За Лувром рождается солнце

Глава десятая Сверчок и цикада

"Сверчок" открывался неподалеку от кабаре Жиля и на один вечер составил ему изрядную конкуренцию. Приглашенным нового заведения принадлежали почти все автомобили, припаркованные вдоль авеню Оперы и на прилегающих улицах. Притопав на своих двоих, под моросящим дождем, я выглядел настоящей шпаной. Единственным моим оправданием было то, что я зашел по-соседски. Какая-то личность грустно курила под убогим укрытием навеса ближней лавки, с опущенной решеткой. Когда я проходил мимо, личность оторвалась от стены и что-то буркнула. Я узнал Шасара.

– Сожалеете? – сказал я.

– О чем?

– О приглашении.

– Плевать мне на приглашение. Следил за толпой. Это меня развлекает.

– Что, много старух?

– Идите вы к черту!

– Приятель, сначала дайте мне адрес.

Он побледнел. Его лицо исказилось от гнева. Но он овладел собой, и злая улыбка искривила его рот. Он пожал плечами, поднял воротник своего плаща и ушел, пытаясь засвистать.

Войдя в кабаре и сдав вещи в гардероб, я спустился в зрительный зал, утопающий в атмосфере шелков и роскоши. Пахло хорошим табаком, изысканными винами и дорогими духами. И, пожалуй, чуточку кожей. В глубине возвышалась крошечная сцена, а публика сгрудилась вокруг крошечной танцплощадки. Только стаканы, из которых выпивали, не были крошечными. Превосходно. Мне удалось устроиться в углу, и я слушал, как подражательница Дамии пела "Осенние листья" и "Плач Джека Потрошителя" на музыку Кристианы Верже.

О, девочки, нет лучшего момента

Оставить ваше ремесло.

Коль мимо пронесло

Того бредущего по улице последнего клиента.

Да, вот мимо проходит призрак.

И на наши сердца опускается туман.

Да, это мимо проходит призрак

Потрошителя Джека. И уходит в туман.

Певица склонилась под грузом оваций и, казалось, что из-за тяжести тянувшей ее к полу слишком изобильной груди она не сможет выпрямиться. Но наконец все устроилось. Малый в смокинге занял место жертвы лондонского садиста и объявил, что теперь, дамы и господа, немножко потанцуем благодаря оркестру Паскаля Паскаля, дирижера с удвоенным именем, из двух слов и шести слогов. Музыканты захватили эстраду и принялись шуметь.

Это чередование номеров стало поводом для хитроумной игры с освещением, во время которой я взглядом разыскивал Женевьеву. Сквозь табачный дым я ее разглядел за весьма удаленным от моего столиком в компании друзей. Ее друзей. Не похоже, чтобы она бешено веселилась. Положение вдовы обязывает, по законам жанра, выставлять напоказ (смейся паяц!) все свои сокровища. Мне удалось к ней пробиться. Я встал перед ее столиком. Она подняла на меня глаза. Свои чуть зеленоватые, миндалевидные глаза. В них вспыхнули искорки, но меня она одарила грустной улыбкой:

– Ах, вы здесь? Какими судьбами?

Я ответил ей тоже улыбкой:

– Послушайте, я же парижская знаменитость.

– О! вы правы...

Извинившись перед соседями, она подошла ко мне.

– Боже мой, какой вы ужасный мужчина, – жеманно выговорила она.

Ее вечернее платье изумительно ей шло. Иначе было бы странно. Манекенщица. Она обнажила большую часть своего тела, чем несколькими часами раньше, и под черным прямым платьем вроде бы сохранила лишь немного белья. Платья без бретелек очень милы, но обманчивы. Хотя плечи, руки и весьма ощутимая часть спины обнажены, но минимальный корсаж на китовом усе, не знаю, как называется эта скрывающая грудь деталь туалета, – это чистой воды обман, для простаков. Он плотно прилегает к телу, просто прилипает к нему, и носящая такое платье женщина может наклоняться или дрыгать ногами, не опасаясь продемонстрировать больше того, что положено. Если вы спрашиваете мое мнение, – истинное мошенничество!

