Lett LexЗа стеной из диких роз

1.

«Давным-давно в далёкой стране жил Принц. Он был богат и, конечно же, красив. Ему не нужно было ни пахать, ни сеять, с самого рождения он готовился стать королём. Лишь изредка он отрывался от своих занятий, чтобы из окна посмотреть, как работают его подданные на принадлежащей ему земле. Он жалел людей и всячески хотел облегчить их жизнь, но был так занят, что не мог даже покинуть своих покоев, чтобы поговорить со своим народом. Обо всём, что происходило в его королевстве, он узнавал от придворного чародея, но и у того вскоре появилось достаточно забот, так что он оставил крайне любопытного принца на попечение своей дочери-колдуньи, жившей с ним в королевском замке. Принц и Чародейка быстро подружились и всюду появлялись вместе. Маленькой ласточкой колдунья летала по домам и смотрела, чем живёт народ, и рассказывала всё Принцу. Годы шли, а дружба крепла. Принц готовился взойти на престол, его верная подруга-чародейка оказалась надёжным товарищем. Благодаря её помощи юноша понимал, какой закон стоит принять, и часто выступал на заседаниях совета, к нему прислушивались не без интереса, поражаясь, откуда в таком юном уме столько мудрости и понимания. Ему пророчили великую славу и единственным, чего не хватало Принцу для того, чтобы стать королём, была достойная претендентка на роль королевы. В назначенный день со всех соседних королевств съехались принцессы: красивые, добрые, милосердные, все, как одна, достойные стать невестой Принца, но тот безо всякого сожаления отказывал каждой из них. Тогда Король предложил сыну самому выбрать себе невесту. Каково же было его удивление, когда тот вывел к трону отца девушку-чародейку. Когда-то маленькая болезненная девочка стала настоящей красавицей, умной и хитрой настолько, что вызывала опасение у оказывавшихся рядом мужчин. Принца убеждали, что он не может жениться на колдунье, пусть даже она дочь придворного чародея, но юноша не хотел слушать. Они решили тайно сбежать, в день праздника, когда по улицам будут ходить ряженые, и всякий прохожий может сойти и за принца, и за оборванца. Но в назначенный день Принц узнал, что старый король умер. Он не смог уехать, и как бы ни любил он свою невесту, не мог оставить свой народ. Он женился на одной из когда-то отвергнутых им же принцесс, стал королём и жил, стараясь всячески сделать жизнь своих подданных лучше. А бедная Колдунья покинула своего Короля, поселилась в лесах и долго-долго хранила зло и обиду на жениха.

Однажды…»

Дослушивать Аннабелль не стала. Она осторожно положила заснувшего у неё на руках ребёнка на большую кровать, на которой спали все его пятеро братьев и сестёр, и, кивнув Марион, вышла. Рассказчица осталась один на один с ворочавшимся у неё на руках сыном, ни в какую не желавшим засыпать. Марион с ужасом понимала, что даже её сказки не действуют на младенца, но не отчаивалась, продолжая рассказывать одну историю за другой. О королях, принцах, колдуньях, разбойниках, чародеях. Сюжет оставался неизменен: что-то случалось в многострадальном королевстве (обязательно по вине его правителей), либо дракон крал принцессу, либо колдун превращал весь замок и его обитателей в камень, но всегда находился герой — добрый крестьянин или торговец — мешавший злодеям и воздававший всем по заслугам. Конец всегда был один и тот же: злодеи наказаны, влюбленные вместе, крестьяне торжествуют и пляшут на поляне в обнимку с полными бочонками вина. И всё же из этих крайне не разнообразных сюжетов Марион мастерски ткала сказки, меняя местами героев и события так, что одна и та же история напоминала многогранный драгоценный камень, сияющий по-новому каждый раз, стоит лишь ювелиру правильно повернуть его к свету. «Не так важно, о чём ты рассказываешь, важнее всего — как», — говорила женщина, сходу придумывая новую сказку для своих многочисленных детей.

