Юстиниан

ПРЕДИСЛОВИЕ

Писать эту книгу было нелегко.

Во-первых, никогда наперед не знаешь, какой читатель откроет твой труд. Будет это некто искушенный в знании о прошлом и желающий лишь проверить текст на наличие фактических ошибок? Не исключено. Или человек, для которого история Византии ограничилась (увы!) школьной программой? Тоже вероятно. Это может быть юноша, жадно любопытный ко всему новому, и некто зрелый, за долгие годы привыкший не удивляться даже самым невероятным поворотам событий. Книга может попасть как в руки любителя художественного слова, так и к ценителю исторического факта, для которого повествование должно быть сжатым и сухим. «Риторике, — наставлял главный писатель Юстинианова времени Прокопий Кесарийский, — подобает красноречие, поэзии — вымысел, истории — истина». Хорошо бы создать текст, подходящий абсолютно всем, но это нереально: жанр «ЖЗЛ» смешанный, а текст — один!

Во-вторых, рассказ о людях неоднозначных простым не бывает — ведь практически любой факт их биографии можно интерпретировать с разных точек зрения. И дело здесь не только в том, что каждый мыслит по-своему. Мировоззрение человека с годами меняется. Так, я сам в 25 лет Юстинианом восхищался, но повзрослев, вряд ли выражу свое отношение к нему словом «восхищение».

В-третьих, о Юстиниане написано чрезвычайно много. Один лишь список первоисточников — это десятки произведений на разных языках (греческом, латыни, сирийском, армянском, персидском, арабском и т. д.). Еще обширнее литература, созданная исследователями Нового времени. Что, в каком объеме взять для сплетения нитей, из которых будет соткана ткань рассказа? В любом случае объять необъятное не получится: какие-то моменты будут неминуемо упущены, с чем-то не согласится тот или иной профессионал. Мемуаров Юстиниан не оставил. Да, сохранились законы, которые он либо писал, либо читал и подписывал. Их много, и они весьма содержательны. Однако для характеристики Юстиниана ими следует пользоваться весьма и весьма осторожно: высказанное в них — это, скорее, не его образ мыслей, но то, как он хотел, чтобы о нем думали, что он так думает. А главное, это описание необходимого, величественное царское «θελο και βουλομαι» («[так] хочу и [так] постановляю»). Тем не менее определенное впечатление об императоре эти тексты дают: в них чувствуется личность. Все это осложняло задачу, вынуждая избегать двух ловушек: превратить биографию человека в описание свершений государства при нем или фантазировать, реконструируя события по источникам.

В-четвертых, книга писалась для российской серии, а наше общество до сих пор не пришло к единому мнению о том, что для нас Византия. Для одних это объект благоговения, для других — негодования. Одни видят в Византии истоки духовных смыслов, другие полагают, что византийское наследие ограничилось для нас заимствованием лишь внешних элементов церемониала. Оценки — полярны, мнения — диаметрально противоположны, и длится этот спор как минимум полтора столетия. Петр Чаадаев и Тимофей Грановский, Алексей Хомяков и Константин Леонтьев, Федор Тютчев и Максимилиан Волошин, Иосиф Бродский и Сергей Аверинцев, Александр Дугин и Сергей Иванов, Андрей Домановский и митрополит Тихон (Шевкунов)… Перечислять «разномыслящих искусных» в оценках Византии можно долго. Юстиниан же остается, наверное, самым «византийским византийцем» для российского образованного читателя.

Немалые терзания были связаны и с выбором принципа повествования. Первое, что приходило в голову, — систематизировать многочисленные деяния Юстиниана и рассказать о его жизни в привязке к ним: внешняя и внутренняя политика, войны, религия. Однако при таком подходе жизнь замечательного человека больше напоминает главу из учебника истории. Кроме того, так уже сделал Шарль Диль, чей труд о Юстиниане — классика. В итоге было выбрано построение по временным отрезкам. Это позволяет увидеть, какие задачи император решал более или менее одномоментно, но насыщенность повествования событиями получается неравномерной.

И так далее и так далее…

Одним словом, уважаемый читатель, прошу меня извинить, если не получилось безупречно. Как сказали бы во времена Юстиниана, cetera desiderantur[1].

Но я старался.

Юстиниан пришел в этот мир через несколько лет после того, как Западная Римская империя растворилась в варварском мире, словно кусок сахара в кипятке. Сейчас принято говорить о ее «падении», но современники вряд ли считали эпохальными событиями низложение последнего императора Ромула, смерть изгнанника Юлия Непота[2] и даже последующую отправку знаков императорской власти из Италии в Константинополь. В отличие от, скажем, взятия Рима готами в 410 году или вандалами в 455-м, что произвело действительно шокирующее впечатление.

Дело в том, что императорская власть на Западе исчезла не сразу. Мятежи узурпаторов и убийства императоров на фоне замещения дряхлеющей старой власти новой, варварской, отличали весь неспокойный V век[3]. В течение же третьей его четверти носители громкого императорского титула превратились в марионеток, от имени которых правили всякие герулы, бургунды, свевы и им подобные. И вот настал день, когда необходимость в императоре отпала даже для соблюдения традиции[4].

