Юлий Цезарь. Политическая биография

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Попытаемся подвести некоторые итоги. Многое уже было сказано в предыдущем изложении, однако некоторые проблемы, поставленные уже наукой Нового и Новейшего времени, требуют хотя бы суммарного анализа. У истоков антицезарианской, а отчасти и процезарианской традиции лежит миф о римской республике и ее героях. Этот миф имеет как античные, так и современные корни. Со времен Платона и Аристотеля в античной общественной мысли создается образ смешанного строя, идеально сочетавшего демократическое, аристократическое и монархическое начала. Полибий и Цицерон объявили этим идеальным обществом римское государство. Демократический элемент римского строя олицетворялся суверенитетом народных собраний, в которых власть большинства народа (трибутные комиции) сочеталась с другим видом собрания (центуриатные комиции), где преобладали зажиточные слои населения. Римский сенат был выражением власти аристократии, соединившей в себе древнюю патрицианскую родовую знать, патрицианско-плебейскую аристократию должностей, разбогатевшую на войнах аристократию денег, энергичных и напористых «новых людей» и популярных народных лидеров. Наконец, римские магистраты сочетали традицию полной самостоятельности, унаследованную от царской власти, и функции исполнительной власти республики, подчиненной коллегиальным органам. Заметим, что этот античный миф более или менее соответствовал римскому государству, целью которого была консолидация общества для борьбы с внешним противником. «Демократические» ценности явно были на втором плане. «Идеальная система», казалось, прекрасно проявила себя на деле: Рим построил Италийскую федерацию, разгромил Карфаген и эллинистические царства и создал гигантскую Средиземноморскую державу. Кроме того, римская идеология прекрасно создавала иллюзию «общества равных возможностей», сохраняла аристократические идеалы и успешно консолидировала общество. Далее начинается уже современная часть мифа.

Многие проблемы Рима действительно сходны с современным правом: это обеспечение прав большинства и меньшинства, сочетание принципов выборности и единоначалия, парламентаризма и диктатуры, разделения законодательной, исполнительной и судебной властей и т.п. Вольно или невольно Римская республика воспринимается как «свободное общество» со свободными, альтернативными выборами, свободой слова и собраний, состязательным судебным процессом и гарантиями прав личности, а человек, покончивший с ним, естественно, не имеет шансов на оправдание. Впрочем, вслед за Н.В. Чекановой зададим вопрос, было ли это общество действительно свободным, и сверг ли его Цезарь?

Римские державы 3, 2 и 1 вв. сильно отличались друг от друга. До Второй Пунической войны Рим владел только Италией, Сицилией и Сардинией. Это было достаточно компактное государство, большую часть населения которого составляли римские граждане — около 300 000 человек (с семьями — около 1 млн.) — и союзники — около 350 000 (с семьями — примерно 1, 5 млн.)^{642}.

Ко времени Гракхов Рим уже владел большой частью Испании, северной Африкой (бывшие владения Карфагена), Македонией, Грецией и западной частью Пергама, что означало 3–4 кратное увеличение как территории, так и населения державы. На 3–4 млн. италиков, союзников и римлян, приходилось теперь 12–15 млн. жителей покоренных территорий^{643}. Ко времени Цезаря размеры сверхдержавы примерно удвоились за счет Галлии, Нумидии, областей к северу от Македонии, Вифинии — Понта и Сирии. При Августе к ним добавились Египет и широкая полоса между верховьями и низовьями Дуная. Площадь современной Италии, примерно равная площади Римского государства перед 2 Пунической войной, равняется 300 000 км²; в конце 2 века площадь Римской державы достигла примерно 2 млн. км², при Цезаре — около 3 млн. км², Империи Августа — свыше 5,5 млн. км². Население росло примерно сходными пропорциями, достигнув во времена гражданских войн примерно 25–30 млн.

Население провинций (перегрины), а частично и союзники, оказались за пределами «идеальной системы», фактически не имея какой-либо правовой защиты. Примерно четверть этого огромного бесправного населения составляли рабы, бывшие полной собственностью хозяев и лишенные каких-либо прав на собственность, семью (рабский брак считался «сожительством») и потомство, принадлежащее хозяину. Любое насилие, допущенное по отношении к рабу, не считалось преступлением, а особенностью ситуации эпохи поздней республики было то, что практически всё провинциальное население не было защищено от возможности ограбления, массового порабощения и жестоких наказаний. Долговое рабство, недопустимое для римских граждан, процветало в провинциях, а покоренные Римом территории не были защищены от грабежей пиратов, римских наместников и римского «делового мира».

