За морем

ГЛАВА 9

Скрестив руки у груди и улыбаясь какой-то странной, особенной улыбкой, Джулиан, весь в снопе солнечных лучей, поджидал меня на выходе из балетного класса. От неожиданности у меня ухнуло сердце.

— Здесь обычно не принято впускать посторонних, — объяснила я, пытаясь скрыть эмоции.

В последние два дня я не переставая думала о нем и тем не менее оказалась совершенно не готова к реальной встрече. И вот он стоял передо мной — такой высокий, широкоплечий, полный жизни и огня, лучащийся своей удивительной красотой. И его необыкновенные глаза радостно сияли, глядя на меня.

— Я сумел убедить администратора сделать для меня исключение, — сказал он и, шагнув вперед, быстро поцеловал в губы.

Остальные танцовщицы струились мимо нас к выходу, оглядываясь с немалым любопытством. И пожалуй, с завистью.

— Ничуть не сомневаюсь, — вздохнула я. — И долго тебе удалось подсматривать?

— Всего последние десять минут. — Его губы чуть изогнулись в уже знакомой мне лукавой улыбке. — Но вполне достаточно, чтобы плениться тобою с новой силой.

— Ох, ради бога, — отмахнулась я, — я в этом классе едва не самая малоспособная. Остальные занимаются балетом лет с трех без перерывов, а я возобновила занятия лишь с прошлого года. Чуть ли не все перезабыла.

Все так же улыбаясь, Джулиан легонько тряхнул головой:

— И все же ты меня заворожила.

Взгляд мой скользнул вниз, приковавшись к расстегнутому на верхнюю пуговицу, белому воротничку рубашки, что высовывался над V-образным вырезом джемпера.

— М-м… Думаю, мне лучше пойти переодеться, — сказала я наконец. — Ты не мог бы подождать меня, как положено, в фойе?

— Я попытаюсь.

— И больше не будешь заигрывать с администратором, договорились?

— Ни с кем я не заигрывал, — возмутился Джулиан.

Я все думала об этом в раздевалке, пока натягивала на себя спортивные штаны с толстовкой.

— Думаю, я нащупала твой роковой изъян, — сказала я Джулиану, когда мы несколькими минутами позже шли рядом к лифту.

— И какой, интересно?

— Ты самонадеян. Ты прекрасно знаешь, какой эффект производишь на женщин, и без зазрения совести этим пользуешься.

— Ты правда так считаешь?

— Это совершеннейшая правда. Не скромничай. Ты ведь уже опробовал это на мне. И сразу понял, что я верная жертва.

— Но вовсе не по той причине, как ты думаешь. И как бы то ни было, это едва ли тянет на роковой изъян. — Джулиан поднял руку и нетерпеливо глянул на часы. — Давай спустимся по лестнице. Здесь всего три этажа.

Отыскав двери на лестницу, мы пешком спустились вниз.

— И какова тогда эта причина? — требовательно спросила я, досадуя на то, что он не стал это отрицать. — Почему ты знал, что со мной осечки не выйдет?

Джулиан распахнул передо мной дверь в вестибюль, пропустил вперед.

— Это трудно объяснить. Давай попробую так: когда я увидел тебя в тот день, в конференц-зале, у меня возникло чувство, будто я прежде уже знал тебя. И мне показалось, ты почувствовала примерно то же самое.

— Разве? — нахмурилась я, силясь воспроизвести подробности нашей первой встречи. Я тогда была так ошарашена всем произошедшим и так сражена его редкой привлекательностью, что сейчас никак не могла точнее припомнить свои впечатления.

— Впрочем, я, возможно, и ошибся, — пожал плечами Джулиан, пропуская меня через вращающиеся двери на щербатый тротуар Восемьдесят шестой улицы, в суету вечернего города. — Только мне показалось вполне естественным, что ты испытала то же чувство притяжения, что и я. Как будто все разом встало на свои места.

— А, так вот как это работает у красавчиков вроде тебя! Стоит тебе почувствовать подобное влечение — и все, девушка уже у тебя на поводу.

— Ты нарочно делаешь вид, что меня не понимаешь. А куда, кстати, ты хотела бы сейчас отправиться?

Мы остановились на углу Восемьдесят шестой и Лексингтон-авеню, с открывающимся с восточной стороны парком.

— Ну, думаю, мне не помешало бы заглянуть домой переодеться, верно?

Мы повернули влево и двинулись по Лексингтон. После дождливой интерлюдии вчерашнего дня вновь воцарилась хорошая погода, между ватными облаками то и дело пробивались слепящие потоки солнечных лучей; на тротуарах кругом толклись горожане, многие — с детскими колясками.

— Похоже, ты вбила себе в голову, — заговорил Джулиан, вновь берясь за ту же нить беседы, — будто я нечто вроде… плейбоя. Кажется, так это называется?

— Этого я не говорила.

— Но ты упрекала меня, будто я развлекаюсь с супермоделями и актрисами…

— Ни в чем я тебя не упрекала! Я просто предположила, что тебе вполне пристало проводить с ними время. В смысле, такому успешному и привлекательному мужчине, как ты.

— Вот чего я никогда не понимал в нынешней эпохе, — произнес Джулиан, — так это всеобщего преклонения перед… как там они называются?.. знаменитостями, да. Конечно, у каждого времени есть какая-то своя одержимость, — но тут такое впечатление, будто тщеславие внезапно перекрасилось из порока в добродетель.

— Однако все мы тщеславны, — добавила я. — В смысле, все на это покупаемся. Разве не так?

Пару кварталов мы прошли в молчании, задумчиво глядя на тротуар в нескольких шагах перед собой.

— Кейт, — заговорил наконец Джулиан, — думаю, это довольно расхожее клише и в некотором смысле сомнительный комплимент, когда восхваляют чью-то внутреннюю красоту. Мне бы ни в коей мере не хотелось преумалять твои внешние достоинства, от которых, признаюсь, у меня порой замирает дыхание. И все же я не мог бы этого испытывать при виде просто симпатичного личика. Здесь все сошлось воедино, это… какая-то одержимость тобою, Кейт.

