Южный Урал, № 31

Василий Муравенко МОЛОДОСТЬ АТАКУЕТ (К 40-летию комсомола)

Поезд подошел к перрону, коротко загудел, задымил, остановился. Подхватив свои чемоданы, сундучки, мешки, пассажиры устремились к вокзалу. Увлеченный людским потоком, парень в больших, наверное, отцовских сапогах и в ватной куртке тоже спешил и пробирался вперед. И, только перешагнув порог вокзального помещения, он замедлил шаги и оглянулся с некоторой растерянностью.

Пронеслась грузовая машина, вторая, третья… Калмыков рассеянно смотрел им вслед.

Он долго бродил по улицам Свердловска, стоял перед газетными витринами. Два слова особенно часто повторялись в заголовках статей: уголь и металл. «Страна должна получить металл!» «Горняки выступают во всесоюзный поход за уголь!» «Домнам и мартенам страна предъявляет счет на металл!» «Стройки металлургических гигантов — кровное дело народа!»

Уголь… Металл… Строительство металлургических гигантов…

Впоследствии сам Калмыков не смог отдать себе ясный отчет, что определило его выбор и почему он предпочел Магнитогорск.

Шел 1929 год. Героическая пора, когда в величайшем напряжении сил страна воздвигала первые цитадели социалистической индустрии. Но особой заботой и любовью окружил народ стройки около горы Магнитной и под Кузнецком.

«Под контроль общественности — все заказы для Магнитостроя!»

«Вся страна должна строить Магнитку и Кузбасс! Добровольцы — на стройку!»

Изо дня в день требовали, повторяли, напоминали об этом крупные строчки на газетных листах.

Тамбовский комсомолец Виктор Калмыков, вместе с первой партией молодых строителей, ехал к будущей площадке гиганта металлургии.

Суровые Уральские горы тянулись за окнами вагона, потом потянулись такие же суровые уральские степи. В 147 километрах от Магнитки, на станции Карталы остановился поезд. Дальше железной дороги не было. Здесь разгрузился первый эшелон. Его уже ожидали подводы. Обоз в полторы тысячи лошадей двинулся в путь. Он вез людей, продовольствие и инструмент.

Долгим был путь по зимней уральской степи. Дорогу для обоза прокладывали люди. Они шли, утопая в снегу по пояс. Но люди шли. Казалось, не было конца этому пути. Никто не отстал, не струсил. Десятого марта обоз прибыл к горе Магнитной. Здесь у подножия и на ее склонах разместился первый палаточный городок.

Здесь же через несколько дней секретарь ячейки Миша Мокрицкий открыл первое комсомольское собрание.

Минула зима с ее заносами, с ее ледяными ветрами, пришла короткая уральская весна. Ожила, преобразилась степь.. Артели рабочих — плотников, землекопов, каменщиков, бетонщиков — с кирками, лопатами и топорами приступили к земляным работам, к возведению первых домов и бараков, — началась планировка заводской площадки.

18 мая первые взрывы аммонала возвестили о начале вскрышных работ на горе. Вспыхнула первая электрическая лампочка, заработал первый электромотор, первый насос подал строителям воду.

С каждым днем все учащеннее бился пульс жизни строительства, все мощнее начинала звучать симфония труда. Все новые и новые звуки вплетались в нее: то заработала первая бетономешалка, то сжатый воздух вдруг со свистом вырывался из шланга, то, вгрызаясь в каменную почву, заскрежетал стальными зубьями ковша первый экскаватор.

Тридцатого июня 1929 года впервые раздался паровозный гудок. В этот день к подножию горы Магнитной прибыл первый поезд. По вновь проложенной железной дороге Карталы — Магнитогорск привел состав машинист паровоза ОД-1081 комсомолец Николай Семенов. Торжественно и победно прозвучал этот гудок, возвестив о большой победе строителей. Никогда не забудут этого исторического события первые строители Магнитки. Они помнят, как вместе с ними встречать поезд собрались сотни людей, приехавших на лошадях, волах и верблюдах из казачьих станиц и башкирских аулов за десятки километров.

По новой стальной магистрали днем и ночью со всех концов страны шли поезда с добровольцами стройки. На вагонах были наклеены плакаты: «Товарищ, тебя ждет Магнитострой!». Партия и комсомол посылали на Магнитогорскую площадку лучших своих сыновей и дочерей. Ехала сюда молодежь со старых уральских заводов, заводов Юга, из славных пролетарских центров — Москвы, Ленинграда, Тулы и Сталинграда. Вот один из документов, свидетельствующих о страстном стремлении многих советских людей стать членами дружной семьи магнитогорцев.

Отказавшись от спокойной, благоустроенной жизни в большом городе, приехали в зауральскую степь студенты-выпускники Елена Джапаридзе, Василий Абраменко и многие другие их товарищи. Комсомольцы Сталинграда послали в Магнитогорск лучшую бригаду арматурщиков Леонида Шишмакова. Хабибула Галиулин — лучший в стране бригадир-бетонщик — приехал в Магнитку со своей бригадой, состоявшей из земляков, крестьян одного из районов Татарской республики. Из Донбасса прибыла бригада Семена Лисогурского, из Ростова-на-Дону приехал молодой экскаваторщик Кузьма Полухин. Загорелось сердце путиловца Василия Чернышева — и он решил сменить профессию металлиста и стать строителем. Так поступили и его товарищи из Ленинграда. Группой почти в 100 человек они записались добровольцами на стройку Магнитогорска.

Увлеченный романтикой строительства гиганта металлургии, только что отслужив действительную службу, Михаил Елец выписал себе билет до Свердловска, а отсюда поехал строить Магнитку. У 23-летнего Ивана Коковихина, окончившего военную службу, в Магнитогорске началась новая биография — биография строителя.

С каждым днем пополнялся отряд строителей Магнитогорска.

В его ряды влилось более 70 тысяч молодежи и комсомольцев, приехавших по призыву родной партии из городов и сел нашей страны.

Многим из тех, кто вступил первым на эту землю, пришлось испытать в незнакомой уральской степи многочисленные лишения, трудности, на голом месте строить город и металлургический комбинат. Но не было трусов и дезертиров. Все думали лишь о том, как поскорее выполнить свой долг.

Сколько раз случалось так: после рабочего дня, не успей еще обогреться у «буржуйки» в брезентовой палатке, уходили комсомольцы по боевой тревоге в ночь. Шли с развернутым знаменем на разгрузку эшелонов с лесом, прибывшим на стройку, или шагали на субботник по прокладке дорог, строительству плотины, доменных печей, батарей коксохима, мартенов и прокатных станов.

Так рождалась в те годы магнитогорская закалка, создавался новый тип людей, героев нашего времени.

Всюду, где нужны темпы, сжатые сроки строительства, там были и комсомольцы. Они прославили себя на строительстве первой железобетонной плотины. Старожилы Магнитки помнят, как осенью тридцатого года началось наступление на плотину. Это было сложнейшее километровое железобетонное сооружение. Нужно было заставить немноговодную реку Урал широко развернуться, чтобы образовать водохранилище и дать воду электростанции и заводу.

Две комсомольские бригады строителей Виктора Калмыкова и Владимира Захарова пришли первыми на строительство плотины. Они объявили себя штурмовыми ударными бригадами и начали наступление с двух сторон — с правого и левого берегов Урала. Вскоре за ними пошли и другие. Появились на плотине комсомольские ударные бригады землекопов Соловьева, Углова, Крюкова.

К октябрю на плотине уже работало 67 бригад, объединяющих 1200 человек. Здесь можно было видеть комсомольско-молодежную бригаду Хабибулы Галиулина, Миши Игашева, Виктора Федюшина и многих других прославленных бойцов труда. На стройку пришли новый начальник работ, энергичный и смелый Степанов, и секретарь партийной ячейки златоустовский большевик Щеринов. Они были душой всего коллектива.

«Плотину в срок!», «Все для плотины!» — этим боевым лозунгам было подчинено все. Между бригадами правого и левого берегов разгорелось яркое пламя соревнования. После каждой смены ударники спешили к Доске показателей. Всех волновало, какая бригада сегодня идет впереди, сколько замесов дали за смену бетонщики, как сработали землекопы.

В то время магнитогорцам было прислано из Германии знамя юных фронтовиков. Оно стало символом победы на трудовом фронте. Каждую неделю оно вручалось передовым коллективам. Борьба за знамя разгорелась и на стройке плотины. Во вторую неделю сентября комсомольские ударные бригады, работавшие на левом берегу, одержали победу. Им было вручено знамя. Но рабочие правого берега заявили, что знамя скоро будет у них.

