Яшкины дети. Чеховские герои в XXI веке (сборник)

Хороший конец

Сергей Иванович ненавидел жильцов своего подъезда, как Каин Авеля. Но если у Каина были на это свои хоть какие-то причины, глупые на наш взгляд, то у Сергея Ивановича ненависть была животной. Садясь в лифт с соседями, он щетинился, как лабрадор, увидевший кошку. И люди-кошки как-то это сразу чувствовали. И, бывало, не садились с ним, если он был в лифте один.

Мария Петровна, жена, знала об этом. Неужели наши люди смолчат и не скажут, по дружбе, конечно: ну, Маша, твой мужик такая, извини, сволочь, что как ты с ним – понятия не имею. Мария Петровна заходилась в крике, мол, всякая интеллигентность теперь не в почете, а муж ее кандидат наук, а не какой-нибудь пальцем сделанный шофер. Результат можете себе представить, слово за слово, спасибо лифту, он делал остановку – и кому-то выходить. Величайшее это достижение техники – распахнутая на выход дверь лифта. Покричишь потом на площадке, открытым ртом вверх или вниз, и остается радостное ощущение последнего слова за тобой.

Мария Петровна возвращалась домой белая, как стенка, и выдавала мужу по полной программе коммунистической морали. «И что ты себе думаешь, дурак?» «И слабо тебе сдерживать гордость кандидата наук?» И прочее, прочее.

После одного такого скандала Сергей Иванович резко переселился спать на тахту типа «Ладога», оставив Марию Петровну одну в полуторной кровати. К моменту нашей истории они жили так уже пять лет. Мария Петровна смущалась этим разноположением, потому что упрямый Сергей Иванович нет чтобы уложить постельное белье в кровать, оставлял его на тахте, мол, так я сплю и не иначе, и мне плевать, какие вопросы могут возникнуть у разного там приходящего в дом быдла. Ему было тесно на «Ладоге», но душа его пела от сознания совершенной им справедливости.

А в это время их дочь-перестарок, старая дева в прямом смысле этого слова, разногольничала в отдельной, пусть и маленькой комнате. У нее было твердое убеждение правильности раздела ложа родителей, потому как совесть надо иметь спать пенсионерам вместе, это ж какой-то разврат типа однополой любви или там еще чего. Старик и старуха – это хуже, чем «Дом-2», где все сношаются друг с другом на глазах у камер. Дочери Валюше просто плохо делалось от всех этих безобразий. И хорошо, что родители опомнились. За это она будет пить с ними вечерний чай с любимым «Деревенским Наполеоном». Не каждый день, конечно, но при наличии торта – обязательно. А то ей мать приносила в «детскую» ломтики, а когда ей хотелось добавки, то коробка была уже пуста и мать заталкивала ее в мусорное ведро. Родители были такие сластены, что аж противно.

А потом случилось это.

Сергею Ивановичу снился сон. Он идет по улице, и тут откуда ни возьмись туча, и как брызни на него. Он аж заворочался во сне, такими наглыми были капли этого воистину слепого дождя, как говорилось в детстве. Он крутился под ним, как уж на сковородке, пока не сообразил, что каплет на него не во сне, а на самом что ни на есть яву. Он включил ночник и увидел над собой невероятной величины мокрое пятно (со сна все казалось страшнее) и мелкую сочащуюся прямо на него капель. Ох, как он вскочил! Ох, как он заорал!

Была в его крике, кроме гнева, плохо скрываемая радость от того, что он правильно думал о человечестве вообще и о живущих с ним в одном доме.

Он помчался наверх, не застегнув как следует пуговицы, а палец в кнопку соседского звонка вдавил так, что пришлось его выдергивать до появления капли крови. Тут уж представьте себе все сами!

Из квартиры вышел абсолютно сонный, в трусах, мужик и сразу все сказал единственным точным языком общения. Но Сергей Иванович уже ворвался в квартиру и увидел то, что хотел. Пол в кухне был мокр, а из трубы под краном хлобыстало как следует.