– Ужасный? – спросил я. – Почему?

– Просто так. Вы не пригласите меня потанцевать?

Она положила пальцы на мою руку. Ее духи оттеснили все другие запахи и щекотали мне нос.

– Извините меня, – пролепетал я. – Не умею.

– Честно?

– Честно.

– Нужно научиться.

– Это мысль. Когда будет время...

– Да...

Ее взгляд затуманился, и она вздрогнула:

– ... когда эти трупы оставят вам хоть небольшой досуг.

– А, так вы слышали? Это правда, что пишут в газетах. Так вот почему вы меня назвали ужасным? Знаете, я здесь совершенно ни при чем, в этой истории.

– Раз уж вы не танцуете, угостите меня в баре шампанским, – неожиданно произнесла она.

Бар был устроен в соседней комнате, откуда через арку дверного проема оставались видны зал и сцена. Мы заняли место с самого края.

– А я-то обратилась к вам, чтобы вы мне обеспечили спокойствие! – вздохнула Женевьева. – И считала вас спокойным человеком. А у вас в кабинете трупы находят...

– Спокойствия не существует. Например, ваша гостиница. Почтенная и известная, не так ли? И что же...

Она меня остановила:

– Да, знаю... Там жил Этьен и этот... как его... Бирикос...

– Управляющий, должно быть, в бешенстве?

– Он своих чувств не проявляет, но наверно...

– Послушайте, Женевьева... Могу я вас звать Женевьевой? Если это вам неприятно, не мстите, называя меня Нестором, во всяком случае, громко... Так можно?

Улыбкой она даровала мне свое согласие.

– Так вот, Женевьева... вините только себя одну; вы сами завели разговор на эту тему... Мне хотелось бы побеседовать с вами об этом Бирикосе.

– Не здесь, если угодно.

– Скажите мне только, вы его знали?

Вмешался посторонний и не дал ей ответить. Настырный малый, хлопнувший меня по плечу и произнесший голосом по меньшей мере 45-градусной крепости:

– Счастливчик Нестор!

Обернувшись, я увидел перед собой веселое лицо и водянистые глаза Марка Кове из "Сумерек".

– Теперь мы скрываемся от друзей, – с упреком сказал он. – На телефонные звонки не отвечаем. Мечемся там и здесь, а друзья пусть пропадают?

– Пропадают? Странный глагол в твоих устах!

– Очень остроумно.

– Извините, – сказала Женевьева. – Сейчас вернусь.

Журналист с интересом посмотрел ей вслед.

– Хороша цыпочка, – произнес он, когда она отошла.

– Вы ее спугнули.

– Она обещала вернуться. Хорошо. Очень доволен, что до вас добрался. Что это за история с Бирикосом?

– Вы что, не читаете газет?

– Я сам их выпускаю, а это не всегда легко. Скорее даже очень трудно. Ведь я чувствую, что вы не хотите ничего мне рассказать. Да?

– У вас великолепное чутье.

Он нахмурился и улыбнулся разом.

– Ладно. Я помолчу.

– Лучше вы ничего не придумаете. А то жужжите под ухом.

Пока мы болтали, я взглядом обшаривал бар и, хотя многие его уголки пропадали во мраке, разглядел в дальнем его конце Женевьеву, беседующую с пожилым и важным красавцем. Точнее, застал самый конец их разговора, потому что они уже расставались. Женевьева двинулась в сторону туалетов, а пожилого красавца я потерял из виду.

– Удаляюсь, – сказал Кове. – Попробую получить сведения в другом месте.

Появилась Женевьева. Я видел, как журналист подошел к ней, обменялся несколькими словами. Потом затерялся в толпе.