На берегах Урала шла упорная борьба за каждую секунду. Через десять дней знамя действительно перешло к правобережникам, а вскоре оно было уже у землекопов.

Наступили жгучие морозы. Землекопам пришлось долбить мерзлый грунт для того, чтобы подготовить фронт для бетонирования.

Всем памятен подвиг в те дни землекопа Нурила Шайхутдинова.

У края уже намытой части плотины он лежа долбил ломом мерзлый грунт. Вдруг страшным порывом ветра его покачнуло, лом выскользнул из окоченевших рук и полетел в воду. Что было делать? Другого лома под руками не было. Бежать за другим? Но на это не было времени, а бетонщики ждать не могут — застынет бетон. Ведь тогда средств подогрева бетона не было, были ручные бетономешалки, и доставляли бетон тоже вручную. Как ни спешили рабочие, доставляющие в вагонетках бетон, на стенках вагонеток и в бункерах намерзал толстый слой его.

Лишь на мгновение замешкался Шайхутдинов. Потом он метнулся к самому краю плотины, прыгнул вниз и скрылся в ледяной воде.

Увидев это, несколько человек бросились в реку и вытащили Шайхутдинова. Одежда его обледенела, но в руках землекоп цепко держал лом. Позднее этот подвиг и труд молодого человека был высоко оценен Советским правительством. Шайхутдинова наградили орденом Трудового Красного Знамени.

Суровую уральскую зиму ударники плотины встретили штурмом. День и ночь здесь работали люди, герои строительства.

Инженер Марин не уходил с работы 40 часов. Комсомолец Романов со своей бригадой шел в любое время дня и ночи туда, где назревал прорыв. Руководитель работ Степанов, секретарь партийной ячейки Щеринов не являлись, домой весь октябрь. Понадобился специальный приказ для того, чтобы инженерно-технические работники уходили спать домой.

Основная часть плотины была закончена 25 октября. Но, штурм продолжался. На очереди стоял флюгбетт — водосливная часть плотины.

День за днем, ночь за ночью боролись комсомольцы за сроки, за встречный план, выдвинутый ими. Бригада Володи Худова предложила организовать батальон энтузиастов социалистической пятилетки и первая вступила в него.

По этому почину более трехсот лучших ударников плотины стали в ряды батальона. Для каждого трудового армейца был такой пароль: не уходить с работы, пока не выполнишь двух норм.

Один из первых поэтов Магнитогорска Александр Ворошилов писал об этих днях:

5 апреля 1931 года в 12 часов ночи комсомольский копер забил последний шпунт и бригада бетонщика Виктора Калмыкова уложила последний кубометр бетона между первыми и вторыми рядами шпунтов. К красному знамени, установленному на средине плотины, собрались бойцы этого героического штурма. Раздалось мощное «ура», возвестившее о победном завершении работ. Через несколько дней тысячи строителей наблюдали чудесную картину рождения нового озера.

Две плотины преградили путь водам Урала: одна железобетонная, другая земляная. Бурная, шумная река покорилась воле людей, разлилась, образовав озеро в 30 квадратных километров.

За 165 дней на железобетонной плотине было уложено 30 тысяч кубометров бетона, столько же бутового камня и залито 1400 погонных метров стального шпунта.

В честь славных строителей многоарочной плотины — комсомольцев плотине было присвоено имя IX съезда ВЛКСМ.

Магнитогорский поэт Борис Ручьев писал об этом:

После завершения работ на плотине все силы были брошены на строительство батарей коксовых печей, домен, центральной электростанции и других объектов. Здесь, как на плотине, рождались новые рекорды, приумножавшие славу молодым героев Магнитки.

Навечно останется в сердцах молодых строителей подвиг бригадира монтажников Михаила Крутикова. Бригада работала на монтаже домны № 2 — «Комсомолки», как ее звали в то время. Монтировался очередной каупер. Подходили сроки установки последнего яруса. Утром на 40-метровую высоту поднялся Михаил Крутиков. Никто не знал, что ночью кулацкий сынок Яшка Седов, который не раз уже вредил стройке, подпилил трос лебедки, которая поднимала вверх люльки с монтажником. Вначале все шло как будто бы хорошо. Но вот поднялся сильный ветер. Стрела крана поднесла к люльке огромный железный лист. Надо было его поставить на место, укрепить несколькими заклепками. Вот Миша вытащил заклепку и вставил в отверстие. Застучал перфоратор. Работавший рядом с ним Алеша Уворов первым увидел на востоке все увеличивающийся столб пыли. Он несся на стройку с молниеносной быстротой, увеличиваясь в размерах.

— Миша, — вдруг крикнул Алексей, — смотри!

Крутиков раздумывал одно мгновение. Что делать? Спуститься вниз? Нельзя. Первым же напором снесет только что поднятый ярус. И он решил остаться в люльке. До первого порыва ветра надо успеть поставить три заклепки, тогда ярус будет спасен. Повернувшись к Алексею, он закричал:

— Заклепку… Живо!

Снизу кричали:

— Миша, давай вниз!

Но он никого не хотел слушать. Стиснув зубы, расклепывал уже второй болт. Еще усилие, еще и еще… И заклепка готова. Теперь — последнюю. И вдруг прекратилась подача воздуха. Перфоратор омертвел в руках Миши. Быстрым движением Крутиков схватил лежащий рядом молот.

«Закончу вручную!».

Заклепка была уже на месте, и Миша занес молот для первого удара. Но вдруг заметил, что один из тросов, поддерживающих лебедку, ослабел.

— Проверьте тросы!.. — кричал Миша с 40-метровой высоты, но порыв ветра подхватил крик и унес его далеко.

Люлька вдруг круто наклонилась, трос оборвался, и Миша, судорожно взмахнув руками, полетел вниз. Умирая на руках товарищей, он сказал:

— Достройте, ребята, в срок… нашу… комсомольскую домну…

Через несколько дней в редакцию газеты «Магнитогорский комсомолец» пришло письмо от отца Крутикова.

Как на фронт, в бой на трудные задания отправлялись молодые строители Магнитки. Сохранилось такое заявление, написанное бригадой монтажников в постройком комсомола:

Прославившуюся на строительстве плотины бригаду Виктора Калмыкова перевели на коксохим. И здесь она бралась за решение трудных и, казалось порой, неразрешимых задач. Однажды бригада получила новое задание — за 129 часов поднять газопровод длиной 67 метров. Комсомольцы собрались, обсудили вместе, как лучше выполнить эту работу. Решили газопровод склепать и собрать на земле, а потом поднять его сразу. На это потребуется только четыре часа.

Об этом почине бригады Калмыкова появились заметки в газете, среди монтажников начались разговоры.

— Как? Калмыков хочет сразу поднять газопровод? Да это же рискованное дело!

— За рекордами гонится. Узнал, что никогда так никто не делал, вот и решил покрасоваться… — говорил кое-кто.

Калмыков знал, что взял на себя большую ответственность. Не без волнения все это переживал он. А взвесила ли его бригада все свои силы и возможности? Не сорвется ли?

Хотя бригадир и был уверен в своих силах, но все же решил посоветоваться в партийном комитете. Когда он зашел в кабинет к секретарю, тот встретил его приветливо.

— Ну, как дела?

— Посоветоваться решил с вами, — сказал Калмыков.

— Давай говори.

— Дело мы большое затеяли, все рабочие обсуждают наш риск. Все равно теперь пути к отступлению отрезаны. Остается одно — ломись напролом. Понятно? Умно рисковать всегда нужно, риск, как говорят, благородное дело.

И они вдвоем обсудили самые малые детали предстоящей работы.

Бригада стала срочно готовить мачты лебедок. С утра начали собирать газопровод на земле, все звенья его подготовили плотно и точно, а затем приступили к подъему. Как и предполагала бригада, всю работу выполнили за четыре часа. Газопровод был поднят.

На другой день по всей стройке разнеслась слава о трудовом подвиге бригады Калмыкова. А ведь это был далеко не единственный подвиг бригады! Получив задание спустить в котлованы резервуар для воды за 40 часов, бригада спустила его за четыре часа. Месяц давали на то, чтобы закончить конденсор, а выполнили эту работу за десять дней.