Я попыталась что-то ответить, но горло у меня словно сдавило тисками. Мы оба остановились, и Джулиан потянул меня к углублению в стене возле витрины винного погребка.

— Ты всякий раз меня чем-то заново удивляешь, Кейт. Причем чем-то таким, чего я даже не подозревал. Эти твои танцы, например.

— Ой да ладно. Я, если честно, не очень-то в этом блистаю.

— Ты говоришь о технике движений, — пожал он плечами, — в которой я совершенно не разбираюсь. Я же видел лишь то, сколько в тебе естественной грации, как ты держалась, двигалась или, вернее сказать, парила. Ты обладаешь несомненным врожденным благородством, дорогая, достоинством, которое проявляется у тебя во всем, постоянно приводя меня в восхищение…

Вплоть до этого момента я всячески старалась подавлять в себе страстную, неудержимую увлеченность Джулианом Лоуренсом. Я прекрасно знала свои слабые места, собственную уязвимость. Любые романтические иллюзии давно уже были попраны и раздавлены грубой и рациональной пятой студенческой жизни в колледже.

Первая, как это нередко случается с поздними цветками вроде меня, подстерегла меня в библиотеке, сразу после коротеньких каникул по случаю Дня Благодарения: очаровательный, уверенный в себе властитель моих грез, красивый, с томными глазами. Мы пофлиртовали с ним примерно пару недель, прежде чем он позвал меня в кино в компании друзей — его друзей, разумеется, — после чего последовало приглашение посмотреть футбольный матч с висконсинскими «Пэкерсами» у него на съемной квартире вне кампуса. Уже потом я поняла, что это вполне обычная, общепринятая и почти беспроигрышная уловка.

Я сидела на диванчике в гостиной в окружении его соседей, угощаясь явно перележалыми кукурузными чипсами с сальсой и попивая из бутылки легкое пиво. Когда же настал перерыв между таймами, парень поднялся, вышел в коридор, и спустя минуту оттуда донесся его голос: «Слушай, Кейт, зайди-ка ко мне в комнату. Хочу тебе тут кое-что показать». Я поднялась с низкого просиженного дивана, чувствуя, как старательно отводят глаза приятели моего друга, и вышла в узкий коридор с холостяцкими запахами застарелых пивных паров и нестираного белья, которые тщетно пытался перекрыть вязкий аромат освежителя воздуха. «Пусть будет как будет, — сказала я себе. — Может, это и совсем не то, о чем ты мечтала, но в реальном мире так обычно и происходит. Не будь слишком благоразумной и не трусь — через это надо пройти».

Едва мы с ним стянули одежду, я, жутко стесняясь, сообщила, что я девственница, на что он с легкостью ответил: дескать, все нормально, нам вовсе нет надобности делать все по полной программе. И в формальном смысле ничего и правда не случилось. Однако когда я часом позже холодной звездной ночью ехала на велосипеде к своему общежитию, когда руки у меня все так же немели и горели огнем, а прижавшаяся к седлу плоть непривычно сочилась влагой, я знала, что больше не невинна.

Потом он еще несколько раз приглашал меня к себе — я тогда еще не слышала выражения «зов плоти» в подобном контексте, — пока не подобрались рождественские каникулы и он попросту забыл обо мне. Однажды, уже весной, он позвонил мне снова — как гром среди ясного неба, — потому что один его приятель объявил, будто бы я растрезвонила всей общаге, что с ним переспала. Заикаясь от волнения, я сказала, что я тут вовсе ни при чем, смутно припоминая тоскливый пятничный вечер, когда я частично поделилась той историей с подружкой, которой вроде бы вполне могла довериться. Потом я повесила трубку и разревелась. Не потому, что он несправедливо меня отчитал, и не потому, что он мне все еще нравился, а потому что именно он первый так близко, так интимно прикоснулся к моему телу, но так по-настоящему и не узнал меня; он не понял даже такой простой вещи: я ни за что не стала бы всем распространяться, что занималась с кем-то сексом.

И теперь, стоя в тени неряшливой витрины, в окружении ящиков с фруктами и расплющенных картонных коробок, перед совсем уже другим человеком — перед Джулианом Лоуренсом, — но чувствуя себя все такой же жалкой и беспомощной, я потерянно уткнулась взглядом в растрескавшийся, испещренный масляными пятнами асфальт.

Тут я почувствовала, как Джулиан скользнул ладонью к моей руке, взяв ее уверенно и крепко, и, развернув, повел вперед.

— Ты мне вот что объясни, — сказал он. — Почему именно балет?

Я сглотнула застрявший в горле ком.

— Господи, не знаю. Я просто подыскивала для себя какое-нибудь занятие помимо бега. То есть пробежек по парку. Подружки мои занялись йогой, пилатесом и чем-то там еще. И вот однажды утром в подземке я проходила мимо рекламного плаката, на котором балерина буквально зависла в воздухе — невероятно изящная и в то же время такая стройная и сильная. И тогда я подумала: вот оно! Вот какой я хочу стать.

— Надо сказать, это занятие очень тебе подходит.

— Знаешь, ребенком я танцевала. Лет до тринадцати. А потом это стало как-то ущемлять мою жизнь. Обычное для тинейджеров дело… Вот и мой дом.

Джулиан остался ждать в вестибюле, беседуя с Джоуи, я же быстро поднялась к себе, переоделась в более подходящий для свидания наряд: в шелковую майку, кардиган, обтягивающие черные легинсы, лодочки на шпильке. Выпустила волосы из тугой балетной кички, и, когда я выпорхнула наконец из лифта, они с давно забытой вольностью разметались по плечам. Обернувшийся от консьержа Джулиан, казалось, на мгновение оторопел при виде меня, хотя голос его прозвучал с обычной невозмутимостью:

— Прелестно выглядишь. Готова?

