхауэра все найденные в рудниках Кайзерод художественные ценности и мешки с золотом отправили двумя транспортными колоннами во Франкфурт. 14-го и 17-го апреля. Под усиленной охраной. Тем не менее, 16-го апреля из первой колонны исчезли три грузовика с Янтарной комнатой. Грузовики и одного из водителей, Ноя Ролингса, позже нашли. Водитель был застрелен. На его груди была вырезана свастика. Исходя из этого, мы сделали вывод, что грузовики похитил немецкий Вервольфом.

— А другие водители? — спросил Вахтер.

— Они нигде не всплыли и, возможно, их скелеты когда-нибудь случайно обнаружат в лесу. — Сильверман повернулся к ним. — Вы ищите Янтарную комнату по поручению советского правительства. Я сам поставил перед собой эту задачу. Мы должны объединить усилия… Мой рапорт об увольнении из УСС уже лежит на столе в Вашингтоне. Видимо, там меня считают сумасшедшим.

— Мы тоже сумасшедшие, капитан, — с сарказмом отозвался Вахтер. — Только так можно это выдержать. У меня к вам один неприятный вопрос: возможно ли, что кто-то сознательно позволил Янтарной комнате исчезнуть, чтобы потом тайно вывезти её в США?

— И кто же? Господин Вахтер, вы обвиняете офицеров США в краже произведений искусства?

— Это был глупый вопрос, — быстро ответил Вахтер. — Я слышал, что в шахтах Граслебена было спрятано свыше шести тысяч ящиков с художественными ценностями, половину вскрыли еще до того, как Граслебен перешёл к англичанам. Американцы, контрразведка и военнослужащие армии США.

— Мне ничего об этом неизвестно, — натянуто произнёс Сильверман. — Всё это из-за спешки.

— А в Меркесе не могло случиться то же самое?

— Нет. Я сам смотрел за порядком. Двадцать ящиков такого размера не могли исчезнуть незаметно.

— Нужно снова начать поиски в Меркесе, капитан.

— Тогда вам надо спешить. — Сильверман откинулся на спинку кресла. Он поджал губы, показывая, что считает это нелепым. — В связи с решением союзников о разделении Германии на зоны оккупации, генерал Эйзенхауэр приказал эвакуировать войска из Саксонии и Тюрингии и передать это области Советам.

— Что? — воскликнул Вахтер, но не от страха, а от радости. — Наши солдаты разместятся в Тюрингии?

— Вы же называли себя немцем? — удивился Сильверман.

— И Меркес будет советским? — спросила Яна.

— Нет... его займут советские войска. Это большая разница. Мы остаёмся в Баварии, но это не значит, что она будет американской. Бавария остаётся немецкой. Никто не знает, как всё это будет выглядеть в ближайшие несколько лет.

— Раз в Меркесе будут стоять советские войска, мы сможем работать там без помех. — Вахтер на мгновение закрыл глаза. Германии, которую он знал по изображению на карте, больше не было. Она была разгромлена и разделена. По улицам Берлина, родине его предков, маршировали советские войска. — Это радует. Советское командование поможет нам в поисках Янтарной комнаты.

— Американское тоже, — немного обиженно произнес Сильверман. — Но ни ваши власти, ни наши не волшебники и не смогут вернуть Янтарную комнату. — Сильверман наклонился вперёд. — Да и что вы хотите найти в Меркерсе? Там ничего нет, шахты пусты. Три грузовика исчезли в Альсфельде. В Гессене.

— В Альсфельде… — протянул Вахтер. — Это совершенно новый след. О Гессене никто не говорил. Все теоретические пути перемещения двадцати ящиков из Рейнхардбрунна указывали на Геттинген, Западную Саксонию или Мекленбург (где Янтарная комната была бы поближе к Берлину) и на южное направление, прежде всего на «Альпийскую крепость» и на Австрию. Но Гессен никто не предполагал. — Таким образом, появился ещё один след...

— Называйте, как хотите. Поиски велись там несколько недель.

— Могло случиться так, что ящики из Альсфельда увезли дальше на юг или северо-запад?

— Всё может быть, — пожал плечами Сильверман. — Мир велик, но чует мое сердце, Янтарная комната где-то здесь, в Германии.

— Тогда мы её найдём! — с полной уверенностью сказал Вахтер. — Капитан Сильверман, мы можем заниматься поисками вместе?

— Я сам хотел это предложить. — Сильверман поднялся со стула. — Я займусь поисками, когда уволюсь из УСС и армии. Нужно дождаться ответа из Вашингтона. — Он махнул в сторону окна, на парк замка Кисснайм. — Не хотите подождать меня здесь? В замке достаточно места. Разве здесь не прекрасно? Зальцбург по ту сторону крепости, панорама с видом на горы, озёра Зальцкаммергута у порога. Я бы с удовольствием здесь поселился. Вы знаете, что я немецкий еврей?

— Догадался, капитан.

— Двенадцать лет я тосковал по Германии. По кошмарной Германии! Четырнадцать моих родственников погибли в Бухенвальде, Флоссенбюрге и Маутхаузене. Их застрелили, замучили до смерти, отравили в газовых камерах, использовали как подопытных в медицинских исследованиях. И всё же я тосковал, представляете?

— Да. Яночка и я … мы тоже тоскуем по Пушкину, но только с Янтарной комнатой.

— Возможно, я и правда останусь здесь, в Австрии. Может, пригожусь здесь, в Зальцбурге, как искусствовед. Здесь каждый камень дышит искусством. — Сильверман покачал головой и с грустью улыбнулся. — Планы… Только что закончилась самая страшная война всех времён, а мы уже строим планы. Планы. Что готовит будущее, господин Вахтер?

— У меня есть только одна цель: Янтарная комната.

— Даже если вы из-за этого превратитесь в вечного скитальца?

— Даже если так, капитан, — сказал Вахтер почти торжественно. — На всё воля Божья!

Увольнение капитана Сильвермана затянулось. Так просто из секретной службы уйти невозможно, в особенности потому, что Сильверман слишком много знал и возглавлял спецподразделение «Орион», разыскивающее произведения искусства и культурного наследия Германской империи. Он также возглавлял тайное подразделение «Т», которое после анализа секретных докладов, разыскивало не только спрятанные сокровища, архивы и библиотеки, но и скрывающихся под чужими именами военных преступников. Разве подобный человек может уйти вот так просто?

Капитана Сильвермана вызвали в Вашингтон. Третьего августа он улетел в Америку. Как сообщали — чтобы отчитаться. Но он-то знал, что для допроса. Вахтер и Яна пробыли в замке Киссхайм до июля. Они двинулись на стареньком «Адлере» в сторону границы американской и советской зон по автобану Мюнхен–Берлин, который так любил Гитлер, и на американском посту предъявили паспорта. Лейтенант кивнул, с американской небрежностью бросил короткий взгляд на фото в паспортах, сравнивая их с людьми, и освободил дорогу.

На советской стороне они сначала вызвали недоверие, особенно когда Яна воскликнула по-русски: «Здравствуйте, товарищи!» Их привели в кабинет, где молодой старший лейтенант сидел перед радиоприёмником и благоговейно слушал арию из оперы «Евгений Онегин». Лейтенант неохотно приглушил звук. Следующей шла увертюра к опере «Руслан и Людмила».

— Откуда? Куда? — неприветливо спросил он.

— Из Зальцбурга в Берлин, товарищ старший лейтенант, — ответил Вахтер по-русски.

— Зачем?

— Вот, прочитайте…

Вахтер развернул бумагу на четырёх языках и положил её на стол перед офицером. Подействовал документ поразительно. Старший лейтенант быстро взглянул на множество печатей, сразу же выключил радио, с удивлением уставился на Вахтера и Яна и склонился над документом. Сработала чудодейственная сила печатей. Чем больше печатей на бумаге, тем уважительнее относятся к ней русские. Каждое учреждение ставит свою печать, и чем их больше, тем значительнее предъявитель.

— Добро пожаловать, товарищи, — произнёс старший лейтенант, прочитав документ. — Конечно, вы можете передвигаться свободно, куда пожелаете. Вы ищете Янтарную комнату? Я слышал о ней. В армейской газете было написано, что её украли фашисты. Но собаки украли не всё, правда, товарищи? Мы ведь её вернем?

— Трудно сказать. — Вахтер взял документ, сложил его и убрал в карман. — Мы можем ехать дальше?

— Куда хотите, товарищи. — Старший лейтенант по-юношески рассмеялся. — Отсюда хоть до самой Сибири.

— Может, попозже, — сухо ответил Вахтер. — Мы были бы рады на своей старой машине доехать от Берлина до Ленинграда.

— Вам надо в Ленинград, товарищи? Это долгий путь.

— Мы добрались сюда от Ленинграда и теперь должны вернуться. Вернее сказать, нам надо в Пушкин.

— Тогда счастливого пути, товарищи. — Старший лейтенант пожал Яне и Вахтеру руки. Он обратил внимание на изношенное платье Яны. Люди с таким количеством печатей на бумаге должны выглядеть иначе. — А кто вам, собственно говоря, помогает?