Все помнят на стройке забойщика Семена Лисогурского. Он приехал в Магнитку в 1929 году, оставив поля Украины. Начал он работать здесь каменоломщиком на 14-м участке, а затем его назначили бригадиром. На горе Атач велась тогда подготовка к пуску рудника. 75-я шахта Атача стала местом работы Лисогурского. Трескучие морозы не испугали молодого горняка. Он возглавил комсомольско-молодежную бригаду. Пустая порода вскрывалась, обнажая сплошной массив драгоценной руды. Эшелоны вагонеток сползали со склонов горы. Там, вверху, комсомольцы докапывались до основного рудного массива. Лисогурский учился сам и обучал мастерству свою бригаду.

Накануне пуска рудника состоялся комсомольский субботник. Перед тем, как идти на работу, в раскомандировке собралась бригада.

После короткой беседы комсомольцы пошли на субботник. Бригадир Лисогурский установил новый магнитогорский рекорд, выдав за смену 12 вагонеток руды, вдвое больше нормы.

Из маленькой захолустной деревни Быстримовка, Петропавловской области, в начале строительства Магнитогорского комбината приехал Гриша Мурзаев. Его поставили вначале сборщиком в бригаду Киселева, работавшую на монтаже доменных печей. Работа незнакомая. Но бригада Киселева была лучшей комсомольской бригадой на участке, и Гришу сразу же взяли «на буксир». Вскоре он стал бессменным владельцем ударной карточки, так как перевыполнял производственные задания. Вскоре Мурзаева перевели в бригаду сборщиков-такелажников, которой руководил Кульков. Однажды бригаде было поручено поставить за смену трубу холодного дутья для домны № 3. Давая это задание, прораб Цветков знал, каких трудов будет стоить бригаде этот приказ. Но сделать это нужно было: без трубы холодного дутья задерживался дальнейший монтаж. Хоть и работали в этой смене с двойным напряжением и больше обыкновенного, но выполнить задание все же не смогли. Поздно вечером, не закончив установку трубы, бригада разошлась. Около монтируемой трубы остался лишь один бригадир Кульков. К нему подошел Гриша Мурзаев.

— Мы сегодня плохо работали, — сказал он бригадиру.

— Почему плохо? Видишь, сколько сделали. Ничего, завтра с утра доделаем.

— Как же завтра, — сказал Мурзаев, — когда нам поручено было поставить трубу сегодня.

— Так что же ты будешь делать, когда не успели?

— Что? Доделать надо, — сказал Мурзаев.

— Вдвоем с тобой, что ли?

— А что же, разве не сможем?

Бригадир воспрянул духом.

Утром приемщик работ записал в график: бригада Кулькова выполнила задание. Трубы холодного дутья установлены.

И еще вспоминается один случай. 25 декабря 1932 года пронесся ураган. Он налетел с такой силой, что на ногах устоять было невозможно. Вихри шквала рвали и уносили железо с крыш, где-то развалило бетонитовую стену, на складе заготовок проката повалило до десятка шеститонных колонн, установленных вместе с подкрановыми балками и подстропильными фермами. Сорокаградусный мороз дополнял это бедствие. Все, кто оставался наверху, на улице, спешил укрыться в первом попавшемся помещении.

Когда начался ураган, Гриша Мурзаев, вместе с мастером Остапенко возвращался после работы в барак. У полотна железнодорожной насыпи они вдруг остановились. Мимо них вихрем пронесло лист железа. Это сразу напомнило о площадке.

— А 143-я колонна? Она ведь только что сегодня была установлена бригадой на болтах, но не закреплена в расчалку. Никто ведь не ожидал такой бури, — сказал мастер.

И Гриша вместе с мастером тотчас же вернулся на площадку. Ничего нельзя было разобрать в вихре снега. Час борьбы с ураганом для Гриши и Остапенко прошли незаметно. Они сделали свое дело.

Так закалялись люди на строительной, площадке Магнитки, так приумножалась слава магнитогорского комсомола, вложившего свой доблестный, героический труд в создание гиганта металлургии.

Никогда не изгладится в памяти день пуска первой доменной печи.

Это было 31 января 1932 года. На дворе тогда стояла студеная погода. Мороз доходил до 40 градусов. Американские консультанты из фирмы «Мак-Ки» считали безумием задувать домну в такую погоду. Мистер Хейвен — представитель этой фирмы — возражал, писал меморандумы, снимал с себя ответственность.

— Мы все-таки дадим чугун в тот день, в какой обещали партии, — говорили магнитогорцы.

На пуск доменной печи собралось много людей. Здесь были руководители строительства и завода, рабочие, инженеры, служащие, дети.

…Дутье мощными накаленными струями вырвалось через фурмы в домну.

Люди слушали звон дутья, заглядывали в окошечки фурм, посматривали на пирометр. У горна стояла смена мастера Уса. Она была занята приготовлением литейного двора. Разводились костры для сушки стоков.

К семи часам выдали третий шлак.

Кто-то сказал:

— Домна сейчас даст чугун.

И люди приготовились встретить свой праздник.

Комсомольцу Георгию Герасимовичу выпала большая честь. Он был поставлен в смене старшим горновым. Рядом был и начальник строительства. Встретить чугун — дело особой чести. И горновые сознавали: их сегодняшняя ударная работа знаменует собой переход Магнитостроя в металлургический завод, в действующее предприятие.

…9 часов 30 минут вечера. В летку вырвался язык пламени, сухо лизнул трубы водоохладительной системы. Люди слегка отпрянули от горна. И вот властно хлынул ослепительный белесой струей чугун и быстро поплыл по желобам!

Вот уже его струя падает в ковш…

Заполнены два громадных 80-тонных ковша.

Люди, застывшие в первый момент, кинулись к начальнику строительства поздравлять его с великой победой. А он с улыбкой на энергичном лице сам поздравлял всех, жал руки рабочим, инженерам, всем тем, кому эта победа несет радость и воодушевление для дальнейших таких же громких и ярких побед.

Из первой плавки были отлиты памятные барельефы и детали для механизмов временной электростанции. В 12 часов 2 февраля 1932 года домна дала вторую плавку.

Так пошел магнитогорский чугун. Четверть века прошло с того времени… Как неузнаваем стал комбинат, как непохожи теперь методы труда и технология производства на те, какие были в первые дни пуска и освоения Магнитогорского комбината!

….Мы зашли в газовую будку седьмой комсомольско-молодежной домны № 7. За небольшим круглым столом сидел мастер Константин Хабаров. Его многие знают в Магнитке.

Мальчиком приехал он в Магнитогорск. Видел, как оживала безлюдная степь, разбуженная советскими людьми, запомнил первые котлованы. Здесь он ходил в школу, потом поступил в ремесленное училище и, закончив его, пришел в доменный цех. Но и сейчас он не прекращает учебу. После трудового дня Хабарова можно встретить в аудиториях Горно-металлургического института. Он — студент вечернего отделения.

Вместе с Хабаровым на печи работают опытные мастера Леонид Рябцев, которому присвоено звание лучшего мастера Советского Союза, Иван Колдузов — лучший горновой Советского Союза, горновой Дмитрий Карпета, которого избрали депутатом Челябинского областного Совета депутатов трудящихся.

Слава о седьмой комсомольско-молодежной домне разнеслась далеко за пределы Магнитогорска. Ее люди удостоены грамот ЦК ВЛКСМ и занесены в Книгу Почета за высокие производственные технико-экономические показатели.

У молодых доменщиков вошло уже в традицию перевыполнять план. За год они дали сверх задания 20 тысяч тонн чугуна высокого качества и сберегли государству 2,5 миллиона рублей. Металл их печи, как и металл других доменных печей Магнитки, самый дешевый в нашей стране.

Дружный, спаянный коллектив неустанно совершенствует производство. Трудовую деятельность молодых доменщиков можно охарактеризовать одним словом — творчество. Творчество всегда, везде и во всем, творчество, которое не дает застывать на достигнутом, а непрерывно широким, размашистым шагом заставляет идти вперед, двигаться навстречу мечте, превращать ее в явь. От мастера до рядового рабочего здесь все проявляют заботу о внедрении передовых методов труда, используют достижения науки, техники, ценный опыт мировой практики доменного производства.

Коллектив доменной печи имени Шестой Пятилетки широко известен не только трудящимся Южного Урала, но и всей стране. Производственный опыт молодых доменщиков был предметом обсуждения на Всесоюзном совещании молодых доменщиков, состоявшемся в Магнитогорске. ЦК ВЛКСМ одобрил почин комсомольско-молодежной доменной печи, начавшей Всесоюзное соревнование молодых доменщиков Советского Союза. Соревнование это продолжается и сейчас, и магнитогорцы идут впереди. Они совершенствуют технику и технологию, с каждым днем выдают все больше и больше металла.