— Вполне. Куда идем?

— Я припарковался за улицей наискосок. Думал, немного покатаемся. — Он предупредительно отступил на шаг, пропуская меня через вращающуюся дверь.

— Приятно вам провести время, — крикнул вслед Джоуи.

Мы неспешно двинулись по Парк-авеню. Солнце медленно садилось, заодно забирая с небесного свода дневную лазурь. Над тротуарами нависли тени домов, лишь изредка прорезываемые пробившимися между зданиями лучами света. Переменчивый весенний воздух начал стремительно остывать. Чувствуя свою руку в крепкой и мягкой ладони Джулиана, я испытала острую потребность сказать ему что-нибудь задушевное.

— Какой чудесный вечер… — вдохновенно начала я, однако мои слова заглушил визг покрышек такси, которое резко вырулило с противоположной полосы и приткнулось возле нас к бордюру.

В тот же миг из авто выскочил мужчина и метнулся к нам.

— Что за черт! — изумленно вскричала я, но Джулиан быстро потянул меня за руку прочь по тротуару.

Незнакомец заголосил нам в спину:

— Эшфорд! Ей-богу, Эшфорд!

— Пойдем, — буркнул Джулиан, увлекая меня дальше.

— Эшфорд!

Я услышала топот бегущего за нами мужчины.

— Эшфорд, постой!

— Это он тебе? — сдавленно спросила я. И тут мой правый каблук застрял в решетке перед спуском в подземку, отчего я чуть не полетела по лестнице — Джулиан едва успел меня подхватить.

Незнакомец тут же возник рядом:

— Эшфорд! Вот уж не думал…

— Извини, мужик, — произнес Джулиан безупречным американским выговором. — Думаю, ты принял меня не за того парня.

У меня буквально отвисла челюсть.

Мужчине было на вид лет тридцать пять. Круглолицый, темноволосый. По речи — как будто англичанин, но я могла и ошибиться: бедняга сильно запыхался, догоняя нас по тротуару.

— Я очень извиняюсь, дружище. — Глаза незнакомца некоторое время перебегали то на Джулиана, то на меня, наконец уперлись в моего спутника: — Но ты удивительно похож на… на одного парня, которого мне довелось когда-то знать. У себя на родине… Клянусь, я…

— Прости, приятель, — снова отрезал Джулиан. — Ты обознался.

— Ты уверен, дружище? — прищурился тот. — Я — Поулсон. Эндрю Поулсон, — едва ль не умоляюще произнес он.

Джулиан пожал плечами и с видом сожаления помотал головой:

— Нет, не припоминаю. Должно быть, у меня просто такой же тип лица. Извини.

— Тогда… прошу меня простить. Доброго вам вечера…

И мужчина побрел прочь, такой понурый, что мне даже захотелось его догнать, однако Джулиан, за все это время так и не выпустивший моей руки, хладнокровно отвернулся и чуть ли не потащил меня за собой по тротуару.

— Погоди-ка секунду, — не выдержала я. — Все это как-то очень странно. Ты не хочешь мне объяснить, что, собственно, происходит?

— Наверняка какой-то ненормальный, решивший, что я — его давно пропавший друг.

— Но зачем ты говорил с ним с таким акцентом?

— Он же британец. Я подумал, что, услышав американскую речь, он скорее от меня отвяжется.

— А, ну да, логично…

Тем временем мы подошли к переходу, и на краю проезжей части я машинально глянула по сторонам, ориентируясь в потоке транспорта. Подождав, пока мимо проедут авто и загорится нужный свет, мы двинулись через улицу.

— А все ж таки забавно, — сказала я, когда мы двинулись дальше по тротуару. — В смысле, он ведь британец, как и ты.

— В Нью-Йорке много нас таких, — невесело усмехнулся Джулиан.

Остаток пути мы преодолели молча. Парковщик быстро выгнал его машину из многоуровневой стоянки, и Джулиан с рассеянным, отсутствующим видом усадил меня в нее, словно забыв, кто я такая и зачем вообще я здесь. Как только мы тронулись с места, он протянул руку, забрав с передней консоли айпод, ловко воткнул его в нужный порт и, быстро пролистав меню, включил музыку. Судя по мелодии, Моцарта.

— Итак, — кашлянула я, — куда едем?

Джулиан потер лоб.

— Я, похоже, испортил тебе вечер, да?

— Ну, пока не так уж и испортил, — улыбнулась я. — Но ведь еще только восемь — у тебя достаточно времени, чтобы вообще разнести его в клочки.

Джулиан задумчиво побарабанил пальцем по рулю и свернул направо.

— Наверное, мне лучше всего отвезти тебя домой.

В его голосе звучала грусть, без малейшего недовольства, и это вдохнуло в меня надежду.

— Ну-ка стой, погоди! Остановись, Джулиан. Что произошло? Или с тобой повторяется то же, что тогда, в Рождество? Клянусь, на этот раз я так просто тебя не отпущу. Объясни мне: что не так?

— Господи, Кейт! — взорвался он, ударив ладонями по рулю. — Ты же ничего обо мне не знаешь! Мне не следовало… Я наверно, самый самолюбивый мерзавец на свете!

— Перестань! Что вообще все это значит? Джулиан… Можешь ты прислушаться ко мне хоть на секунду, Джулиан? Остановись у обочины.

— Нет, я отвезу тебя домой.

— Нет, не отвезешь. Я отсюда не выйду.

— Я не хочу, чтобы ты оставалась.

— Нет, хочешь. Тебе необходимо, чтобы я осталась. Джулиан, — сказала я уже мягче, — ты мне обещал. Еще вчера ты уверял, что я дорога тебе. Так докажи это. Не разочаровывай меня.

Это возымело действие. Ни слова больше не говоря, Джулиан поехал по Парк-авеню в сторону центра. Я тоже долго хранила молчание, не желая столь скоро нарушать затишье в перепалке, давая ему время прокрутить все в сознании, отговорить самого себя от поспешных крайностей. В тишине между нами кларнеты проворно наигрывали изящные мелодии Моцарта.

