Ярость

Глава 26

— Летом, перед первым годом обучения в Плейсервиллской средней школе, Джо и я поехали в Бангор, провести уик-энд у брата Джо, который на пару месяцев устроился на работу в городской департамент водоснабжения. Питу Маккеннеди был двадцать один год (как мне казалось, фантастический возраст, потому что думал, что и семнадцать лет — это много), и он учился в университете Мэна, готовясь писать диплом по кафедре английского языка.

Уик-энд сулил самые радужные надежды. В пятницу вечером я напился, впервые в жизни, вместе с Питом, Джо и одним или двумя друзьями Пита, а наутро у меня даже не было похмелья. Пит по субботам не работал, поэтому повез нас в кампус и устроил небольшую экскурсию. Кампус мне понравился, хотя в июле и по субботам число симпатичных студенток, у которых было что посмотреть, снижалось до минимума. Пит сказал нам, что студенты, взявшие летние курсы, уик-энды предпочитают проводить в Причальной бухте или на Чистом озере.

И мы уже собирались возвращаться, когда Пит увидел какого-то парня, плетущегося вдоль залитой солнцем автостоянки.

— Скрэгг! — заорал он. — Эй, Скрэгг!

Скрэгг повернул к нам. Высокий, здоровый, в вымазанных краской линялых джинсах и синей футболке. Песочные усы свисали по обеим сторонам рта, он курил тонкую черную сигару. Пахло от нее как от тлеющего нижнего белья.

— Как все вертится? — спросил он.

— Колесом, — ответил Пит. — Это мой брат, Джо, и его приятель Чарли Декер. Скрэгг Симпсон, — представил он нас друг другу.

— Привет. — Скрэгг пожал нам руки и тут же забыл о нашем существовании. — Что поделываешь вечером, Пит?

— Наверное, пойдем втроем в кино.

— Не делай этого, Пит, — усмехнулся Скрэгг. — Не делай этого, крошка.

— Есть предложение получше? — заулыбался и Пит.

— Дана Коллетт устраивает вечеринку в том кемпинге у Скудик-Пойнта, что принадлежит ее предкам. Там будут сорок миллионов свободных женщин. Прихвати с собой «травки».

— У Джерри Мюллера есть запас?

— Насколько мне известно, все ломится. Иностранная, калифорнийская, местная… чего душа пожелает.

Пит кивнул:

— Мы приедем.

Кивнул и Скрэгг, помахал нам рукой и отбыл, все также волоча ноги. В кампусе, похоже, иначе не передвигались.

— Увидимся, — на прощание бросил он Джо и мне.

Мы поехали к Джерри Мюллеру, по словам Пита, самому крупному торговцу наркотиками в треугольнике Ороно — Олдтаун — Стиллуотер. Я ничем не выдавал своих эмоций, словно ни дня не обходился без «косяка», но внутри все вибрировало от волнения и дурных предчувствий. Помнится, я рисовал себе Джерри сидящим на унитазе, голым, с рукой, перетянутой резиновым жгутом, и шприцем, торчащим из вены. И наблюдающим за возвышением и падением Атлантиды в своем пупке.

Жил он в маленькой квартирке в Олдтауне, который примыкал к кампусу. Достопримечательности городка состоят из бумагоделательного завода, фабрики, изготавливающей каноэ, и двенадцати кабаков, в которых регулярно вспыхивают драки. Есть там еще резервация индейцев, и ее обитатели всегда смотрят на тебя так, словно оценивают, много ли волос растет у тебя на заднице и стоит ли снять с нее скальп.

Как выяснилось, Джерри ничем не походил на злобного вида наркодельцов, принимающих клиентов в аромате благовоний и под музыку Рави Шанкара. Дверь нам открыл невысокий парень, всегда готовый улыбнуться, полностью одетый и в здравом уме. Рави и его Несравненному Ситару он предпочитал коллекцию блугрэсса[26]. Увидев альбомы «Гринбрайэр бойз», я спросил, слышал ли он о братьях Тарр, — я всегда был без ума от блугрэсса и кантри-рока. Так что тема для разговора тут же нашлась. А вот Джо и Пит откровенно скучали, пока Джерри не достал самодельную сигарету в коричневой бумаге.

