Юлий Цезарь. Политическая биография

1. Современники

С.Л. Утченко абсолютно прав, когда пишет о мифологизации образа Цезаря^{344}. Мифотворчество вообще характерно для восприятия античной истории, и такие фигуры как Цезарь и Александр, естественно оказываются в центре этого процесса. Более сложно охарактеризовать конкретные очертания того, что отечественный исследователь считает «мифом о Цезаре» и телеологическим подходом к анализу его личности^{345}. Можно предполагать, что речь идет о представлении Цезаря величайшим полководцем и государственным деятелем античного мира^{346} и творцом Римской Империи, а, возможно, и современной западноевропейской цивилизации^{347}. Создателем этого мифа в античной историографии С.Л. Утченко считает Плутарха, а в историографии Нового времени — Т. Моммзена^{348}. Заметим, однако, что это не единственный и, наверное, не главный миф, связанный в этим выдающимся деятелем римской истории.

Великий полководец стал жертвой пропаганды сразу с обеих сторон. С одной стороны, это была пропаганда Августа и победившей Империи. Для последней Цезарь был официальным божеством, его статуи стояли во многих храмах Рима, а некоторые из них были посвящены именно ему. Панегирики Цезарю писали даже во времена Поздней Империи. Чаще всего его восхваляли как победителя Галлии, великого полководца и одного из создателей римской сверхдержавы. Цезарем восхищались и как выдающимся деятелем культуры, а восторженные отзывы о его сочинениях можно найти у Цицерона (Cic. Brut., 252–263), Квинтиллиана (Quint. Inst., 10) и Тацита (Тас. De or., 21). Вместе с тем, признавая заслуги диктатора, августовская пропаганда, сохраняя должную преемственность, постепенно затмевала его фигурой первого принцепса, завершившего строительство того здания, фундамент которого заложил Цезарь. За сложной, неоднозначной и способной совершать ошибки личностью Цезаря стоял монолитный образ непогрешимого императора Августа, подлинного создателя нового общества.

Цезарь оказался оттеснен на второй план своим учеником и преемником. Традиция всячески подчеркивает те области деятельности, в которых Август действительно преуспел больше, чем его приемный отец, напротив, там, где первый принцепс изменил курс своего предшественника, последователи Августа стали подвергать Цезаря критике. Наконец, Августу просто приписывались многие заслуги Цезаря. Подобное положение имело далеко идущие последствия. Появились упреки, что Цезарь не завершил свои преобразования, а лишь наметил пути реформы. С другой стороны, его критиковали за излишнее «забегание вперед», а факт заговора и убийства часто объяснялся как признак политического краха. Именно Август вошел в историю как человек, прекративший гражданские войны и давший народам Империи полувековой мир и процветание. Август не только выполнил свой долг перед отцом и осуществил его планы — более того, он исправил курс Цезаря там, где последний нуждался в коррективах. Именно так трактовались оформление власти Августа, его сенатская политика, проиталийский курс и поворот в идеологии. Апологеты Августа даже пытались оторвать его от Цезаря, сближая с традицией Помпея и Цицерона, против чего, вероятно, протестовал бы и сам первый принцепс. Некоторые самые значительные реформы Цезаря как бы отошли в сторону, и в их числе была приостановленная Августом правовая реформа.

Первый принцепс взял определенную «плату» за выполнение планов своего предшественника: гигантская фигура Августа заслонила собой образ Цезаря, а его «дело» стало «делом Августа», разумеется, со всеми внесенными последним изменениями. Эта метаморфоза оказала воздействие и на выработку некоторых современных теорий. Отсюда идут истоки образа «гениального неудачника» Г. Ферреро^{349}, противопоставления «монархии Цезаря» и «принципата Августа» Эд. Мейера и Р. Сайма^{350}, и отчасти — теории «цезарианского мифа» С.Л. Утченко^{351}. Любопытным побочным продуктом этих представлений является то, что именно Цезарь, а не Август стал символом монархии, на все лады восхваляемым монархически настроенными учеными, писателями и публицистами и столь же ненавидимым противниками всех форм единоличной власти. Напротив, Август предстает либо мудрым создателем сбалансированной властной системы («диархии») или конституционной монархии, либо (все имеет свою оборотную сторону) — лицемерным тираном, прикрывавшимся республиканскими одеяниями. Подобно тому, как Цезарь превратился в символ «тирании», Август, столь же незаслуженно, стал воплощением «лицемерия».

Второй миф, наверное, еще более распространенный, создала республиканская пропаганда. Исходя от республиканских идеологов, он был поддержан блестящей публицистикой Цицерона и продолжен Светонием Транквиллом, вероятно, единственным биографом Цезаря, нарушившим принятый у древних авторов обычай не ссылаться на свои источники (Suet. Iul., 52, 77, 80). Развитие этого мифа продолжалось в сочинениях оппозиционных историков времени Юлиев-Клавдиев (напр. Кремуций Корд) и получила новое звучание в эпоху террористических режимов Тиберия, Калигулы и Нерона, найдя свое наиболее полное отражение в «Фарсалии» Лукана. Этот «антимиф» был подкреплен авторитетом таких писателей как Сенека и Тацит, а затем получал все новое и новое звучание в периоды борьбы с монархиями, диктатурами и тоталитарными режимами. Такая трактовка образа Цезаря была поддержана У. Шекспиром и Ш. Монтескье и повторялась в идеях Великой Французской революции, движении декабристов или антифашистского сопротивления. В силу того же парадокса, Цезарь оказался популярным символом для европейских абсолютных монархий, Германской Империи и даже Третьего Рейха, тогда как Цицерон превратился в знаковую фигуру для англо-американского парламентаризма, а Брут и Катон — для французских революционеров, либералов и русских декабристов.

На первом этапе этого мифа создается образ ловкого честолюбивого манипулятора, изначально поставившего своей целью захват единоличной власти, не брезгуя никакими средствами для достижения положения, успеха и материального достояния. Именно таким образом он стал консулом и получил командование в Галлии, развязав завоевательную войну с целью собственного усиления, а затем пришел к власти благодаря гражданской войне и истреблению лучших граждан. Создается зловещий образ тирана, подобно тени нависающего над бессильной республикой и, после междоусобной брани, захватившего единоличную бесконтрольную власть.

Миф о Цезаре-тиране дополняется мифом о «свободной республике» и ее защитниках, Помпее, Катоне, Цицероне и Бруте, причем, идеализация последних становится дополнительным содержанием антицезарианского мифа. Полководческий талант Помпея, ораторский дар Цицерона, непреклонная стойкость и безупречная мораль Катона и мужественная решимость Брута — все это противостоит Цезарю и его приспешникам, и тем трагичнее оказывается их поражение. Республика, которую они защищали, словно по мановению волшебной палочки становится свободным обществом с глубоко укоренившимися демократическими ценностями, свободными выборами, диктатурой закона, свободой слова, состязательным судебным процессом, равновесием властей и гарантиями прав человека.

Мы еще намерены вернуться к теме «свободной республики», но множество парадоксов бросаются в глаза даже при самом поверхностном подходе. Приверженцы мифа забывают о том, что это была республика с 300–400 тысячами граждан, подавляющее большинство которых жили за чертой бедности, и десятками миллионов бесправных союзников, провинциалов и рабов, которые никак не могли пользоваться благами «римской демократии». Забывается о практически непрерывной войне, идущей на территории большинства провинций, равно как и том, что все органы власти полностью контролировались сулланской и постсулланской олигархией с ее террором, небывалой коррупцией, невероятными богатствами и сказочной роскошью. Достаточно очевидно, что все победы Цезаря на выборах были результатом поддержки его подавляющим большинством населения, а галльская угроза была абсолютно реальна, и столь же странно, что честолюбие Помпея, общеизвестный оппортунизм Цицерона, твердолобое «нет» Катона и убийство беззащитного человека, осуществленное Брутом, стало символом свободы, чести, реформ и либеральных ценностей. Миф иррационален, а потому полемика с ним превращается в крайне неблагодарное занятие, и нашей задачей станет рассмотрение конкретных оценок тех источников, которые дают нам более сложные и глубокие оценки.

Первым, кто писал о себе был сам Цезарь, и именно с него необходимо начать наше рассмотрение. Впрочем, мы уже останавливались на концептуальных установках «Записок», а потому остается добавить не столь уж много. Цезарь вообще избегает оценочных суждений — его мышление предельно конкретно, как это вообще свойственно выдающимся политическим деятелям. В «Записках о Галльской войне» Цезарь показывает реальную опасность, исходящую от противника, делая это особенно подробно в связи с событиями 58 г. до н.э. (переселение гельветов в Галлию и нарастание германской угрозы — Caes. B.G. I, 7; II, 31). Его последующие действия вызваны уже угрозой интересам Рима в Галлии, как это было в 57 г. (консолидация бельгов — Ibid. II, 1), 55 г. (новое нашествие германцев (IV, 1)) и, наконец, в 52 г., во время Великого Галльского восстания (VII, 1–2). В последнем случае Цезарь подчеркивает глобальный характер восстания и его опасность для римского господства, а в речи Верцингеторикса он рисует намерения галльского вождя, включающие не только полное свержение власти Рима в Галлии, но и захват Провинции (VII, 21, 64), а, возможно, и более серьезные планы.

Цезарь не пытается показать войну как чисто оборонительную акцию, поскольку для римского общества успешная завоевательная кампания в подобной аналогии не нуждалась. Так, он достаточно откровенно пишет о своем намерении предпринять поход в Британию: «… однако Цезарь решил предпринять поход в Британию, так как знал, что почти во все войны с Галлией оттуда посылались подкрепления нашим врагам… он все же считал полезным для себя вступить на этот остров, познакомиться с его населением и добыть сведения о его местности, гаванях и удобных для высадки пунктах» (Ibid., IV, 20). Еще один мотив, который постоянно повторяет Цезарь — это военная мощь, физическая сила, воинственность и вероломство врага (Ibid., I, 1, 2, 31, 39, 44; II, 1; III, 8; IV, 1–3; VI, 13, 23–24; VII, 4–5). Быть может, самое интересное, что гораздо более полно, обстоятельно и эмоционально апологию Галльской войны представил за него… Цицерон.

В речи «О консульских провинциях» (56 г.) Цицерон кратко, но предельно четко формулирует идею войны. Галлы — исторический враг Рима. «Не без промысла богов природа некогда оградила Италию Альпами; ибо если бы доступ в нее был открыт для полчищ диких галлов, наш город никогда не стал бы обиталищем и оплотом великой державы» (Cic. de prov. cons., 14, 34). Испокон веков Рим воевал с галлами, но это была лишь оборона, и только Цезарь стал воевать по-настоящему (Ibid., 13, 32). «Замысел Гая Цезаря, как я вижу, был совершенно иным: он не только признал нужным воевать с тем, кто, как он видел, уже взялся за оружие против римского народа, но и решил подчинить нашей власти всю Галлию» (Ibid.)… «Лишь узкую тропу в Галлии до сих пор удерживали мы, отцы-сенаторы! Прочими частями ее владели племена, либо враждебные нашей державе, либо ненадежные, либо неведомые нам, но, во всяком случае, дикие, варварские и воинственные; не было никого, кто бы не желал, чтобы эти народы были сломлены и покорены. Уже с начала нашей державы не было никого, кто бы, размышляя здраво об интересах нашего государства, не считал, что наша держава более всего должна бояться Галлии. Но ранее, ввиду силы и многочисленности этих племен, мы никогда не сражались с ними всеми сразу; мы всегда давали отпор, будучи вызваны на это. Только теперь достигнуто положение, когда крайние пределы нашей державы совпадают с пределами этих стран» (Ibid., 13, 33). Целью войны является мир. Благодаря походам Помпея, исчезла угроза с востока (Ibid., 12, 31), теперь, если дать Цезарю завершить покорение и освоение Галлии, исчезнет угрозам севера (Ibid., 8, 19). Говорил ли Цицерон то, что он думал? Вероятно, да. Он не любил Цезаря, но был сторонником имперской завоевательной политики. Конечно, оратор не всегда говорил то, во что верил сам, но он всегда старался сказать то, что хотела услышать от него аудитория, и ошибался очень редко.

