За все наличными

Глава 8. Тоглар

Август в Ростове плавно перетек в сентябрь, стояли удивительно погожие дни, только ночи были чуть прохладнее, но пока без заморозков. Могучие дубы, высаженные в центре города еще в прошлом веке, уже роняли первые тяжелые желуди, хотя настоящей желтизной тронуло лишь канадские клены. А в полдень было еще по-летнему тепло, даже жарко. Тоглар рассчитывал прожить в "Редиссон-Ростове" дня три-четыре, не больше, а пошла вторая неделя. Он наслаждался волей, прекрасной ресторанной кухней, щедро тратил деньги, частенько вспоминая при этом изречение Юлиана Семенова: деньги — это отчеканенная свобода.

После встречи с чеченцами в "Камее" Константин Николаевич с помощью Аргентинца обзавелся многозарядным итальянским пистолетом "беретта", а на улицу выходил в шикарных темных очках "Полис", закрывающих пол-лица. В первые три дня, после случая в ювелирном магазине, он нанял, опять же при содействии Городецкого, двух парней, которые сопровождали его в прогулках по городу, а вечером, когда он ужинал с Натальей в гостиничном ресторане, занимали по соседству столик. Позже он понял, что чеченцы наверняка решили, что он тут же рванул из города или надолго и прочно залег на дно — и то верно, разве здравомыслящий человек мог так рисковать? Ведь вопрос стоял о жизни и смерти. Но то по трезвой логике, а Фешин был влюблен, а в таком состоянии часто теряют голову, и здесь Тоглар не был исключением.

Аргентинец оказался верен своему слову: позвонил из Москвы через неделю, передал кучу приветов от братвы, рассказал, как обрадовались давние приятели сообщению, что Тоглар жив и здоров, добавив, что кореша твердо решили собраться по случаю его возвращения, помянуть старые времена и старых друзей. Тронуло Тоглара и внимание Аргентинца, тот предложил на первое время остановиться у него, на той самой шикарной квартире, отремонтированной и обставленной по изысканным проектам французских и итальянских дизайнеров, которую он выиграл всего за одну фартовую ночь. Конечно, Городецкий знал, что у Тоглара в Москве была квартира и не одна, он не раз там бывал, особенно на той, которую Фешин считал своей рабочей и где прятал специальный инструмент, картотеку и архив. Но они оба понимали, что на любой из них его может поджидать чеченская засада. Тоглар поблагодарил Городецкого за приглашение и заверил, что непременно заедет к нему на Кутузовский. Его действительно заинтересовали апартаменты, захотелось иметь что-то подобное и желательно в том же районе, где стоят величественные сталин-ские дома, построенные на века. За недолгое время проживания в "Редиссон-Ростове" Тоглар настолько привык к уюту, комфорту и ненавязчивому сервису пятизвездочного отеля, где все желания постояльца исполняются мо-ментально, что решил в Москве первое время пожить или в "Национале", или же рядом, в "Метрополе". Тем более что старый кореш Олег Лозовский, по кликухе Дантес, снимает там целое крыло на пятом этаже. Паспорт с ленинградской пропиской позволит ему переезжать в столице из гостиницы в гостиницу. Там, в Москве, как упоминали его бывшие хозяева — чеченцы, теперь такие отели отгрохали: "Софитель-Ирис", "Олимпик-Пента", "Президент-отель", "Редиссон-Славянскую", "Палас-отель"... Да и старые, известные "Будапешт", "Берлин", "Савой" отреставрировали до неузнаваемости, а главное, там изменилось отношение к постояльцам.

Наталье он, конечно, про случай в "Камее" не рассказал, зачем прежде времени настораживать девушку, уж очень ему хотелось добиться ее расположения. Впрочем, это не совсем точно — он добивался не просто ее внимания, а любви, настоящей, той, о которой мечтает в жизни каждый мужчина. Возможно, первый раз он всерьез задумался о своем будущем и о той, которая должна скрасить ему все оставшиеся годы жизни. В эти осенние дни в Ростове надежда на счастье расцвела буйным весенним цветом, он строил такие грандиозные планы, такие воздушные замки, что захватывало дух, смахивало на фантастику или сон. Но даже самые смелые мечты при самом суровом раскладе оказывались вполне осуществимы. Ведь у него были миллионы... В его жизни неожиданно выпали сразу две крупные удачи, два козырных туза: время и деньги. Да, время, его величество Время, оно прежде всего, оно в первую очередь, а затем уже миллионы. Что бы он мог позволить себе, заимей эти деньги не сегодня, а, скажем, десять лет назад? Разве мог он тогда слетать в Париж или Лондон? Встретить Рождество и Новый год на Сейшельских островах? Или приобрести квартиру на Кутузовском проспекте? Сделать в ней первоклассный ремонт и обставить по проекту лучших европейских дизайнеров? Да и просто купить "мазерати"? Мог ли издать солидный каталог работ своего знаменитого деда? Такое не могло присниться в самом розовом сне даже члену Политбюро. Да что там любой партийный босс, такое не могли нафантазировать даже выдающиеся братья Стругацкие. Время! Ему повезло со временем, и это он осознал только здесь, в Ростове.

Все дальнейшие планы он теперь связывал с Натальей. В какие-то особо волнующие минуты встреч ему хотелось выложить к ее ногам все прожекты сразу, но что-то Фешина всегда сдерживало в самый последний момент. Просыпаясь по утрам в своей гостиничной роскошной постели, он понимал, что ни одна здравомыслящая девушка не могла бы принять его планы всерьез, поверить в реальность их осуществления — ведь кругом люди боялись загадывать даже о завтрашнем дне. Значит, надо было действовать как-то тоньше, деликатнее, ненавязчиво вводя девушку за руку в реальность, напоминающую грезы.

Впрочем, Наталья и так жила как во сне: каждый день ужин при свечах в ресторане за одним и тем же изысканно сервированным столом, где тончайший саксонский фарфор и столовое серебро оттеняли венецианское стекло креманок, фужеров, бокалов. А тщательно продуманное, почти не повторяющееся меню? А искусно подобранные цветы и всякий раз новое французское шампанское? И она не знала, которому из них отдать предпочтение: ей нравилось и "Биллекарт-Сальмон", и "Крюг" и "Мерсьер", и, конечно, упоминаемая еще Пушкиным "Вдова Клико, урожденная Понсарден". Разве все это не было похоже на сказку? Почувствовав слабость Натальи к шампанскому, он и в номере забил холодильник разными сортами вин, уже одним своим названием будоражащих воображение.

А какие цветы он дарил ей каждый день, какие букеты ждали ее у него в номере! Не было и дня, чтобы он не сделал ей роскошный подарок. Дома на трюмо и на макияжном столике у нее уже не было места духам, парфюмерным наборам и многочисленным коробкам. Как-то за ужином Тоглар обмолвился, что через месяц пригласит ее в гости в Москву, на что Наталья шутя ответила: у нее, мол, нет приличного чемодана для достойного путешествия. Каково же было удивление девушки, когда на следующий день, после ужина в номере, Константин Николаевич, улыбаясь, сказал:

— Не забудь захватить свой чемодан. Теперь у тебя не должно быть поводов для отказа от поездки в Москву, прекрасная леди!

И она увидела у двери большой роскошный кожаный чемодан, сияющий позолотой замков, на золотистых колесиках. Такой она видела в витрине итальянского магазина по соседству с "Асторией". В этот момент она, кажется, даже почувствовала запах дорогой, хорошо выделанной кожи.

— Открой и посмотри, — легонько подтолкнул ее к подарку Константин Николаевич.

Она с радостным нетерпением щелкнула упругими замками и увидела внутри еще один, такой же, но поменьше.

— Открывай и этот, — подсказал Тоглар.

Внутри находился дамский дорожный саквояж-кофр, очень похожий на тот, что он приобрел для себя у "Формани".

