Южная пристань

Евгения Привезенцева Стеклодув

Дознаватель по прозвищу Пес был высок, тощ и высокомерен. По крайней мере, так думали окружающие. На деле же справедливо было только одно — его рост, из-за которого Дознавателю приходилось пригибаться при входе в любой городской кабак. Строения он был вполне плотного, что умело скрывал длинным пальто, на лето сменявшимся брезентовым плащом. Ростом объяснялась его и манера смотреть на собеседника как на муху в праздничном торте. Ну, а привычка цедить слова сквозь зубы, которую терпела разве что его жена, на самом деле, абсолютно ни о чем не говорила. Дознаватель просто не любил общаться с людьми. Зато, как всякого человека, любящего одиночество, его жадно интересовали такие же, как он, избегающие толпы чудаки. Может быть, именно это и привело его к дому на улице Ремесленников с причудливой стеклянной витриной. Он пришел сюда вслед за примеченным им на площади весьма колоритным молодым человеком, которого принял сначала за подмастерье — на ученический статус указывали юное красивое лицо и натруженные руки.

Теперь же Дознаватель сидел за столиком уличного кафе, потягивал кофе без сахара и смотрел, как работает самый молодой мастер, которого он когда-либо видел. Перед ним была лавка стеклодува с примечательным окномвитриной, каждая секция которого была выполнена вручную, собрана из разноцветных филигранных деталей. Объемные стеклянные фигуры тускло переливались в лучах вечернего солнца, а в просветах между ними были видны недра мастерской — за мутной витриной сияло миниатюрное копье горелки, а на конце какой-то специальной палочки поблескивало стекло. Мастер орудовал стеклянными стеками и щипцами виртуозно, пять минут — и уже видна форма флакона, из-за которого какая-нибудь столичная барышня наверняка проест хорошую дыру в кармане своего любовника. Красное стекло меняет форму, перекатывается, как желе, и угадать, в какую же сторону повернет этот процесс стеклодув, невозможно.

Дознаватель допил кофе, почти завороженно глядя на обретающий мелкие детали флакон. Стеклодув отложил работу. Пес достал портсигар, медленно вытянул сигарету и закурил. Стеклодув подошел к окну и уставился прямо на него немигающими черными глазами. Дознаватель уронил сигарету себе на колени.

— Ах ты ж…

— Дядя, нехорошо ругаться.

Перед Дознавателем стояли две абсолютно одинаковые девочкигимназистки, держащиеся за руки. Коричневые платьица, белоснежные воротники и туфли с дурацкими бантиками. "Близняшки", подумал Дознаватель, и сразу вспомнил о приехавшем на прошлой неделе ученом из столицы. Тоже ходит тут, высматривает, и близняшками интересовался, коих в городе каждый год по шесть штук рождается. В его, Дознавателя, работу лезть пытался. Ну да он ему объяснил, где здесь чья территория. Столичным щеглам вон пусть Архивариус помогает, а Дознаватель всегда сам по себе. Ну, или с напарником. А напарник — что ты сам, отражение души в черном зеркале судьбы.

Девочки тем временем насмотрелись на задумавшегося Дознавателя и пошли дальше по улице к лотку мороженщика. Он же, подняв взгляд, увидел, что стеклодув вновь сел за работу, уже со стеклом другого цвета. Дознаватель собрался уходить, когда девочки пошли обратно, держа в руках по огромному рожку с голубым мороженым. И, когда близняшки проходили мимо, у одной из них в руках исчезло мороженое. Причем исчезло полностью и моментально.

Ладно бы исчезло, но ведь какая наглость — прямо под носом у Дознавателя.

Он постоял с минуту, глядя вслед близняшкам, и поднял взгляд. За окном стеклянной лавки сверкал в руках стеклодува коричневый миниатюрный рожок с лазурным мороженым. И Пес снова выругался, больше для виду. Ох, как же он был на самом деле доволен своей хваленой интуицией, которая и в этот раз его привела туда, куда нужно. Дознаватель достал толстый блокнот и убористым почерком записал в нем адрес стекольной мастерской. Сунул блокнот в карман и размашистым шагом направился домой, не обращая более внимания ни на делящих оставшееся мороженое близняшек, ни на работу стеклодува.

