Юдора Уэлти: Рассказы

Попутчики

Том Харрис, тридцатилетний коммивояжер, торгующий канцелярскими принадлежностями, вскоре после полудня выехал из Виктори, повидался с нужными людьми в Миднайте и Луизе, но решил ехать дальше, в Мемфис. Там была его база, а ему захотелось что-нибудь вечером предпринять.

К концу дня где-то посреди Поймы он подобрал двух попутчиков. Один неподвижно стоял на обочине, причем отставленная нога его напоминала старый корень, а другой играл на желтой гитаре, и она блестела в вечерних лучах, длинной прямой полосой стелившихся над полями.

За рулем Харриса клонило в сон. И в пути он кое-что делал как бы в полудреме. От вида людей, ждущих попутной машины, от их фигур на фоне неба на миг просыпалось детское ощущение: стоишь неподвижно, ничего не касаясь, и кажешься себе высоким, а земля под ногами вдруг округляется, летит и вертится в пространстве, и чувствуешь, как одиноко и ненадежно ты на ней стоишь. Он открыл дверь машины.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Харрис начал разговор с пассажирами почти официально. Теперь, набрав скорость, он чуть подвинулся на сиденье. Сзади свободного места было мало. Гитарист держал свою гитару между ногами. Харрис включил радио.

— Ага, музыка! — сказал гитарист. Он заулыбался. — Весь день пробыли на этом месте, — тихо сказал он. — Видели, как солнце поднимается и спускается. Нет-нет да и приляжем, конечно, под деревом отдохнуть.

Они ехали молча; солнце между тем садилось в красных облаках, и по радио уже сменилось несколько передач. Харрис включил фары. Однажды гитарист стал напевать «В сердце у меня одна осталась роза» — ее играли по радио «Алоха Бойз». Он застеснялся, умолк и провел по шкале приемника черноватым мозолистым пальцем.

— У некоторых электрические гитары, нравятся мне, сильные, — сказал он.

— Куда направляетесь?

— На север, наверное.

— Как раз на север, — сказал Харрис. — Курите?

Второй протянул руку.

— Да… изредка, — сказал гитарист.

От неожиданного слова Харрис дернул щекой; он протянул пачку. Все трое закурили. Молчаливый держал перед собой сигарету, как монету, — большим и указательным пальцами. Харрис заметил, что он не курит, а просто наблюдает за огоньком.

— Ух ты, ночь уже, — сказал гитарист. Голос его мог выразить любую степень светского удивления.

— Поесть было? — спросил Харрис.

Пассажир щипнул басовую струну и взглянул на небо.

— Ежевика, — сказал другой. Он высказался в первый раз и произнес это неторопливо, с раздумьем в голосе.

— Там хорошенький такой кролик притопал, — сказал гитарист, слегка ткнув Харриса в бок, — но сразу повернул — и деру.

Второй настолько погрузился в свой бессловесный гнев, что Харрису представилось, как он гонится за кроликом между рядами хлопчатника. Он улыбнулся, но головы не повернул.

— Теперь ночлег искать — так? — не унимался Харрис.

Снова брякнули струны, и гитарист зевнул.

Впереди был городок; на равнине огни стали видны километров за тридцать.

— Это Далси? — Харрис тоже зевнул.

— Где я только не ночевал; рассказать — не поверишь. — Гитарист повернулся, говорил Харрису прямо в лицо, и при свете дорожного знака улыбка его почему-то приняла насмешливое выражение.

— Не отказался бы от булки с котлетой, — заметил Харрис и, как бы уклоняясь безотчетно, свернул с дороги под знак. Он посмотрел в окно — девушка в красных штанах вспрыгнула на подножку.

— Три и три пива? — спросила она с улыбкой, просунув голову в окно. — Привет, — сказала она Харрису.

— Здравствуй, — ответил Харрис. — Да, три.

