Юлий Цезарь. Полководец, император, легенда

I МИР ЦЕЗАРЯ

В конце II века до н. э. Римская республика была единственной великой державой, оставшейся в Средиземноморье. Карфаген, финикийская колония, чья торговая империя долго господствовала на западе, был сровнен с землей римскими легионами в 146 г. до н.э. Примерно в то же время Македония, родина Александра Великого, стала римской провинцией. Другие крупные царства, возникшие после того, как полководцы Александра разорвали на части его огромную, но недолговечную империю, уже были усмирены и превратились в тень своего былого величия. Многие земли в Средиземноморье и вокруг него — весь Италийский полуостров, южная Галлия, Сицилия, Сардиния и Корсика, Македония, Иллирия, Малая Азия, значительная часть Испании и угол Северной Африки — находились под прямым управлением Рима. Повсюду римскую власть признавали, пусть и неохотно, или, по крайней мере страшились ее. Ни одно царство или племя, столкнувшееся с римлянами, не могло помериться с ними силой на равных. В 100 г. до н.э. Рим был чрезвычайно силен, очень богат, и ничто не позволяло предположить, что это может измениться. Сейчас мы знаем, что за следующие сто лет Рим стал еще сильнее и богаче и создал территориальную основу Империи, просуществовавшей пять столетий.

Превращение Рима из региональной италийской державы в средиземноморскую сверхдержаву было очень быстрым, особенно для эллинского мира, который в прошлом едва считался с этим объединением западных варваров». Борьба Рима с Карфагеном и продолжалась более ста лет и повлекла за собой огромные жертвы, в то время как разгром эллинистических государств занял вдвое меньше времени и был достигнут ценой ничтожных потерь. За одно поколение до рождения Цезаря греческий историк Полибий написал «Всеобщую историю» с целью объяснить, каким образом было достигнуто господство Рима. Он сам был свидетелем заключительных этапов этого процесса и сражался против римлян в Третьей Македонской войне (172—167 до н. э.), а потом отправился в Рим как заложник, жил в доме римского аристократа (Сципиона Эмилиана) и сопровождал его во время военной кампании, завершившейся разрушением Карфагена. Хотя Полибий в своих трудах уделял большое внимание эффективности римской военной машины, он считал, что успех Рима в гораздо большей степени зависел от эффективности его политической системы. Для него республиканская конституция, тщательно отрегулированная таким образом, чтобы не давать отдельному человеку или сословию полный контроль над рычагами государственного управления, давала.....Риму гарантию от революций и гражданских распрей, сотрясавших большинство греческих городов-государств. Римская республика, обладавшая внутренней стабильностью, могла отдавать силы ведению войны в таких масштабах и с такой неустанностью, что с ней не мог сравниться ни один соперник. Сомнительно, что любое государство того времени смогло бы пережить катастрофические потери и опустошения, причиненные Ганнибалом, и тем не менее выиграть войну [3].

Цезарь родился в республиканском государстве, существовавшем около 400 лет и доказавшем свою состоятельность. Риму предстоял еще больший расцвет, но республиканская система близилась к концу. За время своей жизни Цезарь видел, как Республику разрывают на части гражданские войны — конфликты, в которых ему самому предстояло сыграть ведущую роль. Некоторые римляне считали, что республиканская система, по сути дела, погибла до Цезаря, а многие называли его ее главным могильщиком. Никто не сомневался, что Республика превратилась лишь в воспоминание к тому времени, когда Август, приемный сын Цезаря, сделался первым римским императором. Несмотря на все предыдущие успехи на рубеже II—I вв. до н. э., Римская республика близилась к своему концу, и некоторые признаки указывали, что не все в ней функционирует так же хорошо, как раньше.

В 105 г. до н. э. группа кочевых германских племен, называвших себя кимврами и тевтонами, разгромила большую римскую армию в битве при Араузии (или при Арузионе) (современный Оранж в южной Франции). Потери в этом сражении сравнивались с потерями при Каннах в 216 г. до н. э., когда Ганнибал за один день истребил почти 50 000 римских солдат и их союзников. Это было последнее и самое тяжкое в череде поражений, нанесенных северными варварами. Кимвры и тевтоны были кочевниками в поисках новых земель, а не армией[2]. Варвары имели устрашающий облик и отличались личной храбростью, но им не хватало дисциплины. В целом племена не были по-настоящему объединены и не имели каких-либо ясных целей. После Араузия они откочевали по направлению к Испании и не вторгались в Италию еще несколько лет. Эта временная передышка мало-помалу прекратила панику, поднявшуюся в Риме и подпитываемую народной памятью о разграблении Вечного города в 390 г. до н. э. огромными свирепыми воинами со светлыми волосами и белой кожей. То были галлы, а не германцы, но римляне сохраняли глубоко укоренившийся страх перед всеми северными варварами. Повсеместно раздавалась критика в адрес некомпетентных полководцев-аристократов, виновных в недавних несчастьях. Люди настаивали, что военные действия против северных племен нужно доверить Гаю Марию, который только что одержал победу в Нумидии и покончил с войной[3], которая с самого начала тоже была отмечена коррупцией римских полководцев и их неспособностью. Марий был женат на тетке Цезаря, первым из его рода стал заниматься политикой и уже многого достиг, будучи избранным одним из двух консулов. Консулы были верховными представителями исполнительной власти в Республике, наделенными самыми важными гражданскими и военными полномочиями на двенадцатимесячный срок. По закону должно было пройти десять лет, прежде чем человек мог выдвигать свою кандидатуру на второй консульский срок, но Марий избирался пять раз подряд со 104 по 100 г. до н. э. Это было беспрецедентно и сомнительно с юридической точки зрения, но привело к желаемому результату, так как он нанес решающее поражение тевтонам в 102 г. до н. э. и кимврам в следующем году [4].

Длительное консульство Мария нарушало основополагающие принципы римской общественной жизни, но это можно было истолковать как необходимую издержку для вывода государства из глубокого кризиса. В прошлом республиканская система проявляла гибкость, помогавшую римлянам справляться с чрезвычайными обстоятельствами. Гораздо более тревожной была недавняя тенденция к разрешению политических дискуссий насильственным путем. Осенью 100 г. до н. э. сенатор Меммий, недавно избранный консулом на следующий год, был избит до смерти на форуме подручными одного из проигравших кандидатов. Этот человек, Гай Сервилий Главсия (или Главкия), вместе со своим подручным Луцием Апулием Сатурнином пользовался угрозами и не брезговал подстрекательством римской черни для достижения политических целей. Многие римляне были убеждены, что они организовали убийство другого своего противника в прошлом году. Покушение на Меммия было открытым вызовом и требовало быстрого ответа. Марий, который до сих пор прибегал к услугам Сатурнина в собственных интересах, теперь обратился против него и отреагировал на призыв сената о спасении Республики. Вооружив своих сторонников, он блокировал мятежные толпы Сатурнина и Главсии на Капитолийском холме и вскоре вынудил их к капитуляции. Марий обещал радикалам сохранить жизнь, но римляне в целом были настроены менее благосклонно. Большинство пленников были перебиты в здании сената, когда толпа ворвалась внутрь. Некоторые горожане забрались на крышу и стали отрывать черепицы, кидая внутрь тяжелые снаряды, пока никого из преступников не осталось в живых. Ради защиты Республики действие нормальных законов было приостановлено, и насилие столкнулось с еще большим насилием. Это было очень далеко от идеализированной картины безупречно сбалансированной конституции, нарисованной Полибием, хотя еще он намекал, что внутренняя стабильность Рима не всегда может сохраняться. Для того чтобы понять историю Цезаря, нам сначала нужно рассмотреть основы, на коих покоилось здание Римской республики в заключительные десятилетия II века до н. э. [5].

По преданию, Рим был основан в 753 г. до н. э. Для римлян это был Первый год, и последующие события официально датировались годами «от основания Города» (ab urbe condita). Археологические свидетельства возникновения Рима менее однозначны, поскольку трудно судить, когда мелкие общины, рассеянные по холмам на нынешней территории Рима, объединились в одном городе. Сохранились лишь отдельные записи о самом раннем периоде в римской истории к тому времени, когда римляне стали писать сочинения в начале II века до н. э. В легендах об основании Вечного города, вероятно, содержится зерно истины, но почти невозможно документально подтвердить имена отдельных людей и конкретные события. Не вызывает сомнения, что сначала Римом правили цари, хотя трудно понять, кто из семи монархов, чьи имена сохранились в народной памяти, был историческим лицом. Ближе к концу VI века до н. э. — традиционная дата 509 г. до н. э. вполне может быть точной — внутренние потрясения привели к отмене монархии и учреждению Республики.

Политическая система Римской республики развивалась постепенно за многие годы и не была жестко регламентированной. Рим, больше напоминавший современную Британию, чем США, не имел письменной конституции, но располагал обширным сводом законов, прецедентов и традиций. Выражение res publica, от которого произошло слово «республика», в буквальном смысле означает «публичная вещь» и лучше всего может быть переведено как «государство» или «политический орган». Неясность определения подразумевала, что разные люди могли толковать его по-разному. Цезарь впоследствии отказался от него как от никчемного слова [6]. Относительная свобода этой системы допускала значительную гибкость, которая в течение столетий была источником силы. В то же время она по самой своей природе гарантировала, что любой новый прецедент или закон, хороший или дурной, мог раз и навсегда изменить существующее положение. Центральное место в системе занимало твердое желание помешать отдельному человеку сосредоточить слишком много власти в своих руках на длительное время. Страх перед возрождением монархического правления был широко распространен и глубже всего коренился среди аристократии, монополизировавшей высшие государственные посты. Таким образом, власть в Республике была разделена между целым рядом государственных учреждений, самыми важными из которых были магистраты, сенат и народные собрания.

Магистраты обладали значительной властью, а высшие магистраты были официальными носителями imperium — права командования войсками и осуществления правосудия. Но эта власть по существу была временной и продолжалась лишь в течение их срока службы, ограниченного одним годом. Власть каждого высшего чиновника также ограничивалась равными полномочиями его коллег, занимающих такую же должность. Ежегодно избирались два консула и шесть преторов, занимавших следующие после консулов по важности государственные посты. Народный избранник не должен был выдвигать свою кандидатуру на переизбрание в течение десяти лет, а возраст первого выдвижения был установлен начиная с 39 лет для преторов и с 42 лет для консулов. Четкого разграничения между политической и военной властью не существовало, и магистраты выполняли военные или гражданские функции по необходимости. Самые важные обязанности и военные посты доставались консулам, а менее важные — преторам. Большинство старших магистратов назначались на управление провинциями.

Сенат имел право продлевать консульский или преторский imperium для должностных лиц, именуемых проконсулами или пропреторами. Это часто бывало необходимо для того, чтобы иметь нужное количество правителей провинций. Продление полномочий больше чем на два года было чрезвычайно редким событием. Таким образом, хотя занимаемые должности подразумевали огромную власть, отдельные консулы и другие чиновники менялись ежегодно.

С другой стороны, значение сената менее зависело от его официальных функций, чем от его статуса постоянного органа власти. Этот орган состоял примерно из 300 сенаторов, собирался по призыву магистрата (обычно консула) и заседал в его присутствии. Сенаторы не избирались, а назначались пожизненно (и в очень редких случаях изгонялись) двумя цензорами, которые каждые пять лет производили перепись римских граждан (ценз). Ожидалось, что цензоры должны зачислять в состав сената всех, кто избирался на магистратские должности со времени последнего ценза, хотя в законе это не оговаривалось. Тем не менее в Риме было сравнительно немного высоких должностных постов и значительное количество сенаторов — возможно, половина от общего состава — никогда не избиралось на руководящие исполнительные должности. Сенаторы должны были принадлежать к сословию всадников, богатейшему классу собственников. Название equites, или «всадники», происходило от их традиционной роли конных воинов в ранней римской армии. Как бы то ни было, подавляющее большинство всадников не стремилось к участию в общественной жизни, и членов сената обычно набирали из представителей неформальной внутренней элиты этого сословия[4]. Будучи состоятельными людьми, играющими видную роль в государственном управлении, они имели личные интересы в сохранении республиканской системы. Ведущую роль в дискуссиях играли бывшие магистраты, так как по процедурным требованиям первыми должны были высказывать свое мнение бывшие консулы, потом бывшие преторы и так далее, до самых младших должностей. Люди, служившие Республике на высоких постах, обладали огромным влиянием (auctoritas), и общий престиж сената как государственного органа в значительной степени зависел от них. Сенат не обладал правом законодательной инициативы, но решения, принятые его членами после обсуждения, направлялись на одобрение в народные собрания (комиции) с рекомендациями и пояснениями. Сенат также выполнял функцию консультативного совета для высших исполнительных чиновников, когда они находились в Риме, распределял управление провинциями на каждый год и наделял властью проконсулов и пропреторов. И наконец, сенат принимал посольства, назначал послов и посылал уполномоченных представителей для административного надзора в провинции, то есть играл ключевую роль в формировании внешней политики государства.

Различные народные собрания традиционно обладали значительной властью в Римской республике, но почти не имели возможности напрямую влиять на сенат. Они избирали всех магистратов, издавали законы и формально ратифицировали объявление войны и заключение мира. Все свободные взрослые граждане мужского пола обладали правом голоса, если присутствовали на собрании, но не все голоса имели одинаковую ценность. В собрании центурий (Comitia Centuriata), которое избирало консулов и осуществляло ряд других важных функций, голосующие подразделялись на несколько категорий, зависевших от размера их личной собственности согласно сведениям последнего ценза. Истоки этой структуры коренились в организации ранней римской армии, где богатейшие граждане могли иметь дорогое вооружение и становились в первые ряды, т. к. были лучше всех защищены, поскольку имели полное гоплитское снаряжение, состоящее из шлема, щита, доспехов и порожей. Естественно, в старших голосующих органах, или центуриях, насчитывалось меньше членов, потому что богатых было меньше, чем бедных. Предполагалось, что голос каждой центурии обладает равным весом, но представители богатейших классов голосовали первыми, и решение часто оказывалось принятым до того, как беднейшие центурии успевали сказать свое слово[5]. Другие собрания были основаны на «племенных» принципах[6], снова определяемых цензом. Здесь различия были не менее велики, хотя и носили несколько иной характер. Каждое племя (триба) голосовало в соответствии с решением большинства присутствующих членов. Вместе с тем городские трибы, включавшие значительную часть римской бедноты, обычно могли выставить в день голосования гораздо больше граждан, чем сельские трибы, где лишь наиболее состоятельные члены могли добраться до Рима, чтобы принять участие в голосовании. Таким образом, в большинстве случаев мнение преуспевающих граждан оказывало значительно большее влияние на итог любого голосования, чем мнение более многочисленной бедноты. Ни в одном собрании не существовало возможности для дискуссий. Люди просто выбирали из списка кандидатов либо голосовали за или против конкретного предложения. Собрания проводились по просьбе магистрата, который председательствовал на них и излагал свое дело. По сравнению с афинским городским собранием в конце V века до н. э. демократические элементы в римской политической системе могут показаться жестко контролируемыми, но это не означает, что им не придавалось особого значения. Исход голосования, особенно на выборах, оставался непредсказуемым.

Лишь те, кто по результатам ценза был признан принадлежащим к сословию всадников, могли претендовать на политическую карьеру. Снискание той или иной должности зависело от популярности среди избирателей. В Риме не было ничего даже отдаленно напоминавшего современные политические партии (хотя, принимая во внимание их удушающее воздействие, римская система могла быть гораздо более демократичной, чем существующая во многих современных странах), и каждый кандидат на должность конкурировал с другими в индивидуальном порядке. Кандидаты редко служили проводниками конкретной государственной политики и гораздо чаще высказывались по текущим вопросам, имевшим важное значение в глазах народа. В целом избиратель стремился отдать свой голос наиболее способному человеку, который сделает все, что государство потребует от него. Былые заслуги имели огромное значение, но если они отсутствовали, особенно на раннем этапе карьеры, кандидат выставлял напоказ достижения предыдущих поколений его семьи или рода. Римляне твердо верили, что члены одной семьи обладают неизменными характерными чертами личности, и предполагалось, что человек, чей дед или отец вели успешные войны с врагами Рима, будет почти наверняка способным военачальником. Аристократические семейства шли на всевозможные ухищрения для того, чтобы прославить деяния своих членов, прошлых и нынешних, чтобы их имена были легко узнаваемыми в народной среде. Сочетание славы и богатства позволяло сравнительно небольшому количеству семей занимать господствующее положение. Так или иначе, даже для человека, который первым из своей семьи попал в сенат, сохранялась надежда стать консулом. Человека, совершавшего такой подвиг, называли «новым человеком» (novus homo). Марий со своим беспрецедентным послужным списком был величайшим из них, и для большинства «новых людей» один консульский срок уже мог считаться огромным достижением. В политике существовала острая конкуренция, и даже члены уважаемых семейств должны были неустанным трудом поддерживать свой престиж. Количество членов в каждой коллегии магистратов уменьшалось по мере старшинства, поэтому борьба за должность становилась все более ожесточенной по мере того, как кандидат продвигался вверх по карьерной лестнице. Простая арифметика показывает, что лишь двое из шести преторов, избираемых ежегодно, могли надеяться стать консулами. Такая жесткая конкуренция гарантировала, что долговременные политические альянсы будут возникать очень редко, а постоянные партии были вообще чем-то невообразимым, поскольку каждый стремится достичь высшей государственной должности.

Во многих отношениях система работала хорошо при условии, что Республика каждый год собирала новый «урожай» магистратов, готовых совершать великие дела ради благополучия Рима. Формальное право imperium сохранялось лишь в течение одного года, но успех кандидата значительно усиливал его auctoritas. Как и многие римские политико-юридические концепции, этот термин трудно перевести на современный язык, поскольку в нем сочетались такие понятия, как власть, репутация и влияние, не говоря о высоком общественном статусе. Auctoritas сохранялся и после ухода с должности, хотя он мог уменьшиться из-за недостойного поведения впоследствии или попасть в тень авторитета других сенаторов. Это качество определяло, как часто мнение конкретного лица будет учитываться магистратом, председательствующим в собрании сената, и каким весом будет обладать это мнение. Auctoritas существовал лишь потому, что признавался другими людьми, но те, кто не сомневался в своей влиятельности, открыто пользовались им. В 90 г. до н. э. заслуженного бывшего консула и цензора и действующего старшего (главного) сенатора (princeps senatus) Марка Эмилия Скавра обвинили в том, что он брал взятки от правителя вражеской страны. В роли обвинителя выступал малоизвестный Квинт Варий Север, который, хотя и был римским гражданином, родился в городе Сукро в Испании. В ответ Скавр обратился к суду и многочисленным зрителям и задал простой вопрос: «Варий Север из Сукро утверждает, что Эмилий Скавр, соблазненный взяткой, предал imperium римского народа; Эмилий Скавр отвергает это обвинение. Кому из двух вы поверите?» В результате Варий был изгнан из судебного присутствия, а обвинение аннулировано [7].

Соперничество не прекращалось, когда человек завоевывал пост консула. Его последующий статус зависел от того, насколько хорошо он выполнял свои обязанности по сравнению с другими консулами. Победоносная военная кампания против врагов Республики была великим достижением, особенно если она сопровождалась триумфальным чествованием по возвращении в Рим.

Во время этой церемонии победитель проезжал в колеснице через центр города в составе процессии, включавшей пленников, военные трофеи и другие символы успеха, а также его легионеров, маршировавших в парадном снаряжении. Полководец был облачен в регалии главного римского божества Юпитера (Jupiter Optimus Maximus) вплоть до того, что его лицо разрисовывали красным, чтобы оно напоминало старые терракотовые статуи бога. За ним стоял раб, державший лавровый венок над головой победителя, но при этом шепотом напоминавший ему, что все люди смертны. Это была великая честь, увековечиваемая вывешиванием лавровых венков (или вырезанием их изображений в виде барельефов) над парадным крыльцом дома триумфатора. Такое достижение высоко ценилось, но при этом сравнивалось с победами других сенаторов. Было важно победить с меньшими потерями и в более великих сражениях сильнейших или более экзотических противников, так как это усиливало auctoritas победителя по отношению к другим бывшим полководцам. Большинство из тех, кто выигрывал сражение и завершал свой первый срок консульской службы к 45 годам, могли надеяться на активную деятельность в сенате в течение десятилетий. Их роль и влияние на общественную жизнь зависели от их auctoritas, и со временем они вновь могли оказаться в центре событий. Конкуренция составляла основу римской общественной жизни: сенаторы постоянно боролись за личную славу и влияние для себя и одновременно мешали другим делать то же самое. Ежегодные выборы новых магистратов и должностные ограничения давали многим сенаторам шанс послужить Республике на высоком посту и препятствовали любому честолюбцу установить монополию на славу и влияние. Все аристократы жаждали превзойти остальных, но в глубине души они всегда опасались, что кто-то другой оставит их далеко позади, возвысится над ними и вызовет к жизни призрак монархии. Слишком большой успех одного человека уменьшал количество почестей, доступных для остальных.

Хотя Римская республика в конце II века до н. э. стала великой средиземноморской державой, сам город Рим оставался безусловным центром политической жизни. Там и только там собирались сенаторы, заседали суды и проводились народные собрания для выборов магистратов или издания законов. К 100 г. до н. э. Рим был крупнейшим городом в известном мире, далеко опережавшим даже ближайших соперников, таких как Александрия. К концу I века до н. э. численность его населения колебалась около миллионной отметки, и даже в 100 г. до н. э. там жило не менее 700 000 человек. У нас не хватает данных для более точной оценки, но даже эти цифры дают некоторое представление о величии города. Впрочем, несмотря на многолюдность, в ту эпоху, когда самым быстрым средством передвижения была лошадь, Рим заметно уступал по площади более современным городам. Застройка, особенно в бедных кварталах, была чрезвычайно плотной, однако в самом центре Рима находилось открытое пространство форума. Это был центр торговли, где стояли модные магазины, граничившие с величественными зданиями и предлагавшие предметы роскоши, составлявшие гордость империи. Здесь встречались представители больших торговых компаний и поставщики зерна. Но он также был центр законодательства и правосудия, здесь заседали суды, адвокаты представляли свои аргументы, а присяжные выносили вердикты на виду у всех.

Через форум проходил Sacra Via (Священная дорога), маршрут триумфальных процессий, форум был средоточием общественной жизни Римской республики. Магистраты, такие как трибуны, эдилы и преторы, имели здесь установленные места, где они вели свои дела. За очень редкими исключениями, сенат собирался в помещении, стоявшем на краю форума, в здании сената (курия) или в одном из больших храмов. Перед сенатом находился ораторский помост, или ростра, получивший свое название из-за того, что он был украшен носами с таранами захваченных вражеских кораблей во время войн с Карфагеном. Здесь произносились речи и происходили неофициальные собрания римского народа, когда магистраты и другие видные деятели старались убедить людей голосовать за или против законопроекта либо отдать кому-нибудь предпочтение на будущих выборах. По указанию соответствующего магистрата римские граждане могли устроить собрание триб (либо Concilium Plebis, либо Comitia Tributa) и принимать законы. За исключением выборов, это почти всегда происходило на форуме. Во многих отношениях форум был живым сердцем Рима [8].

Римская республика часто находилась в состоянии войны и воевала в течение долгого времени. Такое положение дел не было чем-то необычным в Древнем мире, где одному государству редко требовалось более веское основание, чем уязвимое положение соседа, чтобы напасть на него. Великий расцвет античной греческой культуры с ее пластическими искусствами, литературой и философией происходил на фоне почти непрерывной войны между греческими городами-государствами. Но с самого начала истории Рима его военные действия носили особый характер не просто потому, что они были успешными, но потому, что римляне научились закреплять свои успехи, а разгромленные враги ассимилировались и со временем превращались в надежных союзников. К началу III века до н. э. почти весь Италийский полуостров находился под контролем Рима. В пределах этой территории некоторые общины получали римское гражданство. Наряду с колониями, обустраиваемыми на завоеванных территориях, они способствовали значительному увеличению количества римских граждан по сравнению с населением городов-государств. Другие народы получали статус латинян[7], дающий меньшие, но все же значительные привилегии, а остальных называли просто «союзники», или socii. Начиная со сравнительно раннего времени статус римских граждан и латинян утратил какую-либо реальную связь с отдельными этническими или даже лингвистическими группами и стал чисто юридическим определением. Народы, не получившие таких привилегий, могли надеяться на их обретение, постепенно продвигаясь от прав латинян к гражданству без права голоса и, наконец, к полному римскому гражданству. Каждая община была связана с Римом отдельным договором, где четко излагались ее права и обязанности. Рим всегда выступал в качестве старшего партнера в любом таком договоре, который не мог быть соглашением между равными. Самым распространенным обязательством для всех союзников, включая латинян (или латинов), была поддержка Рима воинами и ресурсами в военное время. По меньшей мере половина любой римской армии неизменно состояла из союзников; таким образом враги, потерпевшие поражение в прошлом, помогали побеждать в нынешних войнах. Кроме подтверждения своей лояльности Риму, союзники также имели право на небольшую, но существенную долю в военных трофеях и приобретениях. Поскольку Рим часто вел военные действия — некоторые ученые даже полагают, что Республика нуждалась в войнах, чтобы напоминать союзникам об их обязательствах, — у них всегда было много возможностей для службы и прибыли [9].

В 264 г. до н. э. римляне впервые отправили армию за пределы Италии и спровоцировали длительный конфликт с карфагенянами, имевшими финикийское происхождение (отсюда происходит римское название карфагенян Роеnі/пунийцы). Первая Пуническая война (264—241 гг. до н. э.) принесла Риму его первую заморскую провинцию на Сицилии, к которой вскоре после завершения конфликта прибавилась Сардиния. Вторая Пуническая война (218—201 гг. до н. э.) привела к постоянному римскому присутствию в Испании и вторжению в Македонию. Огромные человеческие резервы Римской республики и ее готовность выдержать сокрушительные поражения были главными факторами, обеспечившими победу над Карфагеном. Эти конфликты также приучили римлян к отправке и снабжению армий далеко за пределы своей территории, что стало возможным благодаря созданию крупного военно-морского флота во время Первой Пунической войны. Республика также научилась одновременно вести войну на нескольких далеко отстоящих друг от друга театрах военных действий. В первые десятилетия II века до н. э. Рим разгромил Македонию и империю Селевкидов. Наряду с египетскими Птолемеями они были самыми могущественными из эллинистических государств, возникших на руинах империи Александра Великого. Разрушение Карфагена и Коринфа римскими армиями в 146 г. до н. э. символизировало господство Рима над старыми державами Средиземноморья. В Африке и Македонии были учреждены новые провинции; завершилось завоевание долины По, и Рим укрепил свое присутствие в Иллирии. Ближе к концу столетия была покорена Трансальпийская Галлия (современный Прованс в южной Франции), что позволило римлянам наладить контролируемое сухопутное сообщение со своими провинциями в Испании, а Иллирия предоставляла такую же связь с Македонией. Вскоре появились знаменитые римские дороги, соединявшие разные провинции и обеспечивавшие беспрепятственное движение людей и товаров. Примерно в то же время была присоединена богатая Азиатская провинция. Связь между Римом и его заморскими провинциями в то время была значительно менее тесной, чем связи между народами, населявшими Италию, и пока что никто не собирался наделять латинскими или римскими правами жителей новых провинций. Эти провинции часто предоставляли войска для службы в римской армии, но их самой важной обязанностью была регулярная выплата дани или налогов.

Многие римляне получили огромную выгоду от присоединения заморских провинций. Для аристократов это открывало широкие возможности покрыть себя славой и укрепить свою репутацию на полях сражений. Военные кампании против племен Испании, Галлии, Иллирии и Фракии велись почти непрерывно. Войны с большими государствами эллинистического мира происходили менее часто, но были гораздо более популярными в народе. Сенаторы соперничали друг с другом за возможность одержать победу в более крупной или опасной войне; в равной степени ценилась заслуга покорения новых противников. Вместе со славой приходили огромные богатства, достававшиеся в результате грабежа и продажи рабов. Часть этих богатств доставалась Республике, другая часть — воинам, но еще больше доставалось старшим военачальникам и особенно полководцам. Победы, одержанные в восточном Средиземноморье, были особенно заманчивыми и в течение II века до н. э. Несколько удачливых полководцев вознаградили себя более пышными и живописными триумфами, чем когда-либо раньше. Именно в это время внешний вид Рима начал преображаться по мере того, как удачливые полководцы использовали часть своих трофеев для сооружения величественных храмов и других общественных зданий, напоминавших об их победах. Конкуренция за славу и влияние продолжала доминировать в общественной жизни, но становилась все более накладной, поскольку некоторые римляне делали на войне огромные состояния. Сенаторы, происходившие из семей, не сумевших добиться командных постов в наиболее прибыльных военных кампаниях, лишь с огромным трудом могли оплачивать издержки своей политической карьеры. Разрыв между богатыми и «бедными» сенаторами неуклонно увеличивался, что приводило к уменьшению количества людей, способных соперничать за обладание высшими общественными и военными должностями.

В целом от создания империи выигрывали не только сенаторы, но и другие представители состоятельного класса. Рим не создал обширного бюрократического механизма для управления провинциями, поэтому губернаторы имели при себе лишь небольшое количество чиновников, сопровождаемых членами их семей. В результате большинство повседневных дел было оставлено на усмотрение местных общин, а в торговле господствовали частные компании, находившиеся под управлением богатых римлян. Эти люди обычно принадлежали к всадническому сословию, так как закон запрещал сенаторам заниматься коммерцией. (Предполагалось, что это должно исключить влияние деловых интересов на мнения, высказываемые в сенате. Как бы то ни было, многие сенаторы тайно вкладывали деньги в компании, открыто управляемые всадниками.) Компании, возглавляемые такими людьми, боролись за право сбора налогов в регионе, транспортировки военнопленных и другой добычи или заключения масштабных контрактов по снабжению армии продовольствием и снаряжением. Их называли публиканами (publicani), т. е. «те, кто занимается общественным благом», но их главным побудительным мотивом была прибыль, а не интересы государства. После того как компания соглашалась выплатить в казну оговоренную сумму за право сбора налогов в данном регионе или провинции, перед ней вставала задача собрать значительно большую сумму с населения этой провинции. Агенты компании на всех уровнях имели склонность забирать свою молю прибыли, поэтому на самом деле количество налогов, взимаемых с жителей провинции, значительно превосходило сумму, полученную казной. В целом Республика довольствовалась таким состоянием дел, а возмущение со стороны «провинциалов» при необходимости подавлялось вооруженной силой. Помимо publicani, в провинциях активно действовали многие другие римляне и их представители. Само римское гражданство — а другие народы принимали всех италийцев за римлян — давало торговцам, или negotiatores, значительные преимущества, хотя бы потому, что они ассоциировались с римской властью. Более влиятельные люди или их представители часто могли рассчитывать на прямую или косвенную поддержку правителей провинций. Деятельность торговцев лишь поверхностно отражена в античных источниках, но не следует недооценивать их количество или масштаб их операций. Эти люди наживались на римской империалистической политике, хотя представляется крайне маловероятным, что они имели значительное влияние на процессы принятия решений, направлявших зарубежные дела Римской республики [10].

Поколение за поколением чрезвычайно большой процент римских мужчин служил в армии. До 1793 г., когда правительство революционной Франции прибегло к массовому призыву новобранцев, ни одно государство не мобилизовало такое огромное количество людских ресурсов на такое долгое время, как это было в Риме. До середины II века до н. э. призыв в армию практически не вызывал недовольства в народе, и большинство мужчин добровольно исполняло свои воинские обязанности. Для некоторых военная служба была очень привлекательной, несмотря на крайне жесткую дисциплину, насаждаемую в легионах, из-за перспективы богатой добычи и завоевания почестей. Кроме того, римляне были чрезвычайно патриотичны и ценили это проявление их преданности Римской республике. Армия набиралась из представителей имущих классов, поскольку каждый солдат должен был обеспечить себя необходимым снаряжением, чтобы служить в качестве конного воина (для богатого меньшинства), тяжеловооруженного пехотинца (для большинства) или легковооруженного пехотинца (для самых бедных и молодых новобранцев). Основу легиона составляли крестьяне, так как земля оставалась самой распространенной формой собственности. Служба продолжалась вплоть до роспуска легиона, что чаще всего происходило в конце войны. На заре Римской республики срок службы в армии не превышал нескольких недель или в крайнем случае нескольких месяцев, так как неприятель обычно находился поблизости, а боевые действия были небольшими по масштабу и непродолжительными. В идеале это позволяло воину-крестьянину одержать быструю победу и вернуться домой вовремя для сбора урожая. По мере расширения римских территорий места боевых действий все больше отдалялись от столицы, а сами войны становились более затяжными. Во время Пунических войн десятки тысяч римлян годами находились вдали от своих домов. Ряд заморских провинций требовал содержания постоянных гарнизонов, поэтому те, кому выпала служба, например, в Испании, часто оставались там на пять или десять лет. В их отсутствие мелкие фермы приходили в упадок, а семьи разорялись. Положение ухудшалось по мере снижения планки имущественного ценза для набора в армию, так как новые рекруты неизбежно находились гораздо ближе к черте бедности. Длительная военная служба разорила множество мелких землевладельцев, и утрата земли означала, что и будущем эти люди не будут иметь достаточно собственности для службы в легионах. С середины II века до н. э. появилась озабоченность в связи с резким уменьшением количества граждан, пригодных для военной службы в соответствии с цензом.

Трудности мелких землевладельцев были связаны и с другими факторами, видоизменившими сельское хозяйство в Италии. Доходы от заморских провинций принесли многим всадникам и сенаторам баснословное богатство. Такие люди вкладывали значительную часть своего состояния в огромные поместья, часто присоединяя земли, которые раньше были разделены на множество мелких участков. В таких поместьях, или латифундиях, неизменно использовался рабский труд, так как благодаря частым войнам рабы стоили дешево и всегда имелись в достатке. Размер землевладений, количество рабов и роскошь вилл, построенных для владельцев, стали новыми способами соперничества и демонстрации богатства. С экономической точки зрения крупные поместья можно было посвятить коммерческому земледелию, что обеспечивало устойчивую прибыль с низкими рисками для капиталовложений. Во многих отношениях это был порочный круг, так как новые войны в далеких провинциях сгоняли еще больше крестьян с их земель и часто вводили членов их семей в непосильные долги, в то время как те же самые конфликты еще больше обогащали представителей элиты и давали им новые средства для создания еще более крупных латифундии. Археологам стоило большого труда определить качественные сдвиги в укладе итальянского сельского хозяйства в течение этого периода. По-видимому, как минимум в некоторых районах традиции мелкого фермерства продолжались. Тем не менее перемены затронули значительную часть сельскохозяйственных земель, и не вызывает сомнений, что сами римляне считали это серьезной проблемой [11].

В 133 г. до н. э. Тиберий Семпроний Гракх, один из десяти ежегодно избираемых трибунов от римского плебса, выступил с проектом крупномасштабной реформы, направленной на решение земельной проблемы. Трибуны отличались от других магистратов тем, что они не имели полномочий за пределами города Рима. Первоначально эта должность была создана для того, чтобы обеспечить простых людей некоторой защитой против злоупотребления властью со стороны высших должностных лиц, но к этому времени она стала лишь очередным шагом в обычной политической карьере. Тиберий, которому еще не исполнилось тридцати лет, происходил из достойнейшей семьи (его отец был цензором и дважды консулом), и на него возлагали большие надежды. В период своего трибуната он сосредоточился на проблеме общественных земель (ager publicuś), конфискованных за сто лет у разгромленных противников Римской республики. Теоретически и по закону предполагалось, что они должны быть разделены на сравнительно небольшие наделы среди многих граждан, но на практике большие земельные наделы переходили в собственность латифундий. Трибун издал законопроект, подтверждающий юридический лимит общественной земли, которую было позволено иметь каждому гражданину. Высвободившуюся землю предлагалось отдать беднейшим гражданам и таким образом перевести их в класс собственников, пригодных для воинской службы. Некоторые сенаторы поддержали Гракха, но гораздо больше сенаторов столкнулись с угрозой конфискации незаконно удерживаемых общественных земель. То же самое относилось ко многим влиятельным представителям всаднического сословия. Не в силах добиться одобрения своего законопроекта в сенате, Тиберий нарушил традицию и внес его непосредственно в народное собрание. Когда его коллега по трибунату попытался наложить вето на эту процедуру, Гракх организовал голосование и сместил его с должности. Вопрос о правомочности его действий остается открытым, поскольку теоретически римский народ мог осуществлять законодательную власть по любым вопросам. Но это наносило удар в самое сердце республиканской системы, так как ставило под сомнение предпосылку, что все магистраты, которые исполняют одинаковые должности, обладают равными полномочиями.

Некоторые сенаторы, изначально симпатизировавшие целям реформы Гракха, забеспокоились о том, что поступки трибуна больше связаны с его личными амбициями, чем с народным благом. Если бы Тиберию удалось повысить благосостояние многих граждан, он приобрел бы огромный престиж и auctoritas. Появились опасения, что он претендует на нечто еще более возвышенное, чем слава и успешная карьера, чего можно было ожидать от человека с его родословной. То обстоятельство, что сам Тиберий, его тесть и младший брат Гай были тремя уполномоченными по надзору за распределением земель, вызывало еще больший ропот[8]. Некоторые даже обвинили Тиберия Гракха в стремлении к regmim, т. е. к царской власти. Последней каплей стало самовыдвижение Тиберия на должность трибуна на 132 г. до н. э., которое он обосновывал необходимостью проведения своего закона в жизнь. Его успех не был очевидным, так как по самой природе предполагаемой реформы многие граждане, больше всего выигрывавшие от реформы, жили на фермах, расположенных слишком далеко от Рима, чтобы присутствовать на выборах. Эмоции хлынули через край, когда консул, председательствовавший на заседании сената, отказался принять меры против трибуна. Группа возмущенных сенаторов, возглавляемых Сципионом Насикой, двоюродным братом Тиберия, покинула заседание и растерзала трибуна и многих его сторонников. Голову Гракха насадили на ножку от стула, а его тело, как и трупы его сторонников, было сброшено в Тибр.

Впервые политические дебаты завершились кровавым насилием, и Рим испытал глубокое потрясение. В нескольких историях о ранних годах Римской республики рассказывалось о демагогах, угрожавших смертью государственным деятелям, но в римском общественном сознании это уже давно ассоциировалось с древней историей. После бунта значительная часть законопроектов Тиберия оставалась в силе, несмотря на то что некоторые из его выживших сторонников попали под удар. Его брат Гай в то время служил в Испании, а по возвращении в Рим ему разрешили продолжить карьеру. Гай Гракх был еще совсем молодым человеком, не достигшим 25 лет. После избрания на пост трибуна в 123 г. до н. э. он выступил с собственными реформаторскими законопроектами, гораздо более радикальными и широкомасштабными, чем у его брата. В распоряжении Гая оказалось больше времени, так как он был избран на второй срок в 122 г. до н. э. без какого-либо серьезного противодействия. Некоторые его реформы касались более справедливого распределения доходов государства. Гай подтвердил законотворческие меры, предпринятые братом, и предложил восстановить численность собственников благодаря основанию римской колонии на месте разрушенного Карфагена. Он также завоевал множество сторонников среди всаднического сословия, когда учредил суд для рассмотрения дел сенаторов, обвиняемых в злоупотреблениях во время их службы на должностях губернаторов провинций (quaestio de rebus repetundis), и сформировал жюри из всадников. До этого времени только сенаторы могли рассматривать дела о злоупотреблениях других сенаторов. Менее популярными у римлян были предложения Гая по наделению правами гражданства большого количества латинян и италийцев; его попытка в третий раз избраться на пост трибуна потерпела неудачу. С самого начала и Гай, и его противники были готовы прибегнуть к угрозам и оскорблениям чаще, чем это происходило десять лет назад. Положение обострилось, когда в стычке погиб один из слуг консула Опимия. Сенат выпустил чрезвычайный указ, известный ученым как senatum consultum ultimum, гласивший, что для защиты Республики консул может пользоваться любыми необходимыми средствами. Действие обычных законов было приостановлено, и представители обеих сторон начали спешно вооружаться. Опимий усилил свои ряды группой наемных лучников с Крита, ожидавших за стенами Рима, что указывает на заблаговременный характер его действий. Гай со своими немногочисленными сторонниками занял храм Дианы на Авентинском холме, но консул отверг все предложения переговоров и штурмовал здание. Гракх погиб в бою, и его голова была доставлена Опимию, который обещал выдать награду золотом, равную ее весу [12].

Мы точно не знаем, были ли братья Гракхи подлинными реформаторами, отчаянно надеявшимися разрешить проблемы Римской республики, или просто честолюбивыми людьми, ищущими популярности в народе. Вероятно, их побуждения были смешанными, поскольку трудно поверить, что римский сенатор не отдавал себе отчета в личных выгодах, которые могли быть достигнуты в ходе столь радикальных реформ. Независимо от личной мотивации братья Гракхи высветили проблемы, существовавшие в обществе, особенно бедственное положение множества беднейших граждан и желание всех, кто был отстранен от власти, будь то всадники или простые италийцы, обладать большей близостью к ней.

Влияние Гракхов на римскую общественную жизнь было не мгновенным — подавляющее большинство следующих трибунов избиралось только на один срок, и политическое насилие снова стало редкостью — но не было забыто. В системе, опиравшейся на прецеденты, многие основополагающие принципы оказались поколебленными. Братья показали, какого огромного, пусть даже и кратковременного, влияния можно добиться, если по-новому обратиться к растущему самосознанию разных групп общества. Теперь появление человека, пользующегося народным уважением и желающего пойти по их стопам, было лишь делом времени. Между тем последние десятилетия II века до н. э. были отмечены растущей некомпетентностью и бесчестностью многих высших чиновников.

Династическая борьба в союзном царстве Нумидия в Северной Африке привела к ряду скандалов: сенаторам давали щедрые взятки за благосклонное отношение к притязаниям царевича Югурты. Убийство тысяч римских и италийских торговцев в городе Сирта (Цирта) вызвало в Риме вспышку ярости, и против Югурты отправили целую армию, но боевые действия велись чрезвычайно вяло, и в 110 г. до н. э. это войско потерпело поражение и капитулировало перед противником. Впоследствии военную кампанию возглавил более способный консул, но этот эпизод серьезно пошатнул веру широких слоев населения в способность сенаторской элиты управлять страной. Воспользовавшись этими умонастроениями, Гай Марий выставил свою кандидатуру на должность консула в 107 г. Он противопоставил себя, опытного и закаленного воина, который достиг всего лишь благодаря личным заслугам, отпрыскам благородных семейств, полагавшихся на славу своих предков, а не на собственные способности. Марий одержал легкую победу и с помощью трибуна, который провел в народном собрании закон, аннулирующий полномочия сената по распределению должностей в провинциях, получил пост главнокомандующего в Нумидии. В попытке помешать Марию сенат отказался разрешить ему собрать новые легионы для отправки в Африку и позволил ему набирать лишь добровольцев. Тогда Марий снова обошел своих недругов и набрал добровольцев из представителей беднейшего сословия — людей, которые утратили свой статус для воинской службы. Это был важный этап перехода от народной армии, набираемой по имущественному принципу, к профессиональной армии, основу которой составляли беднейшие классы. Перемена была постепенной, но имела далеко идущие последствия и во многом способствовала крушению Римской республики[9] [13].

Марий выиграл войну в Нумидии в конце 105 г. до н. э., но к тому времени над Италией нависла угроза вторжения кимвров и тевтонов. Предыдущие контакты с этими племенами опять-таки были отмечены скандалами и некомпетентностью магистратов, многие из которых принадлежали к старинным и уважаемым семьям. Среди бедноты, преобладавшей в собраниях центурий, существовало мнение, что только Марию можно доверить войну с северными варварами. Это привело к беспрецедентной серии его переизбраний на пост консула, что было гораздо более серьезным правонарушением, чем два последовательных трибуната Гая Гракха. Сатурнин и Главсия предложили Марию свою поддержку и в то же время надеялись нажиться на его успехе. В 103 г. до н. э. Сатурнин был трибуном и утвердил закон, даровавший земли в Северной Африке многим ветеранам Мария. Отец Цезаря был одним из уполномоченных магистратов, наблюдавших за осуществлением этого закона или, что более вероятно, сходного закона, изданного Сатурнином в 100 г. до н. э. Опора на рекрутов из беднейших слоев общества означала, что эти люди не имели средств к существованию, когда возвращались к гражданской жизни, и стремились вновь вступить в армию. Закон Сатурнина от 100 г. до н. э. отчасти был предназначен для того, чтобы обеспечить солдат, демобилизованных после боевых действий против кимвров. Сатурнин использовал свой трибунат во многом так же, как братья Гракхи. Он выдвинул популярные меры по распределению земель, особенно в провинциях, и возобновил действие законопроекта, который делал зерно доступным для всех граждан по фиксированной цене независимо от рыночной. Последнее было предложено Гаем Гракхом, но отвергнуто после его смерти. Впрочем, Главсия и Сатурнин изначально были менее популярными людьми, чем Гракхи, и гораздо более склонными к насилию. В конце концов они зашли слишком далеко и утратили поддержку Мария, который, действуя по указу сената (как и Опимий в 122 г. до н. э.), возглавил гонения на них. Итак, мы видим, что Республика, где родился Цезарь, плохо справлялась с многочисленными проблемами, встававшими перед ней.

II ДЕТСТВО ЦЕЗАРЯ

Гай Юлий Цезарь родился 13 июля 100 г. до н. э. по современному летосчислению. День его рождения не вызывает сомнений, но год установлен не вполне точно, так как по странному совпадению вступительные разделы его биографий, написанных Светонием и Плутархом, оказались утраченными. Некоторые ученые датировали его рождение 102 или 101 г. до н. э., но их аргументы были неубедительными, и общее мнение склоняется к вышеуказанной дате. По римскому календарю Цезарь родился за три дня перед наступлением июльских ид при консулах Гае Марии и Луции Валерии Флакке, что в свою очередь было на 644-м году «от основания Города». Июль, или quinctilis (по-римски это название означает «пятый»), был пятым месяцем римского года, который начинался в марте (martius). Впоследствии во время диктатуры Цезаря месяц получил название Julius в его честь, отсюда его современное название. Июльские иды, как и мартовские, попадали на 15-е число, но римляне включали этот день, когда вели отсчет вперед или назад от таких дат.

Имена многое говорили о месте человека в римском обществе. Цезарь обладал полной tria nomina, или «тремя именами» римского гражданина. Первое имя (praenomen) во многом выполняло такие же функции, как и его современный эквивалент: оно служило определением для индивидуального члена семьи и использовалось в повседневной жизни. В большинстве римских семей было принято называть сыновей одним и тем же именем на протяжении поколений. Отец Цезаря и его дед тоже были Гаями, как предположительно и многие другие первые сыновья этой линии Юлиев Цезарей. Второе, или главное, имя (nomen) имело самое важное значение, поскольку оно было родовым именем «клана» или группы семей, к которой принадлежал человек. Третье имя (cognomen) обозначало конкретную ветвь этой группы, хотя не все семьи даже среди аристократов имели такое отличие. Великий соперник Цезаря Гней Помпей и его собственный военачальник Марк Антоний принадлежали к семьям, не имевшим третьего имени. Некоторые римляне получали дополнительные полуофициальные прозвища, которые с учетом грубоватого чувства юмора часто отражали какие-либо недостатки их внешности. Отец Помпея был известен как Страбон, или «косоглазый», как и дальний родственник Цезаря Гай Юлий Цезарь Страбон. К имени Цезаря никогда не добавлялось подобного прозвища. Еще в детстве он получил три имени, но если бы он родился девочкой, то был бы известен лишь по женской форме первого имени (cognomina). Тетку Цезаря, его сестер и дочь звали просто Юлия, как и любую женщину из любой ветви рода Юлиев. Если в семье было больше одной дочери, в официальных документах их родовое имя сопровождалось номером для различия[10]. Такое неравенство между полами многое говорит о римском мире. Мужчины и только мужчины могли играть роль в общественной жизни, и в конкурентном мире политики было важно точно знать, как зовут каждого человека. Женщины не играли политической роли и не нуждались в более конкретной идентификации [3].

Юлии были патрициями, и это означало, что они принадлежали к старейшему аристократическому классу римлян, который еще на заре республиканской эпохи имел власть и возвысился над гораздо более многочисленными плебеями. Мы мало знаем о нескольких членах рода, которые победили на выборах и занимали высокие государственные должности в первые 200 лет существования Республики. В отличие от других, более удачливых патрицианских семей, таких как Фабии или Манлии, Юлии не сохранили достижения своих предков или не сумели с таким же успехом пропагандировать их. Некоторые из этих знатных родов сохраняли огромное влияние, в то время как исключительное право патрициев на государственную власть постепенно размывалось. Плебеи требовали себе больше прав, и члены состоятельных плебейских семей пробивались в правящую элиту. Начиная с 342 г. до н. э. один из двух консулов, избираемых на каждый год, должен был иметь плебейское происхождение. К концу II века до н. э. большинство семейств среди сенаторской элиты были плебеями. Немногочисленные почести оставались доступными только для патрициев, которым в свою очередь было запрещено становиться трибунами плебса, но в целом различия между этими двумя классами были минимальными. Патрицианское происхождение не гарантировало политического успеха для семьи. Не существовало также процедуры для создания новых патрицианских имен, и за столетие многие знатные роды просто вымерли или впали в безвестность. Род Юлиев выжил, но не играл заметной роли в общественной жизни. Юлий Цезарь — первый известный человек, имевший это второе имя, — стал претором во время Второй Пунической войны. Значительно позже один из авторов утверждал, что этот человек взял себе такое имя потому, что убил в сражении вражеского боевого слона, и что оно было калькой пунического слова, означающего «слон». По другой версии это имя означало «волосатый», и члены семьи славились своими густыми шевелюрами. Эта история тоже может быть выдумкой.

По-видимому, в то время род Цезарей разделился на две ветви, потомки которых назывались Юлиями Цезарями, но во время переписи (ценза) записывались в разные трибы. В 157 г. до н. э. Луций Юлий Цезарь стал консулом; он стал единственным Цезарем во II веке до н. э., которому удалось достичь этого. Он не был предком Гая и происходил из другой, немного более успешной ветви семьи. В самом начале I века до н. э. несколько Юлиев Цезарей тоже добились успехов на выборах. В 91 г. до н. э. Секст Юлий Цезарь стал консулом, как и Луций Юлий Цезарь в 90 г. Младший брат последнего, Гай Юлий Цезарь Страбон, стал эдилом в том же году [4]. Эдилы были младшими магистратами, чьи обязанности включали надзор над общественными празднествами и развлечениями. Луций и Гай происходили из другой ветви семьи и, таким образом, были отдаленными родственниками отца Цезаря. Страбон пользовался большим уважением как один из ведущих ораторов своего времени. Секст Юлий Цезарь представляет собой определенную загадку, так как неясно, из какой ветви семьи он происходил. Возможно даже, что он был дядей Цезаря и старшим братом его отца Гая, но у нас нет достоверных свидетельств, подтверждающих это предположение.