Война была постоянным явлением в жизни провинций. Испания пережила Серторианскую войну, с 55 г. там стояли 7 помпеянских легионов, а в 49–45 гг. она стала ареной войны гражданской. Мелкие локальные войны продолжались до времен Августа. Греция и Македония стали ареной I Митридатовой и трех гражданских войн: 49–45, 42 и 31 гг. Экономика Греции смогла восстановиться лишь ко 2 в. н.э. На территории Малой Азии прошли три Митридатовы войны, в 85 г. Сулла наложил на провинции огромную контрибуции в 20 000 талантов, в 49–48 гг. ее разграбили помпеянцы, в 42 г. — армии Брута. В 88 г. Митридат устроил резню в Пергаме, в 47 г. в Азию вторгся Фарнак. Пострадавшая от Югуртинской войны Африка была опустошена Юбой и помпеянцами. Не лучше было в странах, еще не вошедших в состав державы: Галлия была ареной междоусобиц и германских вторжений, а вся история Птолемеевского Египта это история распада, городских бунтов и упадка экономики^{644}. Не в лучшем положении была Сирия, последний осколок Селевкидского царства.

Жизнь Цезаря протекала даже не в гракханском, а в сулланском Риме, Риме Союзнической войны, гражданской смуты 80-х гг., сулланской диктатуры и господства постсулланской олигархии. Союзническая война унесла 300 000 жизней римлян и италиков (Veil., 11, 15, 3), в 88 г. произошел сулланский военный переворот, в 87 г. — марианское восстание и осада Рима, в 83–82 гг. — гражданская война, в ходе которой погибло около 150 тыс. человек (Eutr., V, l). Многие области Италии (Самний, Этрурия, Лациум, Кампания) были опустошены еще во времена Августа. Постсулланский период не избавил страну от новых конфликтов: в 78 г. произошло восстание Лепида, в 73–71 гг. по всей Италии прокатилось Спартаковское восстание, в 60-е гг. назревал заговор Каталины. По сути дела, все эти войны имели характер одной, непрекращающейся гражданской войны. Предстояла еще кампания 49 г., Мутинская и Перузийская войны и блокада побережья флотом Секста Помпея. Нищета была и во времена Принципата, однако массовая нищета была характерной чертой именно сулланского и постсулланского Рима. Мы видим ее повсеместно, будь то время гражданских войн 80-х гг., постсулланский период 70-х гг. и даже относительно благополучное время 60–50-х гг.^{645},[99]

Беспрецедентный характер носило военное напряжение. Численность римской армии во 2 Пунической войне достигала 20–25 легионов, но это был абсолютный максимум. В войнах 139–167 гг. (от Замы до Пидны) Рим выставлял от 6 до 13 легионов, а в 167–105 гг. — 6–8 легионов^{646}. После Араузиона ситуация радикально изменилась. Со 105 по 100 г. римляне содержали армии в 12 легионов, в 90-е гг. наступило затишье (число легионов сократилось до 4–6), однако в период Союзнической войны римляне мобилизовали 32–34 легиона, примерно столько же выставили союзники. В 87–84 гг. армия сократилась до 24 легионов, однако в гражданской войне 83–82 гг. участвовало 54 легиона. В 78–70 гг. Рим снова выставлял от 25 до 42 легионов, спад произошел в 69–63 гг. (26–28 легионов) и далее в 62–53 гг. (10–18 легионов). Впрочем, в 49^45 гг. численность армии снова выросла до 40–45 легионов^{647}.

Подлинной знаковой фигурой, символизирующей период 80–49 гг. был не Помпей, Цицерон или Катон. Настоящим создателем «республики» последних десятилетий был Луций Корнелий Сулла, победивший в гражданской войне 83–82 гг. и ответственный за большую часть ее жертв. Сулланские проскрипции уничтожили и подавили оппозицию, сулланские законы прямо или косвенно регламентировали жизнь римского общества, сулланская колонизация создавала массовую базу режима, а созданная Суллой политическая элита правила Римом в течение трех десятилетий.

Возможно, эта корпорация не имела некоторых признаков, свойственных современным партиям, однако победившая «партия власти» обладала высокой степенью единства и корпоративности, будучи связанной между собой многочисленными родственными, деловыми и партнерскими связями и выступая единым фронтом в сенате, во время судебных процессов и на выборах, всегда будучи готова пойти на силовой вариант. Из 61 консула 79–49 гг. 23 сражались под знаменами диктатора, 16 состояли с ними в родстве (как правило — дети), а большинство из оставшихся 20 были их политическими партнерами и единомышленниками. У «партии власти» были свои общепризнанные лидеры. В 70-е гг. ими были Метелл Пий, Лутаций Катул, братья Лукуллы, Гортензий, Метелл Критский. Несколько особняком стояли Помпей, Красс и Сервилий Исаврийский. В 60–50-е гг. их место заняли Метелл Целер, Лентул Спинтер, Ann. Клавдий Пульхр, Домиций Агенобарб, Бибул и др., а их идейным лидером стал М. Порций Катон. При всем разнообразии личных, клановых и даже идейных и политических интересов, эти люди выступали единым фронтом против любого противника.