— Например вы, товарищ старший лейтенант. — улыбнулась Яна. — Нам нужен бензин, машинное масло, хлеб, колбаса, масло, тушёнка, огурцы, лук.

— Копчёная осетрина и икра из Азовского моря…

— Было бы ток неплохо, товарищ.

— Я выпишу удостоверение, — сказал старший лейтенант, его лицо приняло серьёзный вид. — Предъявите его коменданту Заальфельда. Он выдаст вам продовольственные карточки, по которым вы можете покупать продукты или питаться в открытых гостиницах и ресторанах, если такие встретятся.

— Было бы практичнее питаться в воинских частях Красной Армии.

— Попробуйте, товарищи. — Старший лейтенант смущённо улыбнулся. — Вы прибыли с американской стороны и, наверное, избалованы, верно? У наших союзников еды в десять раз больше, чем у нас. — Он пожал плечами. — Но кашу или капусту вы получите. Побыстрее отвыкайт от своих привычек, товарищи. От жирной пищи человек быстро дегенерирует.

Они находились в пути две недели, спали в казармах или в полевых лагерях Красной Армии, питались с офицерами и рассказывали им о Янтарной комнате. В Берлине, в Главном управлении советской администрации, они получили новую одежду. После того как Вахтер выступил с лекцией о городе Пушкин, Екатерининском дворце и Янтарной комнате в офицерской столовой Карлсхорста, им предоставили другую трофейную машину марки «хорьх» — шикарный автомобиль с советскими военными номерами. В документе прибавилось ещё несколько печатей и красовались имена четырёх генералов и одного маршала Советского Союза. С таким снаряжением они продолжили путь в Пушкин.

Они ещё раз посетили Кёнигсберг, почти пустой, разрушенный город с разбомблённым портом и остовами затонувших кораблей, с сожжённым замком и руинами крепостных стен. Ещё раз Вахтер спустился в подвал «Кровавого суда», где рядом с Янтарной комнатой он пережил все бомбежки. На внешней стороне двери до сих пор висел портрет Гитлера, правда, его лицо и часть ниже пояса были разрезаны. В подвале остались стол, стулья и кровать, но матрац и постельное белье отсутствовали, а посуду со столовыми приборами и печку кто-то забрал. С января по апрель 1945 года в Кёнигсберге стоял страшный холод. Трудно было поверить, что прошло всего полгода с того январского дня, когда колонна машин под командованием капитана Лейзера покинула город.

Яна заехала в больницу. Здание было повреждено незначительно, на проходной у ворот сидел какой-то старик, незнакомые немецкие и советские медсёстры спешили по переходам, в коридоре ей встретились новые врачи, которые вопросительно смотрели на неё, и, наконец, она вошла в комнату Фриды. Здесь ничего не изменилось: тот же широкий письменный стол, столик для пишущей машинки вместе с самой машинкой, деревянные шкафы для документов, потёртости на линолеумном полу. Не было только Фриды. Вместо неё в том же широком, сделанном специально для Фриды кресле, сидела другая старшая сестра, а за пишущей машинкой трудилась худенькая, бледная девушка с лицом, как у мышки.

— Что вы хотите? — спросила старшая сестра, когда Яна вошла в комнату и молча осмотрелась.

— Ничего.

— Это что-то новенькое.

Девушка за пишущей машинкой подняла голову и смущённо улыбнулась.

— Где старшая сестра Фрида Вильгельми?

— Не знаю. Я знаю о ней только по подписям в документах. Когда я начала здесь работать, её уже не было. Где она? Понятия не имею.

— Когда вы начали здесь работать?

— С 15 апреля… через шесть дней после капитуляции Кёнигсберга.

— А доктор Панкратц?

— Второго апреля погиб при бомбёжке.

— А про Фриду ничего неизвестно?

— Ничего. Я ничего не знаю. А вы кто?

— Я сидела вон там… — она показала на место за пишущей машинкой, — а потом... меня перевели.

— Очень жаль, — старшая сестра пожала плечами. — Тогда в Кёнигсберге пропала без вести куча народа, многих похоронили неопознанными. Советские войска непрерывно обстреливали город. Кто в это время оказывался на улице, становился безымянным трупом. Это был ад.

— Спасибо, — Яна кивнула старшей сестре. В горле пересохло и запершило. — Слава богу, всё закончилось.прошло.

Она вышла из кабинета Фриды, в вестибюле прислонилась к стене и заплакала. Никто не останавливался и не задавал вопросы. Все в Кёнигсберге имели причины для слёз — ведь Кёнигсберга больше не было.

Третьего августа, когда капитан Сильверман вылетел в Вашингтон, они добрались до Пушкина. Перед ними лежало широкое, обрамленное высокими деревьями крыльцо Екатерининского дворца. Разрушенные фасады, обвалившиеся крыши, разломанные стены.

— Боже мой, — прошептал Вахтер и молитвенно сложил руки. — Боже мой...

В единственном более-менее уцелевшем парадном зале разместилось подразделение Красной Армии для охраны Екатерининского дворца. Хотя было объявлено о том, что каждый, кто вынесет что-нибудь из дворца, будет расстрелян как мародер, мелкие и неприметные сокровища не были в безопасности. Серебряная ложка с чеканкой, ручной серебряный подсвечник, китайская фарфоровая тарелка, вазочка, ассирийское стекло, золотая табакерка… многие вещицы можно спрятать в карманах брюк или унести под шапкой.

После разрушения дворца и отступления из Пушкина немецких войск 15 января 1944 года жительницы города очистили дворец от обломков. Сапёры Красной Армии прочесали дворец и парки в поисках неразорвавшихся снарядов, спрятанных гранат и взрывчатки. Комиссия искусствоведов осмотрела дворцы бывшего Царского села и установила, что немцы основательно и со знанием дела их разграбили. Всё, что не переместили в безопасное место в Ленинград, исчезло или было разбито.

Лишь немногие вещи были повреждены незначительно и подлежали реставрации.

Но на это тогда не нашлось времени. Да и в 1945 году, после победы. Нужно было в первую очередь восстановить разрушенные города и деревни, поднять сельское хозяйство и промышленность, подсчитать, какие страна понесла потери, и вложить миллиарды рублей, чтобы сожжённая земля снова покрылась цветами. Искусство могло подождать. Голодный не получит удовольствия, рассматривая картины Рафаэля. Сначала надо построить жильё, а для дворцов достаточно того, что наступил долгожданный мир. Тем не менее, в Екатерининском дворце навели порядок, и по некоторым залам можно было пройти. Некоторые из них снова обставили спасённой мебелью. Женщин из Пушкина привлекали к наведению порядка, они заботились о том, чтобы чистота во дворце напоминала о прежнем его блеске, а зимние морозы ничего больше не уничтожили. Смотритель наблюдал за всем работами и сортировал обломки, которые можно ещё использовать при восстановлении дворца.

Вахтер и Яна долго смотрели на разрушенный фасад, сидя в машине, и молчали, потрясённые увиденным.

Война превратила Европу в руины, культурные ценности многих веков были уничтожены снарядами и бомбами, сожжены или преднамеренно взорваны — но служило ли это утешением для Вахтера? Здесь был его Екатерининский дворец, его город Пушкин и когда-то — его Янтарная комната. Почти двести тридцать лет прожили Вахтеры в этих местах, здесь они рождались и умирали. Цари и царицы приходили и уходили, их души возносились под звон колоколов и песнопения священников и монахов, а некоторые погибли от чужой руки. Распутин, удивительный монах, проводил в Царском селе свои пьяные оргии и любовные пирушки, и даже два раза сидел в Янтарной комнате перед цесаревичем и прикосновением руки останавливал приступ кровотечения у маленького Алексея.

Бывал во дворце и Троцкий, Потрясенный Ленин назвал Янтарную комнату святыней русского народа. Сталин сидел на стуле посреди комнаты и терпеливо, вопреки привычке, слушал рассказ Вахтера о Янтарном кабинете, прежде всего об оргиях Екатерины Великой, которая запиралась здесь с любовниками, чтобы в блеске «солнечного камня» получать особенное наслаждение. Вахтер всегда был на месте, всегда пользовался доверием, и даже Распутин осенил крестом Георгия Людвиговича Вахтеровского, после чего тот никогда не болел и в возрасте мирно скончался во сне в возрасте ста одного года.

Разве не имел право Вахтер уронить слезу, глядя на развалины дворца?

Так и сидели они молча в машине. Яна положила руку на плечо Вахтера и дала ему время успокоиться. От крыльца с колоннами к ним медленно направился майор. Его фуражка была сдвинута на затылок, китель расстёгнут, ворот рубашки открыт. Сюда редко приезжали проверяющие, а если в Екатерининский дворец заглядывал кто-то из высокого командования, то об этом сообщали заранее, можно было успеть привести себя в порядок. День выдался жарким. В августе в Ленинграде можно сгореть, а летом 1945 — особенно. Майор посмотрел на огромный «хорьх», на армейские номера и на сидевших в машине двух гражданских: пожилого мужчину и красивую женщину с высокими скулами и слегка раскосыми глазами. Он сдвинул фуражку на лоб, чтобы выглядеть официальнее, и подошёл к опущенному стеклу дверцы.