Лейтмотивом «Записок о гражданской войне» является желание Цезаря показать, что война была развязана помпеянцами (Caes. B.C., I, 1–6), а он сам старался выйти из кризиса мирными средствами. Цезарь ярко демонстрирует бескровную войну в Италии (Ibid., I, 9–28) и Испании, постоянно подчеркивая свое нежелание решать исход войны путем сражения (Ibid., I, 71–72, 77, 85–87; II, 17–21). Даже кампания 48 г. долгое время планировалась им как бескровная. Другая мысль, которую поддерживает Цезарь -это идея всеобщей поддержки, которую оказывает ему население, будь то Италия или провинции. Центральная тема второго произведения — это политика dementia. Наконец, важнейшей красной нитью «Записок» является идея Рима — защита римских интересов, римского права, государства и римской идеи. Последнее еще больше подчеркивается в сочинениях продолжателей Цезаря.

Авторы этих произведений показывают Цезаря ведущим не гражданскую войну, а серию внешних войн и подавляющим противозаконные мятежи. «Их (александрийцев. — А.Е.) главари», — пишет автор «Александрийской войны», «так говорили на совещаниях и на сходках: римский народ мало-помалу привыкает к мысли захватить это царство в свои руки. Несколько лет тому назад стоял в Египте со своими войсками А. Габиний; туда же спасался Помпей, пришел с войсками Цезарь, и смерть Помпея нисколько не помешала Цезарю остаться у них. Если они не прогонят его, то царство будет обращено в римскую провинцию» (В. Alex., 3). Война в Африке представлена как война с Юбой, а помпеянцы, постоянно обвиняемые в жестокости (В. Afr., 19, 26, 28, 45–46, 66, 86, 91), показаны пособниками царя, вместе с ним опустошающими плодородную римскую провинцию (В. Afr., 8, 20, 22). Последняя война в Испании показана автором «Испанской войны» как война с маргиналами. Перебежчики, беглые рабы и колоны, остатки помпеянского воинства, местные повстанцы, независимые и полузависимые племена и прочие враги римского порядка — такой предстает нам армия Помпея-младшего (В. Hisp., 7). Оба автора не скрывают жестокий характер последних войн, но как иначе можно действовать с подобным противником?

Если Цицерон сумел представить апологию действий Цезаря в Галлии, то Саллюстий сделал это в отношении гражданской войны. Вся прошлая деятельность Цезаря была посвящена борьбе со знатью за свободу народа (Sail. Epist, II, 2), и теперь ему предстоит свергнуть господство помпеянской олигархии, подчинившей все своей власти и превратившей народ в рабов (Ibid., II, 3, 5)[90]. Саллюстий видит в Цезаре человека, который должен спасти гибнущее государство. Мы уже говорили о программе реформ, которые предполагал Саллюстий, сейчас еще раз отметим тот образ, который создает автор обоих писем. Это демократический лидер и защитник народа, выдвинувшийся благодаря поддержке последнего, и великий полководец, превратившийся в единственную надежду общества в условиях произвола помпеянской клики.

С.Л. Утченко отмечает, что античность знала Цезаря, прежде всего, как полководца, а не как «государственного деятеля»^{352}. В известной мере, тон такого рода восприятию задал сам Цезарь. Он достаточно мало останавливается на характеристиках, предпочитая дать слово фактам. Цезарь любил свою армию, и ее солдаты и офицеры стали главными героями «Записок». Автор отчетливо показал, что обязан своими победами мужеству и выносливости солдат, героизму и профессионализму центурионов и опыту и компетентности офицеров. Вырисовывается и образ полководца: быстрота действий, решительность и энергия сочетаются у него с гибкостью, умением предвидеть замыслы противника и выдержкой, а также — умением переходить от обороны к наступлению и наоборот^{353}. Помимо милосердия, автор подчеркивает еще одно дополнительное качество — стремление минимизировать риск и избежать потерь при сражениях и осадах (Caes. B.G., VII, 52; B.C., I, 71–72; III, 73), выиграв войну еще до того, как она началась^{354}. Современники Цезаря, Марий, Сулла и Помпей, были военными и считали армию решающим (если не единственным) аргументом в политике. Их выдвинула война, а военные методы были, с их точки зрения, последним и оптимальным средством решения всех проблем. Цезарь пришел в армию из политики и, похоже, считал войну лишь одним из способов решения политических задач, причем, далеко не всегда оптимальным.

Таков, вероятно, образ Цезаря, который вырисовывается из его произведений. Он сказал о себе далеко не все. Сочинение, в основном, посвящено военной стороне его деятельности, об остальном сказали другие.

Говоря о Цицероне, можно отметить правоту С.Л. Утченко, увидевшего у него, по крайней мере, три образа Цезаря^{355}. Первым является образ героя в некоторых его речах, вторым — образ врага и тирана в трактате «Об обязанностях» и речах и письмах 44–43 гг., третьим — образ Цезаря в письмах, речах и трактатах 50–40-х гг.

Цицерону как никому другому удалось “героизировать образ Цезаря. Это не только великий полководец из речи «О консульских провинциях», но и мудрый, милосердный победитель из речей «За Марцелла» и «За Лигария». Цицерон оказался в деликатном положении: он был в положении просителя, аппелирующего к победившему Цезарю и, вместе с тем, все его прошлое противилось тому, что он был вынужден говорить. Речь «За Марцелла» оратор начал с восхваления непобедимости и военных успехов диктатора, которыми он обязан, прежде всего, самому себе и своей способности предвидеть и рассчитывать (Cic. pro Marc, 2, 5–3, 9). Впрочем, дальнейшая речь превращается в гимн милосердию, благодаря которому Цезарь и одержал победу (Ibid., 3, 11–12). «Ибо когда по закону самой победы все мы должны были пасть побежденные, мы были спасены твоим милосердным решением. Итак, по всей справедливости непобедим ты один, ты, кем полностью побеждены и закон и сила самой победы» (Ibid., 3, 12). В угоду Цезарю Цицерон подвергает частичной переоценке и саму войну, предстающую неким глобальным бедствием, пришедшим откуда-то извне (Ibid., 5, 13). «Различны были желания граждан, расходились их взгляды, наши разногласия выражались не только в образе мыслей и в стремлениях, но и в вооруженных столкновениях и походах; царил какой-то мрак, происходила борьба между прославленными полководцами. Многие знали, чье дело правое; многие не знали, что им полезно, многие — что им подобало; некоторые — даже что было дозволено. Государство пережило эту злосчастную и роковую войну; победил тот, кто был склонен не разжигать свою ненависть своей удачей, а смягчать ее своим милосердием…» (Cic. pro Marc, 10, 31). Милосердие Цезаря было не только средством победы, оно станет и средством врачевания ран войны, «врачевать которые не может никто» (Ibid., 8, 24). Победа Цезаря спасла государство — такова главная мысль Цицерона. «Вначале, Цезарь, — повторил он в речи «За Лигария», — ты признал это расколом, а не войной, не взаимной ненавистью между врагами, а распрей между гражданами, причем, обе стороны желали благополучия государства, но в своих намерениях и стремлениях упускали из виду общее благо… Само дело было тогда неясным, так как и у той, и у другой стороны было нечто заслуживающее одобрения, теперь же лучшей следует признать ту сторону, которой даже сами боги оказали помощь. Но кто, уже оценив твое милосердие, не одобрит той победы, при которой пали только те, кто взялся за оружие?» (Cic pro Lig., 6, 19).

Вслед за С.Л. Утченко, мы должны признать, что в этих словах Цицерона не было ни доли искреннего убеждения^{356}. Он, несомненно, считал Цезаря выдающимся полководцем, но, испытывая к нему ненависть, едва ли мог видеть положительное начало в победе цезарианцев. Совершенно иной была оценка диктатора в трактате «Об обязанностях», написанном после смерти Цезаря.

Вероятно, это был первый образ Цезаря-тирана, созданный дошедшей до нас античной публицистикой. Ради своего первенства (principatum) Цезарь преступил все божеские и человеческие законы, — считал Цицерон (Cic De off., I, 8, 26). Цезарь приводится у него как пример того, что жажда власти, славы и почестей способна привести к полному забвению справедливости, одной из высших добродетелей человека и гражданина (Ibid.). Критика усиливается во 2 книге. Цицерон ставит рядом царей и популяров, которые ради выгоды обманывают людей ложными обещаниями (Ibid., II, 6, 21). Появляется еще одна параллель: Цезарь сближается с Суллой, оба одержали «дурную в нравственном отношении победу», занимались грабежами и способствовали утрате Римом своего нравственного престижа (Ibid., II, 7, 27). Господство обоих держалось на страхе, а власть страха не может быть продолжительной (Ibid., II, 7, 23). Неким связующим фактором и, вместе с тем, характерным примером является Публий Сулла. Родственник первого диктатора, скупавший имущество погибших при Сулле, он делал то же самое при Цезаре. При «той диктатуре он был писцом, при этой — городским претором» (Ibid., VII, 27–29). «Мы теряем государство», — заключает Цицерон свое мрачное суждение. Цезарь еще хуже Суллы, поскольку, в отличие от последнего, у него не было даже «добрых намерений».

Переоценке подвергается и гражданская война. Это — победа худших. «Твое время», — обращается он к сыну, — «попало на ту войну, во время которой одна сторона в изобилии имела злодеяний, другая же была несчастлива» (Cic. De off., II, 13, 45). Как и раньше, Цицерон проявляет ностальгию по господству помпеянцев. В конце звучит финальный аккорд. Цезарь открыто объявляется тираном, а его убийство считается оправданным (Ibid., III, 4, 19; 6, 32).

Таким образом, в «De officiis» звучит основное обвинение в адрес Цезаря как «тирана», подавившего «свободную республику». Очень скоро формулируется и второе: Цезарь шел к власти с самого начала своей деятельности и был как раз той зловещей фигурой, которая медленно, но верно подтачивала благополучие государства и общества, пока последние не стали его жертвой.

Уже в I Филиппике он рекомендует Антонию помнить об участи Цезаря (Cic. Phil., I, 14, 35) и говорит (еще один миф!) о ненависти народа к диктатуре и о том, что он рукоплескал статуям Помпея, трибунам-диссидентам и самим заговорщикам (последнего точно не было) (Cic. Phil., I, 13, 37). Конечно, подчеркивает Цицерон, он всегда относился с долей недоверия к изъявлению народных эмоций, но здесь «рукоплескали все… высшие, средние и низшие» (Ibid., I, 15, 35).

Во II Филиппике содержится уже более развернутая и, как хочет показать Цицерон, более объективная характеристика покойного диктатора. «Он отличался умом, одаренностью, памятью, образованием, настойчивостью, умением обдумывать свои планы, упорством. Вступив на путь войны, он совершил деяния, хотя и бедственные для государства, но все же великие; замыслив царствовать долгие годы, он с великим трудом, ценой многочисленных опасностей осуществил то, что задумал. Гладиаторскими представлениями, щедрыми раздачами, играми он привлек на свою сторону неискушенную толпу; своих сторонников он привязал к себе наградами, противников — видимостью милосердия. К чему много слов? Коротко говоря, он, то внушая страх, то проявляя терпение, приучил свободных граждан к рабству» (Cic. Phil., II, 45, 126). В V Филиппике Цицерон обвиняет Цезаря в стремлении к царской власти и ставит в один ряд с Цинной и Суллой. «Помню я Цинну, видел Суллу, затем и Цезаря — ведь все эти трое, после того, как Л. Брут освободил государство от власти царей, имели больше власти, чем все государственные органы» (Cic. Phil., V, 17).