— Ух ты, — сказал гитарист. — Портки красные, как у юнги. — Харрис ждал, когда зазвенит струна, и не дождался. — Но не красавица, — сказал гитарист.

Сетчатая дверь закусочной скрипнула, и раздался мужской голос:

— Заходите, ребята, у нас девочки.

Харрис выключил приемник, и они услышали музыку из автоматического проигрывателя, озарявшего окна закусочной то голубым, то красным, то зеленым светом.

— Привет, — снова сказала подавальщица, появившись с подносом. — Вроде дождь собирается.

Они съели булки с котлетами быстро и молча. В окно закусочной, опершись на руку, выглянула девушка. За спиной у нее все танцевала одна и та же пара. Музыка звучала бравурно: джазовый оркестр играл «Любовь, любовь, беспечная любовь».

— Всюду одни и те же песни, — тихо сказал гитарист. — Сам я с гор… У нас там совы вместо кур и вместо собак лисы, но пели мы как следует.

Стоило гитаристу заговорить, и Харрис почти каждый раз дергал щекой. Развеселить его было легко. Кроме того, он сразу угадывал в человеке желание пооткровенничать и ту неизбежную минуту, когда это желание иссякнет. И чем больше ему рассказывали, тем больше ему хотелось слушать. Еще послушаем, как ты играешь на своей гитаре, подумал он. Оно стало частью заведенного порядка жизни, дневной и ночной, это слушанье, сделалось почти автоматическим, как движение руки, ныряющей в карман за деньгами.

— Все равно что баллада, — сказал гитарист, слизывая с пальца горчицу. — Мать у меня баллады любила. Талия что у осы, а голос сильный. Песен знала уйму. Давно померла и в земле лежит. Отец приедет из города пьяный, как тачка, а она уйдет, сядет на крыльцо, смотрит на гору и поет. Все песни поет, какие знает. Давно померла и в земле лежит, и дом сгорел. — Гитарист глотнул пива. Он постукивал ногой.

— А что, — сказал Харрис, дотронувшись до гитарного грифа. — Мог бы где-нибудь здесь остановиться, поиграть за деньги?

По гитаре он и понял, конечно, что они не просто ловят попутную машину. Они были бродяги. Закоренелые, отдавшиеся своей участи. И тот и другой. А прикоснувшись к грифу, Харрис смутно осознал, что эта желтая гитара, эта яркая, веселая ноша в руках бродяги и заставила его остановиться, подобрать людей.

Гитарист шлепнул по деке ладонью.

— На ней-то? Я для себя играю.

Харрис обрадованно засмеялся, но ему почему-то хотелось подразнить его, услышать, как он присягнет своей свободе.

— Не хотите задержаться и поиграть где-нибудь в таком месте? На танцах? Раз все песни знаете?

Тут громко рассмеялся гитарист. Он повернулся к Харрису и заговорил так, как будто товарища не было рядом:

— Так ведь он при мне.

— Он? — Харрис смотрел в лобовое стекло.

— Ныть начнет. Он на одном месте болтаться не любит. Дальше хочет. С кем ни свяжешься — у каждого своя фантазия.

Второй бродяга рыгнул. Харрис положил ладонь на сигнал.

— Возвращайтесь скорей. — Подавальщица открыла над сердцем карман в виде сердечка и вежливо опустила туда чаевые.

— До скорого, — пропел гитарист.

Когда они выехали на дорогу, второй бродяга стал поднимать пивную бутылку и с полным ртом просительно посмотрел на гитариста.

— Вернемся, хозяин. Хнык забыл отдать ей бутылку. Вернемся, хозяин.

— Поздно, — с решительностью ответил Харрис, торопясь скорее попасть в Далей, и подумал: еще бы чуть-чуть, и я его послушался.

Харрис остановил машину на площади перед гостиницей «Далей».

— Благодарствую. — Бродяга взял свою гитару.

— Подождите здесь.

Они остались на тротуаре: один под фонарем, другой в тени, под статуей конфедератского солдата — оба понурые, пропахшие пылью, покорно вздыхающие.

