Ярость мщения

33 ТЕМНЫЕ МЕСТА

Холли упала и ободрала себе коленку. Она сдержала слезы, изо всех сил стараясь не разреветься, и быстро вскочила на ноги, как будто ничего не случилось. Меня она не заметила, утерла нос и пошла дальше, слегка прихрамывая.

— Эй, хромоножка, — позвал я.

Девочка удивленно повернулась. Она и не подозревала, что я здесь.

— С тобой все в порядке? — Угу. Холли убрала волосы, падавшие на глаза. На лице ее застыло выражение, какое бывает у детей, остановленных взрослыми и ждущих, когда их отпустят заниматься дальше ребячьими делами.

— О-о! — протянул я. — У Би-Джей осталось малиновое мороженое, и я подумал: не предложить ли тебе полакомиться им вместе со мной?

Она отрицательно мотнула головой. В глазах застыли слезы. Я видел, как хочется девочке расплакаться или, по крайней мере, прижаться к кому-нибудь, но она была слишком гордой, чтобы признаться в этом.

Положив мотыгу — я окучивал помидоры, — я присел перед ней на корточки.

— Что случилось, малышка?

— Ничего.

— Ты меня обнимешь? Она снова мотнула головой.

— Ладно. — Иногда лучше всего ничего не предпринимать. — Ты мне не поможешь?

Она шмыгнула носом и кивнула.

— Отлично. Пойди и возьми такую же мотыгу. — Я поднял и показал ей свою.

— А где они лежат?

— Вон в том сарае. Холли повернулась. — А…

— Пойди и возьми. Она колебалась.

— Ну, иди.

Девочка хотела что-то сказать, но лишь покачала головой.

— Что с тобой? — спросил я.

Она промолчала и нехотя потащилась к сараю; по мере приближения к нему она шла все медленнее и медленнее и перед открытой дверью остановилась, глядя внутрь. Даже издали было заметно, как она дрожит, — В чем дело?

— Там темно! — сказала она.

По тому, как она это сказала, я понял, что для нее это было больше чем просто темнота.

Во мне нарастало раздражение. Хотелось прикрикнуть на нее, но я вовремя остановился. Что-то здесь не так.

— Холли!

Она не слышала меня, стояла и не отрываясь смотрела внутрь, как загипнотизированная птичка. Какую змею она там видела?

— Холли!

Ее начало трясти.

Сработали мои армейские рефлексы: я пригнулся и бросился вперед, но не прямо, а забирая в сторону и держа на всякий случай наготове мотыгу.

В сарае никого не оказалось. Я не знал, радоваться мне или расстраиваться.

Я повернулся к Холли. Она почти что впала в кататонию. Отшвырнув в сторону мотыгу, я упал перед ней на колени и схватил за плечи — она одеревенела.

— Холли? Никакого ответа.

— Что за?..

Я обнял ее, крепко прижав к груди, поднял и понес прочь от сарая, за дом, чтобы она вообще его не видела. Однако девочка по-прежнему не расслаблялась.

— Успокойся, Холли, все уже хорошо. Джим с тобой. — Я присел на каменный заборчик, отделявший заасфальтированный внутренний дворик. Посадив ее на колени и обхватив покрепче, я успокаивал ее как умел: — Все хорошо, миленькая, все хорошо. Большой Джим с тобой. Все в порядке.

Она что-то пробормотала.

— Что ты говоришь?

— Простите, — всхлипывала она. — Пожалуйста, не бейте меня.

— Что? Я и не собираюсь.

— Я больше не буду. Честное слово.

— Послушай, детка… Все хорошо. Я — Джим, ты помнишь? — Она все еще цепенела от страха. Я отодвинул ее, чтобы она могла рассмотреть мое лицо. — Это же Джим, большой некрасивый Джим. Ты помнишь меня?

Она моргнула и ошеломленно уставилась на меня.

А потом не выдержала и разрыдалась.

Она забралась обратно ко мне на колени, я прижал ее к груди, и гладил по голове, и покачивал, и не переставая говорил, что все будет хорошо. Я обнимал ее, я любил ее, я дал ей выплакаться у меня на груди. Холли тихонько всхлипывала, время от времени икая. Теперь она не пыталась сдержаться. Один раз она было вытерла слезы, но я снова прижал ее к груди и велел выплакать все.

— Не удерживай их, моя радость, пусть все они вытекут. Это легче, чем носить их с собой повсюду. Плачь, Холли, плачь, моя девочка.

Постепенно всхлипывания стали затихать, и девочка безвольно обмякла в моих руках — крошечный тряпичный человечек, такой худой, такой ужасно худой и маленький.

Какая она хрупкая!

Не вставая с забора, я осторожно, едва дыша, устроился поудобнее; ее руки сразу же напряглись и обхватили меня.

Наконец она заговорила: — Я так испугалась.

— Знаю, — сказал я. — Я видел.

— Но теперь я не боюсь.

— Ты хорошая девочка, — И погладил Холли по голове.

— Когда ты со мной, я не боюсь.

— М-м, ты вообще не должна больше бояться. Она шмыгнула носом и вытерла его о мою рубашку.

— Я думала, что ты уходишь.

— Нет, я никуда не уйду, пока нужен тебе.

