Южный коридор

Глава 4

Когда Болан привел Рейнолдса в свой домик на берегу озера Аллатуна, шофер все еще находился под впечатлением от услышанного. Палач поставил на плиту кофейник и наскоро принял душ, чтобы смыть с себя смрад войны. Когда Болан вышел из ванной, Рейнолдс с отсутствующим видом разливал кофе в чашки.

— Ты отлично выглядишь, — пробормотал водитель, коротко посмотрев на хозяина. — Как тебе это удается?

— Все зависит от настроя, — отозвался Болан. — Ну же, возьми себя в руки, ковбой.

— Что-то мне не по себе...

— О том и речь — постарайся взять себя в руки.

— Наверное, ты прав. — Рейнолдс криво улыбнулся, закурил и отхлебнул кофе. — Ты здорово умеешь успокаивать. Пожалуй, ты мог бы устроиться в шоферское кафе.

— Не отшучивайся. Лучше выпусти пар — сразу полегчает.

— Ты прав. Внутри у меня все так и кипит.

— Это хорошо. Если хочешь услышать всю правду о своем напарнике, злость только пригодится.

— Я понимаю.

Болан надел светлый костюм, сел за столик и поведал Рейнолдсу о последних часах Шорти Уилкинса, не опуская самых страшных подробностей. Когда Палач закончил, водитель выбежал в туалет, и его там вытошнило. Назад он вернулся совершенно обессиленным и упавшим духом.

— Злость еще осталась? — тихо спросил Болан.

— Нет, — еле слышно ответил Рейнолдс. — Просто здорово мутит.

— Ничего, злость никуда не денется. А вот тошнота — с ней, конечно, посложнее. Способна накатить в любой момент. Какое-то время ты не сможешь есть мясо, и тебе еще долго будут сниться плохие сны. А ведь ты только слушал, ты не видел всего этого своими глазами.

Рейнолдс застонал и уставился на свои руки.

— Как тебе это удается? — спросил он хрипло.

— Что — это?

— Как ты можешь... жить дальше?

— Мне помогает злость.

— Понятно.

— Эй, ковбой! — резко окликнул Болан.

— Я справлюсь. — Рейнолдс закурил еще одну сигарету. — Как ты думаешь, — спросил он после долгого молчания, — сколько у него это продолжалось?

— Долго, — коротко ответил Болан.

Рейнолдс передернулся.

— Но почему они так поступили?

— Не знаю. Они могли наказать его за какую-то оплошность. А может, это был допрос.

— Шорти не выносил боли... Я хочу сказать, он выложил бы все после первой же затрещины.

— Это уже ничего бы не изменило, — бесстрастно заметил Болан.

— Не изменило?

Палач медленно покачал головой.

— Они стремятся сломить свою жертву, и для этого все идет в ход — страх, шок, нечеловеческая боль. Постепенно, шаг за шагом, человек превращается в безвольный кусок мяса. Когда жертва начинает признаваться в давно забытых детских грехах — онанизм, украденные пирожные, постыдные тайные желания, — палачи знают, что они у цели. Они вламываются в душу, ковбой, — и вытряхивают ее до дна.

Рейнолдс снова помчался в туалет. Через несколько минут он вернулся и мрачно сказал:

— Продолжай.

— Ты уверен, что хочешь слушать дальше?

— Да. Мне нужно знать все.

— Что ж... Тело сдается гораздо раньше рассудка, — сухо произнес Болан. — Нарушаются нервные реакции — слюноотделение, работа почек и кишечника. После этого боль становится невыносимой, и несчастный уже сам не понимает, что говорит. Он пытается угодить своим мучителям, лишь бы они перестали причинять боль. Палач становится Богом, который один может карать или миловать. Но с каждым криком, с каждой мольбой о пощаде муки только усиливаются. Выхода нет, облегчение способна принести только смерть. А палачи знают свое дело. Они знают, когда нужно надавить, а когда — слегка отпустить, чтобы оттянуть неизбежный конец. Вот так, ковбой.

Рейнолдс громко застонал.

— Но зачем, зачем им нужно выслушивать весь этот бред?

— Они хотят знать максимум, прежде чем судить, что же из услышанного им действительно нужно. Это все равно что вылавливать изюминки из каши. Не станешь же ты рыться в кастрюле — проще выплеснуть все наружу.

— Это не по-людски, — пробормотал Рейнолдс.

— Разумеется. А разве я говорил о людях?

— Ты и впрямь не считаешь их за людей?

— Естественно, — кивнул Болан.

— Сколько тебе приходилось видеть... таких, как Шорти?

— Слишком много, ковбой. Шорти еще повезло. Он провел в аду только несколько часов. Иногда это тянется по нескольку дней.

— Но как такое возможно?