Хотя Юлии оказали меньшее влияние на историю Римской республики, чем другие кланы, древность их рода была общепризнанной. Они якобы поселились в Риме в середине VII века до н. э., после захвата и разрушения соседнего города Альба Лонга Туллием Гостилием, третьим римским царем. Впрочем, их связь с древнейшей историей Рима уходит в более далекое прошлое, так как члены рода утверждали, что их имя происходит от Иула, сына Энея, возглавившего троянских беженцев, поселившихся в Италии после падения Трои. Сам Эней был сыном смертного по имени Анхиз и богини Венеры, поэтому род Юлиев имел божественное происхождение. Впрочем, тогда эти мифы еще не имели стройной формы, которую они приобрели в эпоху Августа, когда поэт Вергилий и историк Тит Ливий подробно изложили их в стихах и прозе. Даже Ливий признавал существование разных вариантов истории об Энее и его потомках. Он не мог точно сказать, кто именно — Иул или другой сын Энея — основал Альбу Лонгу и стал ее первым царем, учредившим династию, которая со временем произвела на свет Рею Сильвию, мать Ромула и Рема. Маловероятно, что в начале I века до н. э. многие римляне знали о возможной родственной связи между Ромулом и родом Юлиев. С другой стороны, претензии членов рода на происхождение от Венеры были довольно широко известны и не являются современной выдумкой. Часть речи, произнесенной Цезарем на похоронах своей тетки в 69 г. до н. э., записана у Светония:

Цезарь явно полагал, что его слушателей не удивят такие утверждения. Некоторые исследователи указывают на то, что титул Rex, или «царь», мог относиться к ведущей роли в религиозных церемониях на заре Римской республики и не имел связи с монархией. Скорее всего они правы, но такие различия едва ли были очевидными в I веке до н. э.

Мы почти ничего не знаем о деде Цезаря, Гае Юлии Цезаре, но вполне возможно, что он занимал должность претора. Его женой была Марсия, дочь Квинтия Марсия Рекса, который точно был претором в 144 г. до н. э. Они имели как минимум двух детей: Гая, отца Цезаря, и его тетку Юлию, которая вышла замуж за Гая Мария. Как мы упоминали, также возможно, что у них был другой сын, Секст, занявший пост консула в 91 г. до н. э. Гай добился некоторых успехов в политической карьере и служил квестором либо незадолго до рождения своего сына, либо сразу же после этого. Его женой была Аврелия, происходившая из удачливого и состоятельного рода «плебейской знати». Ее отец и дед были консулами в 144 и 119 гг. до н. э. соответственно, а трое её двоюродных братьев, Гай, Марк и Луций Аврелий Котта, тоже удостоились этой чести. Брак с представительницей такого блестящего рода, вероятно, во многом улучшал политические перспективы Гая Цезаря, но они расширились еще больше в результате брака его сестры с Марием. Как уже упоминалось, Гай был одним из десяти уполномоченных, отвечавших за программу наделения землей ветеранов Мария, разработанную Сатурнином в 103 или 100 г. до н. э. В свое время Гай был избран претором, но год его избрания остается неясным и варьируется от 92 до н. э. до 85 г. до н. э. Первая дата выглядит более вероятной, так как вскоре последовал период службы губернатором Азиатской провинции, а наиболее вероятным временем для этого был 91 г. до н. э. Гай умер сравнительно молодым, в 84 г. до н. э., и мы не знаем, были ли его связи достаточно весомыми, чтобы возвысить его до консульства. Если он действительно служил претором в 92 г. до н. э., то обладал достаточным политическим опытом для выставления своей кандидатуры на высшую должность, и если Секст Цезарь был его братом, то успех на выборах 91 г. до н. э. безусловно должен был вдохновить его. Как бы то ни было, если Гай выставлял свою кандидатуру на выборах консулов, то он потерпел неудачу. Наши сведения о семье Цезарей скудны и противоречивы, поэтому мы не можем строить далеко идущие предположения, если не считать общего впечатления, что карьера отца нашего героя была довольно успешной, хотя и не отличалась особым блеском.

Гай и Аврелия имели троих детей: самого Цезаря и двух его сестер, которых, разумеется, звали Юлиями. Вполне возможно, что у них рождались и другие дети, не дожившие до зрелого возраста, так как уровень детской смертности в Риме был чрезвычайно высок (впрочем, как и во всем античном мире) даже среди аристократии. Известно, что Корнелия, мать Гракхов, родила 12 детей, из которых выжили только трое: Тиберий, Гай и их сестра Семпрония. В среднем семьи сенаторов имели двух-трех детей, доживавших до зрелого возраста. Разумеется, бывали исключения. Знатный плебейский род Метеллов, обладавший значительным богатством и влиянием, был особенно плодовитым, и его члены часто занимали должности старших магистратов в последние сто лет существования Римской республики [6].

Сохранилось мало письменных свидетельств о детстве Цезаря, но кое-что можно почерпнуть из общих сведений о жизни римской аристократии того периода. Как и в большинстве стран в недалеком прошлом, младенцы обычно рождались дома. Рождение ребенка было важным событием для сенаторской семьи, и традиция требовала присутствия свидетелей. При приближении родов направлялись уведомления родственникам и политическим союзникам, которые, как правило, прибывали в дом будущих родителей. Они выступали главным образом в качестве свидетелей, подтверждавших, что ребенок действительно принадлежит к аристократическому роду; элементы этой традиции сохраняются до сих пор. Ни отец, ни гости не присутствовали в комнате роженицы, где находилась повивальная бабка, некоторые родственницы, а также рабыни. В отдельных случаях мог присутствовать врач-мужчина, но такое случалось довольно редко. Хотя одна известная процедура впоследствии получила имя Цезаря, у нас нет никаких античных свидетельств, позволяющих предположить, что он был рожден при помощи кесарева сечения, несмотря на то, что оно было известно в Древнем мире. (Как правило, эта операция заканчивалась смертью матери, но известно, что Аврелия прожила еще много лет. В одном гораздо более позднем источнике утверждается, что один из предков Цезаря появился на свет таким образом.) Нигде не встречается намеков, что его рождение отличалось от обычного; трудные роды рассматривались как дурное предзнаменование и известны для некоторых исторических личностей, в первую очередь для императора Нерона. После рождения младенца повивальная бабка клала его на пол и осматривала на предмет физических изъянов, оценивая его шансы на выживание на самом примитивном уровне. Лишь после этого родители решали, стоит ли сохранить ребенка. По закону такое решение должен был принимать отец, но представляется крайне маловероятным, что мать не участвовала в обсуждении, особенно женщина такого твердого характера, как Аврелия [7].

После того как ребенок считался принятым в семью, на алтарях в доме родителей зажигали огонь. Многие из гостей исполняли такой же ритуал по возвращении в свои дома. Дни рождения имели важное значение для римлян и отмечались на протяжении всей жизни человека. Когда мальчику исполнялось девять дней (по неизвестным причинам для девочек этот срок составлял восемь дней), семья проводила официальную церемонию очищения, или luslratio. Церемония нужна была для того, чтобы защитить ребенка от злых духов или скверны, которая могла попасть в него во время родов. Предшествующая ночь сопровождалась бдением и исполнением нескольких обрядов, а днем люди приносили жертвы и наблюдали за полетом птиц, предсказывавшим будущность ребенка. Мальчику давали особый талисман, известный как булла (bulla), обычно изготовленный из золота. Талисман клали в кожаный мешочек и повязывали на шею младенцу. Во время церемонии ребенок получал имя, которое впоследствии официально регистрировалось. Ритуалы и религиозные обряды сопровождали каждого римлянина, особенно аристократа, на всех этапах его жизненного пути [8].

Как правило, мать играла определяющую роль в воспитании младенца на протяжении первых нескольких лет. Маловероятно, что Аврелия кормила грудью кого-либо из своих детей, так как еще раньше, во II веке до н. э., жену Катона Старшего, делавшую это, считали исключением. Эта история наряду с другими показывает, что в аристократических семьях больше не считалось нормальным грудное вскармливание у матери [9]. Скорее всего кормилицу выбирали из числа рабынь. Выбор кормилицы и других рабынь для заботы о младенце был важной задачей для матери, которая внимательно наблюдала за ними и многое делала сама. В другой истории, повествующей об отцовских качествах Катона, говорится о том, что он со своей женой Лицинией всегда присутствовал при купании их сына. Мать не считалась отдаленной фигурой для ребенка, за которым в основном ухаживали слуги; ее авторитет имел решающее значение. Тацит, писавший в конце I или начале II века н. э., обсуждал роль матери в воспитании детей и представлял Аврелию как идеальный пример:

Влияние Аврелии на ее сына, несомненно, было очень сильным и сохранялось еще долго после того, как он перестал быть ребенком. Цезарю было 46, когда он потерял мать, прожившую вдовой около 30 лет. Само по себе это не было чем-то необычным среди аристократии, так как мужья часто бывали значительно старше своих жен, особенно во втором, третьем или даже четвертом браке, заключаемом некоторыми сенаторами по политическим мотивам. Поэтому, если жена переживала муки деторождения, существовала большая вероятность, что она переживет своего супруга, и в том возрасте, когда ее сын начинал претендовать на важную должность, он гораздо чаще оставался с матерью, а не с обоими родителями. Матери, особенно такие, как Аврелия, соответствовавшие идеалу женского поведения, пользовались всеобщим восхищением среди римлян. В одной из их самых любимых историй повествуется о великом полководце Кориолане, который, претерпев несправедливость со стороны своих политических соперников, переметнулся к врагу и возглавил поход на Рим. Едва не разрушив свое отечество, он все же увел армию, движимый не столько чувством патриотизма, сколько призывами матери [11].

У аристократов образование детей происходило целиком и полностью в кругу семьи. Многие римляне гордились этим, сравнивая свою систему с обязательным государственным образованием, распространенным во многих греческих городах. Римляне со средним достатком отправляли детей в платные начальные школы, куда брали мальчиков от семи лет. Обучение детей аристократов происходило на дому, и сначала мальчики и девочки получали одинаковое образование, усваивая навыки чтения, письма и простых математических расчетов. Во времена Цезаря очень редко бывало так, чтобы ребенок из знатного рода не владел двумя языками, латынью и греческим. Обучение второму языку обычно происходило под надзором греческого раба, или педагога (paedogogus), которого приставляли к ребенку. Мальчик также получал обширные наставления о семейных традициях и ритуалах и знания по римской истории, где неизменно подчеркивалась роль, которую играли его предки. Эти люди и другие выдающиеся деятели прошлого служили образцами того, что значит быть римлянином. Детей учили ценить такие неотъемлемые качества римлян, как dignitas, pietas и virtus, что примерно соответствует нашим понятиям достоинства, благочиния и добродетели. Понятие dignitas обозначало горделивую и хладнокровную манеру поведения, свидетельствовавшую о важной роли и ответственности человека и таким образом заслуживавшую уважения. Это имело большое значение для любого римского гражданина, особенно для аристократа, не говоря уже о высших государственных чиновниках. Понятие pietas обозначало уважение не только к богам, но также к родителям и другим членам семьи, к законам и традициям Римской республики. Понятие virtus было сильно окрашено в воинственные тона и обозначало не только физическую храбрость, но еще и уверенность в себе, нравственную стойкость и навыки, необходимые как простому воину, так и командиру [12].

Для римлян их родина была великой именно потому, что предыдущие поколения проявляли эти качества в несравненно большей степени, чем любые другие народы. Суровые лица, высеченные на погребальных монументах I века до н. э., подробно отражают все особенности и изъяны человека при жизни и, в отличие от идеализированных портретов античной Греции, излучают гордыню и самоуверенность. Римляне относились к себе очень серьезно и воспитывали детей не просто во мнении, а в убеждении в своей исключительности. Чувство гордости в принадлежности к великому народу было очень сильным даже среди беднейших граждан и еще более выраженным среди богатых и привилегированных по праву рождения. Римские сенаторы издавна ставили себя выше любых чужеземных царей. Молодые аристократы не только знали об этом, но также верили, что они и члены их семей выделяются даже среди римской элиты. Семья Цезаря с немногочисленными предками, достигавшими высоких должностей и совершавшими великие дела на службе Римской республики, тем не менее могла гордиться своими достижениями, а также, разумеется, древностью рода и божественным происхождением. Вместе с осознанием собственной важности приходило обостренное чувство долга и обязанности соответствовать ожиданиям родственников и вообще римских граждан. Детей воспитывали таким образом, чтобы они ощущали тесную связь с прошлым своей семьи и историей Рима. Как впоследствии объявил Цицерон, «что такое человеческая жизнь, если она не переплетена с жизнью прежних поколений ощущением истории?» [13].

Цезаря воспитывали так, чтобы он чувствовал себя особенным человеком. В этом не было ничего необычного, но, будучи единственным сыном в семье, чья мать отличалась незаурядным характером и пользовалась всеобщим уважением, он, несомненно, с самого начала имел сильно обостренное чувство собственного достоинства. Римское образование было чрезвычайно практичным, и его главная цель заключалась в том, чтобы подготовить ребенка к исполнению своих обязанностей в зрелом возрасте. Для мальчика из аристократической семьи это подразумевало общественную карьеру и возможность приумножить славу своего рода. В будущем ему предстояло стать главой собственной семьи, или paterfamilias, ответственным за воспитание следующего поколения. Примерно с семи лет мальчики начинали проводить больше времени со своими отцами и сопровождали их в разных делах. В том же возрасте девочка смотрела, как мать управляет домашним хозяйством, дает поручения рабам и (по крайней мере, в традиционных семьях) шьет одежду для своей семьи. Мальчики видели, как их отцы встречаются с другими сенаторами; им было разрешено сидеть перед открытыми дверями сената и слушать дискуссии. Они начинали узнавать, кто и почему пользуется наибольшим влиянием в сенате. С раннего возраста они наблюдали, как вершатся государственные дела Римской республики, и ощущали себя частью этого мира, надеясь принять участие в его делах, когда они станут достаточно взрослыми. Неформальные узы взаимных услуг и обязательств связывали римское общество в системе, называвшейся патронажем. Патрон был богатым и влиятельным человеком, к которому менее состоятельные люди, или клиенты, обращались за помощью в таких делах, как распределение должностей, выдача контрактов, содействие в деловых или юридических вопросах или даже просто насущные просьбы о пропитании. Взамен клиент брал на себя обязательства содействовать патрону всевозможными способами. Каждое утро клиенты собирались, чтобы официально приветствовать своего патрона. Количество клиентов, особенно знатных или просто незаурядных, повышало престиж гражданина. Могущественные сенаторы могли числить среди своих клиентов целые поселения или даже города в Италии и провинциях. Патрон, принадлежавший к числу менее выдающихся сенаторов, в свою очередь мог быть клиентом более влиятельного человека, хотя в этом случае название «клиент» не использовалось. Сенатор проводил много времени со своими клиентами, разбирая их дела, что гарантировало ему необходимую поддержку и преданность в будущем. В значительной мере римская политика вершилась в неформальной обстановке, так сказать, по-семейному [14].

В то же время мальчики продолжали формальное образование и иногда посещали одну из примерно 20 школ, где преподавали грамматику, либо получали аналогичное воспитание вместе с другими детьми в доме родителей или одного из родственников. Цезарь учился дома, и нам известно, что на этом этапе его жизни его наставником был некий Марк Антоний Гнифон. Происходивший с эллинистического Востока и получивший образование в Александрии, Гнифон был рабом, но впоследствии получил свободу, вероятно, в благодарность за обучение детей. Он пользовался большим уважением как преподаватель греческой и латинской риторики. Этот второй этап обучения сопровождался углубленным изучением литературы на обоих языках, а также риторской практикой. Литература занимала одно из центральных мест в образовании, и аристократы имели преимущество, так как могли приобретать копии манускриптов в том мире, который еще не знал книг, печатного станка и больших тиражей. Многие сенаторы имели обширные библиотеки, доступные для их соратников и молодых родственников. Кальпурний Пизон, будущий тесть Цезаря, собрал очень большую коллекцию книг, в основном по эпикурейской философии, остатки которой были обнаружены в руинах его виллы под Геркуланумом.

Существовал также обычай приглашать в гости ученых и философов, что способствовало культурному развитию молодых аристократов. Для Цезаря, как и для многих других, было недостаточно просто читать великие литературные произведения, и он вдохновлялся на сочинение собственных трудов. Светоний упоминает о его поэме, славящей Геракла, а также о трагедии под названием «Эпид». Качество этих незрелых произведений вряд ли было высоким, хотя, вероятно, не лучше и не хуже, чем у других молодых аристократов, впоследствии совершавших великие деяния, поэтому они были запрещены императором Августом, приемным сыном Цезаря [15].

Существовали обязательные темы для запоминания наизусть, такие как содержание Двенадцати Таблиц, составлявших основу римского законодательства. В 92 г. до н. э. был издан эдикт о закрытии школ с преподаванием риторики на латыни, где говорилось о превосходстве греческого языка даже для обучения человека, которому предстояло произносить речи на латыни. Возможно, эта мера отчасти предназначалась для ограничения слишком широкого распространения ораторских навыков в публичной жизни, поскольку в такие школы скорее всего брали учеников из незнатных семей. Владение определенными навыками публичной речи имело жизненно важное значение в римской политической жизни, поэтому предпочтение отдавалось практическим навыкам, а не чисто академическому обучению. Цицерон, который был на шесть лет старше Цезаря, вспоминал, как в 91 г. до н. э. он «почти каждый день» ходил слушать лучших ораторов, произносивших речи в народных собраниях и судах. По его словам, «Я писал, читал и декламировал с огромной энергией, но не собирался ограничиваться только риторическими упражнениями». Вскоре он стал наблюдать за деятельностью одного из ведущих юристов того времени. Судя по всему, на Цезаря особенно повлиял ораторский стиль его родственника Цезаря Страбона [16].

Физическая подготовка осуществлялась с такими же утилитарными целями. В эллинистическом мире телесное совершенство само по себе считалось высокой целью и не рассматривалось как одно из требований, необходимых для того, чтобы гражданин мог достойно исполнять свои обязанности перед государством. Юноши упражнялись в гимнасиях обнаженными, и во многих городах эти учреждения способствовали развитию гомосексуальных связей. И нагота, и гомосексуализм были глубоко чужды римлянам. Их упражнения предназначались для развития силы и выносливости и имели отчетливый военный оттенок. На Марсовом поле (Campus Martius), где собиралась армия, когда Рим был еще маленьким городом, молодые аристократы обычно учились бегать и владеть оружием, особенно мечом и копьем, а также плавали в Тибре. Каждый из них должен был научиться ездить верхом. Варрон, близкий современник Цезаря, говорит о том, что сначала он предпочитал езду верхом без седла. Обучение этим навыкам частично происходило под руководством отца или другого родственника мужского пола. Публичность физической тренировки имела большое значение. Мальчики сходного возраста, которым со временем предстояло стать соперниками в политической борьбе, тренировались на виду друг у друга и уже на этом раннем этапе жизни начинали завоевывать репутацию. Цезарь был довольно хрупкого сложения и не особенно силен, но его воля и решимость с лихвой окупали недостающие качества. Плутарх сообщает, что он был прирожденным всадником и приучал себя скакать с руками, сложенными за спиной, направляя гарцующую лошадь только прикосновением коленей. Впоследствии его искусство в обращении с оружием тоже удостаивалось высоких похвал. Римляне считали, что каждый хороший командир должен уметь владеть мечом, копьем и щитом не хуже, чем командовать легионами [17].

После жестокой расправы над Сатурнином и Главсией осенью 100 г. до н. э. римская общественная жизнь до некоторой степени вернулась в нормальное русло. Репутация Мария пострадала из-за его более ранней связи с мятежниками, несмотря на то что он возглавил республиканскую армию, выдвинутую против них. Ходили слухи, что у него было искушение объединиться с Сатурнином. Согласно одной скандальной истории в ночь перед последним столкновением он принимал у себя дома и радикальных лидеров, и делегацию из сената. Марий якобы симулировал приступ поноса и воспользовался этим предлогом, чтобы внезапно выходить из комнаты каждый раз, когда он хотел поговорить с другой группой посетителей. Но, несмотря на сомнительную роль Мария в этой истории, ему просто недоставало искусства ведения политической игры, чтобы с наибольшей выгодой использовать свое богатство и воинскую славу. Ежедневные встречи с друзьями и соратниками и оказание услуг многим гражданам налагало на них определенные обязательства, но не заставляло чувствовать себя «униженными и оскорбленными», что составляло одно из важнейших занятий любого сенатора, но Марий не был искушен в таких вещах. По свидетельству Плутарха, лишь немногие люди обращались к нему за содействием, даже после того как он построил себе новый дом рядом с форумом и объявил, что теперь посетителям не нужно далеко ходить, чтобы увидеться с ним. Мы не знаем, как часто молодой Цезарь встречался со своим знаменитым дядей в 90-е годы до н. э., но сомнительно, что он многое узнал от него о том, как добиться влияния в сенате [18].

Законы Гракхов и Сатурнина вызвали сильное противодействие, но в конечном счете насильственная смерть этих радикально настроенных трибунов была вызвана страхом перед тем, до каких высот власти и влияния они могли бы подняться благодаря своим действиям. Как правило, римская элита предпочитала, чтобы некоторые крупные проблемы, стоявшие перед Республикой, оставались неразрешенными, вместо того чтобы кто-то один получил все почести за их решение. Многие из этих проблем были связаны с основополагающим вопросом о том, кому достанутся богатства, завоеванные римским оружием. Чиновник, предлагающий новое распределение земель, государственную раздачу зерна для городской бедноты или наделение членов всаднического сословия судебными полномочиями, мог надеяться на широкую поддержку. Успех радикальных трибунов в прошлые десятилетия ясно продемонстрировал это, но их насильственная смерть показала, как трудно сохранять популярность в течение долгого времени, не пытаясь примирить разные группы интересов.

Одной из таких групп, чья благосклонность обещала сенаторам поддержку в долговременной перспективе, были италийские союзники, или socii. Тиберий Гракх навлек на себя враждебность италийской аристократии из-за своего закона о земле, так как многие из этих людей владели обширными угодьями agerpublicus (общественных земель). Они не имели непосредственной власти в Риме, но могли повлиять на мнение достаточно большого количества сенаторов, чтобы бросить вызов трибуну. Гай Гракх хотел заручиться поддержкой простых италийцев, предоставив им римское гражданство, но в результате от него отшатнулись многие сторонники из числа римских граждан. Римской элите не нравилась мысль о том, что новые богатые граждане станут конкурировать с ними за государственные посты, а бедняки, особенно в городах, боялись, что толпы италийцев вытеснят их из амфитеатров и в конечном счете обесценят их голоса в народных собраниях. Неудача законодательных реформ Гая Гракха усилила уже существующее недовольство среди италийских союзников Рима. Они неизменно поставляли как минимум половину солдат в римскую армию — возможно, что за последнее десятилетие эта доля еще увеличилась, -- и несли немалые потери. Вместе с тем они до сих пор не принимали равного с римлянами участия в дележе добычи, добытой их потом и кровью. Высокомерное поведение некоторых римских магистратов в отношениях с союзниками вызывало еще большее возмущение. В 125 г. колония Фрегеллы, обладавшая латинским статусом и поэтому сравнительно привилегированная, восстала против Рима, но мятеж был жестоко подавлен. Многие италийцы пришли к выводу, что Рим будет более милосерден к ним лишь после того, как они станут римскими гражданами. Некоторые перебрались в Рим и разными путями смогли добиться своего зачисления в списки граждан, но в начале I века до н. э. несколько особенно строгих цензоров постарались вычеркнуть из списков имена людей, не имевших права называться подлинными римлянами (квиритами) [19].

В 91 г. трибун Марк Ливий Друз снова предложил дать союзникам римское гражданство. Это предложение занимало центральное место в ряде реформ, сильно напоминающих реформы Гракхов, — ирония судьбы, так как отец Друза был одним из главных противников Гая Гракха. Как и предыдущие реформаторы, Друз происходил из весьма богатой и влиятельной семьи, что позволяло ему быть смелее в законотворческой деятельности, но и вызывало опасения по поводу его истинных намерений. Планы трибуна столкнулись с ожесточенным противодействием, особенно в той их части, где предлагалось распространить права гражданства на всех италийцев. Но еще до того как закон о гражданстве был вынесен на голосование в народном собрании, Друз получил смертельную рану от ножа какого-то кожевника, когда приветствовал просителей на крыльце своего дома. Личность убийцы так и не была установлена, но теперь стало ясно, что закон не пройдет. Многие представители италийской знати, в том числе близкие соратники Друза, вскоре решили взять дело в свои руки. Результатом стал мятеж, охвативший большую часть территории Италии и впоследствии получивший название Союзнической войны[11]. Мятежники основали собственное государство со столицей в Корфинии и учредили конституцию, основанную на римской системе государственного управления с двумя консулами и двенадцатью преторами, избираемыми ежегодно. Были отчеканены монеты с изображением италийского быка, бодающего римского волка, и спешно мобилизована большая армия, снаряжение, подготовка и тактическая доктрина которой были аналогичны римским легионам. В конце 91 г. до н. э. разразился тяжелый конфликт со значительными потерями с обеих сторон. Союзы в этой борьбе были сложными, и во многих случаях противостояние больше напоминало гражданскую войну, чем очередное восстание. Многие италийские общины, включая практически все латинские города, сохранили лояльность Риму, в то время как многие попавшие в плен римские воины были готовы вступить в армии италийцев и сражаться со своими согражданами [20].

Цезарь был слишком юн, для того чтобы принять участие в Союзнической войне, но некоторые из тех, кому предстояло сыграть важную роль в истории его жизни, в частности Цицерон и Помпей, именно тогда впервые попробовали на вкус военную службу. Вполне возможно, что отец Цезаря тоже занимал какой-нибудь пост в армии, но источники безмолвствуют по этому поводу. Если он действительно был губернатором Азии в 91 г. до н. э., то пропустил начало войны, но мог вернуться до ее окончания. Луций Юлий Цезарь, занимавший пост консула в 90 г. до н. э. и оказавшийся бездарным полководцем, принадлежал к другой ветви семьи. Секст Юлий Цезарь, который, как мы упоминали, мог быть или не быть братом Гая, занимал этот пост в предыдущем году и тоже принял участие в конфликте. Он умер от болезни, когда командовал армией в должности проконсула. Размах боевых действий во время Союзнической войны, гибель нескольких магистратов от рук противника и некомпетентность, выказанная другими, привели к тому, что многие опытные сенаторы получили военные должности в качестве их заместителей. Марий сыграл крупную роль во время первого года войны: он одержал победы в нескольких небольших сражениях и, что важнее, помог римлянам избежать общего поражения. Его возраст приближался к 70 годам, что в Риме было слишком много для действующего полководца, и некоторые критиковали его за чрезмерную осторожность. Возможно, из-за этого или из-за слабого здоровья он не принимал активного участия в войне после 90 г. до н. э. Два других полководца, Луций Корнелий Сулла и Гней Помпей Страбон, сделали больше всех остальных, чтобы обеспечить военную победу Рима. Тем не менее Союзническая война была выиграна не столько с помощью военной силы, сколько дипломатическими методами, и с самого начала сенат стал раздавать италийцам права и привилегии, которых они безуспешно добивались раньше. Союзники, сохранившие лояльность, получили римское гражданство, как и те, кто быстро капитулировал, а вскоре за ними последовали и те, кто потерпел поражение. Готовность, с которой римляне наделили правами гражданства практически все свободное население Италии к югу от реки По, отражала внутреннюю бесцельность конфликта. Процедура получения гражданства также указывала на нежелание изменять существующий баланс политических сил в Риме, так как новые граждане были сосредоточены лишь в нескольких трибах, чтобы минимизировать их влияние [21].

Сулла заслужил большой почет за свою роль в подавлении мятежа. В конце 89 г. до н. э. он вернулся в Рим и победил на выборах консулов на следующий год, убрав с дороги одного из своих главных соперников — Гая Юлия Цезаря Страбона. Во многих отношениях карьера Суллы послужила образцом для карьеры молодого Цезаря. Оба были патрициями, чьи семьи уже давно утратили былое влияние, так что их собственный рост в общественной жизни был не менее трудным, чем у любого «нового человека». Сулла начал свою карьеру довольно поздно, служил квестором Мария в Нумидии и играл главную роль в организации захвата Югурты[12]. Он неизменно выставлял напоказ это достижение, что вызывало растущее негодование его бывшего командира, считавшего, что это уменьшает его собственную славу. Хотя во время войны с кимврами Сулла сначала служил под командованием Мария, он вскоре возглавил его армию, и отношения между ними с тех пор уже никогда не были дружественными. В 88 г. до н. э. сенат назначил консула Суллу губернатором Понтийской провинции и одновременно поручил ему войну с царем Митридатом VI (Эвпатором). Митридат правил Понтом — одним из эллинистических восточных царств, которое приобрело силу после упадка Македонии и династии Селевкидов. Пока римляне были заняты войной в Италии, царь захватил римские владения в Азии и отдал приказ об истреблении римлян и италийцев в этом регионе. За первым успехом последовало вторжение в Грецию. Для Суллы эта военная кампания была замечательной возможностью покорить знаменитые и чрезвычайно богатые восточные города, и он энергично приступил к формированию армии. У него не было недостатка в добровольцах, так как войны на Востоке были известны легкими победами и богатой добычей [22].

В обычных обстоятельствах Сулла просто отправился бы на войну и постарался добавить новый блеск к имени своего рода. Однако трибун по имени Сульпиций провел через народную ассамблею законопроект, отдающий командование на востоке Марию вместо Суллы. Это был один из ряда законов, с помощью которых он пытался превзойти достижения братьев Гракхов и Сатурнина, воспользовавшись трибунатом для проведения широкомасштабной программы реформ. Еще один законопроект был предназначен для более равномерного распределения «новых граждан» среди голосующих триб. Марий был рад использовать Сульпиция, как некогда использовал Сатурнина, а Сульпиций был не менее доволен связью с именем популярного героя войны. Вполне вероятно, что каждый из них без колебания разорвал бы отношения с другим, если бы это дало ему большее преимущество, особенно после достижения ближайших целей. Не следует забывать о том, что римская политика шла по пути индивидуального, а не «партийного» успеха. В какой-то момент Марий твердо решил, что он должен снова отправиться на войну, чтобы вернуть себе народное преклонение, которым он пользовался после разгрома Югурты и северных варваров. Будучи трибуном, имевшим огромное влияние в народном собрании, Сульпиций мог предоставить ему возможность для ведения такой войны. Марий, которому было 69 лет, не избирался на государственные должности с 100 г. до н. э., в то время как послужной список Суллы свидетельствовал о его компетентности во всех делах, поэтому не было никакой причины нарушать традиционный способ назначения на командные должности. Однако братья Гракхи в свое время доказали, что народное собрание может принимать законодательные меры по любому вопросу. Народные симпатии и прецедентное право находились на стороне Суллы, но с формальной точки зрения в назначении Мария не было ничего незаконного. Сульпиций подкрепил юридическое решение угрозой насилия со стороны римской черни, и в одной истории говорится, что Сулла смог спасти свою жизнь, лишь укрывшись в доме Мария [23].

С Суллой обошлись несправедливо, и его достоинство (dignitas) как аристократа, сенатора и консула сильно пострадало. Однако если его ожесточенность была понятной, то его реакция оказалась шокирующей. Покинув Рим, он вернулся к своей армии и сказал солдатам, что теперь, когда его отстранили от командования на Востоке, Марий будет набирать собственные легионы для ведения войны. Чтобы этого не произошло, он призвал своих легионеров последовать за ним в Рим и освободить Республику от «негодяев, узурпировавших власть». Никто из назначенных сенатом офицеров, кроме одного, не откликнулся на призыв Суллы, но армия с готовностью поддержала его. Из-за страха лишиться шанса на богатую военную добычу или даже из чувства долга по отношению к своему командиру, претерпевшему большую несправедливость, легионы последовали в Рим за Суллой. Римская армия впервые наступала на Вечный город. Два претора, отправленные навстречу армии, подверглись грубому обращению: их тоги были разорваны, а фасции ликторов были сломаны рассерженными легионерами. Впоследствии другие сенаторские делегации, которые просили консула остановиться и дать время на мирное разрешение конфликта, были приняты более вежливо, но их просьбы остались без ответа. Когда вступление в Рим Суллы во главе небольшого отряда было остановлено поспешно собранным войском, верным Марию и Сульпицию, будущий диктатор ответил настоящим вторжением. Его люди пробились на улицы и подожгли несколько домов. Сопротивление поначалу было ожесточенным, но плохо организованным и вскоре было подавлено. Сулла поставил вне закона двенадцать своих главных соперников, включая Мария, его сына и Сульпиция, что давало право любому гражданину убить их и потребовать награду. Трибун был предан одним из собственных рабов и убит. Сулла отпустил раба на свободу, а потом заставил его броситься вниз с Тарпейской скалы[13] за предательство бывшего хозяина. Такое жестокое наказание хорошо согласовалось с римской традицией уважения к долгу и закону. Другие изгнанники смогли избежать преследования. Марий не без приключений, безусловно приукрашенных позднейшими легендами, в конце концов достиг Африки, где был тепло встречен ветеранами его прошлых кампаний, поселившимися здесь после Нумидийской войны. Сулла предпринял меры для восстановления порядка, а потом отбыл со своей армией на войну с Митридатом и вернулся в Италию почти через пять лет [24].

Двое консулов, избранных на 87 г. до н. э., вскоре поссорились друг с другом, и один из них, Луций Корнелий Цинна, был объявлен врагом Римской республики и смещен с должности после попыток отменить законы Суллы. В подражание Сулле, Цинна бежал к одной из армий, еще продолжавшей окончательное подавление мятежа времен Союзнической войны, и убедил солдат выступить в его поддержку. Вскоре к нему присоединился Марий, вернувшийся из Африки с многочисленными добровольцами, больше напоминавшими толпу, чем регулярную армию. Самыми жестокими из них были «баргиеи», группа освобожденных рабов, составлявших личную стражу Мария и часто выступавших в роли палачей. Ближе к концу года Марий и Цинна двинулись на Рим и по пути преодолели сопротивление второго консула Гнея Октавия, человека высоких принципов, но очень скромных талантов. Двусмысленное поведение Помпея Страбона, все еще возглавлявшего армию и метившего на второй консульский срок за несколько лет, лишь ухудшило положение. Сулла послал Квинта Помпея, служившего консулом вместе с ним в 88 г. до н. э., взять командование над легионами Страбона. Квинт и Страбон состояли в дальнем родстве, но это не помешало легионерам последнего убить первого, почти определенно с одобрения своего командира. Видимо, Страбон колебался, не зная, чью сторону следует принять, и делал многозначительные намеки и тем и другим. В конце концов он присоединился к Октавию, но не смог эффективно поддержать его, и их войска были разгромлены. Вскоре после этого Страбон умер то ли от болезни, то ли в результате удара молнией.

Октавий отказался бежать, когда враг вступил в Рим, и был убит на своей консульской скамье на Яникульском холме. Его отрубленную голову принесли Цинне, который прикрепил ее к помосту для ораторов (Rostra) на форуме. Вскоре к ней присоединились головы ряда других сенаторов. Судя по нашим источникам, Марий несет главную вину за последующие казни, но вполне вероятно, что Цинна играл не меньшую роль. Знаменитый оратор Марк Антоний — дед Марка Антония — был убит вместе с отцом и старшим братом Марка Лициния Красса, Луцием Цезарем, и его брагам Цезарем Страбоном. Немногие удостаивались формальных судов, но большинство убивали на месте. Дом Суллы был сожжен дотла, что имело важное символическое значение, так как резиденция сенатора была не только местом политической деятельности, но еще и видимым знаком его влияния. Жену и детей Суллы тоже разыскивали, но им удалось избежать плена и впоследствии присоединиться к нему в Греции. Если Сулла потряс Рим своим вторжением, жестокость этой второй оккупации имела гораздо более тяжкие последствия. Мария и Цинну выбрали консулами в 86 г. до н. э., но Марий скоропостижно скончался через несколько недель после вступления в должность. Ему было 70 лет [25].

Роль отца Цезаря в этих событиях остается неизвестной. Мы также не знаем, находился ли сам молодой Цезарь в Риме, когда город подвергся нападению, и видел ли он трупы, плавающие в Тибре, и головы, выставленные на рострах. Образование молодых аристократов было сугубо традиционным, и предполагалось, что они должны были многому научиться, наблюдая за старшими, занимающимися своими повседневными делами. Но в те годы общественная жизнь пришла в расстройство и часто была отмечена насилием, поэтому у молодежи неизбежно складывалось совершенно иное представление о Римской республике. Впрочем, худшее было еще впереди.

III ПЕРВЫЙ ДИКТАТОР

Отец Цезаря скоропостижно скончался, однажды утром рухнув на пол, когда надевал обувь. Его сын, которому почти исполнилось 16 лет, уже формально был мужчиной, отложившим в сторону детскую тогу (toga praetexta), которую носили только незрелые юноши, заменив ее простой тогой (toga virilis) взрослого мужчины. Во время этой церемонии юноша также снимал амулет (bulla) со своей шеи и навсегда убирал его в укромное место. Впервые в своей жизни он побрился, а его волосы были коротко обрезаны, как подобает взрослому гражданину (подростки носили немного более длинные волосы). Для этой церемонии не существовало строго определенного возраста; как и многие другие аспекты римского образования, она оставлялась на усмотрение семьи. Обычно она происходила в возрасте 12—14 лет, хотя известны случаи, когда взрослыми гражданами признавались как двенадцатилетние мальчики, так и восемнадцатилетние юноши. Довольно часто эта церемония была приурочена к празднику Liberalia, отмечавшемуся 17 марта, хотя опять-таки не было никаких формальных обязательств проводить ее именно в этот день. Помимо обрядов в кругу семьи, отец со своими друзьями проводил знатного ребенка через центр города, что символизировало вступление сына в состав римского общества на правах взрослого гражданина. После прохождения через форум группа поднималась на Капитолийский холм, чтобы принести жертву в храме Юпитера и сделать подношение Ювентусу, божеству юности [2].

После смерти отца Цезарь стал не просто взрослым человеком, но и paterfamilias, или главой семьи. У него оставалось мало близких родственников мужского пола, которые могли бы способствовать его будущей карьере, но этот молодой человек с самого начала проявлял большую уверенность в себе. Через год он разорвал помолвку, организованную для него несколько раньше его родителями. Невесту звали Коссутией, и ее отец был всадником, а не сенатором. Ее семья считалась очень богатой, и она несомненно принесла бы большое приданое, и хотя эти деньги были бы очень полезны для начала политической карьеры, союз с ней давал мало иных преимуществ. Возможно, они даже были женаты, а не просто помолвлены, так как слово, использованное Светонием, означает фактический развод, а Плутарх считал Коссутию одной из жен Цезаря. В таком юном возрасте это было маловероятно, но все же возможно. Независимо от истинной природы этого союза, он был разорван. Вместо этого Цезарь женился на Корнелии, дочери Цинны, который избирался консулом четыре года подряд (87—84 гг. до н. э.) и был самым могущественным человеком в Риме [3].

Неясно, почему Цинна решил отдать предпочтение Цезарю. Очевидно, казнь двух Юлиев Цезарей не свидетельствовала против него, что само по себе показывает, насколько далеко эти две ветви рода отстояли друг от друга. Марий был дядей юноши, что несомненно засчитывалось ему в заслугу, но значение этой связи до некоторой степени уменьшилось после смерти Мария в начале 86 г. до н. э. Известно, что в последние недели своей жизни он и Цинна выдвинули юношу на пост Flamen Dialis, одно из самых престижных жреческих мест в Риме. Предыдущий фламен (flamen), Луций Корнелий Мерула, был выбран Октавием временно исполняющим обязанности консула в 87 г. до н. э. взамен смещенного Цинны. Когда войска Мария захватили Рим, Мерула избежал казни, совершив самоубийство. Жрец flamen должен был быть патрицием, женатым на патрицианке по древнему, редко используемому свадебному обряду, известному как confarreatio. В 86 г. до н. э. Цезарь был слишком молод, чтобы занять этот пост, и его брак с патрицианкой Корнелией в 84 г. до н. э. отчасти предназначался для подготовки к жречеству. Впрочем, трудно поверить, что дочь Цинны была единственной доступной кандидаткой для такого брака или что желание Цинны обеспечить Цезарю место одного из высших жрецов пересилило обычные приоритеты сенатора, подыскивающего зятя. По сути дела, юноша вообще не подлежал избранию на пост жреца, так как считалось, что фламин должен быть сыном родителей-патрициев, сочетавшихся браком по ритуалу confarreatio, а Аврелия была плебейкой. Судя по всему, Цинна придерживался высокого мнения о молодом Цезаре.

В таком случае решение сделать Цезаря Flamen Dialis кажется более чем необычным. Фламинат был одним из самых древних религиозных сообществ Рима. В него входили 15 жрецов, и каждый из них возглавлял культ, посвященный какому-либо божеству, но трое из них обладали большим значением и престижем, чем остальные. Это были жрецы Квирина (Flamen Quirinalis), Марса (Flamen Martialis) и Юпитера (Flamen Dialis). Юпитер был главным божеством Древнего Рима, и его фламин, соответственно, считался самым старшим. Древность фламината подтверждается целым сонмом странных религиозных запретов, связанных с ним. Фламин и его жена считались постоянно обрученными ради умиротворения божества и не могли рисковать какой-либо формой ритуального осквернения. Наряду с многими другими вещами, фламину Юпитера не разрешалось давать клятву, проводить более трех ночей за пределами Рима, видеть труп или армию, собирающуюся на войну, или человека, работающего в праздничный день. Кроме того, он не мог ездить на лошади, иметь узлы где-либо в своем доме или даже в своей одежде и присутствовать в помещении со столом, на котором нет пищи, так как это было бы свидетельством его нужды. Далее, он мог бриться или подрезать волосы только бронзовым ножом — еще одно свидетельство древности обряда, — а остриженные волосы и ногти следовало зарывать в тайном месте. Фламин носил специальный головной убор под названием apex, сделанный из меха, с заостренным верхом и наушниками. Эти ограничения делали обычную сенаторскую карьеру невозможной [4].

Престиж сана Flamen Dialis был очень велик, и в предыдущем веке жрецы-фламины утвердили свое право присутствовать на заседаниях сената и занимать магистратские должности, не требовавшие от них покидать Рим. Они освобождались от клятвы, обычно даваемой любым магистратом в начале его срока службы. Ограничения, препятствующие фламину занимать воинские должности, не могли быть обойдены с такой же легкостью. Мерула вряд ли смог бы стать консулом, если бы не особые обстоятельства, связанные со смещением Цинны в 87 г. до н. э. Впоследствии он утверждал, что не хотел этой должности, но предположительно был утвержден на голосовании собранием центурий, как это происходило в обычных случаях. Религиозные запреты, налагаемые его саном, гарантировали, что он не мог играть активной роли в политических событиях; возможно, именно поэтому Октавий хотел иметь его в качестве своего коллеги. Когда Цинна и Марий захватили Рим, Мерула добровольно сложил консульские полномочия, но вскоре осознал, что этого недостаточно для спасения его жизни. Он отправился в храм Юпитера на Капитолийском холме, где снял головной убор, что считалось формальным отречением от жреческого сана, а потом перерезал ножом вены на запястье. Он умер, проклиная Цинну и его сторонников, но был достаточно предусмотрителен, чтобы оставить записку, где говорилось, что он не допустил осквернения своего сана [5].

Цезарь и Корнелия сочетались браком по церемонии confarreatio. Ее название происходит от муки из зерен энмера (культурная двузернянка, far по-латыни), которая использовалась для изготовления ритуального хлеба, предназначенного для жертвенного подношения Юпитеру. Хлеб несли перед невестой; часть буханки супруги съедали во время ритуала. На церемонии должны были присутствовать десять свидетелей под руководством двух главных жрецов Рима, Pontifex Maximus и Flamen Dialis. Так как последний пост оставался вакантным после смерти Мерулы, эту часть ритуала нельзя было исполнить. С учетом того что после свадьбы жена Цезаря становилась фламиникой, их бракосочетание также сопровождалось закланием жертвенной овцы. После этого, покрыв головы вуалью, молодые супруги опустились на сиденья, покрытые овечьей шкурой [6].

Выбор Цезаря на это вакантное место был большой честью. Он сразу же становился важной фигурой в Римской республике и одним из самых молодых членов сената. С другой стороны, известность доставалась ему ценой жестко ограниченных возможностей его будущей карьеры. В лучшем случае Цезарь мог надеяться на должность претора, как и его отец, но он не имел возможности покинуть Рим, чтобы управлять провинцией, и тем более не мог покрыть себя воинской славой. Принимая во внимание сравнительно скромные достижения его семьи в прошлом, карьера такого рода могла бы считаться достаточной наградой для юноши, поскольку никто не догадывался о его будущих свершениях. Так или иначе, современники Цезаря, судя по всему, не считали, что недостаток способностей или слабое здоровье помешают ему исполнять свои обязанности. В то время Цезарь еще не страдал от эпилептических припадков, которым он был подвержен в более зрелом возрасте. Брак с Корнелией также указывает, что юношу считали заслуживающим внимания. Цинна и Марий определенно договорились о его назначении с самого начала, и Цинна выполнил это решение после смерти своего союзника, хотя мы не знаем их истинных мотивов и даже отношения молодого Цезаря к происходящим событиям. Сначала его юность могла рассматриваться как препятствие. Что более важно, Цинна сам по себе не мог произвести назначение Цезаря, которое должно было состояться в соответствии со строгой процедурой и под руководством другого главного жреца, Pontifex Maximus. Тогда эту должность занимал Квинт Муций Сцевола, который не был сторонником нового режима и уже пережил попытку убийства, предпринятую одним из подручных Цинны. Бывший консул и знаменитый юрист — жрец Pontifex Maximus не был связан такими строгими правилами, как фламин, и поэтому мог заниматься активной общественной карьерой — Сцевола мог возразить против назначения Цезаря на формальном основании, с учетом плебейского статуса Аврелии, или просто отказаться уступить давлению Цинны. В конечном счете это был незначительный вопрос, и поглощенность Цинны другими, гораздо более важными делами привела к тому, что он остался неразрешенным [7].

Годы, когда Цинна и его сторонники господствовали в Риме, не нашли подробного отражения в наших источниках. Само по себе это может свидетельствовать, что они не предпринимали попыток осуществить масштабные реформы. Хотя до своей победы Цинна был привлекательной фигурой для многих италийцев, недавно получивших римское гражданство, и для других групп, недовольных своим положением, впоследствии он почти ничего не сделал для удовлетворения их требований. Первый период гражданской войны в Риме практически не имел отношения к столкновению идеологий или политических убеждений, но был лишь кровавым продолжением традиционной конкуренции между отдельными людьми или политическими группировками. Цинна не имел революционных планов реформирования Римской республики, но жаждал личной власти и влияния в рамках уже существующей системы. Поэтому, когда он добился своего с помощью силы, его главной целью стало сохранение достигнутого. Уже избранный консулом на 86 г. до н. э., Цинна гарантировал свое избрание на этот пост в 85 и 84 гг. до н. э. Точно неизвестно, но вполне возможно, что на голосование было выдвинуто лишь две кандидатуры: самого Цинны и того кандидата, который его устраивал. Будучи консулом, он обладал законным правом командования армиями, в которых нуждался для защиты от Суллы или любого другого соперника. Будучи высшим государственным чиновником, он обладал юридической неприкосновенностью. Цинна и Марий убили нескольких сенаторов и вынудили некоторых других бежать за границу, но большинство сенаторов остались в Риме и продолжали собираться на заседания. Многие сенаторы не были убежденными сторонниками Цинны и его подручных, но и не испытывали особой любви к Сулле. Дискуссии в сенате были относительно свободными, и иногда он голосовал за меры не особенно приятные для Цинны, к примеру, когда начались переговоры с Суллой. Впрочем, это не помешало ему несколько раз подряд становиться консулом, поскольку в конечном счете легионы контролировал он, а не сенат. В Риме времен Цинны собирались сенаторы, функционировали суды и проводились выборы, что создавало хотя бы видимость порядка. Государственные учреждения Римской республики отличались замечательной эластичностью, позволявшей им действовать почти в любых обстоятельствах и лишь временно прерывать работу из-за мятежей. Жизнь сенаторов вращалась вокруг оказания услуг в обмен на поддержку, поиска новых инструментов влияния и государственных должностей. Невзирая на обстоятельства, они естественным образом продолжали заниматься этими привычными делами, пока оставалась возможность [8].

Положение Цинны было несовместимым с нормально действующими республиканскими институтами, так как в конце его власть опиралась только на армию и он не выказывал намерения делиться своими полномочиями. Его неоднократные победы на консульских выборах лишали других возможности занять высшую должность и ограничивали количество постов, предусматривающих управление провинциями. С другой стороны, Цинна не мог чувствовать себя в безопасности, пока Сулла оставался в живых и командовал своими легионами. Марий был назначен на войну с Митридатом в качестве правителя Понтийской провинции в 86 г. до н. э., но умер до того, как успел выступить в поход. Сменивший Мария консул Луций Валерий Флакк унаследовал его провинцию и наконец отправился на восток во главе армии. Вскоре стало ясно, что Сулла никому не позволит сместить себя с поста командующего, но Флакк мог попытаться вести с ним переговоры для объединения сил в военных действиях против Митридата. Однако Флакк был предательски убит собственным квестором, Гаем Флавием Фимбрией, который объявил себя полководцем и попытался разгромить царя Понта собственными силами. Фимбрия, выказавший меньший талант к боевым действиям, чем к предательству и убийству, в итоге покончил с собой после того, как его солдаты взбунтовались. В следующие несколько лет сенат несколько раз связывался с Суллой в надежде примирить его с Цинной и избежать новой гражданской войны, но ни один из лидеров не проявлял энтузиазма по этому поводу. Сулла называл себя законно избранным магистратом, отправленным сенатом в должности проконсула для ведения войны с врагом Римской республики, поэтому его полномочия нужно признать и ждать выполнения поставленной задачи. В 85 г. до н. э., когда стало ясно, что война с Митридатом близится к завершению, Цинна и его сообщники начали собирать войска и накапливать припасы для схватки с Суллой, которая, по их мнению, была неизбежной [9].

Луций Корнелий Сулла обладал запоминающейся внешностью, с исключительно светлой кожей, пронзительными серыми глазами и рыжими волосами. В поздние годы он страдал от кожной болезни, испещрившей его лицо красными пятнами (в одном источнике неизвестного происхождения, появившемся через несколько столетий, утверждается, что он имел лишь одно яичко, но его достижения свидетельствуют о том, что этот изъян не помешал ему стать знаменитым полководцем). Сулла мог быть очень обаятельным и завоевывать сердца солдат и сенаторов, но многие аристократы относились к нему с большим недоверием. Несмотря на позднее начало общественной жизни, он добился заметных успехов и в нескольких случаях продемонстрировал талант военачальника. Он занял пост консула в возрасте 50 лет, довольно поздно для первого срока, а в предыдущие десять лет ему понадобились две попытки, чтобы стать претором. Вероятно, многим сенаторам было трудно забыть его нищету в молодости и упадок его семьи. Те, кто процветает при любой системе, обычно считают заслуженными неудачи всех остальных. Сулла был беден и веселился в обществе актеров и музыкантов, чье ремесло считалось одним из самых низменных. Такое поведение, на которое косо смотрели в его юности, было гораздо более предосудительным для сенатора и магистрата, но Сулла сохранял преданность своим старым друзьям в течение всей жизни. Он много пил, любил пиры и, по слухам, вел очень распущенную половую жизнь, так как спал и с мужчинами и с женщинами. Большую часть жизни он не скрывал более чем преданной дружбы с актером Метробием, специализировавшимся на исполнении женских ролей; считалось, что они были любовниками. Представители сенаторской элиты с огромной неохотой признали политический успех Суллы, хотя временами они предпочитали его другим кандидатам. Само по себе это вряд ли имело значение для Суллы, поскольку он был твердо намерен добиться общественного признания. В 88 г. до н. э. он выступил с войском на Рим, утверждая, что является законным представителем Республики и собирается освободить римлян от горстки узурпаторов, захвативших власть. Впоследствии он всегда именовал себя римским проконсулом, отвергая декларацию Мария и Цинны, объявлявшую его врагом государства. В написанной им самим эпитафии было сказано, что никто не сделал больше добра друзьям и зла врагам, чем Сулла [10].