Харрис пересек двор, поднялся на одну ступеньку и вошел в гостиницу.

Хозяин, мистер Джин, седой человек с мелкими темными веснушками на лице и руках, поднял голову и выбросил руку почти одновременно.

— Кто к нам пожаловал! — Он улыбнулся. — Ровно месяц… Я как раз подсчитывал.

— Мистер Джин, мне надо ехать дальше, но со мной двое — они на улице. Всё ничего, но им ночевать негде, а у вас там задняя верандочка.

— Чудесная ночь на дворе! — гаркнул мистер Джин и беззвучно рассмеялся.

— Они вам блох в кровать напустят, — сказал Харрис, показывая ему тыльную сторону руки. — Но у вас веранда сзади. Там неплохо. Я как-то ночевал там, забыл почему.

Хозяин разразился смехом, словно открыл шлюз. И так же внезапно умолк.

— Хорошо. Ладно. Подождите минуту… Майк хворает. Майк, поди сюда, тут наш мистер Харрис проездом.

Майком звали древнюю шотландскую овчарку. Майк поднялся с подстилки у двери, прошел по квадратному коричневому ковру, скованно, как стол бы шел, и втиснулся между мужчинами. Он подставлял длинную голову то руке мистера Джина, то руке Харриса и наконец тяжело опустил морду Харрису на ладонь.

— Хвораешь, Майк? — спросил Харрис.

— От старости он подыхает, вот что! — выпалил хозяин, будто рассердившись.

Харрис стал гладить собаку, но рука делала привычные движения замедленно и нерешительно. Майк смотрел на него глубоким взглядом.

— Пал духом. Видите? — жалобно сказал мистер Джин.

— Эй, послушайте! — раздался голос у двери.

— Заходи. Катон, посмотри на бедного старичка Майка, — сказал мистер Джин.

— Я угадал, что машина ваша, мистер Харрис, — сказал мальчик. Он суетливо запихивал в брюки кретоновую рубашку с Бингом Кросби, как будто это была настоящая взрослая рубашка. Потом поднял голову и сказал: — Они хотели вашу машину угнать — только отъехали, и один другому голову бутылкой разбил. Как это вы шума не слышали? Там прямо все собрались. Я говорю: «Это мистера Тома Харриса машина, глядите — номер иногородний, и товар он такой возит, в крови весь».

— Но он еще не умер, — сказал Харрис, стоя коленями на сиденье своей машины.

Это был гитарист. Плафончик на потолке горел. Из разбитой головы текла кровь, и гитарист обмяк над своей гитарой, как наездник на неоседланной лошади: она была между колен и руки свесились по обе стороны. А в каком-нибудь метре маячило другое лицо: на краю тротуара стоял тот, кого гитарист назвал Хныком, и его без всякой надобности держали двое. Он был больше похож на зрителя, чем все остальные, только до сих пор сжимал в правой руке бутылку.

— Если бы он его хотел ударить, он бы его гитарой ударил, — сказал кто-то. — Вот чем огреть хорошо. Дзинь!

— Я себе так представляю, — раздался пронзительный голос — как бы жены, объясняющей происшествие мужу, — они остались одни. И вон тот хотел удрать с машиной — он плохой. А хороший ему говорит: «Нет, не годится так».

Или наоборот? — сонно подумал Харрис.

— И тогда тот ему: бам! бам! По голове. Дурак какой — как раз все из кино выходили.

— У кого ключи от моей машины? — все время кричал Харрис. Сам того не заметив, он выбил ногой подпорку — гитару — и чем-то остановил кровь.

