В кабинете меня ожидал славный сюрприз. Кого же я вижу усевшимся в кресло для клиентов, кто, бросив в шляпу пару перчаток из пекари и положив шляпу себе на колени, уставился серыми глазами на столь приятный для созерцания профиль Элен Шатлен, упоенно печатавшей на машинке?
Мой утренний преследователь.
При моем появлении он встал и церемонно поклонился.
– Здравствуйте, господин Нестор Бурма, – сказал он. Его голос не был неприятен. Даже, я бы сказал, чуточку певуч, и неуловимый акцент временами едва заметно, как след бабочки, ощущался в некоторых словах.
Я ответил на его приветствие и сразу же перешел в наступление:
– Думаю, мы уже виделись, сударь... э-э... ваше имя, сударь?
Элен прекратила терзать машинку и, бросив взгляд на лежавший перед ней листок бумаги, сказала прежде, чем посетитель успел открыть рот:
– Кирикос.
– Би, барышня, – поправил тот, вежливо улыбаясь. – Бирикос. Никола Бирикос.
– Какая разница! – воскликнула Элен. Очевидно, моей секретарше не пришелся по душе курча-воволосый, с тяжелым подбородком и тонкими усиками над узкими губами г-н Бибикокорикос.
– Если вам угодно, – смирился грек.
Ему, наверное, разъяснили, что спорить с молоденькими парижанками не галантно.
– Итак, господин Бирикос, как я говорил, мы уже с вами встречались.
– Очень возможно.
– Сегодня утром вы считали мух в холле гостиницы "Трансосеан".
– Действительно, я остановился в этой гостинице. Но в это время года в Париже нет мух.
– Это всего лишь образное выражение.
– Так вот оно что! – воскликнула Элен, сообразив, что мы имеем дело с моим преследователем.
Она этого не высказала, но взгляд ее говорил достаточно ясно: "А он тертый калач, этот браток!", явно забыв, что греки предпочитают лепешки.
– ... И насмотревшись мух, – добавил я, – вы стали таким же назойливым, как и они.
Он улыбнулся. Чистый мед. И поклонился. Похоже, у него гибкая поясница.
– Второй ваш образ мне понятен. Иными словами, вы утверждаете, что я следил за вами.
– Совершенно верно.
– Не скажу, что пришел специально затем, чтобы извиниться, сударь, но почти что...
– К делу, – сказал я. – Что вам от меня нужно?
Он заколебался, потом произнес:
– Ничего. Я просто зашел извиниться за свое неприличное поведение этим утром. Да, в конце концов, ничто вас не обязывает удовлетворять мое глупое любопытство. Мне лучше извиниться и уйти. И так с моей стороны крайне невежливо досаждать вам таким образом.
Я задержал его.
– Останьтесь, – сказал я. – Помимо всех других соображений мне бы очень хотелось узнать, почему вы за мной наблюдали.
Он огляделся:
– В ногах правды нет. Не могли бы мы где-нибудь присесть, чтобы поговорить спокойно?
– Пойдемте, – сказал я.
Я провел его в свой личный кабинет и указал на стул.
Он уселся, спросил разрешения угостить меня турецкой сигаретой, даровал одну себе и предложил прикурить от зажигалки, как мне показалось, из литого золота.
Когда со всеми этими светскими штучками было покончено, он заявил:
– Сударь, Париж – удивительный город...
Это звучало, как речь, адресованная председателю муниципального совета. Я не был председателем муниципального совета, но поддакнул. Это никого не компрометировало, включая сам Париж.
– ...В нем происходят события...
Он подыскивал слово.
– ...удивительные, – подсказал я.
– Именно. Мне не хотелось бы повторяться. Сегодня утром, как почти все эти дни, я скучал в холле гостиницы "Трансосеан". Однако накануне мы развлекались и, казалось бы, что-то должно было остаться в настроении...
Правда, развлечение могло быть не по вкусу дирекции отеля, но мне-то какое дело?.. Короче говоря, мы узнали, что один из постояльцев гостиницы... человек, с которым я, кстати сказать, был слегка знаком, ибо мы здоровались при случайных встречах в коридоре или лифте... господин Этьен Ларпан...
– ...был убит?
– Да. Уже само по себе довольно необычайное происшествие, не так ли?
Я сделал гримасу:
– Знаете ли... Мне оно кажется весьма заурядным.