Когда-то в первые годы работы доменного цеха приезжал в Магнитку Серго Орджоникидзе. Он говорил доменщикам:

Сбылись мечты. Магнитогорцы далеко уже обогнали Америку. Доменщики Магнитки добились лучшего в мире коэффициента — 0,629, а на седьмой печи комсомольцы добились еще лучшего результата — 0,627. Теперь доменные печи Магнитогорского комбината дают за сутки намного больше чугуна, чем американская печь такого же объема.

На Магнитогорском комбинате широкое применение получили новейшие методы управления доменными печами. Здесь почти завершен полностью автоматический цикл управления производством.

Далеко вперед шагнула Магнитка! Магнитогорский комбинат выплавляет сейчас в год чугуна и стали и производит проката больше, чем вся царская Россия.

…Ровно работают гигантские доменные печи Магнитки. Скип за скипом идут вверх к колошникам: руда, кокс, агломерат. То под одной, то под другой домной вспыхивает багровое пламя, и мощной струей льется чугун в огромные ковши. По ночам отблески этого пламени отражаются облаками.

С удовольствием смотрят на огненные сполохи бывшие строители Магнитки. Многие из них связали свою судьбу с комбинатом. Бывший ростовский экскаваторщик Кузьма Полухин, приехавший с первой партией комсомольцев на стройку, стал председателем городского Совета депутатов трудящихся; бывший горновой Григорий Герасимов — помощником начальника доменного цеха; газовщик Николай Савичев — мастер доменного цеха. Иван Лычак, которому выпала большая честь дать дутье в доменную печь № 1 в час ее пуска, сейчас лучший рационализатор, новатор производства, мастер газового хозяйства доменного цеха; бывший землекоп бригады Галиулина Мухамед Зинуров — лучший сталевар Советского Союза; Иван Коковихин, приехавший в Магнитку без профессии, стал заместителем главного инженера треста «Магнитострой» и руководителем жилищного строительства правобережной части города.

Никогда не смолкнет слава о героических подвигах комсомольцев и молодежи Урала, вложивших свой доблестный труд в строительство и освоение гиганта металлургии — гордости нашей страны.

Сергей Черепанов ПОРАЖЕНИЕ МИСТЕРА ФИНИ (Из старой тетради)

— Русские пишут в газетах, что обгонят Америку, — усмехнулся мистер Фини; прикурив сигару, добавил: — Но вы посмотрите, Эвальд, на эти домишки…

Он показал на окно, за которым виднелись потемневшие от времени хмурые, словно уставшие от жизни, деревянные дома.

— Вы забываете, дорогой Фини, что это — русские, — ответил Эвальд.

— То есть?..

— Я хочу сказать только то, что известно всем. Они не бросают слов на ветер.

Улыбка сбежала с губ Фини.

— Кажется, вы заражаетесь идеями коммунистов?

Эвальд отрицательно покачал головой:

— Нет. Но, видите ли, я прожил здесь уже почти год. И я наблюдаю…

Фини начал ходить по комнате. Он был высок, хороша сложен; лицо свежее, без морщин; темные волосы чуть тронуты сединой. Твердые серые глаза и широкий подбородок обнаруживали упрямый характер.

Усмешка Фини по адресу русских была понятна. Прошло не более месяца, как он приехал в Челябинск из Соединенных Штатов Америки. Россия была для него еще неведомой страной. Он знал о ней не более, чем любой американец, ежедневно «просвещаемый» желтой прессой.

Начинался 1933 год. Строительство и монтаж тракторного завода были в полном разгаре. Фирма, которую представлял Фини, обязалась доставить и пустить оборудование кузнечного цеха. Когда заключался договор, фирма хотела условиться, что весь монтаж будет полностью проведен ее рабочими. Но представители завода отказались: им требуется лишь один консультант. Фини, назначенный фирмой на эту должность, не хотел ехать. Отказ мотивировался просто: он не может руководить там, где рабочие не имеют опыта. Однако представители завода предложили хорошие условия, и Фини согласился, рассудив, что, в конце концов, не его дело, если монтаж затянется…

— Ну, и что вы увидели? — не без ехидства спросил он своего собеседника.

— Я увидел то, что вам предстоит еще увидеть…

— Это сказано ядовито, но довольно уклончиво.

— Вы требуете более ясного ответа? Пожалуйста. Я увидел людей, обладающих неиссякаемой силой, — лицо Эвальда стало серьезным. — То, что они говорят и пишут, неоспоримо.

Фини фыркнул.

— Такого легкомысленного вывода я от вас не ожидал, коллега. Вы, наблюдая русских, не учли очень важного обстоятельства. У них нет специалистов. Это невежественные люди. Они построят громадный завод, но что они будут делать, когда мы, американцы, уедем?

— Не торопитесь с выводом. Вы видели Россию пока из окна вагона. Русские поймут и изучат наши машины прежде, чем мы отсюда выберемся.

— Фантазия!

— Они, если захотят, управятся и без вашей помощи.

Фини громко расхохотался.

— Коллега, вам надо стать юмористом.

Эвальд досадливо потер рукой свою лысую голову и добродушно заметил:

— Смейтесь, смейтесь… Я посмеюсь над вами потом.

Разгоревшийся спор был прерван телефонным звонком. Фини досадливо покривился и положил сигару.

Звонил переводчик Каминский. Извинившись за беспокойство, он передал, что начальник кузнечного цеха просит господина консультанта прибыть на завод. Выслушав просьбу, Фини решительно отрезал:

— У меня есть регламент работы. Мой послеобеденный отдых еще не окончен. Это вам следует знать.

Бросил трубку. Через минуту телефон зазвонил снова. Переводчик повторил просьбу, добавив, что начальник решается просить мистера отступить от правила, так как имеет к нему неотложное дело.

На этот раз консультант раздраженно ответил:

— Хорошо, я приеду. Но передайте мистеру Лещенко, что я делаю это не по служебной обязанности.

Через полчаса оба иностранных специалиста ехали на строительство завода. Дорога была широкая, мощеная, но не покрытая асфальтом. Машина подскакивала на булыжниках. Фини хмурился и молчал. Эвальд, вызвавшийся сопровождать коллегу, закутался в теплую шубу и дремал.

По сторонам дороги началась степь. Снежная поземка стлалась по белому полю. Небо было прозрачное, холодное. Солнце стояло низко над горизонтом. По шоссе, с завода и на завод, шли люди. Лица их багровели от острых порывов ветра. Одни шли, прихватив носы рукавицами, другие то и дело поворачивались к ветру спиной.

Километра через два от окраины города поднимался поселок строителей. Каменные четырехэтажные дома, расположенные на переднем плане, стояли неоштукатуренные, из окон их торчали железные трубы печей-времянок, выбрасывающие в морозный воздух густой, темный дым. Дальше, в степи, кладка жилых домов только начиналась. Еще дальше раскинулись корпуса завода. После тихого города с его провинциальными домиками и сугробами снега действительно открывался новый мир, предвестник великих свершений.

Возле заводоуправления машина остановилась. Эвальд высунул голову из мехового воротника и, кивнув в сторону завода, многозначительно сказал:

— Дорогой Фини, этот красавец сделал бы честь любому американскому городу. Они создали его за три года. И с этим надо считаться…

В кабинете начальника кузнечного цеха Сергея Михайловича Лещенко шло совещание. Собрался весь цеховой коллектив. Здесь, тесно расположившись на скамьях, сидели монтажники из трестов «Котлотурбина», «Бензоскладстрой», «Госсантехстрой», сварщики, каменщики, мастера и инженеры.

Совещание шло, как видно, уже давно и без перерыва, потому что в кабинете было жарко, накурено.

Оба американца, не глядя по сторонам, прошли к столу и, усевшись на освобожденные им места, окаменели. Было ли это подлинное равнодушие или только игра в безразличие, трудно судить. Во всяком случае, на лицах господ консультантов нельзя было прочесть ни одобрения, ни сочувствия, ни тени волнения.

В кабинете сразу повеяло холодком.

Лещенко, перед этим державший речь, вежливо поклонился прибывшим.

— Уважаемый господин консультант. У нас очень серьезный вопрос. Правительство поручило нам сократить срок пуска отделения легких молотов и с 25 февраля начать изготовление звеньев гусениц трактора.

Каминский перевел.

Брови мистера Фини высоко поднялись.

— О! — произнес он. — Так не может быть.

