Юстиниан

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На третий день после похорон состоялись поминки. У саркофага собрались родственники и прочая высшая знать. По обычаю, покойника хвалили; специально приглашенные риторы читали славословия — пышные, составленные по всем канонам. Их поручили лучшим, и, вероятнее всего, в числе приглашенных для этой цели оказались и Павел Силенциарий, и Корипп. Для поминальной тризны открыли один из залов дворца. За едой и милостыней повалила толпа бедняков — их кормили и одаряли мелкими монетами. На столах в простой деревянной и глиняной посуде символически преобладали рыбные блюда[416]. А знати еду и питье подавали на золоте, и на многих тарелках и кубках был он — Юстиниан, Юстиниан, Юстиниан: изображения побед, прославления и портреты.

Но похвала на поминках — вещь обязательная. А как на самом деле воспринимали Юстиниана современники? И как оценивать его нам?

Однозначного ответа не будет. Тем не менее некоторые обобщения возможны. Попробуем их сделать, опираясь на свидетельства.

Начнем с Иоанна Лида, который много лет прослужил при Юстиниане чиновником средней руки. Он охарактеризовал его правление следующим образом: «Когда государство было потрясено такими волнами и бурями зол (в предшествовавшие царствования), судьба противопоставила равное прежней лености прилежание Юстиниана, поставив начальником дел бдительнейшего из всех императоров, который считал потерей своей жизни, если не все так же бодрствовали и ратовали за государственное дело, как он сам, чтобы овладеть не только тем, что некогда было подчинено римлянам, а потом, по лености предшественников, было потеряно, но еще и подчинить им и то, что было у врагов»[417].

Противоположная точка зрения у Евагрия Схоластика. Говоря о смерти василевса, сириец оценивает Юстиниана однозначно негативно: «…наполнив таким образом всё беспорядком и смутами и претерпев за это в конце жизни наихудшее, переместился в самые нижние пределы ада»[418]. Здесь всё ясно: Евагрий поверил в то, что император в конце жизни стал афтартадокетом.

В отличие от Евагрия великий флорентиец Данте (он, конечно же, не может считаться современником Юстиниана, хотя ближе к нему, чем к нам) в своей «Божественной комедии» не просто поместил императора в рай, но сделал его там своим собеседником:

Самого же подробного описания император удостоился от лично его знавшего Прокопия Кесарийского. Здесь характеристики противоречивы. Особенно удивительно то, что вышли они из-под пера одного и того же человека. Он оценил Юстиниана в трех разных жанрах: неумеренном до подобострастия панегирике («О постройках»), серьезном историко-мемуарном труде (о войнах с вандалами, персами и готами) и разнузданном поношении «Тайная история». Не историк, а истинный Протей![419]

Восхваления в адрес правителей гораздо более часты, нежели хулы, поэтому цитировать их не так интересно. Но посмотрим: «В наше время явился император Юстиниан, который, приняв власть над государством, потрясаемым [волнениями] и доведенным до позорной слабости, увеличил его размеры и привел его в блестящее состояние, изгнав из него насиловавших его варваров. <…> Император с величайшим искусством сумел промыслить себе целые новые государства. В самом деле, целый ряд областей, бывших уже чужими для римской (византийской. — С. Д.) державы, он подчинил своей власти и выстроил бесчисленное множество городов, не бывших ранее.

Найдя веру в Бога нетвердой и принужденной идти путем различных вероисповеданий, стерев с лица земли все пути, ведшие к этим колебаниям, он добился того, чтобы она стояла теперь на одном твердом основании истинного исповедания. Кроме того, поняв, что законы не должны быть неясными вследствие ненужной их многочисленности и, явно друг другу противореча, друг друга уничтожать, император, очистив их от массы ненужной и вредной болтовни, с великой твердостью преодолевая их взаимное расхождение, сохранил правильные законы. Сам, по собственному побуждению простив вины злоумышляющим против него, нуждающихся в средствах для жизни преисполнив до пресыщения богатством и тем преодолев унизительную для них злосчастную судьбу, добился того, что в империи воцарилась радость жизни»[420].

В своих «военных» книгах, как отмечалось ранее, историк вроде бы императора хвалил, но при случае занимался и завуалированной его критикой.

