Ястребы Утремера

I. Возвращение

— Стой! — бородатый тяжеловооруженный всадник взмахнул копьем, зарычав, словно злой мастифф. Нужно быть осторожным на дороге в Антиохию. Звезды мерцали красным сквозь густую ночь, и света их было недостаточно для того, чтобы мужчина смог разглядеть человека, чья гигантская фигура маячила в темноте перед ним.

Одетая в броню кисть внезапно метнулась из тьмы и впилась солдату в плечо с такой силой, что онемела вся его рука. Из-под шлема гвардеец увидел блеск свирепых голубых глаз, которые, казалось, метали искры, видимые даже во мраке.

— Святые, сохраните нас! — с трудом выдавил испуганный воин. — Кормак Фицджеффри! Прочь! Возвращайтесь в ад, как хороший рыцарь! Я клянусь вам, сэр…

— Плевать мне на твои клятвы, — проворчал рыцарь. — О чем ты говоришь?

— Вы не бесплотный дух? — прошептал солдат. — Разве вы не убиты мавританскими пиратами на пути к дому?

— О, проклятые боги! — прорычал Фицджеффри. — Считаешь, эта рука похожа на дым?

Он вонзил свои стальные пальцы в руку солдата и усмехнулся мрачно, услышав тихий вой.

— Этого, думаю, достаточно; скажи мне, кто находится в этой таверне.

— Только мой хозяин, сэр Руперт де Вейл, из Руана.

— Отлично, — пробурчал Фицджеффри. — Он один из немногих людей, которых я считаю своими друзьями на Востоке или в каком-нибудь другом месте.

Большой воин подошел к двери таверны и вошел, ступая легко, словно кошка, несмотря на тяжелые доспехи. Солдат потер руку и посмотрел ему вслед с любопытством, отметив в тусклом свете, что Фицджеффри несет с собой щит с ужасающей эмблемой его семьи — белым оскаленным черепом. Гвардеец знал его давно — бурный характер, дикий боец и всего лишь человек из числа крестоносцев, которые были почитаемы больше самого Ричарда Львиное Сердце[1]. Но Фицджеффри поднялся на корабль, возвращаясь на родной остров, еще до того, как Ричард ушел из Святой Земли. Третий крестовый поход закончился неудачей и позором; большинство франкских рыцарей следовали к дому вместе с королем. Что этот мрачный ирландский убийца делает на дороге в Антиохию?

Сэр Руперт де Вейл, когда-то правитель Руана, а ныне лорд умирающего Утремера[2], повернулся к большой фигуре, возникшей в дверном проеме. Кормак Фицджеффри был выше шести футов на несколько дюймов, но со своими могучими плечами и двумя сотнями фунтов железных мышц он казался несколько ниже. Норманн взглянул на него с удивлением и тут же вскочил на ноги. Его лицо засияло искренней радостью.

— Кормак, святые! Приятель, мы слышали, что ты мертв!

Кормак вернул ему сердечное приветствие, лишь слегка изогнув свои тонкие губы, что означало бы у обычного человека широкую улыбку радости. Сэр Руперт был высоким мужчиной и достаточно хорошо сложен, но он казался просто худым рядом с огромным ирландским воином, который сочетал в себе массу с характерной агрессивностью, что было заметно в каждом его движении.

Фицджеффри был чисто выбрит, и множество шрамов, которые выделялись на его темном, мрачном лице, придавали его и так грозным чертам поистине зловещий вид. Когда он снял свой простой шлем и откинул на спину кольчужный капюшон, его подстриженные каре черные волосы, венчающие низкий широкий лоб, сильно контрастировали с его холодными голубыми глазами. Истинный сын самого неукротимого и дикого народа, что когда-либо ступал на окровавленное поле боя, Кормак Фицджеффри выглядел, как безжалостный боец, прирожденный игрок войны, для которого тропы насилия и крови были так же естественны, как дороги мира для обычного человека.

Сын женщины из рода O'Брайенов и норманнского рыцаря-ренегата, Джеффри-бастарда, в чьих венах, как он говорил, текла кровь Вильгельма Завоевателя[3], Кормак редко обретал часы спокойствия и тишины за свои тридцать лет бурной жизни. Он родился в разорванных враждой и пропитанных кровью землях и получил в наследство лишь ненависть и жестокость. Древняя культура Эрина давно погибла из-за частых нападений скандинавов и датчан. Окруженная со всех сторон жестокими врагами развивающаяся цивилизация кельтов поблекла перед жестокой неизбежностью постоянных набегов, а беспощадная борьба за выживание сделала гэлов такими же дикими варварами, как те, кто нападали на них.