С точки зрения Суллы, его imperium и командование были законными, а его оппоненты действовали незаконно и как враги государства. Таким образом, он считал своим правом и обязанностью подавить их всеми необходимыми средствами. Для Суллы также было важно защитить свою dignitas, так как его подвиги заслуживали уважения к нему самому и к его семье. Римляне всегда подчеркивали огромную роль удачи во всех человеческих делах, особенно на войне, и, предвосхищая Наполеона, верили, что удачливость — одно из важнейших достоинств полководца. Командиры не полагались на слепой случай и делали все возможное для обеспечения успеха, но в хаосе войны даже лучшие планы могли пойти насмарку, а победа или поражение зависели от случая. Сулла хвалился своей удачливостью на всем протяжении своей карьеры[16].

Удачливость подразумевала благосклонность богов; в данном случае поддержку Венеры, а иногда Аполлона и других. По утверждению Суллы, он видел пророческие сны перед многими великими событиями своей жизни, в которых бог или богиня побуждали его осуществить задуманное и обещали ему успех. Марий сходным образом вдохновлялся словами оракулов, предсказывавших ему великое будущее, в том числе семикратную победу на консульских выборах. Оба отличались непомерным честолюбием, но вера в то, что их успех был предопределен свыше, питала их и без того огромную самоуверенность. Современный цинизм не должен скрывать от нас, что такие притязания на божественное покровительство часто оказывались очень эффективной пропагандой [11].

Сулла однажды уже прибегал к силе, чтобы отстоять свои интересы. Жестокость, проявленная Цинной при захвате Вечного города, не оставляла шансов на более мягкое поведение при следующей встрече с противником. В 85 г. до н. э. Сулла заключил Дарданский мир, завершивший войну с Митридатом. По римским меркам эта победа не была полной, так как царь Понта сохранил независимость и все еще обладал значительной властью, но он был изгнан с римской территории, а его армии потерпели унизительное поражение[17]. Сулла не мог сразу же вернуться в Италию, так как ему нужно было проделать большую административную работу для наведения порядка в восточных провинциях. В 84 г. до н. э. Цинна решил дать бой своему сопернику в Греции, а не в Италии, но ему пришлось сильно задержаться из-за плохой погоды в Адриатике, когда один военный конвой был отнесен бурей назад в Италию. Вскоре после этого солдаты взбунтовались — вероятно, из-за нежелания сражаться с другими римлянами, хотя источники расходятся по этому вопросу, — и Цинна был убит собственными воинами. Лидером его сторонников стал Гней Папирий Карбон, который вместе с ним был консулом в этом и предыдущем году. В 82 г. ему предстоял третий консульский срок с сыном Мария в качестве коллеги, несмотря на то что последний был слишком молод, для того чтобы занимать столь высокий пост. Многие сенаторы либо решили, что им небезопасно оставаться в Италии, либо догадались, в какую сторону дует ветер, и бежали, чтобы присоединиться к Сулле на востоке. Еще больше встало на его сторону, когда он наконец высадился в Брундизии (современный Бриндизи) в южной Италии осенью 83 г. до н. э. [12].

Сулла шел на огромный риск, но его противники оказались не в состоянии воспользоваться своим численным преимуществом и армия за армией терпели поражения, а в одном случае поддались уговорам и в массовом порядке перешли на сторону врага. Лишь немногие военачальники, противостоявшие Сулле, отличались военным талантом. После зимнего перерыва кампания возобновилась, и Сулла смог захватить Рим в 82 г. до н. э. Внезапная вражеская контратака привела к отчаянной схватке у Коллинских ворот. В бою Сулла едва избежал гибели, и один фланг его армии рассыпался, но в конце концов остатки войск собрались с духом и одержали победу. Увидев, что все пропало, вожди его противников пытались устроить очередную резню. Марий-младший приказал казнить Сцеволу, всенародно уважаемого Pontiflx Maximus, считается, что мать Мария Юлия отреклась от сына за этот поступок. Сам Марий был осажден в Пренесте и либо был убит, либо совершил самоубийство после капитуляции города. Когда его отрубленную голову принесли Сулле, победитель заметил, что такой мальчишка должен был «научиться орудовать веслом, прежде чем управлять кораблем». Карбон бежал на Сицилию, где собирался продолжить сопротивление, но был разгромлен и казнен одним из командиров Суллы [13].

В свое время Марий, захвативший Рим, значительно превзошел предыдущий период господства Суллы по масштабу казней и убийств, но все это не шло ни в какое сравнение с жестокостью Суллы после его возвращения к власти. Когда победитель обратился к сенату в храме Беллоны на окраине Рима, его речь сопровождалась предсмертными криками тысяч пленных солдат — главным образом италийцев, — которых казнили неподалеку[18]. С пленными римлянами сулланцы обошлись не столь жестоко. Но пострадали не только рядовые солдаты и их командиры. Самых видных лидеров казнили на месте, а другие, предвидевшие такой конец, добровольно расставались с жизнью. Многие сенаторы и всадники, подозреваемые во враждебных намерениях, были убиты людьми Суллы вскоре после победы [14].

Сначала казни происходили без предупреждения, но жалобы от напуганных сенаторов, желавших знать, кто будет следующим, привели к упорядочению этого процесса. Сулла приказал составить проскрипционные списки с именами людей, оказывавшихся вне закона, и разместить их на форуме, а потом разослать копии по всей Италии. Человека, попавшего в проскрипционный список, мог убить кто угодно и потребовать награду за это. Отрубленные головы приносили Сулле, который выставлял их на ростре и вокруг нее. Имущество жертвы обычно конфисковывалось и продавалось с торгов, причем значительная часть покупалась по бросовой цене подручными Суллы. Жертвами становились главным образом сенаторы или всадники. Было составлено несколько проскрипционных списков, и, хотя мы не знаем точную цифру, общее количество приговоренных к смерти или изгнанию достигало нескольких сотен. Многие из них были противниками Суллы, но другие имена были добавлены лишь на том основании, что человек обладал богатством. Один всадник, не интересовавшийся политикой, увидел свое имя в списке и воскликнул: «Горе мне! За мной гонится мое альбанское поместье». Вскоре он был убит [15]. Часто в дело вмешивались соображения личной вражды, и известно несколько случаев, когда имена добавлялись в проскрипционные списки уже после гибели человека, для того чтобы задним числом узаконить его убийство. Сулла не слишком обременял себя наблюдением за уничтожением врагов, сформировал личную стражу из освобожденных рабов, которые раньше служили его жертвам, а теперь стали предметом ненависти из-за злоупотребления своей новообретенной властью. Проскрипции официально завершились 1 июня 81 г. до н. э., но ужас надолго остался в сердцах и ранил общественное сознание римлян до конца столетия[19] [16].

Власть Суллы непосредственно опиралась на армию, разгромившую всех его противников, но человек, который сделал так много для защиты своего доброго имени и законности пребывания в должности проконсула, вскоре придумал более формальный повод для оправдания своего господства в Риме. Во времена глубоких кризисов Римская республика иногда забывала о страхе перед монархией и назначала диктатора — единственного магистрата, обладавшего абсолютной властью. Диктаторские полномочия всегда были временными и слагались через шесть месяцев, но Сулла пренебрег этими ограничениями и не обозначил срок окончания диктаторских полномочий. Он был провозглашен dictator legibus faciendis et rei publicae constituendae (диктатор для учреждения законов и воссоздания государства) после голосования в народном собрании. Его власть была беспрецедентной, как и насилие, которым он пользовался для того, чтобы сокрушить любое противодействие. Однажды он приказал казнить одного из собственных старших командиров на форуме, поскольку тот настаивал на своей кандидатуре на пост консула вопреки приказу диктатора [17].

Цезарю было около 18 лет, когда армия Суллы во второй раз захватила Рим. Он не принимал никакого участия в гражданской войне. Его тесть Цинна был мертв, и не существовало никаких свидетельств, указывавших на тесную связь между ним и Марием-младшим. Что более важно, Цезарь, по всей видимости, уже должен был следовать правилам поведения, установленным для Flamen Dialis, даже если он еще формально не был посвящен в жреческий сан. Ограничения, воспрещавшие ему принимать участие в войне, означали, что он находился в Риме во время штурма города и ожесточенной битвы у Коллинских ворот и был свидетелем кровопролития и проскрипционных казней. Считалось, что фламин не должен видеть трупы, но в то время ему, наверное, было трудно избежать этого зрелища. Так или иначе, юноша должен был знать о том, что головы многих знатных римлян выставлены на всеобщее обозрение в самом центре города. В какой-то момент казалось, что его собственная голова вскоре присоединится к ним.

Сам по себе Цезарь не был достаточно влиятелен или богат, чтобы попасть в проскрипционные списки. Однако он был женат на Корнелии, дочери Цинны, и такая связь не могла пользоваться благосклонностью при новом режиме. Сулла приказал юноше развестись с женой. Он дал сходные приказы и другим людям и иногда подбирал для них другую пару, чаще всего из собственных родственниц. Самый известный случай произошел с Гнеем Помпеем, сыном Помпея Страбона и одним из самых одаренных военачальников Суллы, которому приказали развестись с женой и жениться на приемной дочери диктатора. Последняя уже была замужем и находилась на позднем сроке беременности, но это не помешало быстрому разводу и такому же поспешному браку с Помпеем. Нам известно по меньшей мере еще об одном человеке, отказавшемся от своей жены по наущению Суллы. Цезарь был единственным из тех, кто отказался и настаивал на своем отказе, несмотря на угрозы и лестные предложения, возможно, включавшие брачную связь с семьей диктатора. Принимая во внимание обстоятельства, он проявил замечательную смелость, особенно для человека, которого было легко устранить и известного своими связями с оппозицией. Неизвестно, почему Цезарь сделал это. Судя по всему, брак с Корнелией был счастливым, но им могло двигать внутреннее упрямство или гордыня.

Угрозы Суллы только усилились. В качестве наказания приданое Корнелии было конфисковано и передано в государственную казну. В какой-то момент пост фламина тоже был отнят у Цезаря. Это так или иначе могло произойти с учетом того, что его ходатаями в свое время были Марий и Цинна, но наши источники склонны связывать это с разногласиями из-за Корнелии. С другой стороны, какой-нибудь крючкотвор мог указать, что Цезарь формально с самого начала не годился для этого поста. Рим жил без Flamen Dialis c 87 г. до н. э., и никто особенно не беспокоился по этому поводу, так что этот пост фактически оставался вакантным до 12 г. до н. э. По-видимому, аристократы не испытывали энтузиазма по отношению к такой почетной, но чрезвычайно обременительной обязанности. По словам Плутарха, Цезарь также пытался выставить свою кандидатуру на выборы в неназванной жреческой коллегии, но столкнулся с тайным противодействием Суллы и потерпел неудачу. Это может быть искаженным вариантом истории о фламинате, хотя там жрецов назначали, а не выбирали, или же выдумкой, подчеркивающей стойкость юного Цезаря перед лицом всевластного диктатора [18]. Так или иначе, публичное противостояние с Суллой было очень опасным и вскоре привело к приказу о его аресте, что обычно было прелюдией к казни. Неясно, отдал ли Сулла такой приказ лично или это была инициатива одного из его подчиненных. В последнем случае диктатор все равно должен был узнать об этом и ничего не предпринял, чтобы остановить своих приспешников [19].

Цезарь бежал из Рима и нашел убежище на сабинской территории на северо-востоке. Войска диктатора были расквартированы по всей Италии, но вскоре он должен был отдать приказ о демобилизации и расселении примерно 120 000 ветеранов, что дает представление о численности сулланской армии. Цезарь не мог надеяться, что ему удастся исчезнуть и затеряться в одной из мелких общин. Ему приходилось практически каждую ночь избегать патрулей и опасаться предательства, так как за головы беженцев были назначены награды, а проскрипции еще продолжали действовать. Молодому аристократу, который в последние годы следовал жестко регламентированному распорядку римского жречества, теперь предстояло познать жизненные невзгоды. Он мог иметь с собой нескольких рабов, а может быть, даже друзей, но такой образ жизни разительно отличался от того, к которому он привык. В довершение ко всему он заболел малярией. Страдая от приступов, он двигался по ночам от одного укрытия к следующему, но был перехвачен и взят в плен группой солдат Суллы. Эти люди под командованием некоего Корнелия Фагита, который мог быть центурионом, прочесывали местность в поисках врагов диктатора и, согласно Светонию, охотились за ним в течение нескольких дней. Цезарь предложил им деньги и в конце концов выкупил свою свободу за 12 000 серебряных денариев, что составляло жалованье обычного солдата почти за 100 лет, хотя центурионы получали значительно больше [20].

В конце концов Цезарь был спасен своей матерью. Аврелия убедила весталок и некоторых своих родственников, в том числе своего двоюродного брата Гая Аврелия Котту и Манерка Эмилия Лепида, ходатайствовать перед диктатором о сохранении жизни сына. Котта и Лепид воевали на стороне Суллы во время гражданской войны, и каждый из них побеждал на консульских выборах в течение следующих нескольких лет. Ходатайство таких влиятельных людей в сочетании с тем, что фигура Цезаря не имела реального политического значения, позволило добиться желаемого. Цезарю не только сохранили жизнь, но и разрешили начать общественную карьеру. Это была значительная уступка, так как сыновьям и внукам попавших в проскрипционные списки запрещалось занимать любые государственные должности или становиться сенаторами. По преданию, когда Сулла наконец уступил, он воскликнул: «Ваша победа, получайте его! Но знайте, тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаивали. В одном Цезаре таится много Мариев!» Возможно, это всего лишь позднейшая выдумка, но нельзя исключать, что диктатор распознал огромное честолюбие и не меньший талант самоуверенного юнца, стоявшего перед ним [21].

Сулла сложил с себя диктаторские полномочия в конце 80 или начале 79 г. до н. э. Он расширил состав сената, добавив 300 новых членов из всаднического сословия, и многое сделал для восстановления видной роли этого сословия в Римской республике. Трибунат, которым Сульпиций воспользовался для того, чтобы Марий мог получить командование на Востоке, был сильно урезан в правах и больше не мог предлагать законопроекты для утверждения в народном собрании. Более того, трибуну воспрещалось занимать любые другие должности; это означало, что теперь пост трибуна оставался уделом людей, лишенных политических амбиций. Закон подтвердил традиционный возрастной лимит для поступления на государственные должности и запретил несколько раз подряд занимать один и тот же пост, а деятельность проконсулов в провинциях подверглась более жесткому контролю. Сулла, всегда называвший себя законно назначенным слугой Республики, воспользовался своей верховной властью для восстановления очень консервативного порядка. В довершение ко всему он наполнил сенат собственными ставленниками. Действенность государственной системы теперь зависела от того, как эти люди будут играть свои роли в рамках, установленных законами Суллы. Такая система не требовала диктатора для жесткого надзора, и Сулла отошел от дел. В течение некоторого времени он прогуливался по улицам Рима, как любой другой сенатор, в обществе друзей, но без защиты телохранителей[20]. То, что он ни разу не подвергся нападению, было признаком уважения и страха перед ним. Впрочем, в одной истории утверждается, что его преследовал юноша, постоянно выкрикивавший оскорбления, поэтому Сулла заявил, что этот молодой глупец даст любому будущему диктатору предлог не отказываться от власти. Вполне возможно, что это очередная выдумка. Значительно позже Цезарь сказал, что «Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти» [22].

Вскоре Сулла удалился в свое загородное поместье. Недавно он снова женился; его предыдущая жена умерла вскоре после рождения близнецов. Сулла был членом жреческой коллегии авгуров и скрупулезно следовал ее правилам: он развелся с умирающей женой, поскольку его дом не мог быть осквернен смертью во время праздника. Он даже отказался увидеться с ней на смертном одре, но, верный долгу и личной привязанности, устроил ей пышные похороны. Вскоре после этого он присутствовал на играх, где встретился с молодой разведенной женщиной. То, что началось как легкий флирт с ее стороны, вскоре получило формальное продолжение, так как заинтригованный Сулла стал наводить справки о ее семье, а потом организовал брак. После его отставки ходили многочисленные слухи о диких оргиях, так как Сулла жил в сельской местности со своей женой и многими друзьями-актерами, которым сохранил верность со времен юности. Он скоропостижно скончался в начале 78 г. до н. э. [23].

Рим познал первый вкус гражданской войны и диктаторства. Молодой Цезарь — важно помнить, что все эти события происходили, когда ему еще не было двадцати лет, — видел, как личное соперничество ведущих сенаторов обернулось жестоким кровопролитием, консулы и другие видные люди были казнены или вынуждены покончить с собой. Это показывало, что даже самые выдающиеся деятели Римской республики не могли чувствовать себя в безопасности. Он сам едва смог избежать гибели. Он выстоял перед жестокой властью диктатора, отказался подчиниться его требованиям и смог остаться в живых. Сыновей сенаторов воспитывали так, чтобы они имели очень высокое мнение о себе, и Цезарь не был исключением. Опыт последних нескольких лет лишь укрепил его чувство собственной исключительности. Он противостоял тирании, когда все остальные раболепно склонились перед ней. Может быть, правила, написанные для других, не распространяются на него?

IV МОЛОДОСТЬ ЦЕЗАРЯ

Сохранилось много портретов Цезаря в виде бюстов или на монетах. Некоторые из них были сделаны при его жизни или скопированы с оригиналов, но все они изображают диктатора в среднем возрасте. Мы видим великого полководца с суровыми и резкими чертами. Его лицо изборождено морщинами, и — по крайней мере, на нескольких наиболее реалистичных портретах — видно, что его волосы заметно поредели. Образ Цезаря свидетельствует о власти, опыте и монументальной самоуверенности, хотя ни одна скульптура или портрет не в состоянии передать истинное обаяние его личности. Древние портреты сегодня часто кажутся формальными и довольно безжизненными, и легко забыть, что многие из них первоначально были раскрашены, поскольку мы имеем глубоко укоренившееся представление об античном мире как о месте, где богатое разнообразие форм ограничивалось цветовым контрастом черного гранита или белого мрамора[21]. Но даже раскрашенный бюст (а в то время искусные мастера раскраски ценились наравне с великими скульпторами) передает лишь некоторые черты характера. В случае Цезаря портреты свидетельствуют об остром уме, но не содержат намеков на подвижность, остроумие и проницательность, приписываемые ему современниками.

Глядя на портреты зрелого Цезаря, трудно представить его черты, смягченные юностью, хотя наши литературные источники дают некоторое представление об облике юного Цезаря. Согласно Светонию, он был высоким, со светлой кожей и изящными руками и ногами. Его лицо было немного полноватым, с очень темными, пронизывающими глазами. Плутарх подтверждает это, когда говорит, что Цезарь был легкого сложения, и это делает еще более замечательными те подвиги физической выносливости, которые он совершал во время своих военных кампаний. Но все это субъективные мнения, и мы даже не можем достоверно судить о его росте. Комментарий Светония может означать, что Цезарь не казался другим людям особенно малорослым, но был довольно хрупким. На самом деле мы не имеем представления, какой рост у римлян I века до н. э. считался высоким или средним[22]. Во многих отношениях внешность Цезаря могла считаться вполне заурядной, поскольку в Риме было множество других аристократов с темными глазами, темно-каштановыми или черными волосами и бледной кожей. Больше всего молодого человека отличала его манера поведения. Мы уже упоминали о необыкновенной смелости, с которой он предстал перед Суллой, когда все остальные трепетали перед диктатором. Цезарь стремился выделяться из толпы и одевался весьма характерным образом. Вместо обычной сенаторской туники с короткими рукавами белого цвета и с пурпурной каймой он носил тунику с длинными рукавами, спускавшимися до запястий, заканчивавшимися бахромой. Хотя не существовало обычая носить с туникой пояс или ремень, Цезарь поступал именно так, но специально держал пояс свободным и приспущенным. Сулла якобы советовал другим сенаторам присматривать за этим «распоясанным мальчишкой». Есть предположение, что такой стиль служил напоминанием о его предыдущей должности с учетом того, что фламину не разрешалось иметь узлы на одежде, но скорее всего это было просто прихотью. Так или иначе, результат оставался неизменным. Цезарь одевался так, чтобы его принадлежность к сенаторскому кругу не вызывала сомнений, но в то же время старался отличаться от своих коллег [2].

Внешний вид и гигиена имели большое значение для римлян, особенно для аристократов. Не случайно, что комплекс купален включал самые сложные инженерно-технические сооружения, когда-либо изобретенные римлянами. Сама природа политической жизни, когда сенаторы часто наносили визиты или принимали у себя потенциальных клиентов и союзников или ходили по улицам на общественные собрания, гарантировала, что внешность и одежда человека всегда были безупречны. Цезарь во многом был модником и следовал этой традиции, даже если его одежда была немного эксцентричной. То же самое относилось ко многим другим молодым римским аристократам, чье богатство позволяло им приобретать дорогие и экзотические материи. Юноши из сенаторских семей имели достаточно денег на такие вещи, а также большое количество рабов, обслуживавших их. Те, кто не мог позволить себе роскошный образ жизни, часто залезали в долги, чтобы держаться наравне с остальными. Но даже среди римских модников чрезвычайно придирчивое отношение Цезаря к своей внешности считалось чрезмерным. Аристократ должен был представать перед людьми чисто выбритым и с аккуратно уложенными коротко стриженными волосами, но ходили слухи, что Цезарь удалил все остальные волосы на теле. Возможно, наблюдателей приводила в замешательство противоречивая природа его характера. Большинство молодых римских аристократов так же щедро тратили деньги на пиршества и гулянки, как и на свою внешность. С другой стороны, Цезарь был скромен в еде, мало пил и никогда не напивался, хотя его гости всегда получали все необходимое. Он представлял собой странное сочетание истинно римской скаредности и современного самолюбования [3].

Семья Цезаря была не особенно богатой по аристократическим меркам, и утрата приданого Корнелии несомненно стала для него тяжелым ударом. Богатство и влиятельность сенатора обычно можно было оценить по расположению его дома. Богачи жили на склонах Палатинского холма вдоль Sacra Via — церемониальной дороги, проходящей через центр города. Марий отметил свою победу над варварами, купив дом в этом районе рядом с форумом. Некоторые особняки были очень старыми, но довольно редко случалось так, что одна и та же семья оставалась в одном доме в течение многих поколений. Отчасти это происходило потому, что римские аристократы не имели понятия о первородстве и делили собственность между всеми детьми, а также с преданными союзниками, которых считали необходимым упомянуть в своем завещании. Судя по всему, дома и другая недвижимость покупались и продавались очень часто. Дом, где жил оратор Цицерон на вершине своей карьеры, первоначально принадлежал Ливию Друзу до его убийства в 91 г. до н. э. Цицерон приобрел его у другого сенатора, Марка Лициния Красса, видного сторонника Суллы, скупившего много собственности во время проскрипций. Этот дом имел еще двух не связанных между собой владельцев после смерти Цицерона в 43 г. до н. э. Особняк занимал положение, указывавшее на высокий общественный статус его хозяина. С другой стороны, молодой Цезарь имел небольшой дом в непрестижном районе, известном как Субура. Расположенная в долине между Эсквилинским и Виминальским холмами и на некотором расстоянии от форума, Субура представляла собой район беспорядочной застройки, где многие беднейшие горожане ютились в плохо построенных многокомнатных домах (инсулах), обступавших узкие улицы и аллеи. Это был район постоянной толкотни, кишевший людьми и имевший дурную славу, как центр многочисленных пороков, особенно проституции. Среди его жителей было много бывших рабов, а также членов довольно больших иностранных общин. Есть сведения о том, что впоследствии здесь была построена синагога, но, возможно, она существовала еще во времена Цезаря [4].

Сенаторы занимались многими важными делами у себя дома, и это отражалось в планировке их жилья. Важную роль играло парадное крыльцо для встречи с посетителями, включая клиентов, которые каждое утро собирались, чтобы официально приветствовать своего патрона. Здесь же находились бюсты предков и символы их почестей и достижений. Не менее важное значение имели комнаты для частных дискуссий и места, предназначенные для трапезы с гостями. Обычно в доме имелся центральный внутренний двор, дававший некоторое уединение, но амбициозные люди не хотели отгораживаться от окружающего мира. Архитектор Ливия Друза получил указание сконструировать дом таким образом, чтобы снаружи можно было видеть все, что делает хозяин [5]. Несмотря на свое высокое положение, богатство и влияние, общественные деятели не могли позволить себе отгораживаться от жизни и дел большого города. Поэтому, хотя Цезарь несомненно жил на окраине Субуры и не мог иметь дом в беднейшей части этого района, он не отгораживался от происходившего снаружи. Возможно даже, что в результате ежедневных контактов с обычными горожанами он приобрел некоторые навыки, впоследствии позволившие ему управлять толпами и разговаривать с простыми солдатами на понятном для них языке.

Жизнь в Субуре имела свои преимущества, так как позволяла моднику и аристократу лучше понимать простых людей, но причина, по которой Цезарь выбрал район, скорее всего заключается в скромных доходах. Молодой Сулла находился в еще худшем положении. Ему приходилось снимать жилье в многокомнатном доме, поскольку он не мог позволить себе отдельный дом, и он платил лишь немного больше, чем освобожденный раб, живший над ним. Жилье Цезаря свидетельствовало как о незначительном доходе, так и о сравнительно небольшом влиянии на дела Римской республики. Его желание выделяться среди других противоречило этому, как и его готовность тратить деньги не по средствам. По свидетельству Светония, он решил построить сельскую виллу в одном из своих поместий, но когда фундамент был уже заложен и строительство шло полным ходом, ему не понравилась конструкция дома. Он немедленно приказал снести постройку и возвести на ее месте новый дом. Дата этого инцидента неизвестна, и он вполне мог произойти на более позднем этапе его карьеры, но это свидетельствует о том, что, по крайней мере, в определенных вещах Цезарь пытался достичь совершенства. Большую часть жизни он с энтузиазмом собирал произведения искусства, жемчуг и драгоценные камни, что было довольно расточительным увлечением в его обстоятельствах [6].

Вскоре после столкновения с воинами Суллы Цезарь уехал за границу и вернулся в Рим только после смерти диктатора. В эти годы он поступил на военную службу, которая была обычной прелюдией к общественной карьере. Сначала он служил под командованием губернатора Азии, пропретора Марка Минуция Терма. Отец Цезаря управлял этой провинцией около десяти лет назад, так что имя Цезарей уже было знакомо жителям и сын унаследовал ряд важных связей с влиятельными людьми в этом регионе. Терм был видным сторонником Суллы, а Цезарь стал одним из его contubernales, или «компаньонов», т. е. молодых людей, евших за одним столом с командующим и исполнявшим назначенные им задания. В идеальном случае это давало губернатору группу полезных помощников для незначительных штабных функций; в то же время молодые люди учились командовать, чтобы стать впоследствии военачальниками. Предполагалось, что contubernales учатся на примере старших, точно так же, как знатные мальчики знакомились с работой республиканской системы, сопровождая видных сенаторов в их повседневных делах в Риме. Как и во многих других аспектах жизни молодого аристократа, конкретное место его назначения не контролировалось государством, но определялось по взаимной договоренности между знатными семьями. Связь между Цезарем и Термом не ясна и вполне могла быть косвенной, через другого человека, связанного с обеими сторонами узами дружбы [7].

В обычных обстоятельствах Азия была мирной и процветающей провинцией, где римский губернатор и члены его ближайшего окружения могли надеяться на солидный доход. Однако прошло лишь семь лет после того, как Митридат Понтийский захватил этот регион и приказал истребить всех живших здесь римлян. Сулла разгромил Митридата, и на какое-то время царь снова заключил мир с Римом, но некоторые из его недавних союзников еще не понесли наказания. Одна из главных задач Терма заключалась в том, чтобы овладеть городом Митилена, который был осажден и впоследствии взят приступом. В бою девятнадцатилетний Цезарь заслужил высочайшую римскую награду за доблесть — так называемую гражданскую корону, или corona civica. Традиционно эта награда вручалась лишь тем, кто рисковал собственной жизнью ради спасения жизни другого гражданина. Спасенный человек должен был сам сплести простой венок из дубовых листьев (дуб был священным деревом Юпитера) и поднести его своему спасителю в знак признательности. Во времена Цезаря эта награда обычно вручалась магистрату, командовавшему армией. Венок носили на военных парадах, но его также разрешалось надевать во время римских праздников. Ни один из наших источников не сохранил сведений о подвиге, благодаря которому Цезарь получил этот венец, но corona civica вручалась только за выдающееся деяние и внушала огромное уважение. Во время Второй Пунической войны, когда римский сенат понес огромные потери и должен был восполнить свои ряды, обладатели corona civica были одними из первых, на кого пал выбор. Вполне возможно, что Сулла издал сходный указ, чтобы аристократические обладатели corona civica были немедленно зачислены в сенат, но даже если это неправда, высокая награда производила сильное впечатление на избирателей и способствовала карьере ее обладателя [8].

Первый срок заморской службы Цезаря был отмечен и другими, менее почетными событиями. Еще до штурма Митилены пропретор послал его ко двору царя Никомеда из Вифинии на северном побережье современной Турции для организации и отправки эскадры, которая должна была поддерживать военную кампанию римлян. Сам Никомед был уже пожилым человеком и несомненно встречался с отцом Цезаря, который, по всей видимости, позаботился о том, чтобы его сыну был оказан особенно теплый прием. Некоторое время юноша купался в роскоши, и впоследствии его обвинили в том, что он задержался гораздо дольше, чем было необходимо. Цезарь был молод, вел сравнительно уединенный образ жизни из-за ограничений фламината и впервые распробовал прелести большого мира и царской власти. Кроме того, в Вифинии он оказался среди представителей эллинистической культуры, которой восхищалась римская аристократия. Все это могло объяснить его задержку при дворе царя, но вскоре поползли слухи о том, что Никомед лично совратил юношу. Начали циркулировать истории, изображавшие Цезаря угодливым любовником, где утверждалось, что он служил виночерпием царя на пьяной пирушке в присутствии нескольких римских торговцев. В другой истории говорилось, что слуги отвели его в царскую спальню, одетого в роскошную багряную мантию, и оставили на золотой лежанке ждать Никомеда. Слухи быстро распространялись и не утихли после возвращения Цезаря из Вифинии, хотя он объяснил свою задержку необходимостью позаботиться о деловых интересах одного из своих клиентов [9].

Этот скандал преследовал Цезаря на протяжении всей жизни. Римская аристократия восхищалась греческой культурой, но открыто никогда не принимала гомосексуализм, широко распространенный среди знати некоторых греческих городов. Сенаторы, бравшие себе любовников, делали это тайно, но все равно могли быть подвергнуты публичному осмеянию со стороны своих политических оппонентов. Неприязненное отношение к гомосексуализму существовало в большинстве сословий римского общества; он считался пороком, ослабляющим мужчин. В армии гомосексуальная связь считалась тяжким преступлением как минимум со II века до н. э. Во время кампании против кимвров Марий вручил corona civica солдату, который убил командира после того, как последний попытался изнасиловать его. Поведение легионера преподносилось как образец мужественности и добродетели, в то время как гибель офицера рассматривалась как подобающее наказание за чрезмерную страсть и злоупотребление властью. Марий принял свое решение, несмотря на тот факт, что погибший был родственником консула. Сенаторы не подчинялись таким жестким правилам, как обычные легионеры, но сталкивались по меньшей мере с критикой и насмешками, если обнаруживали склонность к представителям мужского пола. Во время своего пребывания на посту цензора Катон-старший изгнал одного сенатора потому, что этот человек на пиру приказал убить пленника лишь для того, чтобы доставить удовольствие юноше, с которым у него был роман. Сенатору было вменено в вину злоупотребление властью, но его мотивы лишь усугубляли тяжесть преступления. Особому презрению подвергались объекты страсти — подростки или юноши, которые были пассивными партнерами в сексуальных отношениях. Такая роль подразумевала женственность натуры и считалась еще более низменной, чем поведение старшего, более активного любовника. То обстоятельство, что Цезарь якобы играл пассивную роль, делало слухи еще более губительными, поскольку это означало, что молодой аристократ вел себя так, как не подобает даже рабу [10].

Этот слух, если он был запущен противниками Цезаря, удачно играл на глубоко укоренившихся стереотипах и предрассудках римлян. Римляне всегда с подозрением относились к жителям Востока и рассматривали азиатских греков как извращенных и морально разложившихся людей, ничем не напоминающих их славных предков. Царей (династов) особенно не любили, а царские дворы считались местами политических интриг и сексуальной вседозволенности. История о стареющем похотливом правителе, лишающем девственности юного наивного аристократа во время первого путешествия за границу, получила широкое признание. Еще большее доверие к этим слухам вызывало то, что в этой истории участвовал Цезарь — молодой человек, чья необычная манера одеваться и огромное самомнение вызывали у многих искреннюю неприязнь, поскольку ни он, ни члены его семьи до сих пор не могли похвалиться славными достижениями, оправдывающими подобное тщеславие. Римлянам было приятно думать, что этот самоуверенный юнец раболепно удовлетворял желания дряхлого любовника.

Впоследствии, когда Цезарь приобрел новых политических врагов, слух о его романе с Никомедом предоставил им удобное оружие, которое они часто использовали. Эта история неоднократно повторялась при жизни Цезаря, так что иногда его называли «царицей Вифинии». Еще один из противников Цезаря называл его «мужем каждой женщины и женой каждого мужчины»[23]. Трудно сказать, считали ли все это правдой такие люди, как Цицерон, которые смаковали подобные обвинения. Как бы то ни было, они хотели, чтобы это было правдой, и обрушивались с насмешками на человека, которого многие не любили, а некоторые стали ненавидеть. В политических распрях многие римляне не брезговали самыми грязными средствами, и правда очень редко вставала на пути скабрезной истории о распутстве или извращенных желаниях. Впрочем, в данном случае Цезаря высмеивали не только политические оппоненты, поскольку в будущем его собственные солдаты с радостью подшучивали над ним по тому же поводу. Интересно, что это никоим образом не уменьшало их уважения к своему командиру, а их насмешки были дружескими, несмотря на грубость формы [11].

История о том, как Цезарь стал любовником Никомеда, вошла в анналы истории, но теперь невозможно сказать, произошло ли это на самом деле. Сам Цезарь с жаром отвергал такие подозрения и в одном случае предложил принести публичную клятву, что в обвинениях, выдвинутых против него, нет ни крупицы истины, но этим он лишь распалил насмешников. В зрелые годы он стал чрезвычайно чувствителен к этому предмету, одному из немногих, который выводил его из себя.

Отъезд Цезаря из Вифинии и его быстрое возвращение ко двору разожгли новые слухи. Было ли это признаком страсти или сознательным решением игнорировать сплетни, распущенные завистниками? Последнее более вероятно, с учетом нежелания Цезаря следовать правилам, установленным для других людей. В конце концов, мы просто не знаем. Возможно, девятнадцатилетний юноша действительно решил уступить притязаниям старшего мужчины и «экспериментировал со своей сексуальностью», если использовать модный современный эвфемизм. Так или иначе, это был единственный подобный случай, поскольку нет никаких сомнений в том, что гомосексуальные отношения не играли никакой роли в дальнейшей жизни Цезаря. Принимая во внимание остроту политических дискуссий в Риме, просто поразительно, что «роман в Вифинии» был практически единственным обвинением такого рода, когда-либо выдвинутым против него. Другие сходные слухи, включая скабрезные стихи поэта Катулла, не пользовались широкой популярностью, хотя явно досаждали самому Цезарю. Сексуальные подвиги Цезаря были богатым источником сплетен и скандалов и заслужили ему крайне сомнительную репутацию, но его частые увлечения всегда были связаны с женщинами. Ненасытность, которую он демонстрировал в своих отношениях с любовницами, делает еще более маловероятным его сожительство с мужчинами или подростками. Многочисленные жертвы его страсти часто происходили из самых знатных семей. Это обстоятельство, несомненно, радовало злопыхателей, с удовольствием повторявших, что великий покоритель женских сердец некогда сам сыграл роль женщины для Никомеда. Снова повторим, что правдивость этой истории значила гораздо меньше, чем та боль, которую она причиняла Цезарю. В завершение добавим, что скорее всего слухи были далеки от истины, но нельзя полностью исключить и другую возможность [12].

Цезарь женился на Корнелии в возрасте шестнадцати лет, но едва ли это был его первый сексуальный опыт, в отличие от его невесты. Для обрученной девушки было принято жить в доме своего будущего мужа, до тех пор пока возраст не позволял им пожениться, поэтому Коссутия (которую Цезарь бросил ради Корнелии) вполне могла прожить в семье Цезаря один-два года. С другой стороны, добрачные половые связи между будущими супругами строго осуждались; к тому же Коссутия скорее всего была на несколько лет младше Цезаря. Вместе с тем не следует забывать, что римляне принимали рабство как нормальную часть жизни и что в любом аристократическом доме имелось множество рабов, которые в буквальном смысле были собственностью хозяев. Домашних рабов часто подбирали за их внешность, так как они постоянно находились на виду у хозяев и их гостей. Красивые домашние рабы дорого стоили на торгах. Если молодая рабыня или раб привлекали внимание хозяина, у них не было законного права на защиту, так как они являлись собственностью, а не человеческими существами. Римские аристократы регулярно использовали рабов для плотских утех, и это считалось настолько обычным делом, что не требовало каких-либо комментариев. Катон-старший, защитник старинных добродетелей, регулярно спал с молодой рабыней после смерти своей жены. Во время гражданской войны Марк Лициний Красс бежал в Испанию, где получил убежище от одного из клиентов своего отца. Он жил в пещере, страшась агентов Мария, а щедрый хозяин регулярно посылал ему еду и напитки, но вскоре решил, что такого гостеприимства недостаточно, с учетом возраста его «гостя», которому было около тридцати лет. Он послал двух миловидных рабынь жить в пещере вместе с Крассом и заботиться о естественных надобностях энергичного молодого человека. Некий римский историк через несколько десятилетий повстречал одну из этих рабынь, которая даже в старости сохранила воспоминания о сожительстве с Крассом. Рабы не имели выбора в подобных вопросах, так как хозяин мог прибегнуть к насилию или продать их по своей прихоти. Несомненно, некоторые рабыни с радостью принимали ласки своего хозяина или его сыновей в надежде добиться более привилегированного положения. Это была опасная надежда, поскольку они могли навлечь на себя ревность других рабынь, а также супруги хозяина, если он был женат. По всей вероятности, первый сексуальный опыт Цезаря был приобретен среди рабынь, служивших его семье. Как и многие юноши его возраста, он также мог посещать дешевые и дорогие бордели, которыми Рим изобиловал в те дни, поскольку это опять-таки считалось нормальным и приемлемым. Можно заметить нотку недоверия в словах Цезаря о том, что германские варвары «считали чрезвычайно постыдным иметь плотское знание женщины до того, как им исполняется 20 лет», в его «Записках о Галльской войне» [13].

Вскоре после падения Митилены Цезарь был прикомандирован к штабу губернатора Киликии Публия Сервилия Исаврика, который воевал главным образом с пиратами, наводнившими этот регион. Однако в 78 году весть о смерти Суллы достигла восточных провинций и побудила Цезаря к возвращению в Рим. Вечный город снова столкнулся с угрозой гражданской войны, когда консул Марк Эмилий Лепид вступил в конфликт с сенатским большинством. Вскоре Лепид начал собирать армию, чтобы захватить власть силой, как это делали до него Сулла, Цинна и Марий. По словам Светония, Цезарь подумывал о том, чтобы присоединиться к мятежникам, и якобы даже получал лестные предложения от Лепида, но отказался примкнуть к нему, усомнившись в способностях и честолюбии консула. Возможно, это одна из ряда историй, выдуманных впоследствии под предлогом того, что Цезарь всегда замышлял устроить переворот. Но сама по себе такая ситуация вполне могла иметь место в действительности. Цезарь пострадал от Суллы, и, хотя ему удалось избежать казни и получить прощение, у него не было оснований испытывать теплые чувства к сенату, заполоненному сторонниками диктатора. Следует помнить, что он вырос в те годы, когда Рим трижды штурмовали легионы, возглавляемые честолюбивыми сенаторами. Существовала реальная возможность, что это может произойти снова, и в таком случае лучше было оказаться на стороне победителей, поэтому Цезарь просто взвешивал возможную выгоду от объединения с Лепидом [14].

В конце концов Цезарь выбрал более традиционный политический курс и впервые появился в роли адвоката в римском суде. Семь судов, учрежденных Суллой после изменения предыдущего законодательства, возглавлялись преторами и имели жюри присяжных, набираемых из сенаторов. Суды были публичными и проходили либо на возвышенных помостах на форуме, либо в одной из больших базилик, но так или иначе в присутствии зрителей. В римском праве не было концепции государства как обвиняющей стороны, поэтому обвинения всегда выдвигались отдельным человеком, хотя он мог выступать от лица других людей или целой общины. Во время своей службы магистраты пользовались неприкосновенностью перед законом, но все понимали, что они могут попасть под судебное преследование, когда кончится срок их полномочий. Профессиональных юристов не существовало, но имелась группа обвинителей (accusatores), которые не были аристократами и не пользовались особым уважением. Интересы сторон обычно представляли адвокаты, которые, как правило, были людьми, делавшими общественную карьеру. Их статус и авторитет значительно укреплял позицию той стороны, которую они защищали. Появление в суде от лица своего доверителя было важным способом закрепления политических связей или наложения обязательств на другого человека, а также давало возможность показать себя перед потенциальными избирателями.

В 77 г. до н. э. Цезарь выступил обвинителем по делу Гнея Корнелия Долабеллы, которого судили за вымогательство во время его проконсульства в Македонии. Долабелла отправился в провинцию после консульского срока в 81 г. до н. э. и удостоился триумфа за свои военные подвиги. Он был сторонником Суллы, на что указывали его политические успехи при диктаторе, но было бы ошибкой рассматривать судебное дело в связи с этим обстоятельством. Цезарь не хотел прямо нападать на режим Суллы, но выбрал известного сулланца для обвинения. Суд над бывшим консулом и триумфатором должен был вызвать большой общественный интерес и хотя бы на короткое время вывести молодого обвинителя на политическую сцену. Дело скорее всего было возбуждено по жалобам некоторых провинциальных общин в Македонии, пострадавших при правлении Долабеллы. Будучи римскими гражданами, они сами не могли выдвигать обвинение против проконсула, поэтому отправились в Рим и убедили римского гражданина стать защитником их интересов. Неизвестно, почему они выбрали Цезаря, но это могло быть результатом старых дружеских связей, унаследованных от его отца или более раннего предка. Более чем вероятно, что Долабелла злоупотреблял властью ради личного обогащения; такое поведение было чрезвычайно распространенным среди римских магистратов этого периода. Люди щедро тратили деньги, чтобы победить на выборах в Риме, и часто отправлялись в свои провинции, оставляя огромные долги. Губернаторы не получали жалованья, хотя им была положена скромная сумма на расходы, но они олицетворяли верховную власть в своей провинции и могли оказывать услуги или чинить препятствия как местным жителям, так и римским торговцам. Искушение брать взятки было огромным, как и побуждение конфисковать любую желанную вещь в качестве трофея. По словам поэта Катулла, «Сколько тебе удалось сколотить?» было первым вопросом, который он услышал от друга после своего возвращения с незначительного поста в штате губернатора провинции. Провинциалы испытывали огромные затруднения в законной защите своих прав, так как им приходилось отправляться в Рим и искать адвокатов, что способствовало всеобщей коррупции. В 70 г. до н. э. оратор Цицерон выступил обвинителем по делу особенно беззастенчивого губернатора Сицилии, который якобы сказал, что человеку нужно прослужить на этом посту три года: первый год, чтобы украсть достаточно денег для личного обогащения, второй для того, чтобы нанять себе лучших защитников по возвращении, и третий для взяток судье и присяжным, чтобы гарантированно уйти от правосудия [15].

Все признаки неправедного суда, обычно принимавшего решение не в пользу провинциалов, присутствовали на процессе Долабеллы. Его обвинителем был Цезарь, двадцати трех лет от роду, мало известный и происходивший из семьи с сомнительными связями. Проконсула защищали два человека: ведущий римский оратор Квинт Гортензий и широко известный Гай Аврелий Котта. Последний был двоюродным братом матери Цезаря, но родственники иногда представляли противоположные стороны в суде. Гай был одним из людей, убедивших Суллу помиловать Цезаря, и ему предстояло стать консулом в 75 г. до н. э. Цицерон впоследствии вспоминал о Котте и Гортензии:

Таким образом, Цезарь противостоял одному из самых грозных дуэтов, выступавших в римских судах. Это было неудивительно, поскольку защита считалась более почетным делом, чем обвинение. Обвинители были необходимы для функционирования судебной системы, но их успех часто означал конец карьеры для очередного сенатора. Губернатор, признанный виновным в вымогательстве, теоретически подлежал смерти, так как в Риме было мало тюрем и все тяжкие преступления обычно карались смертной казнью. В действительности осужденному человеку позволяли бежать из города со своим движимым имуществом и отправиться в ссылку[24]. Массилия (современный Марсель), греческая портовая колония в Галлии, теперь входившая в состав римской провинции Трансальпийская Галлия, была одним из излюбленных мест для «почетного изгнания». Но, несмотря на все прелести относительно спокойной жизни вне Рима по сравнению со смертной казнью, такая ссылка была постоянной, поскольку осужденный теоретически больше не мог вернуться в Рим.

По неписаным нормам морали сенаторской аристократии лучше было поддержать друга, попавшего в нелегкое положение, даже если он был виновен, чем пытаться положить конец его карьере. Защитники почти всегда были более зрелыми и опытными людьми, давно доказавшими свое искусство на судебных слушаниях. Такие люди считали более достойным демонстрировать свою верность политическим союзникам. Обвинение обычно было уделом молодых и честолюбивых юношей, надеявшихся покрыть себя славой и подняться на следующую ступень политической лестницы.

Когда слушания начались, Цезарь произнес речь, которая произвела сильное впечатление на присутствующих. Впоследствии Цезарь опубликовал вариант этой речи, что было обычной практикой, которой Цицерон следовал на всем протяжении своей карьеры. Хотя документ не сохранился, нам известно, что многие восхищались литературными достоинствами речи Цезаря. Вполне может быть, что эта речь показывала, какое сильное влияние на Цезаря оказал риторический стиль Цезаря Страбона; в другой из своих опубликованных речей будущий диктатор процитировал значительную часть из выступления своего предшественника. Слова были лишь частью представления, как признает сам Цицерон в цитате, приведенной в начале главы, где он сравнивает талантливого оратора с прославленным актером. Осанка оратора, его одежда и манера держаться, выражение лица, сила и тон голоса — все это было важной частью ремесла. Во время суда Цезарь произвел впечатление не только на толпу, но и на участников процесса, а публикация речи помогла ему укрепить завоеванную репутацию. Его голос был немного высоким, но манера произносить слова, очевидно, придавала ему силу и убедительность. Он хорошо выступил на своих первых слушаниях, хотя сторона обвинения потерпела неудачу и дело закончилось оправданием Долабеллы. Такой итог был вполне ожидаемым, поскольку большинство губернаторов, которых обвиняли в мздоимстве, оставались безнаказанными. Известность, завоеванная Цезарем, была слабым утешением для македонян, убедивших его заняться этим делом, но они, по крайней мере, продемонстрировали свою способность довести бывшего губернатора до суда, хотя он и избежал наказания [17].

Цезарю удалось добиться несколько большего успеха, когда он в следующий раз выступал в том же суде, однако обвиняемый снова избежал наказания. Это был суд над Гаем Антонием в 76 г. до н. э., которому предъявили обвинение в мародерстве во время войны с Митридатом. Председателем суда был претор Марк Лициний Лукулл, брат Луция, который был единственным сенатором, сопровождавшим Суллу в его походе на Рим в 88 г. до н. э. Цезарь произнес очень убедительную речь против человека, чья вина представлялась несомненной, но Антоний воззвал к трибунам плебса и уговорил одного из них наложить вето на дальнейшее слушание. В результате суд завершился без оглашения вердикта, и Антоний избежал ответственности, хотя его последующая карьера была не столь гладкой. Он был изгнан из сената цензорами в 70 г. до н. э., восстановлен в правах в 68 г. до н. э. и даже смог стать консулом в 63 г. до н. э., занимая эту должность совместно с Цицероном. Хотя жители провинции в очередной раз увидели, как коррумпированный римский чиновник остается безнаказанным, Цезарь только укрепил свою репутацию. Вместе с тем Светоний утверждает, что его деятельность навлекла враждебность влиятельных людей, особенно сообщников Долабеллы, что побудило его к поездке за границу в 75 г. до н. э. под предлогом дальнейшего обучения [18].

Сначала Цезарь прибыл на Родос, где собирался учиться у Аполлония Молона, самого выдающегося преподавателя риторики того времени. За несколько лет до этого Аполлоний отправился в Рим в составе посольства Родоса, и ему было позволено обратиться к сенаторам по-гречески. Он был первым человеком, когда-либо получившим такую привилегию. В начале I века до н. э. у молодых римских аристократов было принято завершать свое образование в одной из прославленных школ философии и риторики на эллинистическом Востоке. Примерно так же, как Цезарь, Цицерон покинул Рим для дальнейшего обучения после двух лет выступления в судах. Он провел некоторое время в Афинах и в нескольких городах Малой Азии в 78—77 гг. до н. э., а потом тоже отправился на Родос и учился у Аполлония. Цицерон описывает его как

Прежде чем Цезарь достиг берегов Родоса, его корабль был захвачен пиратами у острова Фармакусса, неподалеку от побережья Малой Азии. Пиратство было вечной проблемой во всем Средиземноморье в начале I века до н. э. Отчасти оно было наследием успехов Рима, уничтожившего Македонское царство, разрушившего империю Селевкидов и способствовавшего упадку Египта эпохи Птолемеев. Все эти великие эллинистические державы некогда обладали мощными военно-морскими флотами, но после их падения пираты расплодились в Эгейском море и со временем стали бедствием для всего Средиземноморья. Они пользовались попустительством и прямой поддержкой Митридата Понтийского, который использовал этих грабителей как полезных союзников в борьбе с Римом. Изрезанная линия побережья Киликии в Малой Азии служила прибежищем для многочисленных пиратских гнезд, и кампании Сервилия Исаврика, под командованием которого служил сам Цезарь, мало способствовали решению этой проблемы. Пираты были весьма многочисленными; иногда они отправлялись в походы большими эскадрами и даже устраивали грабительские рейды на побережье Италии. Несмотря на отсутствие единого лидера (царя), они имели ряд вождей, осуществлявших успешное и взаимовыгодное сотрудничество между разными пиратскими общинами. В зените своей власти (примерно 70 г. до н. э.) пираты даже совершили набег на Остию[25], а в другой раз похитили двух римских преторов вместе с их ликторами. Хотя они иногда убивали римских пленников (в одной истории они приказали римскому аристократу «сойти на берег», когда корабль находился в море; эта история до некоторой степени предвосхищает рассказы о хождении по доске, распространенные в литературе о более поздних пиратах), их главной целью было получение выкупа [20].

