Юная модница на балу у королевы

Глава 18

Как только незваная гостья покинула комнату, к Луизе устремились служанки с ворохом прекрасных вещиц ручной работы и какой-то по виду средневековой косметикой. Луиза не успела глазом моргнуть, как с нее, словно с какого-нибудь манекена, сняли лиловое чайное платье и накинули легкий белый пеньюар. Одна из горничных, одного с Луизой роста, но грудастая, как взрослая женщина, встала на деревянную скамеечку и принялась орудовать горячими щипцами (наверное, нагретыми над огнем, поскольку электричества в то время еще не было), укладывая башню из Луизиных кудряшек. Другая, худая и долговязая, покрыла эту башню жирной помадой и обильно посыпала белой пудрой, от которой пахло блинной мукой (возможно, это мука и была). Хотелось бы знать, какой высоты получилась прическа? Луиза подумала, что она, наверное, стала похожа на Мардж Симпсон[48] после происшествия с кексами. Потом горничные воткнули в прическу не меньше сотни шпилек с бриллиантовыми головками, которые вынимали из карманов своих передников.

— А-а-а-апчхи! — громко чихнула Луиза и при этом едва не обожгла лоб о раскаленные докрасна щипцы.

Та горничная, что посыпала ее пудрой, от которой так хотелось чихать, взяла с туалетного столика гигантского размера золотистый горшок с румянами и щеточку, сделанную, похоже, из конского волоса, и нарисовала на уже напудренных щеках Луизы два, как ей показалось, идеальных круга. Девочка начинала проникаться уверенностью, что, по-видимому, принцип «меньше — значит больше» был новомодной идеей.

После того как с прической и макияжем было покончено, горничные ненадолго оставили Луизу в покое, чтобы подобрать приличествующий случаю туалет, и Луиза получила возможность немного осмотреться. Мебели в ее комнате было не много, и каждое кресло с витиеватой резьбой, каждая скамеечка для ног были обиты той же розовой парчой с золотым рисунком, что и стены, и та же ткань была на портьерах, закрывающих высокие окна. Возле дальней стены стоял туалетный столик, а на нем — большая раскрытая шкатулка черного дерева для драгоценностей, чье содержимое было разбросано на стеклянной крышке столика и на кровати с куполообразным балдахином, стоявшей на низкой платформе и накрытой той же узорной тканью.

Над камином висел портрет женщины в белом муслиновом платье с глубоким треугольным вырезом и плоеным корсажем, которая сидела за столом в непринужденной позе, скрестив на груди руки, и мило улыбалась. Соломенная шляпа с загнутыми вниз полями и прикрепленным к ним букетиком полевых цветов, с голубой лентой на тулье частично прикрывала темно-каштановые волосы, волнистыми прядями обрамлявшие ее лицо. А его безупречный молочно-белый цвет подчеркивали удивительные фиалковые глаза (ведь в те времена наверняка не было цветных контактных линз). Кажется, это был портрет Габриэллы! Луиза не на шутку разволновалась: если портрет не врал, она стала настоящей красавицей.

Не успела она насладиться своей только что обретенной красотой, как две горничные подошли к ней с корсетом. Если на борту «Титаника» в 1912 году Луизе показались неудобными наряды мисс Бакстер, то этот корсет в сравнении с ними был просто пыточным средством. Казалось, чем дальше в историю, тем большую боль и неудобства приходилось терпеть женщинам. К тому времени, когда горничные зашнуровали на спине у Луизы корсет из китового уса (он в самом деле был из китового уса — она спросила), одетый поверх тонкой сорочки, в глазах у нее уже мелькали звезды, и не в лучшем смысле этого слова. Потом ее обмотали чем-то, так что бедра стали шире чуть ли не вдвое, чтобы складки платья легли должным образом. Зачем нужно было так сдавливать ее в корсете, чтобы в результате превратить в тыкву, было выше ее понимания.

Она подумала, что в этом платье ничего не стоит свалиться в обморок К ее огорчению и расстройству, обе горничные едва не прыснули со смеху. Как будто это было смешно, что она задыхается и ради осиной талии может потерять сознание. Если же за все эти мучения существовала какая-то награда, то она наверняка явилась в виде самого потрясающего зеленого вечернего платья, какое Луиза когда-либо видела. Это платье из благородной шелковой ткани изумрудного цвета состояло из трех отдельных частей: облегающего корсажа, огромной юбки с кринолином и длинного широкого шлейфа. Платье украшали присборенные золотые шелковые ленточки, переплетенные вокруг лифа. Оборки на рукавах были расшиты веточками с крошечными цветочками из шелка и тафты и мелкими листиками цвета нефрита, причем вышивка, разумеется, была ручной работы.

Главная часть платья медленно, как занавес на театральной премьере, опустилась на затянутую в корсет Луизу. Когда она почувствовала под рукой эту роскошную ткань и узорную вышивку, то все накопившиеся за двенадцать лет сомнения, которые вечно ее терзали и звучали в ушах, будто злобная мантра, — слишком тощая, слишком плоскогрудая, слишком низенькая, слишком странная, — все развеялись. Начиналась новая жизнь. Впервые со времени приключений в облике мисс Бакстер Луиза почувствовала себя актрисой. Она взглянула на портрет более чем в натуральную величину, с которого на нее смотрела Габриэлла, и поняла, что ее защищает эта чужая, незнакомая женщина и они связаны. По какой-то причине ее выбрали на эту роль.

Теперь она была готова к приему.