Не будем комментировать противоречия в оценках — они скорее говорят о самом Цицероне, чем о предметах его рассуждений. Такого рода расхождения весьма характерны для великого оратора, который на протяжении всей своей деятельности постоянно занимался приведением в соответствие своих собственных, подчас весьма различных оценок. Подборке взаимопротиворечащих и взаимоисключающих высказываний Цицерона можно посвятить самостоятельное большое исследование, равно как и попытаться дать ему самые разнообразные объяснения. Можно пытаться оценить это с позиций строгой морали и говорить об общечеловеческой нравственности, можно, как это часто делается, внести некую категорию морали «политической» или объяснить все «постоянно меняющейся политической ситуацией», «государственной необходимостью» или просто тем, что он был «живым, эмоциональным человеком». У нас нет возможности (да и желания) вступать в дискуссию, обязан ли политик или администратор подчиняться общим правилам морали, или у него есть некие «особые» критерии. Мы исследуем только развитие образа Цезаря и обнаруживаем, что Цицерон стоит одновременно у истоков практически всей мифологии, «цезарианской» и «антицезарианской», начиная от трудноуловимого телеологического мифа, о котором пишет С.Л. Утченко, и заканчивая мифом о демагоге, развязавшем войну и ставшим тираном, уничтожившим республику и ввергнувшим народ в рабство. Цицерон явно следовал модели греческих тиранов и можно сказать, что в эти моменты он был гораздо более искренен, чем тогда, когда восхвалял галльские успехи Цезаря или его политику милосердия. Теперь оратор вероятно, высказывал свою «субъективную» правду, в которую он, несомненно, верил, но говорил ли он всю правду и всегда ли он думал именно так? Некоторые дополнительные характеристики дают нам письма Цицерона, по большому счету, исполненные той же негативной тенденции отношения к Цезарю как к демагогу, авантюристу, военному диктатору и тирану, но вносящие ряд интересных конкретных деталей.

Тема образа Цезаря в письмах Цицерона прекрасно разобрана С.Л. Утченко^{357}, и нам остается лишь повторить некоторые из его выводов, внеся в них несколько частных дополнений. Мы согласны, что письма прошли определенный отбор и даже «редакцию» и едва ли адекватно отражали мысли и чувства автора. Вместе с тем, будучи более камерным жанром, они не требовали той цельности и литературной завершенности, которые были необходимы для публичного выступления. Вместо «великого полководца» или «демагога и тирана», перед Цицероном был конкретный Юлий Цезарь, с которым его связывало многолетнее знакомство, множество других людей, конкретные деловые и политические интересы, общие вкусы и разногласия, симпатии и антипатии, научные споры и литературное творчество. Среди близких Цицерону людей были откровенные враги Цезаря (Катон, Лентул Спинтер, Домиций Агенобарб, позже он дружил с Брутом и Кассием), а среди окружения Цезаря — люди, которых оратор искренне ненавидел (Кальпурний Пизон, Габиний, Ватиний и особенно — Марк Антоний). Вместе с тем (об этом заботились оба политика) они всегда были окружены людьми, игравшими роль общих друзей и даже конкретных посредников (Авл Гирций, Панса, Оппий, Бальб, Матий, Требаций Теста, а иногда и Квинт Цицерон и Тит Помпоний Аттик).

Впервые Цезарь появляется в письмах в конце 61 г. (Cic. Att., I, 17) причем, негативная тенденция нагнетается постепенно. Цицерон достаточно спокойно пишет о намерениях Цезаря баллотироваться в консулы, а в середине июня 60 г. сообщает о своей приверженности Помпею и даже подумывает о сближении с Цезарем (Cic. Att., 1, 20; XI, 1, 6). Эти колебания продолжались до декабря, когда Цицерон получил через Бальба предложение о союзе с триумвирами (Ibid., II, 3). Тем не менее, в 59 г. он явно выступает как враждебная сила, твердо встав на позицию оптиматов. «Эти», «эти популяры», «те, у кого в руках все», «властители», «цари», «надменные цари» (Cic. Att., II, 5, 1; II, 18; II, 19, 1; II, 21, 3) все эти издевательские и уничтожающие эпитеты звучат, быть может, еще сильнее, чем развернутые инвективы речей и трактатов. Цицерон был возмущен тем, что Цезарь помог Клодию перейти в плебеи (Cic. Att., II, 12 а), а в описании борьбы вокруг аграрного закона в апреле — июле 59 г. он горячо болеет за Бибула и его сторонников, постоянно поносит триумвиров (включая Помпея) и, наконец, сетует на гибель государства после принятия закона (Cic. Att., II, 15; И, 16, 1; 17, 1; 18, 1–2; 19, 2–4; 20, 4; 21). «Все погибло», — такими словами встречает он принятие закона, а в октябре в красках описывает дело Веттия (естественно обвиняя во всем Цезаря) и его провал (Ibid., II, 24). Впрочем, с июля 59 г. звучит и другая тема: в перспективе был трибунат Клодия, и Цицерона крайне волнует поиск союзников и желание обеспечить хотя бы нейтралитет триумвиров. К осени он снова сближается с Помпеем (Ibid., II, 23) и теперь вплоть до самого времени изгнания, в письмах Цицерона звучит навязчивая идея о поддержке последнего. Цицерон оценил то, что Цезарь попытался протянуть ему руку помощи, и долго обдумывал, принять ли ему его предложение стать легатом в Галлии (Cic. Att., II, 18, 3). Обещания оптиматов и Помпея, чью поддержку он ценил значительно больше, убедили оратора отклонить это предложение.

Письма периода изгнания полны полной депрессии и жалоб на всеобщее предательство (Cic. Att., III, 1–12; ad. Q. fr._r 1, 3). Подобного рода настроения характерны для марта — июля 58 г., они же преобладали и осенью этого года (Cic. Att., III, 19–22). Впрочем, в условиях, когда различные силы начали борьбу за его возвращение, Цицерон меняет тактику, пытаясь изолировать Клодия и доказать, что все, и оптиматы и триумвиры, верхи и низы общества, готовы объединиться ради его защиты (Cic. Att., III, 23; 24, 2; 26; Fam., V, 4). Этот лейтмотив звучит во всех его триумфальных речах 57–56 гг. в письмах этого периода. Теперь Цицерон уже не ссорится с триумвирами, во всем поддерживает Помпея и выражает признательность Цезарю за его согласие на возвращение.

Различие и восприятии триумвиров в письмах Цицерона хотя и трудноуловимо, но достаточно показательно. Дело не столько в смягчении отношения. Критические намеки 59 г. показывают триумвиров реальной властью и некоей структурой, надстроенной над государством и обществом. Возможно, именно эти оценки лежат в основе восприятия триумвирата как «союза трех властителей», перешедшего в труды поздних авторов и сочинения исследователей Нового и Новейшего времени. В 58 г., когда самому Цицерону угрожала вполне реальная опасность, и он оценивал ситуацию с конкретным прагматическим реализмом, триумвиры представлялись достаточно влиятельной, но не столь всемогущей силой, неспособной обеспечить защиту даже от Клодия.

В письмах 57–56 гг. Цезарь почти не встречается: Цицерон слишком озабочен собственной реабилитацией и борьбой с Клодием (Cic. Att., IV, 1, 2, 3; ad. Q. fr., II, 1, 3; Fam., I, 5 a, 7). Впрочем, именно в 56 г. он «отработал» свой долг Цезарю, произнеся речь «О консульских провинциях». Цицерон спокойно отнесся к новому альянсу триумвиров в 55 г. (Cic. ad. Q. fr., II, 7), он возмущается неприязнью оптиматов к Помпею (Cic. Fam., I, 8, 2–5) и даже признается в дружбе своему старому врагу Крассу (Cic. Fam., V, 8). Цицерон уже был научен горьким опытом, кроме того, триумвиры были теперь гораздо сильнее.

Судя по письмам, «медовый месяц» дружбы с Цезарем начинается в феврале 54 г. «Смотри, как я убедил себя в том, что ты есть мое второе «я» не только в моих делах, но и в тех, которые меня лишь касаются» (Cic. Fam., VII, 5). В июле — сентябре 54 г. Цицерон ведет активную переписку с Квинтом, бывшим тогда легатом Цезаря, постоянно заверяя брата в своей любви к командующему и, видимо, получая ответные комплиментарные заявления. «Ты пишешь, что Цезарь нас очень любит. То что ты пишешь мне о Цезаре, нравится мне все больше и больше, и радуюсь невероятно» (Cic. ad. Q. fr., III, 8). В другом письме Цезарь оказывается самым близким Цицерону человеком «после наших детей» (Ibid., III, l).

У нас не так много писем 53–51 гг., тем более, что в это время Цицерон был, вероятно, очень занят делом Милона. Молчание могло быть связано и с меняющимся отношением к Цезарю в Риме. В 51–50 гг. Цицерон находился в Киликии и не участвовал в острых дебатах по поводу наместничества Цезаря. Уже в апреле 50 г. оратор однозначно принял сторону Помпея (Cic. Fam., VIII, 3) и осудил требования Цезаря, но его главной целью становится избежание войны и заключение мира на любых условиях. Вся эта сложная гамма отношений сохраняется в письмах января — марта 49 г. Цицерон жадно следит за любой информацией с театра военных действий, радуется малейшим намекам на успех помпеянцев, но все больше и больше критикует Помпея как за его поражения, так и за его планы. Впрочем, самым сильным желанием остается желание мира, который становится все более и более нереальным (Cic. Fam., XVI, 11–12, 21; Cic. Att., VII, 11, 13, 14, 23; VIII, 8, 9, 11, 15 a, 16; IX, 5). С марта 49 г. он стал получать от Цезаря заверения в безопасности и признание права сохранять нейтралитет (Cic. Att., IX, 7 а, 7 b, 7 с), что вызвало колебания Цицерона (Ibid., IX, 4, 7, 9). 19 марта Цицерон сам предложил Цезарю свои услуги посредника (Ibid., IX, 7 а), но 31 марта он принимает решение об отъезде (Ibid., IX, 19), хотя и остается в Италии. В апреле — мае 49 г. через Целия Руфа и Марка Антония Цезарь снова просит Цицерона не уезжать (Cic. Att., X, 9 a; Fam., VIII, 16), 2 мая он в последний раз просит об этом сам (Cic. Att., X, 8 b), однако в июне 49 г. Цицерон был уже в Греции (Fam., XIV, 7). Далее следует лакуна, а письма конца 48 — начала 47 г. посвящены попыткам вернуть милость Цезаря.

Письма времен диктатуры снова становятся политкорректны. Цицерон сожалеет о продолжающейся войне (Cic. Fam., IV, 9), пишет о восстановлении дружеских отношений с друзьями диктатора (Ibid., VI, 12) и подчеркивает уважение к Цезарю и его милосердию (Ibid., IV, 6). В целом он отходит от политики, занимается литературой и просит за бывших помпеянцев. Впрочем, то, что он думал на самом деле, проявилось в коротком восторженном поздравлении Минуцию Базилу по поводу убийства диктатора (Ibid., VI, 15). Теперь в письмах фигурирует только образ врага, хотя и здесь все оказывается не так просто. Главным врагом становится Антоний, а среди союзников Цицерона было немало друзей Цезаря (Гирций, Панса, Оппий, Бальб, Мунатий Планк, Лепид) и его приемный сын. Во II Филиппике появился и другой мотив, Цицерон не мог скрывать враждебности к Цезарю, но отвергал свое прямое участие в заговоре (Cic. Phil., И, 11, 25–12, 28) и считал, что власть Цезаря была еще благом по сравнению с тем, что готовил Риму Антоний.