Аннабелль прошла через кухню, занимавшую большую часть дома, по привычке убрала с большого стола оставшиеся после детей тарелки и только когда столешница засияла, вспомнила, зачем покинула вполне уютную комнату, бывшую то ли гостиной, то ли спальней. Сколько бы девушка ни путешествовала, ей было достаточно сложно привыкнуть к тому, как одна комната в крестьянском доме заменяет две, а то и четыре. Для неё было привычнее, когда каждая комната имела свою функцию и, желательно, название. Она никому не рассказывала об этой маленькой слабости, а про себя повторяла: «малиновая гостиная», «чайный салон», «художественная мастерская», «танцевальный зал». Она надеялась, что ещё сможет найти такой дом, такую жизнь, с танцами, рисованием акварелью, чтением стихов вместо работ в поле, выпаса скота, долгих прогулок под палящим солнцем. Аннабелль оставляла эти мысли при себе, зная, что за озвучивание их её могут назвать мечтательницей или роялисткой, и сложно сказать, что из этого было хуже. Здесь всё зависело от ситуации.

В узком коридоре она столкнулась с Эмилем, мужем Марион, торговавшим кожей и железом в собственной лавке. Это был весёлый человек с вечно смеющимся ртом и глазами, разрешивший Аннабелль остаться в его доме в качестве гостьи на неопределённый срок. Всякий раз, сталкиваясь с ним, девушка всякий раз думала, что она обязана ему или виновата перед ним в чём-то, но стоило ей завести речь о благодарности, как Эмиль начинал размахивать руками и отрицательно качать головой, называя себя должником девушки. Аннабелль была с этим не согласна, но за пару месяцев, проведенных в доме Эмиля и Марион, устала спорить о том, кто же чей должник. И всё-таки девушка старалась доставлять хозяевам как можно меньше хлопот, помогала матери семейства по хозяйству и делала всё, чтобы её присутствие в этом доме не превратилось в злоупотребление гостеприимством. Она быстро влилась в семью и стала для Марион вроде старшей дочери, так что женщина не стеснялась направлять на девушку свой материнский инстинкт, хотя и видела, что гостья как будто принадлежит иному миру.

Аннабелль пришла в городок Имфи в конце осени, когда замерзшая грязь покрылась колючим льдом, а снег всё никак не выпадал, так что голая земля прозябала под порывами холодного ветра. Не было очарования надвигавшейся зимы, которое можно встретить в городах в это время года, когда все работы в поле уже закончены, и только лавочники и кабатчики будут ходить изо дня в день по холодным обледенелым улицам и считать часы до тех пор, когда смогут уйти обратно домой. Девушка не собиралась надолго задерживаться в Имфи. Она нашла причал на реке, протекавшей недалеко от городка, и надеялась попасть на последнее проходящее по ней судно до того, как река покроется льдом, но опоздала. Последняя лодка прошла за несколько дней до приезда девушки. Аннабелль решила подождать мороза, который бы сковал реку так, что по ней можно было бы пройти, как по дороге; такой путь занимал больше времени, но девушка не собиралась останавливаться и терять время на лишнее ожидание. К весне она уже должна была оказаться в Порт-Маре, портовом городе на востоке, а оттуда отправиться как можно дальше за дрожащую и переливающуюся синеву моря. Она грезила морем, мечтала о нём, хотя никогда не видела, разве что на картинах. Ей снились возвышавшиеся, как горы, волны и черные башни высоких камней, показывавшиеся из-под воды во время отливов, как клыки моря, готовые растерзать легкомысленный корабль вместе со всей его командой. Она представляла себе ветер; не такой, как на суше, а свободный, не ограниченный горами и лесами, порывистый, подхватывавший корабль, наполнявший его белоснежные, сиявшие в солнечном свете крылья и уносивший его навстречу самым чудесным берегам.

Жители не обращали внимания на гостью. Она поселилась в маленькой гостинице и снимала там самую дешевую комнату, а на остававшиеся деньги покупала еду и теплые вещи, как будто собиралась в поход. Но её пребывание затягивалось. Морозы не наступали, скорее, наоборот, точно насмехаясь над девушкой, настала оттепель с проливными дождями и даже река вышла из берегов. Дети играли под дождём, радуясь любой погоде, а Аннабелль не знала, что делать. Её сбережения стремительно заканчивались и за комнату платить было нечем. Она отправлялась в лес и искала там травы и ягоды, ещё не спрятанные под снежным покрывалом. Иногда в зарослях высохшего папоротника, стоявшего в тени, как скелет причудливого животного, или возле можжевельника девушка находила потерянные вещи: игрушки, ножи, стрелы, броши. С находками она возвращалась в Имфи и искала владельцев. Те, в свою очередь, щедро благодарили девушку за помощь — даже если семья жила впроголодь, Аннабелль могла рассчитывать на кусок свежего хлеба. Одна из таких находок свела её с семьёй Марион и Эмиля.

