За Лувром рождается солнце

Глава двенадцатая Сорока

Мы пообедали поблизости, а потом прошлись вдоль набережных. Мне хотелось, чтобы Элен побывала на яхте Корбиньи, но события этому помешали. Зрелище бродяг, сооружающих из ящиков под Новым мостом что-то вроде шалаша, напомнило мне о тех, кто подобрал меня изнемогающим и почти без сознания после пребывания у птице – торговца. И в памяти всплыли обрывки монолога бродяжки и ее спора с Бебером. "Я знаю этого человека", – говорила и повторяла она. Это относилось не ко мне. Если мне не померещилось, изображение этого человека было на фотографии, которую извлек из моего бумажника Бебер (право, Бебер и Альбер любили заглядывать в чужие бумажники). Фотография Луи Лере, которая, следовательно, не была похищена Бирикосом и компанией, но сохранена из сентиментальных побуждений нищенкой. Бродяжка и была – я в этом не сомневался – той побирушкой, которую в прошлом году отогнал от себя Лере, когда мы шатались по Центральному рынку. Что еще сказала Орельенна д'Арнеталь, ведь во времена ее славы она была известна под этим псевдонимом в парижском полусвете?.. Что же еще она сказала?..

– Имя Орельенна д'Арнеталь вам что-нибудь напоминает? – спросил я у Элен, опираясь о парапет сооруженного при Генрихе IV моста и глядя на текущую серую воду.

О Боже! И я заговорил штампами Фару!

– Нет. Это что-то из животного, растительного или минерального мира?

– Животного? Пожалуй... Она была его великолепным представителем, породистым! Минерального? Определенно, у нее было на распродажу поверх головы алмазов. И она их распродала. Растительного? Сейчас она влачит поистине растительное существование. Бездомна. Во время второй Прекрасной эпохи, в двадцатые годы, она сменила Лиану де Пужи, Эмильену д'Алансон и других красавиц...

– Вы что-то слишком уж осведомлены об этих дамах.

– Да. Довольно-таки. Эта Орельенна д'Арнеталь заслуживает, пожалуй, такой же известности, как и Национальная библиотека.

– Ах так?

– Вчера на улице Ришелье я тщетно разыскивал сведения, которые эта бедняжка в своем полупьяном бреду невольно мне предоставила. Впрочем, я забыл ее слова, которые слушал вполуха.

– А это важно?

– Они не очень мне пригодились, но подтвердили одну мою догадку и рассеяли мрак вокруг одной проблемы. Теперь я понимаю, почему Бирикос и компания были так уверены в том, что я замешан в деле с картиной Рафаэля. Пошли. Я постараюсь познакомить вас с Орельенной д'Арнеталь.

Мы прошлись вдоль берега, но я так и не заметил павшую царицу победоносного Парижа.

Поднявшись снова на верхнюю набережную, я купил у разносчика первый выпуск – помеченный шестым или седьмым – "Сумерек". И вздрогнул.

Во всю первую полосу, вытесняя на другие страницы сведения о внутренней и внешней политике государства, красовался портрет Женевьевы Левассер. Женевьева была полностью обнаженной. И даже с газетных страниц она излучала обаяние всеми формами своего прекрасного тела.

Марк Кове принял меня в своем рабочем кабинете в редакции "Сумерек", не заставив ждать. Лукавая улыбка играла на его губах.

– Что это такое? – спросил я, показывая ему экземпляр его листка.

Едва увидев на набережной газету, я сразу же распрощался с Элен, а одновременно и с надеждой повидать Корбиньи, еще одного спокойного клиента, которому мне нечего было бы сказать, и, подозвав такси, попросил отвезти меня в газету моего пьяницы друга, потому как ему-то мне было, что сказать. Посвященная Женевьеве статья помещалась под жирным заголовком: Приключенческий роман Жени, манекенщицы Парижа, более прекрасной, чем картины Лувра...