«Тайная история» в Новое время неоднократно подвергалась скрупулезному исследованию, поскольку трудно было поверить, что кто-то мог написать книгу, полную очернения сильнейших мира сего, и при этом остаться в живых. А между тем Прокопий Кесарийский не только умер своей смертью, но, возможно, даже закончил карьеру на одном из высших постов в империи — префекта Константинополя. Разумного объяснения этому нет. И за менее злобные выпады в адрес власти люди в те времена лишались если не жизни, то частей тела.

Следует еще раз подчеркнуть, что «Тайная история» — памфлет, специально написанный с целью очернения, то есть реальные недостатки в нем гротескно увеличены.

Так вот, в этом произведении Юстиниан выведен самым настоящим чудовищем: «Он с легкостью отваживался на беззаконное убийство людей и разграбление чужого имущества, и ему ничего не стоило погубить многие мириады людей, хотя они не дали ему для этого ни малейшего повода. Он не считал нужным сохранять прежние установления, но ему то и дело хотелось все изменить, т. е. он был величайшим разрушителем того, что хорошо устроено… Одних он убивал безо всякого основания, других, заставив бороться с нуждой, сделал более несчастными, чем умершие, и они молили о самой жалкой смерти, лишь бы прекратить свое бедственное существование. А у некоторых вместе с богатством он отнял и жизнь. Помимо того что ему оказалось пустячным делом разрушить Римскую державу, он сумел овладеть еще Ливией и Италией, и всё ради того, чтобы наряду с теми, кто уже раньше оказался в его власти, погубить обитателей и этих мест… Был он одновременно и коварным, и падким на обман, из тех, кого называют злыми глупцами. Сам он никогда не бывал правдив с теми, с кем имел дело, но все его слова и поступки постоянно были исполнены лжи, и в то же время он легко поддавался тем, кто хотел его обмануть. Было в нем какое-то необычное смешение неразумности и испорченности нрава. Возможно, это как раз и есть то явление, которое в древности имел в виду кто-то из философов-перипатетиков, изрекая, что в человеческой природе, как при смешении красок, соединяются противоположные черты. Однако я пишу о том, чего не в силах постигнуть. Итак, был этот василевс исполнен хитрости, коварства, отличался неискренностью, обладал способностью скрывать свой гнев, был двуличен, опасен, являлся превосходным актером, когда надо было скрывать свои мысли, и умел проливать слезы не от радости или горя, но искусственно вызывая их в нужное время по мере необходимости. Он постоянно лгал, и не при случае, но скрепив соглашение грамотой и самыми страшными клятвами, в том числе и по отношению к своим подданным. И тут же он отступал от обещаний и зароков, подобно самым низким рабам, которых страх перед грозящими пытками побуждает к признанию вопреки данным клятвам. Неверный друг, неумолимый враг, страстно жаждущий убийств и грабежа, склонный к распрям, большой любитель нововведений и переворотов, легко податливый на зло, никакими советами не склоняемый к добру, скорый на замысел и исполнение дурного, о хорошем же даже слушать почитающий за неприятное занятие. Как же можно передать словами нрав Юстиниана? Этими и многими другими еще большими недостатками он обладал в степени, не соответствующей человеческому естеству. Но представляется, что природа, собрав у остальных людей все дурное в них, поместила собранное в душе этого человека. Ко всему прочему он отнюдь не брезговал доносами и был скор на наказания. Ибо он вершил суд, никогда не расследуя дела, но, выслушав доносчика, тотчас же решался вынести приговор. Он не колеблясь составлял указы, безо всяких оснований предписывающие разрушение областей, сожжение городов и порабощение целых народов. И если кто-нибудь захотел бы, измерив всё, что выпало на долю римлян с самых ранних времен, соизмерить это с нынешними бедами, он обнаружил бы, что этим человеком было умерщвлено больше людей, чем за все предшествующее время. Он был удивительно проворен в том, чтобы без долгих слов присвоить чужое богатство. Он даже не считал нужным выдумывать какой-нибудь извиняющий его предлог, чтобы под видимостью справедливости захватить то, что ему не принадлежало. Завладев [богатством], он тут же с удивительной легкостью начинал презирать его, проявляя неразумную щедрость и бессмысленно раздавая его варварам. Одним словом, он и сам не имел денег и не позволял никому другому на свете иметь их, как будто он был охвачен не столько корыстолюбием, сколько завистью к тем, кто ими располагал. Итак, с легкостью изгнав богатство из римской земли, он явился творцом всеобщей бедности»[421].