После долгих расспросов соседей, не устававших удивляться странностям девушки, она узнала, что найденный ею в лесу браслет принадлежит жене лавочника, которую местные считали либо колдуньей, либо просто счастливой. За всю жизнь она не потеряла ни одного ребёнка, все дети у неё рождались здоровыми, что вызывало зависть у многих семей. Старший сын, десяти лет отроду, уже помогал отцу в лавке, а самый младший только родился в конце лета. Лавочник крайне обрадовался находке и пригласил девушку в свой дом на ужин. Прежде чем Аннабелль успела вспомнить о скромности, её желудок громогласно ответил: «да». Гостеприимство Эмиля и его жены не знало границ, равно как и их гордость за свой дом и своих детей. Старшие сыновья наперебой рассказывали Аннабелль о том, как различать следы, как узнавать птиц по голосам, как ориентироваться по звёздам. Девушка слушала их и сама часто поправляла мальчиков, рассказывая им что-то новое про лес, который дети вполне могли считать своим родным домом. Вскользь она упоминала о том, что много путешествовала в последние два года, но это, как правило, оставалось без внимания и терялось в новом водовороте слов о деревьях, тропах, реках. Дочери Марион показывали гостье вышитые салфетки, вязаные шарфы и сделанные вручную игрушки. Порой Аннабелль казалось, что она тонет во всём этом обилии информации, не в силах ответить всем сразу. Борясь с беспокойством, она улыбалась, кивала и повторяла слова восхищения, сама не понимая, кому она это говорит. Марион же успевала одновременно управляться со всеми детьми: что-то объяснять старшим, поправлять косы младшей дочери, улыбаться мужу и предлагать гостье добавку. К концу вечера Аннабелль не сомневалась в том, что восхищается хозяйкой дома. Уходя, она робко сказала: «Если вам вдруг понадобится помощь… Не то, чтобы я напрашивалась или собиралась оставаться надолго, но, скорее всего, на зиму я останусь здесь, так что Вы можете не стесняться и…» — она замолчала под улыбчивым взглядом Марион, густо покраснела и, ещё раз поблагодарив хозяев за гостеприимство, ушла.

Зима пришла внезапно: только прекратились дожди, как землю тут же сковал лёд, который через несколько дней прикрыл ослепительно чистый белый снег, сделавший всё вокруг сказочно красивым. Скрылись лужи и покрытые рытвинами дороги, голые черные деревья, увядшая трава, а бывшие прозрачными окна покрылись шипастыми узорами, скрывавшими происходящее в доме от любопытных глаз. До первых прохожих Имфи напоминал городок с открытки: украшенный мерцающими огнями, свет которых отражался на снегу, и только дымившие трубы говорили о том, что в этой сказке кто-то живёт. Аннабелль тоже стала одной из её героинь. Она успела прилично задолжать за комнату к тому моменту, как река покрылась льдом, давая возможность идти по замерзшей воде, как по дороге. Уйти с долгом за плечами девушка не могла, поэтому стала прислуживать в гостинице, где жила. Работа была несложной и в основном состояла из того, чтобы улыбаться и приносить гостям пиво. Аннабелль запросто справлялась с этим, часто заговаривала с гостями, шутила и вскоре стала совсем своей. Её прозвали «красавицей Анной», многочисленные матушки передавали ей угощения и ленты, пытаясь зазвать её к себе в гости. Казалось, все забыли о том, что красавица Анна — чужая в этих краях, а работает в гостинице, единственные клиенты которой — выгнанные из дома мужья, только потому, что задолжала хозяину. Никто и не думал о том, что ещё чуть-чуть, и девушка покинет Имфи. Но вот наступил последний день работы Аннабелль; на чистом небе светило солнце, заставляя выпавший за ночь снег, ещё не перемешанный ногами прохожих, ослепительно сиять. Ветра не было и мелкие снежинки висели в воздухе, отчего он мерцал и переливался, а при вдохе колол нос и горло, вызывая непроизвольный кашель.