Теперь, во времена Кормака, война за войной багрянцем охватывали остров, где кланы сражались друг с другом, а норманнские авантюристы рвали чужакам глотки или отбивали атаки ирландцев, выходя племя против племени, в то время как земли Норвегии и Оркнейских островов все еще беспристрастно опустошали язычники-викинги.

Смутное понимание всего этого промелькнуло в голове сэра Руперта, когда он стоял, глядя на своего друга.

— Мы слышали, ты погиб в морском бою близ Сицилии, — повторил он.

Кормак пожал плечами.

— Многие погибли тогда, это правда, и я валялся без чувств, сраженный камнем из баллисты. Вероятно, после этого и пошли какие-то слухи. Но вы видите меня сейчас более живым, чем когда-либо.

— Садись, старый друг, — сэр Руперт выдвинул вперед одну из грубых скамеек, которые составляли часть мебели таверны. — Что происходит на Западе?

Кормак взял бокал с вином, протянутый ему темнокожим слугой, и залпом выпил.

— Отмечу немногое, — сказал он. — Во Франции король считает свои пенсы и ведет склоки со своими дворянами. Ричард — если он еще жив — томится где-то в Германии, думаю. В Англии Шейн, то есть Джон, угнетает народ и предает своих баронов. А в Ирландии… черт! — он засмеялся коротко и безрадостно. — Что я могу сказать об Ирландии, кроме тех же старых историй? Гэлы и иноземцы режут друг другу глотки и плетут интриги вместе с королем. Джон де Курси[4], поскольку Гуго де Ласи[5] вытеснил его с места правителя, бушует, как сумасшедший, поджигает и мародерствует, в то время как Донал О'Брайен скрылся на западе, уничтожая реликвии. Тем не менее, дьявол, я думаю, что сейчас здешняя земля стала немного лучше.

— Да, сейчас здесь своего рода спокойствие, — пробормотал сэр Руперт.

— Да, спокойствие, пока этот шакал Саладин[6] собирает свои силы, — проворчал Кормак. — Думаете, он будет отдыхать, пока Акра[7], Антиохия и Триполи остаются в руках христиан? Он ищет лишь предлог, чтобы захватить остатки Утремера.

Сэр Руперт покачал головой, его глаза потускнели.

— Это голая земля, омытая кровью. Если бы это было не сродни богохульству, я бы проклинал тот день, когда последовал за своим королем на Восток. Сейчас я мечтаю о фруктовых садах Нормандии, темных прохладных лесах и грежу о виноградниках. Мне кажется, мои самые счастливые часы жизни были, когда мне было всего двенадцать лет…

— Двенадцать, — проворчал Фицджеффри, — в этом возрасте я был дикарем с копной нечесаных волос и скитался на голых болотах — я носил волчьи шкуры, весил около четырнадцати стоунов[8] и уже убил трех человек.

Сэр Руперт с любопытством посмотрел на своего друга. Родные земли Кормака находятся за широким морем и землями Британии, но норманн немного слышал о том, что творится на том далеком острове. Он смутно знал, что жизнь Кормака не была легкой. Ненавидимый ирландцами и презираемый норманнами, он отплатил им презрением и жестоким обращением, дикой ненавистью и беспощадной местью. Было известно, что у него осталась лишь тень верности большому роду Фицджеральдов, который, как и многие уэльсцы и норманны, уже тогда начал перенимать ирландские обычаи и ирландские раздоры.

— Ты носишь сейчас другой меч, не тот, что был у тебя, когда я видел тебя в последний раз.

— Они ломаются в моих руках, — сказал Кормак. — Три турецкие сабли пошли на ковку меча, которым я владел в Яффе[9], тем не менее он разбился, как стекло, в морском бою у Сицилии. Этот я взял с тела норвежского морского короля, который возглавил рейд на Мюнстер. Он был выкован в Норвегии — видишь языческие руны на стали?

Он вытащил свой меч, и большой клинок замерцал голубоватым, как живой, в свете свечей. Слуги перекрестились, а сэр Руперт покачал головой.

— Ты не должен обнажать его здесь — говорят, кровь сопровождает такой клинок.

— Кровопролитие следует за мной в любом случае, — проворчал Кормак. — Это лезвие уже испило крови Фицджеффри — этим мечом норвежский морской король убил моего брата, Шейна.