Заголовок плохо сработанный, косноязычный, но броский. Подписанный Марком Кове текст занимал с половину газетной полосы. Марк Кове писал обо всем – о первых шагах Женевьевы, о ее попытках в кино, о ее любовниках, упоминая одни имена и замалчивая другие, рассказывал забавные историйки, может быть, и не всегда достоверные. Среди любовников звездой был Этьен Ларпан. В связи с ним Марк Кове не менее шести раз упоминал об Арсене Люпене. Он вспоминал о его трагическом конце и возможной причастности к краже Рафаэля. Здесь он резко притормаживал и возвращался к Женевьеве, словно существовала какая-то взаимосвязь. В общем работа по американской модели создания сенсаций. Нанизанные, будто жемчужины, фразы. И жемчужин много.

– Что это такое?

– "Сумерки", – ответил Марк Кове, – самая крупная газета.

– Что это за статья?

– Это портрет. И я, пожалуй, им доволен.

– Я нет.

– Почему же, Бурма? А, я понимаю... Он заржал:

– Так вы, как и все. Вы не знали, что это очаровательное создание было любовницей похитителя картин Ларпана. Кому-то другому может быть и можно игнорировать эту несущественную подробность, но только не вам. Вам, знакомому с этой женщиной. Друг мой, если бы вы были пооткровеннее со мной в ту ночь, когда я у вас спрашивал сведения о Бирикосе, я бы вас просветил.

– Ладно. Вы рискуете нарваться на неприятности с этим, как вы его называете, портретом.

Он отмахнулся.

– Какие неприятности! Кроме нескольких историй, заимствованных у Мориса Леблана, подвигов Арсена Лишена, приписанных Этьену Ларпану, все достоверно. Я не опасаюсь...

Внезапно он замолчал и вдруг выругался:

– Черт возьми, Бурма! Вы же, наверное, знаете ее лучше меня. Определенно. Это сволочь?

– Нет.

– Вздыхаю с облегчением. Ведь есть такие, что рассказывают вам кучу историй, убеждают их напечатать, а потом вас же вызывают в суд.

– Если я правильно вас понимаю, вы сочинили эту статью...

– ...с разрешения заинтересованной особы, да.

– Она сама предложила вам эту сделку?

– Я с ней встречался. Но переговоры вел с малым, который, как мне показалось, хотел за ее спиной подработать. Но это же естественно.

– Малый... – Я описал Мориса Шасара.

– Именно он, – подтвердил Кове.

Я назвал имя.

– Но вы знакомы со всем семейством, – ухмыльнулся он.

– Он не прячется, – громко заметил я, обращаясь, впрочем, только к самому себе.

– А зачем ему прятаться?

– Да, действительно... Бесполезно расспрашивать о подробностях?

– Бесполезно, – улыбнулся он. – В кои-то веки вы в моих руках.

– Кстати, плевать я хотел на ваши сведения...

– Ладно, тем лучше.

– Могу я позвонить от вас? Все-таки хоть не зря к вам зашел.

– Звоните. Плачу не я.

Я снял трубку и попросил соединить с гостиницей "Трансосеан". Женевьевы у себя не было. Тогда я поискал в телефонной книге номер Рольди, на Вандомской площади, и вызвал его. Вскоре на конце провода зазвучал голос молодой женщины.

– Говорит Нестор Бурма.

– Здравствуй, мой бесценный.

– Я хотел бы тебя повидать...

– Ну, конечно... мой дорогой... (Она заворковала.) ...Я как раз собиралась поехать к себе... Я так устала... (Она томно рассмеялась.) ...так устала...

– Я тоже устал. Мчусь к тебе.

– До скорого, любимый. Поцелуй меня.

– Обнимаю, дорогая. Я повесил трубку. Марк Кове залепетал:

– Как же так?

– Да, сударь, – сказал я.

Его водянистые глаза едва не выскочили из орбит.

– Ну, я в дерьме!

– Именно так я и думал.

Она была одета в воздушный халатик, от которого я было потерял голову. Она обвила меня своими надушенными руками и протянула ко мне алые губы:

– Мой любимый, – пролепетала она. – Тебе так не терпится вернуться ко мне?

– Очень не терпится, – сказал я, высвобождаясь. – Спрашивайте "Сумерки"... спрашивайте "Сумерки", последний... сенсационный...

Я кинул ей газету:

– Что это такое?