Ему не надо было спрашивать, где находится ветхая больничка — он побывал там раз во время одной поездки по Пойме. Вместе с констеблем, который сперва трусил рядом, а потом ехал на подножке, бережно держа очки в одной руке, а другой таща Хныка в наручниках, в сопровождении длинной вереницы мальчишек-велосипедистов в цветастых рубашках, иногда появлявшихся перед ним в лучах фар, сквозь дождь, под умоляющие выкрики мистера Джина, которые неслись ему вдогонку из гостиницы, и лай Майка, влившийся в общий собачий хор, Харрис с большой осторожностью ехал по длинной, осененной деревьями улице, не снимая потной ладони с сигнала.

Старик врач спустился на тротуар, залез к ним в машину и медленно взял гитариста за плечи.

— А все равно, наверное, умрет, — горестно сказал цветной мальчишка. — Интересно, кому гитара достанется?

В комнате на втором этаже двухэтажной гостиницы Харрис переодевался в чистое, а мистер Джин лежал на кровати, и на нем, поперек живота, лежал Майк.

— Погубили свой нарядный галстук. — Хозяин говорил с одышкой. — И Майк из-за этого умучился, поверьте мне. — Он вздохнул. — В первый раз залаял с тех пор, как Бад Милтон застрелил китайца. — Он приподнял голову, сделал долгий глоток из гостиничной бутылки виски, и на его добрых карих глазах выступили слезы. — А если бы они это на веранде устроили?

Зазвонил телефон.

— Видите, все узнали, что вы тут, — сказал мистер Джин.

Харрис взял трубку.

— Рут? — спросил он почти покаянным тоном.

Но попросили хозяина.

Положив трубку, он сказал:

— Этот таракан… никогда не заучит, на что башмак надевают, а на что шляпу. Констебль. У него тюрьма негром занята, так он весь город обегал, искал, куда засунуть вашего попутчика с бутылкой, и не придумал ничего лучше, чем гостиница!

— Черт, он что же, со мной будет ночевать?

— Почти что. Через коридор. Тот может умереть. Единственное в городе помещение с замком, говорит, кроме банка.

— Который час? — вдруг спросил Харрис.

— Ну, еще не поздно, — ответил мистер Джин.

Он открыл Майку дверь, и мужчины медленно спустились за собакой по лестнице. На нижней площадке свет не горел. Харрис выглянул в приоткрытое окно с цветными стеклами.

— Дождь идет?

— Пошел, едва стемнело — но у нас это как часы, даже не замечаешь. — У конторки хозяин поднял коричневый пакет. — Нате. Я велел Катону принести для вас мемфисского виски. Надо было ему чем-то заняться.

— Спасибо.

— Увидимся. Не думаю, что вы с раннего утра уедете. Если уж им так надо было, могли бы хоть не у вас в машине.

— Да ничего, — отозвался Харрис. — Вам бы тоже этого принять.

— Этого? Я умру от него, — сказал мистер Джин.

Из аптеки Харрис позвонил своей местной знакомой и застал ее дома: Рут принимала гостей.

— Том Харрис! Небо тебя послало! — закричала она. — Я как раз думала, как быть с Кэрол… вот девушка!

— Что с ней?

— Нет кавалера.

Кое-кто из гостей тоже захотел с ним поздороваться. Он немного послушал и сказал, что выходит.

Так он оттянул звонок в больницу. Он засунул еще одну монету… С гитаристом все обстояло по-прежнему.

— Я вам объяснил, — сказал врач, — у нас нет возможности перелить кровь, и, хотя в Мемфис вы беднягу не увезли, его и без того достаточно потаскали.

Чтобы не садиться в машину, Харрис пошел пешком; тишину мокрой улицы нарушали только его шаги, и он едва замечал дома, которые таяли во мгле за тонкой изморосью, сыпавшейся сквозь деревья, и обозначали себя лишь мягким светом наддверных окошек; он уже почти забыл, в каком он городе и куда направляется.

Рут стояла в длинном черном платье, прислонясь к открытой двери, и смеялась. Из дома доносились звуки рояля, на котором играли по меньшей мере четыре руки.