– Ё-моё! – сказал сосед. – Это ж прорвало систему. Я в этом деле не копенгаген.

– Мне без разницы, – ответил гордо Сергей Иванович, – копенгаген или система. За ремонт будешь платить, и обещаю – мало тебе не будет.

– Вы мне не тычьте, – сказал сосед, – мы с вами гусей вместе не пасли. А платить я не буду, потому как за трубу в стене я не отвечаю. Она принадлежит государству. – И он стал выталкивать Сергея Ивановича, сунув предварительно на место протечки таз.

Таз был из старых, цинковый, вода отбивала в нем удивительную мелодию радости и победы. Под ее звуки и покинул квартиру Сергей Иванович. Дома он обнаружил хорошо мокрую «Ладогу» и растрепанных женщин. Он двинул ложе посередь комнаты, а на пол поставил уже свой таз, эмалированный. И был обескуражен разностью мелодий двух тазов. Тот, верхний, просто был гусаром, а этот, что на полу, не звучал, а попискивал. Было в этом что-то обидное для высокой души Сергея Ивановича.

– Ну, ложись на кровать, – сказала глупость жена. – Все равно до утра это не кончится. Это же надо перекрыть воду.

– Я позвоню в диспетчерскую, – сказала Валюша.

И, конечно, получила отлуп, слесаря не было, он где-то что-то уже перекрывал.

Сергей Иванович факту этому обрадовался. В нем играло ретивое, и страсть ободрать как липку соседа была сродни памороку. Он уже писал заявления в суд, в ЖЭК и в депутатскую комиссию.

Он своего добился. Воду таки перекрыли, а вот в смысле ее возвращения история возникала смутная.

– Система старая, – сказала ему депутат, – сгнило изнутри. Потерпите. В ванной же и уборной вода есть. Представьте, если бы прорвало там, а не на кухне. Вот это был бы караул.

– Но каждый должен следить за своим состоянием. Капает – подставь ведро там или тазик. У всякого интеллигентного человека это в хозяйстве есть.

– Это частично верно. Но человек спал, нет закона не давать человеку спать. И вы ведь спали… Ну, ваша беда, что вы оказались ниже.

Сергей Иванович не мог найти концов для возмездия и пошел прямым путем. Он стал требовать за ремонт потолка деньги.

Тут пришло время познакомиться с ответчиком.

Михаил Николаевич был холост и работал печатником в типографии. Двухкомнатную, аналогичную с Сергеем Ивановичем квартиру он получил еще при живой матери. Она умерла уже пять лет тому, Михаил Николаевич ощущал себя царем в своей квартире. Заботливая мать успела обставить ее рижскими гарнитурами, еще когда была в силе, она была толковым товароведом. До последнего дня жизни она следила за пятнышками и трещинками, меняя раз в два года обивку дивана и кресел, протирала до блеска фарфоровый и хрустальный сервизы. И сынок оказался хорошим учеником, все, что было в квартире, по-прежнему имело вид только что сделанной уборки.

Конечно, мать хотела, чтобы он женился еще при ней, чтоб увидеть внуков и научить невестку придавать хрусталю особый блеск и свечение. Но не вышло.

С мамой было так уютно, а женщин хватало с лихвой в типографии и издательстве. Он любил ночные смены и ночных корректорш. Был у них там закуток за печатными машинами с тумбочкой и топчанчиком. Сладкое место любви. Правда, последние годы куражу у Михаила Николаевича убавилось. Он так это заметил: отмечали его полтинник, пели, пили, а в закуток его не потянуло. Отметил про себя факт, но не придал значения.

Когда умерла мама, можно было уже не скрючиваться под звуки работающей полиграфической техники, приведи женщину в свой дом, постели чистую постель… Вот это как раз и напрягало: чужое тело на его чистом белье. Это же потом кипятить его надо. Мама после чужих заночевавших в доме людей все кипятила. У нее были для этого цинковая выварка и цинковый таз. Так что все осталось по-старому – нечастый закуток и полный порядок в доме.