Сулланская элита контролировала не только власть, но и деньги. После победы Суллы, в руках диктатора и его окружения скопилось 350 млн. сестерциев. Состояние Красса выросло до 180 млн., Помпея — до 70 млн. В этот круг, вне всякого сомнения, входили Лукуллы, Гортензий, Домиций Агенобарб и клан Метеллов. Если одни олигархи уже достигли подобных богатств, то другие к этому стремились, что вызывало небывалую коррупцию. Так, в деле Верреса фигурировало около 100 млн. сестерциев, а число коррупционных процессов было необычайно велико, даже несмотря на то, что сулланцы крайне неохотно «сдавали» своих коллег. Для сопоставления, заметим, что даже в «лучшие» времена в государственной казне было 200–400 млн. сестерциев^{648}, военный бюджет составлял не менее 75–80 млн.^{649}, а подавляющее число из 300 000 граждан жили за чертой бедности и получали бесплатный хлеб.

Чисто внешне эта «республика нищих и миллионеров» имела ряд демократических свобод. В Риме I века был формальный суверенитет народа, выборность большинства магистратов, свобода собраний и слова и альтернативные выборы. В 139–107 гг. на всех народных волеизъявлениях (выборы, принятие законов, криминальные процессы) вводилось тайное голосование, а любой римский политик не менее 4–5 раз в жизни обязательно участвовал во всенародных выборных кампаниях.

Информация о консульских выборах показывает, что свободные, альтернативные выборы были весьма редким исключением из правила. В 111 г. лидер популяров Гай Меммий заявлял, что последние 15 лет народ был игрушкой в руках олигархов (Sail.Iug., 31). У нас нет подробностей этих выборных кампаний, но результаты говорят сами за себя: за это время клан Метеллов занял пять консульских мест, а единственным «новым человеком» был консул 122 г. Гай Фанний, получивший место благодаря Гаю Гракху и затем ставший его противником. Косвенным показателем отношения к собственным «избранникам» был народный энтузиазм во время многочисленных в то время процессов против виновников поражений в Югуртинской и Кимврской войнах. В этой ситуации подлинной революцией были выборы Мария в 107 г., вызвавшие, как пишет Саллюстий, небывалую явку избирателей (Sall.Iug., 95). Народ голосовал не только за Мария, но и против нобилитета.

Победившая революция еще в- большей степени лишила народ права выбора. В 104–100 и в 87 гг. консулом становился Марий, а его коллегой был, как правило, кто-либо из сторонников. После, возможно, относительно свободных выборов в 90-е гг. наступали бессменные консульства Цинны, и Карбона (с 87 по 82 гг.), сулланская диктатура и очередность сулланских олигархов в 70-е гг.

Период «свободных выборов», вызванных относительным равновесием правящих оптиматов и различного рода оппозиции, приходится на небольшой период 67–49 гг. Он завершился специфическим выборным кризисом (или кризисами), ставшим следствием всевозможных злоупотреблений, массового подкупа избирателей, силового давления, «черного пиара» и предвыборных скандалов. По мнению Д. Клауда, комиссия по делам о подкупе появилась в Риме уже в 149–120 гг.^{650}, но именно в период «свободных выборов» происходит резкое ужесточение законодательства. В 67 г. 10-летний запрет занимать должности для осужденного по закону о подкупе стал пожизненным, в 63 г. к этому добавилось 10-летнее изгнание, в 52 г. Помпей сделал изгнание пожизненным.

Электоральные скандалы стали обычным явлением. Первый из них случился уже в 66–65 гг. и привел к «первому заговору Катилины», а за предвыборной борьбой этих лет стоит зловещая тень переворота, который готовили катилинарии.

Новой революцией стали выборы на 59 г. и победа Цезаря, а после относительного равновесия 57–56 гг., Красс и Помпей стали консулами на 55 год. Скандалы 54–53 гг., парализовавшие выборы, привели к диктатуре Помпея, после чего система окончательно зашла в тупик. В 49 г. наступил паралич власти, помпеянцы не могли обеспечить выборы на 48 год.