Она достала саквояж и, любуясь, прошлась с ним мимо большого зеркала в прихожей, потом, видимо, восхищенная мягкой кожей и щедро золоченной фурнитурой, щелкнула застежкой и тут уже не сдержала восторженного вскрика: "Ах!" В саквояже лежал главный сюрприз — изящная дамская сумочка, в тон саквояжу и чемоданам, самой известной и дорогой французской фирмы "Дюпон" -со скромным, но известным модницам всего света золотым логотипом "Д".

Восторженная и благодарная, она бросилась ему на шею, засыпая его поцелуями.

Тоглар, конечно, чувствовал, что не только он попал под чары Натальи, но и она тянется, все сильнее привязывается к нему. Он же видел, как она спешила к нему на свидание, как нехотя, далеко за полночь, расставалась с ним. Она не задавала никаких серьезных вопросов, лишь однажды спросила, чем он занимается, но он легко ушел от ясного ответа, сказав, что, как и все вокруг, занят бизнесом, имеет свое дело.

Как-то в воскресенье Наталья пригласила Константина Николаевича на вернисаж в известную в городе галерею, там выставлялся ее бывший одноклассник, прославившийся в первые годы перестройки своими работами. Игорь Вартазаров не только взлетел на Олимп из небытия, но и, в этот краткий период интереса к нашему искусству богатых коллекционеров и известных галерейщиков с Запада, сумел приобрести имя и сколотить состояние. Вся коллекция, написанная им чуть ли не со школьной скамьи и составлявшая более семисот работ, к которой раньше никогда не проявляли особого интереса, была распродана с большим успехом на выставках и аукционах. Наверное, он был одним из немногих художников-счастливчиков, успевших поймать за хвост жар-птицу: ему удалось показать свои лучшие картины во всех европейских столицах, в самых престижных галереях. Разбогатев в Москве, Вартазаров вернулся в Ростов, построил особняк с просторной, в два этажа, мастерской и залом для домашних выставок, а в городе, на самой оживленной улице, открыл галерею под названием "Раздан". Видимо, этим названием он хотел подчеркнуть свои национальные корни, хотя и в искусстве, и в жизни придерживался явно космополитических взглядов и не знал ни слова по-армянски. Вот в эту галерею они и были приглашены.

Открытие выставки было шумным, видимо, Вартазаров помнил первые московские презентации и богемные тусовки: играла музыка, подавали вино, белое и красное; разносили шампанское и даже розовое "Цимлянское". Выстроенные зигзагом молнии три длинных узких стола в центре зала были щедро уставлены вазами с фруктами, тарелками с бутербродами, расстегаями, кулебяками, всякими пышками и ватрушками, на которые так богат казачий край. И повсюду цветы, цветы... Осень все-таки благодатная пора — даже для вернисажей.

У входа их встретил сам хозяин — высокий, болезненно бледный, со жгуче-черной ассирийской бородкой и... явно русскими голубыми глазами в обрамлении по-девичьи густых и длинных ресниц. По тому, как он держался, говорил, улыбался, чувствовалось, что цену себе он знал. Рано приходя, успех в искусстве чаще всего бывает на пользу творцу, если, конечно, в нем действительно заложен талант.

Наталью тут же окружили подруги, одноклассницы и друзья и несколько оттерли от нее Константина Николаевича, но всевидящий хозяин, видимо почувствовавший в седеющем господине то ли коллекционера, то ли просто богатого покупателя, тут же приставил к Тоглару какого-то шустрого парня, чтобы тот показал ему экспозицию, а сам, извинившись, вновь поспешил к двери — гости прибывали и прибывали. Минут через пять вертлявый экскурсовод надолго застрял с бокалом шампанского возле какой-то шумной компании, и Константин Николаевич до самого конца больше его не встречал, чему, конечно, ничуть не огорчился. Он считал, что живопись, как и музыка, да, впрочем, как и любое другое искусство, вряд ли нуждается в комментариях.

Чувствовалось, что Вартазаров ищет иные формы, новые тона, даже технически видоизменился: Константин Николаевич ясно видел, как художник пытается перекинуть мостик из сегодняшнего дня, когда все вокруг возрождается и угасает одновременно, в начало века, оказавшееся таким плодотворным именно для живописцев. И эта попытка не копировать ретро, а наладить связь времен на художественной, а не идеологической основе нравилась Фешину. Возможно, большинство посетителей знали творчество своего удачливого земляка и не утруждали себя знакомством с выставленными работами, — пожалуй, только Константин Николаевич в гордом одиночестве переходил от картины к картине, — основные события художественной жизни развивались возле богато накрытых столов.

Около одной из картин стоял стул с брошенной стопкой прекрасной финской бумаги для рисунков сангиной, тушью, темперой или карандашом, рядом лежал узкий пенал красного дерева. Тоглару припомнилось детство, уроки живописи, что давал его отец в районном Доме пионеров, и он невольно потянулся к пеналу. Пенал оказался разделен на три отсека, и в каждом лежал карандаш, почти вдвое толще обычного. Фешин догадался, что это сангина или уголь, но он никогда прежде не держал в руках такие роскошные заморские карандаши. Достав один из них, он провел на листке линию и понял, что не ошибся, -уголь. И вдруг ему так захотелось что-то нарисовать, что он не удержался. Сев на свободный стул, взял стопку изумительной бумаги и, оглядевшись, начал быстро-быстро делать наброски.

С того места, где он случайно оказался, Константин Николаевич хорошо видел в окружении подруг Наталью, в нарядном платье, с искусно уложенной прической. Особую прелесть ее наряду придавал его последний подарок -пятирядное колье из розоватого жемчуга, на высокой лебединой шее девушки оно смотрелось прекрасно, придавая ей изысканный шарм. Таким же легким, изящным получился его первый рисунок. Второй и третий он тоже посвятил Наталье, но взял более крупный план. На одном — задумчивый профиль, на другом -улыбающаяся, несколько кокетливая, но в любом случае счастливая, — такой он видел ее часто в последние дни. На какое-то мгновение рядом с Натальей появился Вартазаров, его выразительная внешность бросилась Тоглару в глаза в первые же минуты встречи, когда он и не предполагал, что его потянет рисовать. Четко вырезанные, тонкие черты лица, высокий лоб, ниспадающие на плечи волнистые волосы — просто находка для художника, и Константин Николаевич попытался набросать его портрет — прежде всего на память об этом вернисаже. Сегодня здесь, в "Раздане", он почувствовал, как зов крови тянет его к мольберту, к холстам и краскам, кистям и мастихинам. Он наслаждался запахом красок, лаков, запахом старых и новых картин, которыми уже успела пропитаться новая галерея. Тоглар так увлекся работой, что не заметил, как вокруг него собралась большая компания. Только почувствовав, что ему не хватает света, он поднял глаза и увидел рядом удивленную Наталью, Вартазарова и гостей — все они не отрывали взглядов от его работы. Тоглар, несколько смущенный вниманием, встал и молча протянул листы Наталье.

— Вы художник? — уважительно спросил Вартазаров, поспешив отобрать у Натальи свой портрет.

— Почему вы так решили? — искренне удивился Константин Николаевич.

— По работам, по работам. Это ведь рука настоящего мастера. Я вряд ли кому бы мог доверить написать свой портрет, но ваша работа мне нравится, мне кажется, вы уловили не только черты, характер, но и время. Спасибо. По манере это Анненков. Он работал в Москве и Петербурге в двадцатых годах. Такая же скупость линий и такая же неожиданная рельефность и четкость изображения...

Вартазаров, протянув свой лист, попросил:

— Подпишите, пожалуйста, вашу работу...