— Хочешь курнуть? — спросил он Пита.

Пит поднес к сигарете спичку. Запах у дыма был резкий, но приятный. Пит глубоко затянулся, задержал дыхание, потом передал «косяк» Джо. Тот при затяжке закашлялся, так что в легкие практически ничего не попало.

Джерри повернулся ко мне:

— Ты когда-нибудь слушал «Клинч маунтин бойз»?

Я покачал головой:

— Слышал о них.

— Тогда тебе надо послушать. От их музыки все встает.

Он поставил пластинку на стереопроигрыватель. «Косяк» как раз перешел ко мне.

— Ты куришь? — по-отечески спросил Джерри.

Я покачал головой.

— Тогда втягивай дым медленно, а не то зайдешься в кашле.

Я медленно втянул дым. Сладковатый, резкий, сухой. Задержал дыхание и передал «косяк» Джерри. «Клинч маунтин бойз» играли «Блу Ридж брикдаун».

Полчаса спустя мы выкурили еще два «косяка» и слушали «Русские вокруг» в исполнении Флетта и Скраггса. Я уже собирался спросить, когда же проявится действие «травки», но неожиданно для себя понял, что буквально вижу струны банджо. Яркие, длинные, как блестящие под солнцем рельсы, движущиеся взад-вперед. Движущиеся очень быстро, но, сконцентрировавшись, я мог уследить за их перемещениями. Я начал говорить об этом Джо, но он как-то странно посмотрел на меня, и мы оба рассмеялись. А Пит как-то уж чересчур внимательно всматривался в фотографию Ниагарского водопада, висевшую на стене.

У Джерри мы пробыли до пяти часов, а когда уходили, я уже ничего не соображал. Пит купил у Джерри фунт «травы», и мы поехали в Скудик-Пойнт. Джерри проводил нас до дверей, помахал рукой и крикнул мне, чтобы я привез свои пластинки, если вновь приеду к нему.

То было моим последним счастливым воспоминанием.

Потом мы долго ехали вдоль берега. Все заторчавшие, хотя это не мешало Питу вести машину. А вот говорить без глупых смешков мы не могли. Помнится, я спросил Пита, как выглядит эта Дана Коллетт, что устраивает вечеринку, а он лишь хитро подмигнул мне. Я так смеялся, что у меня едва не лопнул живот. А в голове звучал блугрэсс.

Весной Пит побывал на такой же вечеринке, поэтому мы лишь один раз ошиблись с поворотом. Потом нашли нужный и свернули на узкий, усыпанный щебенкой проселок, у съезда на который стояла табличка ЧАСТНАЯ ДОРОГА. За четверть мили мы услышали музыку. Примерно такое расстояние нам и пришлось пройти пешком, потому что дорогу забили автомобили.

Пит первым вылез из машины. Меня охватила неуверенность в себе (частично сказалась «травка», частично моя любовь к самоанализу). Я волновался, а не покажусь ли я слишком молодым и глупым в компании студентов. Такие, как Джерри Мюллер, встречались один на сотню. Я решил держаться поближе к Джо и поменьше раскрывать рот.

Как выяснилось, волновался я понапрасну. Народу в коттедж набилось прорва, но все уже напились, обкурились или отдали должное и первому, и второму. В воздухе стоял тяжелый запах марихуаны, смешанный с запахами вина и разгоряченных тел. Кто-то с кем-то о чем-то говорил, гремела музыка, звенел смех. С потолка свешивались две лампы, красная и синяя.

Скрэгг помахал нам рукой.