Насилие на выборах и при принятии законов стало нормой. В 100 г. был разгромлен Сатурнин, с насилия в комициях начались сулланский (88 г.) и марианский (87 г.) перевороты. Оно было регулярным в относительно «спокойные» 60-е гг. и стало постоянным во времена Милона и Клодия. Возникают специальные силовые структуры, способные обеспечить срыв голосования или, наоборот, проведение комиций, Клодий создал особые штурмовые отряды из плебеев, Милон и оптиматы организовывали отряды гладиаторов, Марий, Помпей и Цезарь использовали солдат, как отставных, так и находящихся на службе. Особенно опасным было то, что рост насилия зачастую сопровождал периоды либерализации.

«Свободная республика» преследовала инакомыслие с последовательностью, достойной тоталитарных режимов 20 века, о чем свидетельствует судьба римских диссидентов и оппозиционеров. Можно оставить без комментариев расправы над Гракхами и Сатурнином, убийство Ливия Друза, деятельность комиссии Вария и, наконец, вершину массовых репрессий — сулланский террор с его официальным лишением прав детей репрессированных, наказаниями за укрывательство и помощь жертвам (даже если эту помощь оказывали родители, дети или супруги). Более «либеральная» постсулланская эпоха предпочла «демократические» методы.

Показательна судьба политиков, которых Хр. Мейер перечисляет в списке популяров^{651}.[100] Саллюстий пишет об «устранении» Гн. Сициния, трибуна 74 г., поднявшего вопрос о восстановлении трибуната, в 66 г. был обвинен в вымогательствах и покончил с собой один из идеологов движения, Г. Лициний Макр. Авл Габиний, инициатор пиратского закона 67 г. стал даже консулом 58 г. и наместником Сирии, однако в 54 г. его обвинили сразу по трем основным статьям римского криминального законодательства, в оскорблении величия, подкупе и вымогательствах. Аналогичная судьба постигла трибуна 66 г. Гая Манилия, обвиненного и отправленного в изгнание за государственную измену и вымогательства. В заключение Саллюстия относительно сходства методов в низких моральных качеств оптиматов и популяров можно сделать одно добавление — республиканская Фемида явно отделяла «партию власти» от оппозиции.

В 52 г. беспорядки на выборах и убийство Клодия (как уверял Цицерон, происшедшее чисто случайно) вызвали процесс Милона, достаточно быстро превратившийся в процесс клодианской партии. Ни один из людей Милона наказан не был, а серия процессов о насилии привели к разгрому партии Клодия. Коррупционерами также оказались популяры и близкие к ним лица (Г. Меммий, Плавтий Гипсей и М. Эмилий Скавр). Наказали и трибунов-популяров, начавших процесс против Милона. Как показали процессы Клодия и изгнание из сената Салллюстия Криспа, даже нарушение супружеской верности стало преступлением, которое совершали исключительно противники режима. Наконец, в 52–49 гг. стареющие генералы Суллы и их более молодые единомышленники отказались от этой «либеральной» политики и решили повторить сулланский вариант. Теперь на их пути встал Цезарь.

В конце жизни Цезарь с грустной иронией заметил, что был бы первым республиканцем, если бы в Риме была республика. Латинское слово имело два значения — государство вообще с наличием необходимой системы управления и государство с коллегиальным управлением и соответствующими свободами. Цезарь имел в виду и то и другое, и в этой его фразе, возможно, и кроется смысл отношений Цезаря со «свободной республикой».

С.Л. Утченко упрекает в телеологизме тех ученых, которые полагают, что цели и направленность деятельности Цезаря сложились уже во времена его молодости, когда он размышлял о «несовершенствах» современной ему республики и путях их исправления. Мы не побоимся впасть в еще больший «телеологизм», утверждая, что многое в его политической деятельности было предопределено еще задолго до того, как он смог реально оценивать окружающую обстановку и заниматься не только политической, но и вообще какой-либо деятельностью. Заметим, что упреки в телеологизме вообще достаточно рискованны, когда мы имеем дело с античной ментальностью.

