Южный Урал, № 31

Однажды Взятка подошла к Магарычу

И, оглянувшись, говорит устало:

— Я посоветоваться, брат, с тобой хочу —

Мне от порядочных людей житья не стало.

Уж не припомню я такого дня,

Когда б не ополчались на меня.

Скажи, куда это годится?

— А ты, пожалуйста, не хнычь, —

Ответил ей хрипящий Магарыч, —

Мне тоже ведь не легче твоего, сестрица.

Нам следует с тобой к мамаше заглянуть,

Она не глупая — подскажет что-нибудь.

— Не сладко жить вам — вижу я давно, —

Им Волокита прошептала с жаром.

Она всплакнула даже, как заведено,

И слезы вытерла каким-то циркуляром.

Потом на жизнь свою немножко пороптала

И, нежный тон придав контральто своему,

Голубкой вдруг заворковала:

— Отец поможет вам. Пойдемте все к нему.

К солидному дельцу пришла семейка наша —

То был Бюрократизм (не втискаешь в строку!) —

Видавший много на своем веку

Трехподбородковый папаша.

Насупил брови он, чтоб сделать строгий вид,

Послушал чад своих и басом говорит:

— И на меня теперь гоненья на работе.

Мне с каждым днем трудней дышать,

Но все ж могу уверенно сказать:

Пока я жив, и вы не пропадете!

Баран — директор птичьего двора, —

Учтя, что было множество озер там,

Всем птицам повелел заняться водным спортом.

— Желаю вам, друзья, ни пуха ни пера!

Еще добавил он, и строг, и чуток:

— Мы подведем итоги через год.

Теперь не выманишь с воды гусей и уток,

Покуда не застынет лед.

Лишь курица одна стоит на берегу

И боязливо смотрит в воду.

— Никто, — твердит она, — из кур не плавал сроду,

И я, пожалуй, не смогу.

— А ты пособия прочти, — сказал ей гусь.

— И верно! Я сперва теорией займусь…

И вот, инструкции усвоив назубок,

В придачу одолев десятка два брошюр,

Вполне доступных пониманью кур,

Пеструшка пробует… скрести в воде песок.

Нахлынула волна, ей крылья заливая.

Бедняга выбралась на берег чуть живая

И побрела на солнышко к забору.

Баран ее увидел в эту пору.

— Самоотверженность, — воскликнул он, —

При выполнении поставленной задачи!

Баран пеструшкою был явно восхищен

И заместителем своим ее назначил.

Не расставаяся с портфеликом потертым,

Гусей и уток стала поучать она,

Как заниматься водным спортом.

На важной должности —

и курица сильна.

Сорока, злобу в сердце затая,

Решила проучить «зазнайку» соловья.

По кляузе ее лесной певец чуть свет

Был вызван в глухариный кабинет.

Свой вес, конечно, ценят глухари,

А в соловьях они совсем не видят проку.

Глухарь басит:

— А ну-ка, говори,

За что же обижаешь ты сороку?

Зачем ты по ночам поешь

И спать сороке не даешь?

Аж свистнул соловей:

— Сороке? Вот-те на!

Пою и буду петь — работа у меня такая.

Взглянула б на себя. Ведь без толку она

В лесу по целым дням трещит, не умолкая.

Задумался глухарь, на ветке когти сжав.

«Конечно, соловей по-своему-то прав.

В корзину б жалобу швырнуть, да вот беда:

Орел Орлович здесь бывает иногда.

Что, если скажет он: «У вас тут вечно склоки»?

Одернув свистуна, я рот зажму сороке».

И заявил глухарь:

— Послушай, соловей,

Ты зря не признаешь вины своей.

Для формы соловью поставили на вид —

Не строгое, а все же наказанье.

Почувствовала склочница свое влиянье

И нынче пуще прежнего трещит.

Голосу читательскому вторя,

Говорит и критик неспроста:

— Средь «Степей» и даже меж «Предгорий»

«Карабарчик» — это высота!

Роман прозаик сочинил —

Немалые труды.

Ведь он извел бутыль чернил

И три ведра воды.

Том первый — девятьсот страниц.

Читатель был повергнут ниц.

А дальше дело не идет:

Испортился водопровод.

Он печатался — пока

Не вмешался ОТК.

В своем писательском союзе

Он проводил златые дни,

Пока не стало ясно Музе,

Что люди разные они.

Всю жизнь кропает человек

Стихи холодные, как снег.

К его стихам привыкли мы:

Не боимся мы зимы!