– Вам – может быть. Вы детектив. Не я... Потом мы узнаём, что этот господин Ларпан был... как вам это сказать?
– В сложных отношениях с законом?
– Да. Все это страшно увлекательно.
– И что дальше?
– Гм...
Он выглядел растерявшимся:
– Я вам докучаю, сударь?
– Совсем нет, продолжайте.
Он пробежался пальцами по полям своей шляпы. Его пальцы были полноваты, что не вязалось с его худощавым лицом.
– Да, да, – произнес он. – Я чувствую, что вам докучаю. Ну... буду покороче...
И он закатил целую речь:
– Я почувствовал интерес к господину Ларпану. Вы ведь можете понять, что мне было скучно? Очень скучно. И я докучал другим. Но... буду короче. Я был в холле, когда услышал, – о, совершенно невольно! – как вы спрашивали, у себя ли Женевьева Левассер. А я знаю, что Левассер...
Он ухмыльнулся. Ухмылкой сплетника. И продолжил:
– ... была любовницей Ларпана. И я сказал себе: смотри в оба: этот человек имеет касательство к Ларпану. Я имею в виду ваше посещение. Что и говорить, меня это заинтриговало и я принялся за вами следить, господин Бурма, Сам не знаю, зачем. Наверно, ради игры. Когда же я убедился, что вы частный сыщик, я чуть не запрыгал от радости. Это превзошло все мои ожидания. Мне не могла не нравиться эта таинственная атмосфера, если вы представляете, что я хочу сказать. Но позже я призадумался и понял, что мое поведение было неправильным, нетактичным в конце концов, и моим долгом, как светского человека, было извиниться перед вами. Я чувствовал, что вы заметили мои уловки и наверняка подумали обо мне Бог весть что. При вашей профессии это естественно... Извольте же, очень вас прошу, господин Нестор Бурма, принять мои глубочайшие извинения.
Он сделал вид, что встает.
– Минуточку, – произнес я.
– Да?
– Вы говорили о глупом любопытстве, которое я мог бы успокоить.
– Мне бы не хотелось злоупотреблять...
– Не стесняйтесь.
– Ну так вот. Глупость – подходящее слово. Я глупо счел, что вы, зная господина Ларпана...
– Я не знал господина Ларпана, – сказал я.
– Вы меня удивляете.
– И тем не менее это так. Он покачал головой:
– Не верю. Ничего не могу утверждать твердо, но мне кажется, что однажды Ларпан...
– Однажды?
– ...назвал ваше имя. Оно довольно характерно, необычно... Конечно, я не могу утверждать твердо... Тем более, что вы утверждаете прямо противоположное...
Я промолчал. Он продолжал:
– ...Итак, я говорил, что глупо подумал: раз вы знакомы с господином Ларпаном... Но если вы его не знали, это совершенно меняет дело.
– Действуйте, как если бы я его знал.
– Ну...
Его глаза загорелись:
– Я подумал, что вы сможете предоставить мне об этом любопытном субъекте подробности, сведения, которые было бы напрасно искать в газетах.
– И с какой целью вы собираете эти сведения?
– Только ради развлечения. О, я понимаю. Сознаю свою глупость...
– Я не в состоянии предоставить вам эти сведения.
– Сознаю свою глупость, – повторил он. – Я слишком порывист, идиотски порывист. Сначала я слежу за вами. Затем обращаюсь к вам с просьбой выдать профессиональную тайну...
– Речь не идет о профессиональной тайне. Я не могу предоставить вам сведений о Ларпане потому, что ими не обладаю. И ими не обладаю потому, что не был с ним знаком... И предполагаю, если из нас двоих кто-то и знал его, так это вы.
Он заколебался. Затем сказал:
– Хорошо... Я был с ним знаком... мало. Признаюсь.
– Вы сообщили об этом в полицию?
– Нет. Вряд ли это помогло бы их следствию, а я не стремлюсь...
Он подчёркивал каждое слово:
– ... к тому, чтобы стало известно, что я мог посещать даже случайно, из соображений добрососедства, человека, которого есть все основания отнести к разряду гангстеров... Я добропорядочен, сударь. Глупо романтичен, но добропорядочен. Меня зовут...
– Кокорикос.
– Бирикос. Никола Бирикос. Вот моя карточка. Может, у нас еще будет случай встретиться.