Человек древности, по всей вероятности, был настроен не менее (если не более) «телеологично», чем современные ученые. Что же касается веры во всевозможные оракулы, пророчества, предзнаменования высокой роли или миссии и идеи некоей «космической предопределенности», то они были характерны для него гораздо больше, чем для людей нашего времени. Сама история интересующего нас периода показывает примеры этой мистической, подчас иррациональной веры в собственное избранничество и судьбу, ведущая человека по жизни, зачастую противореча формальной логике. Потерпев поражение и будучи изгнан из Рима, скрываясь от преследователей, которым обещали за его голову огромные деньги, Марий, тогда еще шестикратный консул, искренне верил в пророчество о том, что доживет до седьмого. Помпей считал, что внешне и внутренне сходен с Александром, а потому его ожидает сходная судьба. Лукулл атаковал Митридата, получив во сне знамение оракула (Plut. Luc, 12), умный и циничный Лентул Сура верил в пророчество о «трех Корнелиях, которым было суждено править Римом». Наконец, Сулла, вероятно, самый яркий пример такого рода, советовал своим читателям руководствоваться не здравым расчетом, а знаками и наитиями свыше (Plut. Sulla, 37). Перед отплытием в Италию в 83 г. Сулла был уверен в победе. Одной из причин этой уверенности были полученные им пророчества (Plut. Sulla, 26). Как знать, как бы изменилась история, получи Марий или Сулла иные предзнаменования. Как полагает Э. Роусон, Цезарь вполне мог считать себя человеком, наделенным особыми качествами^{652}, а потомок Венеры и Энея не мог не рассчитывать на особую, отличную от других историческую миссию.

Впрочем, оставив «дела божественные», заметим, что гораздо более «земные» и «материальные» факторы определили его судьбу, быть может, в гораздо большей степени. Речь идет о таких обстоятельствах, как происхождение, воспитание, обстоятельства жизни, родственные связи и собственный социальный опыт. Представитель рода Юлиев Цезарей, одного из старейших патрицианских родов, возводящий свою генеалогию к богам и римским царям, был рожден профессиональным политиком и военным очень высокого ранга. Права выбора у него, в общем, не было. Римская аристократия более, чем любая другая, была ориентирована на государственную службу, и, в отличие от титулованного, богатого и образованного западноевропейского или русского аристократа, у римского нобиля практически не было возможности уйти из политики и заняться светской жизнью, управлением своими имениями или литературной деятельностью. Отсутствие в нескольких поколениях высокопоставленных политиков и сенаторов означало даже для знатного рода типа Корнелиев Сулл определенное «выпадание» из структуры нобилитета (Sall.Iug., 95).

Второе обстоятельство повлияло на его «выбор» не меньше, чем первое. Само рождение определило положение Цезаря как «наследного принца» марианской партии, а племянник Мария, зять Цинны и родственник нескольких Цезарей и, возможно, Аврелиев Котт, к тому же женатый на другой «наследной принцессе», дочери Цинны Корнелии, обязательно должен был стать одним из лидеров марианцев и популяров. Происхождение определило общий путь, семейные связи — его конкретную направленность.

Победа Суллы усилила эти связи. Марианская партия была фактически уничтожена, и еще до того, как Цезарь мог оценить порочность системы, эта последняя едва не уничтожила его самого. Сулланская система отняла у него молодость, поставив под угрозу жизнь и честь и, подобно Генриху IV Наваррскому после Варфоломеевской ночи, Цезарь должен был бороться с властью даже независимо от своей воли. Со смертью Суллы исчезла лишь самая острая опасность, с 80 по 49 год вся деятельность молодого, а затем уже и зрелого политика проходила в крайне враждебном окружении. Сулланская элита была сильным и беспощадным противником, готовым использовать любые методы, от открытых судебных процессов до закулисных интриг. Если Цицерон был для этой элиты лишь «чужаком», то Цезарь всегда оставался врагом, которого необходимо уничтожить. В 49 г., после длительной подготовки, стороны вступили в смертельную схватку.

Существовал и еще один фактор. Положение «наследного принца» марианской партии и племянника Мария не кончилось с победой Суллы. Разгромленные марианцы и популяры не могли оказать Цезарю ту помощь, на которую он рассчитывал, напротив, они ждали помощи от него, и потому Цезарь был востребован еще до того, как смог превратиться в реального лидера. Если господствующая сулланская элита видела в Цезаре смертельного врага, то остатки марианцев видели в нем потенциального и, возможно, даже реального руководителя. Мы категорически не согласны с мнением С.Л. Утченко и Н.В. Чекановой о «второстепенности» или «третьестепенности» роли Цезаря в 70-е — начале 60-х гг. Тот факт, что Эмилий Лепид, консуляр и тогдашний лидер оппозиции сделал персональное предложение молодому человеку, прошедшему лишь начальные стадии военной службы, говорит само за себя. «Наследный принц» может себя еще ничем не проявить, но он не может быть «третьестепенной» фигурой.

Наконец, не следует сбрасывать со счетов жизненный опыт Цезаря, который он приобрел в детстве и юности. Это были ужасы Союзнической и гражданской войн, переворотов и массовых репрессий, гибели родных и близких, которые он мог наблюдать из самой гущи событий. Будущие бескровные методы войны, политика милосердия, а, возможно, и «правовая революция» вполне могут иметь корни в этих событиях. Возможно, именно тогда он стал разочаровываться и в марианцах, что объясняет отличия его политики от традиционной политики популяров.