– Тебе бы следовало жениться, – сказала она. – У тебя уже все манеры женатого мужика!

– Что это такое?

– Реклама, – произнесла она, внезапно посерьезнев.

– Глупость это!

– Не груби.

– К чему все эти сплетни? Я знаю, что ты сама их одобрила. Ни одна из газет не впутывала тебя в этот скандал, даже полицейские вроде бы хотели не вмешивать тебя в это дело...

– Конечно, они не стали бы меня вмешивать. Только этого не хватало! Никакого отношения я к нему и не имею. Виноват Этьен. Виноват в чем? Даже об этом ничего не известно. Но в конце концов он убит, а правда в том, что я была его любовницей. Так что...

– Что же?

– Скандал молодит.

– Что?

– Так ты не понимаешь? Я чувствую себя, как... Под умелым макияжем ее черты осунулись:

– ... старею. Я чувствую себя заброшенной, забытой... Мой успех уже не таков, как в прошлом. В недавнем прошлом. Так вот, верно, я рассчитывала извлечь выгоду из этой истории, из скандала вокруг имени Этьена. Первой моей реакцией было держаться подальше от огня, но подумав... Слишком давно обо мне не писали в прессе. А о такой возможности нельзя было и мечтать...

– Когда я думаю о том, что некоторые готовы платить, только бы о них не шумели...

– Но мне же нечего бояться! Я невиновна. Скандал... Это даже не скандал: это забава... А для меня здесь чистая выгода.

Я пожал плечами.

– Ну что же, мне это безразлично. Ни жарко, ни холодно.

– Что ты хочешь сказать, любимый?

– Ничего.

Она робко взглянула на меня:

– Может быть, я была не права... О, теперь, – совздохом добавила она, – что сделано, то сделано, не так ли?

– Чья это была мысль, твоя или Шасара? Не притворяйся удивленной. Я знаю, что именно Шасар связался с журналистом, автором этого шедевра.

– Я и не притворяюсь удивленной. Мысль принадлежала мне, а Шасар взялся за все остальное.

– Как удачно, что я не вышвырнул его через окно, как ты настаивала!

– Послушай, моя любовь. Морис не так уж плох. Я испугалась на мгновение его попытки шантажа, но ты прекрасно помнишь то, что я тебе вчера сказала, когда ты явился на мой зов... Я больше не видела причин для беспокойства...

– Ты сама не знаешь, чего хочешь, да? Истинно птичий умишко? Ты хотя бы знаешь, что спала со мной этой ночью?

Она сжалась и бросила яростный и огорченный взгляд:

– И ты меня будешь за это упрекать?

– Я считал, что ты уже все позабыла. Никаких намеков на нашу брачную ночь в статейке Кове.

– Ее сочинили раньше. Я...

Ее прервал телефон. Она пошла снять трубку:

– Это тебя, – сказала она, протягивая трубку. – Женщина.

– Алло! – сказал я.

– Здравствуйте, шеф, – произнес голос Элен.

– Ты настоящий сыщик, – усмехнулся я.

– Делаем, что можем. Я позвонила Марку Кове, а он подсказал мне номер мадемуазель Левассер в гостинице "Трансосеан". Я вытащила вас из кровати?

– У меня нет настроения шутить.

– У Фару тоже. Нужно, чтобы вы сразу же отправились к нему. Или сейчас же позвонили. Похоже, он на пределе.

– Хорошо. Позвоню ему из агентства. Скоро буду.

– Не торопитесь. Лучше проследите, чтобы не было неполадок в костюме.

Я бросил трубку.

– Нельзя, чтобы из-за семейных сцен я забрасывал свои дела, – сказал я Женевьеве. – Лечу в агентство. Ждет работа.

Она поцеловала меня.

– До свидания, любимый. Ты сердишься?

– Нет.

– Может быть... до вечера?

– Определенно.

Мы условились о времени и месте свидания, и я умчался.