— У товарищей есть вопросы? — спросил он и с интересом посмотрел на Яну.

Вахтер кивнул, открыл дверцу и вышел. Яна сделала то же самое с другой стороны. Вахтер глубо вдохнул и с выдохом освободился от потрясения.

— Я уже бывал во дворце, — сказал он. — Могу я его осмотреть?

— Вы его видели? Вы расстроитесь.

— Я уже расстроился, товарищ майор.

— Я не видел этот дворец, пока сюда не приехал. Но многие посетители вспоминают, каким он был, и очень расстроены увиденным. Что вы хотите увидеть? Не всё ещё доступно для осмотра. В некоторых местах сохранилась опасность обрушения. Здесь почти ничего не осталось. В основном все ценности в Ленинграде, их вернут, когда восстановят дворец.

— Я знаю. — Вахтер посмотрел на ту часть здания, которую он знал лучше всего. — Мне хотелось бы посмотреть Янтарную комнату.

— Её нет, товарищ. Украли фашисты! Говорят, это был самый красивый зал.

— Нет ничего прекраснее. Настоящее чудо. Небо, солнце, вся красота мира, море света из янтаря. Люди, товарищ майор, которые оказывались в ее стенах, молитвенно складывали руки в благоговении. — Вахтер глубоко вздохнул. — Я хотел бы её увидеть… её голые стены.

— Спросите у смотрителя.

Вахтер вздрогнул, как от укола. Яна тоже была расстроена и поняла причину растерянности Вахтера. Она подошла к нему и обняла за плечи.

— У смотрителя? — переспросил Вахтер. — Здесь снова есть смотритель?

— Назначен центральным отделом управления дворцами. — Майор заметил на лице посетителя растерянность и с улыбкой махнул рукой: — Это хороший, приятный человек, товарищ. Он не откажет вам в осмотре пустой комнаты. Он уже навёл порядок во дворце. Бригаду штукатуров и каменщиков держит под постоянным контролем. Без него, — поморщился майор, — здесь всё было бы, как год назад.

— Пойдём, дочка. — Вахтер снова посмотрел на окна бывшей Янтарной комнаты. Стёкла и рамы заменили, так что комнату заливал солнечный свет. Вахтеру показалось, что новый смотритель тоже любит Янтарную комнату и обустраивает её в первую очередь. Когда они вошли во дворец, и майор остался позади, Вахтер сказал Яне:

— Не будем говорить новому смотрителю, кто мы такие, Яночка. Пусть он рассказывает нам о Янтарной комнате, а когда закончит, я ему скажу: «Товарищ, вы говорите неправду и забыли то-то и то-то. Раньше здесь работал Михаил Вахтер и знал значительно больше… Вот будет смеху».

— И после этого вы признаетесь, кто вы такой?

— Нет, Яночка. Сначала мы доберемся до Ленинграда и поищем людей, которые что-нибудь знают о Николае. Возможно, кто-нибудь покажет его могилу, и мы положим на нее цветы.

— Думаете, он всё-таки погиб?

— Последние новости пришли семь месяцев назад. Друзья Сильвии сообщили из Ленинграда. Правда ли это? Почему оттуда не было больше ни звука? Я уже примирился с судьбой и с тем, что остался последним из Вахтеров. — Он посмотрел на часть сохранившейся широкой лестницы, ведущей в Янтарную комнату. — Теперь настало время попрощаться после двухсот тридцати лет верной службы. — Он глубоко вздохнул, чтобы придать твёрдости голосу. — Как думаешь, новый смотритель живет в нашей квартире? Могу ли я его попросить показать её?

— Мы его об этом спросим. Конечно же, он вас поймёт. Но тогда вы должны ему признаться. Что делать чужому человеку в комнате смотрителя?

— Ты как всегда права, Яночка. Надо подумать, хорошенько подумать.

Они медленно поднялись по широкой лестнице, как будто хотели проститься с каждой ступенькой. Затем остановились перед главной дверью Янтарной комнаты, которую доктор Финдлинг в 1941 году посчитал недостающей и приказал снять. Теперь вместо неё висела простая дощатая дверь со старой щеколдой и без замка. Что здесь закрывать? Голые стены? Что можно украсть из пустой комнаты?

Несмотря на это, Вахтер с явным почтением надавил на щеколду и открыл дверь. Яна пропустила его вперед, а сама задержалась на секунду у порога, едва дыша от волнения.

Вахтер остановился посреди комнаты, руки за спину, как делал десятки лет один или с группой посетителей. Он стоял так, будто на стенах блестела янтарная мозаика, как будто сверкали цоколи и панели, гирлянды и резные головы, ангелы и маски, венецианские зеркала и картины в рамах.

Ценный наборный паркет из различных пород дерева со вставками из перламутра, возможно, самый красивый пол в мире, в основном сохранился, за исключением нескольких повреждённых мест. Новый смотритель или кто-то другой посыпал пол свежими древесными опилками. Носком ботинка Вахтер очистил маленький участок и был счастлив снова увидеть этот пол под своими ногами. Потолочные фрески также остались на месте и не имели следов повреждений. Он сразу заметил, что они были заботливо вымыты и очищены от пыли. Отсутствовали лишь панели, исчезнувшие двадцать ящиков с янтарным чудом. Он, Михаил Вахтер, мог бы снова здесь стоять и на русском либо на немецком объявить: «Дорогие товарищи! Уважаемые дамы и господа! То, что вы здесь видите, вы больше не увидите нигде в мире: Янтарная комната… пойманное золото солнца...»

Нет, он никогда этого не произнесет. Янтарную комнату украли, а новый смотритель забрал наследие Вахтеров. Всё закончилось: и прошлое, и история. В этот миг Вахтер понял, что он стал стариком. Человеком из прошлого.

Ему осталось только одно — поиски Янтарной комнаты.

Он медленно развернулся, закрыл глаза и мысленно представил настенные панели, как они висели здесь двести тридцать лет. Он даже увидел щель, которую сделал Фёдор Фёдорович, его прадед и первый смотритель Янтарной комнаты, когда 25 января 1725 года выломал из панели головку ангела, чтобы она вместе с Петром Великим отправилась в вечность.

И тут у Яны перехватило дыхание. Она не слышала шагов на лестнице и не заметила, как распахнулась дверь и кто-то вошёл. Она ошеломленно прислонилась к стене, царапая ногтями крошащуюся штукатурку. В дверях прозвучал возглас. Громкий, разрывающий сердце возглас, от которого в её жилах застыла кровь.

— Отец! Отец! О Боже — отец!

Вахтер замер и покачнулся. Стоящий в дверях человек устремился к нему, обхватил, прижал, крепко обнял, зарылся лицом в шею и опять воскликнул:

— Отец! Отец!

И за этим возгласом наконец последовал дрожащий крик старика:

— Николай! Колька! Колька! Сынок… Сынок…

Вахтер обмяк, но руки сына его удержали, он плакал, плакал, опустившись на колени, молитвенно сложил руки и воздел их к небу, слёзы катились по его лицу, текли по дрожащим губам, он хотел что-нибудь сказать, назвать сына по имени или поблагодарить Господа. Он смотрел на сына, на его повзрослевшее лицо, на короткую бороду, на белокурые волосы и голубые глаза, доставшиеся ему от матери. Его сын, его жив, не в могиле, он видит его, чувствует его руки, его дыхание. Они стояли друг перед другом на коленях на посыпанном опилками полу, крепко обнявшись, и обнимались, не находя других слов, кроме как «сынок» и «отец»…

Они всё стояли на коленях, когда Николай дрожащим голосом спросил:

— Отец, что с Яной? Ты что-нибудь слышал о ней?

Только сейчас Вахтер вспомнил, что Яна стоит за открытой дверной створкой, поднял руку и молча показал через плечо Николая. В это мгновение она оттолкнулась от стены и воскликнула дрожащим голосом:

— Николай, любимый, моя душа!

Она подбежала к нему, раскрыв объятья, и упала ему на грудь.

— Вот теперь окончательно наступил мир, — произнёс Вахтер и снова почувствовал силу в голосе. Он погладил Яну и Николая по головам, удивляясь, что его сердце ещё не взорвалось. — Теперь мы снова вместе.

— Давайте выпьем. — Николай обнял Яну и отца. — Я нашёл в подвале двадцать бутылок вина. Представьте себе. Ты будешь доволен, папа. Там стол и стулья, и твой любимый диван. Всё как прежде, если не смотреть в окно.

Вахтер во второй раз положил голову на плечо сына.

— Ты… ты теперь новый смотритель? — хрипло спросил он.

— Само собой разумеется, отец. Комната принадлежит Вахтерам! Разве может быть по-другому? Я вернулся сразу после освобождения Пушкина. Навёл порядок и везде спрашивал о вас. Все сообщали, что вы считаетесь пропавшими без вести. Но я всё же надеялся…

— Мой смелый сыночек… — Вахтер сжал губы, чтобы снова не дать волю слезам. Потом он сказал, как бы упрекая самого себя: — Я потерял Янтарную комнату. Я был с ней, пока не начался воздушный налёт. Он нас разделил, и где она сейчас, я не знаю.