Константин Николаевич взял лист и, снова присев на стул, размашисто подписал: "Фешин. Ростов. 4 сентября, 1993 год, галерея "Раздан". Когда передавал лист Вартазарову, он случайно глянул на Наталью и увидел, с каким восторгом, обожанием, гордостью и любовью она смотрит на него — такой счастливой он не видел ее никогда. 2

В Москву Тоглар вернулся в середине сентября. В аэропорту Домодедово его встречал Городецкий. Стояла сырая, промозглая погода, шел мелкий обложной дождь, а в открытых настежь дверях зала ожидания гулял ветер, принося запахи мокрого леса, прелых листьев, грибов. И он, загорелый, в светлом костюме, после теплого, пахнущего еще зрелым летом Ростова, сразу почувствовал себя неуютно. Мысль о пальто, плаще, осенних ботинках, зонте, шарфах и перчатках как-то не приходила ему в голову там, рядом с Натальей. Почему-то припомнилась крыловская басня "Стрекоза и муравей", и странно -она вызвала улыбку. Багаж, чемодан и саквояж, куда он переложил содержимое спортивной сумки, у него был с собой, и они тут же отправились домой.

Аргентинец сразу почувствовал настроение Тоглара и, как всегда иронично-шутя, заметил:

— Все, брат, кончилось лето. Москва не Ростов. Но ты не горюй, нынче все легко поправимо, наше время пришло! Если тебя волнует осенне-зимний прикид, деньги на первое время, не переживай. Я всю неделю в крупном выигрыше, карта так и прет, никогда так долго не везло, даже страх порою берет, к чему бы это. Можешь рассчитывать на любую сумму. Свои люди, сочтемся.

В белом просторном "вольво" Городецкого было тепло, и первое ощущение московской слякотности, неуютности быстро прошло, хотя Тоглар мыслями находился еще в Ростовском аэропорту, где осталась заплаканная Наталья. Но он среагировал на сказанное:

— Спасибо, братан. С деньгами у меня порядок. Думаю, на первое время мне хватит. "Чехи", зная, что никогда меня живым не выпустят, платили хорошо, они понимали, что человеку нужны стимулы. Потом, скажу тебе по секрету, — он решил почему-то вдруг сблефовать по-крупному, — уходя, я прихватил у них казну. Семь бед — один ответ.

— Лихо! — присвистнул Аргентинец. — "Чехов" редко кому удается кинуть. Молодец!

— Три года плена, наверное, стоят немалых денег. Чеченская казна -как компенсация за моральный ущерб, за то, что я долго не видел тебя, братву, — от души рассмеялся Тоглар, радуясь, что запустил удачную утку. По крайней мере, ни у кого не вызовут любопытства или удивления его крупные траты на первых порах.

Как ни уговаривал Константин Николаевич Городецкого отвезти его сразу в гостиницу "Националь" или "Метрополь", тот отказался наотрез.

— Поживешь у меня два-три дня, оклемаешься, а потом переедешь в "Метрополь". Там перед Дантесом все ходят на цырлах, и тебе, как его старому корешу, почет и уважение будет.

Так и приехали на Кутузовский, в дом к Городецкому, который Тоглару очень хотелось увидеть. Пятикомнатная квартира на третьем этаже, с консьержкой в подъезде, с порога — да что с порога, с тяжелой бронированной двери, обитой красным деревом, с массивными бронзовыми ручками, с телеглазом, просматривающим просторную лестничную площадку, — поразила сразу. Прихожая, коридор, где одновременно могли одеваться пять-шесть пар, оказались выложены мореным деревом и зеленоватыми, с красными прожилками, мраморными плитами. С высоты почти четырехметрового потолка свисали две многопудовые хрустальные люстры в виде гигантских виноградных гроздей. Кругом зеркала, картины, напольные и настенные светильники, бра, торшеры; старинные китайские вазы — бронзовые и фарфоровые; карликовые деревья "бонсай" на изящных высоких консолях из светлой вишни — казалось, он попал в какой-то дворец или студию, где снимали сцену из жизни голливудских звезд.

Городецкий, наслаждаясь произведенным эффектом, водил его из комнаты в комнату, давая какие-то важные, на его взгляд, пояснения. В одном из залов, словно специально для Константина Николаевича, уже топился камин, совсем по-сельски потрескивали дрова, и он с удовольствием расположился в глубоком кожаном кресле, протянув ноги к огню. Да, не зря хвалился Городецкий -квартира была блеск!

Аргентинец, придвинув к креслу столик на колесиках, уставленный напитками, оставил его одного и ушел в столовую, где хозяйка и две его дочери уже накрывали стол. Тоглар знал Светлану, жену Аргентинца, давно, но как-то не предполагал, что у него взрослые дочери-студентки, девушки на выданье.

Застолье у Городецкого затянулось допоздна. Тоглару было по-свойски хорошо в душевном кругу домочадцев Аргентинца. Шум, смех и шутки не смолкали с первой до последней минуты вечеринки, женщины веселым нравом не уступали хозяину. Несколько раз среди трапезы Константин Николаевич проваливался памятью в Ростов, к Наталье, и тому виной была дружная семья Городецкого. Тоглар примерял себя, Наталью к семейной жизни, к уюту и в какие-то минуты видел вместо Светланы, жены Аргентинца, Наташу, видел ее хлебосольной хозяйкой большого и уютного дома. Городецкий на этот день отменил запланированные картежные игры, и весь вечер они провели дома, беседуя до глубокой ночи.

— Мне бы хотелось купить похожую квартиру где-нибудь рядом, я люблю этот район. Люблю ходить пешком. Есть еще одна причина — я решил жениться, обзавестись семьей. Если бы ты знал, как я устал... И, честно говоря, я по-хорошему завидую тебе, — искренне, но грустно сказал Константин Николаевич.

— Ты решил жениться на той девушке из Ростова? — уточнил Аргентинец, вороша щипцами поленья в камине, и яркий отблеск упал на его лицо.

— Отгадал, на ней. Хочу жить домом, принимать гостей, встречать вместе с тобой Новый год, Пасху, Рождество. Сколько может стоить такая хата?

Аргентинец на минуту задумался.

— Наверное, около полумиллиона долларов. Но если ты всерьез, это легко узнать — у меня есть знакомый хозяин риэлторской конторы. Я ему поставляю богатых клиентов, а он мне платит два процента со сделки, так что я на твоей квартире еще и заработать смогу, — улыбнулся Городецкий.

— Что такое риэлтор или, как ты сказал, риэлторская контора? — не понял Тоглар.

— По-простому, на старый манер — это маклер. По новому, западному стилю — торговец недвижимостью. Теперь... везде узкая специализация, каждый занимает свою нишу. Лучше работать с ними, у них всегда есть выбор. В квартире, выставленной на продажу, они делают ремонт, причем сотрудничают с дизайнерскими конторами, мебельными фирмами. В общем, избавляют богатых людей от лишних хлопот.

— Можем мы сейчас же позвонить твоему маклеру? — загорелся Тоглар.

— Почему же нет... — И Аргентинец, взяв лежавший рядом сотовый радиотелефон, набрал какой-то номер.

На другом конце тотчас подняли трубку.

— Здравствуй, Серега. Это Городецкий. Как жизнь, как дела? -Аргентинец держал трубку на отлете, и Тоглар слышал, как отвечал маклер:

— Неплохо. Но жить лучше не помешало бы. Ри-элтору для полного счастья всегда нужен богатый клиент.

— А у меня тут есть один. Правда с претензиями. Хочешь переговорить?

— Спрашиваешь...

Аргентинец передал Фешину трубку.

— Добрый вечер. Меня зовут Константин Николаевич. Вы бывали дома у Городецкого?

— Бывал. Эта квартира прошла через мои руки, я ее продал прежнему владельцу. Наша фирма сделала там ремонт. Кстати, как, нравится?

— Да, нравится, — не стал лукавить Константин Николаевич. — И я хотел бы иметь нечто подобное, а главное, в этом же районе, в сталинских домах. Люблю, знаете, простор, воздух, свет...

— Одну секунду, я включу компьютер, — попросил маклер. Дождавшись, пока на дисплее появятся данные, он спросил: — Вы будете платить сразу или по частям, перечислением или наличными?

— Могу сразу и наличными, если, конечно, устроит ваше предложение.

