З.Л.О.

Глава 7 ХИМИЯ И ЖИЗНЬ

Черняевск — город красных черепичных крыш. Укладывали их настоящие мастера. Черняевск, когда его звали Шварценбургом, был городом мастеров. Он одевался по средневековой моде — носил вместо фартука модный тогда фахверк и красную шапочку из тяжелой глиняной черепицы. Прошли столетия. В сменившем имя городе по-прежнему радовали глаз и черно-белый фахверк, и красные крыши. Вот только руки у новых мастеров росли не из того места, что у прежних. Что поделать — эволюция, И поэтому в тех местах, где крыши прохудились, как ни старались их красиво залатать — не получалось. В глаза немедленно бросался кондовый новодел, грубая работа, нелепая заплатка. Но если крышу можно хоть как-то залатать, то преданную разорванную дружбу уже ничем не заштопать и не склеить. Особенно между бывшими лучшими друзьями.

Как зарождается первая дружба? Какое волшебство и химия держат рядом всю жизнь людей, которые совсем непохожи друг на друга, но готовы отдать друг за друга жизни? И почему наступает этот проклятый день, когда ты понимаешь, что тот единственный друг, с которым ты делился всем с детского сада, — абсолютно чужой тебе человек с противоположными взглядами на мир, а все, что связывало вас, просто иллюзия, самообман, случайность. Не дай Бог потерять верного друга, ведь без него любая жизнь будет уже не в радость. Но сначала друга нужно найти.

Алхимику повезло, он нашел своего друга в реке Анаграмме много лет назад. В Черняевск тогда пришли прекрасные теплые дни. Зацвели липы, а этого события горожане всегда ждали с нетерпением. Особенно прекрасные дамы. Они взяли детей, мешки и вышли в центр города к набережной Анаграммы — собирать липовый цвет. Прусские липы низко опускают тяжелые раскидистые ветви, образуя природные шатры, внутри которых весело гудят добродушные пчелы, дорвавшиеся до праздника липового цвета. А вечером из-под каждого шатра слышится либо веселый смех загулявших компаний, либо хриплый шепот влюбленных парочек. А может, там прячутся, шепчутся и играют с тобой в надежде затащить в свой мир липовые феи и эльфы. Город погрузился в буйство зелени. Если посмотреть на него с колокольни Петера, что стоит на улице Ленина, то, кроме башен замков, изгибов красных крыш и остроконечных силуэтов кирх, увидишь только зелень. Зеленый город. Зеленые берега Анаграммы сплошь поросли ивами, которые горожане называют ветлами. Ивы опустили, на радость рыбам, ветви в воду. Если долго стоять, прислонившись к стволу ивы, то можно увидеть, как осмелевшие рыбки начнут выскакивать из воды за падающими с листьев мошками. На наклоненных стволах ив так приятно лежать и болтать ногами, глядя на воду. Главное — не залеживаться до полуночи, чтобы смешливые русалки не уволокли тебя в быстрые воды Анаграммы. А еще вокруг ивы классно собираться с друзьями и болтать обо всем на свете. Или привязать к толстой ветке веревку, схватиться за нее и прыгнуть в воду с разбегу. Что и сделал рослый не по годам семилетний Саша Барон. Правда, падать в воду он не собирался, а рассчитывал, что веревка притянет его обратно к липе, но то ли узел оказался хлипким, то ли Саша слишком сильно оттолкнулся, только улетел он в речку вместе с веревкой. Саша не испугался. Он вообще ничего не боялся. Зато его больших кулаков во дворе опасался даже второгодник Петров. Саша хлебнул водички, вынырнул и стал грести к берегу. Когда он вылез на берег, схватившись за ветку ивы, перед ним предстал во всей красе — шортики, очки в пластмассовой оправе — его будущий лучший друг. Ян Гелочек был очень занят и не обращал никакого внимания на вылезшего на берег мальчишку хулиганского вида. Ян запускал в Анаграмму пластилиновый батискаф на ниточке и находился в самой ответственной стадии погружения. Шесть лет Яну исполнилось в декабре прошлого, 1969 года. Несмотря на недовозраст, его приняли в школу, и теперь он проводил свое последнее дошкольное лето вместе с воображаемым экипажем батискафа, на который как раз должно было напасть лохнесско-анаграммское чудовище. Но тут появился этот мокрый мальчишка и все испортил своими дурацкими вопросами.

— Ты чего такое делаешь? Рыбу, что ли, ловишь?

— Ничего я не ловлю.

— А чего такой борзый? Думаешь, если ты мелкий очкан, тебе борзеть можно?

— Ничего я не думаю. Чего ты пристал? Речка вон какая большая.

— Речка большая, — согласился Барон. — Дай-ка позырить, что у тебя там.

Маленький ушастый Ян совсем не горел желанием показывать свой батискаф наглому парню. Он делал его два дня и извел целую коробку пластилина и коробок спичек. Но главное, батискаф украшало настоящее сокровище — лампа из телика, выброшенного на помойку во дворе. Предыдущий батискаф случайно раздавила бабушка, а новый теперь хотел забрать этот гад в дырявых на коленках трениках.