По рядам участников совещания пронесся легкий шумок. Лещенко нахмурился.

— Это должно быть. Приближается весна. Звенья нужны стране как запасные части к тракторам, которые будут работать на полях наших колхозов.

Фини пожал плечами.

— Но, — сказал он с нескрываемым удивлением, — ведь до срока, о котором вы говорите, осталось всего восемь дней!

— Мы всё учитываем, — подчеркнуто ответил начальник цеха, — и знаем — задача не легка.

Господин консультант кивнул головой. Да, ему об этом тоже хорошо известно. Он уже не раз бывал на месте монтажных работ. Вся площадка загромождена оборудованием, кругом горы земли, канавы, траншеи, в беспорядке сваленные трубы. Все надо убрать, поставить на место, вдохнуть жизнь в сложную систему парового и нефтяного хозяйства, в молоты и нагревательные печи.

— На все это требуется, по крайней мере, три-четыре недели, — решительно заявил он. — Я знаю это из опыта.

— Да, но подобный срок исключается, — ответил Лещенко. — Мы здесь с товарищами уже все обсудили и думаем, что задание правительства выполним.

Сделав короткую паузу и как бы стараясь смягчить решительный тон своей речи, он вежливо спросил:

— Согласны ли вы нам помочь, господин консультант?

Вопрос был поставлен прямо и так неожиданно, что мистеру Фини ничего не оставалось, как так же прямо и откровенно ответить. И он ответил:

— Это решение нереально. Мы, американцы, деловые люди. Поэтому, как представитель фирмы, я не могу принимать участие в каких-либо планах, выходящих за деловые рамки.

Эвальд, до сих пор молчавший, одобрительно кашлянул. Он знает русских как упорных людей, но факты — упрямая вещь. Невозможное есть невозможное, чудес не бывает.

Лещенко прошелся возле стола.

— Мы не хотим вас обременять, господин консультант. Но, поскольку оборудование закуплено у вашей фирмы, нам хотелось бы послушать ваш совет по некоторым техническим деталям плана монтажа.

— О-о! — протянул Фини. — Я пока не имею ничего, что мог бы вам предложить. Я желаю подумать…

Лещенко развел руками.

— Ну что ж, думайте.

Наступило молчание. За окном небо стало темнее, словно сгустилось. Далеко на стеклянной крыше блеснул и погас последний солнечный луч, Кончился короткий февральский день. Ветер закрутил хрупкий снег, мелкие льдинки начали биться в окно.

Сидевший у самых дверей широкоплечий и суровый на вид бригадир слесарей Кузнецов встал и, обращаясь к начальнику цеха, спросил:

— Этот господин американец что-нибудь по-нашему, по-русски, понимает?

На Кузнецова со всех сторон обратились удивленные взгляды.

— Нет, не понимает.

— Тогда вот что я скажу. Все равно, сколько ему ни толкуй, он нас никак не поймет. У него свой характер, а у нас свой.

Кто-то удовлетворенно крякнул. Лещенко отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Мистер Фини тронул переводчика Каминского за плечо и спросил о причине веселья. Переводчик смутился и что-то неуверенно, пробормотал.

Лещенко рассказал о плане монтажных работ. Отдельные участки монтажа предлагалось объединить в один общий фронт. На всех узлах, начиная от паросиловой и кончая молотами, ставились монтажные группы. Работы должны проводиться одновременно.

Фини слушал и приглядывался. Поднимались и говорили разные люди. Одни одобряли предложенный план, другие спорили. Одни горячились, другие выбирали слова, произносили их медленно, раздельно, веско. Это чувствовалось даже без переводчика.

Каминский шепотом называл фамилии и профессию выступавших. Вот совсем молодой, с едва пробивающимися усиками, монтажник Алексей Воробьев. Каждое доказательство он отсчитывает, загибая пальцы на руке: первое, второе, третье… Громадного роста, неуклюжий, как медведь, каменщик Васюкин явно не умел говорить. Он потоптался на месте, не зная куда спрятать руки, и, наконец, сказал коротко:

— Понятно, так и сделаем.

Слесарь-трубопроводчик Зайцев, сухощавый, весь, кажется, собранный из сухожилий, решительно заявил, что он не пойдет домой, пока не исполнит задания.

Фини с сомнением покачал головой.

Следующим выступал цеховой парторг Савин. В кабинете стало тише, все слушали внимательно. Переводчик сказал, что монтажники любят и уважают парторга, что парторг квалифицированный рабочий.

Савин говорил о вопросах, которые были мало понятны мистеру Фини. Речь шла о соревновании. Понятие «соревнование» всегда укладывалось в голове американца, как конкуренция, стремление побить своего противника и за его счет получить себе наибольшие материальные выгоды. Но соревнование, к которому призывал Савин, имело совершенно иной смысл. Оратор называл соревнование великой силой, делом чести и доблести. Каминский добросовестно переводил каждое его слово. Консультант, вначале внимательно слушавший, все больше и больше начинал хмуриться. Речь Савина ему не нравилась.

Последним снова выступил Лещенко. Сказал, словно приказ прочитал:

— Говорить, товарищи, хватит. Теперь к делу. Сегодня, 17 февраля, директор завода издал приказ о начале монтажа в отделении легких молотов. 23 февраля мы должны дать первые поковки звеньев, а к началу весенних полевых работ — 96 тысяч звеньев. Приказ у меня. Пленум партийного комитета завода одобрил установленные сроки. Наша задача — исполнить. Сегодня же в ночь начнем. Всем задание понятно?..

— Понятно!

— Тогда вот что. Все вы знаете свои участки. А для общего руководства, в помощь себе, назначаю инженера Любовь Ивановну Соколову. Она комсомолка, человек способный и энергичный. Слушать ее прошу беспрекословно. Тоже понятно?

— А чего тут? Все ясно. Девка она наша, небось, не подведет, — сказал бригадир слесарей Кузнецов и, поднявшись с места, спросил: — Все?..

— Все.

Кузнецов расправил плечи, двинулся к выходу.

Со скамейки встала молодая девушка в черной ватной телогрейке, голубоглазая, с припухшим ртом и вздернутым носиком, тронула Кузнецова за рукав.

— Подожди. Сейчас распределим задания на ночную смену.

Взглянув на нее, Фини понял: это и есть инженер Соколова. Про себя усмехнулся: мало того, что эти русские начальники задумали такое нереальное дело, они и поручили его птенцу.

Эвальд сидел с закрытыми глазами. Фини потрогал его, кивнул головой по направлению к дверям.

— Вы уходите? — спросил Лещенко.

— Да! — ответил консультант.

— Ну, что же, гладкой дороги.

В тоне его Фини не услышал, а скорее почувствовал плохо скрытое недружелюбие. Обернувшись к Каминскому, спросил:

— Что это значит?

Переводчик посмотрел ему прямо в глаза, не торопясь ответил:

— У нас принято говорить такие слова тем, кто уходит.

— А-а. Ну, прекрасно.

И, поклонившись Лещенко, на прощание бросил:

— Сэнк-ю… Сэнк-ю.

На следующий день, в десять часов утра, Фини подъехал к заводоуправлению.

Сквозь морозный молочно-серый туман очертания завода проступали расплывчато. Снег хрустел под ногами. В открытые настежь ворота въезжали подводы. Лошади всхрапывали! Скрипели полозья.

Фини, подняв воротник мехового пальто, пошел к проходной.

У входа стояла толпа закутанных в шали женщин, с корзинками и узелками. Дежурный вахтер, широко расставив нови, загораживал вход, а они кричали и толкали его в грудь…

— Пусти, тебе говорят…

— Пропусти по добру, а то самого вытолкаем!

— Гражданки, сказано вам, без пропуска нельзя. Не положено, — резонно и спокойно пытался оправдать свои действия вахтер, но женщины не слушали его, волновались и продолжали напирать. Наконец одна полная женщина растолкала толпу и закричала: «А ну-ка, бабы, дайте мне!» Она сгребла вахтера в охапку и притиснула его к стене. Женщины ринулись в освободившийся вход, чуть не сбив Фини с ног.

Озадаченный вахтер покачал головой, потом сплюнул и развел руками.

Фини, с интересом наблюдавший всю эту сцену, прищурил глаза и не без иронии спросил следовавшего за ним Каминского:

— Это что? У вас так часто бывает?

Как выяснилось из рассказа вахтера, мужья этих женщин, работавшие на монтаже кузнечного цеха, ночью домой не пришли, а остались на заводе. Встревоженные жены явились сюда сами, прихватив узелки с едой.