Несколько возбужденный, он порылся в бумажнике и извлек оттуда картон, который протянул мне. Сложив бумажник, неожиданно заметил:
– ...В Афинах у меня процветающее дело. Почти все время я провожу во Франции, но в Афинах у меня бизнес. Успех в делах может пострадать от скандала, даже если тот разразится за сотни километров от Афин. Я не сообщил полиции, что немного знаком с Ларпаном, и не скажу ей этого. Если вы сочтете своим долгом донести на меня, я все буду отрицать. И вы ничего не докажете. Но, надеюсь, не донесете.
– Я ничего ей не сообщу, – сказал я, – Не вижу к тому причин. Однако, раз уж вы ищете развлечений...
– Есть развлечения и развлечения.
Я вертел между пальцев его визитную карточку:
– Вы любите романтику и вы сейчас ее получите, – сказал я.
Он с интересом наблюдал за моими движениями. Я снял трубку и набрал номер отеля "Траксосеан":
– Алло, господина Никола Бирикоса, пожалуйста.
– Сударь, его у себя нет.
Я задал два-три ловких вопроса, чтобы удостовериться, является ли Бирикос из гостиницы "Трансосеан" тем же, что находится передо мной.
– Извините за эту проверку, – сказал я, опуская трубку.
– Не стоит об этом говорить, – ответил грек.
– В любом случае, вы не прячетесь, – заметил я.
Он поднял брови:
– Почему бы я стал прятаться?
– Не знаю.
Он принял выражение непонятного человека:
– Я увлекаюсь романтикой. Глупый и безобидный поклонник романтичного. По отношению к вам я допустил неловкость. И снова прошу прощения, но...
Он встал:
– Вы знаете мое имя и мой адрес. Если вдруг...
– Не слишком на это рассчитывайте, – сказал я. И поднялся в свою очередь: – Кстати, вы случайно не коллекционер?
– Коллекционер? Нет. Вам знакомы коллекционеры? Разве я похож на коллекционера?
– Не знаю. Может быть, еще встретимся, господин Бирикос.
– Очень хотел бы – сказал он.
Я проводил его до двери кабинета, а Элен, приняв его из моих рук, выпроводила на лестничную площадку. Я вернулся в кабинет. Под креслом лежал, видимо, выпавший из бумажника странного иностранца клочок бумаги. Я его подобрал. В этот момент забренчал дверной колокольчик. Я быстро сунул бумажку в карман и обернулся, чуть не налетев на г-на Бирикоса, который неожиданно вернулся:
– Извините меня, – произнес он. – Я не забыл у вас перчатки?
Он обвел комнату взглядом, острым взглядом. Я также. Перчаток видно не было. Он воскликнул:
– О, наверное, причиной моей рассеянности – моя неудача у вас! Я же... я их сунул в карман!
Помахав перчатками, он натянул их на руки. Так он их больше не потеряет. С обычной церемонностью он попрощался с нами. И на этот раз исчез окончательно.
Я подошел к окну, распахнул и выглянул наружу.
Г-н Никола Бирикос замер на тротуаре и, не обращая внимания на толкавших его торопыг-прохожих, сняв перчатки (снова) с озабоченным, весьма озабоченным видом обшаривал себя. Из недр плаща извлек бумажник, внимательно изучил его содержание, уложил на место и снова обшарил себя. Но наконец, недовольный и мрачный, прекратил поиски.
– Что с ним? – спросила Элен. – Опять потерял перчатки?
– Нет, скорее, этот клочок.
Я вынул из кармана найденную под креслом, где сидел грек, бумажку. Ничего особенного, качество самое заурядное. Разорванная бумажка. На ней набросано слово: «Межисри».
– Что это такое? – спросила Элен.
– Обрывок адреса. Несомненно, набережная Межисри. Как ни хорошо знают Париж эти иностранцы, им все равно иной раз требуются такие узелки на память. Похоже, он дорожил им, правда?
– Пожалуй...
Элен скорчила рожицу:
– Он не похож на завсегдатая литературного салона госпожи Софи Стамба.
Ныне покойная, г-жа Софи Стамба была хозяйкой одного из последних парижских литературных салонов в своей квартире по набережной Межисри. В течение многих лет именно у нее происходило присуждение Народнической премии.
Моей секретарше хорошо знаком светский Париж.
– Кто знает? Разве я выгляжу вором?
– То есть...