В какой-то момент, стоя перед светофором, мы сквозь тонированные стекла «Мазерати» увидели парочку сорока с лишним лет, катившую легкую прогулочную коляску с двойняшками: оба о чем-то спорили, яростно жестикулируя. Не выдержав, я повернулась к Джулиану:

— Знаешь, забудь про свидание. Ты просто отвезешь меня к себе, и мы все обсудим.

Джулиан отогнал машину обратно к паркингу, потом, взяв меня за руку, повел к своему дому, к парадной двери. Во всех окнах было темно, если не считать тусклого света, исходившего откуда-то из дальнего угла на первом этаже. Пропустив меня внутрь, Джулиан закрыл за нами дверь и быстро набрал несколько цифр на панели сигнализации.

— Я проголодалась, — заявила я, обернувшись к нему.

Неожиданно он легко рассмеялся:

— Вполне ожидаемо. Это даже хорошо. Кухня вниз по лестнице.

— Можешь приготовить омлет? — спросила я, спускаясь по ступеням.

— Я в готовке несилен.

Оказавшаяся в глубине дома кухня была современной и великолепно оснащенной. Мраморные столешницы поблескивали в мягком рассеянном свете десятка встроенных ламп. Она была раз в восемь просторнее кухонного закутка в моей съемной квартире.

— Ты хотя бы этим пользуешься? — спросила я, глядя на безукоризненно начищенную нержавейку газовой плиты.

— Вообще-то да, — даже с некоторой обидой ответил он. — Могу сварить овсянку и все такое прочее. Но я держу экономку, которая приходит несколько раз в неделю, пока я на работе. Она в основном для меня и готовит.

— Ого! Это, наверное, здорово.

Я открыла шикарный встроенный холодильник, заглянула внутрь. В середине, в окружении молока, апельсинового сока и кетчупа, стояли несколько жаропрочных лотков.

— О классно, она оставила нам несколько яиц.

Порыскав немного, я нашла отличный фермерский сыр и томаты, закрыла каблуком дверцу и принялась заглядывать в шкафчики в поисках сковородки и чашки для взбивания.

— Ты бы сказал своей экономке, что не стоит держать помидоры в холодильнике, — заметила я, — от этого они теряют аромат.

— Послушай, Кейт, — заговорил Джулиан. — Прости, что…

— Нет, давай не сейчас, — оборвала я. — Нельзя вести разумную беседу на пустой желудок. Найди-ка мне лучше масло, ладно? Я хочу приготовить для вас, сэр, чертовски замечательный омлет, какого вы еще в жизни не пробовали!

— Да, мэм, — покорно отозвался Джулиан.

Он принес мне масло, я же тем временем взбила яйца в пену, плеснув чуточку воды.

— Я вижу, тебе очень нравится это занятие, — заключил он, наблюдая, как я выливаю массу в сковородку.

— Я не очень-то опытна в кулинарии, однако делаю отличный омлет. Меня папа научил. По субботам, пока мама еще спала, мы вместе готовили ей завтрак. — Подняв лицо к Джулиану, я улыбнулась. — Славные были времена… Где у тебя тарелки?

Джулиан мигом достал тарелки, вилки, и, когда омлет «дозрел», я разложила его на двоих.

— Вот, — гордо сказала я, — пробуй и наслаждайся.

Мы уселись за стол и принялись вдвоем за ужин, тихо звякая вилками по фарфору, — прямо семейная пара с немалым стажем!

— Ну как? — спросила я, съев несколько кусочков. — Правда, лучше не бывает?

— Не то слово! Просто восхитительный омлет.

— Что ж, если хорошо меня попросишь, я как-нибудь приготовлю его для тебя еще раз, — пошутила я и потянулась за стаканом с водой.

Джулиан перехватил мою руку:

— Память о том вечере?

Я чуть развернула локоть. Там оставался лишь один пластырь, закрывавший более всего ободранное место.

— Уже заживает, — пожала я плечами.

Он осторожно провел пальцем по пластырю:

— Мне очень жаль. Еще есть какие повреждения?

— Разве что пара синяков. Если тебе повезет, может, попозже продемонстрирую.

Он весело хохотнул.

— Если повезет? То есть для этого мне следует сперва предпринять удачную интервенцию?

Так, за ничего не значащей болтовней, мы наконец покончили с ужином, отправили тарелки в посудомойку.

— А теперь, — развернулась я к нему, — проводи меня наверх, и мы поговорим.

Оказалось, Джулиан успел подступить ко мне гораздо ближе, чем я предполагала. Я даже почувствовала тепло его тела, дыхание его щекотнуло мне нос. Он внимательно глядел на меня всего в нескольких дюймах, в глазах сосредоточилось необычайное волнение. Потом он осторожно обхватил ладонями мое лицо, коснувшись ушей, нежно провел большими пальцами по выступам скул.

— Ты изумительнейшая женщина, — тихо произнес он.

— Это всего лишь омлет, — потрясенно отозвалась я.

И не успела я вдохнуть, как Джулиан наклонился, подхватил меня на руки и понес по лестнице наверх, в библиотеку, где осторожно пристроил на низкий диван, а сам опустился передо мной коленями на ковер.

— Послушай, — заговорила я. — Уж не знаю, что там произошло, но это для меня неважно. И так же неважно, если у нас с тобой вообще не состоится так называемое первое свидание. Это совсем не имеет значения. Важно то, чтобы ты больше не порывал со мною так нежданно, как в тот раз. Никогда. По крайней мере пока мы вместе. Если ты хочешь со мной расстаться — объясни мне. Я не буду из-за этого страдать. Но только не становись со мною внезапно холоден.

— Я британец, Кейт. Для нас это в порядке вещей.

Я выпрямилась на диване.