Молодой патриций был ценным приобретением, и захватчики назначили цену в 20 талантов серебра за его освобождение. Цезарь якобы посмеялся над этой суммой, потом объявил, что он стоит гораздо больше, и предложил выплатить им 50 талантов. Затем он разослал своих людей в ближайшие города, чтобы собрать деньги для выкупа, и остался на корабле, сопровождаемый лишь врачом и двумя рабами. По словам Плутарха, он ничуть не боялся свирепых пиратов и:

После того как друзья Цезаря вернулись с выкупом, предоставленным союзными общинами, готовыми оказать услугу человеку, который со временем мог оказаться полезным для них в Риме, Цезарь был освобожден. Город Милет на западном побережье Азии предоставил большую часть денег, и Цезарь немедленно поспешил туда. Он был двадцатипятилетним молодым человеком, прибывшим как частное лицо и никогда не занимавшим выборных должностей, но это не помешало ему убедить местных жителей, что они должны снарядить несколько боевых кораблей и предоставить в его распоряжение воинов и матросов. Возглавив эту ударную группу, он повел ее в Фармакуссу и напал на своих недавних захватчиков. Пираты, забывшие об осторожности, все еще находились в лагере на берегу; их суда стояли на якоре без какой-либо возможности к сопротивлению[26]. Цезарь взял их в плен и захватил богатую добычу, включая собственный выкуп. Пятьдесят талантов предположительно были отданы заимодавцам, а между тем Цезарь отвел пленников в Пергам, где они были заключены под стражу. Он отправился к римскому губернатору Азии, чтобы организовать казнь пиратов, однако пропретор Марк Юнк не выказал интереса к наказанию, обещанному Цезарем еще в то время, когда он находился в плену. Очевидно, Юнк хотел получить прибыль, продав пиратов на рабских торгах, и имел виды на часть захваченной добычи. Когда стало ясно, что он не предпримет решительных действий по просьбе какого-то молодого патриция, Цезарь поспешил обратно в Пергам и приказал распять заключенных. Он не имел законного права так поступать, хотя никто не усомнился в необходимости казнить кучку бандитов. Таким образом, Цезарь выполнил свое обещание. Однако он, судя по всему, испытывал некоторое снисхождение к ним и хотел продемонстрировать свое милосердие, поэтому каждому пирату перед распятием перерезали глотку, избавив их от долгой и мучительной смерти [22].

Так гласит предание. Во многих отношениях оно отражает миф о Цезаре, который всегда держал ситуацию под контролем независимо от своего положения. Мы видим молодого аристократа, высмеявшего своих тюремщиков, увеличившего предложенный выкуп и ни на мгновение не утратившего хладнокровия. Это тот самый юноша, который, стоя перед всесильным диктатором Суллой, не склонился перед его властью. Мы также видим личное обаяние, подействовавшее на головорезов так же легко, как впоследствии на римских граждан или воинов. После своего освобождения Цезарь действовал стремительно; сила его характера заставляла других подчиняться ему, несмотря на то что он не имел полномочий командовать. Цезарь обещал поймать и казнить пиратов и сделал это, несмотря на противодействие со стороны пропретора, который управлял провинцией. Это было проявлением бесстрашия, решимости и безжалостности, а в финале он к тому же проявил милосердие, которое впоследствии выставлял напоказ как одно из своих величайших достоинств. Это очень интересная история, несомненно подвергавшаяся приукрашиванию после каждого пересказа. Принимая во внимание, что спутники Цезаря покинули его и он остался лишь в обществе врача и двух рабов, пока гостил у пиратов, стоит поинтересоваться, кто первым рассказал эту историю. Можно ли считать ее одним из ранних примеров искусства Цезаря в прославлении собственных достижений? Наверное, нет, но даже если слухи о подвигах Цезаря распространялись его друзьями, он ничего не сделал для опровержения этой версии событий. Разумеется, сейчас мы не можем сказать, что в ней правда, а что является романтическим преувеличением.

В итоге Цезарь наконец попал на Родос и стал учиться у Аполлония. Он оказался способным учеником: его ораторский стиль был непринужденным и обманчиво простым. Цицерон и другие считали его одним из лучших ораторов своего времени и полагали, что он мог бы даже подняться на высшую ступень, если бы сосредоточился на риторике за счет других занятий. Но для Цезаря искусство устной речи было лишь средством для достижения политического успеха. Он обладал исключительно хорошими ораторскими способностями, но также оказался гением во многом другом и особенно в военном деле. Ему представилась возможность продемонстрировать это во время своего пребывания на Родосе. Война с Митридатом вспыхнула с новой силой в 74 г. до н. э., и одна из понтийских армий вторглась в Азию, опустошая территорию союзников Рима. Цезарь отложил учебу и отплыл в провинцию, где собрал войска в нескольких городах и с этой наспех сформированной «армией» разгромил захватчиков. Считается, что этот удар — опять-таки быстрый, уверенный и компетентный — помешал некоторым союзникам перейти на сторону Митридата, поскольку поначалу казалось, что Рим не в состоянии защитить их. Мы снова подчеркиваем, что Цезарь был частным лицом и не обладал какими-либо законными полномочиями для подобных действий. Никто не привлек бы его к ответу за ущерб, причиненный Митридатом в Азии, если бы он равнодушно отнесся к происходящему и остался на Родосе. Однако долг гражданина побуждал Цезаря к действию, так как рядом с ним не нашлось римского военачальника, назначенного законным образом. Кроме того, для него это была превосходная возможность сделать себе имя. Завоевание личной славы на службе Республике было одним из заветных желаний нового представителя сенаторской аристократии [23.

Ближе к концу 74 г. или в начале 73 г. до н. э. Цезарь снова получил назначение на жреческий пост, но на этот раз гораздо менее обременительный, чем Flamen Dialis. Коллегия понтификов из пятнадцати человек, возглавляемая Pontifex Maximus, проголосовала за то, чтобы он мог занять вакантное место, образовавшееся после смерти одного из ее членов. Этим человеком был родственник Аврелии Гай Аврелий Котта, который в прошлом просил Суллу помиловать Цезаря, а затем оппонировал ему на суде над Долабеллой. Понтифики передавали свои религиозные знания в устной форме, поэтому считалось нормальным, что в состав коллегии входили и молодые, и пожилые люди. Более чем вероятно, что семейная связь была одной из причин, по которой выбор пал на Цезаря, но это также указывает, что молодой человек уже отличился своими талантами. Одним из понтификов был Сервилий Исаврик, под командованием которого он служил после награждения corona civica. С учетом того, что большинство понтификов были ставленниками Суллы, это свидетельствует о том, что Цезаря не считали опасным радикалом. Такое назначение было большой честью, предвещавшей ее обладателю хорошую общественную карьеру. Пятнадцать понтификов наряду с равным количеством жрецов, принадлежавших к двум другим «орденам» (авгуры и квиндецемвиры), представляли элиту сенаторского класса. В целом такие посты доставались лишь членам знатных семей, числивших консулов среди своих предков, и назначение кого-то другого было знаком большого отличия. Если жрец коллегии понтификов жил достаточно долго, он обычно становился консулом [24].

Весть о его назначении заставила Цезаря бросить свои занятия и немедленно вернуться в Рим для официального вступления в жреческий сан. Взяв с собой лишь двоих друзей и десять рабов, на небольшом судне он снова должен был проплыть через моря, кишевшие пиратами, не имевшими никаких причин для любви к нему после недавней казни своих товарищей. В какой-то момент римлянам показалось, что они заметили пиратское судно, и Цезарь снял свою парадную верхнюю одежду и прицепил кинжал к бедру. Вероятно, он надеялся смешаться с сопровождающими и членами команды, а потом ускользнуть при благоприятной возможности. Но предосторожность оказалась ненужной, так как вскоре все поняли, что ошибочно приняли поросшую лесом береговую линию за силуэт корабля. По возращении в Рим он снова принял активное участие в судебных заседаниях и выступил обвинителем по делу Марка Юнка, обвиняемого в вымогательстве. Скорее всего он выступал от лица вифинийцев, так как сохранил связи с царской семьей. Несколько позже он представлял Нису, дочь Никомеда, в юридическом споре и произнес сильную речь, где выступил в защиту царя Вифинии. Говорят, это вызвало язвительное замечание Цицерона: «Пожалуйста, больше не надо об этом, каждый знает, что он дал тебе и что ты дал ему». Давний скандал омрачал жизнь Цезаря, но, судя по всему, не вредил политическом карьере. Исход суда над Юнком неизвестен, но скорее всего его оправдали, так как многие бывшие губернаторы смогли избежать наказания, несмотря на очевидную виновность. Как и в предыдущих судебных разбирательствах, исход дела в некотором отношении был менее важен для карьеры Цезаря, чем его участие в процессе [25].

Ближе к концу десятилетия он выставил свою кандидатуру на первую общественную должность и был успешно избран одним из 24 военных трибунов. Это произошло в 72 или 71 г. до н. э., хотя источники расходятся во мнениях по этому поводу. Военные трибуны сильно отличались от трибунов плебса, так как их роль сводилась к исполнению исключительно военных обязанностей. Каждый легион в римской армии имел по 5—6 трибунов, а поскольку в это время армия насчитывала гораздо больше четырех легионов[27], многие офицеры назначались, а не избирались на пост трибуна. Однако избранные трибуны обладали значительно большим престижем, и эта должность считалась как первая возможность испытать популярность молодого аристократа среди избирателей. Ни один из наших источников не упоминает об отправке Цезаря в какую-либо из провинций. Это значит, что Цезарь служил в самой Италии, которая в то время была охвачена восстанием рабов. В 73 г. дο н. э. небольшая группа гладиаторов, возглавляемая фракийцем по имени Спартак, бежала из гладиаторской школы в окрестностях Капуи и стала искрой, воспламенившей грандиозный мятеж рабов по всей Италии. Спартак одержал ряд блестящих побед, разгромив одну за другой несколько римских армий, и лишь в 71 г. наконец был разгромлен Марком Лицинием Крассом. Цезарь вполне мог служить под командованием Красса, и в таком случае мы имеем первое известное свидетельство[28] связи между будущими триумвирами [26].

Красс победил на выборах преторов в 73 г. до н. э. и выступил против рабов в следующем году, после того как оба консула потерпели поражение в бою. Ему было около сорока лет, но он приобрел большой опыт командования во время гражданской войны. Вынужденный бежать из Италии после убийства его отца и брата сторонниками Мария, Красс сначала нашел убежище в Испании.

Именно тогда он, предположительно, жил в пещере, где один из клиентов его семьи снабжал его едой и напитками, а потом прислал двух рабынь для плотских утех. Впоследствии он присоединился к Сулле и с честью сражался за него, особенно когда спас положение во время битвы у Коллинских ворот в 83 г. до н. э. Красс испытывал разочарование и ожесточение, поскольку считал, что диктатор так и не вознаградил его достойным образом за верную службу, но в других отношениях он хорошо себя чувствовал при правлении Суллы и приобрел много собственности, выставленной на торги после казни людей, попавших в проскрипционные списки. Проницательный и совершенно беспринципный торгаш, он вскоре стал одним из богатейших людей в Риме. Его военная кампания против восставших рабов отличалась такой же эффективностью. Для восстановления дисциплины в войсках, расшатанной предыдущими поражениями, он приказал казнить каждого десятого в нескольких подразделениях[29]. Одного солдата из десяти выбирали по жребию и избивали до смерти его товарищи, которые затем претерпевали символические унижения: ели овес вместо пшеницы и разбивали свои палатки вне пределов укрепленного лагеря. Окружив врагов на южной оконечности Италии, Красс возвел огромную линию укреплений, чтобы замкнуть ловушку. Спартак смог вырваться из нее, снова проявив замечательное мастерство и силу воли, позволившую ему превратить орду беглых рабов в дисциплинированную армию. Римляне преследовали его. В конце концов они заставили рабов принять бой и перебили их. Красс приказал распять 6000 пленников через регулярные интервалы по всей Аппиевой дороге от Рима до Капуи. Никто и не подумал перерезать им глотки из «милосердия», так как это восстание привело римлян в ужас и теперь жуткое зрелище должно было показать всем прочим рабам тщетность дальнейшего сопротивления [27].

Нам так мало известно о службе Цезаря военным трибуном, что мы даже не знаем, принимал ли он участие в подавлении восстания Спартака, и если да, то какую роль он сыграл в этом деле. Несколько лет спустя, когда Цезарь впервые повел свои легионы против германских племен, он воодушевлял легионеров рассказами о том, что в разгромленной армии рабов было много германцев, но в его собственных записках не упоминается о службе под командованием Красса. Впрочем, это не обязательно должно приводить к определенному выводу, так как в «Записках» редко встречаются автобиографические подробности. В целом более вероятно, что Цезарь принимал участие в этой войне и подтвердил свою компетентность, хотя не совершил ничего особенно выдающегося, что заслуживало бы упоминания в источниках. Известно, что за время своей службы военным трибуном он ратовал за восстановление полномочий трибунов плебса, отнятых Суллой. Избиратели с энтузиазмом относились к такой инициативе, и Цезарь скорее всего хотел завоевать популярность, поддерживая ее. Такой оппортунизм был распространен среди людей с политическими амбициями и не должен рассматриваться как признак глубокой враждебности к режиму Суллы или к сенату, все еще полному сторонников диктатора[30]. Гай Аврелий Котта, родственник Цезаря, во время своего консульского срока в 75 г. до н. э. внес законопроект, разрешавший бывшим трибунам плебса избираться на другие должности, что выводило их из политического тупика, изобретенного Суллой [28].

Теоретическая возможность раннего знакомства Цезаря с Крассом весьма интересна, так как последний славился умением использовать богатство для достижения политического влияния, помогая тем, чьи амбиции далеко превосходили их средства. И следующие десять лет Цезарь, несомненно, получил выгоду от значительных займов у Красса; возможно, он и раньше прибегал к его помощи. Однако мы не должны переоценивать значение Цезаря, так как он был одним из многих сенаторов, получавших финансовую помощь от Красса, и лишь немногим мог быть гарантирован успех в будущем. Цезарь был решительным и одаренным человеком, подтвердившим это на войне и выступлениями на судебных слушаниях. Он умел привлекать к себе внимание избирателей, а скандал, окружавший его имя, по крайней мере, обеспечивал ему широкую известность. Такие вещи были ценным активом для человека, собиравшегося сделать политическую карьеру, но в той или иной степени они характеризовали и многих его современников. Они ни в коей мере не могли служить гарантией успеха. Личное обаяние нравилось избирателям, но было далеко не самым важным фактором в победе на выборах. Хотя Цезарь экстравагантно одевался и обладал огромным самомнением, его карьера до сих пор во многом была обычной. Его решительные действия против пиратов и понтийских войск в Азии были выдающимися, но вполне уместными для гражданина, помнившего о своем долге перед Римской республикой. Такое поведение указывало на virtus — качество, составлявшее основу достоинства римской аристократии. К тридцати годам Цезарь выказал заметные и разнообразные таланты, о чем свидетельствовало его вступление в коллегию понтификов, и никоим образом не мог считаться радикалом. Оставалось посмотреть, насколько высоко он сможет подняться по политической лестнице. Пока что его талант уравновешивался относительной бедностью и посредственными достижениями предков.

V КАНДИДАТ

В 70 г. до н. э. Цезарю исполнилось тридцать лет. Он имел превосходное образование даже по меркам римской аристократии, был талантливым оратором и доказал свое мужество в бою. Его семейная жизнь тоже шла хорошо. Они с Корнелией были женаты около пятнадцати лет. Более трети этого времени супруги провели в разлуке, когда Цезарь отправлялся за границу для образования и военной службы, но их брак несомненно мог считаться успешным и вполне мог быть счастливым. Корнелия родила дочь, которую, разумеется, назвали Юлией. Она была единственным законным ребенком Цезаря, но, несмотря на важность этого события, дата ее рождения неизвестна. Оценки варьируют от 83 до 76 г. до н. э., и последняя дата выглядит более вероятной. Юлия вышла замуж в 59 г. до н. э. в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет. Из-за длительных отлучек Цезаря его дочь скорее всего была зачата между 78 г. до н. э. после его возвращения с Востока и перед отъездом из Рима в 75 г. до н. э. [2].

Цезарь относился к Корнелии с огромным уважением, о чем прежде всего свидетельствует его отказ на требование Суллы развестись с ней. Согласно римским традициям жены пользовались почетом, но не обязательно были объектами бурной страсти, поскольку такие эмоции считались иррациональными и даже достойными порицания. Брачное ложе было местом производства нового поколения римских детей, продолжавших род, но физические удовольствия как таковые следовало искать в других местах. Это не означает, что некоторые, а возможно, и многие супруги питали друг к другу более или менее глубокую любовь и вели активную половую жизнь. Но по представлениям римской аристократии это не считалось обязательным. Никто не возражал против того, чтобы мужья искали сексуальные удовольствия вне дома и не требовали от своих жен исполнения постыдных желаний. Это было особенно справедливо для молодых людей, которых римляне называли adulescens. Для римлян это слово обозначало любого мужчину, еще не достигшего полной зрелости, и вполне могло распространяться на мужчин старше тридцати лет. Таким «юнцам» прощались некоторые вольности поведения, не распространявшиеся на тех, кто достиг полной зрелости и, будучи уважаемым гражданином Римской республики, обязан был вести себя более ответственно. Тайные плотские утехи с рабынями или проститутками редко подвергались критике [3].

Многие молодые аристократы содержали любовниц и после свадьбы. Существовала отдельная группа проституток высшего класса, или куртизанок, зависевших от своих любовников, предоставлявших им дом или апартаменты, слуг и деньги на содержание. Такие женщины обычно были хорошо образованными, остроумными, обаятельными и, возможно, умели петь, танцевать или играть на музыкальных инструментах. Они не только доставляли любовнику сексуальное удовлетворение, но и составляли ему приятную компанию. Такие отношения не считались, да и не могли быть постоянными, и наиболее удачливые куртизанки переходили от одного любовника/содержателя к другому. Это вносило дополнительную остроту, так как содержателю приходилось бороться за благосклонность своей любовницы, а потом уделять ей достаточно внимания и осыпать подарками, чтобы удержать ее. Знаменитые куртизанки часто ассоциировались с именами ведущих государственных деятелей Рима, так как не только молодые сенаторы могли выбирать себе любовниц. Природа отношений между любовником и куртизанкой была такой, что женщина могла обеспечить себе значительное влияние. В 74 г. до н. э. ходили слухи, что консул Луций Лициний Лукулл приобрел важный пост в провинции благодаря завоеванию благосклонности Прении, любовницы видного сенатора, с помощью лести и богатых даров. Этим сенатором был Публий Корнелий Цетег, который служит примером человека, не занимавшего официальной должности, но пользовавшегося огромным, пусть и временным, влиянием в сенате с глубоким знанием и хитроумным использованием сенаторских процедур. Куртизанки могли играть политическую роль и другими способами, как это произошло с известной дамой по имени Флора. Молодой Помпей в течение некоторого времени был без ума от нее. Впоследствии она часто хвасталась, что он всегда уходил от нее с кровавыми отметинами на спине, оставленными ее ногтями во время занятий любовью. Но когда Помпей обнаружил, что его друг по имени Геминий неоднократно пытался соблазнить Флору, то добровольно отдал ее ему. Скрупулезный в проявлении своей щедрости к другу, который таким образом оказался у него в долгу и стал полезным политическим союзником, Помпей больше никогда не посещал Флору. Это считалось необыкновенной жертвой с его стороны, так как он по-прежнему был сильно привязан к ней. Со своей стороны, Флора тоже продолжала любить Помпея и в течение долгого времени после этого сказывалась больной, чтобы не принимать других воздыхателей. Положение куртизанки по своей сути было непрочным, потому что, даже обладая огромным влиянием, она не имела законного статуса и пользовалась успехом лишь до тех пор, пока властвовала над сердцами своих любовников [4].

Романы аристократов с куртизанками и рабынями считались нормальным явлением, поскольку они никак не угрожали установленному общественному порядку или целостности семейных уз. Большинство куртизанок имели низкое общественное положение и по существу являлись удачливыми проститутками. Часто они были рабынями или бывшими рабынями. В середине 40-х годов до н. э. Марк Антоний влюбился в мимическую актрису и танцовщицу Киферу, бывшую рабыню, освобожденную своим хозяином и получившую имя Волумния. Антоний появлялся с ней на людях и давал ей почетное место за обеденным столом. Он относился к ней почти как к настоящей жене, что вызывало заметное раздражение Цицерона. Эта женщина впоследствии стала любовницей Брута, убийцы Цезаря, а также других видных сенаторов. Дети, рожденные от союза между аристократом и его любовницей, считались незаконными и, таким образом, не могли унаследовать отцовское имя и не имели законных прав на его поддержку. Дети рабынь были в буквальном смысле собственностью их хозяев. Но если мужья-аристократы могли заводить любовниц, их жены не имели такого права, поскольку не могло быть никаких сомнений в отцовстве детей, рожденных в браке. Неизменная верность своему мужу была одним из главных атрибутов идеальной римской матроны. В прежние времена женщина проводила всю жизнь под властью или буквально «в руке» (sub manu) своего отца или мужа, который имел право убить ее по своему усмотрению. В I веке эта строгая традиционная форма брака, где к мужу переходили все права отца его жены, использовалась редко. Брак стал более свободным, разводы участились, но от жены по-прежнему требовалось сохранять абсолютную верность мужу, даже если он брал себе любовниц [5].

В молодости Цезарь вполне мог развлекаться с куртизанками, рабынями и любыми другими «доступными женщинами». Наши источники открыто не упоминают об этом, но поскольку такое поведение было широко распространенным, это не имеет особого значения. По свидетельству Светония, Цезарь часто платил очень высокую и даже несообразную цену за приобретение физически привлекательных рабов; он якобы даже стыдился этого и прятал записи в своих учетных книгах. В тексте не говорится, использовались ли такие слуги только в качестве украшения или предназначались для сексуальных утех владельца. Впрочем, Светоний замечает, что, по общему мнению, страсти Цезаря были «бурными и неограниченными» и что он совратил «множество знатных женщин». Пять из них упоминаются по имени (все они были женами известных сенаторов), но подразумевается, что были и другие. Одной из поименованных женщин была Тертуллия, жена Красса, под чьим командованием Цезарь мог служить во время войны со Спартаком. Первоначально она была замужем за одним из старших братьев Красса, но когда тот погиб во время гражданской войны, Красс решил жениться на вдове. Вероятно, она была на несколько лет старше Цезаря. Ее брак с Крассом считался успешным, и они имели детей. Неизвестно, когда начался этот роман, как долго он продолжался и знал ли сам Красс об измене жены, хотя это было вполне возможно с учетом многочисленных сплетен о любовных похождениях Цезаря. Во всяком случае, он не предпринял никаких действий против любовника жены и пользовался услугами Цезаря как политического союзника [6].

Романы Цезаря с замужними женщинами были многочисленными, но обычно кратковременными и продолжались до тех пор, пока он не находил себе новую любовницу. Одним исключением из этого правила были его отношения с Сервилией, которые, по-видимому, продолжались большую часть жизни Цезаря. По словам Светония, он «любил ее больше всех остальных». Первым мужем Сервилии был Марк Юний Брут, поддержавший заговор Лепида в 78 г. до н. э. и казненный после провала заговорщиков. Овдовевшая Сервилия имела сына, родившегося в 85 г. до н. э., которого тоже звали Марк Юний Брут. Это был «благороднейший римлянин» Шекспира, человек, которому предстояло стать одним из лидеров заговора и убийства Цезаря в 44 г. до н. э. Но ирония судьбы на этом не заканчивается, так как Сервилия была еще и сводной сестрой Катона-младшего, одного из самых жестких оппонентов Цезаря в течение двадцати лет. Цезарь очень любил Брута, и эта привязанность сохранилась даже после того, как последний восстал против него в 49—48 гг. до н. э. Это способствовало настойчивым слухам о том, что он является настоящим отцом Брута. Плутарх даже намекает, что сам Цезарь верил этому. Принимая во внимание, что в год рождения Брута Цезарю было всего лишь 15 лет, это очевидная выдумка, но существование таких историй подразумевает, что связь между Цезарем и Сервилией началась довольно рано, вероятно, еще в 70-е годы. Она продолжалась, несмотря на повторное замужество Сервилии, что не помешало Цезарю иметь многочисленные романы с другими женщинами. Отношения между Сервилией и Цезарем были страстными с обеих сторон и продолжались очень долго, хотя их интенсивность менялась с годами. Это позволяет предположить, что между ними существовало нечто большее, чем простое физическое влечение. Сервилия была чрезвычайно умной женщиной, глубоко интересовавшейся политикой и готовой во всем способствовать карьере своего мужа и сына. Трое ее дочерей вышли замуж за видных сенаторов. После смерти Цезаря ее включили в состав совета под руководством Брута, где принимались решения о следующих действиях заговорщиков, и ее мнение возобладало над мнением многих известных сенаторов, включая Цицерона. Оратора возмущало присутствие женщины, вторгшейся в мир мужской политики, но в других случаях он обращался к ней за советом по вопросам, больше относившимся к женской сфере. Цицерон и члены его семьи советовались с ней, когда подыскивали достойного мужа для дочери Цицерона Туллии. После того как Туллия умерла при родах, Сервилия написала сочувственное письмо убитому горем Цицерону. Хотя, как женщина, она не могла занимать никаких должностей, Сервилия тщательно поддерживала связи и узы дружбы с многими видными семействами [7].

Острый ум, привлекательность, образованность, изощренность и честолюбие — это описание вполне подходит и к Цезарю, и к Сервилии, хотя в последнем случае честолюбие было косвенным и направленным на благополучие мужчин ее семьи. Эти два человека были очень похожи во многих отношениях, что отчасти объясняет их близость и долговечность отношений. Если не считать романа с Цезарем, Сервилия оставалась верной своему второму мужу, Марку Юнию Силану. Это составляло разительный контраст с ее сестрой (разумеется, тоже Сервилией), которая развелась со своим мужем из-за частых внебрачных увлечений. Цезаря можно назвать «серийным соблазнителем» замужних женщин. Если он и испытывал сильные чувства ко всем остальным любовницам, они были поверхностными и кратковременными. Размах его сексуальной деятельности выделялся даже на фоне римского общества, где в то время хватало распутников и волокит, поэтому важно понять (или хотя бы попытаться понять), почему он вел себя таким образом. Нельзя полностью игнорировать самый очевидный ответ: ему просто нравилось заниматься сексом с разными женщинами. Но самого по себе этого недостаточно, так как плотские утехи можно было в изобилии получать от рабынь или любовниц, занимавших более низкое положение в обществе. Известные куртизанки предлагали остроумное общество в дополнение к удовлетворению физических потребностей. Соблазнение замужних женщин из знатных семей было сопряжено с большим риском, в том числе с дурной славой, которая могла быть использована политическими оппонентами. Традиция, хотя и не оформленная законодательно, разрешала мужу убить любовника своей жены, если того заставали на месте преступления. Прямое насилие было маловероятным, но обманутый муж мог стать грозным политическим противником [8].

Риск лишь добавлял остроты в отношения. Можно даже рассматривать романы Цезаря как продолжение политической конкуренции и утверждать, что он спал с женами других сенаторов в доказательство того, что он был лучшим мужчиной не только на форуме, но и в постели. Также есть мнение, что он сознательно старался погасить сплетни о своей позорной связи с Никомедом, приобретая широкую, пусть и дурную славу своими откровенно гетеросексуальными похождениями. Но ни одно из этих предположений не объясняет, почему Цезарь искал удовлетворения главным образом с аристократками. То обстоятельство, что его любовницы были замужними женщинами, не вызывает удивления: дочери сенаторов играли чрезвычайно важную роль в создании и укреплении политических связей. Девушки выходили замуж в очень юном возрасте, а те, кто разводились или становились вдовами в достаточно юном или среднем возрасте, быстро находили себе новых супругов. Лишь женщинам зрелых лет, пережившим своих детей, обычно разрешалось вдовствовать без повторного брака. Аврелия, мать Цезаря, последовала по этому пути, как и Сервилия после смерти своего второго мужа, но в общем и целом в Риме просто не было отдельной группы незамужних аристократок, среди которых Цезарь мог бы искать любовниц. Сама природа римской общественной жизни, когда сенаторы занимали различные посты, многие из которых требовали долгих отлучек в заморские провинции, означала, что замужние женщины на долгое время оставались в одиночестве.

Замужние аристократки пользовались значительной свободой действий в Риме I века до н. э. Многие имели собственные средства, независимые от мужа, включая приданое, которое всегда считалось отдельным от дохода семьи, хотя и дополняло его. Как мы уже говорили, девочек, не достигших подросткового возраста, учили почти так же, как мальчиков, поэтому они умели говорить по-гречески и обладали достаточно глубокими знаниями в области культуры и литературы. В отличие от своих сверстников, девочки редко имели возможность поехать за границу, чтобы продолжить свое образование в одном из центров греческого просвещения. Но поскольку многие философы и учителя, приезжавшие в Рим, надолго задерживались в городе, а в школе учили различным предметам, женщины находились лишь в немного худшем положении, чем мужчины. Саллюстий дает откровенное описание жены одного сенатора:

Семпрония была замужем за Децимом Юнием Брутом, двоюродным братом первого мужа Сервилии. Ее сыну предстояло стать одним из старших военачальников Цезаря в Галлии и во время гражданской войны. Но впоследствии он пошел против своего командира и стал одним из его убийц. Цезарь, несомненно, знал ее, хотя неизвестно, добивался ли он ее благосклонности.

Описание Саллюстия проникнуто возмущением безнравственностью Семпронии, но многие ее качества не рассматриваются как дурные сами по себе. Плутарх с восхищением писал о другой аристократке, овдовевшей в молодости и повторно вышедшей замуж:

Образованность, остроумие и даже некоторые музыкальные и танцевальные навыки считались достоинствами женщины, если они сочетались с преданностью своему мужу. Однако во времена Цезаря многие женщины не отличались этой добродетелью. В целом они получали лучшее образование, чем их матери, а тем более бабушки, но от них по-прежнему ожидалось, что их главным занятием будет домашнее хозяйство. С учетом того, что женщина вступала в брак в полудетском возрасте, а потом иногда переходила от одного мужа к другому, что диктовалось смертью или изменчивыми политическими союзами, она могла считать, что ей повезло, если находила хоть какое-то счастье и удовлетворение. Лишенные права голосовать или занимать общественные должности, такие женщины, как Сервилия, направляли свой интерес к политике и в русло карьеры своих родственников мужского пола. В Риме, где были доступны всевозможные богатства, добытые в разных странах, у многих женщин возникало искушение состязаться в роскоши. Некоторые добавляли остроты в свою жизнь и заводили одного или нескольких любовников.

Представляется вполне вероятным, что Цезарь искал в своих любовницах не только физическое удовлетворение, но и способность поддерживать остроумную непринужденную беседу. Некоторые выдающиеся куртизанки обладали такими качествами, но в другом отношении лишь немногие из них могли соперничать с дочерями знатных семейств. Элемент опасности, заключавшийся в связи с замужними женщинами, и удовольствие наставлять рога их мужьям, с которыми он ежедневно встречался на форуме, несомненно, служили дополнительным стимулом для Цезаря. Своим любовницам он дарил обаяние, которому могли сопротивляться лишь немногие. Он был Цезарем — человеком, устанавливавшим моду, которой следовала молодежь, тщательно заботился о своем внешнем виде и всегда ставил себя выше других. Так или иначе, многочисленные успехи Цезаря в отношениях с женщинами не оставляют сомнений, что он был очень хорош в искусстве соблазнения. Отчасти переход от одного любовного увлечения к другому отражал огромную энергию и честолюбие, которые он выказывал во всех аспектах своей жизни. Возможно также, что он всегда искал женщину, которая могла бы в достаточной степени сравниться с ним, чтобы заинтересовать его на долгое время. Сервилия, во многих отношениях похожая на него, очевидно, была ближе к его представлению об идеальной женщине, чем любая другая аристократка, но, несмотря на страсть с обеих сторон, каждый из них сохранял некоторую отстраненность и независимость. Хотя Сервилия могла оплакать своего любовника после мартовских ид, это не помешало ей способствовать карьере своего сына после убийства. Сходным образом, несмотря на энтузиазм и усилия, посвящаемые любовным романам, Цезарь никогда не позволял подобного рода страстям вставать на пути его стремления к власти. Возможно, некоторые истории о его похождениях являются ложью. Когда он завоевал репутацию волокиты, достаточно было просто увидеть его имеете с женщиной, чтобы поползли слухи об их романе.

Годы, прошедшие после смерти Суллы, в целом были успешными для Цезаря, и он постепенно становился все более известной фигурой в общественной жизни. Хотя он навлек на себя гнев диктатора, но был принят в круг избранных и не видел причин объединяться с теми, кто до сих пор боролся против режима, созданного Суллой. Он не присоединился к восстанию Лепида в 78 г. до н. э. и не отправился в Испанию, где многие сторонники Мария и Цинны еще продолжали гражданскую войну. Этих людей возглавлял Квинт Серторий, вероятно, один из величайших римских полководцев того времени, чей талант, объединивший испанские племена, позволил ему почти десять лет противостоять армиям сената. Серторий и его сторонники были изгнанниками, бежавшими от проскрипций. Указы Суллы запрещали им возвращаться в Рим и не давали надежды на возобновление политической карьеры. У них почти не было выбора, кроме продолжения борьбы, хотя в нескольких случаях Серторий выражал глубокое желание вернуться домой, даже если придется вести жизнь обычного гражданина. Несмотря на гнев Суллы, семейные связи Цезаря помогли ему избежать сходного запрета на политическую деятельность. В результате у него не было необходимости вставать на путь открытого мятежа против государства [11].

В те годы на Римской республике еще лежала мрачная тень Суллы. Сенат, который во многом был его творением, изгнал всех оппонентов, не перешедших в свое время на его сторону, и был заполонен сулланцами. Диктатор сильно укрепил позицию сената, восстановил его монополию над составом судебных жюри и жестко ограничил власть трибунов. Другие меры — например, закон, ограничивавший деятельность губернаторов провинций, — предназначались для того, чтобы помешать любому другому полководцу последовать примеру Суллы и повернуть свои легионы на Рим. Законодательный запрет на подобные действия имел сомнительную ценность на практике, о чем свидетельствовали продолжающаяся война в Испании и мятеж Лепида. Сулла не мог отменить ни прецеденты, которые он сам создал, ни последствия своих мероприятий. Италия до сих пор бурлила от последствий Союзнической и гражданской войн. Большие территории были опустошены враждебными армиями, а италийцам, недавно получившим римское гражданство, еще предстояло стать неотъемлемой и равноправной частью римского общества. Огромные земельные угодья, конфискованные для того, чтобы Сулла мог раздавать наделы своим демобилизованным ветеранам, оставили многих крестьян без средств к существованию. Проблемы, с которыми сталкивались италийские земледельцы, лишь усугубились из-за нескольких лет мародерства, когда армия рабов во главе со Спартаком, как смерч, прошла через всю страну [12].

Сенат, созданный Суллой, плохо справлялся с многочисленными кризисами, возникшими после того, как диктатор ушел на покой. Во время восстания рабов армия за армией под командованием бездарных полководцев, наделенных всеми необходимыми полномочиями, попадала в кровавую мясорубку и погибала. Для достижения победы пришлось прибегнуть к чрезвычайным мерам. Оба консула сложили с себя командные полномочия и были заменены Крассом, который лишь недавно был избран на менее значительную должность претора. Такая мера не имела прецедентов, но и она бледнела по сравнению со стремительным возвышением Гнея Помпея. Сын Помпея Страбона родился в 106 г. до н. э. и служил под командованием отца во время Союзнической войны. После смерти Страбона он некоторое время находился в лагере Цинны, но там к нему относились с подозрением, и вскоре он удалился в огромное поместье своего отца в Пицене. В 83 г. до н. э., когда Сулла высадился в Италии, Помпей решил присоединиться к нему вместе с рядом других видных людей, попавших в немилость правившего режима или предугадывавших вероятный исход войны. В отличие от других беженцев, 23-летний Помпей предстал не в роли просителя, а в роли полезного союзника. Пользуясь собственными средствами и опираясь главным образом на жителей Пицена, он собрал целых три легиона. Это было незаконно во всех отношениях, так как Помпей не занимал никакой должности, дающей ему право imperium на сбор войск или командование армией, и являлся частным гражданином. Он даже не был членом сената, но благодаря богатству и влиянию своей семьи и силе собственной личности смог избежать наказания. В отличие от своего отца, который считался одним из самых непопулярных людей своего поколения, Помпей пользовался любовью солдат, которым было совершенно все равно, что он не имел полномочий командовать ими. В походе на юг, чтобы объединиться с Суллой, молодой полководец и его личная армия вскоре доказали свою стойкость и мастерство в бою.

Сулла беззастенчиво пользовался услугами Помпея и посылал его сражаться от своего имени в Италии, Африке и на Сицилии. Во всех этих кампаниях блестящий молодой полководец без труда одерживал победы. Сулла (возможно, отчасти с иронией, хотя трудно судить о человеке с таким сложным характером) назвал его Помпеем Великим (Magnus) и разрешил ему отпраздновать триумф, что было неслыханной честью для человека, не обладавшего законным правом imperium. Несмотря на славу, завоеванную в эти годы, Помпей также приобрел дурную известность своей жестокостью. Рассказывали много историй о том, как он получал садистское удовольствие от казни выдающихся сенаторов, попадавших к нему в плен. Для некоторых он был не «великим», а «молодым палачом». В противоположность Цезарю Помпей послушно развелся со своей женой и женился на приемной дочери диктатора. Последняя уже была замужем, находилась на позднем сроке беременности и умерла вскоре после свадьбы с Помпеем, но это все равно рассматривалось как знак благосклонности. Хотя Помпей получал многочисленные почести от диктатора, он не был включен в состав сената и оставался обычным гражданином, способным содержать собственную армию. Тем не менее он живо интересовался политикой и поддержал кандидатуру Лепида на консульских выборах 78 г. до н. э., чем сильно поспособствовал его победе. Однако когда Лепид пошел против сената, Помпей быстро дистанцировался от него. Столкнувшись с мятежом и не имея достаточно сил для его подавления, сенат обратился к Помпею и его легионам. Двадцативосьмилетний полководец проявил такую же энергию, как и в предыдущих кампаниях, и быстро разделался с Лепидом и его войсками. При этом он подтвердил рассказы о своей жестокости, особенно когда казнил Марка Брута, первого мужа Сервилии [13].

Вслед за этим успехом Помпей предложил сенату отправить его в Испанию для борьбы с Серторием и поддержки армии, которая уже действовала там под командованием официально назначенного проконсула. Решению о его отправке способствовало нежелание консулов 77 г. до н. э. лично возглавить военные действия в этом регионе. На этот раз Помпея наделили проконсульскими полномочиями и узаконили его статус. Сенатор, поддержавший его, многозначительно пошутил, что он отправляется не как проконсул, а как pro consulibis, т. е. «вместо обоих консулов». В Испании Серторий оказался гораздо более сильным противником, чем бездарные командиры, с которыми Помпей сталкивался в прошлом, и он впервые потерпел неудачу. Такой опыт был унизителен для человека, привыкшего к успеху, но молодой полководец умел учиться на своих ошибках и проникся уважением к своему противнику, не испытывая страха перед ним. Война в Испании была долгой и ожесточенной, но за несколько лет Помпей и другие республиканские армии постепенно преодолевали сопротивление сторонников Мария. Но, даже несмотря на это, если бы Серторий не был предательски убит одним из своих подчиненных в 72 г., война могла бы продолжаться еще несколько лет. Теперь же мятежники, лишенные военного гения Сертория и возглавляемые его убийцей, чьи амбиции намного превосходили его талант, были разгромлены за несколько месяцев. В следующем году Помпей вернулся в Италию и прибыл как раз вовремя, чтобы перехватить и истребить несколько тысяч рабов, бежавших после поражения Спартака. Этот незначительный успех вскоре побудил его к публичному заявлению, что именно он, а не Красс, довел до конца войну с восставшими рабами.

Тень вражды в отношениях между Помпеем и Крассом пролегла еще во время гражданской войны, когда оба сражались на стороне Суллы. Красс был на шесть или семь лет старше, и его возмущали почести, воздаваемые дерзкому юнцу. Естественно, он еще больше разозлился после попытки лишить его славы, заслуженной победой над Спартаком. Этот инцидент выявил еще одну неприглядную черту характера Помпея, который в нескольких случаях пытался украсть победу у других. В этом не было никакой необходимости, принимая во внимание, что война в Испании была гораздо более престижным предприятием, чем подавление восстания Спартака, и принесла ему второй триумф в отличие от менее почетной овации, устроенной Крассу[31]. Тем не менее Помпей, обласканный сенатом и гражданами, ревниво относился к любому, кто отвлекал внимание от него даже на короткое время. Помпей нравился людям: его округлое лицо считали открытым и привлекательным, хотя и лишенным классической красоты. Те, кто лучше знал Помпея, проявляли большую осторожность и понимали, что его публичные высказывания часто не соответствуют его поступкам и он не всегда бывает надежным другом. С другой стороны, Красса скорее уважали, чем любили. Он скрупулезно чтил свои обязательства перед другими людьми и никогда не забывал любую услугу, оказанную ему. В некоторых отношениях Помпей был довольно незрелой личностью, что со всей очевидностью проявилось во время его первого триумфа, когда он решил въехать в город на колеснице, запряженной слонами. Лишь когда ему сообщили, что такой чудовищный экипаж вместе с погонщиками не пройдет через арку ворот на церемониальном маршруте, он был вынужден отказаться от своих намерений. Его восхищал титул «Великий» и слова льстецов, сравнивавших его с Александром Великим. Иногда Помпей мог быть чрезвычайно изворотливым и двуличным, что помогало ему в военное время, но он не был особенно искушен в политических играх, происходивших в Риме. Отсутствие опыта объяснялось тем, что он провел большую часть своей жизни на военной службе. С 23 лет он возглавлял собственную армию и чаще всего вел независимые боевые операции вдали от вышестоящего начальства. Помпей больше привык к командованию, чем к манипуляциям и убеждениям. В отличие от других молодых аристократов, ему почти не довелось наблюдать за повседневными делами на форуме и в сенате и учиться у старших сенаторов организации политического процесса. Тем не менее по возвращении из Испании он решил, что настало время официально выйти на политическую арену.

В 71 г. Помпею исполнилось 35 лет. Он до сих пор не занимал ни одной выборной должности и числился среди всаднического сословия, так как его не включали в списки сенаторов. Теперь он объявил, что хочет выставить свою кандидатуру на выборы консулов следующего года. Это находилось в прямом противоречии с постановлениями Суллы о требованиях, предъявляемых к публичной карьере, подтверждавшими предыдущие законы. Согласно этим законам, человек не мог выставлять свою кандидатуру на консульских выборах, если он не достиг сорокадвухлетнего возраста и не успел побывать в должности квестора и претора. Красс, выдвинувший свою кандидатуру примерно в то же время, удовлетворял требованиям по возрасту, но вся карьера Помпея до этого момента нарушала букву и дух законов Суллы. Оба полководца со своими армиями стояли лагерем неподалеку от Рима. Все это происходило по закону, так как они ожидали соответствующих почестей (оваций и триумфа). Ни один не выступал с открытыми угрозами, но, с тех пор как Сулла повернул свои легионы на Рим, чтобы разделаться с политическими противниками, существовали вполне обоснованные опасения, что другие могут сделать то же самое. Когда Помпей и Красс отложили в сторону свои личные разногласия и устроили совместную кампанию на консульских выборах, почти ни у кого не возникло желания противодействовать им. Красс явно заслужил высокую должность своими успехами при подавлении мятежа, а Помпея многие считали героем... Очевидно, что человек, ранее не имевший отношения к сенату, стремился в одно и то же время вступить в этот орган и стать консулом, но с другой стороны, для полководца, уже одержавшего несколько важных побед, было бы абсурдно последовательно подниматься по всем ступеням должностной лестницы. Освобожденные сенатом от возрастных и других ограничений[32] (так как оба нуждались в разрешении принять участие в выборах, не вступая в пределы города, поскольку они не могли этого сделать, не сложив с себя полномочий, что означало бы роспуск их легионов до начала триумфальной процессии), Помпей и Красс были избраны подавляющим количеством голосов.

Сулла разрешил Помпею занимать довольно необычную позицию вопреки правилам, установленным им для любого, кто собирался делать политическую карьеру. В последующие годы сенат не мог или не хотел изменять это положение. Определенная гибкость всегда играла важную роль в республиканской системе управления, особенно в периоды военных кризисов. Необычные почести и исключения, дарованные Помпею, относились к нему лично и не означали, что теперь правила отменены и каждый может следовать его примеру. Но еще до своего избрания Помпей и Красс объявили, что они намереваются изменить некоторые ключевые элементы системы, существовавшей при Сулле. После вступления в должность они первым делом восстановили традиционные права и полномочия трибуната. Это была популярная мера, объяснявшая желание Цезаря поддержать ее, когда он служил военным трибуном. Другой закон, принятый в 70 году до н. э. несомненно с одобрения Помпея и Красса, был введен в действие одним из родственников Аврелии, Луцием Аврелием Коттой, и разрешал противоречивый вопрос о составе судебных жюри. С этих пор и до конца Республики судебные заседатели набирались в равном количестве из сенаторов, всадников и класса собственников, находившегося непосредственно после них в общественном цензе (tribuni aerarii). Эта мера тоже пользовалась народной поддержкой и рассматривалась как разумный компромисс. Другая наболевшая проблема была в значительной степени решена в том же году после избрания двух цензоров. Эти люди были консулами в 72 г. до н. э. и оба были разгромлены Спартаком, хотя это не слишком повлияло на их дальнейшую карьеру. Хотя перепись (ценз) закончилась более чем через год, она привела к значительному увеличению количества граждан мужского пола, зарегистрированных надлежащим образом и имеющих право голоса. Последняя незавершенная перепись была проведена в 85 г. до н. э. и включала лишь 463 000 имен, но в новом списке значилось почти 910 000 имен. В ходе этого процесса цензоры также должны были изучить и внести поправки в списки сенаторов, добавив новые имена и изгнав тех, чьи нравы или поступки делали их непригодными для службы Республике. Не менее 64 человек были наказаны таким образом [14].

Хотя Помпей и Красс объединились для победы на выборах и сотрудничали ради восстановления трибуната, их взаимная неприязнь вскоре дала о себе знать. Начало консульства Помпея было очень эффектным. Он в один день стал консулом, вступил в состав сената и отпраздновал триумф. Потом новые цензоры решили — без сомнения, при значительном содействии Помпея — возродить освященную веками церемонию, когда представители всаднического сословия выезжали на парад в полном вооружении, демонстрируя свою готовность исполнить традиционную роль конницы, поддерживавшей когорты. Посреди этой церемонии прибыл Помпей, сопровождаемый двенадцатью ликторами, полагавшимися ему по должности, и расчистил путь через толпу, чтобы приблизиться к цензорам. Когда ему задали формальный вопрос, исполнил ли он свой долг перед Республикой, консул ответил громким голосом, что он служил там, куда его посылал Рим, и всегда командовал собственным войском. Когда толпа разразилась приветствиями, цензоры сопроводили Помпея до его дома. Это был блестящий образец политического театра, а в сочетании с триумфом и праздничными играми он далеко превосходил все, что мог предложить Красс. Со своей стороны, Красс решил пожертвовать десятую часть своего богатства Геркулесу и оплатил огромное пиршество, на котором 10 000 столов были нагружены снедью, а также обеспечил трехмесячные поставки зерна для граждан. Великий герой Геркулес тесно ассоциировался с победой и триумфом, а последним человеком, отпраздновавшим свои военные успехи таким образом, был Сулла. По мере того как каждый пытался превзойти своего соперника, отношения между консулами накалились до предела, и в конце своего срока они сделали публичный жест примирения в ответ на призыв малоизвестного Гая Аврелия. После отставки оба вернулись к частной жизни, не желая уезжать из Рима и управлять своими провинциями, как было принято после консульства [15].

Нам мало известно о деятельности Цезаря в 71—70 гг. до н. э. Во время консулата Помпея и Красса он поддержал законопроект, выдвинутый трибуном Плотием (или Плавтием), по которому изгнанные сторонники Сертория и Лепила могли вернуться домой. Он произнес речь в защиту этого законопроекта, который имел для него личное значение, так как разрешал вернуться в Рим его шурину Луцию Корнелию Цинне. Сохранилась лишь одна фраза из этой речи. Цезарь заявил, что «...по моему мнению, что касается наших отношений, я не жалел ни труда, ни времени, ни прилежания». Исполнение долга перед родственниками, а также друзьями или клиентами считалось обязанностью римлянина. Некоторые ученые предполагали, что Цезарь играл значительную роль в закулисной деятельности и, возможно, поощрял Помпея и Красса объединить силы в их желании стать консулами. Предполагалось даже, что он организовал примирение между двумя соперниками, исходя из предпосылки, что Аврелий каким-то образом состоял в родстве с семьей его матери. Хотя такое нельзя исключить, все это чистые спекуляции, поскольку ни один из наших источников не упоминает о его участии [16].

Мы знаем, что примерно в это время сам Цезарь выставил свою кандидатуру на пост квестора. В 70 г. до н. э. ему было 30 лет (минимальный возраст, предписанный Суллой для избрания на эту должность). Для аристократа было предметом особой гордости победить на выборах в «свой год» (suo anno), т. е. в то время, когда он впервые получал право быть избранным на ту или иную должность. Цезарь был избран одним из 20 квесторов осенью 70 г. до н. э. и приступил к исполнению своих обязанностей в начале 69 г. до н. э. Выборы консулов обычно происходили в конце июля, хотя здесь не было жестко установленной даты. В году насчитывалось примерно 150 дней, когда разрешалось проводить народные собрания, но их количество сокращалось из-за дополнительных праздников или объявления периодов «общественного благодарения», во время которых нельзя было заниматься государственными делами. Вопрос распределения менее значимых государственных должностей, в том числе квесторов, решался на другом народном собрании, которое собиралось вскоре после избрания консулов. Конкуренция иногда начиналась за год до выборов, но была особенно интенсивной в последние 24 дня перед голосованием. Именно в это время после официальной регистрации у магистрата, наблюдающего за выборами, кандидаты надевали специально выбеленные тоги (toga canadidis), предназначенные для того, чтобы они выделялись своим видом на форуме. Двигаясь через толпу в центре города, кандидаты приветствовали сограждан, особенно тех, чье богатство и общественное положение делало их голоса более влиятельными. Специально обученный раб, известный как nomenclator, обычно находился за спиной кандидата, готовый прошептать имя каждого, к кому они приближались, чтобы его хозяин мог надлежащим образом приветствовать человека. Такими рабами пользовались почти повсеместно, но хорошие политики заботились о том, чтобы их зависимость от напоминаний не была слишком очевидной. Для кандидата имело важное значение, чтобы его видели в обществе, но во многих отношениях было еще важнее, с кем его видели. Другие сенаторы, поддерживавшие его кандидатуру, обычно сопровождали его на последнем этапе предвыборной кампании, и их auctoritas помогала завоевать голоса избирателей. Менее изощренная пропаганда имела форму знаков, нарисованных на зданиях и выражающих поддержку. На многих гробницах, стоявших по обочинам главных дорог, ведущих в Рим, имелись надписи, запрещавшие нанесение такой «предвыборной агитации» [17].

Выборы осуществлялись Comitia Tributa, т. е. собранием 35 триб римских граждан. При выборах магистратов, а не голосования за или против законопроектов, Comitia (комиции) обычно собиралась на Марсовом поле, большом открытом участке с парками и площадками для военных упражнений, за пределами официаль-мой границы города на северо-западе. По-видимому, это происходило потому, что на выборы приходило больше голосующих, чем на утверждение законов, и было невозможно разместить такое множество избирателей в пределах форума. Возможно, хотя точно и не известно, что кандидатам давали возможность обратиться к собранию перед тем, как председатель давал распоряжение: «Делитесь, граждане» (Discedite, Quirites) — то есть определяйтесь с выбором.