— Нет, не дам, — сказал Ян, стиснув молочные зубы, прижав к хилой груди жесткую нитку и отступив на шаг к речке.

— Не дашь? — удивился Саша. — Ну, тогда иди купаться!

И толкнул наглого малыша в воду. Ян молча стал тонуть.

— Эй, ты что, Очкан, плавать не умеешь?

Саша увидел уходящую под воду макушку Яна и тут же нырнул за ним. Когда он с трудом выволок упрямца на берег и повалился на траву рядом с ним, было непонятно, кто больше напуган. Ян откашлялся водой, сел и заплакал, потом обнаружил в своем зажатом кулаке нитку и сразу замолк, как выключился. На его круглом лице засияла улыбка. Ян потащил нитку к себе, наматывая ее на кулак, и из воды на берег вынырнул в прибрежную осоку красавец-батискаф.

— Ух ты! Какой батискаф! — присвистнул Саша и тут же получил прощение и расположение Яна. — Ну, ты даешь, Очкан! Зыко!

— Я не очкан, я Ян!

— А я Сашка Барон, держи пять. Сколько тебе лет?

— Почти семь.

— Блин, чего ж ты плавать не умеешь! Хочешь, научу?

— Хочу. Только давай завтра, мне домой пора.

— Как же ты домой такой мокрый пойдешь?

— А я тут рядом живу.

— Я тоже. А «батинок» тебя не заругает?

— Ботинок?

— Ну, отец?

— У меня нет отца.

— У меня тоже нет. А что с твоим?

— Он повесился.

— Ух ты, круто! Извини.

— Ничего. Я привык. А твой отец где?

— Я его никогда не видел. Матыга говорит: «А хрен его знает!» Она вообще всегда так отвечает, почти на любой вопрос. Пойдем, я тебя провожу. Я тебя спас, мы теперь друзья. Будешь дружить?

— Буду. Только ты меня больше в речку не толкай, спасатель.

— Заметано. А чего ты в очках, как дурак?

— Пф-ф, — смешно фыркнул Ян, — близорукость. Я книжек много читаю. Фантастику всякую. Беляев, Ефремов, Казанцев, Уэллс — слышал про таких?

— Не-а. Расскажешь?

— Темнота! Конечно, расскажу.

И всю дорогу домой Ян рассказывал Саше про свои любимые книжки, а Барон только причмокивал, присвистывал, говорил свое любимое «ух ты» и думал, что такого интересного друга у него еще не было. Когда они пришли к Яну домой, выяснилось, что они живут в соседних дворах. Сашка завис у нового друга до темноты, разглядывая шкафы с книгами и играя в немецкую железную дорогу. Научить Яна плавать назавтра не получилось, потому что он неожиданно уехал с бабушкой в далекий Ленинград навещать ее старинную подругу. Зато какой радостной получилась встреча, когда мальчишки встретились первого сентября в одном и том же первом классе. Их поставили парой, и в класс они вошли, взявшись за руки.

И так и прошли по жизни, держась за руки, больше двадцати лет. Сашке от Бога достались большие кулаки, буйная головушка, покрытая черными кудрями, и умение добиваться цели. Яну — большая библиотека, добрая душа, неуемная фантазия и ЭВМ в голове. Тандем получился выдающийся. Ян подсадил Сашку на чтение, заставил полюбить фантастику, внушил веру в небывалые чудеса и возможность осчастливить человечество витамином счастья. Вот только свою любовь к химии он передать Сашке не смог. Все ограничилось чтением рассказов и разглядыванием сюрреалистических картинок в прогрессивном журнале «Химия и жизнь» да баловством с набором «Юный химик». Благодаря Саше Яну не приходилось думать о самозащите — тот стал его верным телохранителем. Научил его со временем бухать и клеить девчонок, правда последнее только в теории. Но не сумел научить своим природным умениям торговаться на рынке, менять ненужные вещи на необходимые и быстро находить простые решения для сложных вопросов. У обоих были непростые фамилии. Вообще-то в Черняевске трудно кого-то удивить фамилией, все народности здесь безнадежно перемешались.

С Яном все обстояло просто. В Шварценбурге издавна жила чешская община — большая настолько, что у них была своя кирха и свой участок кладбища. После войны почти все чехи свалили на историческую родину и в побежденную Западную Германию. В конце пятидесятых уехала в Прагу и семья Вацлава Гелочека. Сам Вацек, молодой стеснительный интеллигентный инженер, не захотел уезжать из родного Черняевска от своей любимой Галочки и остался работать на консервном заводе, выпускающем самые вкусные шпроты в мире. Когда холодной Пражской весной советские танки утюжили красавицу Прагу, впечатлительный Вацек заболел. От стресса у него за ночь выпали все волосы на голове и лице. Но неприятности на этом не закончились. После того как он отказался на партийном собрании завода публично осудить чешских оппортунистов, его исключили из партии. Его переписку с родителями отслеживали, телефон прослушивали, из страны не выпускали ни его, ни жену. Не выдержав прессинга, тихоня Вацек заболел. Пару месяцев провалявшись дома, погрузился в глубокую депрессию и, как только вышел из нее, повесился на галстуке, привязанном к батарее отопления в своей комнате. Случилось это в новогоднюю ночь 1969 года. Яну тогда только что исполнилось пять лет. О подробностях страшной смерти отца он узнал через четыре месяца от ребят во дворе. В семье об этом никогда не говорили.