— Варианты у нас есть, и даже там, где вы хотите, рядом с гостиницей "Украина". Дом стоит в глубине двора, так что шум с Кутузовского проспекта не будет вас беспокоить по утрам.

— Сколько комнат? — уточнил Тоглар, он уже вошел во вкус.

— Две квартиры на шестом этаже, на одной лестничной площадке. Трехкомнатная и четырехкомнатная.

Тоглар чуть задумался, потом спросил:

— А нельзя ли соединить эти две квартиры вместе?

— Можно, — хмыкнул на другом конце провода Серега. — Нынче ничего невозможного нет. У вас большая семья?

— Нет. Небольшая. Но я художник. И хотел бы в трехкомнатной сделать большую мастерскую, студию, комнату для гостей — необычную, чтобы чувствовалась обитель, а не просто жилье художника. Понимаете?

— Понимаю. Нечто такое мы уже делали. У нас есть для основы европейские модели подобной студии: фотографии, видеообзор. Но две квартиры в таком престижном районе, сталинском доме, особый ремонт... это станет вам дорого.

— Дорого это сколько? — спросил Тоглар, не выдавая своей радости.

— Около восьмисот тысяч долларов. Возможны какие-то скидки, ведь вы покупаете сразу две квартиры и готовы оплатить наличными. Разумеется, нам понадобится аванс, чтобы начать оформление ордера и подключить дизайнеров, проектантов, строителей.

— Я могу заплатить и все сразу, если понравится и квартира, и ваш проект, но какие у меня будут гарантии?

Но тут вмешался в разговор все слышавший Аргентинец.

— А я и буду гарантом. Он ведь знает, с кем имеет дело: подведет -оторвут голову, вот и весь консенсус. Тут одни коллеги Сереги попытались кинуть нашего братана Мансура, он квартиру на Петровке купил, рядом с главной ментовкой. Теперь нет ни этой конторы, ни хозяина, мир праху его, а оставшиеся компаньоны до сих пор выплачивают штраф за подлянку. Мансур -мужик крутой.

Маклер, конечно слышавший слова Городецкого, сказал:

— Мы стараемся работать честно.

— Можем мы завтра же, с утра, посмотреть ваши квартиры? — Тоглар уже не мог сдержать нетерпения.

— Разумеется. Где увидимся? Ваш телефон?

— Приезжайте к Городецкому к десяти утра.

— Лады, договорились... — И Серега отключился.

— Ну вот, я и заработал шестнадцать тысяч баксов, не выходя из дому, — пошутил Аргентинец. Потом, спохватившись, спросил: — Ты всерьез тянешь на такую дорогую хату?

— Чтобы жить с тобой рядом, никаких денег не жалко, — потирая руки, довольно заметил Тоглар. — Тем более за такие апартаменты, где у меня наконец-то будет мастерская и я смогу заняться живописью.

— Живописью? Ты это всерьез? Я думал, что это твоя Наталья захочет иметь какой-нибудь пижонский салон, — искренне удивился Аргентинец.

— Вполне серьезно, дорогой, вполне. Единственное, что меня привлекает сегодня, кроме Натальи разумеется, — это краски, холсты, кисти, мастихины. Я хочу попробовать рисовать, мне кажется, это у меня в крови. И давай выпьем за мой будущий дом, он ведь с твоей легкой руки возникнет, — взволнованно сказал Тоглар.

— За дом выпьем. Дом — штука серьезная, тем более если он такой уютный... — И они сдвинули бокалы с белым вином.

Потом они еще долго сидели, обсуждая ближайшие планы Константина Николаевича. Глядя в окно, за которым все так же нудно моросил дождь, Тоглар вдруг словно опомнился:

— Какие прожекты строим — квартира, мастерская... А мне ведь завтра не в чем выйти на улицу. Посмотри на эту мокреть, и утром вряд ли распогодится... Нужно срочно купить осенний прикид, хочется пешком прогуляться по Москве... соскучился...

— Прикид нынче дело серьезное, теперь кругом по одежде встречают... -серьезно заметил Аргентинец. — Шмотья навалом, завались, но, оказывается, и Карден с Версаче не потолок, есть и покруче. В этом деле я, честно говоря, не секу. Но, — осенило его, — есть у меня один молодой и чересчур шустрый компаньон, когда-нибудь он в великого каталу вырастет, помяни мое слово -талант! — Хозяин оживился. — Понимает с полуслова, полужеста, на ходу подметки режет, как говаривали в старину. Я его беру в напарники, когда чувствую, что соперник мне не по зубам или они против меня тоже в паре катают. Так у этого молодого гения — у него кликуха, с моей легкой руки, Эйнштейн — есть одна существенная слабость: он помешан на модной одежде -короче, сам увидишь. Что сегодня надо носить и где это купить — лучше его не знает никто, даже Слава Зайцев или Алексей Греков. Вот ему я могу позвонить, оказать услугу, он сочтет за честь.

— Прекрасно, ты решил с риэлтором, решай и с имиджмейкером, кажется, это так называется. Однако, я вижу, жизнь сильно изменилась: были бы деньги, а остальное решается вмиг, и даже по самому высшему разряду.

— Уровень, брат, от денег зависит. А все остальное — разделение труда, каждый должен делать только то, что делает лучше других. Это закон успеха. Я, как ты знаешь, играю в карты, Бог дал мне такой талант. У других — свои таланты. Так я звоню Эйнштейну.

— Давай, давай, не голым же мне ходить...

Молодого гения удалось отыскать только с третьей попытки. Вначале Эйнштейн огорчился, что его побеспокоили не из-за очередной крупной игры, но когда узнал, что надо по высшему разряду упаковать богатого и уважаемого человека, в нем проснулся азарт художника. Он обещал экипировать друга Аргентинца так, что от зависти лопнут самые прикинутые пижоны столицы. Договорились, что он заедет за Тогларом к Городецкому к одиннадцати утра. Друзья решили, что за час Константин Николаевич успеет осмотреть с риэлтором квартиру, тем более она находилась почти рядом... 3

Утром Серега явился минута в минуту, боялся, наверное, упустить такого выгодного клиента. За час они осмотрели дом в районе гостиницы "Украина". Месторасположение, двор, этаж, да и сами квартиры Тоглару понравились. К началу осмотра подъехали архитектор-планировщик и дизайнер. Они показали и рассказали, что в данном случае можно перестроить, перепланировать, снести. Обещали через неделю представить компьютерный дизайн-проект. Особенно внимательно, с неожиданным волнением, выслушал Константин Николаевич предложение по переустройству трехкомнатной квартиры под желанную студию-мастерскую. Ознакомившись с квартирами, Фешин твердо сказал: беру!

Когда Тоглар вернулся со "смотрин", молодой картежный гений уже дожидался его у Городецкого. Он пил кофе с хозяином дома у погасшего камина и о чем-то с ним вяло спорил — видимо, речь шла об очередных картежных аферах.

Увидев оживленного Константина Николаевича, Городецкий прервал беседу и, даже не представив гостя, нетерпеливо спросил:

— Ну как? Подходит?

— Да, вполне. — Тоглар не мог сдержать довольной улыбки. — Через неделю обещают компьютерный дизайн-проект в цвете, и я оплачу все сразу. Так что, считай, свои баксы ты уже заработал.

Городецкий обрадованно потер руки:

— Прекрасно, я рад и за тебя, и за себя. Вот, знакомься, юный гений и величайший сноб в одежде. Жуткое поколение растет. Между прочим, для него, Эйнштейна, безвкусно одетый человек уже не человек. Такая вот дискриминация.

— Георгий, — представился молодой парень, действительно изысканно одетый, с мягкими, вкрадчивыми манерами донжуана и ловеласа. Вот откуда, наверное, возникла тяга к модным и дорогим вещам. — Не верьте, Константин Николаевич, мэтр — человек эмоциональный и, как всегда, преувеличивает. Одежда одежде рознь, вы в этом сегодня убедитесь. И еще... Вам очень повезло: два месяца назад, располагай вы любыми средствами, ничего стоящего приобрести не смогли бы, нужно было бы слетать в Париж или Дюссельдорф — в последние годы немцы стали большими модниками. Впрочем, пусть остальное будет вам сюрпризом. Так что, поехали? — И он легко поднялся с места.