Хозяин гостиницы, одинокий старик, единственной любовью которого была большая бочка с вином, слёг с температурой. Анна обошла весь Имфи в поисках врача, но узнала, что последняя старуха-знахарка пропала ещё осенью, якобы, ушла в лес прятаться от охоты на ведьм. С тех пор целителей не появлялось, а лекари-студенты в такую глушь не заходили. «Конечно, они все в столицу рвутся, руки кровью умыть», — в сердцах говорили местные. Аннабелль не спешила им отвечать, лишь с жалостью представляя, как эти молодые люди будут стараться вырваться из сердца страны, куда когда-то так стремились.

Не найдя никого, кто мог бы помочь, девушка осталась в гостинице и принялась сама ухаживать за стариком: поила его самодельными лекарствами, настоями из трав и делала мази из того, что находилось на дне её походного мешка. Её знаний хватало для лечения сильной простуды и простых переломов. Про себя она благодарила лекаря, у которого прожила несколько недель предыдущей зимой. Тот обучил её своему ремеслу, рассказал немного о целебных растениях и дал с собой несколько книг по медицине, изучив которые девушка была уверена, что сможет продержаться до тех пор, пока не найдёт хоть какого-нибудь врача. Хозяин гостиницы быстро поправлялся. Своё выздоровление он приписывал к теплому вину, которым его (по его же настоянию) поила Анна, добавляя туда различные травы. Вскоре гостиница превратилась в лазарет. Первый пациент обеспечил Аннабелль клиентами, так что она могла забыть о том, чтобы покинуть Имфи. Приходили с простудой, переломами, обморожениями, некоторые прибегали из-за простых царапин, другие приходили просто поговорить с целительницей, спросить у неё: «А что ты думаешь?» и доказать ей, что она ничего не смыслит в медицине. Девушка отчаянно искала книги по медицине, а если находила — читала их запоем. Приходилось либо быстро учиться, либо как можно скорее бежать, но при виде людей, смотревших на неё, как на последнюю надежду, Аннабелль забрасывала походный мешок под кровать и шла к пациентам. К весне она неплохо освоилась и научилась мастерски сращивать переломы, зашивать раны и обрабатывать царапины. Она понимала, что многого не может: не умеет лечить воспаления или диагностировать тяжелые заболевания, но простому народу было достаточно умения справляться с простудой. Однако благодарностями за лечение оплатить долг не получилось и вскоре хозяин гостиницы всё-таки выставил девушку. Тогда-то Эмиль и Марион приютили её у себя и даже выделили ей отдельную комнату, где она могла принимать пациентов. Аннабелль чувствовала себя крайне неуютно, как будто она притесняла семью, вырывала кусок хлеба у гостеприимных хозяев, а те просто смеялись над её причудами.

В конце зимы Аннабелль и сама заболела. Несколько дней она пролежала в полубессознательном состоянии, говоря беспокоившейся за неё Марион, что просто устала. Женщина согласно кивала и, невзирая на протесты, поила девушку её же собственными лекарствами. Та не помнила этого и, немного придя в себя, говорила сидевшей у её кровати по ночам Марион: «Вот видите, всё хорошо. Мне просто нужно было отдохнуть». Та лишь улыбалась. Честно говоря, Анна была даже рада своей болезни: на несколько дней её оставили в покое. Этого было более, чем достаточно, чтобы найти ответ на вопрос: «что делать дальше?». Посетителей стало меньше, по городку распространилось возмущение, порожденное людьми, считавшими, что целители вообще не болеют. Несколько знакомых исправно интересовались здоровьем Аннабелль, а некоторые сердобольные соседки подолгу сидели с Марион на кухне, жалея девушку, как бы невзначай упоминая, что и их сыновья сожалеют о болезни Анны. К моменту выздоровления казалось, что весь город уже похоронил целительницу и не один раз.