— Его тогда ранило в плечо, Коля. Я доставила Михаила Игоревича в лазарет, иначе он бы умер. — Яна посмотрела на Николая, ожидая его мнения. — Может, мне надо было остаться с комнатой? Жизнь Михаила Игоревича была для меня дороже. Это моя вина.

— Ты всё сделала правильно, Яночка.

— А эти стены, — Вахтер сделал широкий жест рукой, — останутся голыми! Но есть один след, лишь один след, сыночек…

— Мы всё соберём, отец. Мы найдём Янтарную комнату. Пойдёмте, выпьем… У меня в горле пересохло. Мы выплакали всю воду.

Обнявшись за плечи, они пошли во флигель смотрителя. Здесь всё было по-прежнему: перед диваном стояла табуретка, на которую клал свои усталые ноги Вахтер, когда возвращался после обхода дворца.

— Дома, — сказал он, снял пиджак, сел на диван, вытянул ноги и положил их на табуретку. — Дети, я дома. Сейчас бы мне мою трубочку…

— Она тоже здесь. — Николай засмеялся, достал из шкафа старую изогнутую трубку и протянул её Вахтеру. — Только табак, папа, стал крепче.

Летний вечер в Пушкине… солнце, как красный шар, погрузилось в парк.

Самые лучшие планы может поменять случай.

Нельзя вытянуть из моря полную сеть рыбы, если там нет косяка; нельзя ласкать любимую женщину, если она этого не хочет; нельзя построить дом, если нет участка, на котором он должен стоять, нельзя искать в Германии Янтарную комнату, прочёсывая страну вдоль и поперёк, если государственные учреждения заняты другими, более важными делами.

В Москве создали специальную комиссию по возвращению разграбленных культурных ценностей, её филиал располагался в Ленинграде, была собрана гора документов, но она мало что делала в разрушенной стране, которую необходимо восстановить. Немцы были побеждены, они голодали, расчищали руины городов, но учреждения работали, в страну возвращалась воля к жизни. Была основана Демократическая партия, появились такие имена, как Аденауэр, Шумахер, Хундхаммер и Хойс, жизнь снова возвращалась в разрушенную Германию... Тогда как у одного из победителей, России, остались чудовищные раны, нанесённые разрушительной войной, и они не могли затянуться так быстро. Материальные и людские потери, только убитых свыше двенадцати миллионов человек, были слишком велики, а страна оказалась в изоляции, поскольку вчерашние боевые друзья стали политическими врагами.

Две общественные системы — социализм и капитализм — снова столкнулись друг с другом. Союзники в войне с гитлеровской Германией — да, но никакого совместного сосуществования с коммунизмом. Между Востоком и Западом опустился занавес, железный занавес, и Россия осталась одна на своей выжженной земле.

Михаил Вахтер, Николай и Яна ездили в Ленинград, их встретили, как героев. Бесчисленные рукопожатия с директорами музеев, депутатами городского Совета и партийными работниками, про Вахтера написали в газете, поместив его фотографию и цитату: «Я никогда не прекращу поиски Янтарной комнаты!» Однако так же быстро, как ветер сдувает пыль, о Вахтере и его короткой славе забыли.

В ленинградском отделении спецкомиссии внимательно выслушали рассказ Вахтера, составили протокол и нарисовали на карте Германии предположительный путь Янтарной комнаты: от Кёнигсберга до Берлина, от Берлина до замка Райнхардбрунн, от замка до шахты «Кайзерода» возле Меркерса в Тюрингии, от Меркерса, возможно, на Франкфурт, а дальше, около Альсфельда, след теряется. Имя Фреда Сильвермана было подчёркнуто красным карандашом, как самого важного свидетеля.

— Всё это очень интересно, товарищ Вахтеровский, — сказал председатель специальной комиссии после долгой беседы и составления маршрута.

Искусствоведа звали Павел Леонидович Агаев, он постоянно испытывал чувство голода, а пожелтевшие глазные яблоки указывали на плохое состояние его печени. Когда он произносил предложение, содержащее больше десяти слов, у него начинался кашель.

— Мы должны всё проверить. Но пока что…

— Есть какие-то трудности? — озадаченно спросил Вахтер.

— Да, дорогой Михаил Игоревич. Мы вместе выиграли войну, но с последним выстрелом дружба закончилась. — В его голосе прозвучало огорчение, и он снова закашлялся.

— Необходимо связаться с капитаном Сильверманом, — сказал Николай.

Агаев устало посмотрел на него.

— Это невозможно. Я же сказал… Дружба с американцами закончилась. Ждать от них помощи? Это утопия! Участие в поисках Янтарной комнаты? Скорее можно заставить Лену течь в Монголию! Если художественные ценности оказались в руках американской армии, они этого не выдадут ни единым словом, ни звуком. Кто отдаст такое сокровище?

— Комната принадлежит русскому народу. Уже двести тридцать лет, товарищ Агаев, — воскликнула Яна.

— Даже если бы она принадлежала скифам за восемьсот лет до рождества Христова… теперь она у американцев. — Агаев посмотрел на Вахтера и постучал по объёмистому протоколу. — Если всё, что вы рассказали, Михаил Игоревич, верно.

— Это можно проверить, Павел Леонидович.

— Как раз нет. — Агаев показал большим пальцем на шкаф с документами за своей спиной. — Всё это — следы художественных ценностей. Гора предположений. И лишь небольшой холмик фактов. Но даже с этой кротовой кучкой мы не можем ничего сделать. Она на Западе!

— Тюрингия и Саксония находятся в советской зоне оккупации. — Николай указал на карту Германии. — Мы могли бы здесь что-нибудь разузнать.

— Товарищ, — Агаев уронил голову на ладони, — это значит проверить сотни населённых пунктов, замков, складов и шахт. Откопать сотни засыпанных подвалов, взорванных штолен, расчистить подземные туннели, опросить тысячи людей, взорвать стены бункеров метровой толщины — на это у нас нет ни времени, ни денег.

— Нет времени на Янтарную комнату? — Вахтер недоверчиво посмотрел на Агаева. — Я не ослышался?

— Товарищи, — измученно воскликнул Агаев, — вы думаете только о Янтарной комнате! Вспомните, что мы лишь четыре месяца назад выиграли войну и сейчас находимся в очень трудном положении. Даже якобы голодающие немцы имеют больше еды, чем наши граждане. У нас кочан капусты стоит на вес золота, или как греческая скульптура, а пирожок с мясным фаршем — такая же роскошь, как боярская трапеза. — После длинного предложения он сильно закашлялся. — Уместно ли сейчас говорить о Янтарной комнате, товарищи?

Не было больше никакого смысла разговаривать с Агаевым. Вахтеры и Яна поняли это, пожали председателю комиссии руку и снова оказались на улице. Куда ни глянь, они видели то, о чём он говорил, этого нельзя было отрицать. Везде стояли длинные очереди, чтобы купить хоть что-нибудь. Всё равно что. Было счастьем хоть что-нибудь получить, потом это можно было поменятьна одежду или съестное. Лишь бы что-нибудь давали.

Стоял прекрасный день позднего лета. Они немного прогулялись вдоль Невы, постояли на берегу перед Зимнем дворцом и Эрмитажем, вернулись на площадь Декабристов и сели на постамент памятника.

— Мы должны попробовать сами, мои дорогие, — произнёс Вахтер после долгого молчаливого раздумья. — Мы с Яной. А ты, Николай, останешься в Пушкине.

— Ни в коем случае. Мы должны быть вместе. Только один вопрос, папа: кто это оплатит? Это не просто прогулка…

— Я знаю, — недовольно произнёс Вахтер. — Это может занять несколько месяцев.

— Если мы везде будем упираться в стены, то и годы! — реалистично сказала Яна. — Сначала надо найти Сильвермана, но где? В основе всех поисков лежит Сильверман. Он один знает больше, чем все остальные, кого можно было бы спросить.

— Он хотел уволиться и обещал сразу же сообщить об этом.

— Куда? — спросил Николай.

— Я дал ему адрес в Пушкине. Екатерининский дворец.

— И ты действительно веришь, что его письмо дойдёт?

— Почему бы нет? Когда-нибудь… рано или поздно. Сейчас же мир.

— Нет, папа, ты ошибаешься. — Николай поскрёб носком ботинка по мостовой. — В немцев больше стрелять не будут, вот и всё. Теперь будут хитростью, ложью, политическим ядом раскалывать мир на две части. Пока ещё будут улыбаться с кислой миной, изображать стройный хор победителей, чтобы не сразу всё изменилось. Но если подождать, то через два, три или десять лет всё изменится. И хуже всего будет для нас: мы немцы в России. Мы живём здесь, как русские, говорим по-русски, думаем по-русски, наши имена звучат по-русски, но мы остаёмся немцами.

— Наш предок Фридрих Теодор поклялся прусскому королю…

— Американцы проверят письмо Сильвермана, которое он напишет нам, это письмо подвергнут цензуре советские учреждения, прежде чем оно дойдёт до нас… если вообще дойдёт.

— Нет, ни одно письмо, адресованное мне, не проверялось, — попробовал возразить Вахтер. — Каждое письмо доходило.