— И ты носишь такой меч? — воскликнул сэр Руперт в ужасе. — Ничего хорошего не жди от этого адского клинка, Кормак!

— Почему нет? — спросил большой воин нетерпеливо. — Это хороший меч — я стер пятно крови моего брата, когда убил его убийцу. Дьявол, но тот норвежец был настоящим великаном в своей кольчуге с посеребренными накладками. Его серебряный шлем был также достаточно прочен, но топор и шлем, и череп разбил вместе.

— У тебя был еще один брат, не так ли?

— Да, Донал. Эохэйд О'Доннелл съел его сердце после битвы при Кулманагх. В те времена между нами была вражда, но Эохэйд не спасся от меня — я сжег О'Доннелла в его собственном замке.

— Почему ты отправился в крестовый поход? — спросил Руперт с любопытством. — Тобой двигало желание очистить свою душу от влияния язычества?

— В Ирландии было слишком жарко для меня, — ответил Кормак откровенно. — Лорд Шеймус Макджеральт — Джеймс Фицджеральд — пожелал заключить мир с английским королем, и я боялся, что он купит его благосклонность, отдав меня в руки королевского губернатора. Тогда была вражда между моей семьей и большинством ирландских кланов, мне некуда было пойти. Я собирался искать свою удачу в Шотландии, когда молодой Имонн Фицджеральд собрался в крестовый поход, и я решил сопровождать его.

— Но ты получил и расположение Ричарда — расскажешь об этом мне.

— Охотно расскажу. Это произошло на равнинах у города Азот[10], когда мы атаковали турок. Да, ты тоже был там! Я дрался один в самой гуще сражения, и шлемы с тюрбанами трескались, как яичная скорлупа, под моими ударами, когда я заметил сильного рыцаря в авангарде нашей битвы. Он двигался все глубже и глубже, приближаясь вплотную к линий язычников, и его тяжелая булава расплескивала мозги, словно воду. Но так как щит его был помят, а доспехи залиты свежей кровью, я не мог с уверенностью сказать, кто же это был. И вдруг его конь рухнул, а он в то же мгновение был окружен со всех сторон воющими демонами, которые пытались задавить его количеством. Чтобы пробиться к нему, я спешился…

— Спешился? — воскликнул сэр Руперт в изумлении.

Кормак, раздраженный тем, что его прервали, тряхнул головой.

— Почему нет? — отрезал он. — Я не французская воительница, боящаяся сойти с коня в грязь, в любом случае, я могу биться стоя на ногах. Затем я расчистил небольшую площадку вокруг на длину своего меча, а упавший рыцарь, выбравшийся на свет, встал, ревя, словно бык, и размахивая своей окровавленной булавой с такой яростью, что чуть не размозжил мне голову так же, как туркам. Атака английских рыцарей заставила язычников отступить, и когда он поднял забрало, я увидел, что пришел на помощь Ричарду Английскому.

«Кто ты и кто твой господин?» — спросил он.

«Я Кормак Фицджеффри, и у меня нет господина, — ответил я. — Я отправился с молодым Имонном Фицджеральдом в Святую Землю, а с тех пор, как он пал под стенами Акры, я ищу свою удачу в одиночку».

«Что ты скажешь обо мне как о господине?» — спросил он в то время, когда битва переместилась на расстояние полета стрелы от нас.

«Вы бьетесь достаточно хорошо для человека с саксонской кровью в жилах, — ответил я, — но я предан не английскому королю».

Он выругался, как сапожник.

«Кости святых, — сказал он, — такой человек дорого стоит. Ты спас мне жизнь, но за твою дерзость ни один принц не сделает тебя рыцарем!»

«Храните ваше рыцарство, и будь оно проклято, — сказал я. — Я вождь в Ирландии; но мы тратим впустую слова; пора нанести вождям этих язычников полный разгром».

Позже он навязал мне свое королевское общество и отправился веселиться со мной; он редко устраивает попойки, хотя не дурак выпить. Но я не доверяю королям; я присоединился к кортежу храброго и доблестного молодого французского рыцаря сьера Жерара де Жисклина, полного безумных рыцарских идеалов, хотя и был он из знатной молодежи.