После этого члены каждой трибы направлялись в свою секцию септы (saepta), временного комплекса из деревянных загородок. Во время голосования каждый член трибы в свою очередь выходил из загородки, пересекал узкий приподнятый трап, известный как «мостик», и приближался к рогатору (rogator), чиновнику, назначенному для наблюдения за ходом голосования в каждой трибе. Затем избиратель клал письменный бюллетень в корзину под надзором других чиновников, известных как «стражи» (cusrodes), которые впоследствии подсчитывали бюллетени и сообщали результат председателю. Каждая триба голосовала как отдельная единица, а их решение оглашалось в порядке, предварительно установленном по жребию. Количество избирателей в каждой трибе значительно варьировало, и даже беднейшие члены четырех городских триб могли без труда принимать участие в голосовании. С учетом того что теперь большинство римских граждан жили далеко от Рима, только состоятельные члены некоторых других триб имели возможность и желание отправляться в Рим на выборы. Голоса этих людей имели очень важное значение, как и голоса бедняков, теперь живших в Риме, но по-прежнему числившихся в одной из сельских триб. Несмотря на разницу в численности триб, представленных на выборах, голос каждой из них обладал равным весом. Аристократ должен был приложить все усилия, чтобы заручиться поддержкой собственной трибы (в случае Цезаря, триба Фабиев) и оказывать всевозможные услуги своим сородичам. Исход выборов решался не общим большинством; они прекращались, как только достаточное количество кандидатов на имеющиеся посты получало голоса 18 триб. Эта система в буквальном смысле воплощала принцип «кто первый, тому и почести» [18].

Цезарь имел хорошие перспективы. Он получил известность в судебных слушаниях и заслужил отличия в сражениях на Востоке. Даже слухи о Никомеде и его скандальных похождениях с женщинами по меньшей мере помогали сделать его имя широко известным, как и характерный стиль одежды. Хотя его семья не принадлежала к «внутреннему кругу» сенатской знати, Юлии Цезари в недавние годы занимали ряд ответственных должностей. Некоторые из них принадлежали к другой ветви семьи, но это все равно означало, что имя оставалось на виду у общественности. Родственники его матери добились больших успехов: они дважды побеждали на консульских выборах за последние пять лет, а еще один стал претором в 70 г. до н. э. Поскольку ежегодно избиралось 20 преторов, это была самая доступная выборная должность. Наделение италийцев правами гражданства привело многих сыновей состоятельных местных семейств в Рим в поисках карьеры, но патриций и член старинного римского рода не имел оснований опасаться таких конкурентов. Избрание Цезаря было важным моментом, так как политические реформы Суллы гарантировали, что все квесторы автоматически зачислялись в списки сенаторов.

Квесторы осуществляли ряд финансовых и административных задач, но в большинстве служили уполномоченными при губернаторах провинций, которые в свою очередь были либо бывшими консулами, либо бывшими преторами. В этой роли Цезарь отправился в Дальнюю Испанию (Hispania Ulterior), самую западную провинцию Иберийского полуострова [19].

До своего отъезда из Рима в 69 г. до н. э. Цезарь испытал две личных утраты. Смерть его тетки Юлии последовала вскоре после кончины его жены Корнелии. Аристократические семьи проводили публичные и очень пышные похороны, пользуясь возможностью прославить достижения всего своего рода, напоминая избирателям о том, что они совершили, и намекая на будущие свершения. Актеры, облаченные в регалии консулов, преторов и т. д. и носившие посмертные маски выдающихся предков, образовывали часть похоронной процессии, которая сначала направлялась на форум, где у ростры произносилась заупокойная речь. По свидетельству Полибия:

На похоронах Юлии Цезарь говорил с ростры о ее выдающихся предках, о происхождении Юлиев от богини Венеры и о связи ее матери с царской династией. Для слушателей все это было полезным напоминанием о его собственном наследии. С другой стороны, он включил в состав процессии символы побед Мария и, возможно, даже актера, который изображал победителя кимвров и тевтонов. Сулла запретил отдавать публичные почести своему сопернику, но лишь немногие зрители выразили свой протест и были освистаны остальными. Хотя Сулла одержал победу в гражданской войне, его решения не пользовались популярностью даже среди многих представителей римской элиты, на что указывает широкая общественная поддержка восстановления трибуната. Для многих римлян Марий оставался великим героем — человеком, отомстившим за оскорбленную римскую честь в Африке, а затем спасшим Италию от угрозы с севера. Цицерон, осуждавший роль Мария в гражданской войне, часто и с энтузиазмом восхвалял его победы над Югуртой и кимврами в своих речах, зная о том, что слушатели будут полностью согласны с ним. Жест Цезаря в целом встретил теплый прием, а подчеркнутая близость к великому герою была очень полезна для его собственной популярности [21].

Пожилые женщины из знатных семейств часто удостаивались пышных общественных похорон. Решение Цезаря удостоить Корнелию такой же почести было весьма необычным, и, по словам Плутарха, он был первым римлянином, сделавшим это для столь молодой женщины. Поступок Цезаря оказался популярным, так как многие люди восприняли его как признак искреннего горя добросердечного человека. Хотя римлян принято считать суровыми и флегматичными, на самом деле они часто бывали очень сентиментальными людьми. Похороны, как и многое другое в жизни аристократа, производились публично и имели политический характер. Ни один из близких мужских родственников Цезаря не умер во время его юности, и в некотором смысле похороны его тетки и жены предоставляли замечательную возможность для саморекламы. Цезарь воспользовался этой возможностью и постарался выжать из нее все, что мог. Это не обязательно означает, что его горе было неискренним, так как политика и сантименты в Риме существовали бок о бок. Его брак с Корнелией был успешным, возможно, даже счастливым. Впрочем, ни один из наших источников не намекает, что утрата жены стала причиной его волокитства; более чем вероятно, что он уже имел несколько романов, пока был женат на ней. Мы также не знаем, выставил ли он на похоронах регалии ее отца Цинны, как сделал недавно с регалиями его союзника Мария. Марий пользовался гораздо большей популярностью среди населения, поэтому связь с ним для Цезаря имела гораздо более важное значение.

Цезарь отбыл в Дальнюю Испанию весной или в начале лета 69 г. до н. э. и скорее всего совершил путешествие вместе с губернатором Антистием Ветом, под руководством которого ему предстояло служить. У губернаторов было принято самому выбирать квестора. Возможно, что это произошло с Цезарем и эти два человека уже были ранее знакомы. Они определенно хорошо поладили, и впоследствии Цезарь взял сына Вета в качестве собственного квестора, когда отправился управлять Дальней Испанией после своего преторского срока семь лет спустя. Одной из главных задач квестора был надзор за финансовыми делами провинции, но он мог выполнять функцию полномочного представителя губернатора по целому ряду поручений. Большую часть времени губернатор разъезжал по главным городам своей провинции, выслушивая петиции, разрешая проблемы и верша правосудие. Вет посылал Цезаря в некоторые места для осуществления этих задач. Цезарь хорошо справился с работой и более двадцати лет спустя напомнил местным жителям о том, какие услуги он им оказал. Пост квестора предоставлял возможность заводить клиентов среди видных людей из числа жителей провинций. Нам сообщают, что первый эпилептический припадок случился с Цезарем во время его службы в Испании, хотя неясно, случилось ли это в 69 г. до н. э. или во время его собственного губернаторского срока в 62—61 гг. до н. э. Другой инцидент, возможно, связан с его квесторской службой, хотя Плутарх относит его на более поздний срок. Он произошел во время посещения Гадеса (современный Кадис). Утверждается, что Цезарь увидел в храме Геркулеса статую Александра Великого и был чрезвычайно расстроен, поскольку совершил так мало в возрасте, когда царь Македонии уже завоевал полмира. Еще более тревожным был сон, в котором он изнасиловал свою мать Аврелию. Явно расстроенный этим переживанием, Цезарь посоветовался с гадальщиком, который предложил такую интерпретацию: «Он обречен править миром, поскольку мать, которую он изнасиловал, представляла Землю-мать, родительницу всех людей». Светоний утверждает, что это объяснение побудило Цезаря преждевременно покинуть провинцию из желания поскорее вернуться в Рим и возобновить свою карьеру. Если это правда, то скорее всего он действовал с разрешения Вета, поскольку впоследствии никто не критиковал его и не намекал, что он оставил свой пост. Вероятно, финансовый отчет Цезаря к тому времени был уже составлен, и, таким образом, он выполнил свою главную обязанность. В целом он хорошо справился со своей работой, но деятельность квесторов редко привлекала внимание избирателей по возвращении в Рим [22].

На обратном пути в Италию Цезарь сделал остановку в Транспаданской Галлии в долине реки По. Это была часть большой провинции Цизальпийская Галлия. Она была населена наследниками римских и италийских колонистов и галльскими племенами, ведущие семьи которых в культурном отношении теперь были очень близки к Риму. Права гражданства, дарованные после Союзнической войны, прекращались на линии реки По, и общины, жившие на севере, обладали лишь латинским статусом. Это вызывало глубокое возмущение, особенно у богатых и могущественных людей, много выигрывавших от полного римского гражданства. Цезарь поощрял эти чувства ради получения голосов будущих состоятельных граждан. Есть предположение, что его агитация даже поставила Транспаданскую Галлию на грань мятежа, который удалось предотвратить лишь случайно, благодаря стоявшим поблизости легионам, но оно выглядит крайне маловероятным. Скорее всего это позднейшая выдумка, основанная на предположении, что Цезарь всегда замышлял государственный переворот. Человек, отказавшийся присоединиться к Лепиду и Серторию, едва ли захотел бы поднять собственный бунт. На этом этапе карьеры Цезаря для него просто не было необходимости идти на такой риск [23].

По возвращении в Рим Цезарь прежде всего занялся своими семейными делами и снова женился. Его супругой стала Помпея, внучка Суллы по материнской стороне. По отцовской стороне она была внучкой Квинта Помпея, консула, избранного вместе с Суллой в 88 г. до н. э. Таким образом, несмотря на открытую демонстрацию связи с Марием и поддержку законов, нацеленных на отмену реформ Суллы, было бы слишком большим упрощением рассматривать Цезаря как непреклонного марианца — противника Суллы. В римской политике редко встречались такие непримиримые противоречия, даже когда бушевала очередная гражданская война. Сенаторы почти неизменно выбирали супруг, принимая во внимание полезные связи, которые они могли приобрести в результате брачного союза. Мы слишком мало знаем о родственниках Помпея, чтобы понять, какими именно побуждениями руководствовался Цезарь в своем выборе; паутина взаимосвязей между аристократическими семействами была крайне сложной и запутанной. В отличие от его брака с Корнелией, этот не сопровождался церемонией confarreateo. Многое известно о ритуалах, связанных с традиционными римскими браками, хотя мы не знаем, все ли они были представлены на свадьбе Цезаря в 67 г. до н. э. Свадьба сопровождалась жертвоприношениями и толкованием знамений. Невесте традиционно полагалось носить оранжевые сандалии и домотканое платье с поясом, завязанным сложным «геркулесовым» узлом, который развязывали перед первой брачной ночью. Если Помпея следовала обычным установлениям, она должна была уложить свои волосы в шесть косичек и покрыть голову ярко-оранжевой вуалью (flammeum) — напоминанием о Корнелии, которая носила такую же вуаль каждый раз, когда она выходила из дома, если Цезарь действительно носил сан Flamen Dialis. Во главе факельной процессии она должна была пройти от своего дома к дому жениха, где ждал последний. По прибытии дверные столбы дома украшались деревянными филенками и помазывались растительным маслом или животным жиром. Затем невесту переносили через порог — обычай, восходивший к похищению сабинянок, когда первые римляне могли находить себе жен, лишь похищая дочерей из соседнего племени. Таким образом, первые римские невесты вступали в новые дома не по своей воле. Этот ритуал — хотя знание о его предполагаемом происхождении давно изгладилось из народной памяти — сохранился до наших дней, но римский обычай отличался в том смысле, что новобрачную переносили через порог слуги невесты, а не ее жених.

Помощник жениха ожидал с факелом и сосудом, наполненным водой, символизировавшим готовность обеспечить невесту самыми необходимыми в жизни вещами. Формальное скрепление брачных уз редко превращалось в длительную церемонию. Традиционная формула была очень простой. Невеста объявляла: «Где ты, Гай, я буду Гайей» (Ubi tu Caius, ego Caia); мужская и женская форма одного имени символизировала соединение двух людей. Символическое, богато украшенное брачное ложе стояло в прихожей дома, хотя супруги, естественно, не занимали его, а со временем удалялись в свою спальню. Некоторые греки верили, что римский жених гасил все огни в доме, чтобы комната была погружена в полную темноту, когда он соединялся со своей женой на брачном ложе. Предполагалось, что это знак уважения к почтенной женщине, чтобы она не выглядела проституткой, которую желают лишь ради сексуального удовольствия. Вполне может быть, что это вымысел, придуманный греками о римлянах. На следующее утро новобрачная впервые приносила жертву домашним богам (лары и пенаты) своего нового дома. Она со своим мужем также развлекала гостей на специальном празднестве [24].

Помпея состояла лишь в отдаленном родстве с Помпеем Великим, и между двумя ветвями этой семьи было мало любви, поэтому брак Цезаря не давал ему тесной связи с величайшим и наиболее популярным римским полководцем того времени. Первые два года после ухода с должности консула Помпей казался довольным, хотя в сенате он не совершил ничего примечательного. К 67 г. до н. э. ему явно не хватало всенародного обожания, принесенного громкими победами, и он начал политические маневры в надежде получить новое назначение. Его блестящая карьера требовала, чтобы он получил в управление не обычную провинцию, а нечто гораздо более грандиозное. Пираты продолжали чинить разбой в Средиземноморье, и трибун по имени Авл Габиний выдвинул законопроект с предложением об учреждении специального командного поста, чтобы раз и навсегда покончить с этой проблемой. Подобное предложение не было беспрецедентным, поскольку сенат уже направлял Марка Антония, одного из консулов 74 г. до н. э. — отца знаменитого Марка Антония, полководца Цезаря, — на борьбу с пиратами. Однако он не добился успеха, потерпел серьезное поражение в 72 г. до н. э. и вскоре умер. Ситуация продолжала ухудшаться, угрожая поставкам зерна в Италию. Но если предложение Габиния не отличалось новизной, он предлагал чрезвычайно радикальные меры, наделявшие нового полководца командованием над большим войском и флотом, а также правом imperium, которое распространялось на Средиземное море и на расстояние 50 миль от побережья в глубь материка. Его власть была равна власти всех губернаторов, чьи провинции включали прибрежные земли в этом регионе. Хотя в своем первоначальном предложении Габиний избежал прямого упоминания имени Помпея, всем было ясно, что это самый очевидный и фактически единственный выбор. Многие ведущие сенаторы воспротивились, утверждая, что в свободной Республике нельзя отдавать так много власти одному человеку. По инерции многие в сенате предпочли законсервировать серьезную проблему, вместо того чтобы позволить кому-то удостоиться почестей за ее решение [25].

Говорят, что Цезарь был единственным сенатором, произнесшим речь в пользу законопроекта, в то время как трибун пытался убедить толпу, собравшуюся на форуме, оказать ему такую же поддержку. Когда был отдан приказ о заседании народного собрания, люди с энтузиазмом выполнили его и приняли законопроект. Мы не можем утверждать, что ни один другой сенатор не поддержал его, но Цезарь, судя по всему, был одним из наиболее энергичных сторонников. Как и в прошлом, он не упускал случая связать свое имя с популярными мероприятиями, а его собственный опыт общения с пиратами давал ему ясное понимание того, какую угрозу они представляют. После принятия закона цена на зерно в Риме сразу же снизилась; таким образом рынок выразил свою уверенность в окончательной победе Помпея. Многие видные сенаторы оказались готовы посодействовать ему, так что 24 легата, или «старших подчиненных», положенных ему по закону, были известными и заслуженными людьми, что само по себе подразумевает — Цезарь был не одинок в своей поддержке Габиния. Вера в Помпея оказалась вполне оправданной, и он превосходно справился с проблемой. Помпей разделил Средиземное море на секторы к западу от Италии и очистил воды от пиратов за несколько недель. Понадобилось лишь немногим больше времени, чтобы разгромить пиратские логова в восточной части Средиземноморья. Одной из причин такого стремительного успеха была готовность Помпея принять капитуляцию пиратов и их семей, поселить их на хорошей пахотной земле и создать новые общины, которые могли обеспечивать себя всем необходимым, не прибегая к насилию. Помпей снова стал любимым героем Римской республики, хотя мелочность его характера проявилась снова, когда он попытался лишить проконсула и губернатора Сицилии заслуженной чести за разгром пиратов на этом острове. Успех Помпея лишь сильнее разжег его жажду новой славы [26].

В 66 г. до н. э. другой трибун, по имени Гай Манлий, воспользовавшись полномочиями, возвращенными трибунам Помпеем и Крассом, представил народному собранию еще одно предложение. С 74 г. до н. э. командование в вялотекущем конфликте с Митридатом возглавлял Луций Лициний Лукулл. Как уже упоминалось, считается, что он обеспечил себе этот пост благодаря содействию куртизанки Преции. Лукулл был одним из сторонников Суллы и, вероятно, единственным сенатором, оставшимся рядом с ним, когда тот впервые пошел на Рим в 88 г. до н. э. Лукулл был смелым и опытным полководцем, но его тактические и стратегические навыки не подкреплялись такими же лидерскими качествами в политике. Во время своих кампаний Лукулл одерживал победу за победой над Митридатом и его союзником армянским царем Тиграном. Тем не менее он не пользовался любовью воинов, как Марий, Сулла и Помпей. Хуже того, он держал под пристальным надзором деятельность римских торговцев и сборщиков налогов в Азии. Это вызывало ропот и возмущение влиятельных групп, которые привыкли обирать население провинций. Лукулл старался избежать враждебности местных жителей из опасения, что они могут увидеть в Митридате потенциального освободителя от римского гнета. Но для многих богатых торговцев прибыли перевешивали любые политические соображения, и начиная с 69 г. до н. э. полномочия Лукулла неуклонно урезывались по мере того, как у него забирали отдельные регионы и передавали под управление других наместников. Его силы таяли. Большая часть территорий, завоеванных в ходе предыдущей войны, была утрачена, и окончательная победа казалась все более отдаленной. В таких обстоятельствах идея отправки Помпея, который возглавит командование и раз и навсегда разрешит все проблемы, казалась очень привлекательной. Цезарь снова поддержал это предложение, и оно вскоре было принято. Помпей сменил Лукулла и опять создал впечатление, что прибыл в последнюю минуту, чтобы присвоить себе заслуги за победу в войне, которая практически уже была выиграна до него [27].

Маловероятно, что поддержка, оказанная Цезарем законопроектам в пользу Помпея в 67 и 66 гг. до н. э., оказала значительное влияние на итог голосования по этим вопросам. Важно напомнить, что на этом этапе своей жизни Цезарь еще не играл значительной политической роли. Его послужной список свидетельствовал о разнообразных талантах и позволял надеяться на неплохую карьеру, но в этом не было ничего необычного. Поддержка двух законопроектов (Lex Gabinia и Lex Manilla) едва ли могла обеспечить ему глубокую благодарность Помпея, но она была заметной, а многие ведущие сенаторы выступали против них, как в сенате, так и на форуме. Цезарь ухватился за возможность связать свое имя с успехами Помпея в расчете на то, что некоторая часть славы последнего достанется и ему. Еще более важным было то обстоятельство, что он высказал мнение, поддерживаемое широкими кругами граждан, включая многих всадников и других преуспевающих римлян, чьи голоса многое значили в народных собраниях. Предлагать заведомо популярные законы и значило быть popularis. Хотя в позднейших исследованиях этот термин часто определяется как политическая партия или группировка, на самом деле это был не более чем политический прием, опиравшийся на завоевание народной поддержки. Гракхи были populares, а также Сатурнин, Сульпиций и временами Марий. Хотя они поднимали сходные вопросы, эти люди не имели четко определенных общих концепций. Цезарь с самого начала своей карьеры склонялся к пути popularis, но это не означало, что он объединялся со всеми, кто шел этим путем, как делали многие. Политика по сути оставалась индивидуальной борьбой, так как все соперничали друг с другом. Дело было не в завоевании народного признания, а в том, чтобы завоевать его больше всех остальных [28].

Другим способом привлечения электората для Цезаря были огромные расходы. Его назначили куратором Аппиевой дороги, и он потратил много личных средств на оплату дорожных работ и ремонт придорожных сооружений. Теоретически эти деньги могли окупиться с лихвой, поскольку Аппиева дорога оставалась одной из самых главных дорог, ведущих в Рим, и избиратели, прибывающие в город по этому маршруту, получали хорошее напоминание о том, что Цезарь сделал для них. Готовность тратить собственные средства на благо сограждан несомненно способствовала его избранию на пост эдила в 65 г. до н. э. Ежегодно избирались четыре эдила, но два поста принадлежали исключительно плебеям и потому были недоступны для патрициев, таких как Цезарь. Эдил, который мог быть либо патрицием, либо плебеем, имел право на официальное кресло магистрата, подобно преторам и консулам. Сулла не сделал пост эдила обязательной ступенью общественной карьеры для человека, желающего занять более высокий пост, но установил минимальный возраст для его обладателей — 37 лет. Цезарю было лишь 35 лет, когда он стал эдилом, и вполне вероятно, что он получил особое разрешение от сената, позволившее ему занять пост на два года раньше обычного. Такие особые услуги были сравнительно распространенными; в 67 г. один трибун даже издал закон, запрещавший сенату оказывать их в отсутствие кворума (200 сенаторов). Влияние семьи матери Цезаря и его собственные заслуги как обладателя corona civica и понтифика, вероятно, объясняют такую поблажку [29].

Эдилы почти исключительно занимались благоустройством самого Рима: они следили за содержанием храмов, чистотой и ремонтом дорог, акведуков и канализационных стоков, контролировали поставки зерна, рынки и даже бордели Вечного города. Иногда они выступали в роли третейских судей, но одним из главных достоинств этого поста для честолюбивого политика была ответственность за проведение праздников и публичных развлечений. Два эдила несли особую ответственность за семидневные игры и празднества в честь богини-матери Кибелы в апреле (Ludi Megalenses) и «римские игры» (Ludi Romani), пятнадцатидневное празднество, проходившее в сентябре. Хотя казна выдавала магистратам средства на покрытие расходов, у эдилов уже давно было принято дополнять их своими личными деньгами. Каждый роскошный спектакль, поставленный эдилом, желающим сделать себе имя, устанавливал новую планку для его преемников. Цезарь занялся подготовкой к игрищам со всем энтузиазмом прирожденного «шоумена» и решимостью идти на любые издержки. Большая часть его личной коллекции произведений искусства была выставлена на форуме и в базиликах вокруг него, а также во временных колоннадах, воздвигнутых для этой цели. В то время в Риме еще не существовало монументальных театров, привычных для эллинистических городов, поэтому было необходимо обустроить сидячие места и временную сцену. Другой эдил, Марк Кальпурний Бибул, оказал ему материальное содействие, но жаловался, что все почести доставались его коллеге, хотя они совместно вкладывали средства в организацию боев диких зверей и драматических постановок. Он якобы сказал, что это очень напоминает храм Кастора и Поллукса, небесных близнецов, который в народе неизменно называли «храмом Кастора» для краткости. Точно так же люди всегда говорили только о Цезаре, а не о Цезаре и Бибуле[33] [30].

Цезарь решил устроить гладиаторские бои в честь своего отца, умершего около 20 лет назад. Эти бои вели свое происхождение от погребальных обрядов. Сначала они были частными семейными мероприятиями, но ближе к концу III века до н. э. стали общественными представлениями, все более значительными по своей помпезности и масштабу. Традиция проведения таких боев только в память о смерти члена семьи продолжалась до времен Цезаря по контрасту с поединками между дикими животными, которые могли быть представлены в целом ряде празднеств. Впрочем, старинная традиция была лишь немногим более чем предлогом для этой жестокой забавы, которая приобрела огромную популярность в Риме и по всей Италии. Со стороны Цезаря было довольно странно объявлять погребальные игрища после стольких лет после смерти отца. Но размах его планов был беспрецедентным. Он стал собирать такое количество гладиаторов из школ по всей Италии, что сенаторы забеспокоились. Восстание Спартака еще не успело изгладиться из памяти, и существовали опасения по поводу того, что может сделать честолюбивый человек, подобный Цезарю, собрав в Риме так много вооруженных головорезов под своим командованием. Возможно, другие сенаторы противились проведению столь роскошных представлений, которые избалуют зрителей и сделают более накладным и затруднительным проведение гладиаторских боев в будущем. В результате был принят закон, ограничивавший количество гладиаторов, которые могли участвовать в поединках, устроенных одним человеком. Тем не менее наши источники сообщают, что на играх Цезаря появилось 320 пар гладиаторов, облаченных в красочные посеребренные доспехи. Не менее роскошное оружие и доспехи имелись и у гладиаторов, бившихся с дикими зверями на представлениях, устроенных совместно с Бибулом [31].

Во время своего пребывания на посту эдила Цезарь потратил большую часть своих личных средств. Римляне обожали бесплатные игры и представления. Им были не по душе любые намеки на скупость со стороны устроителей игр, и они могли припомнить это, когда будут голосовать за того или иного кандидата, но могли и с благодарностью вспомнить о человеке, устроившем действительно впечатляющее зрелище. Впрочем, дело было не только в деньгах, потраченных на представления, так как даже самые пышные игры иногда с треском проваливались, если не были хорошо подготовлены. Цезарь проявлял большой вкус во всем, что он делал, и его игры пользовались огромным успехом. С его точки зрения, средства, потраченные на достижение такого результата, не пропали впустую. Деньги принадлежали ему лично лишь в том смысле, что он брал их взаймы. По свидетельству Цезаря, еще до своего избрания на первую должность он имел долгов более чем на 1300 талантов, т. е. более чем на 31 000 000 сестерциев в римской валюте (для большей ясности упомянем, что минимальные имущественные требования для членов всаднического сословия в то время составляли примерно 400 000 сестерциев). Эта головокружительная сумма значительно возросла из-за расходов в качестве эдила и куратора Аппиевой дороги. Цезарь делал ставку на свое блестящее политическое будущее, которое должно было покрыть все долги. Его кредиторы шли на такой же риск, но, вероятно, были уверены в окончательном успехе Цезаря. Большая часть этих денег скорее всего была одолжена у Красса. Цезарь был не единственным перспективным сенатором, которого он финансировал таким образом, но едва ли он давал другим такую же возможность снова и снова брать взаймы [32].

На этом этапе своей карьеры Цезарь совершил еще один широкий жест. Где-то в середине года, скорее всего перед одними из игрищ, он приказал снова выставить на форуме трофеи Мария в честь его победы над кимврами и тевтонами. Сулла приказал убрать и, вероятно, уничтожить их, поэтому Цезарь мог сделать только копии. Как и на похоронах Юлии, этот жест был хорошо принят большинством римлян. Люди до сих пор помнили страх перед северными варварами, вторгавшимися в Италию и грабившими города. Марий спас Рим от этой участи, и этот подвиг считался достойным празднества. Одним исключением был Квинт Лутаций Катул, консул 78 г. и понтифик, как и Цезарь. Его отец был консулом вместе с Марием в 102 г. до н. э. и проконсулом в 101 г.; он был глубоко возмущен тем, что народный герой получил большую часть почестей за их совместные успехи. Его сын теперь был, вероятно, самым уважаемым членом сената, хотя формально и не являлся princeps senatus — человеком, чье имя фигурировало первым в списке сенаторов. Почести, оказанные Марию, умалили славу семьи Катулов. Он негодовал по этому поводу, но если истории не лгут, он также стал побаиваться Цезаря как слишком бойкого и потенциально опасного политика. В сенате Катул объявил: Ты больше не подтачиваешь основы Республики, Цезарь, — теперь ты начинаешь прямую атаку на нее». Несмотря на авторитет старшего по возрасту государственного деятеля, Цезарь ответил речью, прозвучавшей очень логично и убедившей большинство сенаторов в его невиновности. Вероятно, они были правы, так как его карьера до сих пор во многих отношениях шла по проторенному пути. Но в воздухе уже ощущались новые веяния [33].

VI ЗАГОВОР

В конце 66 г. до н. э. на консульских выборах на следующий год победили Публий Корнелий Сулла и Публий Автроний Паэт. Сулла был родственником диктатора и разбогател во время проскрипций. Как шурин Помпея, он мог пользоваться некоторой популярностью из-за родственной связи с великим полководцем, но успех Суллы гораздо больше зависел от употребления денег на предвыборную кампанию, отмеченную широко распространенным взяточничеством и угрозами. Это само по себе не было чем-то необычным.

Был принят целый ряд законов для борьбы со злоупотреблениями на выборах; частота принятия таких законов свидетельствует об их неэффективности. Недавно принятый закон гласил, что кандидаты, виновные в подобных преступлениях, не только теряют должность, которую они занимают, но изгоняются из сената, лишаются права выставлять напоказ какие-либо символы своей власти и больше не могут участвовать в политической деятельности. Двое проигравших на выборах, Луций Аврелий Котта и Луций Манлий Торкват, воспользовались этим законом и не замедлили обвинить победителей. Будучи претором в 70 г. до н. э., Котта провел закон об изменении состава судебных заседателей. Теперь же считалось, что он должен был занять пост консула еще один-два года назад, что делало его поражение еще более унизительным.

Оба его брата уже были консулами, а Манлий происходил из выдающегося патрицианского рода по контрасту с двумя победителями на выборах. В своей защите Автроний больше полагался на использование «групп поддержки» для запугивания членов суда или, если это не поможет, для нарушения хода судебного процесса. Сулла, возможно, использовал аналогичную тактику — спустя годы Цицерон выступал в его защиту по другому обвинению и возложил всю вину за прежнее насилие на Автрония. Несмотря ни на что, обвинители добились успеха и оба избранника были лишены своих должностей. Котта и Торкват стали консулами 65 г. до н. э. либо потому, что они собрали больше голосов, чем Сулла и Автроний, либо после повторных выборов.

Разумеется, на этом дело не закончилось. Автроний и Сулла не желали смириться со своим изгнанием из политической жизни. Начиная с 1 января 65 г. до н. э., когда Котта и Торкват вступили в должность, пошли разговоры о заговоре с целью их убийства. Другие ведущие сенаторы также должны были расстаться с жизнью, а потом заговорщики планировали занять высшие посты. Предупрежденные об их замыслах, новые консулы поставили у сената вооруженную охрану, и день прошел без происшествий. Официально заговор был окружен завесой молчания, так что Цицерон, служивший претором в 66 г. до н. э., несколько лет спустя мог утверждать, что в то время он ничего не знал об этом. В отсутствие фактов распространились всевозможные слухи, особенно впоследствии, когда их можно было использовать для очернения имен соперников, намекая на их участие в неприглядных событиях. Утверждалось, что главным союзником Автрония был Луций Сергий Катилина, с которым мы еще встретимся в этой главе. Он недавно вернулся после управления Африкой в качестве пропретора и хотел стать кандидатом на пост консула после утраты полномочий Суллы и Автрония. Принято считать, что отказ магистрата, отвечавшего за проведение выборов, включить его в список кандидатов побудил его присоединиться к Автронию в его планах насильственного захвата власти. Другим человеком, чье имя упоминалось в этой связи, был Гней Кальпурний Пизон, избранный квестором на 65 г. до н. э., которого считали вспыльчивым и непредсказуемым человеком. Вскоре, когда сенат решил направить его в Испанию в должности пропретора — выдающееся назначение для столь молодого человека, занимавшего незначительную должность, — это рассматривалось как признак страха перед тем, что он мог натворить, если бы ему было позволено остаться в Риме. Слухи продолжали распространяться, особенно после того как Пизон был убит в своей провинции группой его легионеров. Некоторые утверждали, что это произошло в результате тиранического правления губернатора. Такое объяснение выглядит правдоподобно, хотя следует помнить, что из множества римских губернаторов, чинивших произвол в своих провинциях, лишь нескольких убили в период исполнения ими своих обязанностей. Другие полагали, что испанские воины[34] сохранили преданность Помпею, так как служили под его командованием в войне с Серторием и либо получили инструкции, либо по собственной инициативе решили избавиться от потенциального соперника Помпея. Распространение таких и еще более невероятных историй указывает на нервные настроения, царившие в обществе [2].

Теперь нам нужно поместить в этот контекст версию Светония, согласно которой Красс и Цезарь состояли в союзе с Суллой и Автронием. План заключался в том, чтобы перебить всех оппонентов в сенате, отдать консульские должности изгнанной паре, сделать Красса диктатором, а Цезаря его полномочным представителем с архаическим титулом «мастера конюшни» (Magister Equitum)[35]. Предполагалось, что Цезарь подаст знак о начале избиения, спустив тогу со своего плеча, но он не сделал этого, поскольку Красс не пришел, движимый «совестью или страхом». Письменные источники, называемые Светонием в связи с этим инцидентом, были составлены впоследствии авторами, враждебно относившимися к Цезарю. То же самое относится к другой истории, о которой он упоминает, где описывается, как Цезарь планировал вооруженный мятеж вместе с Пизоном, но был остановлен убийством последнего. Как и другие утверждения о том, что он с самого начала планировал захватить власть в Римской республике насильственным путем, это скорее всего лишь позднейшая выдумка. Цезарь, лишь недавно избранный на пост эдила, не имел причин желать переворота. Практически нет сомнений, что он не участвовал в каком-либо заговоре с целью убийства его родственника Луция Аврелия Котты. Сходным образом Красс, который только что вступил в должность цензора вместе с Катулом, мало что выигрывал от вооруженного мятежа. Выборы безусловно сопровождались кое-какими беспорядками, и мог даже существовать некий заговор, но участие в нем Цезаря или Красса выдумано более поздними авторами [3].

Среди античных и современных историков существует склонность рассматривать эти годы как время острого соперничества между Крассом и Помпеем. В 67 г. до н. э. Катул заявил, что командование операциями против пиратов дает слишком много власти в руки одного человека. Когда Помпея в придачу наделили полномочиями для войны с Митридатом, он стал командовать гораздо более многочисленными армиями и мог опираться на ресурсы более обширного региона, чем Сулла в начале гражданской войны. Авторы, писавшие в эпоху римских императоров, выражали удивление тем обстоятельством, что он отказался от такой огромной власти по возвращении в Италию в конце 62 г. до н. э. Предполагалось, что любой человек, обладающий достаточной силой, чтобы сделаться единоличным правителем Рима, по определению будет добиваться этой цели. Теперь мы знаем, что подобное мнение было ошибочным, так как Помпей предпочел удовлетворять свои амбиции более общепринятыми способами. В письмах Цицерона того времени нет ни одного намека на его беспокойство о том, что великий полководец может последовать примеру Суллы. Маловероятно, что многие другие сенаторы ожидали новой гражданской войны, но это не значит, что они считали ее совершенно невозможной. Каждый еще помнил ужасающее насилие 80-х годов до н. э., проскрипционные списки с именами прославленных людей, приговоренных к смерти, и отрубленные головы, украшавшие ростру. Все это происходило в самом центре Рима, и никто не мог утверждать, что этого больше не случится. Помпей был одним из кровожадных подручных Суллы и получил прозвище «молодого мясника». С годами его характер вроде бы смягчился, но он все равно проводил в Риме лишь малую часть времени и почти не участвовал в повседневных общественных делах. Все знали о блестящем молодом полководце, добавившем победы в Азии к уже одержанным в Африке, Испании, Италии и на Сицилии, но многие ли знали, каким человеком он был на самом деле и как мог себя повести? Обстоятельства Помпея сильно отличались от ситуации, в которой оказался Сулла, практически загнанный в угол своими противниками. Но теоретически была возможность захватить власть в Риме, как это сделал недовольный консул Цинна, и для Помпея это могло стать соблазнительным примером. Такой сценарий было еще легче представить, принимая во внимание, что авторитет выборной и судебной власти был подорван, а конкуренция между ведущими сенаторами стала еще более острой, чем раньше [4].

По контрасту с Помпеем, люди хорошо знали Красса, который проводил в Риме гораздо больше времени и принимал активное участие в общественной жизни. Один из богатейших людей Римской республики — его состояние, возможно, уступало только богатству Помпея, — Красс любил говорить, что ни один человек не может называть себя богатым, если он не в состоянии содержать собственную армию. Несмотря на огромное состояние, его образ жизни в эту эпоху роскоши и излишеств был довольно скромным. Такие люди, как Лукулл и оратор Гортензий, великий соперник Цицерона, выставляли напоказ свои великолепные дома, виллы и сады и славились роскошными пиршествами с экзотическими блюдами. Они сооружали пруды с соленой водой, в которых разводили морскую рыбу не столько для еды, сколько ради удовольствия. Красс не тратил свои деньги на такие прихоти, но прилагал огромные усилия, чтобы увеличить свое и без того колоссальное состояние. Он имел интересы во многих делах и поддерживал тесные связи с publicani и торговыми компаниями, действовавшими в провинциях. Самые заметные вложения он делал в недвижимость и содержал сотни обученных рабов, которые строили новые здания, ремонтировали и украшали уже существующие и таким образом увеличивали их стоимость. На содержании Красса была группа, напоминавшая современную пожарную бригаду, — нечто новое для Рима. Большие районы города состояли из узких улочек, разделявших высокие, тесно скученные и часто построенные из некачественных материалов дома (insulae), сдаваемые в аренду жадными до прибыли землевладельцами. Пожары вспыхивали легко и быстро распространялись, особенно жарким итальянским летом. Красс скупал огромные земельные участки в Риме по бросовой цене, ожидая очередного пожара, а затем приобретая строения, находившиеся на пути разрушительного огня[36]. После заключения сделки он вызывал свою пожарную бригаду для борьбы с огнем и обычно разрушал часть зданий, чтобы создать преграду для дальнейшего распространения пламени. Некоторые из его новых покупок оставались целыми, а рабы-умельцы были готовы к новому строительству на месте снесенных построек. Судя по всему, его больше интересовали дома для преуспевающих граждан, хотя, как и другие видные римляне, он также мог владеть целыми кварталами трущоб. Способы, с помощью которых он приобрел значительную часть своей недвижимости, свидетельствовали о решимости и безжалостности. На каком-то этапе, скорее всего в 73 г. до н. э., он провел много времени в обществе весталки по имени Лициния. Ее официально обвинили в нарушении обета целомудрия — преступлении, за которое весталок наказывали погребением заживо. Дело было прекращено после того, как Красс объявил, что он собирался купить дом у Лицинии, чье имя подразумевает, что она вполне могла быть его родственницей[37]. Люди были настолько убеждены в его материальной заинтересованности, что считали эту причину гораздо более вероятной, чем предположение о том, что у них был роман. Лицинию оправдали, но утверждается, что Красс продолжал обхаживать ее до тех пор, пока она наконец не продала ему дом [5].

Красс был не просто магнатом, владевшим огромными поместьями, домами и серебряными рудниками, и его состояние существовало не только ради приумножения богатства, но было поставлено на службу его политическим амбициям. Как мы могли убедиться, вполне вероятно, что Цезарь брал у него щедрые ссуды на финансирование своих мероприятий в надежде завоевать благосклонность римлян. Красс с готовностью давал деньги взаймы многим людям, делавшим политическую карьеру. Он редко давал деньги под проценты, но настаивал на возвращении долга после наступления заранее оговоренной даты. Красс сосредоточился на накоплении политического капитала, оказывая услуги другим людям и делая их своими должниками. В те годы значительная часть из примерно 600 сенаторов — возможно, даже большинство — либо были должны Крассу, либо в прошлом уже получили выгоду от его беспроцентных ссуд. Некоторые из этих людей происходили из самых видных семейств и обладали достаточно большим собственным состоянием. Многие, подобно Цезарю, были честолюбивыми «выскочками» из обедневших знатных родов, а другие — сенаторами, никогда не занимавшими государственных должностей, но имевшими право голоса, даже если им редко удавалось высказывать свое мнение. Красс пользовался огромным влиянием среди этих людей благодаря щедрости, с которой он позволял им пользоваться своим богатством. Он был готов оказывать и другие услуги, если человек в итоге оказывался у него в долгу. Красс принимал активное участие в судебных заседаниях, даже по сравнению с такими людьми, как Цицерон, чья карьера опиралась главным образом на его адвокатские навыки. Последний утверждал, что Красс:

Плутарх также подчеркивал тщательность, с которой Красс готовил свои речи перед каждым выступлением в суде. Но хотя его выступления свидетельствовали о трудолюбии и упорстве, а не о врожденном обаянии, они были очень эффективными, а его готовность браться за дела, от которых отказывались другие, заставляла многих испытывать чувство глубокой благодарности. Его энтузиазм в создании новых связей приводил к тому, что иногда он казался непостоянным и мог выступать в суде или на форуме от лица одного человека, а спустя немного времени объединяться с кем-то еще и отстаивать интересы противоположной стороны. Красс много и плодотворно трудился на политической ниве по сравнению с Помпеем, который, когда бывал в Риме, редко появлялся на форуме. Богатство и auctoritas Помпея превосходили возможности любого другого римлянина, но он неохотно пользовался ими, так как не любил толпу и редко выступал в роли защитника. Красс же всегда находился на виду, словом или делом поддерживал других людей и не брезговал приветствовать низших по имени каждый раз, когда встречался с ними. Он так и не завоевал народную любовь, но его влияние гарантировало, что к нему относились с уважением. Обвинения в адрес видных людей происходили довольно часто и были обычной частью римской общественной жизни, но никто не нападал на Красса таким образом. Плутарх упоминает об одном трибуне плебса, завоевавшем дурную славу своими яростными нападками на известных деятелей. Когда его спросили, почему он никогда не выбирает Красса своей мишенью, он ответил, что «у него в рогах солома», имея в виду старинный итальянский обычай прикреплять солому к рогам опасного быка в качестве предупреждения, чтобы люди держались подальше. Возможно, это игра слов, поскольку латинское слово «сено» имеет такой же корень, что и «заимодавец» [7].

Красс, очевидно, лелеял большие планы на срок своего цензорства в 65 г. до н. э. Он объявил о своем намерении наделить правами римского гражданства многих жителей Цизальпинской Галлии. Цезарь уже связал свое имя с агитацией за это мероприятие, а Красс желал заручиться благодарностью и будущей поддержкой множества новых избирателей. Другие сенаторы опасались его возрастающего влияния, а его коллега Катул решительно отказал в приеме новых граждан. Красс также попытался аннексировать Египет в качестве провинции и обложить его налогами, хотя неясно, каким образом он собирался это сделать, поскольку такие вопросы находились вне компетенции цензоров. В Египте происходили волнения из-за династических разногласий среди представителей пришедшей в упадок династии Птолемеев. Светоний сообщает о том, что Цезарь, пользуясь своей популярностью, завоеванной на посту эдила, тоже попытался убедить некоторых народных трибунов избрать его на необычную командную должность в качестве правителя Египта. Возможно, он с Крассом действовал совместно в этом вопросе. С другой стороны, оба могли увидеть для себя одинаковую возможность обогащения, получив в свое распоряжение баснословно богатый Египет. В любом случае их планы столкнулись с чрезвычайно сильным сопротивлением. Красс и Катул так сильно конфликтовали друг с другом, что оба согласились подать в отставку лишь через несколько месяцев после своего избрания. Они не смогли исполнить свою главную роль и провести новую перепись граждан и их имущества, и прошло несколько десятилетий, прежде чем гражданский и имущественный ценз был проведен надлежащим образом. Одно из главных учреждений Римской республики не смогло справиться с изменившимися обстоятельствами общественной жизни [8].

В 64 году Цезарь впервые выступил в роли председателя суда. Это было распространенной обязанностью эдилов и бывших эдилов, которых регулярно призывали на судейские должности, когда преторы оказывались перегруженными текущими делами. В 64 г. до н. э. образовался избыток дел об обвинениях в убийстве (cuaestrio di sicariis). Отчасти это было вызвано деятельностью одного из квесторов, Марка Порция Катона, который относился к своим обязанностям гораздо серьезнее, чем большинство его сверстников, занимавших этот первый пост на служебной лестнице. Уполномоченный по надзору за казной, Катон не довольствовался общепринятой практикой и не оставил повседневные административные дела чиновникам своего персонала, которые занимались ими на постоянной основе. Вместо этого он подробно вникал во все аспекты и, вероятно, удивил подчиненных своими знаниями и энтузиазмом. Они сопротивлялись и пытались воспользоваться помощью других квесторов, чтобы утихомирить Катона. Он ответил на это, уволив старшего чиновника и обвинив другого в мошенничестве. За год своей службы он также выявил несколько правонарушений, совершенных еще во времена диктатуры Суллы, который разрешил своим фаворитам брать «ссуды» из фондов Республики. Катон возбудил судебное преследование и требовал возврата денег. Особое внимание он уделил одной группе людей, получивших награду в 12 000 денариев (эквивалент 48 000 сестерциев), предложенную за убийство попавших в проскрипционные списки. Имена этих людей были преданы огласке, и их заставили вернуть «кровавые деньги». Действия квестора получили всеобщее одобрение, так как ужас перед проскрипциями был еще свеж в людской памяти. Уловив настроение времени, прокуроры поспешили обвинить всех этих людей в убийстве. Легальность таких мероприятий была сомнительной, так как проскрипционный закон Суллы обеспечивал защиту всем, кто действовал от его имени против людей, объявленных врагами Республики. Эти суды ставили под сомнение законность самого института диктатуры, точно так же, как общий восторг по поводу восстановления статуса и полномочий трибуната отражал желание вернуться к «настоящей» Республике, существовавшей до Суллы. Римляне пытались осмыслить и преодолеть насилие и беспорядки своего недавнего прошлого [9].

Председательство на таких судебных процессах несомненно было мечтой Цезаря. Его собственный опыт, приобретенный в годы диктатуры Суллы, не внушил ему симпатии к тем, кто принимал участие в проскрипциях и наживался на них. С политической точки зрения тоже было неплохо снова оказаться в центре общественного внимания. Хотя судья не контролировал судебных заседателей, он безусловно мог благоволить к одной из сторон процесса, и Цезарь хотел бы осуждения людей, чья виновность так или иначе была засвидетельствована в официальных записях казначейства. Среди осужденных был Луций Луск, один из центурионов Суллы, сколотивший огромное состояние в 10 000 000 сестерциев во время проскрипций. Другим был дядя Катилины Луций Анний Беллиэн, в списке жертв которого числился Квинт Лукреций Офелла — человек, который попытался выставить свою кандидатуру на пост консула, несмотря на прямой приказ Суллы. Сам Катилина тоже предстал перед судом, и его вина казалась очевидной, хотя в более поздней обвинительной речи Цицерона вполне могли содержаться некоторые преувеличения. Там утверждалось, что Катилина ходил по улицам, размахивая головой собственного свекра, который был близким родственником Мария. Тем не менее Катилина был оправдан. Остается неясным, произошло ли это с попустительства Цезаря, но Катилина был гораздо более значительной фигурой и имел больше влиятельных друзей, чем другие осужденные в ходе этих процессов. Его связей, особенно подкрепленных взятками и услугами, вполне могло хватить, чтобы заседатели приняли нужное решение. Вероятно. Катилина вообще не нуждался в содействии Цезаря, но и последний вполне мог считать, что не в его интересах выказывать слишком большой энтузиазм в этом конкретном случае. То обстоятельство, что в последующие годы эти два человека имели политические связи друг с другом, указывает, что суд не привел к личной вражде, но об остальном трудно судить. Несмотря на свою связь с Марием, в этом деле Цезарь избегал выступать в роли мстителя за личные обиды. По свидетельству Светония, он намеренно отказал в обвинении, выдвинутом против Корнелия Фагита, офицера, арестовавшего его во время бегства от гнева Суллы и освободившего лишь в обмен на выплату щедрой взятки. Корнелий выполнил свою часть сделки, и Цезарь, подчеркивавший, что он никогда не забывает тех, кто помогал ему, считал это более важным, чем свой первоначальный арест [10].

Это было не первое обвинение, от которого Катилине удалось уйти. Его связи с видными членами сената уже позволили ему избежать наказания за злоупотребления и коррупцию в его бытность пропретором Африки. Опять-таки, он скорее всего был виновен, но присутствие таких людей, как Катул, поддерживавших его в суде, позволило ему, как и многим другим губернаторам, избежать наказания. В данном случае даже его обвинитель в конце концов принял сторону защиты. Подобно Сулле и Цезарю, Катилина происходил из древнего патрицианского рода, с годами пришедшего в упадок и оказавшегося на обочине общественной жизни, но стремившегося конкурировать с более богатыми и прославленными соперниками. Гражданская война помогла ему восстановить свое состояние, и он стал ревностным сторонником Суллы. В последующие годы карьера Катилины была отмечена многочисленными скандалами. Он был известен своими любовными похождениями, и его обвинили в совращении девственницы-весталки, что каралось смертной казнью. Впоследствии он женился на Аврелии Орестилле (насколько известно, она не состояла в родстве с матерью Цезаря), которая была состоятельной женщиной, но имела сомнительную репутацию. Саллюстий ядовито замечает, что «ни один хороший человек никогда не хвалил в ней чего-либо, помимо ее внешности». Ходили жуткие слухи, что из-за своей страсти к ней Катилина убил собственного сына-подростка, поскольку Аврелия не хотела жить в одном доме с почти взрослым наследником. Катилину считали лишенным чести развратником, чьи друзья как женского, так и мужского пола принадлежали к наиболее эксцентричным и распущенным аристократическим кругам. Вместе с тем он обладал громадным обаянием и умел завоевывать страстную преданность своих сообщников. Сходство с Цезарем поразительное, и возникает искушение рассматривать Катилину как человека, которым мог бы стать сам Цезарь. Несмотря на все скандалы, карьера Катилины до сих пор шла по общепринятому пути, за исключением гражданской войны, где обычные правила неприменимы. Его неутолимая жажда успеха снова напоминает Цезаря. Отстраненный от участия в выборах консулов в 66 г. до н. э., он не выставил свою кандидатуру на следующий год, возможно потому, что все еще находился под судом за вымогательство в провинции. Тем не менее он снова стал кандидатом в конце 64 г. до н. э. И Красс, и Цезарь косвенно поддерживали его избирательную кампанию [11].

По сравнению с Катилиной Марк Порций Катон с первого взгляда казался противоположностью Цезаря во всех отношениях. Он был правнуком Катона-старшего, «нового человека», принятого в сенат за выдающиеся заслуги во время Второй Пунической войны, который побывал в должности консула и цензора. Его предок всегда противопоставлял себя изнеженным аристократам из старинных римских семейств, презирал их любовь к греческому языку и культуре, вел простой образ жизни, ограниченный жесткими требованиями долга. Он первым написал прозаическую историю Рима на латыни, где категорически отказался называть имена отдельных магистратов, так как хотел прославить деяния римского народа, а не увековечить достижения аристократов. То, как его правнук завоевал себе славу и высокое уважение, подражая манерам и образу жизни своего знаменитого предка, служит интересным примером удачного «маркетингового решения» в конкурентной борьбе между сенаторами. Катон сочетал олицетворение традиционных римских ценностей — которое на самом деле могло и не отражать историческую реальность, существовавшую в предыдущих поколениях, но тем не менее пользовалось всеобщим уважением — с особенно строгой приверженностью стоической философии[38]. Стоическая доктрина ставила стремление к добродетели превыше всего остального, но в его случае это доходило почти до одержимости. Имя Катона никогда не было связано со скандалами или с обвинениями в роскоши. В противоположность аккуратному и щеголеватому Цезарю, Катон почти не заботился о своей внешности. Он часто ходил по улицам Рима босиком и даже вершил официальные дела в качестве магистрата, облаченный в тогу, но без обычной туники под ней. В путешествиях он никогда не ездил верхом, предпочитая ходить пешком, и, предположительно, мог легко держаться наравне с конными спутниками. Опять-таки в противоположность Цезарю, Плутарх отмечает, что Катон не спал с женщинами до тех пор, пока не возлег на брачное ложе со своей невестой. В данном случае его самообладание не получило должного уважения со стороны его супруги, с которой он впоследствии развелся из-за ее неверности. То же самое можно сказать и про ее сводную сестру Сервилию, которая долго была любовницей Цезаря [12].