В своей неприязни Прокопий договорился до вещей вроде зачатия Юстиниана от демона: «…Передают, что и мать его [Юстиниана] говаривала кому-то из близких, что он родился не от мужа ее Савватия и не от какого-либо человека. Перед тем как она забеременела им, ее навестил демон, невидимый, однако оставивший у нее впечатление, что он был с ней и имел сношение с ней, как мужчина с женщиной, а затем исчез, как во сне.

Некоторым из тех, кто состоит при нем и бывает при нем ночью, именно во дворце, из тех, что чисты душой, казалось, что вместо него они видели какое-то необычное дьявольское привидение. Один из них рассказывал, как он [Юстиниан] внезапно поднялся с царского трона и начал блуждать взад и вперед (долго сидеть на одном месте он вообще не привык), и вдруг голова у Юстиниана внезапно исчезла, а остальное тело, казалось, продолжало совершать эти долгие передвижения, сам он [видевший это] полагал, что у него помутилось зрение, и он долго стоял, потрясенный и подавленный. Затем, когда голова возвратилась к туловищу, он подумал в смущении, что имевшийся у него до этого пробел [в зрении] восполнился. Другой рассказывал, что, в то время как он находился возле него [василевса], восседающего на своем обычном месте, он видел, как неожиданно лицо того стало подобным бесформенному куску мяса, ибо ни бровей, ни глаз не оказалось на их привычных местах, и вообще оно утратило какие-либо отличительные признаки. Однако через некоторое время он увидел, что лицо его приняло прежний вид. Хотя сам я не видел всего этого, я пишу об этом, потому что слышал от тех, кто настойчиво утверждает, что видел это…

Да и как мог этот человек не показаться злым демоном, он, который никогда не ел, не пил, не спал досыта, но едва отведывал того, что ему подавалось, а ночной порой блуждал по дворцу, между тем как любовным наслаждениям предавался безумно…

…Юстиниан, будучи по своему характеру таким, как я описал, старался показать себя доступным и милостивым ко всем, кто к нему обращался. Доступ к нему был открыт для любого, и он никогда не гневался на тех, кто стоял перед ним или говорил не так, как подобает. Вместе с тем он никогда не выказывал смущения перед лицом тех, кого собирался погубить. В самом деле, он никогда наружно не проявлял ни гнева, ни раздражения по отношению к тем, кто ему досадил, но с кротким лицом, не подняв бровей, мягким голосом отдавал приказания убить мириады ни в чем не повинных людей, низвергать города и отписывать все деньги в казну. Иной мог подумать, исходя из этих его привычек, что у него нрав овцы. Однако если кто-нибудь пытался со слезными мольбами выпросить у него прощения для того, кто оступился, он зверел и оскаливал зубы, и, казалось, вот-вот вспыхнет гневом, так что даже у тех, кто считался близким ему, не оставалось впредь никакой надежды испросить [его о милости]…

…Врагом он был непреклонным и неизменным, в дружбе же был крайне непостоянен. В итоге он погубил многих из тех, к кому благоволил, и никому из тех, кого он единожды возненавидел, не стал другом.

…Судебные решения он выносил не на основании им же самим изданных законов, но в соответствии с тем, где ему были обещаны более крупные и более великолепные богатства. Он не видел ничего постыдного в том, чтобы отнимать у своих подданных имущество, воруя по мелочам, если под каким-нибудь предлогом не мог забрать все, либо неожиданно предъявив обвинение, либо воспользовавшись завещанием, которого не существовало. И пока он правил римлянами, ни вера в Бога, ни вероучение не оставались крепкими, закон не был прочным, дела — надежными, а сделка — действительной»[422].

С «демоничностью» императора Прокопий связывал и случавшиеся в Византии стихийные бедствия (землетрясения, наводнения): «В то время как он распоряжался делами римлян, приключилось множество различного рода несчастий, и одни уверяли, что это произошло по причине присутствия и злокозненности обитавшего в нем мерзкого демона, другие же утверждали, что Бог, возненавидя его дела, отвратил себя от Римской державы, уступив место гнусным демонам, чтобы все происходило подобным образом»[423].

Еще раз: вышеприведенная характеристика дана не давно истлевшему покойнику, не низвергнутому и проклятому узурпатору, но еще сидевшему на троне властелину мира!