Чем ближе подбиралась весна, тем чаще Аннабелль задумывалась о побеге. Она корила себя, называя такой поступок низким и трусливым, но надеялась покинуть город до того, как начнутся волны сезонных заболеваний. И вот, в день, когда подтаявший снег уже смешался с размякшей землёй, порождая хлюпавшую под ногами бурую массу, девушка вышла на улицу.

Первым её желанием было вернуться в дом, подальше от грязи, в которой прохожие утопали по щиколотки, порывистого ветра, отправлявшего эту грязь вперемешку с капелью в свободный полёт, от солнца, слепившего привыкшие к полумраку комнат глаза. Переборов своё отвращение к весне, совершенно отличавшейся от картинок в нежно-розовых тонах, какие можно было увидеть на страницах романов, Анна сделала первый шаг. Бурая жижа залилась в ботинки и намочила подол, так что девушке пришлось поднять юбки и, перескакивая с места на место, медленно продвигаться вперёд, лавируя между такими же скачущими людьми. Это зрелище было довольно забавным: мужчины и женщины пытались одновременно смотреть себе под ноги, чтобы не поскользнуться, и вперёд, чтобы ни с кем не столкнуться, здоровались со знакомыми, ругали погоду, интересовались здоровьем. Женщины ко всему прочему старались выглядеть если не изящно, то хотя бы женственно, насколько позволяла ситуация и их понимание женственности. Как правило, это заключалось в перепрыгивании с места на место маленькими шажками, поднимая за собой фонтаны брызг и истошно повизгивая. Аннабелль выбралась на более-менее сухое место, поморщилась и пошла вперёд, держась за стены домов, чтобы не упасть. Мимо пронеслись несколько повизгивавших девушек, а вслед за ними передразнивавшие их молодые люди, бежавшие смеющейся и хлюпающей стаей. Анна с улыбкой посмотрела им вслед и продолжила путь. Она собиралась выйти к реке и взглянуть, не вскрылся ли лёд и есть ли ещё возможность пройти по нему.

На главной площади Имфи полным ходом шла подготовка к празднику. В первый день весны в центр городка выставляли большие столы и все жители приносили на них угощение. Скорее, это был обмен оставшимися после зимы припасами в торжественной обстановке, когда у семей, находившихся на последнем издыхании от голода, появлялся шанс перехватить кусок солонины или мешок крупы. Столы уже утопали в весенней грязи, которую безуспешно пытались убрать несколько мальчиков, то и дело жадно поглядывавших на столы, как будто вот-вот по волшебству на них должно появиться угощение. Они махали лопатами и подтаявший снег летел в сторону, а потом стекал обратно. Казалось, что дети взялись вычерпать озеро. Аннабелль прошла к столам и одной из первых поставила корзину с пирогами, испеченными Марион, и бутылку вина. Вслед за ней подошли ещё несколько женщин с такими же корзинами, скромно топтавшиеся в снегу, и тут же отошли, совершив своё благое дело. Народу на площади прибывало: больше всего было людей с голодным видом, обступивших столы на почтительном расстоянии и жадно смотревших на появлявшееся угощение. Было видно, как в них борются желание как можно скорее взять еду и накормить свою семью и уважение перед традицией. Трапеза должна была начаться в полдень, а это значило ещё несколько часов мучительного ожидания.