Откуда у Саши взялась фамилия Барон, установить не представлялось возможным. Ходили легенды, что его мать прижила его от местного цыганского барона. Впрочем, когда ее спрашивали, она говорила: «А хрен его знает…» Работала Сашкина мать в их школе поварихой и всегда накладывала сыну и его другу добавки, очень расстраиваясь при этом, что Ян не растет.

— Доходяга, — вздыхала она.

Женщиной она была во всех смыслах большой. Добрая и влюбчивая, она постоянно жалела всяческую мужскую дрянь. Поэтому кавалеры у нее менялись чаще, чем гардероб. И Сашка предпочитал по возможности проводить у друга не только дни, но и ночи. Мама Яна — учительница русского и литературы в старших классах — только тихо вздыхала, глядя на огромного Сашку, остающегося у них ночевать. Бабушка Яна называла Барона байстрюком и босяком, ворчала, что он ест, как два здоровых мужика, но относилась к нему как к члену семьи. Химией Ян заболел с седьмого класса. Зачитывался книгами про средневековых алхимиков и про Менделеева, мечтал, как изобретет эликсир счастья, чтобы никто на земле не грустил. А вечерами все что-то выписывал себе в дневник из толстых книжек. Барон в восьмом классе начал уже бегать за девочками, а друга иронично прозвал Алхимиком. Кличка моментально приклеилась к Яну, сменив канувшую в Лету предыдущую — Гурвинек. И хотя Ян внешне по-прежнему напоминал смешного человечка из «Веселых картинок», звали его теперь все Алхимиком. Барону было проще — его фамилия не допускала никаких кличек.

— Я цыганский Барон, у меня много жен, — весело констатировал Сашка, фланируя по школе и подмигивая влажным черным глазом самым красивым десятиклассницам.

Красавицы млели от его колдовского взгляда. А вот учительница химии, которую одноклассники называли Химерой именно с его легкой руки, от Барона вовсе не млела. Старая грымза вызывала его к доске не иначе как:

— А сейчас Александр Баран. Ну, выходи, Баран, не стесняйся.

Когда Сашка в очередной раз сказал ей, что она ошиблась и его фамилия Барон, Химера сделала удивленные глаза и даже приподняла очки.

— Да? А вот и нет. Я никогда не ошибаюсь, Баран. Это в паспортном столе или в загсе одну букву перепутали.

Правда, после того, как на ее уроке неожиданно раздался взрыв в лаборантской (Барон сиял весенним солнышком, но ничего доказать она не смогла), Химера сменила тактику — просто перестала его замечать. А на выпускном экзамене в десятом классе поставила ему, к всеобщему удивлению, пятерку, хотя и предварила оценку заявлением о том, что:

— Вы, молодой человек, можете стать кем угодно, только не химиком.

То ли назло Химере, то ли не в силах расстаться с другом, Сашка поехал вместе с Яном в Ленинград поступать в Химико-фармацевтический институт. Барон умудрился не только поступить, но и окончить его, несмотря на общажные пьянки, гусарство и разгильдяйство. Так и получили они вместе с Яном дипломы фармацевтов и оба остались в Ленинграде. Сашка по распределению попал в НИИ фармакологии. Научная карьера его совсем не интересовала, а вот комната в общаге вполне устраивала. И в НИИ, и в общаге — всегда вокруг красавца Барона, как бабочки у лампочки, вились наивные девушки, но Саша не спешил с выбором. Вообще в отношениях с противоположным полом он был ветрен. Другое дело — дружба. Здесь Саша не менял приоритетов и почти каждый вечер сидел с бутылкой пива на Петроградке в крохотной шестиметровой комнатке, которую снимал Алхимик.