А что же делать нам, какое мнение о Юстиниане составить?

В соответствии с устоявшимися воззрениями император рассматривал свою власть как «служение народу», заботу о «достойной жизни» людей, доставление подданным блага — во всяком случае, так говорится в его новеллах (77, 80, 85, 148-я)[424]. Правда, рамки подобного «служения» могут быть весьма широки и в них, при известной изощренности ума, можно вписать такие разнородные мероприятия, как прекращение премиальных выплат солдатам за каждые пять лет службы (в среднем по номисме за год), сокращение расходов на высших чиновников, «оптимизация» содержания врачей и учителей (причем не только государственных, но и муниципальных, — Юстиниан забирал эти средства в фиск), сокращение расходов на зрелища. Об этом много и подробно написано в «Тайной истории», но дошедшие до нас законы Юстиниана таких жестких мер не предусматривают.

Вообще, законы, как ничто другое, отражали характер и умонастроения человека, стоящего во главе империи.

Безусловно уважая авторитет предшественников, Юстиниан в своем законодательстве действительно искал и находил пути для новшеств: например, были расширены права детей и женщин, вольноотпущенников, рабов, закреплены права государственной (православной) церкви, определены основные принципы взаимодействия церкви и государства и т. д. Ревизии, уточнению или изменению подверглись важнейшие отрасли и понятия права — семейное (в том числе право наследования), право собственности, уголовное.

Влияние синклита Юстиниан (особенно в первые годы правления) понизил, превратив его в орган послушного утверждения своих распоряжений. Но с формальной точки зрения синклит как был, так и оставался важным институтом государства, без которого не мог быть издан ни один закон. Ведь согласно установившимся правилам, для издания любого нового закона требовалась пятиступенчатая процедура:

1) обсуждение сенатом и первыми лицами дворца проблемы, требующей нового закона;

2) получение общего согласия по предыдущему пункту и выработка проекта закона;

3) обсуждение сенатом и первыми лицами дворца получившегося проекта;

4) при наличии одобрения — передача законопроекта на рассмотрение императорского консистория;

5) при наличии одобрения в консистории — утверждение закона императором[425].

Единоличные конституции император издавать мог, но лишь в чрезвычайных ситуациях.

Что касается реального положения дел с подчинением закону, то истину в этом вопросе мы уже вряд ли установим. Прокопий в «Тайной истории» живописал картину всеобщего умаления суда, бессильного перед «заказными» делами, преступлениями, совершенными влиятельными представителями цирковых партий, а также произвола императора при конфискациях. «Юстиниан был ненасытен до богатства и так необычайно любил чужое, что продавал всех подданных за золото и тем, кто имеет власть, и тем, кто взыскивает налоги, и тем, кто стремится без всякой причины устраивать козни против людей (то есть доносчикам. — Прим. пер.). А у великого множества тех, кто владел немалым, он, под явно пустыми предлогами, отнял все состояние. <…> Однако он не жалел [собранных] богатств…»[426] «Не жалел» — значит, не стремился к личному обогащению, а употреблял богатства на благо государства так, как это «благо» понимал. Вот, кстати, история некоего Евлалия, весьма любопытным образом решившего проблему обеспечения своих детей. По каким-то причинам он, будучи комитом доместиков, обеднел и, видимо, заболел без надежды на выздоровление, имея при этом трех незамужних дочерей. Умирая, Евлалий назначил своим наследником Юстиниана, с тем чтобы император расплатился по долгам, давал бы каждой из трех его дочерей ежедневно на пропитание по 15 фоллисов (не очень, надо сказать, большая сумма), а по достижении ими брачного возраста выделил бы на приданое по 10 либр золота каждой. Согласно закрепленному в законодательстве Юстиниана правилу[427], наследник отвечал по долгам завещателя в пределах стоимости имущества, установленной в присутствии уполномоченного лица (нотария) и свидетелей (на это давалось три месяца). Если стоимость долгов превышала стоимость имущества, наследник имел право отказаться. В данном случае все имущество Евлалия было оценено в 564 номисмы, то есть менее восьми либр. Тем не менее император не отказался: он унаследовал имущество Евлалия и выполнил его условия, очевидным образом сделав это себе в убыток, а дочерей покойного препоручил заботам Феодоры[428].