— Я уже говорил. Некоторые из этих ублюдков становятся подлинными мастерами и могут подолгу удерживать жертву на грани жизни и смерти. Но если они вдобавок хотят еще кого-то наказать, тогда, черт подери... — Голос Болана слегка дрогнул. — Я знал одну крошку, которую они продержали пятьдесят дней.

— Не надо больше, — прошептал Рейнолдс.

— Это могло случиться и с тобой, приятель.

Водитель резко зажмурился.

Болан покачал головой, пристально глядя на Рейнолдса.

— Нужно быть готовым к такому повороту событий, ковбой, если собираешься спуститься в пекло.

— А ты готов?

— Да, — ответил Болан. — Уже давно. Очень давно.

— И ты продолжаешь — несмотря ни на что?

— Я должен продолжать.

В комнате повисла тягостная тишина. Болан прихлебывал кофе и вертел в руках сигарету. Наконец Рейнолдс поднял глаза на Палача и угрюмо произнес:

— Спасибо, Большой Б.

— Рад был помочь, ковбой.

— Вероятно, обо всем этом трудно говорить?

— Трудно.

— Спасибо, Я пойду до конца.

Болан одобрительно кивнул.

— У тебя есть шанс крепко влипнуть, ковбой. Если эти парни не добились от Шорти, чего хотели, они вполне могут взяться за его напарника.

Глаза водителя растерянно заблестели.

— Помнишь наш разговор там, на холме? Я еще сказал, что многим тебе обязан... Тогда я имел в виду только контрабанду — другого просто не знал... А теперь представь: я не поехал бы тебя искать и сразу вернулся бы домой. Ведь меня уже могли дожидаться у дверей, верно? Черт! Я даже не понимал тогда, что ты для меня сделал!

— Мы живем в странном мире, — задумчиво откликнулся Болан.

— Это мягко сказано. Ладно, что будем делать?

— Сначала один вопрос. — Взгляд Болана стал жестким и требовательным. — Учти: твой ответ никак не повлияет на наши отношения, но от него может зависеть наше будущее — твое и мое. Поэтому отвечай прямо. Вы с Шорти пытались что-нибудь разнюхать?

— По-моему, нет, — спокойно ответил Рейнолдс.

— То есть?

— Я-то точно — нет! Но я не могу поручиться за Шорти. После появления этой Супергонки мы уже не были так откровенны друг с другом, как прежде.

— А что говорит твое чутье?

— Еще пару месяцев назад я бы не сомневался. Но теперь... теперь я могу сказать только: может быть. Все может быть. Понимаешь?

Болан вздохнул, допил кофе и участливо спросил:

— Ну, как ты, в порядке?

— Да.

— Вот и отлично. — Болан поставил на столик миниатюрный магнитофон. — Расскажи обо всем.

Все, что можешь вспомнить о Шорти, — с того момента, как он познакомился с девчонкой. Все, что казалось тебе необычным тогда или кажется теперь, после случившегося. Все об этой Супергонке, все, что ты знаешь и о чем догадываешься. Все, что можешь вспомнить об операциях на Блюберд — необычные грузы, странные маршруты и так далее. Готов?

— Готов, — подтвердил водитель. — Но, боюсь, трепаться придется до самого утра.

— Ничего страшного, — успокоил Болан. — Начинай прямо сейчас и оставайся здесь, пока я не вернусь. Не высовывай носа из этой берлоги, никуда не звони сам и не отвечай на звонки.

— Ты уезжаешь?

— Да, ненадолго. До рассвета нужно сделать парочку визитов. Если мне понадобится с тобой связаться, я позвоню три раза подряд, по два гудка каждый. На четвертый звонок поднимай трубку, но не говори ни слова, пока не услышишь мой голос.

— Договорились, — не совсем уверенно сказал Рейнолдс.

Болан надел портупею с «береттой», набросил легкую куртку и сунул в карман несколько запасных обойм.

— Если не возражаешь, я на всякий случай отгоню твой тягач подальше, — бросил он водителю.

— Конечно. — Рейнолдс протянул ключи. — Думаешь, сможешь с ним справиться?

— Как-нибудь разберусь, — ответил Болан, натянуто улыбаясь. — И помни, ковбой, ты остаешься в полной изоляции.

Водитель тихонько вздохнул:

— Не волнуйся.

Болан вышел из домика и несколько мгновений смотрел на звезды, пока его глаза привыкали к темноте. Он был спокоен за Рейнолдса. Всю эту историю с магнитофоном он затеял в основном для того, чтобы у водителя было время придти в себя. К утру он будет готов к бою.

Да, к рассвету он должен понять, куда подевалось его мужество после Вьетнама и почему с тех пор он сделался неудачником. К рассвету, если будет угодно судьбе, на стороне Болана одним солдатом станет больше.