В своей манере поведения Цезарь и Катон часто оказывались на разных полюсах, но в некоторых отношениях оба стремились к достижению одних и тех же целей. Честолюбивые политики должны быть замечены, поэтому они выделялись на фоне остальных, хотя стремились к одним и тем же должностям. Здесь Катон имел преимущество, так как его семейные связи были значительнее, чем у Цезаря. Когда человек одерживал победу на выборах, он должен был затмить своим блеском всех остальных, занимавших такие же посты. Способности имели значение, но важнее было привлекать внимание к собственным достижениям. На посту квестора Катон ясно давал понять, что отличается от других и привносит в свою работу не только талант, но и несравненную добродетельность. Преследование тех, кто убивал своих жертв во время проскрипций и наживался на их имуществе, было популярной мерой, привлекавшей внимание и завоевывавшей одобрение. Катон и Цезарь разными способами занимались саморекламой и заставляли говорить о себе как о необычных и выдающихся людях. Цезарь добивался этого демонстрацией своих изысканных вкусов и щедрыми тратами на общественные мероприятия, а Катон — показной скромностью и бережливостью. Несмотря на разницу в манерах и способах достижения цели, оба играли в одну и ту же игру.

Выборы в конце 64 г. до н. э. снова сопровождались ожесточенной конкуренцией. Цезарь не принимал в них участия в качестве кандидата, так как не мог быть избран на пост претора до следующего года, но определенно занимался поддержкой избирательных кампаний других кандидатов. Это был способ обеспечить собственную поддержку в будущем. Особенно жестким было соперничество за консульские должности. Катилина наконец смог выставить свою кандидатуру в паре с имевшим такую же сомнительную репутацию, но гораздо менее одаренным Гаем Антонием. Другим видным кандидатом был знаменитый оратор Марк Туллий Цицерон, происходивший из «новых людей» и всецело полагавшийся на свой талант. Он приобрел известность благодаря своим выступлениям на судебных слушаниях, особенно в громких делах, когда он, к примеру, противостоял одному из приспешников Суллы в 80 г. до н. э. и добился наказания за взяточничество богатого и влиятельного губернатора в 70 г. до н. э. Как и Цезарь, он поддержал закон Манилия, отдававший Помпею командование на Востоке, и постоянно связывал свое имя со сторонниками народного героя. Они с Помпеем (как ни странно, и Катилина) в течение короткого времени служили вместе под командованием Помпея Страбона во время Союзнической войны. Цицерон также представал в роли защитника прав всаднического сословия и устраивал хорошие общественные развлечения во время исполнения обязанностей эдила. Такое заигрывание с народным мнением вызывало неприязнь у ведущих аристократов сената, или «добрых людей» (boni), как они себя называли, и ни один «новый человек» не получал пост консула уже в течение целого поколения. Впрочем, в данном случае Катилина вызывал достаточно обоснованные подозрения, и Цицерон казался лучшим выбором. Поэтому Цицерон одержал победу, а Антоний занял пост второго консула [13].

После 1 января 63 г. до н. э., когда Цицерон и Антоний формально вступили в должность, они немедленно столкнулись с радикальным законом о земле, предложенным трибуном Публием Сервилием Руллом. Этот законопроект подразумевал выделение огромных земельных наделов беднейшим гражданам, начиная с государственных территорий в Кампании — почти все, что осталось от ager publicus после перераспределения земель, начатого братьями Гракхами. Поскольку этой земли не хватало на всех бедняков, государству предлагалось выкупить дополнительные земельные наделы. Закон гарантировал хорошую цену для продавцов и гласил, что любые продажи должны быть добровольными. Было ясно, что для сбора необходимых средств придется продавать даже государственную собственность в провинциях. Была назначена комиссия из десяти человек (децемвиров) с пропреторскими полномочиями, которая в течение пяти лет должна была наблюдать за осуществлением этой программы. Децемвиры избирались голосованием на малом народном собрании, состоявшем из 17, а не из 35 триб. Проект имел грандиозный масштаб, и децемвиры наделялись значительными полномочиями, но проблема, которую предстояло решить, была застарелой и болезненной. Сельская Италия сильно пострадала за последнее десятилетие, и десятки тысяч беднейших граждан находились в отчаянном положении. Многие безземельные крестьяне потянулись в Рим, где яростно боролись за право на оплачиваемую работу, чтобы обеспечить себя и свои семьи. Город предоставлял достаточно широкие возможности для этого, но не все, кто попадал туда, добивались успеха. Арендная плата была высокой, жить приходилось в ужасающих условиях, а долги становились невыносимым бременем для множества бедняков, которые, в отличие от знати, не могли поправить свои дела за счет политической деятельности.

Земельный закон Рулла сам по себе не решал все эти проблемы, но смягчал их остроту. Сначала он был поддержан всеми десятью трибунами. Очень вероятно, что Красс и Цезарь энергично поддерживали Рулла и надеялись выиграть выборы в совет десяти. Позиция Помпея была более неопределенной. С одной стороны, закон обеспечивал земельные наделы для его ветеранов, когда он приведет их назад после окончания военной кампании, которая уже близилась к завершению. Но если Крассу предстояло играть ключевую роль в осуществлении земельной реформы, это означало, что ветераны Помпея и многие другие граждане окажутся в долгу перед его грозным соперником. Некоторые трибуны считались сторонниками Помпея, поэтому маловероятно, что он активно противился принятию закона, но, возможно, ему просто не хватило времени для выработки четко определенной позиции, так как он находился далеко от Рима. Цицерон с самого начала был настроен против этого предложения и всю свою жизнь последовательно выступал с критикой подобных законопроектов. Многие видные сенаторы тоже находились в оппозиции к Руллу, и новый консул мог видеть в этом хорошую возможность заручиться благодарностью этих людей, чьи чувства к нему до сих пор были по меньшей мере прохладными. В нескольких речах перед сенатом и народным собранием на форуме он резко высказался против предложенной реформы. Он демонизировал десятерых децемвиров, называя их «царями», и указывал на их чрезвычайные полномочия и темные побуждения людей, которые якобы стояли за предложенным законом и дергали за ниточки. Эти зловещие фигуры, не упоминавшиеся по имени, но подразумевавшие Красса и, вероятно, Цезаря, выставлялись как соперники Помпея. По меньшей мере один из трибунов уже нарушил консенсус и объявил, что наложит вето на законопроект. Риторическое мастерство Цицерона одержало победу, и земельная реформа была отвергнута [14].

В один из следующих месяцев Цезарь начал судебное преследование Гая Кальпурния Пизона, бывшего консула, недавно вернувшегося в Рим после управления Цизальпинской Галлией. Среди обвинений в вымогательстве и плохой административной работе был включен пункт о несправедливом отделении Галлии от долины реки По. Цезарь снова попытался отстоять права жителей этого региона, но добился не большего успеха, чем в предыдущих случаях. В защиту Пизона выступил Цицерон, добавивший auctoritas своего должностного положения к грозной риторике. Но сам факт обвинения, к которому Цезарь несомненно приложил весь свой талант и энтузиазм, обеспечил ему враждебность Пизона. Впоследствии в этом году Цезарь выступал от лица клиента из Нумидии, молодого вельможи, пытавшегося отстоять свою независимость от царя Гиемпсала. Сын царя, Юба, присутствовал на слушаниях, которые становились все более напряженными. В какой-то момент Цезарь схватил Юбу за бороду. Это могло быть умышленным жестом оратора, игравшим на скрытой ксенофобии, присущей большинству римлян, но скорее всего речь идет о подлинной вспышке гнева. Несмотря на безупречные манеры и аристократическую сдержанность Цезаря, безропотно принимавшего даже самое скромное гостеприимство и критиковавшего своих спутников, когда они начинали жаловаться, за свою жизнь он иногда бывал подвержен внезапным темпераментным выходкам. Как бы то ни было, дело было решено в пользу царя. Цезарь не оставил своего клиента, оказавшегося в опасности, он укрыл его в собственном доме до тех пор, пока не смог тайно вывезти его из Рима [15].

В 63 г. до н. э. Цезарь несколько раз действовал совместно с Титом Лабиэном, одним из трибунов этого года. Вероятно, они были старыми знакомыми, будучи одного возраста, и вместе служили в Киликии и Азии под командованием Сервилия Исаврика в 70-х годах до н. э. Лабиэн происходил из Пицена, где находились огромные поместья семьи Помпеев, и, вероятно, имел некую связь с ними. Будучи трибуном, он провел законопроекты, даровавшие Помпею необыкновенные почести. Великий полководец получил право носить лавровый венок и пурпурный плащ каждый раз, когда отправлялся на игры, и облачаться в полные регалии, если он присутствовал на гонках колесниц. Цезарь якобы был инициатором этих мер и горячо поддерживал их. По свидетельству Светония, он также стоял за обвинениями, выдвинутыми Лабиэном против Гая Рабирия, пожилого и ничем не выдающегося члена сената. Обвинение было облечено в архаическую форму реrduellio (нечто вроде государственной измены) и относилось к событиям, произошедшим вскоре после рождения Цезаря 37 лет назад. Рабирий был одним из тех, кто участвовал в истреблении сторонников Сатурнина и Главсии, а дядя Лабиэна числился среди погибших. Очень поздний и, возможно, ненадежный источник утверждает, что Рабирий показывал голову Сатурнина собравшимся за обеденным столом. Его вполне могли обвинить и в убийстве трибуна, чья личность по закону считалась священной, но поскольку награда за этот поступок была выдана рабу, это было маловероятным. В 100 г. до н. э. сенат издал чрезвычайный указ (senatus consultum ultimum), предписывавший Марию и его коллеге-консулу защитить Республику любыми необходимыми средствами. Судя по всему, Цезарь и Лабиэн не оспаривали право сената на издание такого указа и не обвиняли магистратов, подчинившихся ему, но восставали против того, каким образом он был осуществлен. По-видимому, в основе обвинения лежала убежденность в том, что Марий принял капитуляцию радикалов, которые впоследствии были убиты толпой, забросавшей их камнями с крыши сената. Чрезвычайный указ наделял магистратов полномочиями применять силу против граждан, угрожавших Римской республике, но неясно, лишались ли они права на любую законную защиту, после того как капитулировали и больше не могли причинить вреда [16].

Многие подробности суда остаются неизвестными. Позиция обвинения известна главным образом из речи Цицерона, произнесенной в защиту Рабирия. То же самое в целом относится к земельному законопроекту Рулла, известному по крайне враждебной риторике Цицерона в его адрес. Само дело выпадало из общего ряда хотя бы потому, что после совершения преступления прошло очень много времени. Сомнительно, что в живых осталось много свидетелей, особенно с учетом огромных потерь, понесенных римской элитой во время гражданской войны. Не существовало и современной процедуры для проведения суда по обвинению в регduellio. Сулла учредил постоянный суд для разбора дел по сходным, но менее тяжким преступлениям, относившимся к категории maiestas, т. е. «оскорбление величия римского народа», что напоминает концепцию «неуважения к игре»[39], принятую в некоторых современных видах спорта. Однако Цезарь и Лабиэн специально выбрали старинную формулировку, возникшую, как полагали, более 500 лет назад, во времена римских царей. Архаичная процедура включала распятие осужденного — наказание, которому римские граждане больше не подвергались ни по одному другому закону, — и не предусматривала обычную добровольную ссылку для признанных виновными в преступлении. Для разбирательства назначался совет из двух судей (дуумвиров). Одним из них был Цезарь, а другим — его отдаленный родственник Луций Юлий Цезарь, побывавший на посту консула в предыдущем году. Хотя это выглядит довольно подозрительно, у нас нет оснований подозревать их в сговоре с претором, наблюдавшим за процессом отбора. Скорее всего это случайное совпадение.

Рабирий был признан виновным обоими судьями и приговорен к смерти. Он получил право обратиться к римскому народу через собрание центурий. Не только Цицерон, но и оратор, которого он считал величайшим в Риме, Квинт Гортензий, защищали пожилого человека от обвинений Лабиэна. Вероятно, это был единственный случай, когда Цицерон произнес речь, которую он сам впоследствии опубликовал. В ней он подчеркивал, что Сатурнин заслужил свою участь, указал на то, что Рабирий не убивал его, хотя и неоднократно утверждал, что ему бы хотелось, чтобы его клиент мог бы похвалиться таким поступком. Он говорил о жестокости обвинения, возродившего давно забытую процедуру, и, как было принято в римских судах, попытался очернить имя Лабиэна, загадочно намекнув на его «хорошо известную безнравственность». Больше оснований имела жалоба консула, что ему предоставили слишком мало времени для произнесения речи. Его усилия не убедили голосующих, собравшихся на заседание куриатной комиции, несмотря на то что некоторые из них выказали симпатии к обвиняемому из-за явно враждебной позиции Цезаря, неподобающей судье. Вскоре стало очевидно, что Рабирий будет осужден окончательно, но это необычное дело завершилось еще более странным образом. Comitia centuriata, структура которой была основана на устройстве древнеримской армии, всегда собиралась на Марсовом поле, за официальной городской чертой. Во времена ранней Республики Рим имел небольшие размеры, а его враги, соответственно, находились неподалеку. Собрание с целью голосования всех военнообязанных мужчин неизбежно оставляло город уязвимым перед внезапной атакой. Для защиты от этой угрозы было принято оставлять часовых на наблюдательном пункте на вершине Яникульского холма. Когда они поднимали там красный флаг, собрание центурий могло приступать к своим делам. Когда флаг опускался, это означало, что Рим в опасности, и граждане должны немедленно завершить собрание и взяться за оружие. Этот обычай продолжал существовать во времена Цезаря и сохранялся еще 300 лет, хотя стал чистым архаизмом. Перед тем как собрание завершило голосование, решавшее судьбу Рабирия, претор Квинт Цецилий Метелл дал приказ опустить флаг. Таким образом, собрание было распущено без утверждения вердикта, и никто не предпринял попытки возобновить судебное слушание [17].

Ни один из наших источников не объясняет, почему Метелл поступил таким образом. Хотел ли он защитить Рабирия или же предоставил Лабиэну и Цезарю возможность сохранить лицо и завершить дело без жестокой необходимости казнить пожилого и незначительного сенатора? Ясно, что готовность, с которой они отказались от дальнейшего преследования осужденного, означала, что казнь не являлась их главной целью. Они усомнились в том, мог ли чрезвычайный указ сената отменять все другие законы и права граждан, но не дали четкого ответа и не внесли изменений в этот закон. В практическом отношении наибольшее, чего они могли достигнуть, — это предостережение на будущее для любого магистрата, действующего в соответствии с таким указом. Как бы то ни было, суд был личным успехом для Цезаря и Лабиэна. Комиция, собравшаяся для вынесения приговора по делу Рабирия, скорее всего включала множество их сторонников. То обстоятельство, что чаша весов явно склонялась в сторону осуждения Рабирия, указывает, что большинство граждан симпатизировали аргументам обвинителя. Цезарь снова подтвердил, что он играет заметную роль в общественной жизни и его имя ассоциируется с популярными решениями. Впоследствии он снова продемонстрировал свою политическую зрелость, когда на другом собрании центурий был избран претором на 62 г. до н. э., едва достигнув возрастного лимита для избрания на такой пост.

Претор играл важную роль, практически обеспечивавшую ему управление провинцией по истечении года службы. Конкуренция за этот пост была ожесточенной, и более половины бывших преторов так и не добивались победы. Но, как выяснилось, этот успех был гораздо менее драматичным, чем другая победа на выборах, одержанная Цезарем в последние месяцы 63 г. до н. э. Пост верховного понтифика (Pontifex Maximus), главы коллегии из пятнадцати понтификов, членом которой он был, стал вакантным после смерти главного понтифика Квинта Цецилия Метелла Пия, еще одного представителя многочисленного рода Метеллов, чье и без того значительное влияние подкреплялось их поддержкой Суллы. Диктатор предоставил сенату право выбора и назначения кандидатов на все главные жреческие должности. Однако Лабиэн провел законопроект, возвращающий прежнюю практику назначения через народное голосование. Эта задача была поручена урезанному собранию 17 триб, выбираемых по жребию, вместо полного собрания, состоявшего из 35 триб. Неясно, когда был принят этот закон и ускорила ли смерть Метелла его принятие. Между оглашением законопроекта и его постановкой на голосование должно было пройти три «рыночных дня», что в целом составляло 24 дня. Цезарь высказался в пользу законопроекта и вскоре после его утверждения выдвинул свою кандидатуру [18].

Должность верховного понтифика имела огромный престиж и во многих отношениях была самым важным жреческим постом в Древнем Риме. Многие ведущие деятели Республики стремились занять его. Катул выдвигал свою кандидатуру, как и Публий Сервилий Исаврик, под командованием которого Цезарь служил в Киликии. Оба были старше Цезаря и считались гораздо более заслуженными людьми, принимая во внимание их должности и почести, которых они удостаивались ранее. Если бы назначением по-прежнему ведал сенат, скорее всего на эту должность был бы избран Катул. В случае выборов исход был гораздо менее очевидным, поскольку избиратели помнили щедрость, проявленную Цезарем на посту эдила, и его неизменную поддержку популярных мероприятий. Он также щедро тратил средства на предвыборную кампанию, чтобы заручиться поддержкой «ключевых» избирателей в каждой трибе. Его соперники делали то же самое, и в некотором смысле урезанный состав народного собрания упрощал использование подкупа. В ходе кампании Катул осознал, что «выскочка Цезарь» превратился в серьезного конкурента для него. Его auctoriias мог серьезно пострадать из-за поражения на выборах, особенно от человека, который во многих отношениях стоял ниже его. Зная об огромных долгах Цезаря еще до начала кампании, Катул написал ему письмо с предложением значительной суммы при условии, что он снимет свою кандидатуру. Цезарь истолковал это как признак слабости и немедленно сделал новые займы, чтобы потратить их на подкуп избирателей. Это была отчаянная игра с высокими ставками. Кредиторы Цезаря рассчитывали на его будущее возвышение и на прибыли, которые они могли в этом случае получить. Сам по себе пост верховного понтифика не приносил реальной финансовой выгоды, но Цезарь не мог позволить себе поражения на выборах, иначе он утратил бы доверие бесчисленных кредиторов. Тогда они стали бы требовать возвращения долгов, что грозило гибелью его карьере.

Когда наступил день выборов (где-то в конце 63 г. до н. э.), Цезарь знал, что результат будет означать для него нечто гораздо большее, чем просто возможность занять почетную должность. Аврелия поцеловала его на прощание перед уходом. Цезарь сказал ей, что он либо вернется домой верховным понтификом, либо не вернется вообще. Это одно из редких упоминаний об Аврелии в эти годы, но оно косвенно указывает на важную роль, которую она играла в жизни своего сына. Интересно отметить, что Цезарь обратился с такими словами к матери, а не к жене Помпее или к одной из своих любовниц. Хотя мы не можем быть абсолютно уверены, но, по-видимому, Аврелия жила в доме сына. Выборы были игрой, однако цена поражения была достаточно велика, чтобы затормозить его карьеру, а возможно, даже покончить с ней. Но, прежде чем «сделать ставку», Цезарь принял все меры к тому, чтобы обеспечить успех. Отказ от участия в выборах под нажимом Катула противоречил глубинным побуждениям Цезаря, так как по своей сути он был игроком, хотя никогда не ставил на карту все свое достояние. Он поднял ставки, но при этом рассудил, что имеет хорошие перспективы на успех и поэтому риск является оправданным. С учетом враждебности Катула в прошлом, которая в последний раз проявилась после того, как Цезарь выставил трофеи Мария, предложение денег в обмен на снятие кандидатуры означало, что его главный соперник пришел к сходному выводу [19].

В конце концов Цезарь добился своего. Плутарх говорит, что он победил с незначительным преимуществом, но Светоний утверждает, что победа была сокрушительной, даже в собственных трибах Катула и Сервилия за Цезаря было подано больше голосов, чем они получили во всех остальных трибах. Успех был очень важен для Цезаря, особенно потому, что он победил таких сильных противников. В сане верховного понтифика он в будущем мог играть центральную роль в отправлении ритуалов государственной религии. Он не мог руководить другими понтификами, так как мнение большинства членов коллегии перевешивало мнение верховного понтифика, но тем не менее его престиж и auctoritas были огромными. В отличие от чина Flamen Dialis, здесь не существовало ограничений, сдерживавших политическую и военную карьеру. На практике это тоже означало важную перемену, так как к посту верховного понтифика прилагался дом, или domuspublica, на краю Sacra Via. Цезарь переехал из сравнительно незаметного места в Субуре в самый центр Рима. Дом находился на восточной оконечности форума и примыкал к храму Весты и к Regia, где собиралась коллегия понтификов и хранились их тексты и записи. Название Regia, или «дворец»[40], подразумевает связь с римской монархией. Недавние раскопки показали, что здание на этом месте существовало еще в глубокой древности, а последующие фазы строительства и перестройки в целом соответствовали одному и тому же плану. Сейчас ведутся горячие дискуссии о предназначении наиболее ранних построек и о том, могли ли они быть настоящими дворцами или даже царскими резиденциями, но это не относится к теме нашего исследования. В эпоху поздней Республики domus publica и Regia были известны своей древностью и тесной ассоциацией со священными таинствами [20].

Хотя успех был очень важен для Цезаря, но, несмотря на удивительный результат голосования, значение понтификата уступало значению консульских выборов. Катилина снова выставил свою кандидатуру на пост консула, как и Децим Юний Силан, муж Сервилии. Это была вторая попытка Силана, несколько лет назад разгромленного публичными выступлениями Цицерона. Будучи консулом, Цицерон теперь надзирал за ходом выборов. Он обеспечил принятие нового, еще более жесткого закона против взяточничества на выборах, подразумевавшего в качестве наказания десятилетнюю ссылку. Разумеется, это не помешало раздаче взяток, начатой Катилиной, но вскоре подхваченной всеми другими кандидатами. Катон объявил, что он выступит с обвинением против любого, кто одержит победу на выборах, на том основании, что все кандидаты ведут нечестную игру. Правда, он сделал исключение для своего шурина Силана. Хотя современному читателю это может показаться лицемерием, римская аристократия придавала огромное значение семейным связям. Катилина находился в опасном положении и дошел до крайности, изображая из себя защитника бедняков, чье положение он хорошо понимал, особенно после собственного разорения. Он открыто говорил о том, что Республикой правит клика недостойных людей, заботящихся лишь о собственных интересах. Когда консул призвал его к ответу перед сенатом, Катилина заговорил о двух Республиках — огромная масса населения была могучим телом без головы, а сенат был головой без тела, потому что его начинания не пользовались народной поддержкой. Он объявил, что станет такой «головой» для простых римлян. Было ясно, что многие простолюдины склоняются на сторону Катилины, и его агенты особенно активно действовали в сельских районах. Между тем он постепенно утрачивал связи с многими ведущими деятелями, которые в прошлом поддерживали его на судебных процессах, хотя Красс и Цезарь, вероятно, продолжали оказывать ему содействие в ходе избирательной кампании. Цицерону удалось отложить выборы, а в конце сентября, когда они наконец состоялись, он прибыл в сопровождении телохранителя из сословия всадников, назначенного сенатом. Он также дал понять, что «тайно» носит под тогой панцирь. В результате победу на выборах одержали Силан и Луций Лициний Мурена, который был одним из старших офицеров Лукулла во время войны с Митридатом [21].

Катилина явно рассчитывал прибегнуть к насилию еще до выборов, но надеялся победить обычным путем. Поражение означало для него политическое забвение и ссылку, поскольку, как и Цезарь, он имел огромные долги и срок выплаты многих из них заканчивался 13 ноября, после чего ему угрожало банкротство. Но в отличие от Цезаря, его игра была неосторожной и он колебался в принятии окончательного решения. Один из сторонников Катилины, Гай Манлий, собирал армию в Этрурии, но Катилина остался в Риме и посещал заседания сената, как будто ничего не происходило. Манлий был бывшим центурионом, служившим под командованием Суллы, но после диктатуры потерял свое состояние, нажитое во время гражданской войны. Судя по всему, это был способный человек, но он не принадлежал к кругу избранных и мог рассчитывать только на роль подчиненного. Катилина имел ряд аристократических последователей, но все они пользовались сомнительной репутацией и были лишены организаторских способностей. Трудно было относиться к ним со всей серьезностью, и это, наряду с присутствием Катилины в Риме, поддерживало атмосферу неопределенности в сенате. Ходили слухи о заговорах и мятеже, но до сих пор не произошло ничего такого, что могло бы наполнить их реальным содержанием. Цицерон был лучше информирован, так как нанял шпионов, наблюдавших за заговорщиками. Одним из самых важных источников был Квинт Курий, похвалявшийся своими планами в попытке произвести впечатление на свою любовницу Фульвию. Она принадлежала к аристократическому роду и была замужем за сенатором, и Цицерон смог убедить ее, чтобы она переманила любовника на другую сторону. В результате консул многое знал о происходившем и смог обеспечить себе защиту от попытки убийства. Впрочем, знание о заговоре не позволяло консулу выступить в сенате с публичными доказательствами. До сих пор не было сделано ничего, что могло бы оправдать его открытое выступление против заговорщиков. Катилина играл на общественных страхах, но это еще не означало, что он принял окончательное решение, где, когда и как нужно действовать [22].

Ночью 18 октября Красс и несколько других сенаторов получили анонимные письма, где им советовали бежать из города, потому что убийство видных сенаторов якобы было назначено на 28-е число. Они принесли письма к Цицерону, который зачитал их в сенате. Новые доклады о деятельности Манлия в Этрурии поступили в Рим, и 21-го числа Цицерон довел их до сведения сената, который издал чрезвычайный указ, гласивший, что армия мятежников выступит против сената 27 ноября. Это произошло на самом деле, хотя слухи о резне в сенате не подтвердились. Различные отряды, включая несколько легионов, ожидавших за пределами Рима, пока их командирам разрешат отпраздновать триумф, получили приказ разобраться с мятежниками. Следующее собрание сената состоялось 8 ноября, и Цицерон выступил против Катилины, обвинив его в прошлых преступлениях и объявив, что ему все известно о нынешних планах заговорщиков. Хотя Катилина отверг обвинение и назвал консула «натурализованным чужеземцем» со всем презрением патриция к «новому человеку», это собрание наконец побудило его к решительным действиям. Ночью он покинул Рим, объявив, что отправляется в добровольное изгнание, чтобы избавить Республику от внутреннего конфликта. В письме, адресованном Катулу, он жаловался на несправедливости, чинимые его врагами, и на то, что его лишили должной награды за заслуги перед страной. В подлинно римской манере он отдал свою жену и дочь под защиту Катула. Вскоре обнаружилось, что на самом деле он не уехал из Италии, а присоединился к Манлию и его армии. Оба были объявлены врагами Республики. Катилина оставил в Риме ряд своих сторонников, вступивших в переговоры с послами галльского племени аллоброгов, прибывшими в Рим с жалобой на свое бедственное положение. Заговорщики надеялись убедить их поднять мятеж и открыть «второй фронт», чтобы отвлечь войска, верные сенату. Вместо этого галлы отправились к Цицерону и предали заговорщиков. Один из последних был схвачен, когда аллоброги привели его в засаду, а четверо других арестованы вскоре после этого. Они заявили о своей невиновности, но, когда им предоставили неопровержимые улики, были вынуждены признать свою вину. Теперь оставалось лишь решить, как поступить с ними [23].

VII СКАНДАЛ

Позиция Цезаря в эти месяцы казалась многим весьма двусмысленной. Вместе с Крассом он поддержал кандидатуру Катилины. Вероятно, он хорошо знал Катилину, но с другой стороны, мир римской аристократии был таким тесным, что все знали друг друга. Хотя в своих речах, начиная с 63 г. до н. э., Цицерон представлял Катилину как неисправимого злодея, он не всегда думал о нем таким образом. Еще в 65 г. Цицерон подумывал о том, чтобы защищать его в суде, надеясь, что это подтолкнет их к решению объединить силы на выборах консулов 63 г. до н. э. Цезарь гораздо дольше упорствовал в своей открытой поддержке Катилины, и, как мы могли убедиться, черты сходства между этими двумя людьми поразительны. Оба были склонны поддерживать «популярные» меры и связывать свое имя с именем Мария. Когда Катилина приблизился к армии Манлия, он поднял орла, который был знаменем одного из легионов Мария [2].

Когда Цицерон обращался к толпе на форуме, он описал многих заговорщиков как «...людей, тщательно причесанных, лощеных, либо безбородых, либо с холеными бородками, в длинных туниках с рукавами, закутанных в целые паруса вместо тог» [3]. Этот образ может быть гипертрофированным изображением самого Цезаря, который, возможно, установил моду на длинные рукава и носил длинную тунику со свободно завязанным поясом. Спустя годы Цицерон подозревал Цезаря почти во всех грехах, но даже тогда он сказал:

Подобно многим заговорщикам[42], Цезарь был щеголем и человеком, чьи любовные приключения и огромные долги были широко известны. Но в отличие от сторонников Катилины, он также был очень успешным политиком. Он неизменно получал каждый пост, как только мог по закону выставить свою кандидатуру, и недавно одержал оглушительную победу на выборах верховного понтифика. Цезарь не испытывал потребности в заговорах и переворотах, но это не означает, что он не присоединился бы к мятежникам, если бы считал их победу вероятной.

Красc находился в сходном положении, так как открыто поддержал Катилину на выборах. Вероятно, как и Цезарь, Красc предпочитал находиться на стороне победителей, но неопределенность ситуации заставляла нервничать любого, подозреваемого в причастности к заговору. Даже когда агенты Катилины открыто собирали армию, сам он оставался в Риме. После его отъезда стало известно, что другие заговорщики, оставшиеся в городе, замышляют недоброе. Консул почти ежедневно объявлял о раскрытии новых планов своего убийства или отравления; неудивительно, что сенаторы стали с подозрением поглядывать на многих своих коллег. И Цезарь, и Красc должны были соблюдать большую осторожность. Именно поэтому Красс немедленно отнес анонимное письмо Цицерону, как только получил его. Несмотря на это, после казни заговорщиков в сенате появился осведомитель, утверждавший, что он был послан Крассом с посланием для Катилины, где говорилось, чтобы тот не беспокоился по поводу арестов, а продолжал задуманное. По свидетельству Саллюстия,

Было принято решение поместить осведомителя под стражу до дальнейшего расследования. Историк Саллюстий утверждает, что он сам впоследствии слышал, как Красc говорил, что осведомитель действовал по наущению Цицерона, который хотел вынудить его пойти на открытый разрыв с Катилиной и мятежниками и занять четкую позицию. Безусловно, этот инцидент еще больше ухудшил и без того плохие отношения между Цицероном и Крассом [6].

В течение этих недель Цицерон находился под огромным давлением. Даже в то время он сознавал, что наступает час его высшего торжества, тот момент, когда «новый человек» из Арпиния (или Арпия) может спасти Республику. Всю оставшуюся жизнь он с упоением вспоминал этот великий успех, но победа досталась нелегко. С самого начала было трудно убедить всех сенаторов, что угроза мятежа реальна, особенно потому, что в течение долгого времени Цицерон мог открыто говорить лишь о нескольких твердо установленных фактах. В конечном счете арест и допрос главных заговорщиков в Риме убедили сенат, что угроза достаточно серьезна. Цицерона угнетало лишь одно обстоятельство — до окончания его консульского срока оставалось лишь несколько недель. Как и любой римский магистрат, он хотел эффектно завершить свою службу и уйти в ореоле славы. Как назло, Катон именно теперь выполнил свое обещание и выдвинул обвинение против Мурены — консула, избранного на 62 г. до н. э. Мурена был виновен в даче взяток перед выборами, но Катон в очередной раз некстати проявил характерную для него «принципиальность». В момент государственного кризиса было чрезвычайно опасно отстранять одного из двух главных магистратов, которому предстояло вступить в должность всего лишь через несколько недель, поэтому Цицерону пришлось взять на себя защиту Мурены. Он указывал на смертельную угрозу для государства и на службу, которую его клиент, опытный военный, мог сослужить Римской республике. Впоследствии его речь была опубликована, и, хотя говорили, что из-за усталости его выступление было менее совершенным, чем обычно, Мурена был оправдан. Оставив без внимания реальные обвинения, Цицерон высмеял мотивы обвинителей, изобразив Катона наивным идеалистом, пытающимся применить абстрактные философские принципы к суровой действительности. Предполагается, что Катон мрачно заметил: «Что за остряк наш консул!» Цицерон всегда предпочитал выступать после других защитников, в данном случае Гортензия и Красса. То обстоятельство, что Красс и Цицерон выступали вместе в суде, не только в этом, но и в других случаях указывает на сложную систему взаимных обязательств, существовавшую в римской политике. Обоим нравилось выступать на стороне защиты и получать благодарность от клиента, членов его семьи и близких друзей [7].

Суд был дополнительным бременем для консула в эти тяжелые недели. Вскоре после обвинения, выдвинутого против Красса, последовала попытка убедить Цицерона в причастности Цезаря к заговору. За обвинением стоял Катул, раздосадованный своим поражением на выборах главного понтифика, и Гай Кальпурний Пизон, которого Цезарь подверг судебному преследованию в начале этого года. Цицерон не дал уговорить себя. Возможно, он просто не верил этому, так как достаточно хорошо знал Цезаря и скорее всего часто виделся с ним в 70-е годы, когда был близок с братьями Котта. С другой стороны, он мог рассудить, что опасно загонять в угол такого человека, как Цезарь, и заставлять его присоединиться к мятежникам. В своей поздней работе, опубликованной после смерти Красса и Цезаря, Цицерон написал об их тесной связи с Катилиной, но неясно, верил ли он этому сам. Так или иначе, на исходе 63 г. он решил считать Красса и Цезаря лояльными гражданами независимо от своих личных взглядов. После допроса пяти главных заговорщиков в сенате каждый из них был отдан под попечительство одного из видных сенаторов, который должен был держать заговорщика под стражей, до того как сенат вынесет решение. Цезарь и Красс попали в число избранных; таким образом Цицерон намеренно демонстрировал веру в их преданность. Впрочем, это не помешало Пизону и Катулу продолжать распространение клеветнических слухов о Цезаре, который был их личным врагом [8].

Захваченные в плен заговорщики представляли собой разнородную группу. Двое из них, Публий Корнелий Лентул и Гай Корнелий Цетег, находились среди 64 сенаторов, изгнанных из сената цензорами в 70 г. до н. э. Цетег был тем человеком, чья любовница Преция предположительно обеспечила Лукуллу командование войском в Азии. Лентул успел побывать консулом в 71 г. до н. э. и восстанавливал свою карьеру после изгнания. В 63 г. до н. э. он во второй раз стал претором, но был лишен этого поста после ареста. Его нельзя было назвать единственным человеком, снова завоевавшим известность через повторное выставление своей кандидатуры на выборах. Коллега Цицерона, консул Антоний, тоже подвергся изгнанию по решению цензоров. Эта участь постигла и Куриона, чья любовница Фулия стала осведомительницей Цицерона. Лентул твердо верил в свою судьбу и постоянно цитировал пророчество, гласившее, что Римом по очереди будут править три Корнелия: Цинна, Сулла и он сам. Его женой была Юлия, сестра Луция Юлия Цезаря, служившего консулом в 64 г. до н. э. Ее сыном от предыдущего брака был Марк Антоний, которому в то время было около десяти лет.

За все время существования заговора Катилина отказывался брать на службу рабов и предпочитал полагаться на граждан. Лентул возражал против этого не только на словах, но и в письме, впоследствии перехваченном и зачитанном перед сенатом. Казалось, заговорщики сами приложили все силы к тому, чтобы очернить себя. Большинство из них на допросах сначала все отрицали — к примеру, Цетег утверждал, что большой запас оружия, обнаруженный в его доме, на самом деле был коллекцией старинных воинских атрибутов, — но шли на попятный, когда им показывали инкриминирующие письма, написанные их собственной рукой и запечатанные их личными печатями. 3 декабря, когда они предстали перед сенатом, их вина была твердо установлена. Через два дня сенаторы должны были встретиться снова и решить их участь [9].

Сенат собрался в храме Конкордии[43], а не в Курии или здании сената. В этом не было ничего необычного, так как собрания могли проходить не только в самой Курии, но и в разных храмах. Выбор божества с именем Конкордия (согласие) мог выглядеть особенно уместным или даже ироничным с учетом обстоятельств, но следует принимать во внимание, что храм находился на западном краю форума, у склона Капитолийского холма. Здесь было проще разместить большое количество вооруженных людей, в том числе многих молодых всадников, сопровождавших консула и занявших позиции для охраны собрания[44]. Цицерон, как председатель, открыл заседание официальной молитвой, а затем обратился к сенату и спросил, что следует сделать с заключенными. В прошлом консулы, действующие по чрезвычайному указу сената, сами выносили смертные приговоры тем, кого считали врагами Республики, не советуясь с сенаторами. Однако в основном такие убийства происходили в пылу схватки, когда «мятежники» еще представляли реальную угрозу. Пятеро заговорщиков уже находились под стражей и не могли причинить вреда. Ходили слухи, что Цетег пытался связаться со своими рабами и организовать вооруженную группу для освобождения пленников, но даже это нельзя было представить как попытку мятежа. Суд над Рабирием недавно поставил вопрос о том, какие действия можно считать оправданными по закону, и это делало Цицерона особенно осторожным. Сенат не обладал судебными полномочиями, но достижение консенсуса и одобрение принятого курса действий оказывало консулу моральную поддержку. Сам Цицерон объявил о своем согласии подчиниться любому решению сената, но твердо верил, что пленники заслуживают казни.

В сенате не было общепринятого порядка выступлений, но существовала иерархия в том смысле, что сначала было принято вызывать консулов, затем преторов и т. д. до младших магистратов. Порядок, в котором выступали представители каждой группы, определялся председателем, который называл их по имени. Младших членов сената, особенно тех, кто еще не занимал государственные посты, редко приглашали на трибуну. Однако каждый из присутствующих сенаторов имел право голоса и, что было исключением из римской системы голосования, каждый голос обладал равным весом. Когда начиналось голосование, сенаторы расходились по противоположным сторонам помещения, что указывало, одобряют ли они выдвинутое предложение или отвергают его. Во время дебатов было принято, чтобы те, кто поддерживает оратора, садились рядом с ним. Редко выступавших обитателей задних скамей, обладавших правом голоса, иногда называли pedarii, что примерно переводится как «ходоки». На заседании 8 ноября было очень заметно, что, когда Катилина занял свое место, сенаторы быстро отодвинулись от него, демонстрируя преданность сенату и непричастность к заговору [10].

Пятого декабря Цицерон начал дебаты, предложив Силану, мужу Сервилии, высказать свое мнение. Было принято спрашивать мнение уже избранных консулов раньше бывших консулов, или «консуляров», поскольку действующие магистраты в первую очередь могли осуществить меры, принятые сенатом. Силан объявил, что пленники должны подвергнуться «высшему наказанию», но означало смертную казнь. Мурена был вызван следующим и согласился с предыдущим оратором, как и все 14 бывших консулов, присутствовавших в тот день. Отсутствие Красса было заметно и ставило его в двусмысленное положение. С другой стороны, Цезарь находился на месте и смело высказал свое мнение, когда к нему обратились как к одному из преторов. До сих пор все ораторы высказывались за смертный приговор, и одобрительный ропот со стороны остальных сенаторов свидетельствовал о том, что эту точку зрения разделяли почти все. Ожидалось, что Цезарь, занимавший неопределенную позицию в последнее время, однозначно выразит согласие со смертным приговором как доказательство своей преданности Республике. Однако незадолго до этого он обвинил Рабирия в незаконном убийстве римских граждан и на всем протяжении своей карьеры отстаивал популярные меры, критикуя своеволие власти и произвольное использование силы сенатом или высшими магистратами. Если бы сейчас он высказал противоположное мнение, то показался бы непоследовательным, но едва ли Цезарь сильно беспокоился по этому поводу. Особая позиция не вредила ему с тех пор, как он отверг требования Суллы[45]. Аристократы высоко ценили людей, которые единолично убеждали сенат изменить господствующее мнение. Одним из знаменитых примеров был Аппий Клавдий Кек в 278 г. до н. э., убедивший сенат не вступать в переговоры с победоносным Пирром[46], а продолжать сражаться. Когда вставал выбор между возможностью слиться с большинством или выделиться из толпы, Цезарь всегда выбирал последнее. В данном случае это вполне могло быть для него вопросом совести и искренних убеждений. Желание славы и возможность поступать так, как он считал правильным, не были для него взаимоисключающими понятиями [11].

Текст речи Цезаря не сохранился, но Саллюстий дает вариант, отражающий главные аргументы, хотя довольно лаконично и в стиле самого Саллюстия. Как и в случае с любым текстом, сейчас трудно в полной мере оценить воздействие личности оратора, произносившего эти слова перед слушателями. Цезарь славился своими жестами, изяществом, величественной осанкой и обертонами своего слегка надтреснутого голоса. В изложении Саллюстия его великая речь началась следующими словами:

На всем протяжении своей речи он сохранял спокойствие и взывал к здравомыслию, хотя и мягко подшучивал над предыдущими ораторами, пытавшимися превзойти друг друга живописными описаниями насилия, убийств и грабежа, которые последовали бы за победой Катилины. Сейчас в Цезаре не осталось и следа от того человека, который в ярости схватил Юбу за бороду. Вина обвиняемых была несомненной, и, возможно, никакое наказание не могло быть слишком тяжелым для них. Однако, возвращаясь к первоначальной теме, сенат занимал слишком ответственное положение, чтобы его члены могли давать волю своим чувствам. Они должны решить, что лучше всего для будущего Республики, зная о том, что сегодня они установят прецедент. Цезарь позаботился о том, чтобы отдать должное Цицерону. Он объявил, что никто не может подозревать консула в злоупотреблении властью, но нельзя гарантировать, что другие консулы в будущем всегда будут проявлять такую же сдержанность. Цезарь напомнил о том, что проскрипции Суллы начались с нескольких казней людей, которых все считали виновными. Вспыхнувшая эпидемия убийств превратила город в кровавую баню, а жертв убивали «за их дома или загородные виллы» [13].

Цезарь мягко укорил Силана, похвалив его за патриотизм, но предположив, что он слишком увлекся описанием тяжести преступлений обвиняемых. В обычных обстоятельствах римским гражданам — по крайней мере, состоятельным гражданам — всегда разрешалось отправиться в изгнание, даже если их признавали виновными в серьезном правонарушении, что делало смертный приговор теоретическим наказанием, не применяемым на практике. Цезарь поинтересовался, почему Силан также не предложил, чтобы этих людей подвергли бичеванию перед казнью, и тут же ответил на свой вопрос, что это было бы незаконным[47]. Он обратился к мудрости предков, прошлых поколений сенаторов, которые, как правило, избегали выносить смертные приговоры римским гражданам. Так или иначе, смерть была «...отдохновением от бедствий, а не мукой; она избавляет человека от всяческих зол — по ту сторону нет места ни для печали, ни для радости» [14]. Цезарь предложил другое решение. Конечно, было бы абсурдно отпустить обвиняемых, чтобы они могли присоединиться к Катилине. В Риме не было настоящей тюрьмы для содержания заключенных в течение долгого времени, так как большинство законов предусматривало в качестве наказания либо ссылку, либо денежные штрафы. Цезарь предложил, чтобы пленников сослали в разные города Италии, где их будут держать в заключении до конца жизни. Любой город, который не сможет выполнить это условие, должен подвергнуться тяжкому наказанию. Собственность заговорщиков конфисковывалась в пользу государства, что не давало их детям возможности участвовать в общественной жизни и искать отмщения. Постанавливалось также, что ни сенат, ни римский народ никогда не позволят заговорщикам вернуться в том смысле, в каком сам Цезарь ратовал за возвращение сторонников Лепида. Это, согласно Цезарю, было гораздо более суровым наказанием, чем смерть, поскольку заговорщикам придется жить с последствиями своих преступлений [15].

Во время своей речи Цезарь взывал к примеру былых поколений. Это было общепринятым приемом, так как римские аристократы питали глубочайшее уважение к своим предкам, а дети с раннего возраста выслушивали истории об их великих деяниях, совершенных ради Римской республики. Предложение, выдвинутое Цезарем, одновременно было радикальным и новаторским. Римляне еще никогда не содержали своих граждан в постоянной неволе, и он предложил новый способ для достижения этой цели. Хотя он постановил, что будет незаконно стремиться к освобождению осужденных и восстановлению их прав, существовали сомнения, что такое постановление можно будет осуществить на практике. Гракхи и другие народные трибуны неоднократно настаивали на праве народного собрания голосовать по любому вопросу. Конечно, было маловероятно, что кто-то решит выступить в защиту заговорщиков, но такой вариант развития событий в будущем нельзя было исключить полностью. Перед сенатом встала новая проблема, так как раньше чрезвычайный указ позволял расправляться с врагами Республики без всякого сожаления. Цезарь говорил о прецеденте, создаваемом сенатом, и предложил новое решение того, что во многих отношениях представляло собой новую проблему. Заговорщики были виновны в планировании страшных преступлений, но, даже несмотря на это, их нельзя было лишать всех гражданских прав. Они больше не могли причинить вреда Римской республике, и заключение гарантировало, что они не смогут сделать этого в будущем [16].

На всем протяжении своей речи Цезарь сохранял взвешенность и хладнокровие, призывая сенаторов не позволять эмоциям одержать верх над долгом по отношению к Республике. Такой призыв должен был найти живой отклик в сердцах людей, воспитанных на началах служения государству и гордившихся принадлежностью к одному из великих семейств. Витавшая в воздухе неизбежность смертного приговора начала было рассеиваться. Квинт Туллий Цицерон, младший брат консула, был другим претором и произнес свою речь после Цезаря, полностью согласившись с его мнением. Другой из преторов 62 г. до н. э., Тиберий Клавдий Нерон (дед императора Тиберия), избрал несколько иную тактику и сказал, что слишком рано решать участь пленников, пока Катилина еще находится на свободе вместе со своей армией. Вместо этого их следует содержать под стражей и назначить дату будущих дебатов, когда Катилина будет разбит [17]. Многие другие сенаторы колебались. В какой-то момент Силан встал и заявил, что его неправильно поняли и он ратовал вовсе не за смертный приговор, а за «высшее наказание», дозволенное законом.

Цицерон, увидевший, что мнения разделились, решил действовать и произнес длинную речь, текст которой он впоследствии опубликовал под названием «Четвертая речь против Катилины». С учетом того, что оригинал был как минимум частично сочинен во время самих дебатов, она, возможно, была несколько менее гладкой, чем современный вариант. Однако было бы ошибкой недооценивать риторическое искусство великого оратора, и вполне вероятно, что, даже импровизируя, Цицерон восхищал слушателей своими формулировками, ритмом и структурой речи. Прежде всего он напомнил, что является консулом, человеком, возглавляющим Римскую республику в это трудное время, и что в конечном счете именно он будет нести ответственность за все принятые решения. Вернувшись к тону начала дебатов до сдержанного и аргументированного вмешательства Цезаря, он заговорил о насилии, убийствах и разграблении храмов.

Цицерон вернулся к предложению Силана, которое он по-прежнему интерпретировал как смертную казнь, и к предложению Цезаря. Первое наказание соответствовало традиции — Цицерон упомянул о Гракхах и Сатурнине, которые, по его мнению, были убиты за гораздо менее тяжкие преступления, — между тем как предложение Цезаря было беспрецедентным и неосуществимым на практике. Каким образом, спрашивал Цицерон, можно выбрать города, которые будут охранять заключенных? Сенат не имеет таких полномочий, и можно ли ожидать, что сообщество римских граждан добровольно выступит с подобными предложениями? Вместе с тем Цицерон не подвергал сомнению тяжесть предлагаемого наказания и подчеркивал, что пожизненное заключение и конфискация имущества во многих отношениях более жестокая мера, чем быстрая смерть.

Цицерон также был подчеркнуто вежлив по отношению к самому Цезарю, продемонстрировавшему «преданность Республике» cвоими словами и поступками. Он противопоставил его, «человека, чье сердце радеет о благе народа», другим демагогам, играющим на настроениях римской черни. Далее последовал недвусмысленный намек на Красса: «Я вижу, что кое-кто из тех, которые хотят считаться сторонниками народа, не явился сюда — видимо, чтобы не выносить смертного приговора римским гражданам. Между тем эти лица отдали третьего дня римских граждан под стражу и голосовали за молебствие от моего имени, а вчера щедро наградили доносчиков».

Имя Красса не прозвучало, но всем было ясно, о ком идет речь. Далее Цицерон попытался воспользоваться присутствием Цезаря, чтобы ослабить его аргументы. Если Цезарь согласен, что сенат вообще имеет право решать судьбу заговорщиков, значит, он должен признать, что они фактически перестали быть римскими гражданами и утратили все права на законную защиту. Цицерон знал, что если сенат выберет предложение Цезаря, то личная популярность претора поможет им убедить толпу, собравшуюся на форуме, в справедливости этого предложения. Вместе с тем Цицерон говорил о своей убежденности в том, что природная мудрость людей заставит их признать необходимость казни заключенных. Он снова напомнил о безмерности их преступных деяний и о том, как он «содрогается при мысли о плачущих матерях, бегущих юношах и девушках и осквернении девственных весталок» [19]. Цицерон заверил сенаторов, что он предпринял все необходимые меры для защиты этого собрания и обороны города, поэтому они вольны делать то, что сочтут правильным. Будучи консулом, он был готов принять на себя ответственность за последствия их решения и любую ненависть или поношение, которые может навлечь казнь осужденных. Он готов лично заплатить любую цену за службу Республике.

Речь консула всколыхнула чувства некоторых сенаторов, но положение по-прежнему оставалось неопределенным. Нужно было выслушать других ораторов, поэтому к Катону обратились как к одному из недавно избранных трибунов. Здесь нам снова приходится полагаться в основном на пересказ Саллюстия, но, по сообщению Плутарха, его речь была записана и впоследствии опубликована помощниками Цицерона, которые следили за дебатами. По его версии, Катон начал с того, что его коллеги-сенаторы как будто забыли, что Катилина все еще находится на свободе, а заговорщики представляют потенциальную угрозу Республике. Само выживание государства было поставлено на карту, и было бы глупостью «пощадить нескольких злодеев и обречь на гибель всех добрых людей» [20]. Катон отверг точку зрения Цезаря, что смерть была бы слишком легким наказанием, и вспомнил традиционные истории о наказаниях, назначаемых злодеям в загробной жизни. Он раскритиковал и предложение разослать пленников по разным городам. Почему их будут содержать более надежно, чем в Риме, и что помешает мятежникам Катилины освободить их? Как это было обычно для него на протяжении всей жизни, Катон предлагал самые суровые и бескомпромиссные меры. Милосердие было неуместным и даже опасным до тех пор, пока сохранялась угроза Республике.

Как и Цезарь, Катон приводил примеры из римской истории в попытке заручиться поддержкой своих взглядов. Ораторы, высказывавшие разные мнения, довольно часто утверждали, что за ними стоят старинные римские обычаи. Саллюстий изображает дебаты главным образом как борьбу между Цезарем и Катоном. Их дискуссия как бы предвосхищала гражданскую войну, в которой Катону предстояло стать самым жестким и непримиримым оппонентом Цезаря. Это была распространенная точка зрения, особенно в последующие годы. Цицерон был глубоко раздосадован, когда Брут сочинил воспоминания, в которых приуменьшал его собственную роль и выпячивал роль Катона. Как и Цезарь, Катон хорошо понимал, как много поставлено на карту, и постарался произвести сильное впечатление на слушателей. Когда он закончил речь и опустился на свое место, все бывшие консулы и многие другие сенаторы разразились аплодисментами. Цезарь остался непреклонен и продолжал отстаивать свое мнение. Двое ораторов сидели недалеко друг от друга, и реплики Катона становились все более язвительными и ожесточенными, хотя он так и не смог спровоцировать своего оппонента. В отличие от Цицерона, он открыто говорил о подозрительном поведении Цезаря в последние месяцы и утверждал, что нежелание поддержать смертный приговор свидетельствует о сочувствии заговору, если не об участии в нем. В этот момент кто-то (предположительно один из рабов) передал Цезарю записку. Катон усмотрел в этом благоприятную возможность и заявил, что его оппонент явно состоит в тайных сношениях с противником. Цезарь, читавший записку, не отреагировал, но ответил отказом, когда Катон потребовал, чтобы он прочитал послание вслух. Тогда Катон стал настаивать, поощряемый одобрительными криками со всех сторон. Наконец Цезарь просто вручил записку Катону, который был потрясен, когда увидел, что на самом деле это страстное любовное письмо от Сервилии. С отчаянным криком: «Возьми ее обратно, пьяница!» — он швырнул записку Цезарю, чье патрицианское достоинство и самоуверенное спокойствие ничуть не были поколеблены этим инцидентом. Оскорбление прозвучало довольно странно, так как Цезарь славился своей воздержанностью по отношению к алкоголю, в то время как сам Катон был замечен в пьянстве [22].