— Пит! — завопил кто-то у меня под ухом. Я резко повернулся и чуть не проглотил язык.

Рядом стояла низенькая симпатичная девчушка в самом коротком платье, какое мне доводилось видеть. Ярко-оранжевом, переливающемся под этим необычным освещением.

— Привет, Дана! — Пит пытался перекричать шум. — Это мой брат, Джо, и один из его приятелей, Чарли Декер.

Она сказала «привет» каждому из нас, а потом спросила меня:

— Отличная тусовка, не правда ли?

Когда она двигалась, подол открывал кружевные оборки ее трусиков.

Я ответил, тусовка что надо.

— Что-нибудь привез, Пит?

Пит улыбнулся и протянул ей мешочек с «травкой». Ее глаза засверкали. Стояла она рядом со мной, и ее бедро как бы невзначай прижалось к моему. Я чувствовал ее обнаженное тело. И мне тут же захотелось потрахаться.

— Давай поглядим, что тут у нас.

Мы нашли относительно свободный уголок за одним из стереодинамиков, Дана сняла с книжной полки огромный кальян, который соседствовал с томиками Гессе, Толкина и подборкой «Ридерз Дайджест». Последнее принадлежало родителям, решил я. Курить «травку» через кальян мне понравилось: дым становился не таким резким. Я заторчал тут же. Голова словно наполнилась гелием. Люди подходили и уходили. Всех представляли мне, всем — меня. Имена я тут же забывал. Но больше всего в этом ритуале меня грело следующее: всякий раз, когда кто-то проходил мимо, Дана вскакивала, чтобы схватить за руку его или ее. И всякий раз под вздернувшимся платьем я лицезрел причинное место, обтянутое тонюсенькими нейлоновыми трусиками. Кто-то менял пластинки. Люди появлялись и исчезали. Некоторые, естественно, говорили о Микеланджело, или Теде Кеннеди, или Курте Воннегуте. Какая-то женщина спросила меня, читал ли я книгу Сюзан Браунмиллер «Насильники женщин». Я ответил, что нет. Она сказала, что книга очень крутая. Скрестила пальцы перед глазами, чтобы показать, какая крутая, и отбыла. Я долго изучал постер на дальней стене, изображавший парня в футболке, сидящего перед телевизором. Глаза парня медленно выкатывались из орбит, рот расплылся в широченной улыбке. Надпись гласила: ЧЕ-Е-ЕРТ! ПЯТНИЦА, И Я ОПЯТЬ ОБКУРИЛСЯ!

Я наблюдал за Даной. Она то закидывала ногу на ногу, то раздвигала колени. Из-под трусиков выглядывали лобковые волосы, куда темнее крашеных. Как же мне хотелось потрахаться. Наверное, никогда больше так не захочется. Пенис у меня раздулся до предела. Я уж боялся, не разорвет ли его.

Она повернулась ко мне и внезапно зашептала на ухо. В желудок мне словно плеснули кипятка. Всего мгновением раньше она говорила с Питом и каким-то шутом, которого, я помнил, мне не представили.

— Выходи через дверь черного хода. Вон ту. — Она указала какую.

Я проследил за направлением ее пальца. Да, дверь была. Настоящая дверь, самая желанная дверь на свете. С огромной ручкой. Я хохотнул, убежденный, что наткнулся на очень смешную ассоциацию.

— Ты весь вечер заглядываешь мне под платье. Что бы это значило?

И прежде чем я успел ответить, легонько поцеловала в щеку и подтолкнула к двери.

Я огляделся в поисках Джо, но тот куда-то испарился. Извини, Джо. Я поднялся и услышал, как хрустнули колени. Ноги затекли, потому что я слишком долго сидел в одном положении. Очень хотелось вытащить из-за пояса рубашку, чтобы прикрыть огромную выпуклость на джинсах. Я едва подавлял желание громко расхохотаться и объявить во всеуслышание: Чарлз Эверетт Декер полагает, что в самое ближайшее время он потрахается, и не просто потрахается, а лишится девственности.