— Это было до войны, отец. — Николай встал и помог подняться Яне. — А сейчас? Война изменила мир и людей… основательно изменила. От прежнего мира не осталось ничего. Всё выглядит по-другому.

Оказалось, что так оно и есть. Год заканчивался, а товарищ Агаев и его спецкомиссия молчали. Пару раз Вахтер писал туда письма, но ответа не получил. Когда установили телефонную связь, он три раза звонил туда. В трубке он всегда слышал низкий, ворчливый женский голос, который говорил: «Он в Москве!», или «Он в Киеве!», или «Его сейчас нет! Где он? А почему вы спрашиваете, товарищ?»

После этого дерзкого и грубого вопроса Вахтер не стал больше звонить. В Москву, в Центральную комиссию, он написал длинное письмо, но в ответ получил лишь молчание. Только из Управления музеями ему стало кое-что известно. За его службу в Екатерининском дворце и многолетнюю хорошую работу было решено назначить ему почётную пенсию в размере ста рублей ежемесячно, выделить свободную квартиру в Екатерининском дворце и наградить орденом «Заслуженный деятель искусств». Городской совет Пушкина передал ему награду. Смотрителем оставался Николай Михайлович Вахтеровский.

— Сто рублей — это же богатство! — сказал Вахтер, прочитав письмо. — Да еще квартира! Жить можно. Но этого мало, чтобы на свои деньги искать Янтарную комнату.

В 1946 году, в пасхальный четверг, Николай и Яна сочетались браком в капелле Екатерининского дворца по православному ритуалу. Совершенно старомодно, хотя Яна была молодой коммунисткой, но любовь к Николаю перевешивала идеологию. Она стояла перед иконостасом и перед священником в праздничном платье, пел хор из шести мужских голосов, а Вахтер держал над головой Яны маленькую корону, как полагается, и пока священник произносил свадебное благословение, он подумал: «Как бы я хотел пережить этот день в Янтарной комнате. Как Иоганн Фридрих Вахтер, смотритель комнаты при царе Александре II, который женился там на своей Софии. Мои дедушка и бабушка. Благослови вас Бог, дети… Это прекрасный и одновременно печальный день. Нам остались четыре пустых стены, и никто не слышит наши призывы». Он упустил голову, пока священник произносил благословение.

Рапорт, который капитан Сильверман направил в штаб-квартиру Дипломатической секретной службы вместе с просьбой об увольнении, был внимательно прочитан. Заявление об отставке отложили и подшили в папку с личным делом. Через полтора месяца ожидания генерал Аллан Уолкер позвал его в своё бюро, пожал руку, предложил сесть в кожаное кресло, сам сел напротив и положил ногу на ногу.

— Вы хотите сбежать, Фред? — прямо спросил он.

— Это не совсем верное выражение, сэр, — Сильверман выпрямился в кресле. — Я думаю, что выполнил своё задание и хотел бы вернуться к гражданской жизни.

— Вы могли бы это сделать и в рамках нашей служебной деятельности, например, в качестве советника одного из наших посольств. На востоке будут создаваться новые. Мы ещё участвуем в этом хороводе и делаем вид, будто ялтинские решения обязательны, но каждый знает, что скоро всё пойдёт по-другому. Фред, я мог бы вам предложить посольство Венгрии. А попозже на остриё копья — в посольство США в Москве. Вас это не прельщает?

— Нет, сэр.

— В Будапеште такие девочки… другой бы уже утром улетел.

— Я не другой, сэр. Я — это я. Я прошу не о чём-то невыполнимом. Речь идёт об увольнении.

— Вы офицер, Фред. Капитан… Ваше производство в майоры лежит у меня на столе.

— Спасибо, сэр.

— США находятся в сложном положении. Мы вместе с Россией выиграли войну, но не любим русских. Совершено не любим! Скоро грядут серьезные изменения в мировой политике. Гитлеровская Германия перестала существовать, отныне мировая политика будет зависеть от Вашингтона и Москвы. Вы отличный офицер, Фред и мы в вас нуждаемся. Американский офицер не покидает свою команду, когда отечество в нём нуждается. — Генерал Уолкер посмотрел на Сильвермана испытывающим взглядом серых глаз. — Америка ведь стала для вас отечеством, не так ли?

Спина Сильвермана стала ещё прямее.

— Я не понимаю вопроса, сэр.

— Вы ведь немецкий еврей, Фред.

— С 1934 года я гражданин США, сэр.

— По паспорту. А в душе?

— Я воевал против Германии.

— Против нацистской Германии, которой больше нет.

— Почти вся моя семья погибла в концлагере.

— Это ужасное, незабываемое, неискупимое прошлое, Фред, а как вы видите своё будущее? — Уолкер наклонился к Сильверману. — Давайте поговорим, как два хороших друга. Что вы намереваетесь делать, когда покинете УСС и станете гражданским?

— Вернусь в Германию.

— Ага, всё же так. Как Фридрих Зильберман. — Уолкер откинулся на спинку кресла. — Как мне докладывают, вы хотите заняться активными поисками исчезнувшей Янтарной комнаты.

— Не только этим, сэр. Я хотел бы найти как много больше художественных ценностей, разграбленных нацистами, и вернуть их законным владельцам.

— Прежде всего русским.

— Так точно, сэр. Я знаю много мест, где нацисты прятали художественные ценности, и хочу проследить, куда эти сокровища делись после оккупации Германии.

— Эту информацию вы получили как сотрудник УСС и теперь хотите использовать её против США! — Уолкер повысил голос. — Вы не находите это подлым, Фред?! Воткнуть нож в спину?

— Значит ли это, что всё вывезенное американской армией теперь принадлежит США?

— Это решаете не вы и не я, решения принимают в другом месте. Вашей задачей было обнаружить места хранения, собрать сведения и передать командирам частей обнаруженные склады по списку. На этом ваша успешная деятельность закончилась. Разве вас не похвалил Эйзенхауэр, а Паттон и Брэдли и не пожали вам руку?

— Да. В Меркерсе, есть такой город в Тюрингии. Мы обнаружили там самое большое за всю историю войны хранилище сокровищ. Но где сейчас эти сокровища?

— Разве вас это касается, Фред?

— Там находились картины Рубенса, Караваджо, Тициана, Уччелло, Мазаччо, «Мужчина в золотом шлеме» Рембрандта, голова Нефертити… Куда всё это делось?

— Это говорит ваше немецкое сердце, Фридрих Зильберман, не так ли? — Уолкер поднял руку и энергично взмахнул, как будто Сильверман хотел возразить. — Итак, я должен вас уволить, чтобы вы стали нашим противником?

— Нет, сэр, я только хотел…

— К чёрту всё это, Фред. Я произведу вас в майоры, прижму присягой, как американского офицера, и этого достаточно! Мы отправим вас атташе по культуре в посольство Новой Зеландии. Там вы никому не причините вреда и можете изучать культуру маори.

— Сэр…

— Это моё последнее слово, майор Сильверман. — Уолкер резко встал, Сильверман последовал за ним и вытянулся. — Отметьтесь в Министерстве иностранных дел. Там уже в курсе. Ваш перевод в Веллингтон в Новой Зеландии состоится на следующей неделе. Всего хорошего, Фред. Надеюсь, вы станете всемирно известным исследователем маори.

Уолкер кивнул. Сильверману оставались лишь отступление и нестройные мысли: «Они не имеют права так со мной поступить. Я не смогу раскрыть разграбление художественных ценностей. Должен быть какой-то выход, и я его найду!»

На следующий день он написал письмо Михаилу Вахтеру и отправил по адресу: Екатерининский дворец, Ленинградская область, город Пушкин, СССР.

Письмо так и не дошло.

Лена не течёт в Монголию.

В 1956 году Михаилу Вахтеру исполнилось семьдесят лет. В Екатерининском дворце и в Пушкине устроили грандиозный праздник. Михаил Игоревич, или как его метко окрестили журналисты — «душа дворца Царского села», опять стал темой дня для газет. Они описали его жизнь и жизнь его предков, поместили фотографии, на которых председатель ленинградского городского совета повесил ему на шею цветочную гирлянду, как это делают в южной части Тихого океана, и прикрепили к пиджаку медаль. А представитель Министерства культуры Агаев с желтым лицом произнёс короткую хвалебную речь, которую, покашливая, закончил словами:

— Верность для него — не только мерило, но и опора, из которой он черпал силы, даже когда не сумел достичь своей цели и вернуть Янтарную комнату в Пушкин.

Вахтер воспринял это предложение, как наглость. Николой и Яна с трудом уговорили его не возражать.

— Товарищ Агаев сам сожалеет. Если бы его ведомство выделяло столько же денег на Янтарную комнату, сколько платят бесполезным чиновникам, мы бы уже давно стояли перед этим чудом.

Он ничего не сказал, продолжил праздновать, позволил себя целовать, тряс бесчисленные руки и потом вернулся в Пушкин, где уже был готов большой праздничный ужин.