У входа в подъезд стоял серебристого цвета пижонский "порше", весь вылизанный, надраенный под стать хозяину. Наверняка Эйнштейн машину выиграл за карточным столом, не без помощи Аргентинца.

— Судя по вашим швейцарским часам "Юлисс Нар-дан" — да и костюм от Хуго Босса ничего, — вы, Константин Николаевич, моды в жизни не чураетесь. Мэтр сказал, что в молодые годы вы с ним экипировались в валютных "Березках", а там продавались если не самые модные, то весьма качественные вещи — во Внешторге работали люди со вкусом. Многие друзья мэтра, с которыми мне приходится общаться, одеваются дорого, но, как я считаю, они остались на уровне "Сейко", "Саламандер", финских кос-тюмов "Туро" или "Тиклас", можно к ним добавить итальянскую дубленку или назвать иные страны и фирмы, но суть от этого не меняется. Это даже не ретро, это эклектика. Хорошее ретро всегда стоит дорого, и прочувствовать его, вернуться к нему -нужна не только смелость, но и уверенность в своем вкусе...

Эйнштейн завел машину и, плавно тронув с места, глянул на молчавшего Тоглара.

— Извините, когда речь заходит об одежде на высоком уровне, я забываюсь, меня заносит... Вас не смущает мой менторский тон и моя неуклюжая лекция?

— Нет, нисколько. Пожалуйста, продолжайте, мне интересно, — успокоил парня Тоглар. Пусть треплется, можно слушать и не отвечать на вопросы. -Пожалуй, такого трепетного отношения к одежде, к своему внешнему виду, как у вас, я до сих пор в жизни еще не встречал. То ли время было другое, то ли мы сами до чего-то не доросли...

Но молодой пижон, окрыленный поддержкой и вниманием, не стал дожидаться конца задумчивой фразы Константина Николаевича.

— Наверное, вы правильно поставили диагноз: и время было другое, и возможности, да и сами люди. Система не любила тех, кто хоть чем-то выделялся, это касалось и ума, и убеждений, и внешнего вида. Поскольку мы едем по конкретному адресу и конкретному делу, я попытаюсь хоть немного ввести вас в курс событий...

Видно было, что он сел на любимого конька и теперь не умолкнет всю дорогу. Однако треп не мешал ему вести машину мастерски, и Тоглар слушал вполуха лекцию о моде. Сколько уже "лекций" он выслушал в последние дни, осилит и эту. А Эйнштейн шпарил, словно по писаному...

— На месте, где товар лицом, все станет ясно. Девяносто девять процентов населения вселенной считают, что мир высокой моды представляет только дюжина, от силы две, известных модельеров. Имена их всегда на слуху: Карден, Ив Сен-Лоран, Ги Ля Рош, Версаче, Лагерфельд, Труссарди, Армани, Зайцев, Кензо. Список этот можно продолжить по своему вкусу. Но как существуют в мире серийные машины, сделанные на лучших заводах самыми лучшими конструкторами и дизайнерами, так существуют и штучные автомобили, выполняемые только по индивидуальным заказам: "мазерати", "роллс-ройс", "феррари" — особенно спортивные модели или кабриолеты; или, скажем, частные самолеты, яхты. Так и у богатых людей есть свой, особый стиль в одежде, который в принципе избегает рекламы. Редко, но есть случаи, когда товар не нуждается в афишировании, примером тому могут служить ча-сы "Ролекс" -фирма уже не тратит деньги на рекламу. "Ролекс" он и в Африке "Ролекс".

Стиль для богатых... Он складывается из спектра всех достижений лучших модельеров мира, с использованием лучших тканей на данный момент. И единичные, удачные образцы от кутюр в чистом виде тоже представлены в нем. Один из известных стилей одежды для мужчин в мире носит название "Ягуар". Как только в России появились богатые люди, такой салон открыли в Москве. Конечно, если даже всемирно знаменитые дома высокой моды из-за больших затрат сокращают показы и время от времени разоряются или кидаются в объятия спонсоров, то можно представить, кто способен позволить себе одевать амбициозных богатых людей. Оттого таких фирм в мире немного, три из них представлены в Москве — "Обвиос", "Ягуар" и франко-английская "Дормей". В них работают художники, модельеры, дизайнеры, искусники портновского дела, ничем не уступающие знаменитым мастерам с шумными именами, которых я уже перечислил. Только задача у них другая — прославлять не себя, свое имя, а ублажать тех, у кого есть капитал, они работают за очень большие деньги. Ну, вот мы и приехали. — Эйнштейн оборвал свой монолог и въехал на платную стоянку какой-то громадной гостиницы.

Константин Николаевич, выглянув в окно, увидел на фронтоне модернового здания броскую вывеску: "Софитель-Ирис" и тут же вспомнил, что его бывшие хозяева, чеченцы, говорили про этот отель, но про магазин не упоминали.

Гостиница поразила изысканностью, роскошью уже с порога, с просторного холла, и Тоглар подумал, может, ему стоит остановиться в этом отеле, но тут же отмел эту идею. Наверное, ему все же следовало поселиться в "Метрополе", рядом с Дантесом, — страховка и поддержка на первое время не помешали бы.

То ли они приехали рано, то ли еще не все богатые прознали про салон "Ягуар-стиль", да и не у всякого был такой компетентный консультант по части супердоро-гой одежды, как Эйнштейн, но в магазине в этот час не оказалось ни одного покупателя. Вероятно, потому их встретили лучезарными улыбками. Сразу несколько продавцов-консультантов обступили их, готовые выполнить любое желание, и почти в один голос приветливо спросили: "Чем можем помочь?"

Эйнштейн какой-то ловкой, не унижающей себя фразой дал понять хозяевам, что он всего лишь сопровождает высокого гостя, и все внимание, улыбки тут же переключились на Константина Николаевича.

— Наверное, мы сначала посмотрим, оглядимся — времени у нас достаточно, — предложил Тоглар. — А купить, я думаю, мы много чего купим. Мой молодой друг очень высоко отзывался о вашем салоне. — И внимание, улыбки вновь вернулись Эйнштейну.

Салон "Ягуар-стиль" был построен с размахом, не то что бутики даже самых известных в Москве кутюрье, занимающие в центре какие-то закутки, каморки или вестибюли престижных зданий. Здесь не претендовали на особенность, изыск — тут все дышало великолепием, изяществом, гармонией, во всем был правильно найден стиль. Да, именно стиль был отличительной чертой этого заведения. Честно говоря, Тоглар некоторое время не мог сосредоточиться на одежде, разглядывая, как оформлен и обставлен салон. Ему сразу пришлось по душе выдержанное по тональности пространственное и световое решение, цветовая гамма отдельных предметов интерьера — он все теперь примерял к своему дому, к своей мастерской. Мужчины неторопливо переходили из зала в зал, от стеллажа к стеллажу, и учтивые продавцы просили обратить внимание на ту или иную вещь. В какой-то момент Константин Николаевич заметил, как загорелись глаза у Георгия, когда показывали что-то особенно элегантное, кажется костюмы "Дормей-престиж", пошитые вручную, выдержанные большей частью в классическом стиле, но тем не менее был в них какой-то особый шик — то ли из-за качественного материала, то ли удачного кроя, а может быть, и выгодной расцветки. Глядя на оживленного Георгия, Тоглар усмехнулся, но тут же едва набежавшая ироническая улыбка исчезла с его лица. Он вспомнил, как когда-то в Актюбинске, в таком же вот возрасте, что и этот картежный гений, он мечтал купить себе после армии китайский габардиновый костюм, пальто из ратина с шалевым воротником, пару приличных штиблет и шелковых рубашек, чтобы появиться в обнове на танцах во Дворце железнодорожников. Ради этой мечты он согласился подделать богатому снабженцу диплом, хотя и знал, что совершает преступление. Тюрьмой, тремя годами неволи и сломанной навсегда судьбой он заплатил за свой первый в жизни модный прикид...