Заканчивая тему современников, остановимся на последней прямой характеристике Цезаря, на сей раз вернувшись к Саллюстию и его знаменитой характеристике Цезаря и Катона в «Заговоре Каталины». «Итак их происхождение, возраст, красноречие были почти равны; величие духа у них, как и слава, были одинаковы, но у каждого по-своему» (Sail. Cat., 54, 1). В отношении Цезаря подчеркивается его мягкость и милосердие (mansuetudo et misericordia), постоянная готовность помочь другим и защищать обиженных, энергия и усердие. «Заботясь о делах друзей, он пренебрегал собственными, не отказывал ни в чем, что только стоило им подарить; для себя самого желал высшего командования, войска, новой войны, в которой могла бы заблистать его доблесть (virtus)». Образ Катона совершенно иной — он славился безупречностью жизни (integritas vitae), обладал умеренностью (modestia), чувством долга, суровостью (severitas) и постоянством (constantia). «Он соперничал не в богатстве с богатым и не во власти с властолюбцем, но со стойким в мужестве (virtus), со скромным в совестливости (pudor), с бескорыстным в воздержанности (abstinentia), быть честным, а не казаться им предпочитал он» (Sail. Cat., 54).

Характеристика Саллюстия вызвала полемику в исследовательской литературе^{358}. Одним из центральных вопросов был вопрос о том, кого предпочитает автор, энергичного, блестящего, обаятельного, честолюбивого Цезаря или сурового, честного, постоянного и справедливого Катона и почему он отдал то или иное предпочтение? Иногда в чертах Цезаря видели скрытое осуждение честолюбца, идущего к власти, напротив, в чертах Катона находили репрессивную силу или отвлеченный от реальности образ «морального героя»[91]. Не останавливаясь на деталях характеристик, оценка которых зависит, в том числе, и от субъективных пристрастий, заметим то, что казалось бы «лежит на поверхности». Саллюстий, несомненно, создает двух положительных героев, и это «столкновение двух истин» вполне отражает сложную модель «неоконсерватизма» историка, пытавшегося соединить энергию, обаяние, честолюбие и стремление к новизне, свойственное Цезарю, и консерватизм, моральную стойкость и неподкупность Катона. Саллюстий хотел не только противопоставить, но и соединить «цезаризм» и «катонизм». Можно ли видеть в этом скрытый протест против Цезаря, не желавшего признать «истину» Катона? Можно согласиться и с некоторыми суждениями С.Л. Утченко, детально разобравшего этот сюжет^{359}. Нет оснований видеть в Саллюстий прежнего безусловного сторонника Цезаря, однако у нас нет оснований и для обнаружения враждебного отношения к бывшему диктатору^{360}.[92] Очень точной является оценка образа как ретроспективного: образ молодого политика, адвоката и правозащитника соединен с будущим образом великого полководца, победителя Галлии и правителя Римской державы.

Итак, современники дают достаточно значительную информацию о Цезаре, особой ценностью которой является обилие различного рода конкретных деталей. Другим обстоятельством является то, что последующие характеристики Цезаря были заложены уже в его собственное время.

2. Писатели эпохи Империи

К сожалению, до нас не дошли два самых близких по времени произведения, «История» Азиния Поллиона и фундаментальный труд Тита Ливия, а потому ближайшим по времени сочинением является «История» Веллея Патеркула. Известную ценность представляет и сочинение Аннея Флора, предположительно относящееся ко времени Адриана, но, возможно, имеющее и более раннюю датировку^{361}. Впрочем, основной блок информации дают нам писатели времени Антонинов и ранних Северов, Плутарх, Аппиан, Светоний и Дион Кассий. Известным дополнением являются произведения поздних авторов, Евтропия, неизвестного автора сочинения «О знаменитых мужах» и особенно — самого подробного из них христианского писателя V в. н.э. Павла Орозия.

О сочинениях Азиния Поллиона практически ничего не известно. Мы знаем только то, что оно было посвящено галльским войнам и содержало немало расхождений с сообщениями Цезаря (Suet. Iul., 56), а следы этого труда можно обнаружить у последующих авторов, как правило, там, где их информация не совпадает с основным источником.

В эпитомах Ливия Цезарь впервые появляется в 103 книге, где рассказывается о процессе Клодия, победе Цезаря в Лузитании, триумвирате и начале галльских кампаний (Liv. Epit., 103). Это не значит, что Цезарь не появляется в более ранних книгах, но, по причине краткости эпитом, сделать какой-либо позитивный вывод представляется невозможным. Интересно и то, что в ряде других общеисторических трудов первое появление Цезаря относится к этим событиям, что означает, что именно с 62–61 гг. он стал считаться значимой фигурой римской политики. В 104–108 книгах описаны галльские войны, в 109–115 — гражданская война, в 116 книге — события диктатуры. Можно только высказать сожаление, что столь подробный обзор событий (Цезарю посвящено 12 книг) остается за пределами исследования.

Из изложения эпитоматора достаточно трудно извлечь какие-либо оценочные суждения. Это просто краткий пересказ событий. Можно предположить, что основное внимание уделялось военным событиям — пропорция этих частей явно превышает остальные. Описание как галльской, так и гражданской войн в принципе соответствует Цезарю. Можно обратить внимание на некоторые детали. В 103 книге эпитоматор пишет, что Клодий «обесчестил» жену Цезаря, хотя остальные источники указывают, что он смог только проникнуть в дом, а далее сообщает, что Цезарь «притязает на консульство и на захват государственной власти» (Liv. Epit., 103). Быть может, Ливии указывает на то, что консульские выборы 59 г. были чем-то большим, чем просто избирательная компания по выборам высшего магистрата. В 108 книге автор называет незаконными требования Марцелла от отзыве Цезаря в 51 году (Liv. Epit., 108), а события начала 49 г., в общем, излагаются на основе рассказа Цезаря, когда вторжение в Италию рассматривается как ответ на крайнее решение сената (Ibid., 109). Пожалуй, критическую оценку мы находим только в 116 книге: «Сенат назначает ему величайшие почести: прозвище «отец отечества», звание «священного и неприкосновенного», должность пожизненного диктатора. Это возбуждает к нему ненависть… По всем этим причинам против него складывается заговор» (Liv. Epit., 116). В изложении Ливия появляется новый нюанс: именно последние действия Цезаря были направлены на разрыв традиции, что вызвало падение его популярности, а затем и заговор. Интересно косвенное суждение. Ливии, вероятно, достаточно лояльно отнесся к памяти Помпея, за что, согласно Тациту (Тас. Ann., IV, 34), удостоился от Августа данного ему в шутку прозвища «помпеянец».

Веллей Патеркул впервые упоминает Цезаря в числе знаменитых ораторов, когда речь идет о консульстве Цицерона (63 г.) (Veil., II, 36). Интересно, что подробно описывая речь Катона на заседании сената 5 декабря 63 г., историк не упоминает о речи Цезаря, возможно, не желая упоминать его имя в связи с историей заговора Каталины (Veil., II, 35). Впрочем, позже Веллей возвращается к ранней биографии Цезаря, уделяя внимание его происхождению, истории с Корнелией и проскрипциями Суллы (Veil., II, 41) и особенно — его участию в борьбе с пиратами и плену (Ibid., II, 42–43). Остальная часть его жизни до консульства изложена более кратко: процесс Долабеллы, выборы в великие понтифики, эдилитет, восстановление памятников Мария и защита прав проскрибированных (Ibid., II, 43). Веллей дает восторженную характеристику Цезаря: «Выделявшийся среди граждан внешностью, наделенный неукротимой силой духа, неумеренный в щедротах, вознесшийся духом выше всего человеческого, естественного и вероятного, величием помыслов, стремительностью в военных действиях, выносливостью в опасностях уподоблявшийся Александру Великому, но рассудительному, а не гневливому» (Ibid., II, 41). Героический образ развивается в очень краткой, данной буквально несколькими мазками истории Галльской войны: «Едва ли не любая из девяти летних кампаний Цезаря в полной мере заслуживает триумфа, а под Алезией совершались такие подвиги, на которые едва ли мог решиться человек, а осуществить почти никто, разве лишь бог» (Ibid., II, 47).

Говоря о причинах гражданской войны, автор пытается снять вину с обеих сторон, выдвигая несколько нестандартную версию, похожую на одно из утверждений Цицерона во II Филиппике, где оратор считал, что война началась из-за… Марка Антония. Здесь появляется иное действующее лицо. Обе стороны были согласны с предложенным Цезарем вариантом обоюдного разоружения, и даже Помпей был готов на это, однако мир был нарушен интригами… народного трибуна Куриона (Ibid., II, 48, 3). Впрочем, и помпеянцы обвиняются в неуступчивости: «Ничто не было упущено Цезарем для сохранения мира, ничто не было принято помпеянцами». Только когда все его предложения были отвергнуты, Цезарь перешел Рубикон (Ibid., II, 49, 3–4).

Важнейшую роль в описании гражданской войны Веллей отводит борьбе Цезаря с Помпеем (Ibid., II, 51–52), отдавая должное милосердию Цезаря (Ibid., II, 52, 5). Затем следует подробное описание гибели Помпея (Ibid., II, 53–54) и красочная картина войн в Африке и Испании, которые автор считает самыми тяжелыми эпизодами bella civilia. После них снова возрождается политика милосердия, а Цезарь показывает толпе триумфальные шествия и многочисленные зрелища (Ibid., II, 56, 1–2). Веллей возмущен убийством диктатора: «Повторяя, что он предпочитает умереть, нежели внушать страх, Цезарь ожидал милосердия, которое он проявил сам. Из-за собственной опрометчивости он был захвачен врасплох неблагодарными гражданами…» (Ibid., II, 57).

Итак, Веллей полностью на стороне Цезаря. Исходя из концепции принципата как «восстановленной республики» и нового расцвета сверхдержавы, он определяет место Цезаря среди тех выдающихся людей, которые это создали: Цезарь, Август, Тиберий. Две последние фигуры уже начинают заслонять первую, но и для Цезаря находится определенное место. Концепция «восстановленной республики» снимает «вину» за свержение «республиканского строя», поскольку первая является органичным продолжением второго.

Красочное описание галльских (Flor., III, 10) и гражданской (Flor., IV, 2) войн имеется у Флора. Его точка зрения близка к мнению Веллея. Исходя из своей знаменитой «биологической» схемы[93], которая, в основном, исходила из принципа расширения державы, Флор глубоко позитивно оценивает галльские кампании, считая их величайшей из всех внешних войн, которые вел Рим. Иное дело — война гражданская (Ibid., IV, 2), ставшая величайшей трагедией римского общества. Флор скорее подчеркивает этот трагический аспект, нежели ищет виновного (Ibid., IV, 2, 9). Вспоминается цицероновская трактовка в речи «За Марцелла», когда гражданская война представляется некоей иррациональной стихией, обрушившейся на римлян. Как и Веллей, он считает центральным эпизодом войну Цезаря и Помпея (Ibid., IV, 2, 35–52) и битву при Фарсале, при этом признавая, что африканская (Ibid., IV, 2, 64–72) и испанская войны (Ibid., IV, 2, 73–87) были гораздо тяжелее предыдущих этапов. «И снова враждующие партии подняли оружие, словно прежде не сражались, а Африка настолько превосходила Фессалию, насколько Испания превзошла Африку» (Flor., IV, 2, 73). Двойственным является его отношение к последнему периоду: «Ведь милосердие первого в государстве человека было побеждено ненавистью, сама возможность получать благодеяния была невыносимо тяжела для свободных людей» (Ibid., IV, 2, 92). «Так тот, кто залил мир кровью сограждан, в конце концов наполнил курию своей собственной кровью» (Ibid., IV, 2, 93).