— Надо же, пешком шел, весь мокрый! — обернувшись, крикнула она в комнату. Она опиралась на дверь, сложив руки за спиной. — Что с твоей синенькой машинкой? Ты с подарком к нам пришел?

Он вошел вместе с ней и принялся пожимать руки, потом поставил бутылку в пакете на стол.

— Никогда не забывает! — крикнула Рут.

— Виски пить! — Все опять зашумели.

— Так это и есть знаменитый «он», о котором без конца говорят? — надув губы, сказала девушка в белом платье. — Рут, он твой родственник?

— Никакой не родственник, бродяга и больше ничего, — ответила Рут и увела его за руку на кухню.

Можно было бы называть меня «вы», коли я здесь, устало подумал Харрис.

— Тут много чего было, — начала она и, пока он разливал по стаканам, рассказала все новости. Из того, что она ни разу не упрекнула его — ни в невнимательности, ни в глухоте к ее чувствам, — он заключил, что о случившемся в машине она не знает.

Она смотрела на него испытующе.

— Где это ты так загорел?

— На прошлой неделе пришлось съездить на побережье.

— Чем ты там занимался?

— Да все тем же. — Он рассмеялся и стал рассказывать о забавном происшествии в Бэй-Сент-Луисе, где его остановила в богатом квартале сбежавшая пара любовников и потребовала отвезти в соседний город, угрожая, что иначе они разойдутся. Потом он вспомнил, каким взглядом смотрела на него Рут, когда он называл места, где ему случалось останавливаться в поездках.

Где-то в доме все звонил и звонил телефон, и каждый раз Харрис вздрагивал. Никто не брал трубку.

— Я думала, ты бросил пить, — сказала она и взяла бутылку.

— Бросаю и начинаю, — ответил он, забрав у нее бутылку и наливая себе снова. — Где моя дама?

— A-а, она в Лиланде, — сказала Рут.

Поехали за ней все, в двух машинах.

Девушка была маленькая, тщедушная, в платье, напоминавшем мешочек. Она появилась, как только они посигналили, — Харрис даже не успел зайти за ней в дом.

— Поедем кричать с моста, — предложил кто-то в передней машине.

Проехали сколько-то миль по узкой гравийной дороге среди туманных полей и очутились на мосту неведомо над чем, неведомо где.

— Давайте танцевать, — сказал один из молодых людей. Он схватил Кэрол за талию и стал танцевать с ней танго на дощатом настиле.

— Ты по мне скучал? — спросила Рут. Она не отпускала его и сейчас стояла рядом с ним на дороге.

— Ого-го-го! — кричали с моста.

— Хотела бы я знать, что там отзывается, — сказала одна девушка. — Там нигде ничего нет. А кое-кто из моих родственников даже не слышит этого.

— Да, странно, — произнес Харрис с сигаретой в зубах.

— Говорят, там старый пароход когда-то потерялся.

— Может быть.

Они поездили еще немного, подождали, не кончится ли дождь.

В доме Рут, при свете, Харрис заметил, что его дама Кэрол странно взглянула на него. Он в это время подал ей поднос со стаканами.

— Так это вокруг вас столько восхищений и вращений? — спросила она, еще не протянув руки к подносу.

— Да, — ответил он. — Я приехал издалека. — С легким реверансом он дал ей стакан, где было покрепче.

— Скорей сюда! — позвала Рут.

В буфетной, пока он ставил на поднос новые стаканы, Рут стояла рядом, а потом пошла за ним на кухню. Ей в самом деле любопытно, что со мной было? — подумал он. Сейчас они стояли близко друг к другу, и губы у нее приоткрылись, а глаза смотрели в пустоту; ревность, казалось, отпустила в ней тормоза. Мокрый ветер с заднего крыльца шевелил ее волосы.

Будто поддавшись какой-то иллюзии, он поставил поднос и рассказал ей о двух пассажирах.

У нее блеснули глаза.

— Какая… глупая история! — Он потянулся за подносом, но Рут яростно схватила его сама.