Фини удивленно изогнул брови и молча прошел в завод.

Перед входом в кузнечный цех бригада такелажников тянула на катках станину парового молота. Тяжелая, неуклюжая металлическая улита ползла медленно и нехотя. Люди напирали на нее плечами и ломами, пели протяжно и дружно:

— И-и р-р-раз, еще бе-ерем!..

— И-и р-р-раз, еще бе-ерем!..

Консультант прошел мимо, поднялся на второй этаж, в кабинет начальника цеха. Лещенко на месте не было. В кабинете, где еще вчера стоял скромный дубовый стол и простые деревянные скамьи, теперь были расставлены железные койки, заправленные простынями и байковыми одеялами. На одной из них спал какой-то монтажник. Раздавался его храп и неясное бормотание.

Фини брезгливо поморщился, закрыл дверь.

Было очевидно, что монтажники приступили к выполнению обязательств. Этот рабочий, спящий в кабинете начальника цеха, конечно, из числа тех, кто работал всю ночь. Фини подумал об этом вскользь. Мысль, не задерживаясь, последовала дальше. Сам того не сознавая, заинтересовался, много ли сделано за прошедшую ночь. Можно ли верить в успех их дела, или прав он, их консультант?

Медленно спустился в цех, останавливаясь на каждой ступени лестницы. Пристально вглядывался в самый дальний конец пролета, где шли основные работы по монтажу паропроводов.

Монтажная площадка кишела, как муравейник. Десятки людей трудились возле оборудования. Ярко вспыхивал и гас синий огонь электросварки. Шум, грохот, звон и визг металла, заглушали звуки человеческого голоса.

Со вчерашнего дня площадка изменилась. Вчера в цехе было просторнее. Сейчас станины молотов, обрезных прессов и многие другие механизмы, малые и большие, в ящиках и без ящиков, стояли на бетонном полу цеха, загораживая проходы. Как видно, все это оборудование монтажники втянули в цех за минувшую ночь.

Сходя с лестницы и направляясь к монтажникам, консультант выругался про себя:

— Черт возьми, как можно в этом хаосе разобраться и говорить о сокращении срока монтажа!

Обогнув штабель труб, Фини чуть не налетел на бригадира слесарей Кузнецова и молодую девушку в ватнике, оказавшуюся прорабом Любовью Ивановной Соколовой. Рядом с огромным Кузнецовым девушка казалась совсем маленькой и хрупкой. Они сидели на дубовых брусьях, предназначенных на подушки к шаботам, и ели крутые яйца с хлебом. Яичная скорлупка сыпалась к ним на колени.

Оба молчали. Перед ними, как мать, охраняющая детей, расставив обутые в валенки ноги и упершись руками в бока, стояла та самая женщина, которая оттеснила вахтера в проходной. На лице ее было такое выражение, будто она хотела сказать: «А ну-ка, попробуйте меня ослушаться!»

Увидев консультанта, Любовь Ивановна поперхнулась и густо покраснела. Кузнецов встал, смахнул с усов крошки и посторонился.

— Хау ду ю ду! — приветствовал их Фини.

Подошедший следом за ним Каминский тихо шепнул с укоризной: «Не могли уж другого места выбрать…»

— Здравствуйте, — ответила Соколова и, чтобы замять смущение, добавила:

— Простите, господин консультант, но мы со вчерашнего вечера не ели, а вот тут жена Кузнецова принесла нам завтрак.

Фини кивнул. Потом показал глазами на расставленное по цеху оборудование, прищурился и сказал:

— Что вы скажете о такой, извините, культуре монтажа?

Девушка смутилась.

— Видите ли, господин консультант, мы вынуждены это временно сделать.

— Хм!

— И это только сегодня. Ночью мы во всем разберемся и завтра вы ничего этого не увидите.

— Хм!

Кузнецов сердито посмотрел на консультанта и спросил переводчика:

— Чего он хмыкает?

Каминский подмигнул, но ничего не ответил. Кузнецов поднялся и ушел, показав всем своим видом, что зря тут время тратить не стоит.

Любовь Ивановна вздохнула, глаза ее стали спокойными и глубокими. Сказала сухо и официально:

— О состоянии работ я вам сейчас доложу.

На лице Фини отразилось сомнение. Но доклад Соколовой, сверх ожидания, оказался интересным. Водя рукой по синей поверхности чертежа, она подробно говорила о проделанной работе. Слушая ее, консультант вынужден был признать, что девушка совсем не глупа и что способ ведения монтажа общим фронтом, пожалуй, заслуживает внимания. Ночная смена сделала больше, чем можно было ожидать.

— Теперь, я думаю, все подготовительные работы сделаны, — не поднимая от чертежа глаз, сказала Соколова. — Сегодня ночью мы потянем паропроводы по туннелю, а двадцать первого числа пустим пар. В тот же день мы намерены пустить нефть и дать воду. Монтаж молотов и печей не задержится.

Эта самоуверенность вдруг привела мистера Фини в раздражение.

— А я не могу разрешить монтаж. В этом хаосе нельзя заниматься серьезным делом. Вы очень наивны, девушка…

Соколова выпрямилась, сказала резко:

— Мои личные качества, мистер Фини, здесь ни при чем. Монтаж, однако, мы начнем, как решили.

— Повторяю, я не дам разрешения. Без моего указания вы не приступите. И кроме того, за монтажом молотов я буду следить сам.

Соколова усмехнулась.

— Ну что же, приезжайте ночью, мы будем вам очень рады.

Это был явный вызов. Кровь бросилась в лицо Фини. Рука, сунутая в карман, сжалась в кулак.

— Слушайте, мисс прораб или как вас тут называют. Мне нет дела до ваших планов и ваших намерений. Если вы качнете монтаж сами, моя компания снимет с себя всякую ответственность.

— Тем хуже… для вас, — ответила Соколова и свернула чертеж.

Разговор оборвался. Фини круто отвернулся от Соколовой и прошел в глубь цеха. Спустился в туннель. Шагал раздраженно, печатал шаги, как солдат на параде. Мысленно выругал себя за то, что удостоил эту девчонку своим вниманием и проявил слабость, выказав интерес к результатам проделанной за ночь работы. Можно было не слушать доклада, а самому убедиться во всем собственными глазами.

С досады он решил было тотчас же пойти к директору завода или к начальнику цеха и заявить протест. Однако пока шел по цеху, в голову пришло другое решение.

В конце концов, русские платят хорошие деньги, и не его дело, если они отступают от его требований. Впрочем, заявить начальнику цеха хотя бы устный протест следует. В случае провала затеи с сокращением сроков монтажа, а также если возникнут переделки, компания не должна быть в проигрыше.

Лещенко нигде не было. Перед самым спуском в туннель встретилась снова жена Кузнецова, а с нею женщины, осаждавшие утром проходную. Они были уже без узелков. Под командой жены бригадира женщины тянули к туннелю восьмиметровую стальную трубу. «И-и р-раз, еще берем!» — вскрикивала жена Кузнецова. Но дружного рывка у них не получалось, женщины ругались и смеялись, а потом снова вскидывали на плечи веревочные лямки и тянули: «И-и р-раз, еще берем!». — «А ну, бабоньки, и-и р-раз, еще берем!».

Не оборачиваясь, Фини спросил переводчика:

— Кто заставил этих женщин работать? Ведь это домашние хозяйки.

Каминский отошел к женщинам, поговорил с ними и, улыбаясь, ответил:

— Мужья попросили, вот они и трудятся. Дело, как видите, чисто домашнее.

Не найдя начальника цеха, Фини прошел, в отведенный ему кабинет и занялся технической документацией. Интересно было проверить правильность расчета сроков монтажа оборудования. Стаж и опыт это одно, а расчет — вещь неоспоримая. Проделывать огромную работу за семь-восемь дней, как решили эти хозяева завода, ему, инженеру, за многие годы службы в компании еще не приходилось. Но что могут показать расчеты?

Консультант честно и добросовестно перебрал и пересчитал все, что касалось пуска молотов в действие. Честь инженера требует точности. А здесь, в чужой и непонятной стране, он, тем более, не может допустить даже малейшей ошибки.

Да, расчеты оказались за него. У Фини не осталось сомнения. Что бы там русские ни говорили и что бы ни делали, раньше чем в три недели монтаж не закончить… Что же касается их способа вести монтаж общим фронтом, то это очень рискованно. Ново, интересно, но очень рискованно.