Но я ничего такого не сказал, а направился к двери черного хода.

Я так обкурился и пребывал в таком возбуждении, что чуть не свалился на песчаный пляж в двадцати футах внизу. За дверью черного хода чуть ли не сразу начинался обрыв. По лестнице я спускался осторожно, ухватившись за перила. Внизу музыка звучала едва слышно, перекрываемая рокотом прибоя.

В небе сверкал месяц, дул легкий ветерок. От всей этой красоты замирало сердце, и на мгновение я подумал, что попал в черно-белую фотографию. Коттедж наверху и чуть в стороне едва просматривался. Со всех сторон над ним нависали деревья. А впереди лежал Атлантический океан, поблескивающий в лунном свете. Далеко слева я различил остров и задался вопросом, а кто гуляет там этой ночью помимо ветра. От этой мысли мне стало очень одиноко, по телу пробежала дрожь.

Я стащил с ног туфли и ждал ее.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем она пришла. Часов у меня не было, и я выкурил слишком много «травки», чтобы адекватно воспринимать ход времени. Мало-помалу я заволновался.

Что-то пугало меня, то ли силуэты деревьев на фоне темного неба, то ли шум ветра. А может, и сам океан, огромный, неповоротливый, кишащий невидимой жизнью и маленькими точками света на поверхности. Может, тревога шла от холодного песка, на котором стояли мои голые ноги. Может, сказалось совсем не это, а что-то еще, точного ответа у меня нет, но, когда ее рука коснулась моего плеча, у меня уже все упало. Револьвер разрядился.

Дана развернула меня лицом к себе, приподнялась на цыпочки, поцеловала. Я ощущал тепло ее бедер, но теперь не находил в этом ничего приятного.

— Я заметила, как ты смотрел на меня, — говорила она. — Ты будешь нежным? Ты можешь быть нежным?

— Я могу попытаться.

Что за абсурдный ответ. Я коснулся ее грудей. Дана прижала меня к себе. Но эрекции как не бывало.

— Только не говори Питу. — Она повела меня за собой, держа за руку. — Он меня убьет. У нас… любовь.

Она завела меня за лестницу, где траву покрывали ароматные сосновые иголки. Ступени отбрасывали тени на ее тело, когда она снимала платье.

— Это просто безумие. — По голосу чувствовалось, как она возбуждена.

Потом мы улеглись, и я остался без рубашки. Дана занялась ремнем. Но мой член все еще отдыхал. Она погладила меня по животу, потом ее рука скользнула в трусы, и мускулы ног дернулись, не от удовольствия или отвращения, а в ужасе. Рука ее напоминала резину, холодная, какая-то неживая.

— Ну же, — прошептала она. — Давай, давай, давай.

Я старался подумать о чем-то сексуальном, о чем угодно сексуальном. О том, как смотрел под юбку Дарлин Андрейссен в классе самоподготовки, а она знала, что я смотрю, и не возражала. О колоде игральных карт Майнарда Куинна с голыми женщинами на рубашках. О Сэнди Кросс в сексуальном черном нижнем белье, и что-то внизу шевельнулось… но потом сексуальные образы уступили место отцу с охотничьим ножом в руке, рассказывающему о том, как наказывали неверных жен чероки.

(«Что?» — спросил Корки Геролд. Я объяснил, что чероки разрезали неверным женам нос надвое, чтобы еще одна щель появлялась на лице. «Ага», — кивнул Корки, и я продолжил.)