Когда был заключен мир между войсками, до меня дошли слухи о возобновлении борьбы между Фицджеральдами и ле Ботелирами, так как лорд Шеймус был убит Ниалом Maкартом. И я, находясь в милости у короля, взял разрешение у сьера Жерара и отправился обратно в Эрин. Таким образом, — мы ворвались в Ормонд с факелами и сталью и повесили старого сэра Уильяма ле Ботелира на барбакане[11]. После, когда надобность в моем мече прошла, я вспомнил о сьере Жераре, которому обязан своей жизнью, и этот долг я еще не имел возможности заплатить. Скажи, сэр Руперт, он все еще живет в своем замке Али-Эль-Яр?

Лицо сэра Руперта вдруг побелело, и он откинулся назад, словно что-то его сильно тяготило. Кормак поднял голову, и его темное лицо стало еще более суровым и исказилось от угрюмого напряжения. Он схватил руку норманна в бессознательном диком порыве.

— Скажи мне, — прохрипел он. — Что беспокоит тебя?

— Сьер Жерар, — тихо прошептал сэр Руперт. — Разве ты не слышал? Али-Эль-Яр лежит в руинах, Жерар мертв.

Кормак взревел, словно бешеный пес, его огромные глаза засверкали страшным светом. Он заставил вздрогнуть сэра Руперта от силы ярости своих чувств.

— Кто это сделал? Он умрет, даже если он император Византии!

— Я не знаю! — с трудом выдохнул сэр Руперт, его разум был потрясен от взрыва примитивной ярости гэла. — Ходят грязные слухи: сьер Жерар полюбил девушку из гарема одного шейха, как говорят. Орда диких всадников из пустыни атаковала его замок, один из его вестников прорвался сквозь окружение, прося помощи у барона Конрада фон Гонлера. Но Конрад отказался…

— Да! — прорычал Кормак, яростно взмахнув руками. — Он ненавидел Жерара, потому что много лет назад он, тогда еще юноша, был лучшим фехтовальщиком на борту судна, которым командовал старик Фридрих Барбаросса[12]. Что было потом?

— Али-Эль-Яр пал со всеми его людьми. Их голые и искалеченные тела лежали среди углей, но труп сьера Жерара так и не был найден. Умер он до или после нападения на замок — неизвестно, но, должно быть, все-таки он мертв, так как требований о выкупе не поступало.

— Вот так Саладин хранит мир!

Сэр Руперт, зная о безумной ненависти Кормака к великому курдскому султану, лишь покачал своей головой.

— Это было дело не его рук — здесь постоянны стычки вдоль границы как по вине христиан, так и мусульман. И здесь не может быть иначе: франкские бароны владеют замками в самом сердце мусульманской страны. Здесь скоплено много личной вражды, а вокруг множество диких пустынных и горных племен, которые не подчиняются даже Саладину и ведут свои собственные войны. Многие полагают, что шейх Нуреддин Эль Гор разрушил Али-Эль-Яр и привел сьера Жерара к смерти.

Кормак взял свой шлем.

— Подожди! — воскликнул сэр Руперт, вставая. — Что ты намерен делать?

Кормак рассмеялся жестоко.

— Что буду делать? Я ел хлеб с де Жисклином. Могу ли я, как шакал, вернуться домой и оставить своего покровителя не отомщенным? Ну уж нет!

— Но подожди, — сказал сэр Руперт. — Что будет стоить твоя жизнь, если ты отправишься к Нуреддину в одиночку? Я вернусь в Антиохию и соберу моих вассалов; мы отомстим за твоего друга вместе.

— Нуреддин — это полунезависимый вождь, я — не имеющий господина странник, — прогрохотал норманн-гэл, — но ты — сенешаль Антиохии. Если ты отправишься за границу со своими всадниками, свинья Саладин воспользуется этим, чтобы нарушить перемирие и смести остатки христианских королевств в море. Они слабы сейчас, это лишь тени славы Балдуина[13] и Боэмунда[14]. Нет, Фицджеффри посеет свою собственную месть. Я отправлюсь в одиночку.

Он надел свой шлем и с грубым «Прощай!» повернулся и шагнул в ночь, где потребовал своего коня. Дрожащий слуга привел большого черного жеребца, который поднялся на дыбы, громко фыркая и сверкая своими зубами. Кормак схватил поводья и жестоко дернул вниз, воспитывая коня, затем вскочил в седло еще до того, как передние копыта коня коснулись земли.

— Ненависть и голодная месть! — вскричал он жестоко, затем повернул огромного жеребца в сторону, и сэр Руперт, глядящий растерянно ему вслед, услышал стремительно удаляющийся стук подкованных копыт. Кормак Фицджеффри ехал на восток.