— Да, но мы-то сейчас в Америке. И раз уж ты оказался на моем поле — играй по моим правилам. Ох, Джулиан, — мягко заговорила я, гладя его ладонью по щеке, — знаешь, ты вовсе не обязан мне все объяснять. Ты прожил тридцать три года, пока не встретил меня, и не сомневаюсь, в твоей жизни было много такого, чего ты не желал бы обсуждать со мной. И это нормально. Но только не разрывай со мной отношения из-за того, что у тебя было. Порви со мной, только если ты вдруг ко мне охладеешь. Это я смогу понять.

— Кейт, милая Кейт, ты просто не ведаешь, что говоришь. Охладеть к тебе? Ты вообще слушала, что я тебе говорил?

— Мужчинам свойственно менять свое мнение.

Джулиан поднял руки, энергично пробежал пальцами по волосам.

— Если б ты только знала, Кейт… Если б я мог тебе все объяснить… О боже! — От волнения он, казалось, перестал дышать.

— Так попытайся, ради всего святого. Это очень важно.

Он мягко взял меня за предплечье.

— Кейт, послушай… Это связано с моим прошлым. Хорошо, я не стану этого отрицать. Однако все гораздо серьезнее, нежели ты можешь себе представить. Это не просто груз минувших лет или как это сейчас называется. Это сама сущность того, что я собой представляю.

— И ты не можешь мне этого сказать.

— Но вовсе не по той причине, что ты думаешь. Не потому, что я не желаю, чтобы ты это знала, не потому, что не хочу тебя полностью в это посвятить. Как раз этого я хотел бы больше всего на свете.

— Почему же тогда?

Джулиан отстранился назад, сев на пятки, возвел глаза к потолку.

— Потому что это слишком большой риск. В особенности для тебя.

— Значит, риск. Большой риск. Черт возьми, Джулиан, теперь ты меня совсем заинтриговал. Ты что, совершил убийство или что-нибудь не менее тяжкое?

Его даже передернуло.

— Что же? — выдохнула я.

— Нет-нет, — поспешно возразил Джулиан. — Никакое не убийство, боже упаси! — Он снова взволнованно пробежал пальцами по волосам. — Послушай, ты обещала не давить на меня. Прошу тебя, дай мне немного времени. Мне нужно какое-то время, чтобы самому в этом разобраться. Это все дьявольски сложно, и сейчас я сам не знаю, как будет правильнее. Очень может быть, что верного пути попросту нет.

Он был настолько встревожен, пребывал в таком глубоком смятении, что меня захлестнуло неистовой волной чувств и перехватило дыхание.

— Почему? — еле слышно прошептала я.

— Что почему?

— Почему я? Ведь ты мог бы выбрать и кого-то другого. Ты же почти совсем меня не знаешь.

Тогда он улыбнулся мне легкой задумчивой улыбкой, такой нежной и задушевной. Подняв правую руку, бережно провел мне большим пальцем вдоль брови, потом спустился по щеке, так же ласково очертил подбородок, еле осязаемо коснулся губ.

— Кейт, я знаю тебя гораздо лучше, нежели ты можешь себе представить. И я бы хотел, чтобы ты никогда больше не задавала этого вопроса. Никогда больше не сомневалась в моих чувствах к тебе. — Джулиан на мгновение умолк, словно задумавшись. — Мне поможет, если я скажу это вслух?

Я горячо закивала.

— Да, ты, разумеется, должна это услышать, чтобы со всем своим великодушием простить мне мои сумасбродные выходки. — Он порицающе качнул головой, затем, понизив голос, продолжил: — Ненаглядная моя, я люблю тебя, конечно же, люблю. Люблю каждую крохотную частичку тебя. Люблю и боготворю тебя — на то есть тысячи причин, — и я никогда не перестану преклоняться пред тобой. Тш-ш, — вновь тронул он пальцем мои губы, — не надо ничего мне пока отвечать. Я умею быть терпеливым. Просто будь собой. И знай, что со мной творится. И по крайней мере никогда не сомневайся в моих чувствах к тебе.

Джулиан наклонил голову, нежно поцеловав меня во впадинку на шее — задержавшись там, казалось бы, на целую вечность, — после чего скользнул по ключице, словно растапливая своим дыханием. Его волосы защекотали мне щеку, и я откинула голову назад.

— Ты… совершенно непостижимый, — только и смогла я произнести.

— Отчего же?

— То есть ты… влюбился в меня… Просто взял и влюбился?

Вся моя сосредоточенность стремительно таяла, и я пыталась хотя бы ухватиться за те мысли и доводы, что казались сейчас самыми важными.

Джулиан счастливо рассмеялся, щекотнув дыханием мне шею.

— Ты еще спрашиваешь! Милая, в тебя же невозможно не влюбиться с первого взгляда.

— Используешь мои же речи против меня самой?

— Неужели ты думала, это не так?

— Просто мне в это не верится. Никак не думала, что ты испытаешь ко мне такие чувства. И тем более, что ты в этом признаешься.

— Что ж, как говорится, — произнес он и, нежно потеребив губами мою мочку уха, поцеловал в ямочку под ней, — робким сердцем не завоевать прекрасной дамы.

Я положила ладонь ему на затылок.

— Я все же хочу… добраться до истины.

— Надеюсь, однажды доберешься… Какая душистая у тебя кожа, любимая! Как замечательно, что женщина, которую любишь, оказывается столь потрясающе… — Он умолк, целуя изгиб подбородка.

— Потрясающе что?

— …сладостной.

Больше я сдерживаться не могла. Я обвила руками его шею и, закрыв глаза, потянулась к нему лицом, ища поцелуя. В горле у него еле слышно клокотнуло, и тут же его губы жадно припали к моим, так дико и безрассудно, что я поняла: он жаждал этого с не меньшей отчаянностью, чем я.