Другой комплекс проблем — это проблемы демократов и популяров, равно как и вопрос о месте Цезаря в этом движении. Многие исследователи отмечают разрозненность и слабость римской демократии, различия между понятиями «демократ» и «популяр» и невозможность отождествления с ними Цезаря. Вместе с тем, в этих выводах есть известная доля преувеличения.

Как полагает Хр. Мейер, автор, вероятно, самого полного исследования о популярах, слово popularis не было обозначением политической партии, но играло роль собирательного понятия для определенной категории политиков^{653}. В данный момент для нас важно не то, что это обьединение было достаточно аморфным, а то, что оно применялось именно по отношению к определенным категориям людей. Хр. Мейер устанавливает список политиков, именуемых популярами^{654}: это гракханцы, сторонники Сатурнина, трибуны 70–60-х гг., клодианцы и сторонники Цезаря^{655}. Примечательно, что сюда не попадают многие политики, близкие к популярам (Ливии Друз, Сульпиций Руф), равно как и Сципион Эмилиан, Помпей и Цицерон, часто использующие их методы. В списке нет Мария, Цинны и Цезаря.

Несмотря на аморфность объединения, можно определить определенные контуры программы популяров, в основном выработанные еще во времена Гракхов: это аграрные и хлебные законы, направленные на экономическое поддержание плебса, защита суверенитета народного собрания, народного трибуната, нрав народа и отдельных плебеев, критика антидемократических преобразований оптиматов и протесты против произвола олигархов. Хотя римские популяры были менее радикальны, чем греческие, по большому счету, между ними нет непроходимой пропасти. Возможно, особенностью римского движения было то, что к нему в изобилии примыкали различного рода политики, не бывшие ни популярами, ни демократами, но использовавшие их методы, лозунги и программу. Таковыми были всевозможные демагоги, популисты, политики «центристского» толка, карьеристы всех мастей, которым также надо было проходить через выборы, и, наконец, военные вожди.

Цезарь, несомненно, был демократом и популяром, и все, что он делал до Галльских войн, вполне совпадало с их программой. Он не был демократом гракханского толка, стремящимся превратить Рим в демократическое государство (для этого Цезарь был слишком реалистом), вместе с тем он, видимо, достаточно рано понял, что для победы реформ необходимы единоличная власть и силовые структуры.

Цезарь не пошел и по стопам своего дяди, Мария. Последний был военным, пришедшим в политику через армию и считавшим (это роднит его с Суллой) ее главным фактором политики. Сочетание силовых методов и достаточно грубого популизма, вероятно, сближает Мария с «бонапартистской моделью». Конечно, Цезарь не мог обойтись без его имени, но, в отличие от Мария, Цезарь ориентировался на гражданское общество. Наконец, ему был чужд популизм деятелей типа Сатурнина или Клодия, и, если последние опирались на городской или сельский люмпен, то Цезарь искал поддержки тех слоев, которые не хотели стать этим люмпеном. Мы полностью согласны с С.Л. Утченко — Клодий был самостоятельной силой иногда помогавшей, а иногда и мешавшей Цезарю и его союзникам^{656}. Люмпенские движения были союзниками в борьбе с олигархией, но это был сложный, ненадежный, а подчас и опасный союзник. В период диктатуры Цезаря подобные движения (характерными являются примеры Целия Руфа, Долабеллы и Амация) становились угрозой для новой власти или, по крайней мере, создавали ей неудобства. Впрочем, после Ид Марта городской плебс, по-своему, но весьма решительно выступил против убийц Цезаря.

Был ли Цезарь лидером популяров? На начальном этапе он был скорее символической фигурой, однако к концу 60-х гг. его политический вес значительно усилился, и мы можем вполне определенно говорить о лидерстве. Блестящая победа на выборах в великие понтифики (63 г.) может считаться рубежом этого роста. В известной степени, Цезарь сохранял верность идеалам популяров даже в период своей диктатуры. Его масштабные аграрные и колонизационные программы, законы против коррупции и роскоши, попытки решения долгового и квартирного вопросов, несомненно, взяты из их арсенала, а среди окружения диктатора было много бывших представителей движения (Габиний, Ватиний, Требоний, Саллюстий Крисп, Мунатий Планк, Курион и др.). После 52 г. именно лагерь Цезаря стал прибежищем разгромленных популяров и демократов.