Этот инцидент проливает интересный свет на отношения между Цезарем и Сервилией. Он явно указывает на неподдельную страсть и потребность в частом общении между любовниками. Отправка любовного письма на заседание сената, где Цезарь сидел рядом с ее мужем и сводным братом, была чрезвычайно смелым шагом со стороны Сервилии. Вероятно, она, как и Цезарь, находила удовольствие в таких рискованных мероприятиях. Об отношении Силана трудно судить, и не ясно, знал ли он вообще, что у его жены был роман с Цезарем. Как бы то ни было, он не предпринял никаких действий против любовника своей жены. Политическая поддержка Цезаря была ценным приобретением, особенно для человека, который смог получить должность консула лишь со второй попытки и не имел высокой репутации. Предполагалось даже, что он мог поощрять свою жену к интриге с Цезарем, чтобы заручиться его поддержкой.

Исход голосования, проведенного по предложению Катона, а не его шурина Саллюстия, так как оно считалось лучше сформулированным, показал, что подавляющее большинство сенаторов склоняется к казни пленников. Луций Цезарь, шурин Лентула, поддержал это решение, как и родной брат Цетега, который сам был сенатором. Цезарь не изменил свою позицию и был освистан возмущенной толпой, когда выходил из храма Конкордии. Как обычно, во время сенатских дебатов двери оставались открытыми, и многое из того, что происходило внутри, сообщалось людям, столпившимся на форуме и вокруг него. Страх перед заговором и особенно слухи о готовящихся поджогах в Риме — смертельная угроза для множества римских граждан, живших в переполненных и плотно скученных деревянных каморках, — оправдывали враждебное настроение римской толпы. Цицерон продолжал открыто поддерживать Цезаря и проследил за тем, чтобы ему не причинили вреда. Последний акт был разыгран в близлежащем Туллиане — маленькой, похожей на пещеру темнице, где заключенных содержали в течение короткого времени в ожидании наказания. Заговорщиков отвели туда. Несмотря на то что Лентула лишили преторского поста, он удостоился чести пройти в темницу в сопровождении консула. После этого палач задушил осужденных одного за другим. Цицерон вышел наружу и лаконично объявил: «Они жили» (vixerunt). Несмотря на почти единогласное голосование сената, в глазах народа ответственность за казнь лежала на нем [23].

Прошло немного времени, прежде чем на Цицерона обрушились первые нападки. Новые трибуны заняли свои посты 10 декабря 63 г. до н. э., и среди них был Квинт Метелл Непот — человек, чья бунтарская репутация якобы побудила Катона выставить свою кандидатуру на выборах трибунов в этом году. Вскоре он заговорил о «незаконности» наказания заговорщиков. В последний день декабря, когда консулы официально слагали свои полномочия, было принято произносить речи с перечислением их заслуг и достижений. Непот и один из его коллег по имени Луций Бестия воспользовались своим правом вето, чтобы помешать выступлению Цицерона, что было почти неслыханным оскорблением. Впрочем, он не смог помешать уходящему консулу произнести традиционную клятву, и Цицерон воспользовался этой возможностью, чтобы заявить о себе как о спасителе Римской республики. Непот был шурином Помпея и в течение некоторого времени служил одним из его легатов на Востоке, но вернулся в Рим, где его рассматривали как человека, представляющего интересы великого полководца. Война закончилась, и вскоре Помпею предстояло возвращение в Рим, но оставался вопрос о том, как он вернется. Уже ходили разговоры о том, что необходимо призвать самого прославленного и успешного военачальника, который сокрушит мятежную армию Катилины [24].

Первого января Цезарь вступил в должность претора и сразу же организовал атаку на Катула. В 83 г. до н. э. храм Юпитера на Капитолийском холме был сожжен дотла, а через пять лет Катулу, который тогда занимал должность консула, было поручено проследить за восстановительными работами. Реставрация до сих пор не завершилась, и претор призвал Катула к ответу за это безобразие перед собранием граждан на форуме, обвинив его в разбазаривании средств, выделенных сенатом. Он сознательно унизил бывшего консула, когда помешал ему подняться на ростру и заставил его говорить, стоя на уровне земли. Цезарь предложил внести законопроект, передающий полномочия по реставрации храма кому-то другому, видимо, Помпею, так как он продолжал приобретать популярность, при каждом удобном случае поддерживая народного героя. Впрочем, на форуме собралось большое количество сторонников Катула, заставивших претора отступиться от задуманного. Как часто бывало в карьере Цезаря до сих пор, успех его мероприятия имел для него менее важное значение, чем рост популярности в народе [25].

Затем Цезарь активно поддержал Непота, предложившего законопроект, призывающий Помпея вернуться со своей армией и навести порядок в Италии. Катон, его коллега по трибунату, резко выступил против и поклялся, что, пока он дышит, Помпей не войдет в Рим во главе армии. В день голосования по законопроекту Непот, как обычно, проводил неофициальное обсуждение с народом. Он занял свое место на подиуме храма Кастора и Поллукса. Этот высокий помост часто использовался как альтернатива ростре, поскольку здесь, на восточном краю форума, было больше места для толпы слушателей. Цезарь уселся рядом с трибуном, чтобы продемонстрировать свою поддержку. В толпе было много физически сильных людей, включая гладиаторов, расположенных в стратегических местах для защиты трибунов в случае неприятностей. Неприятности не замедлили последовать в образе Катона и его коллеги, трибуна Квинта Минуция Терма, которые вместе со своими сторонниками прибыли для того, чтобы наложить вето на законопроект. Когда они с Минуцием поднялись на подиум, Катон занял место между Непотом и Цезарем и на мгновение привел их в замешательство своей отвагой. Многие в толпе приветствовали его, но другие поддерживали Непота, и атмосфера становилась все более напряженной. Оправившись от удивления, Непот приказал своему помощнику зачитать текст законопроекта. Катон воспользовался своим правом вето и запретил ему делать это, а когда сам Непот взял документ и начал читать, выхватил пергамент из его рук. Трибун, знавший текст наизусть, продолжал говорить до тех пор, пока Терм не зажал ему рот ладонью. Тогда Непот подал знак своим вооруженным сторонникам, и началась драка сначала камнями и палками, но потом дело дошло и до мечей. Терма и Катона изрядно потрепали, но последний находился под физической защитой Мурены — того самого консула, против которого он недавно выступал с обвинениями. В конце концов сторонники Непота были рассеяны. Тем же вечером сенат собрался на заседание и издал очередной чрезвычайный указ. Предложение о лишении Непота должности трибуна было отвергнуто по рекомендации самого Катона. Тем не менее Непот, снова собравший народ на форуме и обвинивший Катона и сенаторов в заговоре против Помпея, бежал из Рима со словами, что скоро они заплатят за это. Трибуну не полагалось покидать пределы города до истечения срока службы, но Непот пошел еще дальше и отплыл из Италии, чтобы присоединиться к Помпею на Родосе. Его противники, обрадованные бегством смутьяна, даже не поставили вопрос о законности его действий [26].

Цезарь явно совершил тактическую ошибку. Все наши источники рисуют Непота как главного инициатора насилия в этом эпизоде и как импульсивного и непредсказуемого человека. Но Цезарь — по крайней мере, сначала — с энтузиазмом поддерживал его. Непот был сторонником Помпея главным образом потому, что его сводная сестра Муция была замужем за полководцем и он надеялся получить политические и материальные дивиденды после его возвращения. Цезарь не имел родственных связей с Помпеем и до сих пор не вступал в непосредственные отношения с ним, хотя и спал с Муцией, пока ее муж воевал в дальних странах, но продолжал славить и поддерживать народного кумира с целью увеличения собственной популярности. Теперь это зашло слишком далеко, и сенат постановил лишить его должности претора, которую он занимал лишь несколько недель. Сначала Цезарь делал вид, будто ничего не произошло, и продолжал повсюду появляться, облаченный в официальные регалии, и выполнять свои обязанности. Прослышав о том, что некоторые сенаторы готовы насильно усмирить его, Цезарь отпустил шестерых ликторов, положенных ему по чину. Эти люди несли фасции — пучки прутьев с воткнутыми в них топориками, символизировавшие власть магистрата и его право назначать телесные наказания. Затем он снял свою парадную тогу (toga praetexta), надеваемую сенаторами в официальных случаях, и удалился в свой дом, давая понять, что он намерен отойти от общественных дел. На следующий день перед его домом на форуме собралась целая толпа; люди громогласно заявляли, что готовы помочь ему вернуть былое влияние. Цезарь вышел и обратился к ним, успокаивая разбушевавшиеся эмоции и убеждая их разойтись. Такое предумышленное или спонтанное (возможно, и то и другое) проявление ответственности и личного достоинства убедило сенат восстановить его в должности. Хотя политическое чутье Цезаря в этот период несколько раз подвело его, он продемонстрировал способность учиться на ошибках и с честью выходить из трудного положения [27].

Тем временем Катилина был разгромлен армией, формально находившейся под командованием Антония, бывшего коллеги Цицерона, но фактически возглавляемой одним из его подчиненных. Слова Катона о том, что решительные действия устрашат мятежников, оказались необоснованными, так как большинство из них сохранило преданность Катилине и погибло вместе с ним. Что бы о нем ни думали при жизни, римляне неохотно признавали, что Катилина умер с честью и высказал мужество, подобающее аристократу. Но, несмотря на его гибель и поражение мятежников, в Риме по-прежнему царила атмосфера мстительности и взаимных подозрений. Квинт Курий, чья любовница убедила его предать мятежников и который теперь был восстановлен в правах сенатора, называл имя Цезаря среди людей, участвовавших в заговоре. Другой осведомитель, Луций Веттий, повторил эти обвинения и заявил, что у него есть письмо, написанное Цезарем Катилине. Претор, восстановленный в должности, дал ответ Курию, обратившись к Цицерону, который засвидетельствовал, что Цезарь предоставил ему некоторые сведения и таким образом доказал свою лояльность. В результате Курий не получил награду, положенную осведомителю. Веттий, принадлежавший к всадническому сословию и не имевший политического влияния, не представлял значительной угрозы. Воспользовавшись своими преторскими полномочиями, Цезарь приказал ему предстать перед рострой, где его избили и бросили в темницу. Вероятно, вскоре он был отпущен, но никто больше не выдвигал публичных обвинений против Цезаря [28].

Больше нам почти ничего не известно о преторстве Цезаря, скорее всего он старался не привлекать к себе лишнего внимания и исполнял свои главные обязанности, выступая в роли судьи. Ближе к концу года он оказался причастным к скандалу, связанному с женщиной, хотя на этот раз — вероятно, единственный — выступал в роли пострадавшего. Каждый год в доме одного из старших магистратов проводилось празднество Bona Dea, или «Доброй Богини». В 62 г. до н. э. выбор пал на резиденцию Цезаря — вероятно, потому, что он был верховным понтификом, а не только претором. Хотя празднество происходило в доме магистрата, ни ему, ни любому другому мужчине не разрешалось присутствовать при этом, так как церемонии проводились исключительно женщинами — в основном аристократическими матронами и их служанками. После жертвоприношений и других ритуалов начинался праздник, продолжавшийся до конца ночи. Обрядами заведовали жрицы-весталки; согласно Плутарху, жена магистрата принимала деятельное участие в организации торжеств. В данном случае Аврелия, вероятно, сыграла более значительную роль, чем Помпея. Юлия, сестра Цезаря, тоже должна была присутствовать на празднике.

Помпея имела любовника, тридцатилетнего квестора Публия Клодия Пульхра. Они решили, что празднество будет хорошим предлогом для тайного свидания. Клодий переоделся девушкой-арфисткой, одной из множества профессиональных исполнительниц, в основном из числа рабынь, которые принимали участие в праздничных мероприятиях. Вечером он был впущен в дом Хаброй, одной из личных служанок Помпеи, знавшей о секрете своей госпожи. Затем она побежала за хозяйкой и оставила Клодия ждать в течение некоторого времени. Сгорая от нетерпения, он начал бродить по дому и столкнулся с одной из рабынь Аврелии, которая попыталась убедить молодую и застенчивую арфистку присоединиться к остальной компании. Не в состоянии отделаться от ее навязчивости, Клодий заявил, что не может пойти с ней, потому что ждет свою подругу Хабру, но мужской голос выдал его. Рабыня убежала с криком, что в доме находится мужчина, и начался переполох. Клодий скрылся в темноте. Аврелия начала действовать с хладнокровной методичностью, присущей ее характеру и унаследованной ее сыном. Она немедленно прервала церемонию и приказала закрыть священные принадлежности, используемые в ритуалах, чтобы они не подверглись осквернению от мужского взгляда. Рабов послали запереть все двери, чтобы нарушитель не смог ускользнуть наружу, потом мать Цезаря возглавила поиски с факелами и вскоре обнаружила Клодия, который прятался в комнате Хабры. Его внимательно рассмотрели, чтобы убедиться, кто он такой — мир римской аристократии был довольно тесен, и большинство ее членов знали друг друга в лицо, — а затем выдворили из дома. Аврелия отпустила собравшихся женщин по домам, чтобы они рассказали своим мужьям о святотатстве Клодия [29].

Цезарь сразу же приступил к разводу с Помпеей. В древнейшем римском законодательном кодексе Двенадцати Таблиц, который дети аристократов заучивали наизусть даже во времена Цезаря, не существовало такого понятия, как развод, но тем не менее эта процедура имела долгую традицию. Как и многие другие аспекты римской жизни, вопрос о разводе решался в индивидуальном порядке внутри каждой семьи. В эпоху поздней Республики каждый из супругов мог развестись с другим в одностороннем порядке. В простейшей форме муж говорил: «Забери свои вещи!» (tuas res tibi habeto). Цезарь мог воспользоваться этой традиционной фразой или послать письмо Помпее, но в любом случае их брак быстро прекратился. Причины развода не оглашались, но в этом не было ничего необычного, несмотря на предшествующие обстоятельства. Судя по всему, их союз никогда не был таким же прочным, как его брак с Корнелией, и, хотя супруги проводили вместе большую часть времени, Помпея так и не смогла родить ребенка. У нас нет сведений о том, заводили ли любовников другие жены Цезаря, но в данном случае личного обаяния Цезаря оказалось недостаточно, чтобы обеспечить верность Помпеи. Возможно, в эти годы он проводил слишком много времени в обществе Сервилии и других своих любовниц, или же его молодой жене опостылела жизнь в доме, где властвовала ее невестка. Не стоит недооценивать и привлекательность Клодия, который был умным, миловидным — его семья славилась своей красотой — и обаятельным, с репутацией молодого повесы, которая делала его еще более притягательным. Такое описание могло бы подойти и самому Цезарю, как и готовность совращать чужих жен. Независимо от причины неверности Помпеи, Цезарь не собирался прощать своей жене такие же вольности, какие он позволял самому себе. Такая позиция была распространенной среди римских аристократов [30].

Развод имел важное значение для участвующих сторон, но последствия этого эпизода для Римской республики были еще более значительными. Никогда раньше праздник Bona Dea не подвергался подобному осквернению. Некоторые сенаторы, в том числе Цезарь и Цицерон, в личных беседах высказывали скептические мнения о богах или, по крайней мере, о многих аспектах традиционной религии, но никто из них публично не сомневался в значении ритуалов, пронизывавших многие аспекты жизни общества. Считалось, что успехи Рима основаны на благосклонности богов, и никакими церемониями, призванными обеспечить эту благосклонность в будущем, нельзя было пренебрегать или исполнять их неподобающим образом. Сенат учредил особую комиссию для расследования дела и принятия соответствующих мер. Сам праздник был перенесен на следующую ночь и прошел по всем правилам. После консультаций с весталками и коллегией понтификов было решено, что Клодий предстанет перед судом. По-видимому, Цезарь с самого начата хотел замять дело, но, даже будучи главой коллегии и верховным понтификом, скорее играл роль председателя и не обладал решающим голосом. На заседании трибунала Цезарь отказался свидетельствовать против Клодия и заявил, что он не знал о романе квестора с его бывшей женой. Когда его открыто спросили, почему он развелся с женой, если не из-за ее измены, он ответил знаменитой фразой: «Жена Цезаря должна быть выше любых подозрений». Клодий был подающим надежды молодым человеком, имевшим могущественных друзей, которые делали все возможное для вынесения оправдательного приговора. Цезарь мог рассматривать личную вражду с таким человеком как неоправданный риск, а возможно, он даже считал, что в будущем Клодий может стать полезным союзником. Теперь нам известно, что это произошло на самом деле, но в то время мало кто мог об этом подумать. Несмотря на частые обвинения и нападки на таких людей, как Катул, вся карьера Цезаря была основана на попытках приобретения новых друзей, а не на создании врагов. Он прославился своей щедростью и благосклонностью в отличие от Катона, который был больше известен своей непреклонной суровостью (Катон, как ему и подобало, был среди тех, кто ратовал за самое жестокое наказание для Клодия).

Политические заботы всегда были на уме у сенатора, но нельзя забывать и о личных чувствах. В античные времена, как и в наше время, оказаться в положении обманутого мужа означало выставить себя на посмешище. С другой стороны, защитники Клодия не замедлили бы воспользоваться собственной репутацией Цезаря как великого любовника против него, если бы он выступил на слушании в качестве обвинителя. Вероятно, он искренне считал, что с его стороны было бы лицемерием обвинять другого человека в том, что он сам проделывал с завидной частотой, хотя и в менее эксцентричных и кощунственных обстоятельствах. Несмотря на его отказ, Аврелия и Юлия выступили в суде и засвидетельствовали вину Клодия. Цицерон тоже выступил в суде и заявил, что встречался с Клодием в Риме в день церемонии; таким образом, он опроверг алиби защиты, утверждавшей, что во время совершения преступления Клодий находился далеко от города. Несмотря на очевидную вину, Клодий был оправдан, после того как он со своими друзьями устроил настоящую кампанию устрашения, подкрепленную щедрыми взятками. Перед последним заседанием члены коллегии потребовали обеспечить охрану для себя, и их требование было удовлетворено. Когда они проголосовали за оправдание (31 против 25), Катул с презрением сказал: «Для чего вы просили нас об охране? Боитесь, что вас ограбят?» Это последняя известная шутка пожилого сенатора, умершего спустя несколько месяцев [31].

Задолго до окончания суда Цезарь покинул Рим в должности пропретора и губернатора Дальней Испании (Hispania Ulterior). В его свите находился тайно вывезенный из города нумидийский клиент, которого он безуспешно защищал в деле против царя Гиемпсала и который в течение нескольких месяцев жил в его доме. Его сопровождал квестор Вет, сын того человека, для которого Цезарь исполнял такую же роль. Другим членом его группы в звании ргаеfectus fabrum (нечто вроде штабного капитана) был Луций Корнелий Бальб, испанец из состоятельной семьи, получивший римское гражданство по ходатайству Помпея. Новый губернатор несомненно покинул Рим с некоторым облегчением, оставив скандал за спиной, но в какой-то момент казалось, что его дальнейшая карьера находится под угрозой. Многие кредиторы Цезаря начали проявлять нетерпение, вероятно, из-за того, что наступил срок выплаты долгов, а его временное смещение с должности претора в начале года могло заставить их усомниться в долгосрочных перспективах должника. Были предприняты определенные меры, препятствующие отъезду Цезаря, но он обратился к Крассу, который выдал ему денежное поручительство на 830 талантов, что составляло значительную сумму, но лишь небольшую часть его общего долга. Это первый официально подтвержденный случай, когда Цезарь брал ссуду у Красса, но более чем вероятно, что в прошлом он часто полагался на огромное состояние своего благодетеля. Как бы то ни было, Цезарь покинул город еще до того, как сенат официально объявил о назначениях в провинциях на этот год. Объявление было пустой формальностью, так как назначения утверждались заранее, но все же Цезарь нарушил общепринятые правила. Интересно, что одной из первых проблем, с которой ему пришлось столкнуться в Испании, были повсеместные долги, вынудившие многих законопослушных граждан пополнять ряды бандитов, заполонивших этот регион. Цезарь постановил, что должник должен выплачивать кредиторам две трети своих доходов до полной выплаты долгов, но оставлять одну треть для прокормления себя и членов своей семьи [32].

Назначение на должность в провинции было возможностью для личного обогащения. В прошлом Цезарь не раз обвинял возвращавшихся губернаторов в коррупции и вымогательстве. Вскоре его оппоненты в сенате заявили, что он без какой-либо надобности спровоцировал войну в Испании и даже нападал на поселения союзных иберийских племен с целью грабежа. В подобных обвинениях не было ничего нового, и многие римские губернаторы поступали таким же образом, но у нас недостаточно свидетельств, подтверждающих виновность Цезаря. В 61 г. до н. э. в Испании оставалось еще много незаживших шрамов недавней войны с Серторием. Бандитские набеги в течение многих поколений были частью повседневной жизни на Иберийском полуострове, особенно для жителей гористых регионов, которые были не в состоянии обеспечить себя земледелием и скотоводством. Северо-западная Лузитания, где развернулись основные военные действия Цезаря, в то время была небогатой областью, и сомнительно, что какой-либо военачальник мог обогатиться здесь в ходе военной кампании. С другой стороны, у Цезаря имелись все основания для проведения военной операции, так как все наши источники подчеркивают, что Лузитания была территорией, где римские законы практически не действовали. Цезарь сразу же предпринял решительные меры и наполовину увеличил численность существующего гарнизона. Выдвинувшись в гористую местность между реками Табо и Дуэро, он обратился к жителям одного из укрепленных поселений на вершине холма с требованием капитуляции и переселения на равнину. После вполне ожидаемого отказа Цезарь взял крепость приступом. Затем он двинулся на соседние города, избегая засад, когда лузитанцы пытались заманить его в ловушку, пользуясь своими стадами в качестве приманки. Вместо этого Цезарь атаковал и разгромил их главную армию. Тактика засад была общепринятой для горной Испании, но Цезарь со своими войсками избежал другой ловушки, не последовав по самому очевидному маршруту через сильно пересеченную местность. Впоследствии он вернулся, дал бой на территории по своему выбору и победил. После этого успеха он преследовал лузитанцев вплоть до побережья Атлантики, где они нашли убежище на небольшом острове. Первая попытка штурма закончилась неудачей, но Цезарь вызвал на помощь боевые суда из Гадеса (современный Кадис) и вынудил защитников сдаться. Затем он проплыл вдоль побережья, и одного вида боевых судов, почти неизвестных в этом регионе, оказалось достаточно, чтобы склонить как минимум одно непокорное племя к полной капитуляции [33].

Мы видим много признаков, хорошо знакомых по собственным «Запискам» Цезаря, посвященным более поздним кампаниям в Галлии. Это быстрые, но расчетливые действия, хладнокровие перед лицом естественных препятствий или первоначальных неудач и неуклонное развитие успеха. Цезарь также проявлял готовность принимать капитуляцию и милосердно обходиться с покоренными народами в надежде превратить их в законопослушных поселенцев. Его победы сами по себе не завершили этот процесс, но обозначили один из важных этапов. Цезаря провозгласили императором, что на самом деле было формальным внешним признаком заслуг, дававших губернатору право требовать триумфа по возвращении в Рим. Впрочем, этот термин относился не только к военным победам, и Цезарь многое сделал для реорганизации гражданского управления в провинции, выступая в роли третейского судьи в решении разногласий между местными общинами. Он также запретил человеческие жертвоприношения, принятые в некоторых местных культах. Труднее судить, насколько эффективными были его действия в долгосрочной перспективе, так как другие губернаторы провинции в прошлом уже предпринимали такие же шаги. Человеческие жертвоприношения были довольно широко распространены в Европе в эпоху железного века. Римляне в последний раз принесли такую жертву всего лишь за несколько лет до рождения Цезаря, когда угроза со стороны кимвров и тевтонов казалась очень реальной. Тем не менее это был один из немногих религиозных обрядов, которые римляне активно подавляли в своих провинциях. Губернаторство Цезаря в Испании почти не отражено в сохранившихся исторических документах, но, по-видимому, было отмечено характерной для него энергичной деятельностью. Вероятно, он получил некоторую прибыль от своего положения, хотя, разумеется, не в таком масштабе, чтобы оплатить хотя бы малую долю его огромных долгов. Он заслужил похвалы местных жителей и имел перспективу триумфа по возвращении в Рим. Пост губернатора дал Цезарю то, чего он хотел, но он всегда смотрел в будущее и покинул провинцию еще до прибытия своего преемника. Это было довольно необычно, но не вызывало большого удивления: Цицерон поступил так же, когда наконец отправился в свою провинцию через десять лет после пребывания на посту консула. Скорее всего Цезарь оставил в Испании своего квестора в качестве временного управляющего [34].

По свидетельству Плутарха, обратный путь Цезаря и его отряда пролегал через небольшой альпийский поселок. Друзья шутливо спросили его, может ли человек, даже находясь в столь заброшенном уголке, стремиться к власти и высокому положению. Цезарь серьезно ответил, что он предпочитает быть первым человеком здесь, чем вторым человеком в Риме. Эта история может быть вымышленной, но она многое объясняет в характере Цезаря. Он уже многого достиг на политической арене и теперь вполне мог рассчитывать на хорошую карьеру. Цезарь всегда считал себя созданным для великих свершений, и успеха как такового было недостаточно, потому что он метил на самый верх [35].

На вершине имелось свободное место, так как в последние годы лишь Помпей мог рассматриваться как серьезный соперник Цезаря. Некоторые из богатейших людей Римской республики, особенно Лукулл, удалились от общественных дел и жили в праздной роскоши. Сенат в те годы насчитывал около 600 членов, но не блистал талантами. Наследие гражданской войны, выкосившей многих видных и способных людей, по-прежнему сильно ощущалось в стране. Поразительно, но на дебатах по заговору Катилины, имевших судьбоносное значение, присутствовали лишь 14 бывших консулов. Красс намеренно не явился на заседание, а Помпей и несколько других «консуляров» находились за пределами страны. Даже исходя из самого приблизительного предположения, что человек мог прожить как минимум двадцать лет после избрания на пост консула, явилось менее половины тех, кто мог бы прийти. По сравнению с предыдущими случаями там находилось гораздо меньше видных сенаторов, чей авторитет позволял им направлять ход сенатских дискуссий. По этой причине наряду с некоторыми другими такие люди, как Цезарь и Катон, могли блистать в сенате, хотя им обоим еще не исполнилось и сорока лет.

VIII КОНСУЛ

28 и 29 сентября 61 г. до н. э. Помпей Великий отпраздновал свой третий триумф в честь побед над пиратами и Митридатом. Празднества совпали с его сорокачетырехлетием и включали представления и парадные процессии беспрецедентного масштаба. Его первый триумф состоялся двадцать лет назад, но на этот раз он не строил нелепых планов поездки на колеснице, запряженной слонами. Помпей стал зрелым человеком и не нуждался в подобных театральных постановках, так как величие его побед уже затмило достижения прославленных полководцев прошлого. Но, так или иначе, триумф никогда не был проявлением личной скромности или бережливости. Как и любой римский аристократ, Помпей позаботился о саморекламе. Таблицы, которые несли во время парадных шествий, возвещали о том, что он убил, захватил в плен или разгромил 12 183 000 человек, потопил или взял на абордаж 846 боевых судов и принял капитуляцию 1538 городов или укрепленных мест. Каждое побежденное царство, народ или место упоминалось поочередно на огромных колесных платформах, нагруженных трофеями. Далее шли изображения наиболее ярких эпизодов его военных кампаний. Другие таблицы гласили, что каждый солдат его армии получил 1500 денариев — эквивалент десятилетнего жалованья — и что государственная казна пополнилась громадной суммой в 20 000 талантов золотом и серебром. Помпей хвалился тем, что в результате его усилий ежегодный доход Римской республики более чем удвоился: с 50 000 000 до 135 000 000 денариев. Процессию замыкала огромная платформа, представленная как трофей победы над всем известным римлянам миром. Люди говорили, что Помпей восторжествовал над всеми тремя континентами — Африкой во время своего первого триумфа, Европой и особенно Испанией во время второго триумфа и Азией во время третьего триумфа. Перед Помпеем шествовали более 300 знатных пленников, в том числе царей, цариц, принцесс, вождей и военачальников, облаченных в их национальные одежды. Сам полководец ехал в колеснице, украшенной самоцветами, и носил плащ, захваченный у Митридата и якобы принадлежавший ранее самому Александру Великому. Аппиан, писавший более 150 лет спустя, считал это маловероятным, но Помпей любил проводить аналогии между собой и величайшим завоевателем в истории [3].

Масштаб достижений Помпея не вызывает сомнений. Морская операция против пиратов продемонстрировала великолепный сплав тщательного планирования и стремительности действий, но оказалась лишь прелюдией к еще более значительным успехам. Митридат Понтийский был одним из самых упорных врагов Рима. Сулла изгнал его из Греции и вернул азиатскую провинцию, но необходимость возвращения в Италию помешала ему достигнуть полной победы. Лукулл тоже сделал многое за семь лет командования в этом регионе и нанес тяжкие поражения царю и его союзникам в нескольких битвах. Лукулл сказочно обогатился на войне, но не пользовался популярностью среди римских сборщиков налогов и собственных солдат. Множились жалобы на то, что война тянется слишком долго и что Лукулл специально затягивает ее, чтобы прибрать к рукам еще больше богатств. Его огромная провинция была разделена на части, доставшиеся новым губернаторам, что уменьшало личное влияние Лукулла и препятствовало скорейшему окончанию войны. Когда Лукулл оказался ослабленным, Митридат получил возможность отвоевать некоторые утраченные территории, но после прибытия Помпея в 66 г. до н. э. все изменилось. Опиравшийся на ресурсы, о которых его предшественник мог лишь мечтать, он полностью сокрушил державу Митридата еще до конца года. Было бы натяжкой утверждать, что Лукулл уже выиграл войну — в отличие от войны со Спартаком, исход которой безусловно был предрешен Крассом, до того как Помпей попытался украсть у него эту заслугу, — но он определенно внес наибольший вклад в окончательную победу Рима.

Выполнив свою задачу, Помпей не выказал желания сразу же возвращаться в Рим. Вместо этого он стал искать новые возможности покрыть себя славой. За следующие два года он увел свои легионы дальше, чем любой римский полководец былых времен. Они воевали с иберами и албанцами на восточном побережье Черного моря и вторгались на будущие территории южной России. Вмешавшись в гражданскую войну между соперничающими родами Иудейского царства, Помпей осадил Иерусалим и взял его после трехмесячной осады. Все эти подвиги нашли отражение в триумфальной процессии. За время своих военных кампаний Помпей неоднократно подтверждал свой полководческий талант и иногда лично возглавлял атаку на врага в подражание своему кумиру Александру Великому. В Иерусалиме он со своими командирами вошел в «святая святых» храма Соломона, что запрещалось всем, кроме высших жрецов. В знак уважения сокровища храма остались нетронутыми, но этот жест, как и было задумано, лег в основу новой легенды о беспрецедентных подвигах римского полководца. У римлян тяга к живописным зрелищам часто сочеталась с практичностью, и Помпей потратил много времени на организацию управления старыми римскими провинциями в этом регионе и новыми, созданными им самим. Боевые действия в основном прекратились в 63 г. до н. э., когда пришло известие о смерти Митридата: он был убит телохранителем, после того как попытался отравиться, но обнаружил, что противоядия, которые он принимал в течение всей жизни, боясь отравления, возымели-таки действие. Несмотря на это, Помпей еще более одного года оставался на Востоке и наводил порядок в регионе. Он обладал значительными организационными способностями, и многие его постановления оставались в силе в течение столетий [4].

Неуемная деятельность Метелла Непота во время его трибуната усилила подозрения о возможных диктаторских поползновениях Помпея после его возвращения в Италию. Непот был его шурином и служил при нем в должности легата. Готовность применять насилие и угрозы в стремлении позволить Помпею сохранить командование над его армией не могли не вызывать тревогу. Трудно разобраться, действовал ли Непот по своей инициативе или в соответствии с полученными инструкциями, но Помпей явно не мог быть доволен результатом, не принесшим ему никакой выгоды. Весной 62 г. он направил открытое письмо сенату и частные письма ведущим сенаторам, заверив их в своем желании мирной отставки. Другой его легат, Марк Пупий Пизон, уже находился в Риме и собирался выставить свою кандидатуру на консульских выборах 61 г. до н. э. Помпей попросил сенат отложить выборы до конца года, чтобы он успел прибыть и поддержать своего друга. Мнения разделились, но Катон предотвратил голосование с помощью манипуляций сенатскими процедурами. Когда к нему обратились во время дебатов, он говорил до конца дня, и собрание завершилось безрезультатно. Впоследствии никто не попытался снова поставить вопрос на голосование. Пизон все равно стал консулом, но это было первое из целого ряда унижений, которые предстояло вытерпеть Помпею, хотя оно не помешало ему вновь заверить сенат в своих добрых намерениях. Когда Помпей наконец высадился в Брундизии в декабре 62 г. до н. э., он немедленно распустил свои легионы и приказал солдатам собраться снова, лишь когда наступит время для его триумфального парада [5].

До тех пор пока Помпей не отпраздновал свой триумф, он не мог пересечь pomerium, или священную границу города, поэтому он поселился в своей вилле на Альбанских холмах за пределами Рима. В середине I века до н. э. значительные части столицы фактически находились за городской чертой. В нескольких случаях заседания сената или народные собрания происходили в тех местах, где мог присутствовать Помпей. Когда он стал консулом в 70 г. до н. э., то заказал опытному сенатору и плодовитому автору Марку Теренцию Варрону памфлет с объяснением сенаторской процедуры. Возвращение Помпея к политической жизни показывало, что ему еще предстоит многому научиться после почти шестилетней завоевательной кампании. Первая речь, которую он произнес, никому не понравилась. Особенно неудачным обстоятельством было то, что он появился в разгар дебатов вокруг суда над Клодием, обвиняемым в святотатстве. Особенно жаркие споры шли по поводу процедуры выбора судебных заседателей. Пизон, бывший легат Помпея, был другом и сторонником Клодия, в то время как его коллега по консульской должности выступал в роли оппонента. Будучи не слишком одаренным и слабо подготовленным оратором, Помпей попытался выказать свою твердую поддержку и уважение к сенату, когда к нему обращались за советом по подобным вопросам, но его речи были восприняты без энтузиазма. Цицерон, все еще раздосадованный отказом Помпея должным образом похвалить его за подавление мятежа Катилины, резко высказался по поводу человека, которого так часто поддерживал в прошлом. 25 января 61 г. до н. э. он написал своему другу Аттику, что Помпей «...теперь выставляет напоказ свою дружбу со мной, но втайне он ревнует и плохо скрывает свои чувства. В нем нет подлинной учтивости, прямоты и таланта государственного мужа, и даже высокой чести, постоянства или душевной щедрости» [6]. Цицерон был особенно рад, когда Красс начал восхвалять его перед сенатом, — вероятно, потому, что Помпей не сделал этого [7].

В личной жизни дела шли немногим лучше. Помпей развелся со своей женой Муцией почти сразу же после возвращения в Италию. В отсутствие мужа она завела роман с Цезарем, но он был далеко не единственным ее любовником, и в конце концов ее измены мужу привели к публичному скандалу. С политической точки зрения это имело неприятные последствия, так как привело к отчуждению Помпея от ее сводных братьев Метелла Непота и Квинта Цецилия Метелла, так как род Метеллов всегда без колебаний реагировал на реальные или кажущиеся обиды. После того как Цицерон подвергся нападкам Непота, ему пришлось приложить немало усилий для умиротворения Квинта Цецилия Метелла, хотя причиной конфликта был его брат. Квинт Цецилий Метелл был сильным кандидатом на пост консула 60 г. до н. э., что делало его особенно опасным врагом. Тем не менее развод дал Помпею возможность заключить новый политический союз, и он явно хотел снова продемонстрировать свою приверженность сенаторской элите и доказать, что не имеет радикальных намерений. Помпей связался с Катоном и спросил, не согласится ли он и его сын взять замуж его племянниц, дочерей Сервилии. К разочарованию обеих девушек и их честолюбивой матери, Катон отверг его предложение. Этот жест укрепил его репутацию как человека, который ставит суровые требования добродетели превыше политического преимущества. Хотя при этом Катон утратил перспективу союза с богатейшим римским гражданином и самым удачливым полководцем, этот инцидент внес новую главу в «легенду о Катоне», которую он много лет сознательно выстраивал [8].

В те годы перед Помпеем стояли две главных цели. В первую очередь ему предстояло обеспечить землей демобилизованных ветеранов своей армии. В 70 г. до н. э. был издан закон о выделении земельных наделов для солдат, сражавшихся под его командованием в Испании, но дело фактически закончилось ничем, так как сенат не обеспечил земельный фонд для распределения участков. Вторая цель Помпея заключалась в ратификации «Восточного уложения» — системы законов и постановлений, учрежденной им после победы над Митридатом. Такие вопросы обычно решала сенаторская комиссия, но Помпей упредил события, не имея достаточных полномочий. Тот факт, что он великолепно справился со своей задачей, не помешал направить в его адрес многочисленные критические стрелы. Лукулл, вынужденный несколько лет ждать собственного триумфа и все еще глубоко уязвленный тем, что Помпей фактически сместил его с поста командующего, вышел из добровольного заточения в своем поместье и вернулся к общественной жизни, чтобы противостоять ему. Он был особенно критически настроен ко всему, что изменяло его собственные постановления на Востоке. Помпей хотел, чтобы его «Восточное уложение» было ратифицировано в форме единого закона. Лукулл, Катон и многие другие ведущие сенаторы требовали, чтобы каждое постановление обсуждалось отдельно. За время консулата Пизона в 61 г. до н. э. ничего заметного в этом деле так и не было достигнуто отчасти из-за его деятельного участия в судебном процессе над Клодием. Осознав, что Квинт Цецилий Метелл практически неизбежно выиграет консульские выборы 60 г. до н. э., Помпей не пожалел денег на взятки, чтобы его коллега оказался более сговорчивым. Действительно, вторым консулом стал один из его бывших легатов, «новый человек» по имени Луций Афраний. Хотя Афраний вполне мог быть способным офицером, на посту консула он выглядел совершенно неуместно, и другой «новый человек», Цицерон, считал его жалким посмешищем. Более одаренным был Луций Флавий, один из трибунов 60 г. до н. э., вставший на сторону Помпея. Он предложил земельный закон, призванный обеспечить земельные наделы для ветеранов и значительного числа городских бедняков. Квинт Цецилий Метелл возглавил оппозицию и позволил себе такие резкие высказывания, что трибун приказал временно заключить его под стражу. Консул был достаточно искушенным знатоком политической игры, так что не замедлил воспользоваться этой ситуацией и собрал заседание сената прямо в темнице. Флавий ответил тем, что поставил свою трибунскую скамью, символизировавшую его должность, перед входом в темницу, чтобы никто не мог войти внутрь. Не смутившись этим, Метелл приказал своим помощникам пробить дыру в стене тюрьмы, чтобы впустить сенаторов. Помпей осознал, что Флавий проигрывает в этой схватке, и попросил его отпустить консула. В этом эпизоде присутствует почти такой же фарсовый оттенок, как в конфронтации между Катоном и Непотом в 62 г. до н. э. на подиуме храма Кастора. Правда, в этом случае дело не дошло до настоящего насилия. Дальнейшие попытки устрашения Метелла — в частности, предложение лишить его права отправиться в провинцию после окончания консульского срока — с треском провалились, и законопроект так и не был принят [9].

Прошло два года, но Помпей так и не достиг ни одной из своих главных целей. И ратификация «Восточного уложения», и выделение земли для ветеранов были разумными мерами, которые принесли бы пользу Римской республике. Метелл отвергал законопроект о земле главным образом потому, что ничего не хотел делать для человека, который развелся с его сводной сестрой Муцией, но также из-за врожденного упрямства. Его дед прославился как единственный сенатор, отказавшийся принести клятву о соблюдении одного из законов Сатурнина, и в результате был вынужден отправиться во временную ссылку. Лукуллом двигали воспоминания о несправедливости, которую он испытал от Помпея в 66 г. до н. э. Катон и другие просто хотели уменьшить авторитет сенатора и помешать ему занять доминирующее положение благодаря своей славе и огромному богатству. Помпей был не единственным сенатором, оказавшимся в затруднительном положении в эти годы. Красс, который сначала радовался неудачам своего соперника, обнаружил, что та же самая сенаторская клика готова заблокировать мероприятия, имевшие для него чрезвычайно важное значение. В начале 60 г. до н. э. между сенатом и представителями всаднического сословия, возглавлявшими крупные компании, publicani (публиканами), разразилась ожесточенная дискуссия. Всадники выкупили права на сбор налогов в Азии и других восточных провинциях, но обнаружили, что после многолетней войны они не в состоянии собрать достаточно средств, чтобы покрыть собственные расходы — т. е. те суммы, которые они уже предоставили в государственную казну. Столкнувшись с перспективой убытков вместо обычных высоких прибылей, получаемых со сбора налогов, раздосадованные всадники хотели изменить условия своего контракта и уменьшить размер сумм, выплачиваемых в казну. Красс, который был тесно связан с ведущими публиканами и, возможно, имел долю в ряде компаний, энергично поддерживал их. Цицерон считал их требования возмутительными, но тем не менее был готов согласиться с ними, так как богатое всадническое сословие следовало умиротворять и держать на стороне сената. Недавно принятый закон о взятках налагал огромные штрафы на уличенных судебных заседателей из всаднического сословия, а не только на сенаторов, что вызывало глубокое беспокойство. Катон, никогда не сдерживавший свой темперамент, яростно противостоял публиканам и убеждал сенат отвергнуть их предложение. Цицерон в отчаянии заметил, что Катон «...исходя из наилучших побуждений и с несомненной честностью... причиняет вред государству. Решения, которые он предлагает, более подобают идеальной платоновской Республике, чем выгребной яме, в которую превратился город наследников Ромула» [10].

Помпей и Красс — двое богатейших и в некоторых отношениях самых влиятельных людей в Римской республике — оказались загнанными в угол горсткой представителей аристократических семейств, господствовавших в сенате. Помпей получил особенно чувствительный отпор, когда попытался войти в круг этой внутренней элиты. Необходимые, разумные и популярные реформы наряду с более сомнительными мероприятиями, затратными в политическом отношении, оказались заблокированными незначительным меньшинством. Силы инерции, преобладавшие в Римской республике, приводили к отчуждению многих граждан на всех уровнях общества. Спустя десятилетие один из бывших командиров Цезаря начал свою гражданскую войну в тот год, когда Квинт Цецилий Метелл и Африкан были консулами. Оглядываясь назад, многие рассматривали 60 год до н. э. как тот период, когда недуг, поразивший Республику, стал неизлечимым [11].

Летом 60 г. до н. э. Цезарь вернулся из Испании. Ему исполнилось сорок лет, и теперь он имел право выставлять свою кандидатуру на выборах консулов 59 г. до н. э. Не в состоянии лично заниматься предвыборной агитацией, он вел переписку с ведущими сенаторами, включая Цицерона. За свою жизнь Цезарь написал очень много писем; к сожалению, большая часть его корреспонденции не сохранилась. Говорят, он мог диктовать нескольким писцам одновременно, и отмечалось, что он был первым человеком, который, находясь в Риме, регулярно переписывался с друзьями и политическими союзниками, тоже находившимися в столице. Это упоминание не относится к какому-либо конкретному периоду его жизни, но вполне может быть правдой. Также вероятно, что он развелся с Помпеей по письменному уведомлению и по переписке заключил соглашение с другим кандидатом о проведении совместной предвыборной кампании. Этим кандидатом был Луций Лукцей, человек значительного богатства, но не обладавший хорошей репутацией или харизмой. Сочетание его денег и популярности Цезаря было мощным оружием. В начале июня 60 г. до н. э., еще до того как Цезарь вернулся в Рим, его рассматривали как фаворита предвыборной гонки. По выражению Цицерона, он «плыл с попутным ветром». Судя по всему, письма Цезаря Цицерону порадовали оратора, так как он написал своему другу Аттику, что надеется «сделать Цезаря лучше», деяние, которое он считал хорошей услугой для Римской республики [12].

Как и Помпей двумя годами раньше, по прибытии в Рим Цезарь остался за пределами городской черты. Он не мог пересечь pomerium до тех пор, пока не отпраздновал триумф, присужденный за его военные кампании в Испании. Церемония триумфа с живописной процессией и сопутствующими празднествами улучшала его перспективы на выборах. Римские избиратели и общество в целом ценили военную славу превыше всего остального, и в практическом смысле существовала высокая вероятность того, что избранный консул будет командовать армией во время войны, так что доказательство военного таланта было важным подспорьем. Цицерон иногда утверждал, что репутация великого судебного оратора ценится почти так же высоко, как и военные подвиги, но в глубине души сознавал, что большинство избирателей не разделяют эту точку зрения. По закону кандидаты на высшие государственные должности должны были лично являться на собрания на форуме. Цезарю требовалось время, чтобы надлежащим образом подготовиться к триумфальному празднеству, которое могло состояться лишь в день, назначенный сенатом. Дата выборов уже была установлена, и Цезарь не смог бы выставить свою кандидатуру, если бы не пересек pomerium и таким образом отказался бы от права на триумф. Он попросил сделать исключение из правила и позволить ему стать кандидатом без личного присутствия. Предположительно запрос был направлен письмом или через посредника, поскольку не сохранилось никаких сведений о собрании сената в одном из храмов за пределами городской черты, чтобы Цезарь мог присутствовать там. По свидетельству Светония, запрос Цезаря столкнулся с почти повсеместным противодействием сената. Другие источники указывают на Катона (что неудивительно) как на движущую силу этой оппозиции. Он снова воспользовался тактикой проволочек и говорил до тех пор, пока не закончилось время, отведенное для дебатов и заседание пришлось закрыть без голосования. Сенат не мог снова собраться до официального оглашения списка кандидатов: сенаторам разрешалось встречаться лишь по определенным дням, и они не могли, к примеру, устраивать заседания в один день с проведением народного собрания [13].

Уловка Катона сработала, но не так, как он надеялся. Когда Цезарь понял, что происходит, он немедленно отказался от триумфа и вступил в город, чтобы лично присутствовать на выдвижении кандидатов. Трудно переоценить важность этого решения. Триумф был одной из величайших почестей, которой мог удостоиться римский аристократ, а его символы, выставленные на крыльце, увековечивали память о достижениях рода. Помпей, чья карьера во многих отношениях была необычной, трижды праздновал триумф, но это было исключением из правил, и очень редко человек удостаивался такой почести более одного раза. Лишь меньшинство пропреторов получило право на триумф в I веке до н. э., и даже проконсулы далеко не всегда могли рассчитывать на него. Поступок Цезаря четко указывает, что он смотрел в будущее и был абсолютно убежден, что совершит более великие деяния и затмит славой предшественников. Триумф за победы в Испании был желанным призом, и Цезарь старался обеспечить его, но пост консула обещал нечто большее.

Мотивы Катона тоже достойны обсуждения, так как на первый взгляд его действия казались бесцельными, а с учетом дальнейшего развития событий и крайне непредусмотрительными. В лучшем случае он добился бы того, что Цезарь на один год отложил выдвижение своей кандидатуры. Тогда Цезарь мог бы провести триумф, что лишь укрепило бы и без того хорошие предвыборные перспективы. Возможно, Катон надеялся, что в следующие двенадцать месяцев должники Цезаря потеряют терпение и его карьера рухнет. Между тем он только что вернулся из своей провинции и, как и все римские губернаторы, особенно проводившие удачные войны, несомненно обогатился. Конечно, его огромные долги не могли быть выплачены сразу, и он явно рассчитывал на материальную поддержку Лукцея в своей предвыборной кампании, но вместе с тем по возвращении в Рим его материальное положение стало гораздо более прочным, чем до отъезда. Как частный гражданин Цезарь не пользовался правом неприкосновенности, поэтому Катон, возможно, надеялся предъявить ему обвинение во взятках или вымогательстве. Впрочем, большинство бывших губернаторов, столкнувшихся с подобными обвинениями, были оправданы, и, как мы могли убедиться, Цезарь действительно мог оказаться невиновным. Желание отложить выставление его кандидатуры на один год имело более личную причину.

Марк Кальпурний Бибул, зять Катона, тоже принимал участие в предвыборной гонке. Это был тот самый человек, который находился в тени Цезаря в 65 г. до н. э., когда оба служили эдилами. Бибул не имел особых талантов, но сама выборная система с возрастными ограничениями для каждого государственного поста приводила к тому, что кандидат мог соперничать и занимать аналогичные должности вместе с одними и теми же людьми на всем протяжении своей карьеры. И Цезарь, и Бибул служили преторами в 62 г. до н. э., хотя не сохранилось никаких сведений о конфликте между ними. Годовая отсрочка для Цезаря означала, что Бибул наконец-то получит возможность единолично погреться в лучах славы. При этом также устранялась опасность того, что «новый человек» Лукцей, пользуясь популярностью своего союзника, вытеснит Бибула на третье место. Проигрыш на выборах был бы унизительным ударом по репутации знатного рода.

Таким образом, семья Катона действительно имела веские причины всячески препятствовать Цезарю. Личный конфликт между ними тоже не следует недооценивать. Не будет преувеличением сказать, что Катон внешне презирал и тайно ненавидел Цезаря, считая, что может проникнуть под маску его внешнего обаяния. Продолжающийся роман Сервилии с этим человеком оскорблял чувства ее сводного брата. Римская аристократия не видела ничего дурного в личной вражде между сенаторами, до тех пор пока их поступки не выходили за границы дозволенного. Если рассматривать дело с этой стороны, Катон просто воспользовался возможностью насолить одному из своих врагов. Кроме того, каждый раз, когда он изменял мнение сената или мешал принять какое-либо решение, это укрепляло его собственную репутацию. В возрасте 35 лет Катон еще не занимал более высокой государственной должности, чем пост трибуна, но уже прославился как один из ведущих ораторов в сенате. Он был Катоном, защитником старинной добродетели, олицетворяемой его знаменитым предком, и никогда не отступал от своих взглядов и не боялся излагать их, даже если они противоречили мнению большинства. Маловероятно, что в 60 г. до н. э. он видел в Цезаре опасность для самого существования Римской республики. Из писем Цицерона явствует, что до выборов такие взгляды не имели широкого распространения. Единственный намек на некоторые подозрения появился после того, как сенат распределил провинции для консулов, избранных на 59 г. до н. э., что по закону Гая Гракха должно было произойти еще до выборов. В данном случае сенат решил, что оба консула после окончания срока службы отправятся наводить порядок «в лесах и селах Италии» (silvae callesque). Действительно, сельская Италия сильно пострадала в последние десятилетия, но, несмотря на это, такая задача была ниже достоинства даже одного консула, не говоря об обоих. Предположение о том, что консулов просто решили держать «в резерве» на случай большой войны в Галлии, неубедительно, так как это не было принято в римской практике. На самом деле это было сознательным оскорблением, и наши источники утверждают, что оно в первую очередь относилось к Цезарю, хотя следует отметить, что и Бибул должен был пострадать в результате такого решения [14].