Самым расходным мероприятием любого государства является война. Не стала исключением и Византия. Но, по мнению В. В. Серова, сетования византийских историков насчет разорительности военных мероприятий Юстиниана выглядят чрезмерными. Согласно подсчетам исследователя, вандальская кампания принесла доход, победы над остготскими королями в Италии — тоже, причем значительный (около 20 тысяч либр золота). Вестготская экспедиция не завершилась значительной добычей, но после нее под контролем византийцев оказались средиземноморская торговля и налоговые поступления с испанских земель. Да, разорительной получилась персидская война, но траты на нее (15–20 тысяч либр) были с запасом перекрыты западными кампаниями[429].

Громадные деньги уходили на обширнейшее строительство. Юстиниан покрыл сетью обновленных и вновь построенных городов и крепостей европейскую, азиатскую и африканскую части империи[430]. Ни один византийский властитель ни до него, ни после строительной деятельности таких объемов не вел. Потомков поражали военные сооружения, великолепные дворцы и храмы, оставшиеся со времен Юстиниана везде — в Италии и Ливии, в Колхиде и Пальмире. Только на Балканах было сооружено заново или основательно отремонтировано около 600 укреплений, среди них — более 80 крепостей на Дунае. Тем не менее существуют работы, доказывающие, что рассказы о неподъемных тратах государства на юстиниановы стройки — преувеличение[431].

А затраты на церковь? Общая стоимость собора Святой Софии составила 3200 кентинариев золота — на март 2018 года по мировым биржевым ценам это чуть менее 4,5 миллиарда долларов США. К этому нужно прибавить расходы на содержание 525 человек причта (по закону Юстиниана; потом стало еще больше). Помимо Святой Софии только в Константинополе и окрестностях по велению императора было возведено еще более двух десятков храмов! Некоторые из них функционируют без перерыва по сей день — например, монастырь Святой Екатерины на Синае. Однако не все современники с восторгом относились к грандиозным масштабам созидательной деятельности Юстиниана: «…он воздвиг повсюду множество святых храмов со всяческим великолепием и другие богоугодные дома для попечения о мужчинах и женщинах, о стариках и детях и о страдающих различными недугами; он выделял на эти цели огромные суммы; он сделал также несчетное число других благочестивых [дел], которые были бы угодны Богу, если бы творящие их совершали все на свои собственные средства и если бы деяния во имя него были безупречными»[432].

В общем, если критично подойти к сочинениям византийских историков, то под напластованиями их оценок можно разглядеть реального человека, в характере которого сочетались самые разные свойства: решительный правитель, он, случалось, вел себя как откровенный трус; ему присущи были как алчность, так и щедрость; мстительный и беспощадный, он мог казаться и быть великодушным, особенно если это умножало его славу; обладая неисчерпаемой энергией для воплощения своих грандиозных замыслов, он был способен отчаиваться и «опускать руки» или, напротив, упрямо доводить до конца явно ненужные начинания. Он обладал феноменальной работоспособностью, умом, был талантливейшим организатором, умел подбирать помощников и делегировать им полномочия. С другой стороны, есть немало примеров того, как он лично брался за исполнение дел. Быть может, император до старости доказывал — и, прежде всего, самому себе, — что он, провинциал, крестьянин, — не баловень судьбы, а человек, пробившийся наверх благодаря собственным талантам?

Юстиниан отличался хорошим здоровьем и отменной выносливостью. Спал он действительно мало, по ночам занимаясь всевозможными государственными делами, за что получил прозвище «бессонного государя». В храме Святых Сергия и Вакха (ныне — стамбульская мечеть Кучук Айя-София) сохранилась опоясывающая наос надпись внутреннего антаблемента, с превеликим искусством вырезанная на мраморе. Она гласит: «Другие императоры почитали мертвых мужей, чьи деяния были бесполезны, а вот наш скиптродержец Юстиниан, споспешествуя благочестию, почтил прекрасным храмом Сергия, слугу Христа, Создателя всего. Ни горячее дыхание огня, ни меч, ни другие мучения от пыток не смутили его. Во имя Христа-Бога он пошел на смерть, кровью заслужив себе небо в качестве жилища. Пусть он во всех [начинаниях] охраняет власть недреманного владыки (Юстиниана. — Прим. пер.) и увеличивает могущество боговенчанной Феодоры, чей разум блистает благочестием и чьей заботой являются непрестанные усилия по обихаживанию неимущих»[433].