В общем, к моменту, когда Юстиниан родился, западная часть римского колосса представляла собой конгломерат варварских королевств. На их территории постепенно смешивались носители старой культуры (чьим языком в основном была латынь) и варвары — как пришедшие совсем недавно, так и успевшие там пожить одно, два, а то и три поколения. Однако полностью Римское государство не исчезло: покачиваясь под ударами внешних врагов и мучаясь от недугов внутренних, всё же стоял Восток со столицей в Константинополе. Нам привычнее называть его Византией.

Придя к власти в 527 году, Юстиниан остановил и повернул вспять жизнь всего Средиземноморья. К моменту, когда он умер, империя снова владела Италией, частью Испании, Северной Африкой. Однако византийцы не смогли удержать свои завоевания даже в течение двух столетий и, шаг за шагом, их утратили. Более того: жертвы (прежде всего людские) и разрушения, которыми сопровождалось «освобождение» с Востока, оказались такими значительными, что земли эти в своем развитии отстали. А вот Галлия, вернуть которую византийцы даже не попытались, вышла вперед и в конечном итоге как административно, так и культурно сформировала средневековую Европу: через государство Каролингов.

Помимо завоеваний Юстиниан оставил после себя иные свидетельства своих грандиозных устремлений — постройки. Никогда строительство в империи не было столь масштабным. За период правления Юстиниана (527–565) на всей территории страны, от Далмации до Сирии и Армении, от Италии до Триполитании и Египта, были укреплены стенами, перестроены или возведены заново многочисленные большие и малые города. Это не говоря об отдельно взятых постройках — а какими они были! Даже если бы от всего сооруженного его велением осталась лишь Святая София в Константинополе, за нее одну Юстиниана следовало бы чтить вечно. Превращенная мусульманами в мечеть, а в 1934 году ставшая музеем, она является и символом Города, и символом Византии.

Созданный по инициативе Юстиниана (а в части конституций — непосредственно им) свод римского права стал итогом более чем тысячелетней законотворческой деятельности римлян и заложил основы всего европейского гражданского законодательства. Причем не только средневекового: наработки юристов VI века в той или иной степени использовали юристы, готовившие «Кодекс Наполеона». А ведь это 1804 год!

Деятельность Юстиниана в религиозной сфере — еще один важный фактор, на столетия вперед определивший развитие нашей цивилизации. И то, что упорные попытки царя примирить монофиситство с ортодоксией не принесли ожидаемых плодов, не помешало православной церкви признать его святым.

Трагедия Юстиниана заключалась в том, что он прекрасно осознавал, каких огромных материальных, а главное — людских ресурсов потребовали его начинания. Войны, затеянные им, вкупе со случившейся в 542 году эпидемией чумы обескровили империю. К моменту смерти василевса завоевания в Италии буквально висели на волоске: туда двинулись лангобарды. На северо-восточные границы усилилось давление со стороны новых варваров — славян, антов, и противопоставить им было нечего; эти свирепые племена порой бесчинствовали прямо у стен Константинополя. Что же касается внутренней политики, то в народе многие считали императора злобным демоном, потрясшим самые основы государства и потопившим в крови многие народные волнения. Одно только восстание «Ника», закончившееся в январе 532 года, стоило жизни тысячам столичных жителей!

Юстиниан был умным человеком. Скорее всего, на закате жизни он задавался вопросами: верно ли правил? что из сделанного можно было устроить лучше? что из возможного к свершению осталось несвершенным? О том, как отвечал он себе на эти вопросы, нам остается лишь гадать. Зато мы знаем наверняка: за всю дальнейшую историю (а это девять веков!) Византия не знала второго периода, столь же масштабного в плане преобразований и их последствий.

Жизнь Юстиниана — пример того, как энергичный, работоспособный и одаренный человек творит историю мира.

Несколько слов не о Юстиниане.

Греческие термины и имена в авторском тексте приводятся в основном по рейхлиновой системе[5] (за исключением слов явно латинского происхождения или случаев, когда иная транскрипция общеупотребительна). В цитатах же сохранено оригинальное написание, что ведет к определенному разнобою.

При спорных датировках предпочтение отдавалось «Оксфордскому словарю Византии» А. П. Каждана и современной «Православной энциклопедии».

Большая часть фотоматериалов сделана автором (кроме специально оговоренных случаев).

Фотографии монет сделаны В. В. Артевым, панно в люнете Вестибюля воинов собора Святой Софии — К. А. Перовым.

Выверку большинства цитат произвел Д. Е. Гончаров.

Благодарю за помощь в разрешении некоторых спорных вопросов старшего научного сотрудника Музея Востока М. Н. Бутырского и доктора исторических наук профессора С. А. Иванова.

Неоценимую помощь оказала мне Элла Олеговна Шиманская, замечания которой к первоначальному тексту рукописи я постарался учесть.

Я также благодарен доктору исторических наук профессору Александре Алексеевне Чекаловой, с которой ранее неоднократно советовался. Эта книга написана уже после ее ухода, но с благоговейной памятью о ней.