Ян работал провизором в знаменитой аптеке Пеля на Седьмой линии Васильевского острова. Алхимик взахлеб рассказывал рассеянно слушающему другу о замечательной династии немецких аптекарей, о Вильгельме Эрденфриде Пеле, основавшем эту аптеку в середине девятнадцатого века, его сыне Александре Пеле, превратившем их дело в настоящую империю — с исследовательскими лабораториями, научной библиотекой, складами, конторами по сбыту, фармацевтической фабрикой и редакцией журнала «Медицинской химии и фармации». Мало того что Пель снабжал лекарствами почти весь столичный Петербург, он еще изобрел «стеклянный сосуд для асептического хранения жидких лекарственных растворов», и сосуд этот стал настоящим прорывом в фармакологии и дошел до наших дней под названием «ампула». А еще Александр Пель дружил с Менделеевым и Чеховым и разработал эссенцию спермина Пеля, реклама которой гарантировала «избавление от старческой дряхлости, полового бессилия, последствий пьянства, худосочия и истощения». Спермин наделал много шума не только в Петербурге, но и в других европейских столицах, омолодив немало богатеньких счастливцев и намного опередив разработки сегодняшних эндокринологов. Александр Пель стал «Поставщиком двора его Императорского Величества» и воспитал двоих сыновей — Альфреда и Рихарда, которые продолжили семейное дело вплоть до 1917 года, когда аптеку национализировали. А в 1928 году закрылась и фабрика.

Но не научные и деловые подвиги Пеля и не его призы на международных выставках волновали воображение Яна. Больше всего ему кружила голову легенда о башне Грифонов, стоявшей во внутреннем дворике аптеки Пеля. Это одиннадцатиметровое в высоту и двухметровое в диаметре сооружение из красного кирпича с ветхой жестяной крышей официально было трубой химической лаборатории, которую Александр Васильевич Пель построил, а новые власти в двадцатые годы снесли за ненадобностью. Но Яну нравилось верить в городскую легенду — что будто бы алхимик Александр Пель (а в девятнадцатом веке работников аптек в народе называли «алхимистами», и никак иначе) выводил ночами в этой башне сказочных существ — грифонов, то есть крылатых львов с головами орлов. Затейник Пель скрещивал льва с орлом — символ Петербурга с символом Российской империи. А так как у удачливого Пеля все получалось (видать, продал душу дьяволу, гад), то и грифонов вывести удалось. Только получились они невидимыми для взгляда простого смертного. Зато их можно было увидеть в отражениях окрестных окон на закате, когда грифоны вылетали из башни на охоту. Или на рассвете, когда они возвращались обратно — охранять золото Пеля, добытое при помощи философского камня. Пель умер в 1908-м, золото его давно растратилось, а люди продолжали видеть в своих окнах золотые блики его грифонов, по-прежнему стерегущих свою башню без окон и дверей. А стеречь там было что, ведь перед смертью Александр Васильевич Пель разместил на красных кирпичах башни Код Вселенной. И кто сумеет его прочитать, получит право на исполнение своего заветного желания. Такой вот прощальный подарок человечеству сделал Великий Петербургский Алхимик. Алхимик из Черняевска верил в эту историю больше, чем в решения XXV съезда КПСС, и всерьез готовился разгадать Код Вселенной, он считал даже, что сама судьба отправила его на работу в аптеку «Пель и сыновья». Осталось только прочитать невидимые цифры на кирпичах.

— Ух ты, круто! — Барон не менял свои привычки и любимые фразы. — И что ты попросишь? Кооперативную квартиру? «Волгу»? Или чтобы любая девка, которую захочешь, тебе давала? У тебя же с этим напряги, Янчик. Нет, я знаю, ты попросишь эликсира счастья, чтобы никто никогда не грустил. А я вот и так не грущу. Поехали лучше завтра с нами на дачу в Кузьмолово. Я Ленке скажу, она подружку возьмет. Хватит над книжками чахнуть.

— Нет, дружище, в другой раз. Покопаюсь еще, вдруг чего найду.

Ян и в самом деле обложился литературой об истории аптек, немцах в Петербурге, алхимии и воспоминаниях о Менделееве. Часами просиживая в Публичной библиотеке, читал уцелевшую газетную хронику начала двадцатого века. С утра по выходным он дежурил у «Букиниста» на Литейном в надежде купить журнал Пеля или хоть что-нибудь, что касалось бы аптек, алхимии и грифонов. Барон всерьез стал беспокоиться о психическом здоровье друга. На самом деле Сашке тоже нравился его тезка Пель. Барон считал его крутым мужиком, и ему импонировало, что среди аптекарей тоже имелись матерые человечища.

— Империю создать — это я понимаю, — втолковывал он Яну. — Заводы, лаборатории, магазины — все в одних руках. Это по мне. Но не в совке же? Не в то время мы с тобой, Яник, родились и не в той стране. Хоть Горбач чего-то там и гонит про перестройку, здесь уже никогда ничего не поменяется. А жаль. Мы с твоей головой развернулись бы не хуже Пеля. Кстати, я вот подумал на досуге. Есть такой богослов по фамилии Мень. Вот если бы у него дочь была, ну чисто гипотетически, и вышла бы она за правнука Пеля, знаешь, что получилось бы?

— Что? — одним взглядом изучая очередной трактат, другим глядя на друга, спросил Алхимик.

— Пель-Мень! — торжествующе заявил Барон и, расхохотавшись, стал хлопать себя ладонями по бедрам.

Ян же, лишь недовольно покрутив круглой головой в очках, вернулся к чтению.