Итак, позитивный образ Цезаря получил дополнительное звучание. К саллюстиеву образу демократического лидера, освободившего народ от засилия и произвола олигархии, добавляется образ великого полководца (здесь, конечно, у истоков стоит сам Цезарь) и создателя сверхдержавы, предтечи «восстановленной республики» Августа. Вместе с тем, как показывает «Фарсалия» Лукана, развивается и цицероновский образ демагога, ставшего тираном и уничтожившего борцов за республику. Пафос Лукана, направленный против Цезаря, усиливался еще и тем, что в нем видели предтечу террористического режима Юлиев — Клавдиев с зверствами сумасшедшего Калигулы и полным развалом Империи при Нероне. Вероятно, еще больше, чем у Цицерона, у Лукана звучит мотив деструктивной силы, которой стал основатель монархии и его преемники. Цицерон мог только предупреждать, Лукан уже констатировал факт и показывал, что из этого получилось. В последующей традиции мы обнаружим самые разнообразные варианты синтеза этих двух идейных течений.

Переходим к двум биографиям Цезаря у Плутарха и Светония. Похоже, что именно Плутарх создал канонический образ знаменитого полководца и политика. Как справедливо заметил С.Л. Утченко, тема Цезаря оказалась затронутой и в других биографиях Плутарха, в жизнеописаниях Красса, Помпея, Катона, Цицерона, Брута, Антония^{362}. Отметим одну характерную деталь — особенностью Плутарха является стремление дать позитивный образ главного героя (зачастую за счет других персонажей), а потому в биографиях Катона и Брута мы увидим менее выигрышные факты, чем те, которые приведены в жизнеописаниях самого Цезаря.

Именно Плутарх создал ассоциацию между Цезарем и Александром, считая обоих величайшими деятелями греческой и римской истории и лучшими из известных ему полководцев. С.Л. Утченко прав и в том, что обе биографии создают образы величайших полководцев и завоевателей, однако, необходимо добавить, что и Александр и Цезарь являются в интерпретации Плутарха, двумя создателями новой цивилизации. Александр создает единую цивилизацию греческих и восточных народов, тогда как Цезарь был основателем не менее значительной цивилизации единой Римской Империи. Расположение материала достаточно сбалансировано: 14 глав посвящены биографии Цезаря до консульства 59 г. (Plut. Caes., 1–14), 14 — войнам в Галлии (Ibid., 15–28), 5 — началу гражданской войны (Ibid., 29–34), 22 — самой гражданской войне (Ibid., 55–56), 5 — событиям диктатуры (Ibid., 57–61), 8 — заговору (Ibid., 62–69).

В отличие от большинства авторов, Плутарх дает всю биографию Цезаря от рождения до смерти и представляет ее на достаточно широком историческом фоне. Он ставит в центр событий личность, абстрагируясь, насколько это возможно, от исторического контекста. Наконец, это, несомненно, самое «литературное» сочинение о Цезаре, имеющее наиболее совершенную художественную форму и написанное ярким и красочным стилем. Изложение полно ярких эпизодов, и Цезарь Плутарха оказывается не только историческим деятелем, но и героем романа, впрочем, романа не вымышленного, а основанного на исторических фактах.

Последнее во многом определяет изложение. В первой части Плутарх подбирает ряд литературно выигрышных эпизодов: история с пиратами (Ibid., 2), ораторские успехи Цезаря и его образование (Ibid., 3–4), победа на выборах в понтифики и заговор Катилины (Ibid., 7–8), история Клодия и праздника Доброй Богини (Ibid., 9–10). Именно из Плутарха мы узнаем о поведении Цезаря в конфликте с Суллой, в пиратском плену, на процессе Долабеллы, на выборах в великие понтифики, в истории Катилины, в деле Клодия (Ibid., 1, 2, 4, 7–8, 10–11). В этой части Цезарь выступает именно таким, каким его часто воспринимали люди более поздних эпох, видевшие в истории развлекательный роман, а его путь во власть предстает как острая политическая борьба, приключения, завоевание любви народа и победы на выборах. Несколько за пределами сочинения остается политическая программа, а из чисто политических сюжетов можно отметить, вероятно, лишь реабилитацию памяти Мария и заговор Катилины (Plut. Caes., 6–8). Для Плутарха начальная карьера Цезаря — это не путь популяра (как это было у Саллюстия) или первые шаги демагога и манипулятора (как пытался представить его Цицерон), а вхождение во власть блестящего молодого аристократа, в общем, лишенного каких-либо принципиальных убеждений и наделенного огромным личным честолюбием. Плутарх абсолютизирует форму, принимая ее за содержание. Более полно политическая программа представлена в рассказе о консульстве, хотя здесь автор уделяет особое внимание яркой картине борьбы между Цезарем и оптиматами во главе с Бибулом и Катонном (Plut. Caes., 14).

«Галльская» часть представляет собой изложение событий кампании. Плутарх, в основном, следует за Цезарем, и, если не считать несохранившейся части труда Ливия и малоизвестного широкому читателю Диона Кассия, это, вероятно, самая полная история галльских войн после самих «Записок». История войны — выигрышный момент для любого беллетриста, особенно, античного, а потому здесь преобладает историческое повествование. Оценка Плутарха однозначна — галльские кампании были самыми значительными войнами в римской истории, показавшими превосходство Цезаря над всеми полководцами (Plut. Caes., 15), а основными чертами Цезаря-военачальника были быстрота, личное мужество, выносливость и умеренность, равно как и умение внушить воинам мужество и любовь к полководцу (Ibid., 15–16).

Плутарх подробно рассматривает причины гражданской войны и процесс ее развязывания, показывая агрессивные действия обеих сторон и, в общем, придерживаясь точки зрения об «обоюдной вине» (Ibid., 29–31). Далее он переходит к описанию военных операций, в основном следуя Цезарю. Плутарх окончательно разрабатывает теорию, уже намеченную у Веллея и Флора, но еще отсутствующую у Цицерона и Цезаря. Если Цезарь и Цицерон видят в войне конфликт политических партий и политических принципов, то последующая традиция делает акцент на личном столкновении Цезаря и Помпея, а потому (в отличие от Цезаря), уделив минимальное внимание кампании 49 г. (Plut. Caes., 29–31) и даже последующим кампаниям 47–45 гг., которые подробно описаны продолжателями Цезаря, Плутарх посвящает половину всего изложения истории гражданских войн борьбе двух полководцев и особенно — Фарсальской битве (Ibid., 41–46). На эту, ставшую весьма распространенной традицию распределения материала, могла повлиять и «Фарсалия» Лукана. Фарсальское сражение становится центральным эпизодом войны, причем, Плутарх видит его, прежде всего, через призму личного конфликта Цезаря и Помпея. В истории гражданской войны много выигрышных литературных эпизодов: переход Рубикона, неудачная попытка Цезаря пересечь Адриатическое море на маленькой лодке (возможно, чистый вымысел), атака прмпеянской конницы при Фарсале, самоубийство Катона в Утике, мужество Цезаря при Мунде и, конечно, роман Цезаря с Клеопатрой (Plut. Caes., 32, 35, 38, 45, 54, 56, 48–49).

Вероятно, особый интерес представляет собой последняя часть. Плутарх достаточно кратко останавливается на реформах Цезаря, прежде всего, как и у Александра, отмечая его грандиозные проекты (восточный поход, строительные программы, восстановление городов) (Ibid., 57–58) и придавая его политике черты мегаломании. Особенно полно описывает Плутарх реформу календаря (Ibid., 59). Тем не менее, главной темой этого периода становится подробное красочное описание заговора против Цезаря, наверное, самое полное в античной литературе со множеством ярких эпизодов и деталей (неблагоприятные знамения, колебания Цезаря, сон Кальпурнии, доносы, паника в Риме, народное восстание против убийц диктатора и роковая судьба последних) (Ibid., 62–69).

Наверное именно в этой части появляются нотки осуждения. Талантливый политик и великий полководец достиг вершины славы и положения и, подобно Александру, начавшему подражать персидским обычаям и вести себя подобно неограниченному монарху, ломая демократические традиции македонян, Цезарь окружил себя непомерными почестями и, возможно, мечтал о царском титуле. В достаточно невыгодном свете подана и история с Луперкалиями (Ibid., 57–61). Плутарх не оправдывает убийство Цезаря, но «понимает» его причины.

Цезарь появляется и в других биографиях Плутарха. В биографии Помпея он появляется с момента создания триумвирата (Plut. Pomp., 57), а затем, после упоминаний о его успехах в Галлии (Ibid., 61, 63, 66, 68), выступает в качестве соперника Помпея. Именно их соперничество находится в центре последующего повествования (Ibid., 60–73), когда Плутарх мастерски показывает постепенное возвышение одного и падение другого, демонстрируя тот духовный крах, к которому приходит Помпей (Ibid., 72–73). На место сложных картин политической борьбы, созданных современниками событий, приходит концепция борьбы двух великих полководцев, каждый из которых претендует на верховную единоличную власть, а республиканцы присоединяются к Помпею, видя в нем «меньшее зло». Из героя и защитника республики Помпей превращается в «неудавшегося Цезаря», что позднее оказывает влияние и на историографию. Тем не менее, Плутарх явно сочувствует своему герою — великий полководец, победитель Сертория и Митридата, герой пиратской войны и восточного похода, лишившись всего своего могущества, погибает от рук наемных убийц.

В жизнеописании Катона появляется несколько иной образ Цезаря. Это ловкий интриган и манипулятор, проискам которого сопротивляется мужественный, бескомпромиссный и кристально честный герой биографии (Plut. Cato., 22, 27, 31–33, 43, 49, 51). Плутарх останавливается на эпизодах, в которых особенно проявились «манипуляторские» способности Цезаря: его речь по делу катилинариев, претура и поддержка Метелла Непота, создание триумвирата, встреча в Луке. В этой биографии особенно отчетливо выступает вторая линия конфликта в гражданской войне — конфликт между несущим монархическую власть Цезарем и «свободной республикой», защитником и воплощением которой выступает Катон. Значительная часть этой биографии посвящена подробному и красочному описанию пребывания Катона в Утике и его мужественной смерти (Plut. Cato., 58–71). Как и в биографии Помпея, Цезарь предстает достойным противником. Он мстит убийцам Помпея (Plut. Pomp., 80) и сожалеет о гибели Катона, с грустью осознавая, что тот не мог принять пощаду, которую, вне всякого сомнения, даровал бы ему победитель (Plut. Cato., 72).