Взбираясь на соседний табурет, Женевьева спросила:

– Я не слишком долго отсутствовала?

Она выглядела уставшей, расстроенной. Если на нее так подействовала встреча с журналистом из "Сумерек"... Я отвесил ей банальный комплимент, а затем:

– ...Тот тип пытался что-то у вас разнюхать?

– Какой тип?

– Этот грубиян репортер. Мой приятель.

– Э-э... пожалуй... в любом случае я мало что ему сказала.

Она опустошила свой бокал:

– Вы остаетесь, господин Бурма?

– Не знаю.

– Я ухожу. С меня хватит этого шума. Проводите меня. Ведь можно сказать, вы мой телохранитель"

– Вы мне напомнили, что Шасар шляется неподалеку.

– Вот видите. Вы мне нужны... Она пожала плечами:

– Этот бедняга Шасар! Его, пожалуй, следует скорее пожалеть, чем осуждать.

– Вы сами хотели, чтобы я выкинул его через окно ваших апартаментов.

– Да, скверная идея!

В свою очередь пожал плечами я.

– Подождите меня наверху, – сказала она. – Я попрощаюсь с друзьями.

Я рассчитался, забрал в гардеробе свои тряпки и стал ее ждать. Вскоре она подошла, чтобы получить меховую накидку, и мы покинули "Сверчок".

Ее машина стояла на улице Пирамид, в двух шагах от кабаре. Это был небольшой элегантный кабриолет.

– Вы поведете, хорошо, господин Бурма?

Я сел за руль:

– Куда едем?

– Но... Куда вы хотели бы?

– Не знаю.

– Может к вам, мой хитрец?

– Нет, там слишком пыльно.

– Так я и думала. Шофер, отель "Трансосеан". И побыстрее. Хочу пить.

– Можно заскочить в бистро или вернуться в "Сверчок".

– Хочу дома.

– Хорошо, барышня...

– А как поступаем с машиной? – спросил я, когда остановился у входа в палаццо.

– Там есть люди, которые выполнят любую работу, – сказала она, выходя из машины. – Но, может быть... Вы далеко живете?

Я еще оставался за рулем:

– Довольно-таки.

– Хотите ее взять?

– То есть...

– Вас ждут дома?

– Несомненно.

– Вы не уверены?

– Да нет, уверен. Ждут.

– Кто же?

– Счета.

Она нервно рассмеялась.

– Вы бесценны.

– Увы!

Я вышел из машины и хлопнул дверцей. Кабриолет был очень симпатичен.

– Вам бы не следовало заставлять меня разговаривать. Теперь и меня мучит жажда. Я... я могу вас проводить?

Не отвечая, она глянула на меня, а потом повернулась и пошла, я же пустился по следу ее духов. Проходя мимо консьержа, она приказала, чтобы метрдотель принес в ее апартаменты все необходимое для утоления жажды. Войдя к себе, она сбросила свою меховую накидку на стул и упала на кушетку.

– Я без ног, – сказала она. – Простите меня, господин Бурма, но я попрошу вас не задерживаться слишком долго... Но снимите же плащ... здесь душно.

Я положил плащ и шляпу на меховую накидку.

– Сигарету?

Взяв сигареты с картонным мундштуком, я раскурил их для нас обоих.

– Вы были знакомы с этим Бирикосом? – спросил я.

Не везло мне с этим вопросом. Едва я его задал, как в дверь постучали. Полусонный лакей доставил выпивку. Когда он отправился обратно в постель, я сказал:

– Вы были знакомы с этим Бирикосом?

Она посмотрела на меня поверх бокала:

– Вы настоящий детектив, правда? Работаете без передышки. Сразу же вопросы. Наверное, у вас увлекательнейшее ремесло, раз вы им занимаетесь стаким напором? Надо, чтобы как-нибудь вы мне рассказали о ваших расследованиях.

– Не удовлетворяю порочных наклонностей.