Это решило дело. Начавший было приподниматься член вновь превратился в макаронину. Таким и остался. Несмотря ни на что. Мои джинсы присоединились к рубашке. Трусы оказались на щиколотках. Она извивалась подо мной. Я ощущал жар ее тела. Рукой схватился за член и потряс, словно спрашивая, в чем дело. Но мистер Пенис разговаривать со мной не захотел. Я запустил руку в ее теплую промежность, проведя по лобковым волосам, на удивление похожим на мои, мой палец скользнул в заветную щель. Я думал: Вот это место. Место, о котором мужчины вроде моего отца шутят на охоте или в парикмахерской. За которое убивают. В которое влезают силой. Укради его или ворвись в него. Возьми… или уйди.

— Где же он? — выдохнула Дана. — Где же он? Где?..

Я старался. Но не зря есть бородатая байка о том, как парень пытался засунуть пастилу в бутылочное горлышко. И все это время в ушах стоял рокот прибоя, словно звуковой фон в любовном эпизоде из фильма-мелодрамы.

Тогда я скатился с нее.

— Извини. — Голос у меня сел.

У нее вырвался вздох, вздох раздражения.

— Ничего. Такое случается.

— Со мной нет. — Словно отказ этого агрегата случился впервые за несколько тысяч включений. Высоко-высоко над головой «Роллинг стоунз» и Мик Джаггер надрывались в «Горячей штучке». Судьба сыграла со мной очередную шутку. Холодная опустошенность поглотила меня. Пришло осознание того, что я, несомненно, гомосексуалист. Где-то я прочитал, что для того, чтобы быть гомосексуалистом, не обязательно иметь половые контакты с мужчинами. Ты можешь быть им и не знать этого до тех пор, пока гомик, затаившийся в твоем подсознании, не выскочит наружу, словно мать Нормана Бейтса в «Психо», и ты не запляшешь, накрасившись маминой косметикой и надев мамины туфли.

— Может, оно и к лучшему, — добавила Дана. — Пит…

— Послушай, извини меня.

Она улыбнулась, но, как мне показалось, натянуто. С тех пор я все думаю об этом. Мне бы хотелось верить, что улыбка была настоящей.

— Это все «травка». Я не сомневаюсь: без нее ты мужчина что надо.

— Это точно. — В моем голосе слышалась обреченность.

— Ладно. — Она села. — Я иду наверх. Ты немного побудь здесь, а потом тоже приходи.

Я хотел попросить ее подождать, позволить мне попробовать еще раз, но заранее знал, что ничего у меня не получится, не получится, пока не высохнет океан, а луна не позеленеет. Она натянула платье, застегнула молнию и отбыла, оставив меня под лестницей. Месяц пристально наблюдал за мной, вероятно, хотел увидеть, плачу я или нет. Я не плакал. Какое-то время спустя собрал одежду, стряхнул с нее прошлогодние иголки. Оделся, поднялся по ступеням. Пит и Дана испарились. Джо в углу лобзался с какой-то роскошной девахой. Я сел, дожидаясь, когда закончится вечеринка. Она таки закончилась.

К тому времени, когда мы вернулись в Бангор, заря отработала свою смену и над горизонтом поднялся красный диск солнца. В машине все молчали. Я ужасно устал и не хотел говорить о том, сколько горя принесла мне эта вечеринка. Я чувствовал себя совершенно раздавленным случившимся.

Мы поднялись в квартиру, я лег на диван в гостиной. Последнее, что я запомнил перед тем как заснуть, — полосы солнечного света, пробивающиеся сквозь жалюзи, да маленький коврик у батареи.

Снилось мне Скрипящее Чудище. Так же, как в детстве, я лежал в постели, по стенам и потолку двигались тени ветвей. Только на этот раз Чудище не остановилось у спальни родителей, а приближалось и приближалось, пока с жутким скрипом не распахнулась дверь моей комнаты.

Вошел отец. На руках он держал мать. С разрезанным носом. Кровь замарала ее щеки, как краска войны.

— Хочешь ее? — спросил отец. — На, бери, паршивая никчемность. Бери ее.

Он бросил мать на кровать рядом со мной, я увидел, что она мертва, и с криком проснулся. Член стоял столбом.