В течение прошедших одиннадцати лет мира произошли более или менее значительные события, в зависимости от того, с какой стороны на них смотреть и из какого государства. Горожане всё ещё стояли в очередях в магазины. Колхозы и совхозы выполняли плановые задания, но общий уровень жизни не рос, чего многие не понимали. Однако те, у кого было достаточно денег, знали парочку лазеек и откупоривали тайные источники, где получали достаточно мяса, яиц, сала, крымского шампанского и вина, грузинского коньяка и, конечно, водки, напитка всех напитков. Так же как и муку, манную и другие крупы, лук, огурцы и грибы, квашеные, солёные, сушёные или консервированные фрукты…

Товарищи, что человеку ещё надо в этом мире, кроме как хорошо покушать, хорошо выпить и хорошо выспаться рядом с тёплым женским телом! Нам нужна роскошь капитализма? Французская мода или духи? Английский гольф? Или американский антрекот и Голливуд? Немецкий «мерседес» или отпуск на Мальорке? Поднимите ваши обкалы, друзья — через десять лет здесь всё будет выглядеть ещё лучше. Мы можем сделать миру самый большой подарок: время. Времени, товарищи, у нас достаточно…

Это была идея Николая — поставить праздничный стол в пустой Янтарной комнате. На голые, разграбленные стены натянули жёлтую ткань, свет от множества ламп сиял на потолочных росписях и освещал неповторимый паркетный пол. Михаил Вахтер сидел во главе стола, а рядом с ним — его внуки Пётр и Янина, дети Яны, которых она родила девять и семь лет тому назад. Она стала красивой, зрелой, восхитительной женщиной, в свои тридцать четыре года оставаясь стройной, с некоторыми округлостями там, где им положено быть, а когда она смеялась, откидываясь назад, её блузка, платье или пуловер обтягивали их. Все мужчины завидовали Николаю и открыто об этом говорили.

В этот вечер Вахтера ожидал сюрприз, когда после ужина к нему подошла высокая, темноволосая женщина лет тридцати и представилась Василисой Ивановной Яблонской.

— Я привезла вам из Москвы прекрасный подарок, — сказала она тёплым контральто.

— Прекрасно! — рассмеялся Вахтер и поднял бокал. — Добро пожаловать, Василиса Ивановна, но если вы заметили, то мне сегодня исполнилось семьдесят. Что привело вас ко мне?

— Хочу исполнить вашу мечту. — Она помолчала и торжественно добавила: — Я должна сообщить вам решение Центральной комиссии в Москве о том, что поиски Янтарной комнаты будут возобновлены. Я назначена руководителем специальной комиссии. Мы будем работать вместе, Михаил Игоревич.

Вахтер охнул от радости, и по баварской традиции разбил рюмку о стену.

Все гости рассмеялись и подумали: «Что, дедуля, водка уже в голову ударила?», после чего их бокалы тоже полетели в стену.

Не в Москве, а в конечном счёте в Пекине, далеко от арены событий, приземлился Фред Сильверман. Генерал Уолтер, который уже три года находился на пенсии, действительно отправил проблемного майора сначала в Новую Зеландию, где тот оказался совершенно не у дел. В соответствии с древней, но снова и снова подтверждающейся истиной, время стирает все следы и через десять или тридцать лет не останется сколь-либо ценных воспоминаний или большинство свидетелей умрёт. Таким образом, Сильверман сидел на другом конце света, и чтобы хоть как-то разнообразить его жизнь, позже его перевели в Пекин. Для искусствоведа это было потрясающим событием. Он совершенно позабыл о ценностях, спрятанных нацистами в немецких и австрийских соляных рудниках.

Так или иначе, но никто не выносил эти сведения на публику, богатая событиями история грабежа художественных ценностей замалчивалась. Лишь однажды просочилось полное горечи замечание бывшего руководителя Центрального сборного пункта коллекций Висбадена, господина Вальтера Фермера, в котором он сказал: «Мы не могли себе представить, что американцы готовы поступить с нами так же, как это делал Гитлер. Мы были готовы взять на ответственное хранение картины, бывшие собственностью других стран. Получилось по-другому, и эти картины заполнили пробелы в американских коллекциях».

Частные, неизвестные коллекции извлекали из этого пользу, и в сейфах коллекционеров или просто инвесторов скапливались сокровища. Так бесследно исчезли во время американской оккупации всемирно известные произведения искусства из Берлинских музеев, которые перевезли в соляной рудник Граслебен. Американские спецслужбы конфисковали списки почти всех складов с их точным расположением. Лишь спустя несколько лет удалось назвать ряд пропавших произведений. Исчезли «Сокровища Приама», золотой саркофаг из египетской коллекции, восемьдесят скульптур из драгоценных камней индийской коллекции, тридцать четыре ящика восточноазиатского искусства, пятьдесят ящиков с другими скульптурами, триста тридцать античных ваз, знаменитая картина Менцеля «Концерт в Сан-Суси» и удивительный «Мальчик из Наксоса», высшее проявление греческой красоты и гармонии.

Эти сокровища и ещё многие не были вывезены русскими в качестве трофеев, как об этом громко заявляли, а исчезли на Западе во время американской оккупации.

За несколько лет после войны происходили странные вещи: немецкие служащие и руководители отделов берлинских музеев, которые пережили конец гитлеровского рейха, принялись за дело и начали искать ценности, отбывшие последним транспортом из Берлина шестого и седьмого апреля 1945 года в Граслебен и Меркерс. И тут произошли странные события.

Руководитель античного отделения был доставлен в клинику с безвредным геморроем, прооперирован, рана хорошо зажила и он чувствовал себя здоровым и крепким. В день выписки он неожиданно умер. Диагноз: рак слепой кишки.

Через четыре дня руководитель отделения скульптуры, который переживал больше всего, проглотил смертельную дозу цианистого калия, после того как составил список пропавших экспонатов. Список нигде не нашли, только мёртвое тело.

За своим письменным столом был найден застреленным руководитель музея этнографии. Этот случай признали самоубийством, как и отравление цианистым калием. Но из-за чего самоубийство? Для этого не было ни малейшей причины.

Летом 1945 года внезапно умер реставратор картиной галереи. Сообщили, от инфаркта. Но никто не припоминал, чтобы он жаловался на сердце. Он был вполне здоров.

Бесследно исчез другой реставратор из Национальной галереи, который седьмого апреля составил точный инвентарный список эвакуированных картин.

И человек, составивший этот список странностей и загадок, больше никогда не говорил об этом. Друзья шептали, что он очень боялся. Боялся, что его убьют.

А время и годы расширяли покрывало забвения над всеми предположениями и правдой.

Сильверман в далёком Пекине собрал обширный материал. Ему было теперь сорок четыре года, он работал советником посла, его ждала приятная старость. О Янтарной комнате он не вспоминал уже десять лет, она считалась пропавшей и потерянной, после того как ее увезли из шахты Меркерса. Про исчезновение трёх грузовиков с двадцатью ящиками и смерть бедного Ноя Ролингса, которые были позором американской транспортной службы, все основательно забыли. Всего лишь очередной инцидент на войне, подобных случаев было тысячи. К чему теперь громкие слова? Доклады Сильвермана покоились в сейфах УСС. Во время войны много чего пропало, многие города превратились в дымящиеся руины, кому какое дело до комнаты из янтаря? Это не предмет первой необходимости. Зато стоит посмотреть, что стало возможным после проигранной войны: немецкое экономическое чудо! Важно создать сильный блок против Востока.

Сильверман приспосабливался к новому мышлению, даже если это была маскировка. Янтарная комната больше не обсуждалась. После ухода на пенсию генерала Уолкера УСС возглавил новый руководитель, не имеющий представления о Сильвермане и не знающийисторию этого дипломата на далёком востоке.

В этой ситуации Сильверман увидел для себя хороший шанс. Сначала он отправил в Вашингтон справку врача посольства о состоянии своего здоровья. Доктор Гумберт Сайкононе, наполовину японец, провёл с Сильверманом много бесед, пока между ними не сложились доверительные отношения. Тогда Сильверман и рассказал ему про Янтарную комнату. Сайкононе, оставаясь в душе японцем, вспомнил о том, что американские войска после захвата японских островов растащили из храмов, могил и святынь всё самое ценное. Он пожал Сильверману руку и сказал:

— Я напишу, что вы больны, Фред, поддержу ваше заявление об увольнении и объясню послу, что человек вроде вас заслужил спокойствие и в последние годы жизни должен наслаждаться отдыхом во Флориде или на калифорнийском побережье.

— В таком случае вы должны сочинить мне чертовски коварную болезнь, Гумберт. — Сильверман задумчиво посмотрел на Сайкононе. — Если получится…

— Попробуем!

Доктор Сайкононе нашёл болезнь, которую вряд ли можно было поставить под сомнение, а звучало это так серьёзно, что полностью оправдывало увольнение Сильвермана на пенсию. Как говорилось в справке, Сильверман страдал от начинающего нефросклероза, сосудистого заболевание почек с вовлечением мелких сосудов. Этого должно быть достаточно.

И действительно. Сильвермана вызвали в Вашингтон, в Министерство иностранных дел, где его принял приветливый служащий, пожал руку, но не подавал вида, что сочувствует больному.

— Мы рассмотрели ваше заявление, мистер Сильверман, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— Неважно. Очень часто тошнит. Это происходит совершенно неожиданно из-за почечной недостаточности— Сильверман хорошо выучил рекомендации Сайконена. — Иногда такое чувство, будто внутри что-то разрывается.