Консулы избирались на собрании центурий (Comitia Centuriata), структура которого заметно отличалась от собрания триб. Цезарь уже одержал успех на собрании центурий, когда был избран претором, но борьба за два консульских кресла неизбежно была более острой, чем за восемь преторских постов. Выборы консулов обычно проводились в конце июля, так что у Цезаря было лишь несколько недель для личной предвыборной агитации. Собрания центурий происходили на Марсовом поле, в соответствии с ритуалами, имевшими глубокие корни в военной системе[48], сложившейся на заре римской истории, — к примеру, подъем красного флага на Яникульском холме, о чем уже упоминалось в связи с судом над Рабирием. Председательствующий магистрат (один из консулов текущего года) давал собранию традиционные наставления в форме военных приказов. Перед началом процедуры выборов происходила неформальная встреча, или contio, хотя неизвестно, разрешалось ли кандидатам произносить речи, которые были бы последним призывом к избирателям. Консул открывал процедуру молитвой, сопровождаемой формальным повелением выбрать двух новых консулов, обращенным к народу. Избиратели подразделялись на центурии в зависимости от своего имущественного положения по данным последнего ценза. Отдельные центурии состояли из людей, принадлежавших к одной трибе, но «племенной элемент» был уже чистым архаизмом. Голосование начиналось с 70 центурий первого класса, за которыми следовали 18 всаднических центурий. Каждая центурия выбирала два имени из списка кандидатов для заполнения двух консульских вакансий. Всего существовало 193 центурии, но итог выборов часто решался во время голосования центурий второго класса. Члены первого класса должны были обладать определенным достатком, хотя его точные размеры для этого периода остаются неясными. Было бы ошибкой считать их всех очень богатыми людьми. Некоторые несомненно преуспевали, но другие имели сравнительно скромные средства. Нет никаких свидетельств, что представители этого класса обладали сильным чувством общественной принадлежности или являлись «социальным классом» в современном смысле слова. Решение центурий, голосовавших первыми, влияло на дальнейшее голосование. Особенно влиятельным было решение одной центурии первого класса, которая называлась centuria praerogativa и избиралась по жребию, чтобы начать голосование. Обычно считалось, что человек, чье имя становилось первым в списке голосования этой центурии, выигрывал выборы [15].

Как и другие выборы, голосование Comitia Centuńata происходило в септе, или «овечьем загоне» на Марсовом поле. Это временное сооружение, иногда также называемое oviles, состояло из деревянных загородок для каждой категории избирателей. Оно было открыто всем капризам природы и занимало довольно большую площадь. Мы не знаем, сколько граждан обычно принимало участие в голосовании. В цензорских списках значилось более 900 000 граждан мужского пола, и несколько сотен тысяч из них жили в самом Риме, по крайней мере, большую часть года. Представляется крайне маловероятным, что большинство горожан смогли бы проголосовать, даже если бы захотели это сделать, принимая во внимание размер септы. Проводились оценки количества избирателей, которые могли поместиться в загородках для голосования, при этом выдвигались чисто гипотетические предположения о продолжительности голосования, так как весь процесс должен был завершиться к заходу солнца. В результате мы имеем разброс мнений от 30 000 до 55 000 и даже до 70 000. Каждый из комментаторов склонен считать свою оценку максимальной и полагает, что реальное количество было гораздо меньшим. Хотя было бы неразумно полагаться на такие догадки, можно не сомневаться, что в фактическом голосовании принимало участие лишь незначительное меньшинство людей, обладавших правом голоса. Гораздо труднее сказать, насколько изменялся состав голосующих от одних выборов к следующим (считается, что незначительно, но наверняка мы не знаем). Выборы консулов безусловно были крупным событием, и многие граждане специально приезжали в Рим со всей Италии, чтобы принять в них участие. Естественно, это были более состоятельные люди, а поскольку голоса представителей первого класса и всаднического сословия обладали наибольшим весом, их влияние еще больше усиливалось. Тем не менее результаты выборов были непредсказуемы и ситуации, когда двух определенных кандидатов на консульские должности считали несомненными фаворитами, возникали крайне редко. Centuria praerogativa выбиралась по жребию в день голосования, что вносило в процедуру дополнительный элемент неопределенности [16].

Во время собственной избирательной кампании Цицерон задумывался о посещении Цизальпийской Галлии для ведения агитации среди местных состоятельных граждан и в течение всей жизни старался поддерживать связь со многими областями Италии. Когда дружеских связей и былых заслуг оказывалось недостаточно, деньги могли обеспечить победу. В каждой трибе имелись влиятельные люди, которые, как считалось, могли управлять голосами своих «соплеменников», независимо от процедуры голосования (по трибам или по центуриям). В 61 г. было широко известно, что многие из этих людей навещали сад в доме Помпея и получали деньги за поддержку его кандидата Афрания. В 60 г. до н. э. взяточничество было менее откровенным, но к нему прибегали все кандидаты. Деньги Лукцея работали на него самого и на Цезаря, а Бибул опирался не только на собственные ресурсы, но и на помощь ряда видных сенаторов. Катон одобрял это и воздержался от обвинения своего шурина во взяточничестве на выборах в 63 г. до н. э., хотя нападал на Мурену за то же самое. Как и любой сенатор, он хотел, чтобы члены его семьи добивались успеха. По утверждению Светония, он и другие сторонники Бибула руководствовались еще и страхом перед возможными действиями Цезаря в должности консула, если его будущий коллега будет связан с ним тесными политическими узами. Впрочем, это уже догадки, и скорее всего семейные связи Бибула были гораздо более важным фактором [17].

В день выборов Цезарь занял первое место с довольно большим отрывом. Бибул обеспечил себе второе место, так что затраты Лукцея оказались напрасными. Теперь, когда Цезарь занял один из двух главных постов в государстве, оставалось лишь посмотреть, чего он сможет достичь за год своего консульства.

В декабре 60 г., за несколько недель до вступления Цезаря в должность консула, 1 января 59 г., Цицерон принял посетителя на своей загородной вилле. Это был Луций Корнелий Бальб, римский гражданин из испанского Гадеса, который недавно служил в штабе Цезаря, а теперь выступал в роли его политического агента. Бальб говорил в основном об аграрном законе, который Цезарь собирался представить в ближайшем будущем. Как землевладелец, Цицерон всю свою жизнь испытывал неприязнь к любым планам по перераспределению земель, и его противодействие во многом позволило заблокировать законопроект Рулла, предложенный три года назад. На этот раз перед ним стоял тройственный выбор: встать в оппозицию к новому закону, на некоторое время отойти от общественной жизни, чтобы обеспечить свою непричастность к обсуждению, или поддержать закон. Цицерон написал своему другу Аттику, что Цезарь надеялся на его поддержку. Бальб «...заверил меня, что Цезарь будет следовать моему мнению и мнению Помпея по любому вопросу и постарается примирить Красса с Помпеем». Если бы Цицерон последовал этому курсу, перед ним открывалась перспектива «...очень тесного союза с Помпеем и, если я захочу, с самим Цезарем, а также примирения с моими врагами, мир с чернью и спокойная старость». Цезарь тщательно подготовился к своей новой должности и попытался приобрести как можно больше политических союзников. Цицерон, несмотря на его успехи на консульском посту, все еще оставался «новым человеком» для старинной римской знати, а казнь заговорщиков в 63 г. до н. э. оставила его уязвимым перед обвинением в злоупотреблении властью. Последние десять лет он неустанно изображал из себя верного сторонника Помпея. Теперь Помпей был явно заинтересован в земельном законопроекте Цезаря, и оба они хотели заручиться красноречием Цицерона в свою поддержку [18].

После некоторых размышлений Цицерон отказался. Конечно, это было разочарованием для Цезаря, но не очень тяжким, так как он уже заполучил двух гораздо более могущественных союзников. Бальб намекнул Цицерону на перспективу союза между Помпеем и его вечным соперником Крассом. В какой-то момент Цезарю удалось достигнуть этой цели и, по словам Светония, «вступить в союз с обоими, договорившись не допускать никаких государственных мероприятий, неугодных кому-либо из троих» [19]. Этот политический союз известен ученым как Первый триумвират (Второй триумвират был образован между Марком Антонием, Октавианом и Лепидом в ноябре 43 г. для того, чтобы дать отпор убийцам Цезаря). «Триумвират» означает «тройственный совет», но, в отличие от союза, формально учреждаемого по закону, когда три человека получали диктаторские полномочия, соглашение между Крассом, Помпеем и Цезарем было неформальным. Сначала оно к тому же было тайным. То обстоятельство, что в декабре 60 г. Бальб говорил лишь о возможности примирения между Помпеем и Крассом, не следует воспринимать как указание, что триумвират еще не был сформирован; о нем еще просто не было широко известно.

Цезарь в течение долгого времени имел тесные связи с Крассом, который многое поставил на него, когда выступил в качестве гаранта возвращения долгов, едва не помешавших ему отправиться в Дальнюю Испанию. Цезарь неоднократно и публично поддерживал меры, благоприятные для Помпея. Он также несомненно встречался с ним. Цезарь и Помпей находились в Риме большую часть времени в 70—67 гг. до н. э. — хотя до нас не дошли сведения об их близких отношениях. Цезарь соблазнил жену Помпея, пока тот воевал в Азии, что определенно не могло понравиться ее мужу, но, с другой стороны, он также спал с женой Красса, что не помешало последнему вступить в политический союз с ним. И Помпей, и Красс в последние годы столкнулись с серьезными разочарованиями и обнаружили, что их богатства и влияния недостаточно, чтобы получить все, чего они хотят. Для достижения целей Помпея ему был нужен более одаренный и решительный консул, чем Пизон или Афраний. Цезарь пожертвовал триумфом, чтобы не откладывать возможность стать консулом. Такая игра стоила свеч лишь в том случае, если он мог надеяться на гораздо более великие военные подвиги после окончания срока своего консульства. Для этого он нуждался во влиятельных сторонниках. Если бы он присоединился либо к Помпею, либо к Крассу в индивидуальном порядке, скорее всего взаимная неприязнь между этими двумя обеспечила бы ему вражду одного из них. Поскольку Катон, Бибул и их приспешники были готовы выступить против любых его начинаний, он просто не мог позволить себе иметь еще одного могущественного противника. Простой и изящный ответ заключался в объединении Помпея и Красса; их совместный авторитет был бы непреодолим. Катон и другие аристократы, выступавшие против двух величайших людей Римской республики и всячески препятствовавшие им, создали предпосылки для их союза. Тем не менее не вызывает сомнений, что Цезарю понадобились вся его настойчивость и личное обаяние, чтобы убедить старых соперников в том, что он сможет удовлетворить их желания лишь в том случае, если они совместно поддержат его [20].

Возможно, переговоры о создании триумвирата начались в письменной форме, но маловероятно, что какое-либо реальное решение было принято до возвращения Цезаря в Италию летом 60 г. до н. э. Соглашение могло быть заключено после выборов, когда успех Цезаря укрепил его позицию на переговорах. Публичное объединение сил Красса и Помпея в его поддержку во время предвыборной кампании не подтверждается нашими источниками. Даже если бы они это сделали, римляне не придали бы их поступку большого значения, так как считалось вполне нормальным, когда личные враги поддерживали одного и того же кандидата, если каждый из них по отдельности был связан с ним узами дружбы. О сотрудничестве между тремя видными деятелями не было широко известно до января 59 г. до н. э. Впоследствии оно стало очевидным и привело к вспышкам возмущения и обычным крикам о крахе Римской республики. Варрон, который в 70 г. до н. э. консультировал Помпея по вопросам сенаторских процедур, а впоследствии служил его легатом, написал памфлет, изобличающий «трехглавое чудовище». Более чем через 150 лет Плутарх выражал твердую уверенность, что дружба между триумвирами, особенно между Цезарем и Помпеем, послужила главной причиной гражданской войны и развала Римской республики. Именно благодаря этому Цезарь сосредоточил в своих руках такую власть, что в конце концов смог одолеть даже Помпея. Это довольно распространенное мнение основано на знании будущих событий, но оно подразумевает неизбежность самих событий, что само по себе сомнительно.

Однако в определенном смысле Плутарх понял, что триумвират по сути своей не был союзом людей, разделявших одинаковые политические идеалы и устремления. Помпей, Красс и Цезарь стремились получить личные преимущества. Помпей хотел одарить землей своих ветеранов и ратифицировать «Восточное уложение», а Красс добивался поблажек для сборщиков налогов в Азии. Цезарь во многих отношениях был младшим членом триумвирата и нуждался в мощной поддержке, если хотел чего-то достигнуть, несмотря на противодействие своего несговорчивого коллеги, а впоследствии получить важное назначение в одну из провинций. По сути дела, сначала он служил орудием в руках двух других партнеров, которым был нужен консул для представления и утверждения соответствующих законов. За это его ожидала награда. Каждый член триумвирата знал, что двое других тоже получат выгоду от их соглашения, но мирились с этим, пока могли добиваться собственных целей. В сущности, это был брак по расчету, готовый распасться, как только один из членов перестанет видеть в нем преимущества для себя. Тот, кто рассматривает его как нечто более прочное и постоянное, рискует неправильно понять события последующих лет. По свидетельству Плутарха, все трое дали торжественную клятву, но скорее всего это более поздняя выдумка. Римляне всегда рассматривали тайную клятву как зловещий поступок, предвестник заговора против государства. Предполагалось, что Катилина принял такую клятву от своих сторонников. В будущем обвинение в тайных клятвах и круговой поруке выдвигалось против ранних христиан [21].

Оба консула обладали равной властью, но каждый консул поочередно (т. е. через месяц) выступал в роли главенствующего коллеги. Цезарь занял первое место на выборах, поэтому, когда они с Бибулом вступили в должность 1 января 59 г. до н. э.. именно он начал год жертвами и молитвами. Каждого консула сопровождали 12 ликторов, несущих фасции, символизировавшие власть магистрата. О главенствующем консуле месяца говорили, что он «держит фасции». Обычно ликторы шли перед магистратом и при необходимости расчищали ему путь через толпу. В знак уважения к своему коллеге Цезарь еще в начале года объявил, что, когда Бибул будет «держать фасции», его собственные ликторы будут следовать за Бибулом. В свою очередь перед Цезарем будет идти лишь один младший чиновник, или accensus. Это был лишь один из целого ряда разумных жестов, сделанных Цезарем в самом начале года. Он также высказал желание, чтобы его слова и дела (впрочем, как и всех остальных) становились известными общественности. Таким образом, речи, произносившиеся в сенате и на публичных собраниях, следовало записывать и вывешивать на форуме. В прошлом так поступали лишь от случая к случаю, к примеру, во время некоторых дебатов, когда Цицерон занимал пост консула [22].

Однако главным приоритетом Цезаря был закон о земле. Возможно, что законопроект был зачитан в сенате и подвергся обсуждению уже 1 или 2 января. Спешка была необходима, так как законопроект требовалось опубликовать за 24 дня до собрания триб, которое будет голосовать по нему. Если Цезарь намеревался провести голосование в январе, когда он сам «держал фасции», то каждый день был на счету, так как сенат не мог собраться 3 или 4 января. В подготовку законопроекта и достаточные гарантии его утверждения в сенате уже были вложены значительные силы и средства в конце предыдущего года. Нам известно, что Бальба послали заручиться активной поддержкой Цицерона. Цезарь проявлял осторожность, памятуя о провалившихся проектах земельной реформы Рулла и Флавия. Общественные земли в Кампании (ager Campanus), приносившие значительный доход в государственную казну, были формально исключены из законопроекта. В тексте также имелся пункт об уважении к частной собственности. Назначалась комиссия, заведовавшая покупкой и распределением земель для ветеранов Помпея и большого количества городских бедняков. Членам комиссии разрешалось приобретать землю лишь у тех владельцев, которые были готовы ее продавать; земля оценивалась по стоимости, записанной во время последнего ценза. Финансирование этого мероприятия предполагалось осуществить за счет огромных дополнительных доходов, обеспеченных победами Помпея на Востоке. В других пунктах законопроекта открыто признавались все существующие землевладения, чтобы не возникло опасений, что члены комиссии начнут расследовать вопрос о законности чьих-либо прав на землю. Новым поселенцам запрещалось продавать свои земельные наделы в течение двадцати лет — т. е. цель состояла в том, чтобы создавать стабильные и долговечные общины. В состав комиссии предлагалось включить 20 человек, чтобы ни один из членов не мог сосредоточить в своих руках слишком большие полномочия, хотя было и упоминание о внутреннем совете из пяти человек, принимавших текущие, но не основополагающие решения. Члены комиссии занимали выборные должности, и в законе особо оговаривалось неучастие Цезаря в ее работе, чтобы впоследствии никто не мог утверждать, что он предложил законодательную инициативу, сулящую ему значительные выгоды. Римские законы обычно были длинными и сложными, и один из самых долговечных даров, оставленных Римом в наследство нашему миру, — это его запутанное и громоздкое законодательство. Еще до того как Цезарь зачитал весь текст в сенате, он объявил, что готов изменить или исключить любой пункт, который вызовет возражения [23].

Законопроект был разумным по существу и качественным по исполнению. Он почти не оставлял места для обоснованной критики, и сенаторы понимали, что их выступления в ходе дебатов будут опубликованы. Очень вероятно, что 2 января Цезарь начал интересоваться мнением отдельных сенаторов. Красс был первым из бывших консулов и предположительно дал свое одобрение, как и Помпей, к которому обратились вторым. Другие упрямились, но не хотели оказаться публично причисленными к противникам законопроекта. То же самое относилось к бывшим преторам. Лишь когда Цезарь подошел к бывшим трибунам и обратился к Катону, он услышал нечто иное, в отличие от одобрения или вялой поддержки. Даже Катон был вынужден признать, что законопроект хорош, но считал его несвоевременным и утверждал, что будет ошибкой вносить какие-либо новшества в этом году. Некоторые из предыдущих ораторов пытались затянуть слушание, поднимая второстепенные вопросы, но Катон был подлинным мастером манипуляций с сенатскими процедурами. Когда его попросили высказать свое мнение, он сделал это, но затем продолжал говорить и говорить без остановок, пока минуты складывались в часы. Было ясно, что он снова собирается ораторствовать до конца заседания сената и таким образом предотвратить голосование. Он пользовался этой тактикой в прошлом и всегда добивался успеха.

На этот раз у Цезаря не выдержали нервы и он приказал своим помощникам арестовать Катона и отвести его в темницу. Хотя эта мера может показаться чрезмерно суровой, не существовало другого способа помешать сенатору говорить, после того как его попросили высказать свое мнение, а такого человека, как Катон, нельзя было просто зашикать или перекричать. Цезарь поддался минутному раздражению и совершил ошибку. Теперь Катон мог, как по нотам, разыграть ситуацию, выступая в роли праведного защитника Римской республики, отказавшегося склониться перед «тиранией». Многие сенаторы испытывали сочувствие к нему, хотя дебаты продолжались еще в течение некоторого времени. Один сенатор, по имени Марк Петрей — человек, разгромивший Катилину в бою в 62 г. до н. э. и отдавший более тридцати лет своей жизни военной службе, — встал и направился к выходу из сената. Когда Цезарь поинтересовался, почему он уходит до окончания заседания, то получил от седого ветерана саркастический ответ, что он предпочел бы находиться в темнице вместе с Катоном, чем в сенате рядом с Цезарем. Консул уже осознал, что он неправильно оценил ситуацию. Он надеялся, что Катон обратится к одному из трибунов плебса и потребует наложить вето на свой арест, однако заключенный, казалось, наслаждался моментом и не собирался давать Цезарю возможность легко выйти из положения. В конце концов консулу пришлось распорядиться о его освобождении. Таким образом, день закончился без голосования и даже без решения о поддержке законопроекта [24].

Катон одержал победу и снова укрепил свою репутацию принципиального поборника римских добродетелей. Однако, как и прежние «успехи» в его карьере, это был бесплодный триумф, который лишь ухудшил его положение в долгосрочной перспективе. На этот раз он столкнулся не с Пизоном или Афранием, которого можно было обезвредить без особых усилий. Цезарь, предпринявший столько усилий для мирного решения проблемы, теперь объявил, что, поскольку сенат ничего не предпринимает, он обратится прямо к римскому народу. Вероятно, уже на следующий день он созвал народное собрание на форуме и снова постарался действовать рассудительно. Он обратился к своему коллеге Бибулу с просьбой высказать его мнение о законопроекте на глазах у людей. Мы точно не знаем, кто присутствовал на этих общественных собраниях и были ли они подлинным отражением взглядов большинства или больше напоминали современные партийные съезды. С одной стороны, ничто не мешало любому гражданину (и даже не гражданину), который находился в Риме, прийти на форум и послушать выступление. С другой стороны, свободное место на форуме было ограниченным и могло вместить лишь малую часть огромного населения города. Сомнительно, что более 5000 людей могли слышать речь оратора, хотя форум, по всей вероятности, мог вместить и большую толпу. Ученые исходят из предпосылки, что магистрат, собиравший народное собрание, старался обеспечить явку как можно большего количества своих сторонников.

Это вполне возможно, хотя у нас нет достоверных сведений о том, как именно это происходило, и тем более сомнительно, что магистрат мог обеспечить полный контроль над толпой. В данном случае общее настроение собравшихся явно благоприятствовало Цезарю. Тем не менее Бибул повторил слова Катона о том, что, несмотря на достоинства законопроекта, в этом году не следует предпринимать никаких новшеств. Цезарь попытался убедить своего коллегу и сказал людям, что они получат закон, если только Бибул выразит свое согласие. Крики из толпы, убеждавшие второго консула согласиться, становились все более настойчивыми, но такое давление лишь рассердило Бибула, и он выкрикнул: «Вы не получите закон в этом году, даже если вы все хотите этого». После этого Бибул немедленно покинул собрание [25].

Хотя римские магистраты занимали выборные должности, ни они, ни сенаторы не несли какой-либо ответственности перед своими избирателями. В этом отношении римское политическое устройство резко отличается (теоретически, но не обязательно практически) от современных демократий. Однако в конечном счете воплощением верховной власти являлась воля римского народа, и презрительное отношение к избирателям было серьезной ошибкой для консула. Цезарь заставил его совершить эту ошибку и теперь стал развивать свой успех. Он больше не вызывал магистратов, но во время следующей встречи с народом пригласил двух сенаторов. Это была общепринятая практика, и Цезарь начал с Красса и Помпея. Оба энергично поддержали закон и впервые четко и открыто дали понять о своем сотрудничестве с консулом. Помпей говорил о необходимости вознаграждения солдат, которые так хорошо сражались за Рим под его собственным командованием. Он также напомнил, что трофеи, завоеванные его армиями, дали Республике достаточно средств для распределения земельных наделов. Цезарь снова принялся обрабатывать толпу и заставил людей умолять Помпея сделать так, чтобы законопроект стал законом. Помпей, всегда падкий на похвалы, объявил, что если кто-нибудь «возьмет меч», чтобы заблокировать законопроект, то он «будет наготове со своим шитом» (или, по другой версии, «со своим щитом и мечом»). Такая угроза была довольно неуклюжей. Она привела толпу в восторг, но многие сенаторы занервничали. Повышение ставок в политической борьбе, предпринятое Катоном и Бибулом, не могло остановить Цезаря, который был по меньшей мере таким же упрямым и решительным, как и они. Не добившись одобрения сената, Цезарь представил свой законопроект непосредственно избирателям, как это сделал Тиберий Гракх в 133 г. до н. э. В конце января был установлен день для голосования собрания триб по земельному законопроекту. Цезарь умело провел свои встречи с народом, и все указывало на то, что его предложение будет принято. Хотя Катон и Бибул представляли себя подлинными защитниками Римской республики, на самом деле они говорили от лица незначительного меньшинства граждан-олигархов. Фактически в сенате их взгляды тоже разделяло меньшинство, но в данном случае оно включало многих выдающихся и влиятельных представителей знати [26].

Утром того дня, когда собрание триб должно было проголосовать за принятие или отклонение законопроекта, сторонники Цезаря, Помпея и Красса стали собираться в стратегических местах вокруг форума. Среди них, по всей вероятности, присутствовали некоторые ветераны из армии Помпея, имевшие прямой интерес в принятии закона. Некоторые пришли с оружием, хотя и старались скрывать его под одеждой. Сомнительно, что их было достаточно для того, чтобы контролировать все подступы к форуму, и, когда солнце поднялось высоко над горизонтом, перед храмом Кастора и Поллукса собралась огромная толпа. На этом участке форума было больше свободного места, чем вокруг ростры, т. е. Цезарь явно рассчитывал на огромную аудиторию. Следует помнить, что предлагаемое распределение земель пользовалось широкой поддержкой, а количество тех, кто активно противостоял ему, а не просто занимал нейтральную позицию, было очень незначительным. Открытая поддержка Помпея убедила тех, кто еще мог сомневаться в побуждениях Цезаря. Труднее сказать, что испытывали собравшиеся по отношению к группам вооруженных людей, расставленным вокруг форума. Цезарь вышел на подиум храма и произнес речь, в которой снова объяснил необходимость принятия своего закона. Посередине этой речи прибыл Бибул в сопровождении своих ликторов и помощников, а также Катон, трое трибунов этого года и группа их сторонников. Толпа расступилась перед ними, когда консул направился к Цезарю. Отчасти это было естественным проявлением уважения к его должности, но многие также считали, что он передумал и больше не будет противодействовать Цезарю. Но когда Бибул присоединился к Цезарю на подиуме храма (и, возможно, вспомнил собственную мрачную шутку об их совместном пребывании на посту эдилов), он ясно дал понять, что его позиция осталась неизменной. Присутствие трибунов предполагает, что Бибул и Катон собирались наложить вето на проведение собрания. Возможно, он также хотел объявить о том, что видел неблагоприятные знамения, препятствующие голосованию. Впрочем, дело уже зашло слишком далеко, поскольку такие заявления должны были предшествовать команде, повелевающей избирателям разделиться по своим трибам, уже отданной Цезарем [27].

Реакция толпы была мгновенной и враждебной. Бибула вытолкали со ступеней храма, когда он попытался выступить против Цезаря, его ликторов разогнали и переломали их фасции, что было тяжким символическим унижением для магистрата[49]. Согласно Аппиану, Бибул обнажил шею и прокричал, что он предпочитает запятнать землю своей кровью, если не сможет остановить Цезаря. Но эта героическая попытка закончилась фарсом, когда ему на голову надели ведро с навозом. Из толпы полетели камни, ранившие нескольких помощников Бибула и одного из трибунов.

Тем не менее никто не погиб, и это может указывать, что насилие находилось под жестким контролем Цезаря, его сторонников и союзников. Забрасывание консула навозом вместо причинения реального физического ущерба создает впечатление хорошо подготовленного и ограниченного применения силы, что составляет разительный контраст с большинством других периодических вспышек насилия начиная со 133 г. до н. э. Катон остался цел и невредим и ушел последним, неустанно убеждая сограждан в своей правоте и взывая к их чести. По словам Аппиана, он был выведен из толпы некоторыми сторонниками Цезаря, но впоследствии вернулся и прекратил свою агитацию лишь после того, как понял, что никто не собирается его слушать. Собрание состоялось, и законопроект был одобрен значительным большинством голосов. Новый закон включал пункт, требующий от каждого сенатора принести клятву выполнять его требования и не стремиться к его отмене.

Нарушение клятвы влекло за собой изгнание. За короткое время — вероятно, не более чем за пять дней — все сенаторы принесли клятву. Консул прошлого года Метелл Целер, призвавший сенаторов присоединиться к нему в темнице, упорствовал дольше других, но в конце концов уступил. По свидетельству современников, Цицерон убедил Катона в том, что он представляет большую ценность для Рима, находясь в городе, а не в ссылке. Бибул появился в сенате уже на следующий день после голосования с протестом на поведение Цезаря. Собрание сената по этому вопросу скорее всего состоялось 1 февраля, когда он стал «держателем фасций». Однако надежда Бибула на то, что сенат осудит поведение Цезаря, а возможно, даже выпустит чрезвычайный указ и лишит его поста, как это случилось с Лепидом в 78 г. до н. э., оказалась необоснованной. Никто из сенаторов не пожелал вступать в конфликт с Цезарем или с его законом, принимая во внимание народную поддержку. Кроме того, многие сенаторы имели тесные связи с главными сторонниками закона, Помпеем и Крассом [28].

Бибул удалился в свою резиденцию и не показывался на форуме (по крайней мере, с атрибутами консульской должности) до конца года. Он занимался составлением оскорбительных памфлетов и разоблачением Цезаря, Помпея и их сторонников, которые приказывал вывешивать на форуме. Тем не менее Бибул предпочитал оставаться в тени. Вскоре люди стали говорить о «консульстве Юлия и Цезаря», а не Бибула и Цезаря. Светоний приводит популярный в то время стишок:

Однако Бибул не оставался совершенно бездеятельным и все еще пытался препятствовать Цезарю. Консулы определяли даты тех праздников, которые не отмечались в строго определенные дни. Бибул специально выбирал дни народных собраний с целью помешать их проведению, однако его коллега не был обязан признавать эти решения, и Цезарь просто игнорировал их. Он не мог помешать Бибулу лишь назначать даты празднеств или периодов благодарения, уже одобренные сенатом. В такое время было нельзя заниматься какими-либо общественными делами, поэтому часть года все же оказалась потерянной для Цезаря и его союзников. Впрочем, этих мер было недостаточно, поэтому Бибул регулярно направлял на каждую встречу или собрание, проводимое Цезарем, своих посланцев, объявлявших, что он видел неблагоприятные знамения и обсуждение следует отложить. Практика «наблюдения за небосводом»[50] была освящена древностью, но для того чтобы подобные заявления обладали силой, их нужно было произносить лично. Все понимали, что это обычная уловка со стороны Бибула, но архаичный ритуал еще оказывал влияние на общественную жизнь, о чем можно судить по опусканию флага на Яникульском холме, которое завершило суд над Рабирием. Существовали определенные сомнения по поводу законности некоторых мероприятий Цезаря, хотя римляне не имели четкого мнения по этому поводу. Сам Цезарь носил титул верховного понтифика, а Помпей принадлежал к жреческой коллегии авгуров, наделенной особыми обязанностями истолкования знамений [29].

Цезарь отказывался принимать декларации Бибула, поскольку он не мог позволить себе ни единой заминки. Несмотря на все препятствия, чинимые вторым консулом, год его консульства был заполнен новыми законодательными инициативами, точная хронология которых остается неизвестной. Закон о земле помог в достижении одной из целей Помпея. Впоследствии его «Восточное уложение» было ратифицировано на собрании триб. Вероятно, на одном из сенатских собраний для обсуждения этой инициативы Лукулл выступил против Цезаря. Консул ответил такой яростной тирадой, сопровождаемой угрозами судебного преследования, что заслуженный сенатор пал ниц с мольбой о пощаде.

Подарком для Красса стало уменьшение на одну треть денежного взноса, который каждый публикан отдавал за право сбора налогов в Азии. Сам консул мог получить непосредственную выгоду от такой поблажки, поскольку Цицерон впоследствии утверждал, что Цезарь вознаграждал своих агентов долями дохода в крупных компаниях. Цезарь уже давно проявлял интерес к управлению римскими провинциями: в большинстве своих прославленных судебных дел он выступал с обвинениями против коррумпированных губернаторов. Теперь он составил закон, жестко регламентировавший деятельность губернаторов, прояснявший и усовершенствовавший законодательные меры, предпринятые Суллой в период его диктатуры. Закон оказался очень удачным и продолжал действовать еще несколько столетий; даже Цицерон называл его «превосходным».

И Цезарь и Красс в предыдущие годы пытались обеспечить римские интересы в Египте. Помпей, лично занимавшийся реорганизацией огромных территорий в Восточном Средиземноморье, тоже выказывал глубокий интерес к этому региону. В 59 г. до н. э. Римская республика официально признала власть Птолемея XII, незаконного сына Птолемея XI. Птолемей XII, прозванный Авлетом («Флейтистом»), пользовался дурной славой среди египтян, но выплатил Помпею и Крассу огромную взятку. По свидетельству Светония, размер этой суммы достигал 6000 талантов, или 36 000 000 денариев.

Некоторые из представленных законов носили собственное имя Цезаря и назывались «Юлианскими законами» (lex Julia), а другие предлагались его сторонниками из числа трибунов. Наиболее заметным из них был Публий Ватиний, которого наши источники рисуют как обаятельного мошенника. Однажды он привел толпу к дому Бибула и попытался заставить его выйти на улицу и публично объявить о неблагоприятных знамениях, о которых он постоянно твердил, чтобы сорвать мероприятия Цезаря. Ходили даже разговоры о его аресте. Ватиний поддерживал Цезаря, но было бы неправильно считать его орудием в руках консула; как и другие сенаторы, он имел собственные интересы и устремления. Он помогал Цезарю, так как это приносило ему личную выгоду, включая долю в компаниях по сбору налогов, о которых упоминалось выше. По словам Цицерона, спустя годы Цезарь иронично подметил, что во время своего трибуната Ватиний ничего не делал бесплатно [30].

Несмотря на бурную законодательную деятельность в 59 г. до н. э., Цезарь находил время и для других дел. Он по-прежнему страстно любил Сервилию и подарил ей жемчужину стоимостью 1 500 000 денариев, возможно, оплаченную из взятки, полученной от Птолемея. После развода с Помпеей в 62 г. до н. э. Цезарь оставался холостяком. Ни один из источников не сообщает нам, было ли у них с Сервилией желание пожениться. Поскольку развод с Силаном и союз с Цезарем требовали одобрения Катона, такой брак представлялся крайне маловероятным. Юлия, единственный ребенок Цезаря, уже достигла совершеннолетия, и в конце апреля или начале мая 59 г. до н. э. состоялись две свадьбы. Цезарь взял в жены Кальпурнию, дочь Луция Кальпурния Пизона, который считался фаворитом на консульских выборах следующего года и мог одержать легкую победу при поддержке триумвиров. Такой маневр обеспечивал Цезарю сочувственно настроенного преемника, который мог бы защищать его интересы. Брак был удачным в политическом отношении и, насколько мы можем судить, относительно счастливым, хотя большую часть времени супруги проводили порознь, так как Цезарь провел почти весь остаток своей жизни в военных кампаниях вдали от Рима. Второй брак был заключен между Юлией и Помпеем Великим, политическим союзником ее отца. Помпей был на шесть лет старше Цезаря, соответственно намного старше Юлии, следовательно, и разница в возрасте между мужем и женой считалась очень большой даже по римским меркам. Он тоже развелся со своей последней женой из-за ее неверности (помимо других любовников, она изменяла Помпею с его новым тестем). Этот брак имел явный политический оттенок, и о нем было объявлено внезапно. Юлия уже была обручена с Квинтом Сервилием Цепионом, и ее свадьба с ним должна была состояться всего лишь через несколько дней. Естественно, Цепион был недоволен этим разрывом и попытался женить Помпея на собственной дочери Помпее, что в свою очередь привело к разрыву ее помолвки с Фаустом Суллой, сыном диктатора. Создание такой тесной семейной связи между Цезарем и Помпеем обычно рассматривается как признак сомнения консула в преданности своего союзника. Дион Кассий и другие авторы определенно считали, что инициатива исходила от Цезаря. Он приложил много усилий для проведения законов, выгодных Помпею, и нуждался в могущественных друзьях, которые оставались бы в Риме, когда он сам уедет в провинцию. Цезарь также должен был заручиться поддержкой Помпея, чтобы обеспечить себе хорошую провинцию после окончания консульского срока. Вместе с тем брак может служить и указанием на успех триумвирата. Цезарь доказал свои способности, и теперь можно было установить более прочную связь с ним. Новая жена Помпея была юной, умной, привлекательной и во многом унаследовала отцовское обаяние. Судя по всему, сорокасемилетний муж воспылал страстной любовью к своей молодой супруге. Она ответила на его чувство, и их брак несомненно можно назвать счастливым. Помпей всегда любил обожание других людей и с готовностью отвечал преданностью на преданность [31].

С середины апреля почти до конца мая большинство сенаторов уезжали из Рима и посещали свои сельские поместья. В результате в это время года очень редко проводились заседания сената или народные собрания. Еще до начала этих неофициальных «каникул» Цезарь выдвинул на обсуждение другой аграрный закон, непосредственно касавшийся общественных земель в Кампании, исключенных из предыдущего законопроекта. Комитет, образованный на основе первого закона, уже был избран и приступил к работе. Возможно, члены комитета столкнулись с нехваткой других общественных земель, которые можно было бы приобрести в кратчайшие сроки. С другой стороны, Цезарь с самого начала мог понимать, что первый закон окажется недостаточно действенным и придется прибегнуть к более решительным мерам. Если он понимал это, мы можем получить более ясное представление о том, действительно ли он надеялся на поддержку сената или просто хотел выставить сенаторов в невыгодном свете перед избирателями. Теперь 20 000 граждан — или, вернее, 20 000 семей, поскольку право на землю предоставлялось лишь женатым мужчинам, имевшим трех или более детей, — были выбраны среди римской бедноты и переселены на фермы в Кампании. По всей видимости, этим процессом руководили члены того же комитета, который был ответственным за исполнение первого закона. Интересно обратить внимание на особое отношение к семейным мужчинам, имеющим детей. Именно они составляли основу колонизаторских проектов во времена Римской империи и считались самыми надежными и трудолюбивыми колонистами. Сенаторов снова заставили торжественно поклясться, что они будут исполнять этот закон и не стремиться к его отмене [32].

Примерно в то же время трибун Ватиний выступил с предложением наделить Цезаря особыми полномочиями на пять лет, объединив для этой цели две провинции: Иллирию и Цизальпийскую Галлию. В этих провинциях, расположенных в удобной близости от Италии, размещались три легиона. Помимо этого, Цезарь получил право набирать собственных легатов, один из которых должен был иметь ранг претора. Оба закона были приняты, вероятно, в конце мая. По результатам сенатского голосования провинция Цезаря была расширена, и в ее состав вошла Трансальпийская Галлия, ставшая вакантной после смерти ее губернатора Метелла Целера, который заболел и умер, даже не успев достигнуть места своего назначения. Пятилетний командный пост с мощной армией (в Трансальпийской Галлии стоял еще один легион) и возможностями ведения военных действий на Балканах или в самой Галлии, где уже несколько лет назревали беспорядки, — именно этого и добивался Цезарь.

Но, хотя каждый из триумвиров достиг своей цели, их успех еще не был надежно закреплен, и сохранялась опасность того, что враждебные отношения между ними могут привести к противостоянию в будущем. По наихудшему из возможных сценариев один или оба консула, которые будут избраны в ближайшие годы, могли объявить недействительными все законы, принятые во время консульства Цезаря. Триумвиры все еще нервничали и болезненно реагировали на любую открытую критику в свой адрес.

В начале апреля Гай Антоний, бывший консул и коллега Цицерона, был обвинен в вымогательстве во время своего пребывания в Македонии на посту губернатора этой богатой провинции. На самом деле именно Цицерон в 63 г. до н. э. получил в управление Македонию, но добровольно передал ее Антонию, чтобы заручиться его поддержкой в подавлении заговора Катилины. Хотя оратор придерживался невысокого мнения об Антонии и, вероятно, догадывался о его вине, он решил защищать его. При поддержке Цезаря и Красса сторона обвинения одержала победу, и Антоний отправился в добровольную ссылку. Выступая в его защиту, Цицерон совершил ошибку, открыто критикуя триумвиров и жалуясь на бедственное состояние Римской республики. Это произошло утром, а во второй половине дня его личный враг Клодий (тот самый человек, который тайком проник на праздник Bona Dea, чтобы совратить Помпею, жену Цезаря) был переведен из патрициев в плебеи. Цезарь, как верховный понтифик, руководил церемонией по изменению статуса, на которой присутствовал и Помпей как член коллегии авгуров. Клодий безуспешно стремился стать плебеем в течение нескольких лет, так как хотел выставить свою кандидатуру на должность трибуна, запретную для патрициев. Он уже привык произносить свое имя на простонародный манер, т. е. называл себя Клодием вместо Клавдия. Словно для того чтобы подчеркнуть фарсовый характер этой церемонии, плебей, усыновивший Клодия, оказался младше, чем он сам [33].

Цицерон провел остаток года в метаниях между крайней нервозностью и оптимизмом. До конца апреля он «затаился» (по его собственному выражению) на своей вилле в Антии. Он был не одинок в своем поведении, так как многие сенаторы попросту покинули Рим, и количество голосующих на заседаниях сената заметно уменьшилось. Говорят, однажды Цезарь спросил пожилого сенатора, почему в зале так мало людей. Старик, некий Кансидий, ответил, что они боятся вооруженных сторонников Цезаря. Когда консул спросил, почему сам Кансидий продолжает ходить на заседания, тот ответил, что ему уже нечего бояться, так как жить осталось недолго. Цицерон приветствовал принятие второго закона о земле, названного Кампанским законом, поскольку считал, что это событие приведет к отчуждению многих сенаторов от триумвирата. Перед отъездом в Галлию Цезарь предложил ему пост легата, но ни это, ни другие соблазнительные предложения не поколебали его уверенности в том, что триумвиры действуют неправильно. Цицерон также испытывал некоторую неприязнь по отношению к Катону, лишь ухудшившему положение своими поступками в начале года, и к видным аристократам, на чью поддержку он больше не мог рассчитывать в случае открытого противостояния с Цезарем и Помпеем. В конце апреля у него появилась надежда на изменение политической ситуации, и в своем письме к Аттику он написал, что «если власть сената была ненавистной, можно догадаться, что произойдет теперь, когда она перешла не к народу, а к троим честолюбцам. Вскоре ты увидишь, как вознесут хвалу не только тем, кто вел себя безупречно, но даже Катону со всеми его ошибками» [34|.

Восемнадцатого апреля Цицерон узнал, что Клодий собирается выставить свою кандидатуру на пост трибуна и публично заявляет, что отменит все законы, принятые Цезарем. Вероятно, это произошло потому, что он лишился заманчивого назначения в Египет и получил менее привлекательное — в Армению. Поползли слухи, что Цезарь и Помпей отрицают свое участие в церемонии «усыновления» Клодия. Это был хороший знак для Цицерона, но в мае он нелицеприятно писал друзьям о Помпее и даже намекнул на его тиранические устремления. Позднее в том же году один молодой сенатор открыто предъявил Помпею сходное обвинение на форуме и едва не подвергся избиению, хотя и неясно, кто выступил зачинщиком — сторонники триумвиров или простые горожане. Описание, данное Цицероном этому человеку, Гаю Катону («юнец, ничего не смыслящий в политике, но все же... Катон»), свидетельствует о том, какое большое значение в Риме придавалось знаменитому имени [35].

По свидетельству Цицерона, в начале лета самым громогласным оппонентом триумвиров был Гай Скрибоний Курион, сын консула 76 г. до н. э. Как и Гай Катон, Курион был еще молодым человеком; поразительно, что триумвиры почти не столкнулись с открытой критикой со стороны более заслуженных сенаторов и бывших магистратов. Это служит очередным признаком слабости сенаторской элиты главным образом вследствие гражданской войны и других недавних беспорядков. Впрочем, протесты иногда раздавались со стороны обычных граждан. Помпея освистали, когда он занял почетное место на играх, проведенных Габинием — тем самым человеком, который на посту трибуна обеспечил ему командную должность на море для войны с пиратами и впоследствии служил его легатом. Во время исполнения театральной постановки одного актера громко приветствовали, когда он выразительно произнес реплику: «Ты велик благодаря нашей нищете», — явно направленную в адрес Помпея Великого. Как свидетельствует Цицерон:

Многие римляне с удовольствием читали язвительные и часто непристойные пасквили Бибула, вывешиваемые на форуме. Нескрываемый интерес к этим сочинениям не следует рассматривать как признак особой симпатии к консулу, запершемуся в стенах собственного дома; политическая сатира во все времена часто забавляла даже тех, кто не соглашался с ней. Римляне обладали грубоватым чувством юмора и приветствовали непристойные шутки.

Цезарь постоянно служил мишенью для оскорблений со стороны своего коллеги, но, судя по всему, это мало волновало его. С другой стороны, самолюбивый Помпей тяжело переносил критику и 25 июня выступил на форуме с речью в защиту своего доброго имени. Цицерон счел это зрелище патетичным, так как надеялся возобновить дружбу с человеком, которого он так часто восхвалял, но отметил, что Помпею в итоге всего лишь удалось привлечь еще большее внимание к памфлетам Бибула. В то время Помпей постоянно заверял Цицерона, что ему не следует опасаться Клодия. Последний, по всей видимости, отложил свои нападки на законы Цезаря, если вообще рассматривал всерьез такую возможность, и уже не претендовал на пост трибуна. Осенью Цицерон считал (или, возможно, ему хотелось в это верить), что Помпей сожалеет о беспорядках, учиненных в начале года, и о своем отчуждении от сенаторской элиты [37].

В конце лета или в начале осени произошел странный эпизод, который до сих пор остается не вполне понятным. Веттий, который в 62 г. до н. э. обвинил Цезаря в соучастии в заговоре Катилины, но получил в награду за свои труды лишь побои и тюремное заключение, выступил перед сенатом и объявил о подготовке нового «заговора». Он сдружился с Курионом и впоследствии поведал ему о своих планах убийства Помпея — или, согласно другому варианту, Помпея и Цезаря. Курион сообщил об этом своему отцу, который немедленно связался с Помпеем, и Веттия призвали к ответу на заседании сената. Там он обвинил Бибула в подстрекательстве Куриона с целью убить Помпея, а возможно, и Цезаря. Он назвал имена нескольких других заговорщиков, в том числе Брута, сына Сервилии, которому еще не исполнилось тридцати лет. Брут и по крайней мере один из других названных людей мог иметь мотив убийства, так как Помпей казнил его отца во время гражданской войны. Предполагалось, что один из слуг Бибула принес кинжал, которым собирались воспользоваться молодые заговорщики. В то время Цицерон полагал, что за Веттием стоит Цезарь, хотевший нейтрализовать Куриона за критику триумвиров. Впрочем, крайне маловероятно, что Цезарь мог желать смерти сыну своей любовницы. Сам Курион искусно защищался от нападок, а Помпей несколько месяцев назад уже поблагодарил Бибула за предупреждение о готовящемся на него покушении. К истории Веттия отнеслись с большим подозрением, и он был помещен под стражу за то, что, по его собственному признанию, нашел спрятанный кинжал на форуме[51]. На следующий день Цезарь и Ватиний вызвали его на народное собрание перед рострой. На этот раз Веттий не упоминал о Бруте. Цицерон, без сомнения намекавший на отношения Цезаря с Сервилией, саркастически заметил, что «ночная просьба была удовлетворена» [38]. Вместо этого Веттий объявил о причастности к заговору Лукулла и ряда других людей, в том числе зятя Цицерона. Никто не поверил ему, и его отдали под суд, но он был обнаружен мертвым в своей камере еще до начала процесса.

Причина смерти Веттия остается неясной. По словам Плутарха, ее назвали самоубийством, но на его шее остались отметины от удушения. Светоний, заявлявший о причастности Цезаря к этому темному делу, говорит, что Веттия отравили по его приказу. Спустя несколько лет Цицерон винил в этом эпизоде Ватиния, а не Цезаря. Современные ученые расходятся во мнениях о том, кто на самом деле стоял за смертью Веттия. Некоторые обвиняли Цезаря, другие выдвигали предположения о роли Клодия и даже самого Помпея. С одной стороны, этот эпизод должен был доставить Помпею немало беспокойства, так как он всегда боялся гибели от руки убийцы, и укрепить его верность триумвирату, несмотря на град оскорблений со стороны Бибула. Упоминание имени Брута свидетельствует о том, что Цезарь едва ли был движущей силой этой аферы. Скорее всего он просто решил извлечь выгоду из нее, когда она была раскрыта. Поскольку на второй день Веттий не упомянул о Бруте, это значит, что он находился под давлением. Веттий вполне мог действовать по собственной инициативе, движимый желанием вернуть былую популярность или в надежде укрепить свое благосостояние наградой, положенной для осведомителя. Цезарь явно попытался использовать его, но быстро осознал, что выгода будет минимальной и на Веттия нельзя полагаться. Нельзя исключить, что он распорядился убить заключенного, который в конце концов пытался очернить его имя в прошлом, но теперь это уже нельзя доказать [39].

Бибулу удалось перенести выборы консулов с июля на октябрь. Но, несмотря на то что он имел право руководить этой процедурой, он остался дома и задача по проведению выборов была возложена на Цезаря. Консулами 58 г. стали Кальпурний Пизон, новый тесть Цезаря, и Габиний; оба они благосклонно относились к триумвирам. Развитие событий в следующие месяцы имело чрезвычайно важное значение для Цезаря, так как чем дольше соблюдались его законы, тем труднее было бы усомниться в них в будущем. В конце своего консульского срока Цезарь проводил большую часть времени в Риме или в его окрестностях, наблюдая за происходящим. Клодий все-таки стал трибуном, но поскольку его нынешний плебейский статус был тесно связан с правомочностью действий Цезаря на посту консула, то теперь он прилагал все усилия, чтобы подтвердить их законность. По свидетельству Диона Кассия, он запретил Бибулу произносить речь в последний день его консулата (точно так же как Метелл Непот помешал Цицерону в конце 63 г. до н. э.). Двое из новых преторов обрушились с нападками на Цезаря, и он ответил на их критику в сенате. Три речи, произнесенные им в ходе дебатов, впоследствии были опубликованы и стали основой для защиты и оправдания его действий в 59 г. до н. э. К сожалению, они не сохранились. После трехдневного заседания сенат так и не пришел к определенному решению. Попытка одного из новых трибунов выдвинуть обвинение против Цезаря была блокирована большинством членов коллегии. Цезарь наконец отбыл в Галлию лишь в марте 58 г., когда там возникла ситуация, требующая его пристального внимания [40].

Цезарь многого достиг за время своего консулата. Была запущена широкомасштабная программа распределения земель, работавшая до конца десятилетия. Помпей законодательно подтвердил свое «Восточное уложение», а Красс добился поблажек для сборщиков налогов. Цезарь, объединившийся с двумя другими членами триумвирата, смог добиться этого, несмотря на противодействие, которое не смогли преодолеть его первые примирительные шаги. Это был бурный год, и трения между оппонентами не раз достигали высокого накала. Цицерон в своих письмах выражал опасения перед тиранией и наступающей гражданской войной. Ни того ни другого не произошло, но многие соглашения и прецеденты, регулировавшие общественную жизнь, подверглись огромному давлению и во многом утратили свою силу и авторитет. Решимость Бибула и Катона любой ценой воспрепятствовать Цезарю причинила не меньше ущерба, чем его собственная решимость любой ценой настоять на своем. Цезарь одержал временную победу и получил возможность обессмертить свое имя на военном поприще. Если его военные успехи будут достаточно впечатляющими (а Цезарь не сомневался в этом), то даже самые непримиримые оппоненты будут вынуждены признать его великим — возможно, даже величайшим — слугой Республики и некоторые сомнительные решения, принятые во время его консулата, будут забыты или прощены. По закону Ватиния (lex Vatinia) он получал Иллирию и Цизальпийскую Галлию, а впоследствии к его провинции была добавлена Трансальпийская Галлия. Воодушевленный этим успехом, Цезарь объявил в сенате, что поскольку «он исполнил свое величайшее желание, к великому горю своих врагов, то теперь сложит гору из их голов». Неизвестно, было ли это умышленной двусмысленностью, но один сенатор язвительно заметил, что такая задача может оказаться непосильной для женщины, имея в виду старую историю о Цезаре и Никомеде, снова увидевшую свет благодаря памфлетам Бибула. Цезарь добродушно ответил, что это будет нетрудно, так как «Семирамида, царица Сирии и амазонок, в былые дни властвовала почти над всей Азией». Этот эпизод, показывающий уверенность и самодовольство Цезаря, будет хорошим эпилогом для рассказа о событиях 59 г. до н. э. [41].