Цены, судя по реакции Эйнштейна, кусались даже для него, и Константин Николаевич, выбрав удачный момент, шепнул:

— Георгий, я вам очень обязан за визит в "Софитель-Ирис". В память о нашем знакомстве отберите себе несколько вещей и аксессуары с логотипом "Ягуар": ну, там галстуки, ремни, шарфы — пусть это будет от меня подарок. — Тоглар вдруг остро почувствовал, что этот неординарный, болезненно самолюбивый юноша когда-нибудь очень пригодится ему в жизни.

В прошлые годы в "Березке" можно было выбрать любой костюм или пиджак, а вот найти подходящий, да к тому же модный плащ или пальто, особенно зимнее, советскому человеку было куда как нелегко. Видимо, из-за скудости выбора у русских мужчин дубленка и стала униформой. Поэтому Тоглара обрадовал зал, где были выставлены знаменитые пальто "Дормей" из ткани "викуния", один метр которой стоил шесть тысяч долларов. Его размера, а точнее роста, не нашлось, но хозяева, видя искреннее огорчение покупателя, сказали: не волнуйтесь, ничего страшного, сейчас снимем мерки, и через две недели из Лондона придет ваше пальто, идеально сшитое по вашим меркам. Поразила Фешина и лазерная съемка размеров — что-то наподобие привычного и знакомого рентген-кабинета: входишь, не раздеваясь, в темную кабину, и в течение минуты с тебя делают три снимка: профиль, анфас и со спины. Тоглар решил заказать сразу два пальто: одно — зимнее с подкладкой из баргузинской норки и таким же, из норки, большим воротником; второе — демисезонное традиционное пальто "Дормей". Когда он заплатил наличными за оба, коммерческий директор магазина объявил, что все, купившие хотя бы одно пальто из "викунии", традиционно вносятся в почетный список покупателей фирмы "Дормей", а их портновские параметры хранятся в особом компьютере.

Услышав о большой покупке, появилась и сама хозяйка салона. Она сказала, что пока это первый случай, когда у них заказывают сразу два пальто "Дормей", и что это следует особо отметить. В зал тут же вкатили две тележки с напитками и кофейными принадлежностями, и хозяйка сама стала угощать важных покупателей.

Константин Николаевич решил воспользоваться случаем и сказал в открытую, что недавно приобрел квартиру и делает в ней ремонт и что он в восторге от оформления салона и хотел бы познакомиться с этим талантливым дизайнером. Польщенная владелица салона ответила, что делает это исключительно для почетного покупателя фирмы "Дормей", и, назвав фамилию: Евгений Виленкин, дала его телефон.

Из разговора с хозяйкой выяснилось, что по своим меркам, сделанным для фирмы, он может заказать у них костюмы, рубашки, пиджаки, халаты, даже шелковое постельное белье, любых расцветок, с маркой "Ягуар". Что он тут же и сделал, пролистав альбомы и каталоги фирмы. Особенно обрадовала Тоглара возможность заказать рубашки — вечно с ними проблемы: то рукава короткие, то не подходят по длине, то на груди мешком, то садятся после первой стирки.

В магазине они пробыли почти три часа, экипировались так, что ни осень не была теперь страшна, ни зима. Не забыл Тоглар и про Наталью — купил ей несколько бархатных платьев от Шанталь Томасе, в которых, как выяснилось, любила блистать на приемах сама любезная хозяйка салона. Приобрел он для нее и несколько осенних нарядов от Лауры Бьоджотти, они особенно гармонировали по стилю с тем, что он только что купил для себя в "Ягуар-стиль".

Когда они вернулись к автомобилю, Тоглар спросил у Георгия, есть ли у него в салоне телефон? Эйнштейн тут же передал лежавший в специальной нише радиотелефон. Набрав номер риэлторской конторы, Тоглар попросил хозяина.

— Послушай, Серега, — начал он сразу о деле, — запиши, пожалуйста, телефон одного дизайнера. Я только что случайно познакомился с его работой. Позвони ему сейчас же, договорись, и пусть он подключается к делу. Будет отказываться, артачиться — забей деньгами, соглашайся на любые его условия. Расходы на него приплюсуешь отдельно, не возражаю. Особенно налегай на то, что придется оформлять не просто частный заказ, а студию-мастерскую, не должен художник отказать художнику. Если не уговоришь, позвони, поставь меня в известность, сам поеду договариваться. Добро?

Видимо, Эйнштейн, скептически относившийся к плохо одетым гражданам, не воспринимал всерьез и людей старшего поколения, к которым он, безусловно, причислил и Константина Николаевича, — считал, что их время прошло и они мало что смыслят в нынешней жизни. Но после визита в "Софитель-Ирис" отношение его к Тоглару резко изменилось, и не потому, что тот сделал широкий жест, позволив приобрести в качестве подарка немыслимо дорогие и престижные вещи, а оттого, что увидел в нем не просто нувориша, а человека, знающего себе цену, имеющего вкус, — это он отметил по покупкам. Там, в са-лоне, он не давал Тоглару никаких конкретных советов — Константин Николаевич все подбирал сам, не прислушиваясь даже к рекомендациям консультантов "Дормея", явно старавшихся угодить состоятельному клиенту.

Эйнштейн и Тоглар возвращались из "Софитель-Ирис" на Кутузовский в хорошем настроении, и Фешин, почувствовав по манере вождения, что парень знает толк не только в одежде, но и в машинах, спросил:

— Георгий, а какую вы бы порекомендовали мне купить машину? Теперь такой широкий выбор, что можно и растеряться.

Эйнштейн, польщенный вниманием и радуясь, что еще в чем-то может быть полезен другу своего наставника Аргентинца, небрежно сказал:

— Я думаю, что лучшие в мире машины все-таки немецкие. Любая из известных моделей: "мерседес", "БМВ", "ауди", "порше" — стоят внимания. Если бы у меня были деньги, я бы купил только последнюю модель "порше". Кстати, не удивляйтесь, у этой славной фирмы с некоторых пор японская администрация. Хозяева "порше", желая выйти на новый, качественный уровень, наняли вышедших на пенсию известных японских служащих и дали им полный карт-бланш в организации производства. "Порше" всегда мешала высокая себестоимость ее классных машин. И старым японским волкам задача оказалась по силам: "порше" удалось не только улучшить, но и удешевить, и она стала конкурентоспособной лучшим европейским машинам. А что касается дизайна этой фирмы... можно сказать, что в мире давно уже устоялся стиль "Порше-дизайн". Я, например, ношу очки "Порше", и даже кофеварка у меня такая же. Вы же сами видите, насколько удобна машина, хотя это старая модель — выпуска 1987 года. Только покупать автомобиль надо на самой фирме "Порше", в Москве у них есть свое представительство.

— Почему я не могу купить машину в магазине? Ведь десятки фирм предлагают автомобили, и "порше" в том числе? — удивился Фешин.

— Все очень просто, Константин Николаевич... Большинство машин, продаваемых в России, — угнанные. Они проходят тщательную предпродажную подготовку, и вряд ли кто заметит, что на этой машине уже поездили месяца два-три. Другие, старые, сбывают, минуя магазин. Угонщики-асы, особенно с Кавказа и Средней Азии, да и российских хватает, работают только по заказу, когда учитывается все, даже цвет машины. Поэтому вам, человеку солидному, лучше покупать у официальных дилеров, они продают уже адаптированные к российским дорогам модели. Такую, законную, и продать легче в случае нужды.

— Спасибо за дельный совет... А не смогли бы вы, скажем завтра, заняться этой проблемой: отыскать представительство "Порше" и подобрать для меня машину, желательно вишневого цвета, с темным салоном?