На Вандомской площади я заметил Шасара. Он пересекал площадь перед запаркованными автомашинами, а я находился на тротуаре. Готов был уже позвать его, но передумал. Он направлялся к "Трансосеану". Устроившись под аркадами, он принялся наблюдать за подъездом дворца. Я посмеялся. Не слишком ли рано он прибыл? С мерзким вкусом во рту я заторопился в агентство. Глупый старый Нестор! Не надо требовать невозможного. Ведь халатик, который она носила, такой роскошный, такой дорогой и прочая... должен же он был пригодиться для чего-нибудь?

Я застал Элен разговаривавшей по телефону.

– А, вот и он, – сказала она в трубку. И протянула ее мне: – Фару...

– Алло, – произнес я.

– Сотрите помаду с губ, – сказала Элен.

– У меня нет помады.

– Плевать я хотел на вашу губную помаду! – загрохотал комиссар.

– Извините меня, Флоримон. Я не к вам обращался.

– Ладно. Вы видели "Сумерки"?

– Да.

– Что все это значит?

– Что у этой Женевьевы Левассер крыша поехала...

И я объяснил, почему она допустила опубликование очерка о себе.

– Хорошо, – сказал Фару. – А то уж я подумал... вот девица, которую щадят, а тут ба-бах! Общественность будет недоумевать, почему мы ничего о ней не сообщали.

– Общественность не верит ни единому слову, напечатанному в газетах.

– Это верно. Но статья, подписанная Кове... Я уж было решил, что вы затеяли свою личную игру.

– Послушайте, это же не в моем духе.

– Вот почему я и разволновался, – тяжеловесно пошутил он. – Я сказал самому себе: не в духе Нестора Бурма вести личную игру. Нестор Бурма не стал бы затевать собственной игры. Но все же стоит ему напомнить, что не в его духе затевать личную игру. Ясно?

– У нее мозги набекрень. Ничего не могу с этим поделать.

– Только ее не исправляйте. Вы должны образовать прекрасную парочку, если действительно она такая свихнувшаяся. Только, ради Бога, не заводите детей. Ну... оставляю вас. Совет на прощание: без глупостей, Бурма!

– Сегодня это слово в большом ходу.

– Может, из-за того, что этот товар повсюду валяется? Он положил трубку. Я позвонил в "Сумерки" славному журналисту Марку Кове:

– Снова я.

– По вопросу о деле Бирикоса? – позубоскалил журналист.

– По вопросу о деле Женевьевы Левассер.

– Обратитесь к нашему практически специальному выпуску.

– Заткнитесь. У вас давно был готов тот текст?

– Может быть.

– Прошлой ночью, в "Сверчке", вы говорили о нем с Женевьевой?

– Право...

– Иди ко всем чертям!

– О, негодник! Я кинул трубку.

– Любовные невзгоды? – иронически осведомилась Элен.

– Все свихнулись! – сказал я.

– Кстати, пришло письмо от Роже Заваттера...

Она протянула его мне, и я его прочел. По-прежнему на роскошной бумаге с водным знаком владельца и на бланке "Красного цветка Таити" Заваттер писал:

Отчет за номером... (честное слово, хозяин, забыл). Ну, каким бы не был номер, отчет неизменен. Ничего, и на западе без перемен. Но все-таки нужно, чтобы я составил отчет, это ведь часть работы. По-прежнему на горизонте врагов не видно. Клиент, как и прежде психованный, на пределе при нашем прибытии в Париж, вроде бы чуть успа... успокоилси. Может быть, из-за медали или ордена, который он купил сегодня после обеда. Оберег или амулет, точно не знаю. Он оставил меня ждать его перед лавкой. Вот как происходили события: чуть пополудни клиент мне говорит: «Пойдемте со мной». Выглядело так, словно он тащит меня с собой кого-то пришить. Идем в Пале-Руаяль, и там он заходит в лавку антиквара – торговца медалями и наградами. "Подождите меня снаружи, – говорит онмне, – и наблюдайте через витрину". Тип обычного ненормального. Мне не пришлось никого убивать, никто не убил меня и никто никого не убил. Клиент вышел оттуда веселеньким. Ладно. А теперь страница кончается. Мне кажется, этого достаточно для отчета ни о чем.

Ваш Роже.

– Глупости, – сказал я. – Элен, суньте это в папку Корбиньи.