Другие жизнеописания содержат уже более эпизодические, хотя временами и весьма характерные сведения. В биографии Красса содержится, вероятно, наиболее полный анализ триумвирата как антиоптиматского блока (Plut. Crass., 14), выгодного всем троим, тогда как других частях «Параллельных биографий» союз — это ловкий ход Цезаря с целью создания собственного могущества (Plut. Caes., 13; Pomp., 47). В биографии Цицерона Цезарь появляется в связи с заседанием сената 5 декабря 63 г. и действиями против оратора, предпринятыми им в 62 г. (Plut. Cic, 22–23), а также — в связи с их позитивными контактами (попытка Цезаря помочь Цицерону в 58 г., их переговоры накануне гражданской войны и последующее примирение после Фарсала) (Plut. Cic, 39). Интересно, что далее Плутарх пишет о деятельности Цицерона после смерти Цезаря, показывает его сложные отношения с Октавианом, заговорщиками, друзьями Цезаря (Гирцием и Пансой), однако не стремится изобразить оратора борцом с Цезарем и «цезаризмом», скорее перенося конфликт с Антонием в личную плоскость (Plut. Cic, 40–41). В биографии Антония достаточно значительная часть посвящена событиям гражданской войны 49–45 гг., возвышению Антония и различным деталям его отношений с Цезарем, дружественных по преимуществу, но не лишенных «подводных камней» (Plut. Ant., 7–14). Очень интересно упоминание о Цезаре в биографии Брута (Plut. Brut., 8–15), когда Плутарх подробно описывает становление заговора и колебания своего героя между общественным долгом перед республикой и личным долгом перед Цезарем (Plut. Brut., 8). Тема развивается и далее, когда автор описывает споры Брута и Кассия и появление призрака Цезаря (Ibid., 29–30, 36–37, 48).

Плутарх дает много исторической информации и, вместе с тем, именно он создает ту самую канву исторического романа, которая оказала, быть может, самое сильное влияние на последующие восприятие Цезаря и его эпохи. Как и в любом романе, в этом немало мифов, и не вся информация может быть достоверна. У Плутарха много философских и этических рассуждений, но не так много исторического анализа, однако именно Плутарх создает образы главных действующих лиц: победителя германцев и лидера популяров Мария, проявившего свои таланты на поле боя, неуверенно чувствующего себя в политике и склонного к радикализму и жестокостям; безжалостного и циничного диктатора Суллы; главного соперника Цезаря, знаменитого полководца, но неуклюжего и колеблющегося в политике Гнея Помпея; мужественного и несгибаемого Катона, ставшего «рыцарем» римской республики; великого оратора Цицерона и последнего защитника старых республиканских ценностей, Брута.

Создается и образ Цезаря. К образу популяра и правозащитника, ставшего великим полководцем и демократическим монархом, созданному Саллюстием, цицероновскому образу демагога и манипулятора, силой захватившего власть и ставшего тираном, и имиджу одного из создателей сверхдержавы и «восстановленной республики» (Веллей Патеркул, Флор) добавился плутарховский образ «римского Александра», надпартийного лидера и великого полководца, ставшего повелителем Рима. Этот имидж продолжали развивать писатели антониновского времени.

К сожалению, до нас не дошла «Кельтика» Аппиана, вероятно, содержащая описание галльских войн Цезаря (см. Арр. B.C., II, 17), однако мы располагаем очень полным описанием гражданской войны. Если Плутарх пишет биографию Цезаря, то Аппиан пишет историю события, и именно в этом контексте интересует его Цезарь. Будущий диктатор впервые появляется в повествовании в связи с его речью по делу катилинариев (II, 6), претурой и пропреторством в Испании (II, 8), созданием триумвирата (Ibid.) и консульством (II, 10–14). Аппиан показывает постепенное нагнетание конфликта между Цезарем и Помпеем (Ibid., II, 17, 19, 23, 26–30, 33–34), а затем, уже более подробно, описывает сам ход гражданской войны (Ibid., II, 34–105). Если Плутарх очень важен для истории войн в Галлии, то Аппиан — самый подробный (после Цезаря, недошедшего Ливия и Диона Кассия) источник по гражданской войне. В заключении содержится гораздо более полный и подробный, чем у Плутарха, обзор реформ диктатора (Ibid., II, 106–111) и подробное описание заговора (Ibid., II, 112–116). Рассказ Аппиана гораздо более историчен, чем повествование Плутарха: здесь меньше эффектных и литературно выигрышных эпизодов (хотя есть и они), личностных характеристик и больше фактов, имен, дат и исторического анализа. К концепции Плутарха Аппиан добавляет исторический подход Саллюстия, Веллея, а отчасти и Цицерона. Это не рассказ о Цезаре, а рассказ о войне, которую вел Цезарь. Особенно интересна концовка 2 книги, где Аппиан дает развернутую сравнительную характеристику Цезаря и Александра (Ibid., II, 149–154).

В самом начале труда Аппиан дает очерк гражданских войн, несомненно лежащий в основе их современной концепции. Эти войны — борьба между сенатом и народом, аристократией и популярами, начавшаяся еще на заре истории республики (Ibid., I, 1) и получившая «второе дыхание» после Гракхов (Ibid., I, 2). Постепенно борьба партий на форуме перешла в настоящую гражданскую войну, пока диктатором не стал Сулла, лидер оптиматов, захвативший единоличную власть и на время установивший порядок в государстве (Ibid., I, 3). После Суллы борьба возобновилась, и теперь победу одержал Цезарь. Победив Помпея, он стал пожизненным диктатором и снова объединил государство. Аппиан, вероятно, впервые сопоставляет двух диктаторов именно в конструктивном плане: с одной стороны, Сулла и Цезарь были лидерами разных партий, оптиматов и популяров, но с другой — Аппиан, все больше и больше сводящий борьбу партий к борьбе личностей, наделяет диктатуры Суллы и Цезаря близостью задач (Ibid., I, 4). К цицероновской идее «двух тиранов» прибавилась ставшая очень популярной аппиановская (а, возможно, еще и ливиева) идея двух правителей, стабилизировавших и реформировавших республику.

Аппиан и Плутарх — наши основные источники по истории 100–60 гг. времени детских, юных и молодых лет Цезаря, предшествующих его выходу на политическую арену. Оба автора как бы дополняют друг друга. Плутарх в биографиях дает яркие образы протагонистов этих событий, Мария и Суллы, а также — Лукулла, Сертория, Помпея, Красса и представляет полные и красочные обзоры внешних войн: войн с Митридатом (Plut. Sulla, 11–24; Luc, 7–37), парфянского похода Красса (Plut. Crass, 17–34), «пиратской войны» Помпея (Plut. Pomp., 24–28) и его восточного похода (Ibid., 31–43). Аппиан, вероятно, посвятивший этим событиям другие труды^{363}, напротив, уделяет основное внимание внутриполитической борьбе и собственно гражданским войнам[94]. Ему принадлежит самый большой по объему и значению обзор истории Союзнической войны (Арр. B.C., I, 35–54), военных действий в 87 г. (Арр. B.C., I, 65–70) и гражданской войны 83–82 гг. (Ibid., I, 77–95), относительно которых Плутарх ограничивается лишь отдельными упоминаниями в биографиях Мария и Суллы. Некоторые данные двух авторов дублируют, дополняют, а иногда и противоречат друг другу: движение Апулея Сатурнина, выступление Сульпиция Руфа, диктатура и реформы Суллы, восстание Спартака, заговор Катилины.

Также как и Плутарх, Аппиан приводит немало невыигрышных деталей именно там, где речь идет о событиях 63–59 гг. Так, он подозревает Цезаря в связях с катилинариями (Арр. B.C., II, б)[95], пишет о его огромных долгах и помощи Красса (II, 8), показывает ловкие интриги Цезаря в период консульства, описывает драки на форуме и дело Веттия (II, 10–11), сообщает о сделке с Клодием (И. 14). Тем не менее, Аппиан несколько меняет свою позицию, когда речь идет о развязывании гражданской войны. Он считает, что к диктатуре стремился не только Цезарь, но и Помпей, который специально поддерживал в обществе состояние анархии (II, 20) и использовал для этого дело Милона (II, 23). С 52 г. Помпей начинает постепенно раскручивать антицезарианскую кампанию, но с 51 г. Цезарь также готовится к силовому варианту, пока еще поддерживая мирное равновесие при помощи взяток и других аналогичных действий (II, 25–27). Подробно описывая выступления Куриона, Аппиан подчеркивает, что-болыпая часть сената и большинство населения предпочитало разоружение обоих полководцев (II, 28–30), однако войну развязали обе стороны — Помпей начал набор войск, а Цезарь перешел Рубикон (II, 32–33). «Теория обоюдной вины», которую также разделяли Плутарх и Дион Кассий, приходит на смену взаимным обвинениям.

В рассказе Аппиана о гражданской войне встречается ряд особенностей, которые уже были отмечены у Веллея Патеркула, Флора и Плутарха. Так, центральное место в описании событий гражданской войны занимает рассказ о кампании 48 г. в Греции в битве при Фарсале. Остальные события 49–48 гг. описаны достаточно кратко: это италийская кампания (II, 36–40), военные действия в Испании в 49 г. (II, 42–43), поражение Куриона в Африке (II, 44–46), неудача Гая Антония в Иллирике (II, 47–48) и мятеж легионов Цезаря (Ibid.).

Несколько более подробно Аппиан пишет о последних годах войны. Он подробно рассказывает о гибели Помпея (рассказ, как и все вышеупомянутые разделы в основном совпадает с рассказом Цезаря) (II, 83–86) и его преследовании Цезарем (II, 88–89). Собственно войне в Александрии посвящена всего лишь одна глава (II, 90), причем, половина ее содержит описание плавания Цезаря и Клеопатры по Нилу. 4 главы содержат рассказ о войне с Фарнаком (II, 91–95), 6 глав — о войне в Африке (II, 96–101)иЗ-о войне в Испании (II, 103–105). Расхождений с Цезарем практически нет, а дополнения связаны с занимающими достаточно большое место романтическими деталями: плавание с Клеопатрой по Нилу (II, 90), некоторые подробности переговоров с Фарнаком (II, 91), рассказ о мятеже легионов (II, 93) и, наконец, описание гибели Катона, которому посвящено около половины «африканского» рассказа. Можно сказать, что, по большому счету, Аппиан следует рассказу Цезаря, иногда путая отдельные детали и, подобно Плутарху, добавляя романтические подробности.

Те же закономерности можно обнаружить на примере центрального эпизода, кампании в Греции. В этой части появляются несколько речей (Арр. B.C., II, 50–61, 55, 73–74), а основная часть кампании и особенно — события военных действий при Диррахии, излагаются также в соответствии с рассказом Цезаря (II, 49–67). Впрочем, центром повествования, несомненно, является сражение при Фарсале, представленное как грандиозная «битва народов» (II, 70–83). Красочно описывая ход сражения, Аппиан долго рассуждает о противоестественности этой бессмысленной и беззаконной войны. Как и для Плутарха, в центре событий находится борьба двух великих полководцев, Цезаря и Помпея, однако на заднем плане все же присутствует концепция партийной борьбы. Теперь обе партии, «сенатская» и «народная» выступают как носители единоличной власти.

Рассказ о реформах Цезаря, его диктатуре и последних днях жизни весьма близок к рассказу Плутарха. Особое внимание Аппиан обращает на почести, оказываемые Цезарю, и протестах общества (центральной сценой является подробно описываемый эпизод с Луперкалиями) (II, 106–109), а также — на грандиозные планы диктатора (II, 110), хотя, естественно главной частью этого раздела служит обстоятельный рассказ о заговоре и убийстве (II, 111–118). Отношение Аппиана сугубо негативное. Это «злодеяние, совершенное в священном месте и над особой священной и неприкосновенной» (II, 118). Цезарь принес Риму огромную пользу, а его убийство, напротив, привело к новой эскалации бессмысленных и жестоких войн и бедствий (III, 1).