А на полку в мастерской легло уже почти остывшее мороженое — такое же, как у девочек на улице, вот только холодным и сладким ему не бывать. И стеклодув улыбался, думая, что очередное свое желание ему удалось воплотить в стекле. Его звали Филипп Тоев, и работал он здесь вот уже семь лет, каждый день, с утра до ночи. Такое трудолюбие Дознаватель даже не мог себе представить. А вот в чем тот был прав, так это в том, что определил Филиппа как человека, чурающегося громких толп и навязчивых собеседников. Более того, стеклодув был нелюдим настолько, что дорогу длиною в пять кварталов от дома до своей лавки пытался пройти, накинув капюшон зимой, или же надвинув на глаза шляпу летом, чтобы произвести впечатление человека очень занятого и вдумчивого. Делалось это, конечно, с одной целью — избежать любых случайных разговоров. А необходимость общаться с людьми стеклодув свел в своей жизни к минимуму.

Все его окружение составлял старый мастер, его учитель, да Анна, девушка, ведущая все дела в магазине при мастерской. Казалось бы, все, что надо знать об этих людях — это то, как они вошли в жизнь Филиппа. Но сам Филипп знал о них все. Более того, человек, казалось бы, не любящий людей, он с удивительной нежностью и вниманием относился к тем, кто имел к нему хоть сколько-нибудь серьезный интерес. Умей Дознаватель заглядывать в чужие мысли, он решил бы, что это в порядке вещей для людей такого типа — ведь он знает все, и ему не положено удивляться. А потом крепко задумался бы — то ли старость это, то ли излишняя сентиментальность, когда первый попавшийся мальчишка кажется столь похожим на него самого. Но Дознавателя не было в лавке, и уже тем более ему не было места в хитросплетениях мыслей Филиппа. Тот же нередко вспоминал и как пришел в первый раз на эту улицу, еще ребенком, прижался носом к витрине стекольщика, да так и застыл там на добрых полчаса. Когда же он заметил шевеление в глубине мастерской, он тут же отпрянул от двери, но было поздно — старый мастер уже стоял на пороге и смотрел на мальчишку. Он приподнял одну кустистую седую бровь и медленно поманил ребенка пальцем. Филипп долго стоял, переминаясь с ноги на ногу и смотря то на прекрасную витрину, наполненную стеклянными замками, графинами, в которые ловили звезды, и статуэтками животных, то на грозного старика с обветренными руками. В итоге для ребенка победила сказка. Так, в одиннадцать лет, Филипп стал подмастерьем стеклодува. А самое интересное началось потом, когда он, научившись выплавлять простейшие бусины и флаконы, начал копировать предметы в мастерской. Сначала стали пропадать кружки и тапки, которые старый мастер приносил из дома. Затем в один прекрасный день пропала горелка. Причем пропала, как только Филипп закончил работу над ее стеклянной копией. Стоило ему отойти к полке, чтобы поставить пусть еще топорную, но уже вполне сбалансированную работу на полку, как хлопнула входная дверь, и мастер вместо приветствия заорал.

— Куда ты опять переставил горелку, утеныш? Сколько говорил, пусть стоит, где стояла, попортишь мне инструмент, шкуру спущу!

Филипп только развернулся и квадратными глазами уставился на учителя, да вжавшись в стенку, ждал, пока тот облазает всю мастерскую. Ох, и попало ему тогда, и оговорки, что, дескать, "только что тут стояла", не помогли.

Впервые его учитель вышел из себя, да еще как — от воспоминаний о его ремне Филипп и через несколько лет тер поясницу, да криво улыбался. Через несколько дней, когда он мог уже сидеть, мастер снова позвал его в лавку — там стояла новая горелка, и, показав на прислоненный к ограде клумбы велосипед, он велел скопировать его в новых сортах стекла. Учитель смотрел, как работал Филипп, сделал лишь пару замечаний, и довольно крякнул, взяв в руку щипцы с новой поделкой своего единственного ученика. А демонстрация его умений получилась весьма наглядной — мастер как раз поднял стеклянный велосипед повыше, сравнивая его с оригиналом, когда чей-то двухколесный транспорт на улице вдруг взял, да и растворился в воздухе. Фигурка же в руках мастера засветилась на миг и застыла, как была. Филипп молча мялся возле кресла, мастер сидел и оторопело смотрел на велосипед в своих руках. Минуты через две он прокашлялся и спросил:

— Горелка твоих рук дело? Твоих, спрашиваю?

Молчание.

— Ох ты ж, от кого ты на меня такой свалился, видать мамка-то с магом каким заезжим и закрутила… Ты горелку стеклянную делал или нет?