— Ну конечно, ты тут у нас рецепты земного счастья выискиваешь, а я к тебе с рецептом пельменей. Ты уже и чувство юмора потерял. Мракобесие развел, грифоны какие-то! Это все твоя любовь к хард-року! Сначала — сатанисты «Блэк Саббат» и «Джудас Прист». А теперь вся эта алхимическая мутотень. Зачем я только тебе такую кличку придумал! Эй, Алхимик, включай мозг, ты поверил в сказку и ищешь ее следы в реальных книгах. Это бред! Пойми, если бы Пель знал такой код, зачем ему на кирпичах его прятать? Он же немец — человек педантичный, обстоятельный, он бы код сыновьям передал. И вообще не стал бы умирать, а до сих пор в каких-нибудь сингапурских борделях веселился или Америкой заведовал, понимаешь? Если бы его сыновья код знали, стали бы они в восемнадцатом году драпать?

— А с чего ты взял, что они драпанули? Мне ничего о них с того времени не известно. Потом, ты рассуждаешь в корне неправильно. Пель мог пожелать счастья детям или чтобы у него болезнь какая-то неизлечимая прошла. А сыновья могли свои желания тоже еще до революции растратить. Здесь вообще рулетка. Барон, пойми, Код исполняет заветное желание! То, что ты по-настоящему хочешь, а не то, что ты в момент открытия Кода попросишь.

— Не вижу разницы. Я всегда знаю, чего хочу.

— Потому что ты болван, Барон. И ничего про себя на самом деле не знаешь. А Пель природу человека хорошо изучил, поэтому Код за семью печатями спрятал, чтобы нашел его только достойный, тот, кто этот мир не погубит своими желаниями.

— Ага, понял. Значит, вполне возможно, что Альфред или Рихард увлеклись утопическими идеями марксизма и пожелали, чтобы все стали равны в семнадцатом году? Так, что ли?

— Не утрируй. Хотя не исключаю такого варианта. Знаю только одно: я найду ключ к этой башне.

— Гляди, чтобы тебя грифоны не заклевали.

Так они и жили. Алхимик искал ключ. Барон в 1988 году основал в своем НИИ первый кооператив и мечтал о собственной аптечной империи. Однажды к нему в общагу прибежал абсолютно невменяемый Алхимик, с горящим взглядом и трясущимися руками. Время было позднее, и Ян буквально снял Барона с очередной пассии.

— Что случилось? Пель во сне сказал тебе Код?

— Дурак, я почти нашел его.

— Код?

— Ключ! Смотри, — Ян протянул Барону пожелтевшую страницу, — что я надыбал! Открой глаза!

— И что это?

— Сначала — как это! Решил я наконец ремонт заделать в своей каморке. Стал снимать обои, а вся стена заклеена старыми газетами за тысяча девятьсот восьмой год, понимаешь?

— Ух ты! И что там — завещание Пеля с приветом Яну Гелочеку? Давай ближе к телу!

— Там разные объявления, реклама, фигня всякая. И вдруг натыкаюсь на фельетон про Пеля. Вот этот. Слушай, короче, я тебе своими словами обрисую. Газета какая-то «желтая», бульварная. Пишут, что пресловутый спермин не работает, потому что у отца ампул налицо старческое слабоумие. Уже неделю научное сообщество Санкт-Петербурга обсуждает неуместную для научного журнала шутку, опубликованную А. В. Пелем в его же журнале в номере, который старый аптекарь объявил последним. На последней странице номера он опубликовал странный рецепт снадобья под названием «Прозрение Пеля». Неуместный сарказм заключается в том, что все семь ингредиентов, указанных в нем, являются смертельными ядами. А про пропорции написано, что «Кто знает мое число, тот познает все!». Ученые сочли недопустимым печатание подобных шуток, признали рецепт глумлением над волной самоубийств, охвативших Петербург. Городом правило декадентство. Смеялся Пель над самоубийцами или подстрекал их, никто не понял. А публикацию списали на маразм. Досталось Александру Васильевичу на орехи. Ну, врубился, Барон?

— Пель сошел с ума. Ура! Все?

— Это ты сошел с ума, если не понимаешь! Пель напечатал ключ, а его никто не понял. Собственно, он этого и не хотел. Послание шло ко мне.

— Отлично. Ключ у тебя в кармане. Иди скорей в аптеку, смешай яды, выпей и избавь меня от необходимости слушать всю эту чушь. Я скоро сам все твои кирпичи пронумерую. А, ты же не знаешь пропорции!

— Знаю. Я разгадал число. Это детская загадка.

— Шестьсот шестьдесят шесть?

— Барон, ты идиот. Число Пеля — восемь, знак бесконечности. Кто знает его, тот познает ее. Бесконечность — это и есть Код Вселенной.

— Ух ты! Молодец. Бесконечны, похоже, мои муки с тобой, Янек. А почему Пель написал «мое число»?