Перед концом смены Фини снова спустился в цех и, не подходя к рабочим местам монтажников, направился к выходу: пора было возвращаться в гостиницу.

На улице по-прежнему клубился серый туман. Из открытых ворот соседнего с кузницей механосборочного цеха двигался густой поток монтажников и строителей. Люди шли, как ни странно, не к проходной, а к кузнечному цеху. Фини обратил внимание на то, что у стены кузницы лежат груды лопат, кирок, кувалд. Люди вооружались этим инструментом и скрывались в воротах кузнечного цеха.

И только сейчас встретился Лещенко. Вместе с секретарем партбюро Савиным и прорабом Соколовой он что-то кричал проходившим людям. Его кожаное пальто было распахнуто, шапка сбита на затылок, один конец шарфа бился на плече от ветра.

— Мистер Лещенко, — сказал Фини, тронув его за рукав.

Лещенко повернулся.

— Что вам?

Фини начал оживленно говорить. Подошедший сзади Каминский, сокращая раздраженную речь консультанта, перевел:

— Мистер говорит, что он категорически возражает против начала монтажа сегодня в ночь, так как еще ничего не готово и так как ночью присутствовать при монтаже он не может. Кроме того, он заявляет, что сотрудничать с Любовью Ивановной Соколовой не может.

Лещенко нетерпеливо бросил:

— А-а. Ну вот что, товарищ Каминский. Передайте: у меня сейчас нет времени обсуждать эти проблемы. Вы видите сами, сколько людей явилось к нам на подмогу. К ночи надо убрать из цеха все лишнее. А монтаж молотов и системы питания мы все же начнем.

Длинны и морозны уральские ночи в феврале. Потрескивают бревна от холода, свистит ветер. Серебристая мгла струится в свете электрических фонарей.

Ночь становится еще длиннее, если ты не спал уже двое суток и, не разгибая спины, не расправляя плеч, работал. Время течет медленно, как падают капли воды из неисправного крана: кап… кап… кап… Собственное тело становится тяжелым и малоподвижным, словно втиснутое в металлическую оболочку. Веки слипаются, перед отуманенным взором предметы становятся расплывчатыми, медленно уплывающими куда-то вдаль. Руки слабеют, слесарный молоток или ключ падает на землю, и голова медленно свешивается на грудь…

Но вдруг уставший от напряжения и бессонных ночей мозг, как молния, прорезает жгучая мысль, что спать нельзя, что на тебя надеются и ты не можешь запятнать свою честь перед товарищами. Тяжелая, сковывающая тело металлическая оболочка исчезает, становится сразу легче, руки снова уверенно берут инструмент, и снова ты стоишь на своем бессменном посту. Сколько еще надо трудиться, сколько осталось протянуть паропроводов и нефтепроводов — ты не задумываешься.

Кругом работают твои товарищи, им так же нелегко, как и тебе, но никто не бросит инструмент, не уйдет из цеха.

Проходит час или два (никто в эту ночь время не считает). И вот опять тело начинает наполняться тяжестью, время снова течет медленно и нудно, как падает вода из крана: кап… кап… кап… Когда-то еще придет рассвет? Но даже если и наступит утро и заводская сирена известит об окончании смены, и хотя дома тебя будет ожидать теплая постель, ты все-таки не уйдешь из цеха. Может быть, коли уж совсем окажется невмоготу, ты найдешь где-нибудь тут же, в цехе, теплый уголок или уйдешь в кабинет начальника цеха, где стоят приготовленные кровати, и там забудешься ненадолго. А потом снова за дело…

Пройдут годы, все здесь станет обычным и будничным, как во всяком налаженном производстве. И никто, возможно, не будет знать, сколько бессонных часов провел ты, чтобы вдохнуть жизнь в это вот неподвижное, разобранное сейчас оборудование. Но люди, которые будут потом, здесь трудиться, вспоминая историю монтажа, снимут шапки и по русскому обычаю отдадут тебе низкий поклон, безымянный монтажник, за твой бескорыстный героизм. Да и тебе, когда ты будешь проходить мимо цеха, будет радостно вспомнить, как тяжелы и длинны бывают суровые уральские ночи в феврале…

Глубокая темная ночь, словно огромный колпак, накрыла ярко освещенный кузнечный цех. Потоки серебристой мглы сыпались в сиянии электрических огней. Никто в цехе не спал. Вторые сутки работал бригадир Кузнецов и не только работал, но и ободрял товарищей: «А ну, орлы-монтажники, подтянись….» Не спали монтажники из бригад Носова, Жукова, Царева, Звычайных, Левицкого, Зайцева, Маренина, Кудора, не спали инженеры-прорабы участков Бурдыгин, Орлов, Мартынов, Васильев, Засыпкина и еще много других людей.

Десятки строителей и монтажников механосборочного цеха, вышедшие вечером в кузницу на субботник, очистили все отделение легких молотов от гор земли и строительного хлама, расставили молоты и печи к местам установки. Монтажная площадка стала чистой и просторной, словно стены цеха раздвинулись.

Не спала вторую ночь и Любовь Ивановна Соколова. Ее маленькая фигурка мелькала по цеху то тут то там, и не один монтажник, тепло глядя ей вслед, вероятно, думал: «Откуда в этой девушке столько сил?».

Не уходил со своего поста секретарь партбюро Савин, считавший, что в минуту тяжелой усталости для человека доброе слово равняется хорошему глотку вина.

Не спали работники заводской газеты. Через каждый час в цехе появлялась листовка с десятком строк, набранных крупным шрифтом.

Погрузившись в чертежи и схемы, всю ночь работал начальник цеха Сергей Михайлович Лещенко.

Никто не смежил глаз.

Мистер Фини спокойно спал в теплом номере гостиницы.

Так прошло несколько дней и ночей.

Монтажные работы в отделении легких молотов не прекращались ни на минуту. Монтажники упорно продвигались к заветному рубежу.

За все эти дни Фини не потратил на работу ни одной лишней минуты. В 9 часов утра — на завод, в четыре часа дня — с завода. Своему труду, как товару, который он продавал, он знал точную меру и цену. Но была и другая причина. Убежденный в своих расчетах, он не желал отступать. И, наконец, как заноза, мешало воспоминание о неприятном разговоре с Соколовой. После того дня, бывая в цехе, он разговаривал с молодой девушкой только отрывисто и только с видом высокого достоинства и превосходства.

Но, как говорится, сам от себя не спрячешься. Так и Фини не суждено было сохранить в себе до конца равнодушие и спокойствие. Всякий человек, наделенный глазами и слухом, не может уйти в сторону от свершающихся событий. А тут события цеплялись одно за другое, накапливались, заставляли думать, сопоставлять и волноваться.

Первый удар нанес Эвальд. Он показал русских в ином свете. Действительно, нельзя было отрицать, что они очень энергичные люди. Огромный завод, построенный ими за три года, подтверждал это.

Второй удар был нанесен решением монтажников за семь дней выполнить работы, на которые требовалось времени в три раза больше. И опять это нашло подтверждение: на виду у него отделение легких молотов преображалось. Ежедневно утром, входя в цех, Фини удивленно поднимал брови. Работы продвигались темпами, которых нельзя было ожидать.

И, наконец, задетое самолюбие, ущемленное самомнение. Разве могло пройти незаметно то, что монтажники не настаивали на помощи консультанта, отвергли его мнение и сами взялись выполнять свое обязательство? Он вынужден был признать, что монтажники обходятся и без его помощи. Он бывал в цехе только днем, в первую смену. Все остальное время суток Соколова и другие инженеры, мастера и монтажники сами находили и решали трудные и новые для них задачи. Все это было бы легче, если бы в сделанных ими работах обнаружились ошибки и просчеты. Но ошибок не было. Выходило, что он как консультант и авторитет не так уж им дорог.

Все эти чувства, которые он старался подавлять и не показывать, особенно взволновали его 21 февраля, когда действительно пар, нефть и вода были пущены по смонтированным магистралям.

Как обычно, Фини приехал на завод ровно в девять часов утра.

У самого входа в цех стояла группа монтажников. Начальник цеха Лещенко что-то говорил и улыбался. Рабочие курили самокрутки и тоже улыбались.

Увидев Фини, Лещенко протянул ему руку и не без гордости сказал:

— Ну, дорогой господин консультант, можете поздравить нас с первым успехом. Монтаж магистралей закончен. Полюбуйтесь: пар есть, нефть есть, вода есть. Теперь только закончим монтаж молотов, подключимся — и, сами понимаете, звенья пойдут.