Стоя передо мной на коленях, Джулиан самозабвенно и неистово целовал меня. Его жаркие пальцы трепетно удерживали мое лицо, его запах и вкус, казалось, наполняли меня до последней клеточки, пока наконец всякое здравомыслие не вытеснило напрочь из моей головы. И тогда мои пальцы сами собою скользнули вниз и принялись торопливо расстегивать пуговицы на его рубашке, норовя добраться до такой манящей кожи под ней…

И тут вдруг Джулиан отстранился и перехватил мои пальцы, крепко оплетя их своими. Его грудь тяжело вздымалась под моей рукой.

— Кейт, подожди… Не думаю…

Я опустила глаза.

— Прости, — словно издали услышала я собственный голос, — я просто… Не знаю…

— Давай не будем столь поспешны, ладно?

— Поспешны?! Это ты толкуешь мне о поспешности?

— Кейт, милая, не гневайся.

— Не гневайся? Джулиан, во мне сейчас клокочут такие сумасшедшие чувства, что гнев тут просто отдыхает. Скажи, ты хочешь, чтобы я осталась, или нет?

— Боже мой, Кейт, этого я хочу больше всего на свете, — проговорил он прерывающимся от волнения голосом. Его пальцы едва не впились в мои. — Ни о чем другом я и думать не могу. Но пока нет. Не сейчас, прошу тебя.

Я изумленно посмотрела на него:

— Ладно. Как хочешь.

— Что-то не так?

— Ну, видишь ли, обычно молодые люди в этот момент не тормозят, — усмехнулась я. — Особенно после того, как заявили «я тебя люблю».

Лицо его вмиг напряглось, посуровело.

— Что конкретно ты под этим подразумеваешь?

— Ох, Джулиан, бога ради, давай не будем сейчас вести беседы о сексе. Я к этому совершенно не готова, тем более после всего прочего.

— Беседы о сексе? — недоуменно переспросил он.

Я взмахнула рукой, ускользая от его пытливого взгляда.

— Ну, не станем теребить наше прошлое от и до, вытягивая на свет всех давних призраков. Можем мы просто подвести, так сказать, рабочее резюме и двинуться дальше?

Джулиан замер на несколько мгновений, точно взведенный арбалет, на скулах выступили пунцовые пятна.

— Иди-ка сюда, — молвил он наконец и, сев рядом со мною на диван, взял меня к себе на колени. — Если мы это совершим… — Мягкая бархатистость голоса сейчас совершенно не вязалась с напряжением, пронизавшим все его тело еле заметной дрожью. — Вернее, когда мы это совершим, для нас обоих ничего не будет значить то, что было прежде. Совершенно ничего. Потому что, откровенно говоря, мне невыносима даже мысль, что рядом с тобой мог быть кто-то еще, кто не любил тебя так же, как я. Поэтому давай пока что оставим это «чистой доской», этакой tabula rasa. — Он поцеловал меня в висок. — Богу ведомо, как сильно я хочу, чтобы ты сегодня осталась, Кейт. Я хочу, чтобы каждую ночь всей моей жизни ты засыпала со мной рядом. Но сейчас я все ж таки намерен отвезти тебя домой, потому что считаю, что нам лучше пока не переходить этот Рубикон. Ты согласна?

— Я… не знаю… «Пока что нет»… Что это означает? Ты хочешь… — Я нервно сглотнула. — Тебе необходимо, чтобы я тоже призналась тебе?

— Нет, моя милая, — скользнул он ладонью по моей руке. — Об этом как раз не беспокойся.

— Тогда я совсем ничего не понимаю. Может, я… Я для тебя нежеланна?

— О ради всего святого, Кейт! — простонал он. — Как ты можешь быть нежеланной?! Будь я проклят!

— Тогда ты просто сбиваешь меня с толку, я уже не знаю, что и думать. Если ты влюбился в меня с самого начала, то почему ты тогда пропал? И если ты действительно меня любишь, то почему не хочешь увлечь меня наверх и доказать это?

— Тогда я устранился, — ответил он жестко, — потому что счел, что для тебя так будет лучше. Я не понимал… Я думал, этим я причиню боль только себе. Но клянусь, Кейт, я никогда не отрекусь от тебя снова. А насчет «увлечь тебя наверх»… Бог свидетель… — Он помотал головой. — Все это чрезвычайно важно для меня, Кейт! Я не хочу втягивать тебя в то, к чему ты совершенно не готова.

— Не готова?! — вскинулась я. — Еще как готова. Уж ты мне поверь, никогда в жизни я еще не была так готова к этому, как сейчас!

Джулиан глухо рассмеялся.

— Нет, моя милая. Это не так.

— И ты думаешь, тебе известно, что для меня лучше?

— В данном случае — да.

Я открыла было рот, чтобы процитировать ему что-нибудь от Симоны де Бовуар, с демонстративной ссылкой на источник, но что-то меня удержало — какая-то внезапная вспышка, озарение, неожиданное осознание того, что, собственно, он мне предлагает. Тогда я повернулась к Джулиану спиной, прижалась к его широкой груди и прищурилась на потолок.

— Знаешь, — сказала я, немного помолчав и успокоившись, — еще никто и никогда даже не пытался отговорить меня от секса.

— А ты про всех этих мерзавцев?

От него исходило такое мягкое умиротворяющее тепло. Недавнее напряжение полностью исчезло. Спиной я чувствовала, как от ровного дыхания вздымается его грудь, его сильные руки бережно удерживали меня рядом.

— Ну, на самом-то деле их было не так и много. Я успевала вовремя одуматься, прежде чем понести серьезный урон. — Я сделала паузу, подождав, пока все недосказанное весомо ляжет между нами. — Но знаешь, я никогда раньше не осознавала, насколько… до какой степени неполноценными все они были.

Его объятия стали теснее. Джулиан прижался губами к моим волосам, словно заверяя в своей защите, и с чувством произнес:

— Я бы их поубивал.

— Ой, пожалуйста, не надо, — сказала я полушутя, полусерьезно, памятуя, как эффективно отмутузил Джулиан напавшего на меня в парке мужика. Потом выпрямилась перед ним. — Ты обещал иногда играть для меня на фортепиано.