Вместе с тем, особенностью Цезаря было умение создавать обширные коалиции. Он был не только лидером популяров, в 60-е гг. вокруг него создается объединение самых различных политиков, демократов и умеренных, реформаторов и карьеристов, которых объединяло недовольство политикой оптиматов. Среди политических союзников Цезаря оказались Помпей и Красс, отношения с которыми сложились не в конце 60-х гг., а гораздо раньше, примерно во времена «мирной революции» 70 г.^{657}

Собственно говоря, к 59 г. Цезарь, в значительной степени, возрождает коалицию того времени. Создание триумвирата не было захватом власти, а триумвират, вопреки почти общему убеждению, не стал «союзом трех властителей». Это было создание достаточно аморфной, но могущественной «второй партии», способной составить конкуренцию оптиматской «партии власти». Мастерски используя «аппаратную борьбу», Цезарь создал равновесие в сенате. Оно просуществовало вплоть до 52 г., разгрома Клодия и единоличного консульства Помпея. 50-е годы были временем сложной политической игры, когда Цезарю приходилось вступать подчас в самые необычные отношения с самыми различными силами. Именно тогда противники создают образ «интригана» и «манипулятора». С приближением к вершинам власти роль прямых методов борьбы, открытой агитации и общенародных выборов стала снижаться, напротив, возрастала роль закулисных интриг, тайных альянсов и всевозможных сложных комбинаций. Таковы были реалии «свободной республики». Борьба подходила к последнему, решающему этапу, когда основными факторами стали армии, провинции и деньги.

Современная историография галльских войн Цезаря подвергает критике и ставит под вопрос то, что никогда не вменяла ему в вину античная традиция и что, по большому счету, оправдывала историография 20 века. Если историография 19 века оправдывала войну тем, что Галлия, в конечном счете, приобщилась к римской цивилизации, современная историография часто делает акцент на огромных потерях, либо вообще пытается оспорить блага римского завоевания как для Галлии, так и для Рима. Исходя в принципе из установки о недопустимости войны, как способа решения политических проблем, мы должны учитывать, что имеем дело с обществом, в котором господствовали иные представления.

Античное общество допускало войну как способ решения территориальных, политических и иных вопросов. Конечно, откровенная агрессия осуждалась и тогда, однако ряд факторов могли вполне оправдать даже активную наступательную кампанию. Древность признавала понятие «исторического врага» и считала нормальным явлением так называемые «войны мести». С другой стороны, допускалась превентивная война, когда удар наносился с целью избежать потенциальной военной угрозы, что же касается «отражения агрессии», то это действие допускало самые расширительные толкования. Вопрос об «историческом враге» был достаточно ясен, а опасная ситуация, сложившаяся к 59–58 гг. позволяла говорить и о превентивной войне. Римляне вполне могли использовать и «доктрину Исократа», допускавшую агрессию против варваров, как способ решения внутренних проблем цивилизованного общества. По большому счету, в войнах Цезаря был тот же самый набор мотивов, что и в походе Александра, который в древности считался вполне правомерным ответом на варварскую угрозу, и не «виной», а «заслугой» Александра было то, что его «ответ» завел слишком далеко.

Наверное, более сложен вопрос о галльском пути развития. Мы полностью согласны с С.Л. Утченко, считавшим, что уровень развития страны накануне галльских войн Цезаря был весьма высок, а галлов можно считать «варварами» только в этническом, а вовсе не в культурном плане^{658}. Возможно, будь она предоставлена сама себе, самобытная галльская цивилизация имела бы определенные перспективы, однако страна находилась под серьезной угрозой перерыва этого развития. Вторжение германцев и других «варваров» (теперь уже в культурном смысле слова) в сочетании с внутренним социальным взрывом могло привести к катастрофическим последствиям. Напротив, после римского завоевания в стране начался мощный экономический подъем, а Галлия, а затем -Франция оказалась одной из основ европейской цивилизации.

Напротив, вопрос о виновности в гражданской войне был для римлян особенно важен. По большому счету, и античная традиция, и современная историография решили его не в пользу Цезаря. Определенный компромисс заключался в теориях «взаимной вины» или утверждениях, что вопрос запутан настолько, что его решение не представляется возможным[101]. Между тем, факты и логика событий убедительно показывают, что именно Помпей и оптиматы пошли на силовой вариант, который не был предпочтителен для Цезаря. Это была тщательно спланированная акция, целью которой была фактически полная реставрация сулланской системы с ее жестокими методами войны и тотальным террором. Альтернативой победы Цезаря была не победа Помпея или Катона — это был всеобщий крах и распад государства.