Тема Цезаря завершается сопоставлением Цезаря и Александра. «Счастливейший человек во всех отношениях, гениальный, широкого размаха, справедливо сопоставляемый с Александром. Оба были весьма честолюбивы, воинственны, быстры в проведении своих решений, отважны в опасностях, не щадили своего здоровья и не столько полагались на стратегию, сколько на решимость и счастье» (II, 149). Сопоставление достаточно разнопланово^{364}. Поход Александра и его сражения сопоставляются с войнами Цезаря, а сами Цезарь и Александр считаются лучшими и непобедимыми полководцами (II, 150). Оба были невероятно любимы солдатами, отличались красотой внешности и происхождением. «Будучи крайне честолюбивыми в борьбе с упорствующими противниками, они быстро мирились и прощали пленных, а после прощения проявляли себя как благодетели, стремились лишь к одной цели — одержать победу» (Ibid., II, 151). Оба не были суеверны и проявляли интерес к наукам. Наконец, Аппиан обнаруживает интересную параллель в судьбе их врагов. «С Цезарем случилось, что никто из участников покушения на него не спасся бегством, и все они были наказаны сыном его, точно также как Александром были наказаны убийцы Филиппа» (Ibid., II, 154).

Несколько иной тип сочинения представляет собой биография Цезаря у Светония Транквилла. Если Плутарх создает историко-психологическии портрет, в общем, остающийся в рамках исторического контекста, то в биографии Светония личность взята еще более изолированно, а материал разбит на множество разнообразных рубрик. Светония еще больше, чем Плутарха, интересует мелкие детали, причем, зачастую — скандального характера.

Первые 44 главы — это достаточно традиционная биография Цезаря, после чего начинается перечень его качеств и особенностей личности. Светоний описывает внешность, одежду и жилище Цезаря, его любовь к дорогим красивым вещам и драгоценным камням, поддержание в доме строгого порядка (Suet. Iul., 45–8). После истории с Никомедом, которую не может пропустить «скандальная хроника» Светония, автор подробно перечисляет связи Цезаря с различными женщинами (Ibid., 50–52), а затем переходит к личным качествам и чертам характера. Специально отмечены его умеренность в еде и питье, честолюбие в больших делах (Ibid., 53–54), красноречие и литературные занятия (Ibid., 55–56), качества полководца (быстрота, осторожность, прекрасное владение оружием и поведение во время сражений) (Ibid., 57–62), его поведение по отношению к солдатам (Ibid., 63–70) и отношение к друзьям и врагам (Ibid., 71–75). Светоний заканчивает последними годами жизни диктатора, его политикой dementia и рассказом о «непомерных» почестях, последних реформах и истории заговора (Ibid., 76–89).

Из биографии Светония достаточно трудно понять, что речь идет о выдающемся полководце. Она скорее выдержана в духе Цицерона, а Цезарь предстает перед нами ловким интриганом и авантюристом, постоянно идущим к неограниченной власти. Много места уделено молодости Цезаря, причем, Светоний приводит множество малоизвестных деталей. Биография предстает как полоса разнообразных интриг: получение прощения Суллы (Suet. Iul., 1), история с Никомедом (Ibid., 2), интриги с Лепидом и восстановлением трибуната (Ibid., 3, 5), опасные поездки в мятежные латинские колонии (Ibid., 8), попытка аннексии Египта (Ibid., 10), дело Рабирия (Ibid., 12), связи с катилинариями и союз с Метеллом Непотом (Ibid., 13–17). Подробно освещена история консульства (Ibid., 19–21), а относительно событий 58–51 гг. Светоний пишет, что Цезарь ставил на консульские места нужных ему людей, а затем объединил триумвиров после встречи в Луке (Ibid., 23–24). Если собственно завоеванию Галлии посвящается чуть более одной главы (Ibid., 24, 3–25), то описание всевозможных интриг следует постоянно. Цезарь пытается стать коллегой Помпея (Ibid., 26), подкупает солдат и влиятельных сенаторов и политиков в Риме (Ibid., 27), строит матримониальные союзы с Помпеем, привлекает на свою сторону римскую «золотую молодежь) и вассальных правителей (Ibid., 27–28). Всевозможными хитростями он старается сорвать направленные против него постановления (Ibid., 29) и постоянно шантажирует войной (Ibid., 30). Именно Цезарь развязал гражданскую войну, испытывая нехватку денег и стремясь уйти от ответственности за многочисленные допущенные им нарушения и, вместе с тем, желая, чтобы его власть была неограниченной (Ibid.). Если Плутарх пишет о стремлении Цезаря к царской власти только в конце биографии, то у Светония этот лейтмотив фигурирует с самого начала. Уже Сулла произносит фразу о «многих Мариях» (Ibid., 1), а в речи на похоронах своей тетки Юлии Цезарь открыто и подробно говорит о своем царском происхождении (Ibid., 6). Приводит Светоний и фразу Цезаря об Александре (Ibid., 7), и цитату о царской власти из Еврипида (Ibid., 30).

Рассказ о собственно гражданской войне относительно краток (Ibid., 31–36), гораздо более подробен рассказ о реформах Цезаря, даже превышавший по содержательности соответствующие разделы Плутарха и Аппиана (Ibid., 37–44) и написанный с явным сочувствием к герою произведения. Автор уделяет внимание и знаменитой dementia Caesaris (Ibid., 67, 75). Тем не менее, Светоний оправдывает убийство Цезаря: он подробно перечисляет всевозможные почести, оказываемые диктатору (Ibid., 76), его бесконтрольные авторитарные решения и циничные высказывания (Ibid., 76–77), равно как и проявления неуважения к республиканским традициям (Ibid., 78–79). Наконец, автор считает, что Цезарь действительно хотел получить царскую власть (Ibid., 79, 2).

Много негативной информации содержится и в описательной части. Светоний обвиняет Цезаря в грабежах и получении крупных взяток (Ibid., 54), любви к роскоши (Ibid., 46), регулярно повторяет позорящую историю о связи с Никомедом (Ibid., 2, 49).

Нельзя сказать, что биография написана только черными красками. Светоний приводит немало позитивных сведений и характеристик. Цезарь умерен в еде и не подвержен пьянству (Ibid., 53), он — талантливый оратор (Ibid., 55–56). Немало сказано о его мужестве в сражениях (Ibid., 60, 62, 69–70), умении держать в повиновении армию (Ibid., 63, 67), преданности ему солдат и офицеров (Ibid., 68). Много говорится о проявлениях преданности друзьям (Ibid., 72), мягкости и нежелании иметь врагов (Ibid., 73–74) и, наконец, о политике милосердия (Ibid., 75).

Итак, образ Цезаря у Светония достаточно сложен. Его личность не лишена привлекательности, а политика — конструктивности, он лишен жестокости, хотя и достаточно авторитарен, и его едва ли можно считать тираном. Цезарь Светония предстает перед нами (как и в изображении Цицерона) ловким честолюбивым манипулятором, использующим все способы для захвата власти, личного обогащения и получения невероятных почестей. Сначала это интриги и подкуп, а затем и собственно силовой захват, целью которых была почти исключительно личная власть и деньги. Вместе с тем, этот образ лишен той зловещей окраски, которую придают ему Цицерон и Лукан, скорее это карикатура, которую в XX веке повторил Бертольд Брехт.

Наконец, Дион Кассий, в «Истории» которого дана, вероятно, самая подробная из дошедших до нас история Цезаря. К сожалению, из-за состояния сочинения Диона, мы можем начать обзор его труда только начиная с 37 книги, где речь идет о событиях 63–60 гг. Далее изложение становится более подробным, а текст дошел до нас практически в полной сохранности. События 50-х гг. освещены в книгах 37–40, в 49–44 гг. — в книгах 40–44. Изложение очень равномерное и основательное, по степени фактичности, объективности и тщательности сопоставимое с изложением самого Цезаря.

Подробно разбирая дело Рабирия, Дион Кассий, видимо, считает его невиновным (Dio., 37, 26–27). Он сообщает о выступлении Цезаря на заседании сената 5 декабря 63 г. (Dio., 37, 36) и придает большое значение его победе на выборах в великие понтифики (Ibid., 37, 37). Здесь же упоминается попытка Цезаря обвинить Катула в воровстве средств на строительство храма Юпитера Капитолийского (Ibid.) и истории с Клодием, праздником Доброй Богини и разводом Цезаря с Помпеей (Ibid., 37, 45). Книга заканчивается победами Цезаря в Испании и созданием триумвирата, который Дион Кассий считает захватом власти (Ibid., 37, 52–53). Изложение этих событий близко к изложению Аппиана, хотя тон осуждения Цезаря несколько мягче.

Примерно такая же неблагоприятная картина сохраняется при описании событий консульства. Дион Кассий более основательно, чем другие авторы, передает суть реформ Цезаря (Dio., 38, 1, 7) и подробно и объективно описывает борьбу вокруг этих предложений (Ibid., 38, 2–6), скорее сочувствуя оптиматам и считая, что Цезарь слишком угождает толпе, использует насилие и правит в городе единолично (Ibid., 38, 1, 6, 8).

Картина галльских войн является весьма подробной и мало отличается от традиционной картины, представленной «Записками» Цезаря. В 38 книге описана кампания 58 г. против гельветов и Ариовиста (Ibid., 38, 31–50), более кратко изложены события бельгской кампании 57 г. (Ibid., 39, 1–5) и кампании 56–54 гг. в Галлии, Германии и Британии (Ibid., 39, 40–53). Похоже, что особый интерес автора вызывают британские кампании (Ibid., 40, 1–11), и даже Великое галльское восстание 52 г. освещается менее подробно (Ibid., 40, 31–44). Такое смещение акцентов, вероятно, не случайно. К III в. н.э., Галлия давно стала интегральной частью римской державы и представление о войнах с галлами было не очень понятно читателям. Напротив, германцы и северные бритты оставались серьезными врагом, и римская историография уже могла представить Цезаря не только защитником Рима от варваров, но и защитником цивилизованных галлов от германцев.

Дион Кассий показывает рост влияния Цезаря в ходе галльских войн и превращение его в лидера высшего ранга (Dio., 40, 25–26) и достаточно кратко описывает начало конфликта Цезаря и Помпея, скорее сочувствуя первому и считая разумным предложение Куриона и другие предложения Цезаря (Dio., 40, 60).

Рассказ Диона Кассия о начале гражданской войны очень похож на рассказ Цезаря (Dio., 41, 1–5). Дион также уделяет достаточно большое внимание событиям января — марта 49 г., рисуя ту же самую бескровную победу (Ibid., 41, 6–15). Он следует Цезарю и далее, сообщая о его пребывании в Риме и занятию Сицилии и Сардинии (Ibid., 41, 16–8), а затем следует традиции Аппиана, уделяя лишь беглое внимание испанской кампании (Ibid., 41, 20–24) и подчеркивая политику милосердия. Дион Кассий упоминает и поражения легатов Цезаря, Долабеллы и Гая Антония в Далмации и Куриона в Африке (Ibid., 41, 40–2). Вместе с тем, Дион Кассий уделяет много внимания невоенным событиям. Кроме проявления политики милосердия, он подробно описывает мероприятия Цезаря во время его первой, небольшой диктатуры (Ibid., 41, 36–38), делая акцент на его финансовых мероприятиях и рассказывая о подавлении мятежа 9 легиона в Плацентой. Историк приводит явно сочиненную им самим речь Цезаря, в которой тот говорит, что воины пришли не грабить и убивать, а бороться с несправедливостью и подчиняться законам (Dio., 41, 27–35).

Центральным событием гражданской войны по-прежнему остается Фарсальская битва. Автор достаточно кратко останавливается на предшествующих событиях (Dio., 41, 44–53), более полно выразив свои взгляды именно в связи с этим решающим столкновением. Это столкновение между двумя равными полководцами, стремившимися к власти и славе (Ibid., 41, 53, 56), речь шла не о республике и монархии, а о том, кто будет править.