– Да. Одолжи мне тысчонку, и я готов на нее поспорить: этот Бикини-роз принимает меня за сообщника Ларпана...
– В вашей репутации только этого не хватало.
– Теперь хватает... Говоря о пари, есть азартный посетитель бегов, за которым следует проследить... Вы этим займетесь. Он служащий в «Провинциальном отеле» по улице Валуа. Его зовут Альбер. Он там живет, кормится, обстирывается. И никуда не выходит, за исключением ипподрома. Нарядитесь недотрогой, обоснуйтесь там и не отставайте ни на шаг от этой ипподромной клячи. Что-то в его поведении нечисто. Попытайтесь разведать, чем он дышит.
– Улица Валуа? Не там ли останавливался Луи Лере при ежегодных наездах в Париж?
– Именно там.
Элен ничего не сказала. Раскрыв шкаф, она извлекла оттуда чемодан самого расхожего вида, достойного спутника в поездках добропорядочной девушки.
– А еще говорили, что это был спокойный клиент, – понимающе заметила она.
– Спокойный! – словно эхо, хмыкнул я, уставившись в потолок.
Наступила ночь, а вместе с ней – холод. Погода по сезону. Ничего не скажешь. На улице Пти-Шан было тихо, как на кладбище.
– Спокойный! – в полный голос повторил я в тиши моего кабинета.
Я остался один в комнате, и неожиданно она показалась мне огромной. Включенный электрический обогреватель обдавал мои ноги теплом. Модель была старой. Его покрасневшие проволочки в этом мраке словно насторожились. На камине часы меланхолично обрубали время. Из-под большого абажура лампа отбрасывала круг света на непорочно чистый бювар, на котором мои руки играли с визитной карточкой и клочком разорванной бумажки. С трубкой в зубах я размышлял. Двумя этажами ниже прошел разносчик газет, криками стараясь привлечь внимание к своему товару: "Сумерки", последнее... Вечерний выпуск "Сумерек"! Он или прошел дальше, или заскочил подкрепиться в бар на углу. И снова тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да бульканьем моей трубки. Надо бы ее прочистить. Внезапно у перекрестка едва не сцепились две машины. Визг тормозов ударил по нервам страшнее зубной боли. Через закрытые ставни окна до меня донеслись взрывы раздраженной перебранки.
И снова на улице Пти-Шан установилась тишь, как на кладбище.
Зазвонил телефон.
Я снял трубку:
– Да?
– Это Элен.
– Все нормально?
– Да.
Я положил трубку... Повезло, что у них, на улице Валуа, оказалась свободная комната. Вспомнил об Альбере. Забавный малый... Прерывая мои размышления, снова зазвонил телефон.
– Алло!
– Говорит Ребуль.
– Бурма у телефона. Что нового?
– Ничего. Никаких посещений. Состояние удовлетворительное. Через несколько дней, наверное, сможет выписаться.
– Значит, ничего серьезного?
– Больше испуга, чем царапин.
– Тем лучше.
– Отправил письмо жене, чтобы ее успокоить.
– Он всегда был хорошим мужем.
– Но писал не сам, а попросил соседа по палате написать за него.
– Болит рука?
– Да.
– Очень хорошо.
– Нужно мне здесь проводить ночь? Или нет? У меня теперь есть в больнице свои входы и выходы, я устроил.
– Это еще может нам пригодиться, когда подцепим пулю.
– Точно. Об этом я не подумал. Хорошо. Так что мне делать?
– Как обычно, старайся.
Я положил трубку. Но через несколько секунд снова поднял ее и набрал номер.
– Гостиница "Трансосеан", – произнес надтреснутый голос человека в накрахмаленном воротничке или же прокрахмаленный голос типа в мятом воротничке (разницы не было).
– Мадемуазель Левассер, будьте добры.
– Сударь, она не у себя. Вы хотите что-либо ей передать?
– Нет. А господин Бирикос? Господин Никола Бирикос? Нет, я не буду с ним говорить. Мне надо только узнать, на месте ли он.
– Нет, сударь. Господин Бирикос отсутствует.
Я положил трубку. Подсунув визитку и бумажный обрывок под кожаный угол бювара, я поднялся. Набив прочищенную трубку, накинул на плечи свой плащ и вышел осмотреться в холодную и темную ночь, нет ли там чего для Нестора.
Нашлось.
Удар резиновой палкой.