Телефон опять звонил. Рут пристально глядела на Харриса.

Как будто он заранее сговорился с бродягами.

У выхода из кухни их встречали все.

— Ага! — крикнул один из мужчин, Джексон. — Девочки, он хотел вас разыграть. Рут, сейчас кто-то позвонил и сказал, что у Тома в машине убили человека.

— Он умер? — застыв, спросил Харрис.

— А я все знаю! — крикнула Рут с пылающими щеками. — Он мне все рассказал. Фактически испортили машину! Правда?

— Вечно он попадает в какие-нибудь дикие истории.

— Это потому, что он ангел. — Голос его дамы, Кэрол, прозвучал глухо, потому что она говорила в стакан.

— Кто звонил? — спросил Харрис.

— Старуха миссис Даггет, ей миллион лет — она всегда звонит. Она сама там была.

Харрис позвонил врачу домой и разбудил жену врача. Гитарист был в прежнем состоянии.

— Какое происшествие! Расскажите нам все, — попросил толстый молодой человек. Харрис знал, что он живет в восьмидесяти километрах, выше по реке, и приехал сюда, полагая, что будут играть в бридж.

— Подрались, и всё.

— Нет, он не расскажет, всегда молчит. Я вам расскажу, — вмешалась Рут. — Возьмите же стаканы, ради Бога.

Так происшествие превратилось в рассказ. Харрису он очень надоел.

— Просто изумительно: всегда он с кем-нибудь свяжется, а потом происходит история, — сказала Рут, и глаза у нее были совершенно черные.

— Ах, я им восхищаюсь, — сказала Кэрол, вышла и стала на заднем крыльце.

— Может быть, ты останешься здесь на завтра? — сказала Рут, взяв Харриса под руку. — Ведь тебя могут задержать?

— Если он умрет.

Он попрощался с гостями.

— Поедем в Гринвилл, выпьем кока-колы, — предложила Рут.

— Нет, — ответил он. — Покойной ночи.

— До скорого, — сказала девушка в белом платье. — Так выразился этот человечек?

— Да, — сказал Харрис, выйдя под дождь; он отказался заночевать и отказался от предложения довезти его до гостиницы.

В прихожей с оленьими рогами, под лампой у настольного телефона, спал мистер Джин. Веснушки у спящего выглядели еще темнее. Харрис разбудил хозяина.

— Ложитесь в постель, — сказал он. — Зачем вы тут? Что-то случилось?

— Только хотел сказать вам, что этот поросенок — в комнате двести второй. Под замком, заперт и пристегнут к кровати наручниками, но все равно — хотел вам сказать.

— A-а. Спасибо большое.

— Как честный человек, счел долгом, — сказал мистер Джин. Он был пьян. — Предупредить, с кем ночуете под одной крышей.

— Благодарю, — сказал Харрис. — Утро скоро. Смотрите.

— Бедный Майк не может уснуть, — сказал мистер Джин. — Когда дышит, там у него что-то царапает. А тот еще не скис?

— Пока без сознания. Ничего нового, — ответил Харрис. Он взял протянутую ему связку ключей.

— Подержите у себя.

Тут Харрис увидел, что рука у хозяина дрожит, и придержал ее.

— Убийца! — прошептал мистер Джин. Все его веснушки проступили ярче. — Пришел сюда… и даже сказать нечего.

— Пока еще не убийца, — возразил Харрис уже с улыбкой.

Пройдя мимо комнаты 202 и не услышав ни звука, он вспомнил, что сказал Хнык, когда стоял в наручниках перед больницей и никто его не слушал. «Надоел он мне, чуть что — сразу хвастаться и шум поднимать».