Вероятно, желая усилить романтическую традицию, Дион Кассий подробно останавливается на египетской кампании. Он рассказывает о бегстве Помпея (Ibid., 42, 1–5), погоне за ним Цезаря (Ibid., 42, 6–9), его встрече с Клеопатрой и самой войне (Ibid., 42, 34–44), причиной которой автор, естественно, считает египетскую царицу (Ibid., 42, 35–36), Вместе с тем, как и автор «Александрийской войны», Дион Кассий дает широкую панораму событий во всей римской державе (Иллирик, Греция, Понт, Испания) (Ibid., 42, 9–16) и, в отличие от этого автора, очень детально останавливается на политических событиях в Риме (Ibid., 42, 17–33), включая смуты вокруг долгового вопроса.

Описания африканской (Ibid., 43, 1–14) и испанской войн (Ibid., 43, 30–40) достаточно полны и фактичны, но, вероятно, особенностью описания Диона Кассия является подробнейший обзор реформ, причем, автор останавливается не на почестях или личной власти, и даже не на политике милосердия (ее манифест — речь Цезаря — Dio., 43, 15–18), а на конструктивных преобразованиях (Ibid., 43, 22–7; 41–50), Наконец, очень подробен рассказ о заговоре, вызывающем возмущение автора (Ibid., 40, 10–19), а в речи Антония формулируется общая оценка Цезаря, когда оратор особенно подчеркивает его военные успехи (Ibid., 44, 40–43, 46), освобождение Италии от Помпея (Ibid., 44, 44) и, прежде всего, его милосердие и стремление к согласию (Ibid., 45, 47–48).

Вероятно, особенностью Диона Кассия является его разносторонность и обстоятельность, большое число фактов и, вместе с тем, как и у других авторов, стремление дать историческое событие в романтическом ракурсе. Он не пишет биографию, как это делают Плутарх и Светоний, это и не история войны, как у Аппиана. Сочинение Диона Кассия посвящено истории Рима, равноправными частями которой являются и республика и Империя. Переход от республики к Империи не воспринимается как трагедия — это скорее — важный прогрессивный этап эволюции. Особенностью Диона Кассия является интерес к конструктивной преобразовательной деятельности Цезаря, который (также как и Август) является создателем новой римской истории. В отличие от Аппиана и даже Плутарха, Светоний и Дион Кассий считает Цезаря не концом старой, а началом новой эпохи.

Итак, образы Цезаря, которые позже перейдут в историографию, создаются уже в античной традиции. Собственно говоря, образ великого полководца создал сам Цезарь. Этот образ, похоже, остался самым бесспорным и самым устойчивым, и, по крайней мере, античное общество ставило военные достижения выше любых других. Саллюстий стоит у истоков образа «демократического монарха», народного лидера, боровшегося за права простых людей и свергнувшего ненавистное господство олигархии. Для Цицерона Цезарь был ловким демагогом и честолюбцем, любой ценой стремившимся получить власть, инициатором военного путча, развязавшим междоусобную бойню, приведшую к свержению республики и порабощению собственного народа. Этот образ развивает Светоний, однако для последнего это не зловещая тень, нависшая над гибнущей республикой, а ловкий интриган, всеми правдами и неправдами достигший верховной власти, но вызывающий скорее не ужас, а смех. Для Плутарха Цезарь — талантливый, блистательный герой, намного превосходящий окружающих, «римский Александр» и покоритель мира. Для Аппиана он — выдающийся полководец и политик, спасший общество от тяжелого и губительного кризиса и покончивший с отжившей системой республики, тогда как Дион Кассий видит в нем конструктивного реформатора и строителя нового мира, который продолжал создавать Август. «Народный лидер», «тиран», «манипулятор», «герой-спаситель», «разрушитель старого», «создатель нового общества» — вот те основные линии, по которым пойдут последующие оценки. Так что же первично? Сложный путь лидера популяров, вынужденные интриги периода вхождения во власть, блестящие победы в Галлии, гражданская война, свержение республики, «политика милосердия», великие реформы конца правления? Мы увидим много вариантов ответа на эти вопросы.

Информация поздних авторов не столь велика. У Евтропия Цезарь появляется в связи с консульством и галльскими войнами, которым автор уделил всего одну главу (Eutr., VI, 17). Примечательно, что Евтропий делает акцент на войнах с германцами и бриттами, не упоминая даже о восстании Верцингеторикса. Гораздо больше внимания уделено гражданской войне, «которая должна быть предана проклятью и полная слез, когда, кроме бедствий, которые случились в сражениях, изменилась даже судьба римского народа» (Eutr., VI, 19). Виновником войны автор считает Цезаря (Ibid.). Мельком коснувшись событий Италии и Испании, Евтропий концентрирует внимание на Фарсальской битве (Ibid., VI, 20–21). «Никогда доселе римские войска не собирались в одном месте ни в большем числе, ни с лучшими полководцами; войска, которые легко могли бы покорить весь земной круг, если бы их повели против варваров» (Ibid., 21). XXII глава посвящена Александрийской войне и победе над Фарнаком, XXIII — африканской войне, XXIV — войне в Испании. После этого Цезарь вернулся в Рим и «начал вести себя более высокомерно и вопреки обычаям римской свободы, когда, таким образом, и почести, которые ранее давались народом, брал по собственному усмотрению… и другое совершал по-царски и почти по-тиранически» (Ibid., 25), а потому стал жертвой заговора. Подобно Светонию и Диону Кассию, Евтропий придерживается проавгустовской традиции.

В короткой биографии Цезаря у неизвестного автора сочинения «De viris illustrious» перечислены события молодости Цезаря, его пребывание в Азии и Вифинии, процесс Долабеллы и история с пиратами. После этого автор кратко упоминает о войнах в Галлии и перечисляет победы в гражданской войне (Фарсал, Александрия, Тапс, Мунда). В конце говорится о политике милосердия, становлении постоянным диктатором и заговоре. Автор пытается взять все самое «интересное» для античного читателя: образ романтического героя сочетается с образом великого полководца.

Наиболее оригинальный и полный образ, относящийся к этому времени, принадлежит перу Павла Орозия. В рассказе о галльских войнах он (по собственному заявлению) намеревается следовать Светонию, но, по справедливому мнению комментаторов, это фактическая ошибка. На самом деле, автор следует самому Цезарю.

В рассказе христианского писателя много неточностей. Описывая события 58–57 гг., Орозий сообщает о двух сражениях с гельветами, тогда как на самом деле было только одно, причем, Цезарь громит их на берегу Родана (Ibid., VI, 7), в описании войны с германцами немало деталей, характерных для войн IV в. (Ibid., VI, 8), а, рассказывая о походе против бельгов, автор с некоторыми ошибками воспроизводит перечень племен и их контингентов, приведенный Цезарем (Ibid., VI, 7, 11–15). В заключение он сообщает о разгроме галлов в сражении, чего на самом деле не было.

Примечательно, что Орозий очень подробно описывает малые кампании Цезаря, подчас уделяя им большее внимание, чем крупным, хорошо известным операциям. Можно сравнить, например, описание событий 56 г. (VI, 8), восстания Амбиорикса (VI, 10) или кампании 51 г. (особенно — осады Укосселодуна) (VI, 11, 12–28) с одной стороны, и разгрома германцев в 55 г. (VI, 8, 23), перехода Рейна (VI, 9, 1), британских походов (VI, 9, 4–8) и даже восстания Верцингеторикса (VI, 11, 1–11) — с другой. Возможно, Орозий просто не хотел повторять общеизвестные факты, но не исключено, что определенную роль сыграли конкретные реалии V в., когда в Галлии снова шли крупномасштабные военные действия, римляне были обороняющейся стороной, а на территории страны хозяйничали германские племена.

Быть может, впервые в античной историографии была высказана особая точка зрения на галльские войны. Если освещение гражданской войны отмечено плюрализмом мнений и оценок, то войны в Галлии описывались только с позиций римлян. Точка зрения боровшихся с Цезарем галлов отсутствует полностью, и Орозий отчасти становится на эту позицию. «Хотел бы я сейчас открыть (вашему) взору обескровленную и истерзанную Галлию и показать, как чувствует она себя после тех ужасных лихорадок и внутреннего жара, испепелившего лучшие ее жизненные силы, насколько она иссохла и сколь бледна, как лежит она брошенная и ослабленная, как боится шелохнуться, дабы не вызвать тем самым очередного наплыва несчастий» (Ibid. VI, 12, 2). Римское войско вторгается в Галлию как язва в тело, а Галлия дает «клятву в вечном рабстве» (Ibid., VI, 12, 4).

Гражданская война именуется «отвратительнейшей», и Орозий, желая усилить эффект, знаменует ее начало страшным пожаром, во время которого сгорело 14 кварталов (факт чисто вымышленный и, вероятно, навеянный пожаром при Нероне) (Ibid., VI, 14, 4). Первую часть войны Орозий излагает в соответствии с Цезарем (переход Рубикона, занятие Италии, испанская кампания, поражение Куриона и Гая Антония) (Ibid., VI, 15, 3–10). Он пишет, что Цезарь захватил в Риме казну (Ibid., VI, 15, 5). Как и у многих других авторов, центральное место в рассказе о bellum civile занимает описание Фарсальского сражения (Ibid., VI, 15, 23–28). Здесь можно увидеть ставшее уже традиционным осознание трагедии междоусобной войны: «Можно было видеть и оплакивать то, что застыли на Фарсальских полях сошедшиеся на взаимное истребление силы римлян, перед которыми, если бы у них царило согласие, не смогли бы устоять никакие народы и никакие цари» (Ibid., VI, 15, 24).

Относительно подробно описана война в Александрии (Ibid., 15, 29–33; 16, 1–2), причем, Орозий, единственным из авторов подробно описывает пожар Александрийской библиотеки (Ibid., VI, 15, 31–32). Достаточно кратко описаны африканская и испанская войны (Ibid., VI, 16, 3–7). О дальнейшем сообщается еще более кратко. Прибыв в Рим, Цезарь устроил все дела «вопреки обычаю предков», после чего произошел заговор (Ibid., VI, 17, 1–3).

Наверное, особенно интересны общие взгляды Орозия. Конечно, писатель-христианин, который стремился показать историю языческого Рима как цепь преступлений, не может не включить в него и критику Цезаря, с другой стороны, будучи серьезным историком, он следует именно традиции последнего. Негативным является не отношение лично к Цезарю, а отношение к Цезарю как к представителю ненавистного, жестокого и кровавого языческого Рима.

Заключение Орозия демонстрирует и весьма необычное понимание истории Цезаря. В гражданских войнах Орозий видит божью кару и угрозу для существования людей. «Наполнил Рим просторы власти своими бедами и оглянувшись на собственную кровь, отмстил каждому народу по отдельности, там же, где и покорил его» (Oros., VI, 17, 4). Высокомерие — это причина гражданских войн, а окончание войн привело народ к смирению. Только когда люди научились жить в смирении, мог появиться Иисус Христос (Oros., VI, 17, 9). Цезарь, Август и созданная ими Империя установили тот самый мир, в который пришел Иисус. «Позже, в наше время, на исходе 42 года правления первого из всех императоров, Августа Цезаря, хотя и отец его Цезарь выступал скорее предвестником императорской власти, нежели императором, — был рожден Христос» (Ibid., VII, 2, 14). В отличие от многих других авторов, Орозий не делает акцент на dementia Caesaris, милосердие — это качество христиан. Впрочем, вслед за Орозием, позволим задать этот вопрос, столь ли случайными являются все эти совпадения?