В истории гражданской войны 49^45 гг. есть немало интересных, редко отмечаемых в исследовательской литературе аспектов. Поход Цезаря в Италию (январь-март 49 г.) стал фактически бескровной «бархатной революцией», когда Рим и Италия однозначно встали на сторону цезарианцев. Последующий план Помпея был основан на его господстве в провинциях и на море и фактически был планом блокады Италии и войны против собственного народа с широким использованием вассальных контингентов, внешних сил и различных антиримских элементов. Кампании 49 и 48 гг., бескровная победа при Илерде и знаменитая битва при Фарсале, знаменовали собой решительную победу Цезаря, окончание военного двоевластия и превращение цезарианцев в законное правительство. Самым тяжелым стал, однако, последний период войны, когда остатки непримиримых помпеянцев и оптиматов широко использовали поддержку неримских сил в Египте, Иллирике, Африке и Испании.

Можно добавить несколько суждений относительно диктатуры Цезаря и его реформ. Это был новый тип власти, однако полномочия Цезаря не были властью абсолютного монарха или военного диктатора в современном понимании этого слова. Власть была оформлена в рамках республиканской традиции, и ее концепция ориентировалась, прежде всего, на обеспечение внешней безопасности. Цезаря часто упрекали в концентрации власти и почетных прав. кое-что стало следствием любви римлян к внешним почестям, однако другое можно отнести к сознательным действиям противников или вымыслам и ошибкам античных авторов. Как ни парадоксально, Цезарь, в отличие от своего преемника, уделил вопросам оформления власти слишком мало внимания.

При всем обилии стабилизационных и консервативных тенденций (без чего невозможна ни одна подлинно новаторская программа), основные реформы Цезаря имели далекоидущие последствия, надолго определившие жизнь римского общества и государства. Аграрная и колонизационная программы создали эффективную экономику, основанную на мощном фундаменте мелкой собственности с развитой средней и крупной собственностью всадничества и муниципальных элит, в которой оставалось место и для богатых людей. Система покоилась на мощном государстве, уже не боявшемся конкуренции крупных олигархов. Восстановление мелкой и средней собственности восстановило и экономическую основу армии, деятельность Цезаря привела к росту казны и финансовой стабилизации, обеспечивших бурный, неуклонный рост экономики в Италии и провинциях и реализацию грандиозных строительных и культурных программ.

Впрочем, главными достижениями Цезаря можно считать два. Первым было создание системы военной безопасности, определившей всю последующую жизнь Империи и ставшей основой экономического процветания и исходной точкой для беспрецедентного подъема античной цивилизации, сопоставимого с эпохой эллинизма. Второй и, вероятно, еще более значимой реформой стало крупномасштабное распространение прав гражданства в провинциях, бывшее одним из самых крупных освобождений человечества, сопоставимым с отменой крепостного права в странах Европы или освобождением чернокожего населения в США и странах Латинской Америки. Римский гражданин находился под защитой римского права, будучи защищен от порабощения и наиболее жестоких форм насилия, произвола и коррупции. Хотя даже при Цезаре и Августе граждане составляли меньшинство населения Империи, а процесс затянулся почти на два века, грань между римлянами и их подданными стала исчезать.

Античность восхищалась победами Цезаря в Галлии и блестящими маневрами при Фарсале или Тапсе, а поклонники личности диктатора могут восхищаться его мужеством в бою или отказом подчиниться всемогущему Сулле. Тем не менее, наверное, его самым большим достижением была эта тихая «правовая революция», которой его биографы уделяют лишь несколько строк. За этими строками стоят миллионы людей, получивших реальную свободу. Строй, провозглашавший себя «свободной республикой» и «идеальным государством», рухнул — Цезарь скорее осуществил его перестройку, нежели уничтожение — но десяткам миллионов людей стало существенно лучше.

Цезарь не был разрушителем, каким его изображают некоторые исследователи, он постарался сохранить от старого здания республиканского Рима все, что могло служить дальше. Многое было добавлено. Государство и общество сохранили свои традиции, но теперь они стали другими. Преобразования Цезаря, начиная от глобальных принципов политики и заканчивая различными юридическими мелочами, сохранялись на протяжении двух первых веков Империи, а отчасти и позже. Они дополнялись, модифицировались, но сохранялись как в поздней античности, так и в последующие эпохи. Цезарь не был продолжателем Суллы, вся его жизнь была посвящена борьбе с этим Римом. Рим Суллы оказался на грани полного коллапса, Рим Цезаря стал жить своей новой жизнью. Перефразируя знаменитую фразу Плутарха о Ликурге и Нуме, двух, как считали древние, образцовых законодателях греческой и римской истории, можно сказать, что Рим стал великим, отказавшись от законов Суллы, и оставался таковым до тех пор, пока жил по законам Цезаря.