Филипп быстро убежал вглубь мастерской и вернулся с прошлой своей статуэткой. Мастер повертел ее в руках, повертел, да только кричать на него больше не стал.

— Значит, так. Ничего в мастерской не повторяй. Дома, какие видишь, не делай, ты вон подсвечник по типу городской мэрии делать собрался, так вот не смей. Мэрия нам нужна, понял? Людей… Людей не трогай, и не вздумай.

— А собак?

— Собак можно. Только болонку миссис Прайтон не делай, будут потом стеклянные блохи везде скакать.

И мастер рассмеялся, притянув к себе ученика. Филипп болонку и не делал, зачем она ему. Зато вот город от бродячих собак да от крыс избавил.

Знал бы старый мастер раньше, что стеклянные сантиметровые крысята будут так продаваться, сам бы их выдувать начал. Да только плохое зрение и седая усталость мешали уже работать как прежде. И, когда исполнилось ученику шестнадцать, он отдал мастерскую Филиппу. Тот знал уже, что можно делать, что нельзя, когда из головы стоит взять образ, а когда можно и скопировать. Правда, подозревал он, что и замок стеклянный в витрине магазина когда-то стоял на самом настоящем морском утесе, и кролики белые скакали по траве далеко отсюда. Но кто это мог доказать? Вскоре мастер придумал разделить мастерскую и магазин, взять Филиппу помощницу, чтобы не отвлекали его посетители от работы. Так появилась в мастерской Анна, девушка с аллергией на сладкое.

И Филипп, не умеющий показать иначе, что он рад ее присутствию, задаривал ее стеклянными пирожными и мармеладными подвесками. А на соседней площади тем временем искали вора в кондитерском магазине. Тогда-то он и увидел впервые Дознавателя, и понял, что если кого-то и стоит ему бояться в этом городе, так это его.

И вот, спустя еще два года, голубое мороженое привело Дознавателя к лавке стеклодува. К его, Филиппа, лавке, к его любимому детищу и единственному делу, которым нравилось этому молодому человеку заниматься. К его жизни. И видно было, что просто так тот увиденное не оставит, будет следить теперь за ним, как за крупной дичью, и в результате прыгнет и перегрызет глотку. Филипп не стал тянуть время, он прекрасно знал, что Дознаватель — как питбуль на собачьем ринге, если вцепился, ни за что не отпустит. Так зачем ждать и поджимать хвост? Лучше уж выйти на поле боя и показать, чему ты успел научиться. Дознаватель появился снова спустя два дня. Филипп ждал его со стеклянным блокнотом в руках, с таким же, как тот, что носил Дознаватель в левом кармане брюк. Он открыл дверь перед высоченным угрюмым мужчиной и жестом пригласил его внутрь. Разговор был коротким. Филипп расчитывал, что Пес его поймет — ведь он сам любил свою работу, столь суровую и неприглядную. И нельзя сказать, чтобы он ошибся… Но только с возрастом люди перестают доверять безгранично лишь чувствам, и учатся глушить интуицию выработанными принципами. Пес крутил в пальцах блокнот с выведенными на нем темно-синим стеклом надписями. "Большая рыбацкая, подвал дома 13… И откуда только узнал, ведь только перед кражей сделал запись". Дознаватель вспоминал, как настоящий блокнот испарился прямо у него из рук, а за ним последовала и новехонькая перьевая ручка.

— Вы же не хотите меня арестовывать, я же вижу.

— Я — хочу. Более того, мальчик, я приду и с удовольствием это сделаю.

— Да я же загнусь там, без своего дела, без стекла. Вы понимаете, что для меня означает отказаться от этого? Да если бы я мог, уже давно бы прекратил, если бы это от меня зависело…

Дознаватель посмотрел на него в упор, пошевелил носом. Затем опустил взгляд, натянул кожаную шляпу, ссутулился и, пригнув голову, вышел из мастерской, не притворив за собой дверь. Стеклодув провожал его тяжелым взглядом, смотрел пристально до тех пор, пока темный плащ не скрылся за поворотом.

Он не замечал ничего вокруг в своих мыслях, и автоматически посторонился, когда хрупкая девушка подошла к двери и заглянула внутрь. Тоненькая фигурка ему по плечо ростом тут же юркнула в мастерскую, сделав пару шагов, застыла, не зная, куда можно было в этом царстве стекла идти, а куда лучше и не соваться, чтобы не нарушить сказочное равновесие. Только тут

Филипп очнулся и сообразил, что девушки здесь быть не должно, и она лишь перепутала вход в магазин и в мастерскую.