От площади к речному причалу вела широкая дорожка, шедшая под гору и грозившая в скором времени превратиться в водопад. Недалеко от города она раздваивалась: одна проходила по кромке леса, а вторая шла насквозь через плотно растущие деревья, переплетавшиеся ветвями так, что образовывали черно-зеленый тоннель, сквозь своды которого не пробивался солнечный свет. Идти там приходилось в потёмках, на ощупь. Стоило человеку пройти сквозь арку деревьев, как откуда-то появлялось беспокойство и он взволнованно прислушивался к каждому шороху, готовый чуть что без оглядки бежать вперёд, к маячившему впереди свету. Но там, в мрачной прохладе, не было хлюпающего снега, а дорожка, пусть и покрытая хрустящим настом, посыпанным черными еловыми иголками, не могла поглотить девушку, как зыбучие пески. Аннабелль вошла в лес. Прохлада и полумрак сменили душный слепящий день, девушка наконец-то вздохнула свободно и, ведя рукой по шершавым холодным стволам, пошла к видневшемуся в конце тоннеля причалу. Она думала о том, чтобы побежать, как в детстве: разогнаться, а потом остановиться и скользить несколько метров, размахивая руками, чтобы удержать равновесие, но всё равно упасть с громким смехом, наполняющим всё вокруг и заставляющим холодный воздух весело звенеть. Она уже приготовилась к разбегу, как вдруг её окликнули. Анна обернулась. Быстро скользя по льду, к ней спешил Венсан — молодой лесоруб, считавшийся суеверными соседями чуть ли не сказочным героем, потому что не боялся заходить в лес. Храбрецов вроде него было мало, а на родителей, без скандала отпускавших своих детей в лес, смотрели, как на извергов или чудаков. Венсан, как и многие люди, не был абсолютным храбрецом: он мог без опаски ходить в заброшенные пещеры, чащи, из которых редко кто-то возвращался, драться один с несколькими противниками, но, когда дело доходило до разговора, язык у него немел, а челюсти сводило после первого же слова, и всё, что ему оставалось — это жалеть о том, что он вообще ввязался в разговор.

Аннабелль улыбнулась и помахала ему. Венсан остановился и замер, как вкопанный, в панике соображая, что делать дальше. Девушка помахала ему ещё раз и, уверенная, что на этом беседа окончена, пошла дальше. Видя её удаляющийся силуэт, юноша встрепенулся и пошёл ещё быстрее, точно боялся упустить её из виду.

— Ты что, уходишь? — беспокойно спросил он, выставляя вперёд свой почти заживший перелом.

— Нет, — быстро ответила Анна, делая несколько быстрых шагов вперёд. — Я просто иду посмотреть на реку. У меня даже вещей с собой нет.

— А, — коротко кивнул лесоруб и замедлил шаг, будто вот-вот остановится. Аннабелль разрывалась между желанием идти вперёд и правилами приличия, не позволявшими оставить собеседника. — Ясно. Ладно, — он резко развернулся и пошёл в обратном направлении. Анна помахала ему вслед, облегченно вздыхая, как вдруг он снова обернулся и посмотрел на неё. Удивлённо, как будто решая сложную задачу, он хмурился и потирал переносицу, а потом вдруг спросил: — Тебе не страшно в лесу?

— Нет, — замахала руками девушка, пятясь назад.

— А. Ладно, — сказал он и, опустив голову, побрёл дальше. Девушка развернулась и быстрым шагом пошла к причалу, чувствуя, как дергается глаз. Изредка она оборачивалась, чтобы убедиться, что лесоруб не следует за ней, и вид его удалявшейся фигуры постепенно успокаивал учащённое сердцебиение. Находиться рядом с людьми, речь которых состояла в основном из слов: «а», «э», «что» и неизменных: «да» и «нет», было крайне сложно и требовало огромных усилий — чтобы такой человек её понял, девушке приходилось усиленно подбирать наиболее простые слова и активно жестикулировать, чтобы сделать свою речь хотя бы немного понятнее. В такие моменты ей казалось, что она развлекает всё вокруг и что даже небо смеётся над её кривляньями.

Лёд на реке покрылся темными пятнами там, где должен был вот-вот треснуть. Дремавшая много недель вода была готова в любой момент вырваться на свободу и унести прочь остатки зимы. Аннабелль привалилась к перилам причала и устремила взгляд вдаль, представляя, что может ждать её впереди, за этой широкой лентой воды, тянувшейся далеко вперёд, огибавшей гору и скрывавшейся вдалеке, оставляя единственным напоминанием о себе шум порогов где-то там, за каменной грядой, густо поросшей лесом. Пока что в ближайшем обозримом будущем Аннабелль было маленькое торговое судно, может, даже лодка, на которую её возьмут из жалости или впечатлившись её амбициями, а потом море и новая жизнь за ним. Девушка вздохнула, понимая, насколько далека пока что эта мечта, и, оттолкнувшись от перил, повернулась, чтобы идти обратно, как вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд.

Загрузка...