— Потому что аптека в доме шестнадцать — восемнадцать куплена Вильгельмом Пелем в тысяча восемьсот сорок восьмом году. Умер Александр Пель в тысяча девятьсот восьмом году, когда ему стукнуло пятьдесят восемь лет. Аптеку отняли в тысяча девятьсот восемнадцатом, завод закрыли в тысяча девятьсот двадцать восьмом. Сейчас — тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Понятно?

— Занятно, конечно. Если верить твоей шизофренической теории, то разгадать это число при жизни Пеля никто не мог. Должно было пройти восемьдесят лет. Кстати, опять восьмерка. Ух ты, я тоже становлюсь шизиком. Сначала химиком, теперь шизиком. Регресс, однако. Ян, я надеюсь, ты не собрался готовить и пить пелевский яд?

— К сожалению, сие пока невозможно. Ингредиенты мне еще не известны. Никак не могу найти чертов номер журнала за август тысяча девятьсот восьмого года.

— Небось еще и восьмого августа вышел?

— Уверен, что именно так. Эх, Барон! Если бы мне такое устройство, чтобы я мог со всеми коллекционерами на планете разом пообщаться, я бы их всех про журнал спросил, за любые деньги бы его купил.

— Ну, ты и фантазер. Все из детства не выйдешь. Со всеми в мире, не выходя из дому, хочет общаться. Привет, я Алхимик, куплю журнал. Ты бы еще видеотелефон вспомнил, чтобы они при этом твою смешную физиономию видели. Перечитал фантастики в черняевских библиотеках. За любые деньги… Откуда они у тебя? У тебя денег в принципе нет.

— А ты возьми меня в свой кооператив.

— Ух ты! Наш Алхимик решил до грязной торговли снизойти.

Так Алхимик и Барон начали совместный бизнес. В девяностые они вошли с лицензией на покупку и продажу импортных лекарств и огромным кредитом, взятым ушлым Бароном в банке. Банк благополучно почил в бозе, оставив аптекарям контейнер с лекарствами на три миллиона долларов в наследство. Настали безумные времена. Барон, реализовав товар, быстренько аннулировал кооператив и, объяснив Алхимику, что в Петербурге все уже поделено и ловить тут нечего, отправился вместе с другом в родной город — начинать новую, хозяйскую жизнь. Для начала друзья купили лучшие из продававшихся в городе квартир и поселили там своих матерей. Себе же они построили по замечательной вилле на въезде в Черняевск. Ну и конечно же, открыли в городе сеть аптек «Фармаг».

Барон удачно поучаствовал в приватизации речного порта. Алхимик гонялся за журналом Пеля по всему свету, методично прочесывая все блошиные и антикварные рынки, а как только ему стал доступен Интернет (а в России он у Алхимика появился у одного из первых), стал искать и там. Барон тянул на себе весь бизнес — дружил с властями, разбирался с крышами, платил всем, кому надо. А Алхимик порхал как мотылек, изредка рожая какую-нибудь светлую идею по бизнесу, а в основном просто поддерживая Барона своей дружбой. В 1993 году им стукнуло по тридцать, и Барон тут же женился на мисс Черняевск-93, которая незамедлительно родила ему чудесных девочек-двойняшек.

Алхимик, демонстративно не замечая тяжелых вздохов быстро стареющей мамы, жениться не торопился. У него развилась самая настоящая фобия по поводу женитьбы. Он ведь так и остался невысоким неказистым Гурвинеком, хоть и был при этом одним из богатейших людей Черняевска. Не избалованный женским вниманием раньше, теперь он боялся, что его полюбят только за его большие деньги. Даже и не полюбят, а сымитируют любовь. Возможная фальшь так пугала Алхимика, что он стал бегать от возможных невест как от огня, перебиваясь платным, зато честным сексом, без обязательств.

У Барона, которого Ян теперь звал фон Бароном, появились милейшие дочурки, а у Яна вдруг появился дедушка. Но сначала умерла любимая бабушка. Мама, добрая мама, видя, как Ян переживает, положила перед ним десятилетней давности письмо из Праги. Дед, про которого Яну всегда говорили, что он давно умер, оказывается, регулярно присылал маме поздравления с праздниками, жаждал общения с внуком. Десять лет назад, окончательно обидевшись на трусливую невестку и потеряв надежду, писать перестал. Мать боялась, что родственники за границей помешают карьере сына, а потом ей стало стыдно признаться в том, что скрыла дедушку от внука. Но, видя, как Ян убивается по бабушке, она не смогла больше молчать. Ян на следующий день после похорон бабушки сделал визу и умчался в Прагу, где свалился на голову не ожидающему такого счастья деду — чуть не отправил его вслед за бабушкой.