Он с трудом выдавил из себя стандартные фразы.

— Сударыня, вы хотите что-нибудь купить? Подарок кому-то, а, может быть, украшение для себя? У нас есть прекрасные бусы и браслеты.

И тут она обернулась. Никогда еще в этом помещении не было кого-то столь подходящего и столь гармонично сливающегося с колоритом мастерской, как эта девушка. В первое мгновение, когда другие мужчины оценили бы формы, Филипп начал мысленно разбирать цвета, из которых была составлена эта ожившая иллюстрация к книге сказок. Волосы цвета медной проволки, что использовал он для обрамления бусин, глаза как зеленое муранское стекло, тонкий кармин на щеках и бледная чуть персиковая кожа — цвет, над которым он так долго бился для своих фигурок.

Девушка тем временем получше огляделась вокруг.

— Нет, спасибо, я… Пока я просто зашла посмотреть.

— Что ж, если хотите, я покажу вам самые красивые работы.

Он дождался ее кивка и, не рискуя коснуться, указал на кресло. Филипп доставал со стеллажей статуэтки и подносил их к гостье одну за другой, смотря на реакцию, чтобы понять, какую выбрать следующей. Он показывал кукол, звенящую карусель, корабли, заточенные в бутылках, музыкальную шкатулку — она только улыбалась и говорила, что они великолепны, но не ничего не хотела потрогать или посмотреть поближе.

— Что же вы хотите, сударыня, что вам нужно?

— Я не знаю, ну вот увижу эту вещь и сразу пойму, что это она.

Он смотрел на то, как она устраивается поудобнее в кресле, и с удивлением понимал, что она с каждой секундой все больше становится частью мастерской, с такой легкостью ее принимающей, будто она здесь была на самом деле на своем месте. Что-то было в ней, что-то смутно знакомое, в том, как она успокаивалась среди этих стен, как смотрела на стекло и на его инструменты.

И тут неразговорчивого стеклодува прорвало.

— Сударыня, хотите, я сделаю для вас карету? Это будет настоящая карета, с балдахином и крутящимися колесами, с сидениями и местом для кучера на подмостках. А хотите, я сделаю для вас и кучера, и волшебных коней, чтобы запрячь их в карету? Это будет самый красивый транспорт в городе, как раз под стать его хозяйке.

— Ну, она же будет не настоящая. — Девушка, оказывается, очень миленькая, когда так смущенно улыбается и краснеет.

— Но, сударыня, откуда вы знаете, что настоящее, а что нет? Может быть, ваши мечты — это и есть самое настоящее в этом мире? И они важнее всего, что вы видите вокруг, когда переступаете порог своего дома?

— Ах, ну что вы, это иллюзии, они же так и будут мечтами.

— Как вы можете так говорить? Разве вы забыли, чему вас учили сказки в детстве? А легенды, которые вы читали в школе?…

— Это сказки, небылицы, и только. Потому они и называются так. Я не смогу уехать на этой стеклянной карете, что вы предлагаете, сударь.

Стеклодув наклонился над девушкой, вцепившись в подлокотники ее кресла.

— Нет, сударыня, это НЕ сказки. Это истории, которые говорят нам, что кому-то это удалось. Кому-то повезло прокатиться на карете из тыквы, кто-то покорил летающий замок и приручил дикого льва. И мы, мы должны повторить их подвиги, должны поверить в себя, поверить в то, что мы сами герои легенд.

Мы можем это сделать.

По мере того, как разгорались глаза Филиппа, и громче становился его голос, девушка оживала, как оживает лес перед весной — еще не видно листьев, но уже доносится с ветвей деревьев пение птиц. И тут же — снова холод.

— Ах нет, я не смогу. Я не смогу все бросить и вот так уйти.

— Уйти? Куда же вы хотите уйти, сударыня? — Филипп опустился перед ней на колени.

Она впервые посмотрела на него прямо, и Филипп увидел в ее глазах свое отражение — безумный взгляд, волосы встрепаны, и напряжение, будто он несет на своих плечах бурю со всем ее громами и молниями. Теперь он отвернулся и уставился в окно. Девушка тем временем собралась для ответа.

— Куда угодно. Куда угодно, лишь бы там было поменьше людей, были зеленые луга и горы. И гроза.

Стеклодув отвернулся к окну — снаружи собирались серые облака, и уже начали падать на мостовую первые капли дождя. А выше, над горами, клубились настоящие тучи, сворачивались серыми котами на пиках, и проводили пушистыми хвостами по сосновым макушкам.