А тут еще время пошло крученое-верченое. Менялась технология, менялись начальники, старые кадры заменялись нагловатым молодым народом. Закуток был практически занят круглые сутки. Да не очень-то ему и хотелось. А вот дома попискивало в душе и сердце. Что ни говори, если ты не монах в скиту, одиночество – вещь безрадостная. Конечно, масса преимуществ материальных. Сам себя Михаил Николаевич обслуживал вполне. И питался хорошо, и прикупал себе куртки и джинсы. А потом как-то враз повысили плату за квартиру и телефон. Увидал кожаный пиджак, но на цену уже не взошел. Стал скопидомничать и думать страшную мысль о пенсии.

Вот именно в этот момент этот придурок снизу стал с него требовать деньги на ремонт. Раз его послал, два… Но вонь поднялась неимоверная. И тут в лифте столкнулся он с Валюшей. Они, конечно, знали друг друга, здоровались, но сейчас отношения стали соответствовать поведению Сергея Ивановича. Идут навстречу по двору, и как бы случайно их ветром разворачивает в разные стороны.

Еще при маме… Значит, лет десять тому. Говорила ему мама:

– Девушка внизу пропадает ни за грош. И собой ничего, и, судя по виду, порядочная, а никто замуж не берет.

– Так она же старая дева, – отвечал он. – Сейчас такой доступный молодняк…

– Мишаня, не говори при мне эти пошлости. Гуляют со всякими, а в жизнь с собой берут не гулящих. Ты это запомни на будущее.

Будущее было вот оно. Уже под носом. Старая девушка так и оставалась одна с двумя идиотами-родителями. И тут его озарило. Просто как огнем в глаза. А что, если… Что, если ему жениться на ней? Проблема ремонта потолка стухнет сама собой. Она переедет к нему, естественно, но в силу близости родителей будет проводить много времени у них. Опять же готовка будет за ней, за хрусталем он последит сам. А главное – она работает юристом. Не знает он такого, чтоб юрист плохо зарабатывал. Родители ее будут благодарны ему, а когда они уйдут в мир иной, то квартира останется дочери, и они ее будут сдавать. И тогда проблема бедности на пенсии канет сама собой. Михаил Николаевич даже вспотел от нарисованной им картины.

Нужен был естественный случай встречи с соседкой. И он произошел.

Лифт остановился, когда он ехал, и в него вошла она.

– Здравствуйте, – сказал он радостно. – Давайте не будем с вами ссориться из-за этой проклятой протечки. Ей-богу, я не ковырял трубу.

И она засмеялась.

– Папа бывает такой упрямый. А потолок уже подсох. Конечно, нужна побелка, но нервов это не стоит.

Они вышли из подъезда вместе, было солнечно, желтая красавица осень как-то очень способствовала какой-то неожиданной нежности, и они шли медленно, медленно, оба не хотели, чтобы метро их разделило.

Так все и пошло. Тихой, тихой сапой Михаил Николаевич шел к заветной цели.

А Валюша сказала отцу, что не разрешает ему больше кляузничать и приставать к соседу с требованием денег: она сама побелит потолок, если не найдется для этого человек.

– Она сама! – закричал Сергей Иванович. – Да ты хоть знаешь, как кисть в руках держать?

Тут вступилась мать и сказала, что она знает, покажет, но надо прекратить эту гражданскую войну, от людей стыдно.

…Так они и поженились, по-тихому. Валюша ахнула, увидев сверкающий хрусталь, а Михаил Николаевич ахнул, когда перед ним поставили холодец. «Боже! – сказал он. – Как же я его люблю!» Только Сергей Иванович был надут, но когда Валюша унесла из комнаты свои вещи и он переселился в детскую, на душе как-то стало светло и прекрасно, тем более, что потолок с подтеками достался жене.

Все-таки что ни говори, но даже у самых плохих историй случаются хорошие концы. Вот и порадуемся им.