– Это не порочные наклонности.

– Нет, порочные. Что за интерес к чужим драмам? Вам недостаточно драмы, в которой вы сами одно из действующих лиц?

– Благодарю вас, – с обидой заметила она. – Я заслужила этот урок.

– Вы на меня сердитесь?

– Нет. Просто, я дура.

– Вы очаровательны. И я вам расскажу истории про разбойников, но в другой раз. Сегодня это займет слишком много времени, и его не хватит, чтобы вы ответили мне на вопрос, знали ли вы Бирикоса?

– Вы чудовищный человек.

– Чудовищный и ужасный.

– Смейтесь-смейтесь надо мной. Нет, я не была с ним знакома. Я знала, что он проживает здесь. И это все. Наверное, я сталкивалась с ним в коридоре и он здоровался со мной, как и все... Она вздохнула. – Вот и все. А теперь, господин Бурма, – добавила она неожиданно насмешливым тоном, – не позволите ли и мне задать вам один вопрос? Вы спрашивали меня, не знала ли я Бирикоса, потому что он остановился в том же отеле, что и я. Немного похоже, как если бы вы спрашивали у жителя Рамбуйе, не знаком ли он с президентом Республики, чья загородная резиденция там находится? Разве не так?

– Это и есть ваш вопрос?

– Нет. Вопрос мой таков: знали ли вы Бирикоса и что он делал у вас в конторе? Ведь, в конце-то концов, не в моей спальне обнаружили его... э-э... мертвым?

– Я не был знаком с Бирикосом и не представляю, почему он взломал двери моего агентства. Не знаю и того, почему он умер. Но у меня есть все основания считать, что он знал вашего любовника.

– В этом случае ничем не могу быть вам полезна! – сухо возразила она. – Никогда не занималась делами Этьена и не представляла себе их характера. Полиция в курсе.

– Что вы за человек! – запротестовал я. – Мы так уютно устроились. А вы – о полиции! Это же неуместно.

– Вы правы. Поговорим о другом. Я взглянул на часы:

– Уже поздно.

– Вам ведь некуда торопиться. Возьмете мою машину. Тем временем допейте вашу рюмку...

Я допил, и она налила мне снова.

Она встала, подошла к проигрывателю и поставила долгоиграющую пластинку. По комнате разнеслась томная и воздушная, как алиби, танцевальная мелодия.

С рюмкой в руке она свернулась калачиком на кушетке, ножкой отбивая такт.

– Не могу себе представить, чтобы такой мужчина, как вы, не умел танцевать, – заметила она. – Это выше моего понимания.

Схватив рюмку, я выпил ее до дна:

– Учатся танцевать в шестнадцать-семнадцать лет. А в том возрасте у меня были иные заботы.

Сняв левый ботинок, она принялась поглаживать ступню, потом щиколотку:

– То есть?

– Допустим, я воровал с лотков, чтобы поесть.

– Боже мой! Нестор Бурма, защитник законности, воровал с лотков!

Она откинула назад голову и звонко рассмеялась.

– Я не защитник законности, – сказал я. – И вообще законы плохо скроены. Я выкручиваюсь, и только.

Она поднялась и, ковыляя из-за скинутого ботинка, подошла ко мне:

– Вы становитесь желчны. Выпейте. Это вас смягчит. Когда я брал рюмку, которую она мне протянула, наши пальцы соприкоснулись. Музыка разносилась по-прежнему.

– А сейчас я вас научу танцевать! – воскликнула она, развеселившись, словно маленькая девочка, и надев туфельку на высоком каблуке. – Нельзя пренебречь такой красивой мелодией.

– Обуйте лучше сапоги, – пошутил я. – Иначе я вам все пальцы отдавлю.

– Рискну.