– Хорошо, шеф. Все эти письма и отчеты не имеют значения, но я люблю порядок. А другое письмо у вас?

– Какое другое.

– Другое письмо от Заваттера, полученное несколько дней назад.

– Я бросил его в этот ящик.

– Там его нет.

– Не может быть. Посмотрите как следует. Это же не сокровища бегумы. Никто и не подумал бы его у нас красть, этот хлам... Бог ты мой!

Я сам принялся рыться в ящике. В ящике, который был выдвинут в ту ночь, когда я обнаружил труп Ника Бирикоса. Письма Заваттера там не было. С помощью Элен я все обыскал. Ненаходимо...

– Ненаходимо, – повторила Элен.

– Ненаходимо, потому что его забрал один из воров. Из-за того клочка бумаги они перессорились, а Бирикос и погиб из-за этого вроде бы не представляющего интереса письма. Впрочем, не столь уж не представляющего интереса. Оно давало наводку. Элен, поймите это своей крошечной миленькой головкой: Бирикос и Икс вообразили, что я замешан в истории с картиной. Затем Бирикос и Икс обрели уверенность, что я замешан в деле. Они явились сюда в поисках улик. Икс обнаруживает письмо, и оно наводит его на след. Он определенно хочет сохранить находку для себя, но Бирикос замечает, как тот что-то сует к себе в карман. Он вынимает ствол и требует, чтобы Икс вернул улику. Драка и смерть Ника Бирикоса.

– Но это бессмысленно!

– Не более, чем быть толстосумом с философскими претензиями и находить удовольствие в обществе поэтов.

Вслед за тем я захватил свою шляпу и вышел. Такси на скорости доставило меня к набережной, где у причала стояла чистенькая и хорошенькая яхта "Подсолнечник", покачиваясь на словно нарисованной зыби.

Тот же пресноводный матрос в мешковатом свитере с носогрейкой в зубах и в нантской фуражке набекрень стоял на палубе, со взглядом, устремленным примерно в сторону Подветренных островов. Я взобрался на борт, оттолкнул этого ярмарочного морячка в сторону и открыл дверь кабины. Она была занята старым Корбиньи, как мне показалось, слегка навеселе, и Заваттером, который вскочил на ноги и потянулся рукой к подмышке, несомненно приняв меня за врагов, упомянутых в контракте о его найме. На столе вокруг бутылки и стаканов были разбросаны газеты.

– Господин Нестор Бурма! – воскликнул Корбиньи. – Какая приятная неожиданность! Добро пожаловать! Каким попутным ветром вас занесло в наши воды?

– Мне захотелось продемонстрировать вам нашу ловкость, – сказал я. – Каждый раз, когда у вас возникнет болезненная проблема, вы можете без опасений обращаться ко мне.

– Очень хорошо, очень хорошо. Господин Заваттер, будьте так любезны, налейте нам всем вина.

– Так вот, – сказал я. – Вы богаты, даже очень богаты. Вы владеете двумя яхтами. Одна называется "Красный цветок Таити", вторая – "Подсолнечник"...

Время от времени Корбиньи кивком головы подтверждал мои слова.

– ...Первая, – продолжал я, – воздает честь Гогену, который, среди других картин, также написал "Груди в красных цветах". Вторая – дань Ван Гогу. Не буду говорить вам, почему. Вы прекрасно осведомлены о творчестве этого художника и лучше меня знаете, какое место занимало солнце в его творчестве. Вы человек богатый, с утонченными вкусами, чуть циничный и, вероятно, коллекционер. Один из тех собирателей, которых художественные увлечения заставили забыть о совести. Вы покинули свои нормандские замки и прибыли в Париж, чтобы получить кое-что. Нечто очень дорогое, к тому же требовавшее оплаты только наличными. Причем платить следовало в равной мере беззастенчивым по самой своей природе и куда более опасным, чем коллекционер-маньяк, людям. Вот почему вам потребовался телохранитель, который оберегал бы таскаемый вами при себе миленький пакетик миллионов наличными, да и вас самого в момент, когда вы выпускаете эти миллионы из рук в обмен на украденную из Лувра картину Рафаэля. Верно?