— Ты хочешь сейчас?

— Почему бы и нет? — Извернувшись в руках Джулиана, я тронула пальцем его подбородок. — Уезжать я пока что не хочу, от секса ты уклонился…

— Кейт… И ты ничего другого больше не можешь придумать?

— Ну пожалуйста!

Он обреченно возвел глаза к потолку.

— Пробуешь на мне свои чары? Хорошо же. — Джулиан поднялся с дивана, увлекая меня с собой. — Тогда иди наверх — рояль в той комнате, что окнами на улицу. А я принесу нам вина.

— Вина?

— У меня боязнь сцены, — улыбнулся он и тыльной стороной ладони погладил мне щеку. — Ты меня слишком будоражишь. Я сейчас приду.

Я вспорхнула по лестнице, на площадке свернула направо и обнаружила перед собой сумеречный коридор, ведущий к дверям напротив. Я смутно ожидала, что, возможно, там окажется спальня, но на самом деле комната явно больше походила на кабинет или скорее на музыкальную гостиную — с низким удобным английским диваном в одном конце и настоящим роялем, занимающим изрядное пространство перед окнами. Я включила светильник и, приблизившись к окну, выглянула на улицу внизу.

Интересно, который час? Вроде должно быть не слишком поздно — примерно половина одиннадцатого, — однако казалось, уже значительно позднее. Фонари отбрасывали на опустевший тротуар пятна зловещего желто-оранжевого света; вместо еще недавно оживленно пульсировавшего дорожного движения я увидела лишь проскользнувшее по улице одиночное такси да черный седан. И на меня вдруг нахлынуло чувство признательности судьбе, что я стою сейчас вот здесь, в этой навевающей безмятежность комнате, и где-то рядом со мной Джулиан, дарующий своим присутствием спокойствие и уверенность…

— Легко нашла дорогу? — послышался позади его голос, стоило мне о нем подумать.

— Мм, да, — отозвалась я, не оборачиваясь. — Мне здесь понравилось. Очень уютная комната.

Я услышала за спиной приближающийся ко мне скрип половиц, и вскоре прямо передо мной очутился бокал красного вина. Тут же меня окутало теплом остановившегося вплотную Джулиана.

— Спасибо, — приняла я бокал и, подержав пару секунд в руке, поднесла к губам. — О-о, какое восхитительное!

— И что ты хочешь, чтобы я сыграл?

— Не знаю. Мне понравилось, как ты играл Шопена, когда я заглянула сюда под Рождество.

Он хохотнул у меня над самым ухом.

— Похоже, ты пребываешь под ложным впечатлением, будто я искусный музыкант.

— Разве нет? По-моему, ты превосходен во всем.

— Как пианист я вполне сносен, но отнюдь не спец.

Я развернулась, и наши лица оказались совсем близко друг от друга. Его глаза с веселой радостью глядели на меня.

— Ты от меня так не отделаешься, Лоуренс, — предупредила я.

Он улыбнулся, глотнул вина.

— Твоя взяла. Что ж, учти, ты сама напросилась. Усаживайся поудобнее, — кивнул он на диван.

Я послушно прошла к дивану и с бокалом в руке погрузилась в мягкое сиденье, подвернув под себя ноги.

Джулиан отступил к роялю, сел, поставив свой бокал на край инструмента, потом один за другим, помогая пальцами ног, стянул ботинки, оставшись в носках, и наконец пристроил ноги на педали.

— Шопена? — уточнил он, глянув на меня из-под приподнятой брови.

— Да, пожалуйста. Может, какой-нибудь ноктюрн? Они мне очень нравятся.

Джулиан кивнул.

Рояль стоял под углом ко мне, так что я могла видеть клавиатуру и профиль Лоуренса, светлеющий в приглушенном сиянии ближнего светильника.

— Полагаю, этот должен быть тебе знаком, — молвил он. — «Номер два, ми бемоль мажор».

Он закрыл глаза, как будто припоминая ноты, и на какое-то мгновение полуосвещенную комнату наполнила такая глубокая, абсолютная тишина, что, казалось, застыв в предвкушении игры, я слышала торопливый перестук собственного сердца.

Наконец Джулиан взглянул на свои руки, и в воздух неторопливо, плавно покачиваясь, полились первые ноты ноктюрна, такого задушевного и безупречного, настолько близкого мне и знакомого.

Как же часто доводилось мне слышать эту музыку! Я чувствовала в ней старого верного друга, которого мы с Джулианом оба знали всю жизнь, даже не осознавая этой разделенной связи. Она и не воспринималась просто как музыка — она растревоживала самое глубинное, самое интимное пространство между нами и звучала скорее вопрошающе, требующе. Как будто этой мелодией он нежно взывал ко мне, чтобы просить о чем-то чрезвычайно важном, чтобы выразить то, что невозможно выразить словами.

И мне страстно хотелось ответить Джулиану, крикнуть восторженное «Да! Да!» — однако вместо этого я зачарованно разглядывала его, наблюдая каждую черточку его напряженного лица, глубоко сосредоточенного на воспроизводимой мелодии, на ее тончайших переливах и ярких чувственных всплесках. Глаза его неотрывно следили за кистями, легко скользящими по клавиатуре.

Джулиан определенно любил это произведение, это было более чем очевидно. В отдельных местах ноктюрна, которые я бы назвала моментами обуздываемой страсти, его веки медленно опускались, словно сдерживая невероятный накал эмоций.

«Он очень чувственный, — мелькнуло у меня в голове. — Неимоверно чувственный мужчина». И то, как он целовал меня, как трепетно меня касался, и то, как его пальцы сейчас пробегались по клавишам рояля, извлекая из них эту пылкую, трогающую за живое музыку, — все говорило о беспредельной страстности его натуры.