— Вы любите дождь, сударыня?

— Да.

Спустя какое-то время она снова заговорила.

— Он так успокаивает и будоражит в то же время, и отгораживает от всего остального мира, будто у каждого человека появляется собственная вселенная, серая и красивая.

— Значит, вы хотите дождь, горы, и минимум людей вокруг? Сударыня, вы уверены? А если бы кто-то предложил вам, как в сказке, очутиться среди того, что вы любите, в такой маленькой вселенной только для вас, и, может быть, для кого-то еще, сударыня, вы бы согласились?

Он поднял на нее абсолютно серьезный взгляд. И девушка замерла, уставившись на него — казалось, в его черных глазах будто без радужки, за блестящим отражением комнаты и маленькой ее, клубились буря, ночь и еще какой-то неведомый ей род тьмы, и никак они не могли поделить эту территорию.

— Да. Да, я уверена.

Дознаватель то и дело поправлял шляпу, стараясь натянуть ее поудобнее, но дождевые капли все равно шлепались с коротких полей ему за воротник. Прямо над площадью сверкнула вспышка и громыхнуло так, что стекла в домах жалобно дзынькнули. Пес перехватил поудобнее папку с ордером на задержание Филиппа Тоева, и продолжил свой путь, наблюдая за быстро бегущей впереди него тоненькой девушкой. Семеня на неудобных каблучках, на один его шаг она делала десять. Легкая и хрупкая, она отчаянно пыталась удержать над головой зонт, но ветер вырывал его и крутил вокруг нее, будто карусель. Дознаватель остановился, чтобы стряхнуть воду с плаща, перед тем, как зайти в лавку стеклодува, и замер — девушка юркнула в разноцветную дверь как раз перед его носом. "Все равно парень не уйдет, ладно уж, девочка спешила, видать, что-то важное, или подарок какой забрать ей надо". На секунду у Дознавателя мелькнула шальная мысль, но он тут же ее прогнал. "Да нет никого у мальчишки, я бы заметил. Он сам по себе. Совсем. Такие девочки не бегают в лавки к таким, как он". Он не торопясь закурил сигарету и предался размышлениям о другом, гораздо более сложном деле. Кто-то наловчился уменьшать корабли и красть их из порта. Причем промышлял преступник исключительно водными судами. Сейчас пройти в порт, там присмотреться, не появился ли кто новенький, потом в адмиралтейство, потом в таверну… Из задумчивости Дознавателя вывела внезапная тишина. Нет, она не была полной и не была подозрительной. Она была именно внезапной. Исчез шум ветра, молнии и гром, деревья перестали перешептываться влажными листьями, и стук дождя по мостовой куда-то убежал. Дознаватель поднял взгляд и осмотрел улицу. Буря, продолжавшаяся весь день, исчезла, как ее и не было, все освещало яркое дневное солнце, а на идеально ровном небе ни следа облаков. Пес выронил изо рта окурок.

— Украли… Бурю… украли…

Он крутанулся волчком на месте и вломился в стеклянную дверь, чуть не сдернув ее с петель. Лавка стеклодува была пуста.

Мужчина заметался по комнате, выискивая хоть что-то, хоть какую-то зацепку, что-то необычное — ведь остался бы где-то след волшебства, след очередной кражи, сделанной мальчишкой. Но единственным, на что стоило бы обратить внимание сразу, был сильный запах озона, одуряющий и будоражащий одновременно. Запах столь сильно бивший в нос, что его, казалось, можно было пощупать. И вот, принюхиваясь, как гончий пес, Дознаватель нашелтаки последнее творение мастера-стеклодува. Тугие спирали запаха закручивались вокруг горячей еще стеклянной бусины, перламутрово-зеленой, с множеством ярких крохотных деталей внутри. Улыбка начала собирать морщинки возле глаз Дознавателя, когда он обернул полой плаща руку и поднес бусину к окну. Он запрокинул голову и рассмеялся чистым, непосредственным смехом.

— Украл… Ахххаха… Украл самого себя и ее… Украл… Хахххахаха…

Он медленно, пошатываясь от истерического смеха, развернулся и пошел прочь. Сначала в порт, затем в адмиралтейство, затем в кабак. Точно по плану. А в кармане у него бурчала украденным громом буря, и швыряла молнии в горные пики, и где-то на краю леса заливались смехом двое, наконец-то сбежавшие от всех людей?