Дед Петр, ретрокопия Алхимика, плакал от радости, что успел перед смертью повидать внучка. Хотя он говорил только по-чешски, они прекрасно понимали друг друга. Несмотря на свои семьдесят пять, маразматиком Петр не стал, и общаться с ним было одно удовольствие. Овдовев пятнадцать лет назад, он жил одиноко, и даже крупное, по социалистическим меркам, состояние не радовало его. Совершенно случайно оказалось, что дед всю жизнь проработал менеджером на крупном фармацевтическом заводе, и благодаря своим связям ему удалось помочь «Фармагу» заключить неимоверно выгодную миллионную сделку с чехами, что сразу же примирило Барона с неравным партнерством Алхимика. Но для Яна сделка была ничто по сравнению с радостью общаться с отцом отца. Петр, узнав, что Яна все называют Алхимиком, горько усмехнулся и сказал, что это их семейный крест. Чем бы ни пробовали заниматься Гелочеки, судьба настойчиво приводила их к фармации и алхимии — не в каждом поколении, так через одно. Из уст в уста передавалась родовая легенда о сожженном в четырнадцатом веке на Старой площади у Тынского собора в Праге чудесном аптекаре Иозефе Гелочеке, чьи лекарства исцеляли смертельно больных. Инквизиция не поверила в его умения, решила, что без дьявола здесь не обошлось. Именно тогда, спасаясь от преследования, семья еретика Гелочека бежала из Праги и, поскитавшись, осела на берегах Анаграммы.

От новой информации Ян просто пришел в восторг. Все его предположения сбывались! Он — избранный и обязательно узнает Код Пеля. Петр прожил еще год после встречи с внуком и умер счастливым, завещав внуку все свое имущество. Через месяц после его смерти, в июле 1995 года, Яну по электронной почте пришло письмо из Парижа от старого араба-антиквара. Он писал, что готов расстаться с нужным Алхимику номером журнала Пеля за сто тысяч долларов. Так дорого, писал он, потому что этот экземпляр уникальный, единственный сохранившийся до наших дней, поскольку весь тираж был планомерно скуплен и уничтожен в течение десяти лет после выхода каким-то, по предположению араба, тайным обществом. А может быть, сыновья Пеля таким образом искупали позор великого отца. Как бы то ни было, за меньшую сумму он его не отдаст.

Через два дня ошалевший от счастья Алхимик держал в руках журнал с рецептурой «Прозрения Пеля». На обложке журнала шариковой ручкой кто-то написал по-русски: «Я надеюсь, ты не найдешь его. Но если ты читаешь это, знай: у тебя еще есть выбор. Я не смог его сжечь. Но ты еще сможешь. От судьбы не уйдешь, но выбор всегда остается за тобой». Надпись явно сделали давно. Но при этом она смотрелась гораздо младше журнала. Очередная головоломка недолго занимала внимание Яна. Он свой выбор уже сделал. Вернувшись из Парижа в Черняевск, Алхимик первым делом примчался к Барону. Счастливый отец, владелец империи «Фармаг», он отнюдь не обрадовался предложению друга немедленно отправиться в Петербург и глотать там яды.

— Ян! Мне тридцать два года, я безумно счастлив, у меня есть все. Друг, семья, любовь, благополучие. Тьфу-тьфу-тьфу. Я так надеялся, что твой бзик пройдет…

— Значит, ты не едешь со мной? И если я там сдохну, тебя не будет рядом? Хорош друг! Мог бы не вытаскивать меня тогда из речки. Мы можем осчастливить целый мир, чувак! Перевернуть его, понимаешь? Это шанс, который дается единицам. Не хочешь ничего — хотя бы постой рядом. Я же не многого прошу. Барон ты или баран?

— Ух ты! На слабо хочешь меня взять, Гурвинек? Ладно, поеду с тобой. Возьму рвотное, клизмы, уголь и все необходимое, чтобы тебя откачать. Видать, у вас в семье все самоубийцы.

В другой раз Ян смертельно обиделся бы на друга за такие слова, но только не сейчас. В мыслях он уже стоял у башни Пеля и не мог думать ни о чем другом. Три дня ушло на то, чтобы добыть экзотические ингредиенты — например, яд кураре. Но когда в ход идут большие деньги, достать можно все. Смешав яды в нужной пропорции, Ян сделал два пакетика на тот случай, если Барон передумает, и, как ни странно, оказался прав. Они, естественно, никому ничего не сказали: ни родственникам, ни директорам своей компании, ни адвокатам, ни одной живой душе. Приехав в Петербург, друзья закатили прощальный ужин в «Невском Паласе», но без пятнадцати двенадцать стояли на месте у кирпичной трубы во дворе на Васильевском острове.

— Это полное безумие, Ян. Каждый из этих ядов по отдельности вызывает мгновенную смерть. А ты веришь, что их сочетание даст тебе ключ к пониманию Вселенной и исполнит желание. Если через секунду у тебя и будет какое-либо желание, то это желание выжить. Долбаный Алхимик, ты хочешь умереть у меня на руках, чтобы я всю жизнь мучился от вины?

— Все будет так, как будет, а будет хорошо.