Она меня обняла, и мы сделали несколько неловких шагов. Не слишком удачно. Голова моя кружилась. Ее духи в дополнение к тому, что я выпил, окончательно меня опьянили. Я чувствовал, как в груди беспорядочно стучит сердце. Я остановил ее, обнял за обнаженные плечи и сжал так, что она едва не задохнулась.

– Господин Бурма, – с упреком прошептала она.

– Перестань называть меня господином, – произнес я хриплым голосом.

– Лучше перестань мучить женщину. Мне больно.

Я не ответил.

Еще сильнее прижал ее к себе, еще плотнее придавил к себе, губами впившись в отдающие малиной губы. Она не ответила на мой поцелуй. Я почувствовал, как она напряглась, словно от отвращения.

И я ее отпустил.

– Извините меня, – сказал я. – Вы сами виноваты. Она проковыляла к кушетке и, рыдая с закрытым ладонями лицом, рухнула на нее. Молча глядел я на нее, а затем забрал плащ, надел его и взял шляпу:

– Спокойной ночи, – сказал я. – Спокойной ночи... Женевьева.

Она подняла ко мне залитое слезами лицо, вытерла кончик носа неизвестно где выловленным платочком и бросила на меня испуганный взгляд.

Догнала она меня у самой двери. На этот раз она обхватила меня своими надушенными руками и если только что не ответила на мой поцелуй, то сейчас наградила им сама, причем стоившим многих. Нежная, навязчивая, подсказывающая музыка продолжала разноситься по комнате. Мне казалось, что я прижимаю к своему дрожащему телу целую подшивку журнала "Вог".

Проснулся я с легкой головной болью. Я лежал в незнакомой мне постели. Свою-то я знаю. Там и здесь горбы. У этой их не было совершенно. Через щели в плохо задвинутых гардинах в надушенную чужую комнату едва проникал свет тусклого дня. Рядом с собой я почувствовал вытянувшееся горячее тело. Я повернулся... Женевьева... Она что-то тихо пробормотала и, не просыпаясь, слегка пошевельнулась. Ну что же, свершилось. Они выиграли, все эти прорицатели! Фару, Шасар и другие. Фару! В одном он все-таки ошибался, этот Флоримон. Тридцать лет, уверял он. Может быть. Но среди них были и такие, которые сошли бы за два. Она оставалась прекрасной, но без помощи притираний или искусного освещения лицо показывало... ее истинное лицо. Да и грудь многое утратила из своей горделивости. Я обругал себя. Откуда этот критический взгляд в подобных обстоятельствах? Ах да. Г-н Нестор Бурма, сыщик. Какая все же он будет скотина, если не собьется с этого пути.

Я вылез из постели, одел костюм и прошел в маленькую гостиную. Зажег свет и в зеркале увидел собственное отражение. Г-н Нестор Бурма, сыщик. Да. Бесшумно, методично и осторожно я принялся всюду шарить. Я осмотрел все – гостиную, комнату, ванную, шкаф, одежду. Я не знал точно, что ищу, да, к тому же, и не нашел ничего, но свою грязную работу довел до конца. И если это могло меня утешить, не был первым. По некоторым, едва заметным, да и то заметным только наметанному глазу признакам я обнаружил, что здесь уже недавно прошлись. Может быть, кто-то из сыска. А может быть, другие особы. Я был в гостиной, когда услышал, что меня подзывает Женевьева. Я подошел к ней.

– Не желает ли мадемуазель, чтобы я раздвинул занавеси и приблизил к ней сад Тюильри?

– Боже мой, – проворковала она. – Сколько поэзии... для детектива. Нет, мой любимый. Не прикасайся к занавесям. Утром я так ужасно выгляжу!

Она это сказала не для того, чтобы показаться интересной. Похоже, ее это действительно мучило.

Я прошел в гостиную. Раздвинув гардины, открыл окна и рискнул выйти на балкон. Воздух был ледяным. Желтоватый туман застилал Париж. Но он скоро рассеется. За Лувром рождалось солнце.