— Но я подумала…

— Ш-ш-ш. — Я обнял ее. — Как же я могу бросить такую красивую и такую хорошую девочку? Но это была ложь.

Как я мог обещать такое ребенку, когда нарушал каждое свое второе слово?

Дезертировал из армии, предал Джейсона и Племя. Не очень-то хороший тянется за мной след. Я могу предать и этих детей, не успеет петух трижды прокукарекать. Тем более что есть хороший повод.

Холли отдыхала, положив голову мне на грудь и вцепившись в мою руку. Бедный глупенький ребенок, она верила в меня больше, чем я сам. О черт!

Погладив ее волосы, я вспомнил, как мы любили детей в племени Джейсона. Или не любили? Мы сделали их маленькими рабами. Мы заставляли их прислуживать за столом, мыть посуду, стирать, мыть полы, спать с нами, оправдывая все это тем, что якобы «воспитываем в них ответственность».

Не отрицаю, они были очень счастливы. Они смеялись, пели и играли так весело, что, глядя на них, я почти забывал о катастрофическом положении человека на этой планете.

Нет сомнения, что те дети были любимы, но… в том-то и дело. Как их любили? Думаю, в том была и моя вина.

Я не хотел, действительно не хотел, сначала не хотел. Но все настаивали, даже дети утверждали, что им это нравится, что в этом нет ничего постыдного, что надо отбросить стыд как глупый предрассудок, когда развлекаешься с кем-нибудь в постели. Вскоре все стало очень просто, так просто было чувствовать себя членом их Племени.

Со временем это вовсе не казалось чем-то неправильным.

Но что, если они ошибались? И если они ошибались, кто же тогда я? Дезертир. Ренегат. Растлитель детей.

Эти мысли мешали мне держать Холли так близко от себя. Я хотел обнимать ее, потому что детям это необходимо, но боялся…

… потому что Джейсон и его Племя верили, что детям и подросткам полезно заниматься сексом между собой и со взрослыми с обоюдного согласия. Что, если я забуду, где и с кем нахожусь? Нельзя обидеть кого-нибудь из этих детей — они и так достаточно обижены.

Все предельно просто: я не тот человек, кому можно доверить детей, как бы я ни любил их.

И нельзя признаться Бетти-Джон, потому что они больше нуждались в моей помощи, чем в страшной правде обо мне.

Мы долго молчали. Я сидел, думал и гладил девочку по голове, что-то воркуя и время от времени целуя ее в макушку.

Мне показалось, что я уже вижу дальнейшее. Надо бежать отсюда.

Так будет лучше для всех.

— Джим?

— Да, хромоножка?

— Я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю.

— Прости меня за… сарай. Я испугалась.

— Это бывает, милая. Я тоже иногда пугаюсь. В сарае такие страшные грабли.

— Угу. — Она не стала ничего объяснять.

Почему-то мне вспомнился доктор Дэвидсон, его спокойный терпеливый голос. Он мог спросить о чем угодно, и вы не боялись ответить. Хотелось, чтобы он знал о вас все. Хотелось, чтобы он понимал вас.

Хорошо бы снова поговорить с ним.

Хорошо бы и Холли с ним пообщаться. Черт, я хочу, чтобы Холли поговорила со мной. Изо всех сил стараясь воспроизвести тон доктора Дэвидсона, я спросил: — Кто тебя бил?

— Мама, — тихо прошептала она.

— Мама? — Я изобразил удивление. — Почему?

— Потому что я не могла сидеть в шкафу. Мама велела мне спрятаться там и тихо сидеть; я так и сделала — но потом я вся испугалась и… — Холли замолчала, чтобы еще раз вытереть нос о мою рубашку, Она громко засопела, и я было решил, что девочка опять заплачет, но она сдержалась и зачастила: — Я открыла дверцу и стала спрашивать, можно ли мне вылезти, если игра закончилась, а мама больно шлепнула меня и изо всех сил толкнула обратно в шкаф и сказала, чтобы я заткнулась, а потом захлопнула дверцу и заперла ее или подперла чем-то, потому что я не могла открыть ее и вылезти. Я старалась, изо всех сил старалась и кричала тоже изо всех сил, но никто меня не слышал и не приходил, а потом… — Холли с трудом перевела дух. — А потом я услышала, как закричала мама. Она очень страшно кричала, мистер. Будто с ней делали что-то очень страшное. И другая штука тоже кричала, такая большая красная штука. Я стучала в дверь и кричала, чтобы меня выпустили, чтобы я могла помочь моей маме, но никто не пришел. И я не могла вылезти из шкафа. Он был весь поломан. Я очень долго сидела в шкафу — два или три месяца, точно не знаю. Там было так темно, мистер. Пожалуйста, скажите, с моей мамой все в порядке? Могу я увидеть ее?

— Ш-ш, моя девочка, ш-ш. — Я обнимал ее, гладил по голове, качал на колене и говорил: — Ш-ш, теперь с тобой Джим. Джим здесь.

Это объясняло поведение Холли и ее боязнь сарая, и шкафов в доме, и всех остальных замкнутых темных мест в этом мире.

Неожиданно она подняла личико: — Ты не уйдешь?

— Я люблю тебя, милая. — Это была правда. Я любил ее.

Но даже если и нет, как можно бросить ее сейчас?