— Лучшей болезни не придумаешь, — попытался пошутить служащий. — Мы понимаем ваше положение. Вы готовы через месяц уйти в отставку?

— С удовольствием. Я хотел бы уехать в Монтеррей и играть там в гольф.

— Движения на свежем воздухе будут вам полезны. — Это звучало одобрительно, но Сильверман понимал, что думает про него этот человек: «Бедный парень. Хочет играть в гольф и не знает, что скоро умрёт от отказа почек». — Мы всё подготовим, мистер Сильверман.

Уже через три недели в отель, где остановился Сильверман, пришло сообщение, что он с почётом уволен из дипломатической службы и разведслужбы. Он получил большой, красивый документ, рукопожатие государственного секретаря и немалую пенсию. Теперь он перестал быть американским госслужащим, бывшим майором УСС, больше никаких «особых случаев», как при генерале Уолкере. Теперь он был совершенно свободен в своих действиях, мог путешествовать по всему свету и, естественно, играть в гольф в Монтеррее, к югу от Сан-Франциско.

Из Вашингтона он позвонил доктору Сайконену в Пекин.

— Гумберт, я перед вами в вечном долгу. Вот уже девять часов, как я стал просто Фредом Сильверманом, пенсионером.

— Поздравляю, Фред! — ответил Сайконен. — Чем теперь займётесь?

— Продам фирму отца, соберу все деньги и поеду в Германию. Но прежде хочу задать вам один вопрос, для успокоения совести: у меня ведь нет почечной недостаточности?

— У вас почки, как у школьника, — рассмеялся Сайконен. — Если бы всё зависело от почек, то вы проживёте сто лет. Всего хорошего в холодной Германии!

— Спасибо, Гумберт! Возможно, эти сто лет мне и понадобятся.

Сильверман положил трубку. «Это мой последний разговор с официальным американским учреждением, — подумал он. — Теперь надо раздобыть денег, купить билет до Франкфурта и стать другим человеком. Немецкий еврей возвращается в Германию, чтобы найти русскую Янтарную комнату. Он возвращается в страну, где истребили всю его семью. Это несколько абсурдно, но необходимо. Я единственный, кто знает больше других».

Дела с борделем, домом свиданий и эротическим шоу шли превосходно. Ларри Брукс и Джо Уильямс поднялись до уровня франфурктских заправил и взяли, на американский манер, под свой контроль все бордели.

Когда после валютно-финансовой реформы 1948 года у немцев снова стало достаточно денег, чтобы час или два провести с «затейницами», открылись новые секс-кафе, на чьих сценах проходили незапрещённые эротические шоу, в которых мог принять участие каждый посетитель в зале; как грибы вырастали частные клубы, где занимались обменом партнерами и групповым сексом — и все владельцы бежали за разрешением к Ларри и Джо. Если кто-нибудь без такого разрешения открывал бордель, к нему приходил Ларри, и дело улаживалось по большей части в течение десяти минут. Точно по образцу мафии Нью-Йорка, Чикаго, Нью-Орлеана и других городов заключались договора «защиты», и ежемесячно поступали деньги. Несколько отважных, которые не хотели подчиниться, самое позднее через полгода пришли к Ларри и Джо, подписались и платили — не каждому хочется постоянно ремонтировать кафе или залечивать ножевые ранения.

И всё же Ларри совершил глупость, пошатнувшую прекрасно организованный бордельный бизнес.

Агент по продаже недвижимости в 1955 году предложил ему купить виллу в Таунусе. Это было белое, похожее на замок здание с собственной конюшней, озером, лесом, полном дичи, и сданной в аренду крестьянской усадьбой. Идеальное владение, как раз по вкусу Ларри. Только цена в одиннадцать миллионов твёрдых немецких марок превосходила размер его банковского счета. Но он знал, как поступить, и через девять дней собрал необходимую сумму. Поместье в Таунусе можно было покупать.

Вечером на вилле Джо Уильямса Ларри неожиданно почувствовал себя некомфортно. Карлы, любовницы Джо, не было дома, что сразу бросилось Ларри в глаза. Джо тоже вёл себя странно, а открыв дверь, впустил Ларри в дом, не произнеся ни слова. Только у бара, после того как Ларри получил бокал с двойной порцией виски, Джо остановился перед ним, скрестил руки на груди и выдвинул подбородок.

— Ты читал газету? — спросил он.

— Какую? — переспросил Ларри и почувствовал мурашки в животе.

— «Франкфуртер альгемайне».

— Да.

— Там написано, что у одного торговца произведениями искусства появились три ценных предмета, до сих пор считавшиеся пропавшими, а когда вмешалась полиция, они уже были проданы неизвестному коллекционеру из Америки. Продавалась икона Новгородской школы, дароносица 1518 года и картина Тьеполо. — Голос Джо оставался спокойным и поэтому звучал особенно угрожающе. — Как я могу припомнить, эти ценности когда-то принадлежали Ларри Бруксу.

— Джо, я всё объясню…

— Еще как объяснишь.

— Я могу купить дом своей мечты. С озером, конюшней, лесами… в Таунусе, ты знаешь, где это. Там даже есть большая крестьянская усадьба.

— Цена? — коротко спросил Уильямс.

— Одиннадцать миллионов немецких марок.

— Ты ообьезумел, Ларри. Ты прокручиваешь…

— Мне не хватало только девятьсот тысяч марок. Каких-то девятьсот тысяч. Иначе это прекрасное владение досталось бы арабу. Я только…

— Ты только открыл сейф и вытащил несколько вещиц.

— Да, Джо.

— А спросить у меня ты не догадался.

— Нет. А ты бы дал мне девятьсот тысяч?

— Ни в коем случае.

— Вот видишь.

Ларри выпил второй бокал виски. Что-то во взгляде Джо было вселяло в него страх.

— Я-то вижу и даже прочитал. Если этот торговец откроет пасть…

— Он не выдаст, Джо…

— У каждого человека есть слабости… взгляни на себя, Ларри! Итак, если торговец запоёт, что тогда? След проложен, и собаки возьмут этот след. Искусствоведы, директора музеев, полиция, тайная полиция, ЦРУ… вся свора против нас.

— Я не называл своего имени. Они никогда не выйдут на нас, Джо.

— В жизни нет понятия никогда, Ларри. Как только они узнают, что «Вервольф» нас не убил, сразу возникнет вопрос про двадцать ящиков! Всё, всё было напрасно! Одиннадцать лет играть в прятки … и всё напрасно. Нас увезут в Штаты и там будут бить до тех пор, пока мы не выкрикнем, где Янтарная комната! И всё потому, что Ларри Брукс хотел пожить, как граф. В замке землевладельца…

— Ничего не случится, Джо, поверь! Ничего не случится, — почти жалобно выкрикнул Ларри. — Всё уйдёт в песок…

— Я не стал бы на это полагаться.

Уильямс оттолкнулся от бара о прошёлся по гостиной. Ларри следил за ним и каждым его движением. Внезапно Джо остановился перед ним. Ларри вздрогнул.

— Ты вспоминаешь о Ное? — спросил Джо.

— Изредка, — поморщился Ларри.

— Придется еще раз вспомнить.

— Нет, Джо, нет! — Ларри сделал шаг назад. — Я не убийца, и ты это знаешь. Мне потребовались годы, чтобы забыть глаза Ноя, когда он падал!

— Это наша единственная защита, Ларри. Возьмёшь немецкий пистолет и исправишь свою глупость. Свой замок ты тоже не купишь.

— Джо, я не идиот! И не твой дрессированный медведь! Я могу поступать, как хочу!

Это была слабая попытка протеста, которую Уильямс отверг простым кивком.

— Ты опять приведёшь всё в порядок, Ларри, — холодно произнёс он. — А я позабочусь о том, чтобы Янтарная комната отправилась в штаты…

— Хочешь переправить ее туда, Джо? Каким образом?

— Из Генуи кораблём.

— А как ты перевезёшь двадцать ящиков в Геную?

— С помощью денег, вложенных в правильные руки.

— Это же безумие — попытаться подкупить немецкого таможенника!

— Но не командира американского транспортного самолёта «Атлас». Взятка в порту Генуи — обычное дело.

— А дальше, Джо?

— Ларри, ты просто дубина! Естественно, ящики прибудут не в Нью-Йорк, Бостон или Балтимор. В Мексике они сойдут на землю, а потом переместятся через границу. Здесь тоже помогут доллары. — Джо снова прислонился к бару. — Но сначала на очереди ты, Ларри. Торговец должен исчезнуть.

— Я не смогу, Джо! — истерично закричал Ларри. — У меня не такие нервы, как у тебя.

— Очень жаль, Ларри! Но судьба свела нас, и мы провернули самое крупное дело всех времён. Мы зависим друг от друга… это судьба. Возьми себя в руки, Ларри. Тебе лишь тридцать пять, и впереди ещё, наверное, лет сорок. Сорок лет, Ларри!

В этот вечер Ларри напился так основательно, что не смог покинуть виллу Джо. Он даже не заметил, как тот отнёс его в постель.