На станции техобслуживания "Порше" Эйнштейн постоянно встречался с представителями самой фирмы и ее дилерами и иногда поставлял им богатых клиентов. Он знал, какой процент причитается ему с продажи! А тут шел разговор о варианте люкс! Поэтому картежник обрадовался предложению, так как уже вторую неделю сидел на мели, мэтр не приглашал его на серьезную игру. Там, где он играл сам, нравы царили самые суровые: деньги предъявлялись хозяину катрана на входе, и стремление сесть за стол с суммой меньше двадцати пяти тысяч баксов расценивалось как наглость. К тому же ему хотелось сделать приятное этому мужчине с непонятной кликухой Тоглар — о нем он раньше никогда не слышал и в Москве не встречал, хотя в последние три года благодаря Аргентинцу вплотную терся возле крутых людей.

В телефонном разговоре с неким Сергеем Тоглар назвал себя художником, хотя люди этого круга вряд ли могли позволить себе одеваться у "Дормей", покупать квартиру на Кутузовском, подбирать последнюю модель "порше" по цвету обивки салона. Правда, непонятно, что вкладывал Тоглар в понятие "художник". Однажды, когда пронесся слух о чеченских авизо, Эйнштейн слышал, что и дело по бесшумному изыманию триллионов прямо из банков разработал гениальный худож-ник. Может, и Тоглар был таким же уникальным художником?

Незаурядность Константина Николаевича все больше поражала его, и он понимал, что судьба предоставила ему редкий шанс приблизиться к человеку, который, возможно, поможет ему по-настоящему встать на ноги, сблизиться с высокими людьми, — мэтр не спешил с этим, давал лишь время от времени заработать. Поэтому он не замедлил с ответом:

— Хорошо, с удовольствием. Могу я отобрать самую-самую?

Тоглар от души расхохотался:

— Конечно! Как говаривали во времена моей мо-лодости: пить — так шампанское, любить — так ко-ролеву! 4

Через три дня после приезда из Ростова Тоглар переехал от Городецких в "Метрополь", правда не на пятый этаж, рядом с Дантесом, а, как обычно, на второй. Он не любил лифты, даже такие скоростные и бесшумные, которые возили постояльцев в этом помпезном отеле.

Эйнштейн оказался парнем проворным: на второй день после переезда в гостиницу, внизу, на автостоянке "Метрополя", он припарковал последней модели "порше", вишнево-перламутровой раскраски, с обитым черной, хорошо выделанной телячьей кожей салоном, — таким автомобиль и виделся Тоглару. Машину еще на фирме снабдили всевозможными хитрыми приспособлениями от угона. Аргентинец, оказавшийся в тот момент в номере у Тоглара, мимоходом обронил, что на днях у самого Иосифа Кобзона угнали новенький шестисотый "мерседес", и, хотя на уши поставлена вся Москва, официальная и криминальная, следов автомобиля пока отыскать не удалось. А Эйнштейн, также немало знавший об уголовной жизни столицы, добавил, что скорее всего на ней уже катаются где-нибудь в Средней Азии или на Кавказе. А чтобы не сомневались, пояснил... Оказывается, летчики занялись новым бизнесом: угнанные машины загоняют в чрево военных самолетов, а те, не подверженные контролю, стартуют в любом направлении, лишь бы хорошо заплатили. Раньше, еще в брежневские времена, военные промышляли тем, что со своих аэродромов нелегально возили на Север, Дальний Восток, Чукотку ранние овощи, фрукты, зелень, цветы с Кавказа и Средней Азии, называя свои бизнес-рейсы учебными полетами. Теперь, значит, и краденым не гнушаются.

Дни в Москве проходили на удивление удачно. Дизайнер, оформлявший магазин "Ягуар-стиль", согласился переоборудовать его квартиру и мастерскую на Кутузовском. И теперь по утрам Тоглар заезжал к себе "на объект" и виделся с архитектором, прорабом, дизайнером — все нужно было утрясать, согласовывать, консультировать, а главное, утверждать окончательное решение. Завел он у себя в машине и сотовый телефон, и пейджер, но большинство звонков были из его будущих апартаментов.

Каждый день он звонил Наталье в Ростов, иногда они говорили часами, счета за переговоры приходили сумасшедшие. Все чаще и чаще он заглядывал в художественные салоны, запасался инвентарем, материалами и удивлялся, как быстро западники освоили наш рынок. Станки, мольберты, кисти, мастихины, карандаши, краски, эмали, лаки, десятки видов необходимых художнику товаров, включая маркеры, скобы для крепления холста, какой хочешь багет — все было итальянским, французским, немецким, голландским, японским, китайским, вплоть до специальной бумаги для акварелей и темперы.

Выбор, конечно, поражал, и он, вспоминая отца в эти минуты, жалел, что тот и представить себе не мог, какой на свете есть качественный инструмент и какие дивные краски.

После возвращения из кавказского плена Константин Николаевич поражался переменам в Москве за последние три года, особенно удивляло его появление множества художественных галерей. Но интерес его к частным галереям быстро истаял, там пропагандировали нечто такое, что он едва ли осмелился бы назвать искусством. В галерее "Риджина", которую ему непременно рекомендовали посетить, прошла нашумевшая выставка "Грязь". Настоящей уличной грязью оказались залиты мраморные полы роскошного зала, а поверх накинуты грязные доски с ближайшей стройки, выполнявшие роль мостков, чтобы посетитель мог убедиться, что и в самых дальних углах выставки настоящая грязь. Вот и весь художественный изыск. Всевозможные выставки с живыми животными: свиньями, ослами, быками, кроликами, с раздеванием догола художников обоего пола — и прочими бредовыми фантазиями совсем отвратили Тоглара от модных галерей, часто упоминаемых прессой. А вот Третьяковка, которую он любил больше всего и где имелись работы его знаменитого деда, в том числе и портрет Ленина, сделанный им в 1918 году, — кстати, первый официальный портрет вождя революционной России, — до сих пор находилась на ремонте.

К концу сентября неожиданно распогодилось, надолго исчезли обложные дожди, небо посветлело, вновь заиграло солнышко, и в городе, одетом в багряный цвет, исчезли зонты, плащи, казалось, горожане вдруг приосанились, помолодели, повеселели. В эти погожие осенние дни Константин Николаевич осуществил свою давнюю мечту — много и подолгу гулял пешком по Москве, узнавая и не узнавая ее, радуясь и огорчаясь одновременно. Там, в кавказском плену, ему часто снилась Москва — зо-лотоглавая, белокаменная, и он дал себе слово, если судьба будет милостива к нему и он вернется из неволи, то обязательно, всегда, в любое время года, будет совершать долгие пешие прогулки по столице. В одной из таких прогулок он открыл для себя по-новому Крымский вал, напротив парка Горького, который за последнее время облюбовали живописцы. Настоящий многокилометровый вернисаж, салон под открытым небом!

Пока стояли сухие и солнечные дни, Константин Николаевич приходил сюда чуть ли не ежедневно и досадовал, если заботы по оборудованию квартиры и мастерской не позволяли вырваться, погулять для души.

Тут, на Крымском валу, Константин Николаевич обычно и гулял вдоль выставленных на аллеях картин, сравнивая манеру, технику, цветовую гамму работ. Заметил он и разделение художников по этническому признаку, как и в воровском мире. Молдаване, таджики, армяне, осетины — все стояли своим национальным табором. Видимо, так было легче противостоять рэкету, мелкой шпане, а может, они и жили колониями, работая в один котел?

Наибольшей по численности и наиболее талантливой показалась Тоглару грузинская колония — тут просто не было серых, безликих картин, хотя кругом царил откровенный кич, работы, рассчитанные на массовый вкус. Здесь, в грузинских рядах, он и увидел эту картину — небольшой пейзаж в сиренево-розовом цвете, тщательно выписанный в особой "пастозной" манере. Чем-то близким, родным повеяло от этой работы, так, что у Тоглара от волнения вспотели ладони. Пейзаж, почти один к одному, и даже размером, повторял единственную картину его деда, которая была у него и когда-то случайно открыла ему тайну его фамилии.