Алхимик отошел от башни, чтобы видеть ее целиком. И подумал, как прекрасно, что в июне в Петербурге белые ночи, как по заказу. Еще раз проговорил про себя желание, которое считал заветным, и проглотил содержимое пакетика. Ян сразу увидел грифонов. Они сияли, как раскаленное золото, лежа на крыше башни, глядели на него круглыми желтыми орлиными глазами, крутили гордыми головами и гортанно клекотали. Мир исчез перед глазами Алхимика, потому что он умер. Умер и воскрес семь раз подряд за долю секунды, а потом возродился окончательно. Произошло все так быстро, что он даже не покачнулся. Только понял, что он теперь не Ян Гелочек, а кто-то другой. Этому другому очень страшно, потому что мысли у него все Яна и тело Яна, а он не Ян. Но состояние это мерзопакостное длилось недолго, секунд пять от силы. Алхимик снова ощутил себя собой, может чуточку другим, с семью смертями внутри, но собой, и вспомнил, зачем он здесь. Тут же башня Грифонов осветилась, как новогодняя елка, и на каждом из ее кирпичей загорелись белым холодным пламенем разные цифры. «Как же я прочту их, как запомню?» — испугался Алхимик, и, словно отвечая на его вопрос, неведомая сила выдернула башню из бугристого асфальта двора и подняла в воздух. Во все стороны разлетелись золотые грифоны, ослепив Алхимика, а когда зрение вернулось, он увидел, что башня стала маленькой, наподобие подзорной трубы, состоит теперь из восьми крутящихся частей с мигающими цифрами и висит прямо напротив его глаз, сантиметрах в десяти от лица. Тотчас труба развернулась жерлом и пристроилась к его глазу.

«И впрямь как подзорная труба. Может, в нее нужно смотреть на звезды и там я увижу Код и загадаю желание?» — подумал Алхимик.

Но башня действовала по своему плану. Не переставая крутиться всеми частями, мигать и уменьшаться, башня стала вкручиваться в глаз Яну, как острый винт. Алхимик, ошалев от лютой боли и неожиданности, попытался вырвать башню из глаза. Но сразу отдернул обожженные руки. Крича от страшной боли, он упал на колени, воздев руки к небу. В горящем болью глазу мелькали огненные цифры, записываясь на негатив в подкорке. Выжигаясь на перфокарте подсознания, Код Вселенной вошел в него, чтобы выполнить заветное желание. Башня-сверло перестала крутиться, цифры погасли, боль ушла. Парализованный ужасом, в полной тишине, Ян услышал голос внутри головы:

«Поезжай в Прагу. В комнате деда в правом верхнем ящике стола найдешь адрес — иди туда, там тебя ждет то, что ты просил. Никто не должен знать правды. Больше сюда не приходи. Второй раз прозрение убьет тебя».

Голос затих, и все кончилось.

— Ух ты! Молишься, Ян? Эй, Гурвинек, ты еще живой?

Рядом с ним стоял Барон и тряс его за плечо. Алхимик дотронулся до глаза. Все на месте, и башня в том числе. Стоит себе спокойно, никого не трогает.

— Что со мной случилось?

— Да ничего! Посмотрел на башню, сожрал порошок, упал на колени, поднял руки и стоишь так минут пять. Хорошо, что не помер. Я же говорил, ничего не получится.

— Не получится? У меня все получилось. Попробуй сам.

— И где же Код Вселенной?

— На месте. Барон, ты будешь пробовать или пойдем? В принципе тебе просить нечего. Тем более если ты боишься.

Ян знал, что Барон ничего не боится.

— Так, Алхимик недоделанный! Опять друга на понт берешь. Сейчас посмотрим, какой там код-шмод.

Барон заглотил порошок, посмотрел на башню и, свалившись на колени, застыл с поднятыми руками и затуманенным взором. Ян терпеливо ждал, пока друг придет в себя, но, не дождавшись, потряс его за плечо:

— Ну как? Все нормально, Барон? Ты слышал голос?

Барон ничего не ответил. Встал с коленей, плюнул под ноги и вышел быстрым шагом, не дожидаясь Алхимика, на улицу. Никто никогда не узнал, что тогда услышал Барон. До Черняевска друзья добирались раздельно. Ян поездом, Барон на такси. Через день Алхимик попрощался с мамой и отправился в Прагу. В Черняевск он вернулся только через десять лет. Все эти десять лет они с Бароном ни разу не общались, даже по электронной почте. Мать Яна умерла от сердечного приступа через месяц после его отъезда. Он не приехал на похороны. Так кончилась необычная дружба между Яном Гелочеком и Сашей Бароном. Так кончилась тихая и спокойная жизнь в Черняевске. Никто не знает, чем и когда придется заплатить за исполнение заветных желаний. Башню Пеля через пару лет некий художник-авангардист исписал цифрами, после чего местные власти стали ее регулярно закрашивать, но цифры упорно появлялись на кирпичах через пару дней после покраски. И проявляются до сегодняшнего дня, словно смеясь над людьми, которые вечно стремятся понять то, чего им не дано понять никогда.