Через два дня газеты Франкфурта сообщили:

«Торговец произведениями искусства М.Ш. был застрелен прошлой ночью в своём доме в Вестенде. Как сообщает полиция, у них нет никаких версий в отношении убийства или преступников. Ничего не было украдено, вследствие чего версию об убийстве с целью ограбления можно исключить. в результате вскрытия установлено, что преступник использовал старый пистолет вермахта, известный как Р08.

В информированных кругах говорят о том, что убийство торговца тесно связано с внезапно появившимися и перепроданными через него произведениями искусства, которые с конца войны считались пропавшими. Особая комиссия уголовной полиции ведёт расследование в этом направлении. Внезапно появившиеся произведения искусства, по словам экспертов, раньше хранились в Екатерининском дворце в Пушкине, под Ленинградом, который разграбили в 1941 году немецкие войска и спецотряды. В том числе там находилась знаменитая Янтарная комната, которая считается пропавшей по сегодняшний день.

— Это про нас! — сказал Уильямс, когда прочитал газету и швырнул её в лицо Ларри. Тот вжался в кресло и, казалось, готов был расплакаться. — О Янтарной комнате снова заговорили! Это плохо, Ларри, очень плохо! Надо забрать двадцать ящиков из пещеры и отправить в Геную! И всё потому, что Ларри Брукс, мальчишка из Слумса, захотел стать графом! С господским домом! С собственной конюшней! С собственным озером! Не вертись и не реви!

— Я убил человека, Джо. — Ларри закрыл лицо руками. — Второй раз убил человека… Я совсем выдохся.

— Как в прошлый раз. Тогда ты это переварил.

— Я так не думаю, Джо.

— А я знаю… Янтарная комната становится всё дороже. Теперь она стоит две человеческих жизни.

Это прозвучало так цинично и хладнокровно, что Ларри действительно обдало холодом от ужаса и страха.

В ноябре, в один из хмурых дней, который делал Геную ещё безобразнее обычного, в особенности порт, от пристани отчалил теплоход «Лукреция». Он шёл под ливанским флагом, командовал им греческий капитан, а команда представляла все национальности. В больших ящиках на теплоходе шли в Мексику сельскохозяйственные машины, среди них двадцать старых ящиков совсем не бросались в глаза. Эти ящики приняли на борт ночью, и капитан стал богаче примерно на пятьдесят тысяч долларов. За сумму в пятьдесят тысяч долларов вопросы не задают — Джо это знал и поэтому позволил себе эту щедрость.

За несколько дней до этого он поехал в Кёльн, чтобы замести следы, и заказал на железнодорожном почтамте телефонный разговор с Америкой, с Уайтсэндс. Трубку взял старый швейцар Уильям, поэтому Джо изменил голос и сказал, что у него важное дело к хозяину, который ждёт этот звонок. Услышав голос отца, он сказал:

— Привет, пап… это я.

— Кто это? — сухо спросил старый Уильямс.

— Джо, папа!

— Этого не может быть. Мой сын погиб в Германии в последние дни войны и похоронен на семейном кладбище в Уайтсэндс.

— Пап, ты же знаешь, что я жив. Согласен, я многие годы не давал о себе знать. Но я думал о тебе, как ты в свои семьдесят пять себя чувствуешь. Просто ещё не настало время появиться.

— Чего вы хотите? — довольно грубо спросил старый Уильямс. — Где вы находитесь?

— В Германии. Пап, как мама?

— Моя жена умерла семь месяцев назад.

— Мама… умерла? — Джо сглотнул. — От чего она умерла?

— Хоть это вас интересует, но вы мне незнакомы! Вы отнимаете у меня время.

— Пап! Но ведь это же моя мама…

— Её сын погиб одиннадцать лет тому назад, вы лгун! — выкрикнул старый Уильямс в трубку. — У неё нет больше сына. И как ни печально потерять ребёнка, она была уверена, что её сын погиб с честью. Как герой войны, а не как гангстер.

— И это говоришь мне ты, пап? Именно ты? Ты прожил такую долгую жизнь только потому, что был удачлив! Без этой удачи тебя бы уже давно поджарили на электрическом стуле! Чёрт возьми, я хочу вернуться домой.

— Оставайся там, где находишься! — голос старого Уильямса был твёрдым. — А иначе по дороге в Уайтсэндс может произойти авария.

— Пап! И ты сделал бы такое?

— Мой сын Джо погиб на войне — и пусть так и остается!

Старый Уильямс положил трубку. Джо некоторое время пристально смотрел на телефон, прежде чем повесить трубку, и пошёл к окошку, чтобы заплатить за разговор. «Вот значит как, — подумал он. — Меня больше нет. Тоже хорошо… Янтарную комнату можно поставить где угодно, Уайтсэндс для этого не нужен. Пока, пап! Это был наш последний разговор».

Перевозка двадцати ящиков из пещеры горы Тауфштайн прошла без происшествий. В одной из строительных фирм Аусфельда Ларри Брукс взял в аренду гусеничный экскаватор, подогнал его к пещере и уже через шесть часов взорванный вход был расчищен. Джо занимался грузовиком и взял на окраине Аусфельда в аренду старый склад. Затем они за четыре ходки перевезли Янтарную комнату, сдали экскаватор с грузовиком обратно и выждали две недели. Вход в пещеру они снова завалили мусором и представили в лесничество Фогельберга, где были немало этим удивлены, объяснение своих поисков и что ничего не нашли.

Несколько труднее было договорится с командиром транспортного самолёта «Атлас» на американской авиабазе во Франкфурте. Джо выложил на стол двадцать тысяч долларов, но капитан Хью Фортнер не согласился.

— Джо, я не занимаюсь грязными делишками.

— Это не грязное дело. Это моя частная собственность.

— Почему ты тогда хочешь вывезти её тайно?

— Из-за таможни, Хью. — Джо показал на доллары. — И чтобы не платить пошлину. В мой бордель у тебя всю жизнь будет свободный вход, и ты можешь бесплатно выбирать любую девочку. Свободная охота, парень!

Фортнер задумался. Он несколько раз заходил в бар и в дом свиданий Джо, там ему нравилось, к тому же у Джо были самые красивые девочки Франкфурта — это знал каждый, а двадцать тысяч наличными — не дождевые капельки в ладонях. Раз в неделю он летал на «Атласе» в Геную, чтобы забрать в порту снаряжение или доставить всё необходимое на американские корабли. Армейские транспортные самолёты или самолёты ВВС США могли пролетать свободно, без всякого контроля, охрана порта их знала, и двадцать ящиков вообще не составляли проблемы.

— Косяков не будет? — спросил он ещё раз.

— Обещаю тебе, Хью, — сказал радостно Джо. — Я должен привезти ящики на базу — вот и всё.

— Тогда я тебе помогу и отправлю грузовик.

— Два, Хью. Ящики очень большие. Два больших грузовика.

— Хорошо. Когда?

— За день до вылета. Ящики находятся в Альсфельде.

Всё прошло безупречно, по плану. Два больших грузовика ВВС США забрали двадцать ящиков, доставили на авиабазу и погрузили в самолёт Фортнера. Груз был промаркирован как «предметы мебели», и это не было обманом. Надписи «Управление по гидротехническому строительству Кёнигсберга» Джо закрасил. В тот же день, когда Фортнер вылетел в Геную, Ларри и Джо отправились в Италию.

Для присмотра за своим хозяйством они временно назначили управляющего, югослава, знакомого с положением дел во Франкфурте. Джо поговорил с ним очень коротко:

— Мы будем отсутствовать примерно полгода. Теперь слушай внимательно. Если я в тебе ошибся и ты думаешь, что сможешь нас обмануть, если по твоей вине что-нибудь пойдёт не так, твоя мама может шить для тебя саван! Ты всё понял?

— Ты говоришь достаточно ясно, — ответил югослав и кивнул. — Я не обману твое доверие.

— Так все говорят. Посмотрим!

Теперь «Лукреция» покачивалась на чёрных водах Генуэзского порта и на следующий день должна была отчалить. Двадцать ящиков спрятали среди других похожих — с запчастями и сельхозмашинами. Здесь их переименовали в третий раз. Теперь они назывались «Моторы и запчасти». Двадцать пять тысяч долларов оказались в сумке капитана, ещё такую же сумму он получит, когда груз окажется в Мексике.

— Большое дело мы провернули, — сказал Джо Ларри вечером. — Теперь Янтарной комнаты нет в Германии нет, теперь её никто не найдёт, хоть сто лет будет искать. Не оставили никаких следов. — Он внимательно посмотрел на Брукса. — Если ты снова не проявишь свою мягкотелость, Ларри.

На следующий день «Лукреция» вышла из Генуи в Средиземное море. Стоял промозглый, туманный ноябрьский день. Во второй половине дня Джо Уильямс вылетел в Рим, а оттуда в Мексику.

Лишь через три дня портовой буксир заметил в воде какой-то плавающий предмет, подошёл ближе и поднял его на борт. Это оказалось тело мужчины с маленькой дыркой во лбу. Неизвестный труп. Убийство, которое никогда не будет раскрыто. Ларри Брукса похоронили в Генуе, так и не опознав.

Третий убитый за Янтарную комнату.