Все это было сказано с такой искренней радостью и добродушием, что Фини стало неловко.

В этот день, работая в цехе, он несколько раз ловил себя на мысли о прекращении контракта и возвращении в Америку. Но тут же пугала другая мысль: а что скажет в ответ фирма? Уехать в разгаре работ и потерять такого заказчика? Нет, никто его не одобрит.

Рабочее время тянулось мучительно медленно. Под конец от одолевавших беспокойных мыслей он так устал, что, возвратившись в гостиницу, впервые пообедал без всякого аппетита.

Эвальд, заметив его взволнованность, деликатно ушел в другую комнату.

День потускнел и погас. В темном ночном небе засветились редкие звезды. В номере стояла глухая, до боли в ушах, тишина.

Не включая света, Фини задумчиво сидел в глубоком кожаном кресле. Потом долго стоял у окна, заложив руки за спину, невидящим взором глядя на пустынную улицу.

Вернувшийся Эвальд, тихо ступая, подошел к коллеге, положил ему руку на плечо и от души сказал:

— Со мной было так же. Эти люди умеют опрокидывать установившиеся представления. Научитесь более спокойно переживать свое поражение, дорогой мистер Фини. Мы стоим сейчас с вами перед колыбелью огромной силы, которая родилась и расправляет плечи на просторах когда-то невежественной России…

К концу дня 22 февраля 1933 года в отделении легких молотов начались приготовления к пуску. Обстановка необычайно изменилась. Легкие молоты стояли молчаливые и величественные. По всей магистрали паропровода, поставленного на прогрев, мерно шипел пар. Струйки пара таяли в темно-фиолетовом сумраке. Монтажники из бригад Носова, Жукова и Звычайных тянули последние трубы, чтобы подключить острый пар от главной магистрали к молотам. Слесари-сантехники из бригад Маренина и Мамченко, закончившие подводку циркуляционной воды и отопление шаботов молотов, перешли на помощь паропроводчикам. Бригады слесарей Левицкого и Зайцева приступили к наполнению нефтепровода. В нагревательных печах производилось опробование форсунок: огонь то вспыхивал, то гас.

Теперь уже любому, даже неискушенному человеку было понятно, что не пройдет и суток, как все это сложное хозяйство — молоты, печи, обрезные прессы — начнет работать.

Фини стоял на лестнице, выходящей в цех из бытовых помещений. Целый день он не отходил от монтажников, а теперь, когда кончилась смена, а стало быть, и его рабочий день, можно было, как и прежде, позволить себе уехать в гостиницу, но он стоял и вглядывался в каждый уголок цеха, будто намереваясь надолго запомнить открывшуюся перед ним картину.

Да, как ни странно, ехать не хотелось. Казалось, сто́ит переступить порог дверей и уйдешь от чего-то большого, значительного, что потом может повиснуть грузом на совести. Представьте себе врача, который не пожелал бы присутствовать при рождении ребенка. А Фини был инженер, и здесь тоже происходило рождение, хотя и чужого, но нового инженерного творения.

Еще накануне там, у темного окна гостиницы, он понял, что негласный спор, затеянный им с русскими монтажниками, проигран. Монтажники, мастера и инженеры честно выполнили данное слово. Вот она, русская сила, которую он не знал и не понимал до сих пор. Теперь уже ясно, что будет он помогать или не будет, а молоты начнут давать звенья гусениц.

Осталась последняя ночь. На молоты уже назначены кузнецы, нагревальщики и другие рабочие. Вон возле молота номер шесть трудятся кузнецы Есин и Рауткин. Это они, может быть, уже завтра будут ковать звенья. Оба спокойны и очень внимательны к каждой мелочи: принимают оборудование прямо с монтажа. Фини на деле убедился, что на них можно положиться. В конце концов, они совсем не плохие парни.

Там же, у молота номер шесть, он заметил склонившихся над чем-то, вероятно, над чертежом, Соколову и Лещенко. Они не оборачивались в его сторону, но Фини чувствовал, что Лещенко и Соколова его видят. Конечно, они уверены, что он сейчас сядет в автомобиль и уедет, и им, возможно, это очень неприятно. Иначе и быть не может. Кем бы ни был человек, бросивший дело в самый трудный момент, он заслуживает презрения.

Консультант сошел с лестницы, решительно отворил дверь и, позвав шофера, велел ему уезжать. Потом вернулся в цех и пошел к молотам.

Лещенко стоял на том же месте. Он был высок и жилист, а за дни монтажа молотов стал как будто еще выше и жилистее. Под глазами у него, как и у Соколовой, лежали темные тени: бессонные ночи давали себя знать.

Увидев подошедшего Фини, он обернулся к нему и, с трудом подбирая английские слова, произнес:

— Вот вы кстати. У нас тут что-то форсунки капризничают.

Потом спохватился и добавил:

— Почему вы не уехали?..

Фини пожал плечами.

— Я думаю, сегодня мне ехать не надо.

Лещенко недоверчиво посмотрел ему прямо в глаза и вдруг вспыхнул, радостно схватил за руки и крепко пожал их. Этот жест оказался красноречивее всяких слов.

В третьем часу ночи в нагревательных печах начали полыхать белые огни. Пламя вырывалось из печей, облизывая острым языком чугунные заслонки.

Молоты, получившие пар, вливавший энергию в их стальные мускулы, вздыхали и урчали, как нетерпеливые молодцы, соскучившиеся по кувалде и наковальне.

Стоило взглянуть в этот час на Фини. Прежнего господина консультанта, сухого и равнодушного, строго соблюдавшего свой регламент, не было. Здесь, у молотов, стоял другой Фини. Лицо его и руки испачканы мазутом, галстук сброшен, ворот рубашки расстегнут. В зубах торчала недокуренная, потухшая сигара. Но вот что главное: он, как и монтажники, стоящие рядом с ним, улыбался. Как-то сама собой исчезла преграда, разделявшая его с этими людьми.

Впрочем, исчезла эта преграда совсем не случайно. До сих пор консультант стоял вверху, над трудом этих простых людей. Теперь же, спустившись к ним, он попал в общий поток их творчества, проникся их энергией.

Было бы ошибочно думать, что за какие-то короткие часы Фини полностью переродился. Конечно, нет. Процесс перерождения всегда очень длительный. Но бывают мгновения, когда человек под влиянием известных причин решается сделать небольшую уступку, а потом увлекается и идет дальше. Это и случилось с Фини.

Только один раз за всю ночь он отвлекся от работы.

Проверяя сеть паропроводов, Фини наткнулся в одном полутемном углу на спящую Любу Соколову.

Девушка лежала на тюке пакли, свернувшись клубочком. Бледные отсветы пламени, вырывающегося из ближайшей печи, отражались на ее лице. Глаза были плотно сомкнуты, правая рука неловко подсунута под голову.

Фини минуту постоял над ней, покачал головой, потом сходил за своим пальто и укрыл им маленькую фигурку побежденного усталостью прораба. Она не проснулась, а только высвободила руку и провела ею по волосам, словно отгоняя от себя сон.

…В седьмом часу начало светать. Вьюга на улице утихла, но по-прежнему было сумрачно и морозно.

Ночная смена закончилась. Но, как и в прошлые дни, монтажники, занятые в отделении легких молотов, только подняли головы и прислушались к пению сирены. Они были свободны, но никто из цеха не уходил.

Поднял голову, прислушался к сирене и Фини, стоявший у рычагов молота номер шесть…

Прошло еще два часа.

И вот наступил самый главный момент, ради которого семь суток подряд трудились и которого, как праздника, ждали десятки слесарей, монтажников, мастеров, инженеров. И этот момент, словно радостный звон колокола, прозвучал и для Фини.

Калильщик Комаренко выхватил клещами из охваченной пламенем нагревательной печи раскаленную болванку и рывком подкинул ее на наковальню молота. Кузнец Есин, молчаливый и торжественный, нажал ногой на педаль. Раздался резкий, крепкий удар. Брызги искр, как пригоршня звезд, рассыпались вокруг. Еще удар, такой же крепкий и резкий, потом два коротких, и к обрезному прессу полетело первое звено гусеницы.

В 12 часов 45 минут дня на заводе вышла очередная листовка-молния: «Есть звенья гусениц!».

В полдень, после 28 часов работы, Фини, грязный, усталый, но довольный, сел в автомобиль, ослепительно сверкающий черным лаком, и поехал в гостиницу. На кузове машины, словно в награду ему, были наклеены листовки, возвестившие победу советских тружеников.