«Если мы это совершим… — звучал во мне его голос. — Когда мы это совершим…»

Джулиан завершил ноктюрн тихим, замирающим в воздухе, финальным аккордом. На долгое мгновение в комнате вновь воцарилась абсолютная тишина. Наконец он взглянул на меня со слабой, как будто извиняющейся улыбкой, вопросительно поднял бровь.

— Это было потрясающе, — еле выговорила я. — Я так тебе благодарна! Я… Господи, я даже не знаю, что сказать. Сыграй что-нибудь еще.

Он забавно скосил глаза.

— Сразу ясно, что ты не слишком разбираешься в музыке, — усмехнулся он, — за что я неописуемо благодарен небесам.

Он чуть помедлил и заиграл другое произведение, энергичное и крайне беспокойное.

— Что это? — спросила я, не отрывая глаз от его лица.

— Бетховен, — отозвался Джулиан. — «Апассионата», первая часть.

Я послушала еще чуть-чуть, пока не очертилась знакомая мне мелодическая линия.

— Ах да, точно, я это слышала, — пробормотала я.

— Не сомневаюсь.

— А когда ты научился играть?

— Нескончаемые уроки в детстве. Матушка обычно просила играть ей по вечерам, когда я возвращался домой на каникулы. — Он помолчал. — И сейчас довольно много упражняюсь. По ночам, когда не спится. — Джулиан умолк, пробираясь сквозь сложный пассаж, потом спросил: — А как ты познакомилась с Шопеном?

— Что? — Вокруг нас разливалась бурлящая мелодия, и я не сразу уяснила вопрос. — А папа частенько включал мне ее на стереопроигрывателе. Говорил, это бальзам для души.

Джулиан с улыбкой посмотрел на меня и вновь приковал взгляд к клавиатуре.

— Кажется, мне уже нравится твой отец.

— На самом деле папа как папа.

— Не скажи. Ведь он вырастил тебя… Мне так кажется, — продолжил он после недолгой паузы, — ты росла с таким ощущением, будто твое окружение немного тебе чуждо. Что ты не совсем такая, как все твои знакомые. Я прав?

Я поерзала на диване.

— Каждый в какой-то момент это ощущает. Это всего лишь проявление человеческого тщеславия — считать себя в чем-то исключительным.

— А теперь у тебя есть такое ощущение?

— Ну, порой у меня возникают проблемы взаимоотношений. И не потому, что я считаю себя лучше других. Скорее наоборот. Просто я, пожалуй, недостаточно хладнокровна для Манхэттена.

Джулиан понимающе качнул головой:

— Как роза среди одуванчиков.

— Да уж едва ли.

Он не ответил — лишь, улыбнувшись, продолжил играть сонату, напористо сосредоточившись на ее замысловатой ударной концовке и закрыв глаза, покуда иссякали, уходили в ничто ее последние звуки.

— Ох, это просто высший пилотаж, — восхищенно вздохнула я, и Джулиан, взглянув на меня, лукаво подмигнул.

Ничего больше не спрашивая, он глотнул вина и принялся за следующее произведение, играя так самозабвенно, будто меня и вовсе не было в комнате…

Должно быть, в какой-то момент я задремала, поскольку, открыв глаза, обнаружила, что Джулиан, сидя передо мной на пятках, вынимает из моей руки полупустой бокал.

— Ты уже засыпаешь, — ласково сказал он и, протянув руку, убрал мне за ухо прядь волос. — Давай-ка отвезу тебя домой.

До моего дома мы шли не торопясь, рука в руке, не говоря ни слова. Сегодня между нами было столько сказано, и наши головы так напряженно трудились над усвоением всего услышанного, что думать о чем-то еще были уже не в состоянии. И лишь когда впереди показался темно-зеленый козырек над входом в вестибюль, я нарушила молчание:

— Итак, тебя ждать утром перед входом?

— Если честно, сперва мне надо слетать в Бостон, — немного суховато ответил он.

— О нет, только не в Бостон! Тогда, похоже, нам точно надо попрощаться.

Я остановилась в полумраке, чуточку не дойдя до падавшего из вестибюля пятна света, развернулась к Джулиану.

Качнувшись вперед, он обхватил меня ладонью за макушку и крепко поцеловал.

— Мы не прощаемся, — с чувством сказал он.

— Да уж не обессудь. Ты от души меня сегодня запугал.

— Извини… — Джулиан закрыл глаза, приникнув лбом к моему лбу. — Прости меня, любимая. Я искуплю свой промах.

— Только, надеюсь, не еще одним пакетом в авиакомпании, — пошутила я. — На сей раз хватит и цветов.

— Нет, у меня уже припасено кое-что для тебя… — Он потянулся в карман пиджака и вручил мне небольшой сложенный конверт.

— Что на сей раз? — с опаской спросила я, крутя его в руках.

— Ты только не заводись, как говорят у вас, американцев, — предупредил он. — Я вовсе не хочу тебя этим отпугнуть.

Я внимательно посмотрела на него из-под ресниц, потом открыла конверт и обнаружила связку ключей и крохотный листок бумаги.

— Это от дома, — пояснил Джулиан.

— Погоди…

— На всякий случай, — поспешил добавить он. — Если я у себя в офисе или меня нет в городе, а тебе вдруг что-то понадобится.

— Ох…

— Вот этот — от кноба, два других — от врезных замков. Код сигнализации — на листочке. И разумеется, чтобы прийти, не надо спрашивать у меня разрешения. Если хочешь, можешь взять себе что-нибудь почитать.

— Ох, Джулиан… — Я наконец отважилась посмотреть ему в лицо. Его широко распахнутые глаза взволнованно блестели, глядя на меня с трепетным ожиданием. — Джулиан, спасибо, я очень тронута. В смысле, ты можешь мне доверять. Я не стану, как бы это сказать… вторгаться в твою частную жизнь. Обещаю.

Тут напряженность на его лице сменилась улыбкой, он тихо, радостно засмеялся. Потом нежно погладил меня по щеке:

— Милая моя девочка, неужто ты не понимаешь? Этого-то я как раз и жду от тебя.