Поскольку император мало спал ночью, он отдыхал в дневное время. Но когда строился собор Святой Софии в Константинополе, Юстиниан вместо послеобеденного сна ходил контролировать стройку. По словам Прокопия, тогда император вообще спал не более часа[434].

Пищу василевс принимал нередко самую простую, никогда не предавался обжорству или пьянству. Перед Пасхой ревностно постился, по два дня подряд обходясь лишь водой и небольшим количеством трав или овощей.

К роскоши Юстиниан был безразличен, но, понимая значение внешности для престижа, не жалел на это средств: убранство столичных дворцов и зданий, великолепие приемов приводили в изумление не только варварских послов и царей, но и искушенных жителей Рима. Однако в 557 году, когда многие города оказались разрушены землетрясением, император незамедлительно отменил пышные дворцовые обеды и подарки, а сэкономленные немалые деньги отправил пострадавшим.

Юстиниан бывал снисходителен к обидчикам: так, однажды он никак не наказал племянника Анастасия патрикия Прова, который в консистории заспорил с императором, а под конец перепалки оскорбил его.

Внешне Юстиниан никогда не терял присутствия духа, не позволял себе на людях гневаться или кричать, отдавал даже самые страшные приказы мягким голосом. Он жаловал доносителей и по их наветам мог ввергнуть в опалу ближайших придворных.

От долгого молебствования император приобрел язву на ноге, которую исцелило только прикосновение к священным мощам мучеников. В делах веры Юстиниана отличала щепетильность. Он не только истово молился и постился, но не позволял себе таких признаков «двоеверия», как обращения к астрологам или, что еще хуже, колдунам. По сведениям Прокопия, астрологов подвергали порке и шельмованию: возили по Константинополю на верблюдах для потехи толпы[435]. Иоанн Никиусский сообщает, что когда императору предложили использовать против Хосрова Ануширвана некоего чародея, он отверг этот совет, с негодованием воскликнув: «Я, Юстиниан, христианский император, буду торжествовать с помощью демонов?!»[436] Одно, наверное, не вполне понимал (или понимал, но не хотел принять) Юстиниан: восточное, византийское христианство не является религией «законного авторитета»[437]. То есть в догматических вопросах ни до Юстиниана, ни в его время, ни после него императору совершенно недостаточно было, образно говоря, «топнуть ногой», чтобы все начали верить по его слову. Да, император управлял церковью как институтом, смещал епископов, отнимал или, напротив, даровал имущество. Но в вопросах веры он мог лишь облегчить победу своей точке зрения, используя возможности государства. Не случайно многие восточные мученики пострадали, противодействуя не языческим, а именно христианским императорам.

На протяжении всей своей жизни Юстиниан пытался достичь идеала: единый и великий Бог, единая и великая Церковь, единая и великая держава, единый и великий правитель. В этом смысле он оказался одним из многих в череде лидеров, безжалостно волокущих страну в светлое будущее, — при этом, как ни парадоксально, идеологию этого будущего он пытался искать в прошлом, в идеалах «непогрешимой древности». И Римская империя действительно восстановилась, но за это пришлось заплатить неимоверным напряжением сил государства, обнищанием народа и сотнями тысяч жертв. Юстиниан умер, а уже его преемник Юстин II в одной из новелл сокрушался: «Мы нашли казну разоренной долгами и доведенной до крайней нищеты и армию до такой степени расстроенной, что государство предоставлено беспрерывным нашествиям и набегам варваров»[438]. Да что новелла! Если верить Кориппу, критика Юстиниана, обвинение его в неверном устроении дел государства и расточительности прозвучали уже в тронной речи нового императора: «Многие вещи были слишком пренебрегаемы, пока мой отец был жив, и в результате измученная сокровищница сократила столько долгов, что мы предлагаем, движимые благочестием, восстановить несчастных людей. Пусть мир радуется, что все, что не было сделано или претворено в жизнь из-за старости нашего отца, было исправлено во времена Юстина…»[439]

В XII веке при константинопольском патриархе Иоанне IX Юстиниан был прославлен как святой, с днем поминовения 2 августа. Впоследствии Константинопольская церковь добавила 14, 15 и 16 ноября. Русская православная церковь и по сей день, 14 ноября по юлианскому календарю, чтит память «христолюбивых василевсов Юстиниана и Феодоры».