Харрис вошел к себе в комнату и, не раздевшись, не погасив света, лег на кровать. Уснуть он не мог от усталости. Лампочка слепила глаза. Он смотрел на голые штукатуренные стены и такую же белую поверхность зеркала над пустым комодом. В конце концов он встал и включил потолочный вентилятор, чтобы в комнате было хоть какое-то движение и звук. Вентилятор был неисправный и при каждом обороте щелкал, раз за разом. Харрис лежал под ним не шевелясь, одетый и помимо воли дышал в ритме щелчков.

Вдруг он зажмурил глаза. С закрытыми глазами, в красной темноте, он ощутил, что терпение изменило ему окончательно. Это было как приступ похоти. Он вспомнил, как подавальщица опустила чаевые в карман-сердечко, вспомнил Рут — как она стояла у двери, спрятав руки за спиной, и как в нем шевельнулось беспокойное чувство собственника, — ничего не означавшее.

Он знал, что ни на чем этом не задержится. И было почти облегчением, когда мысли его приняли жалостливый оттенок, обратившись к двум бродягам, их распре, которая вдруг вылилась в жестокость — стоило ему только отвернуться. Чем все кончится? В этом тревожном ожидании ему не так больно было чувствовать беспомощность своей жизни.

Вечер был непростителен в каждой подробности. Но слишком похож на другие вечера, и городок слишком похож на другие, чтобы ему с этой кровати, где он лежал одетым, к чему-то еще двигаться — даже к утешению или отчаянию. Даже дождь… и дождь бывал часто, и вечеринки бывали часто, и кровопролитие бывало, не им учиненное… тоже драки, нежданные исповеди, внезапные ласки — и все не его, не ему на память, а достояние людей, чьи города он проезжал, происходящее из их оседлого прошлого, из их скитаний — не скитаний, из их времени. У него же не было времени. Он был свободен, беспомощен. Ему захотелось узнать, что с гитаристом, по-прежнему ли он без сознания, чувствует ли боль.

Он сел на кровати, а потом встал и подошел к окну.

— Том, — раздался голос в темноте.

Он машинально отозвался и прислушался. Это была девушка. Он не видел ее, но она, наверное, стояла на узкой полоске травы под стеной дома. Промочит ноги, схватит воспаление легких, подумал он. А устал он до того, что представлял себе девушку совсем из другого города.

Он спустился и отпер дверь. Девушка выбежала на середину прихожей, словно ее втолкнули с улицы. Это была Кэрол, с вечеринки.

— Вы промокли. — Он дотронулся до нее.

— Без конца дождь. — Она отступила на шаг и посмотрела на него снизу вверх. — Ну, как вы?

— Ничего, хорошо, — сказал он.

— Я все думала, — нервно сказала она. — Я догадалась, что свет — в вашей комнате. Надеюсь, никого не разбудила?

И Хнык спит? — подумал Харрис.

— Хотите выпить? Или хотите, пойдем в «Ночное», выпьем кока-колы? — предложил он.

— Там открыто, — ответила она, показав куда-то рукой. — Я сейчас проходила мимо — «Ночное» открыто.

Они вышли под мелкий дождь, и на темной улице, безмолвно протестуя, она надела его пальто — не пьяная, а женственная.

— Вы меня не вспомнили в гостях, — сказала Кэрол и не посмотрела на него, когда он издал подобающее восклицание. — Они говорят, что вы никого не забываете — в этом-то они точно ошибаются, как я понимаю.

— Они часто ошибаются, — согласился Харрис и поспешно спросил: — Кто вы?

— Мы каждое лето жили в гостинице «Мэннинг», на побережье, я была девчонкой. Кэрол Теймз. Просто танцевала — но вы тогда только начали разъезжать, бывали там проездом… а в перерывах вы разговаривали.

Он усмехнулся, а она добавила:

— Вы говорили о себе.

Они шли мимо высокой мокрой церкви, и церковь отражала звук их шагов.

— Это было не так давно… пять лет, — сказала Кэрол. Под магнолией она протянула руку, остановила его, подняла к нему детское лицо. — Но когда я вас увидела сегодня, мне захотелось узнать, как вы живете.

Он ничего не ответил, и она пошла дальше.

— Вы тогда играли на рояле.

Проходя под фонарем, она опять посмотрела на него снизу. Будто хотела обнаружить на щеке у него легкий тик.

— На большой террасе, где танцевали, — сказала она, продолжая шагать. — Бумажные фонарики…

— Вот это я точно забыл, — сказал он. — Может быть, вы меня с кем-то путаете? У меня пропасть двоюродных братьев, и все играют на рояле.

— Вы опускали руки на клавиши так, будто хотели сказать: «Вот как это делается!» — выпалила она и отвернулась. — Все равно я была от вас без ума.

— Были? От меня? — Он зажег спичку и сжал сигарету зубами.

— Нет… Да — и сейчас тоже! — резко сказала она, словно ее вынуждали отказаться от него.

Они дошли до маленькой станции, где шипел неугомонный маневровый паровоз, и пересекли черную улицу. Чтобы так соединилось прошлое с настоящим, подумал он, в моей жизни редко бывало — и вряд ли еще будет. Он взял ее под руку и отворил грязную сетчатую дверь «Ночного».

Пока он ждал перед стойкой, она села за столик у стены и обтерла лицо носовым платком. Он сам понес к столу чашки с черным кофе, а за несколько шагов улыбнулся девушке. Они сидели под календарем с картинкой, на которой лесорубы валили гигантские деревья.

Разговаривали они мало. Ей досаждала муха. Когда кофе кончился, Харрис посадил ее в такси — старый «кадиллак», всегда дежуривший у станции. Перед тем как захлопнуть дверь такси, он сказал, нахмурясь:

— Спасибо… Очень мило с вашей стороны.

Девушка порвала платок. Она поднесла его к лицу и заплакала.

— Да что же тут милого?

И смущение на ее лице он запомнил.

— Что вы пришли… под дождем… посидели со мной… — Он захлопнул дверь, может быть, еще и от усталости.

Она старалась дышать тише.

— Только бы ваш приятель не умер, — сказала она. — Пусть он поправится.

Но наутро, когда Харрис проснулся и позвонил в больницу, ему сказали, что гитарист умер. Он умирал, пока Харрис сидел в ночном кафе.

— Убийца все-таки, — сказал мистер Джин, потягивая Майка за уши. — Самое обыкновенное убийство. Дуэлью это никак не назовешь.

Человек, которого звали Хныком, вину признал сразу. Он стоял выпрямившись, слегка поворачивал голову и чуть ли не улыбался посетителям. Взглянув на него раз, мистер Джин, пришедший вместе с Харрисом, вышел и хлопнул дверью.

Но спал ночью Хнык или бодрствовал, вразумительного ответа за это время он не нашел.

— Ну, я ударил, кто же еще? — сказал он. — Не видели они меня, что ли, ослепли?

Его спросили о том, кого он убил.

— Звать Санфорд, — стоя неподвижно и отставив ногу, сказал он, словно пытался вспомнить какую-то мелкую подробность. — Только не было у него ничего, и родни не было. Не больше, чем у меня. Мы с ним две недели назад сошлись. — Он обвел взглядом их лица, будто ища поддержки. — А нос задирал. Хвастался. Гитару таскал. — Он всхлипнул. — Это он придумал машину угнать.

Харрис, только что из парикмахерской, стоял на заправочной станции, где полировали его машину.

Машину и его окружало кольцо мальчишек в ярких рубашках навыпуск, а сзади стояли цветные мальчишки.

— Мистер Харрис, отмыли там кровь с руля и сиденья?

Он кивнул. Они убежали. Остался один цветной мальчик.

— Мистер Харрис, а вам нужна гитара?

— Что?

Мальчик показал на гитару, лежавшую сзади среди коробок с образцами.

— Гитара убитого дяденьки. Ее даже полицейские не стали брать.

— Не нужна, — сказал Харрис и протянул ему гитару.

Перевод В. Голышева