К удивлению художника, Тоглар заплатил за работу впятеро больше запрошенной суммы и забрал картину. От волнения, охватившего его, он решил присесть и отыскал скамейку возле Дома художника. Он долго сидел, разглядывая пейзаж и вспоминая давний весенний день в Казани... 5

Тогда еще была жива его мать и в одном из писем просила его, чтобы он при возможности посетил Казань, нашел дом своей бабушки, Елизаветы Матвеевны Соколовой. Там, после ее смерти, оставались для Николая Николаевича, отца, какие-то важные бумаги и письма. И вообще, она просила его пройтись по старинным улицам Казани, на которых вырос его отец, откуда восемнадцатилетним парнишкой ушел на войну. Оказывается, отец все годы жизни в Мартуке мечтал хотя бы раз посетить Казань, подышать воздухом России... Не удалось — раны, нищета доконали его в сорок лет.

Была середина семидесятых годов, золотая пора взлета страны, единственный продолжительный период, когда советский народ жил в относительном достатке и надеялся на лучшее будущее. Неплохо обстояли дела и у самого Тоглара, и, поддавшись настроению письма, он в тот же день купил билет и выехал в мягком вагоне в Казань. Необременительная дорога — вечером садишься на скорый поезд и утром ты уже в Татарии.

По указанному адресу, в старинной части города, в центре, на улице Чехова, он нашел двухэтажный особняк удивительной архитектуры, отстроенный в самом начале века. "1901 год" значилось на фронтоне здания. Даже обветшавший, он производил впечатление кружевными коваными балконами второго этажа, такими же металлическими воротами в высокой каменной арке закрытого двора, резными наличниками. Покоем, уютом, основательностью веяло от этого дома даже издали.

Он долго ходил вокруг особняка, не решаясь войти в запущенный и захламленный двор, и в этот момент почти физически ощущал голос крови, зная, что в стенах этого некогда великолепного дома родился его отец, отсюда, из покосившейся гремящей железной калитки он выходил в школу, на занятия живописью, а потом с тощим вещевым мешком ушел на призывной пункт. В этом доме жила его бабушка, ни разу не прижавшая к груди ни невестку, ни внука, наследника своего единственного сына, которого мечтала видеть только художником. Не случилось — так сложилась жизнь, такое немилосердное выпало всем время.

Отец рассказывал ему про Казань не часто, но рассказывал, и Константин Николаевич смутно припоминал и этот двор, и эту улицу. Тут, где-то рядом, должен быть кинотеатр, сквер, а через три трамвайные остановки и парк, куда отец, перед самой войной, успел несколько раз сходить на танцы с одноклассниками. Бабушка занимала две отдельные комнаты на втором этаже, хотя Соколовым, некогда, до революции, принадлежала половина дома и у них был отдельный подъезд. Новые хозяева, татары-пенсионеры, встретили Тоглара приветливо, впустили в дом, выслушали его сбивчивый рассказ, усадили пить чай. Оказывается, прежние жильцы, въехавшие в эту квартиру сразу после смерти его бабушки, получили жилье в новых микрорайонах и давно съехали. Но старики вспомнили, что они оставили им какой-то сверток с бумагами некоей Соколовой, прожившей в этих стенах пятьдесят лет, с просьбой передать эти документы, если объявится сын или родня, которая якобы проживает далеко в Казахстане.

Но пакет с бумагами со временем затерялся. Ведь столько лет прошло, а пять лет назад старики пережили еще и стихию капитального ремонта. Тоглару была знакома известная пословица, что два ремонта равны одному пожару, а уж наш, советский ремонт, наверняка приходится один к одному. Константин Николаевич уже собирался уходить из гостеприимного дома, как вдруг старушка встрепенулась, радостно взмахнула худыми ручонками и проворно убежала в соседнюю комнату. Вернулась она с небольшой картиной в простенькой раме и объявила счастливо:

— Вот вам память о бабушке. Картина ей принадлежала. Велели вместе с бумагами передать, если отыщутся родственники...

Растроганный, грустный он покинул дом, который при другом раскладе судьбы мог бы стать его родовым гнездом. Он уходил пешком в сторону центра, все время невольно оборачиваясь назад, хотя знал, что никогда ему не протоптать тропинку к дому своего отца. У калитки, словно провожая его навсегда, долго стояла старая татарская семья, принявшая его как родного, и Тоглару казалось, что они прощально машут ему вслед.

Картина была мала, размером 30S40, и поначалу не глянулась ему. Подписана "Н. Фешин" и год — "1920". г. Казань". Константин Николаевич помнил из рассказов отца, что тот до самого совершеннолетия носил, как и мать, фамилию Соколов, с которой свыкся, сжился. И вдруг мать, ничего не объяснив, выправила ему перед войной паспорт на имя Фешина Николая Николаевича, причем и позже не сказала об его отце ни слова — ни хорошего, ни плохого. Выходит, его дед, некий Н. Фешин, тоже баловался рисованием и оставил на память о себе этот небольшой пейзаж.

Дел у Тоглара в Казани не было никаких, приятелей тоже, поезд на Москву отходил поздно вечером, и он, пообедав в каком-то ресторане с татарской кухней, решил заглянуть в музей, вдруг удастся посмотреть какую-нибудь выставку, все-таки ему когда-то прочили судьбу художника. Так он оказался в национальном музее Татарии — величественном дворце бывшего губернатора Казани.

Музей поразил Тоглара, хотя удивляться было нечему, он знал, что в Казани жили и работали многие крупные русские художники, а казанское дворянство и купечество считалось одним из богатейших в России. Сюда в начале века стекались значительные произведения живописи, чтобы позже стать основой Государственного музея Татарии. Такого обилия полотен Шишкина, Коровина, Репина, Поленова, Крамского, Кустодиева, Маковского, Перова -мало в российских музеях, разве что в московских. Обрадовался он, встретив тут работы Кандинского, Родченко, раннего Сарьяна, Филонова, Лентулова, Фалька, Грабаря, Кончаловского. Да и западноевропейская живопись была представлена серьезно, хотя тут системы не чувствовалось — выставляли, что имели, а точнее, то, что осталось после чисток в пользу Москвы и Ленинграда.

Народу, как всегда в провинциальных музеях, было мало. Местные считают, что успеется, когда-нибудь заглянут, а приезжие, за редким исключением, убеждены, что все ценное и интересное представлено только в Москве и Ленинграде, оттого и упускают возможность увидеть действительно редчайшие работы.

Экспозиции музея располагались и на втором этаже, где он собирался посмотреть выставку старейших художников Татарии, как было объявлено на входе. Но на выставку не попал, потому что надолго задержался в первом же зале второго этажа. Все показы в музеях организованы по круговому принципу, и двигаться следует по часовой стрелке, но он ошибся и пошел в противоположном направлении. Наверное, на безлюдной выставке это не имело особого значения, но только не для Константина Николаевича.

Зал, в котором он задержался надолго, был посвящен одному художнику, носил его имя, и большой автопортрет его висел сразу у входа, но Тоглар вошел в другую дверь, с конца экспозиции, и ничего этого видеть не мог.

Первые же работы: пейзажи, натюрморты, портреты, жанровые сцены сразу приковали его внимание, и главным ощущением он назвал бы редкостное, никогда до сих пор неизведанное чувство: картины казались ему написанными одновременно очень давно и... сегодня. Такого парадокса он не испытывал никогда, даже не мог представить, что можно достигнуть подобного эффекта.

Наверное, он слишком долго задерживался возле каждой картины, рассматривая ее с разных точек, пытаясь постичь волшебный секрет палитры Мастера, поэтому на него обратила внимание старушка, хранительница зала, дремавшая в высоком кресле у дальнего входа. Видимо влюбленная в экспозицию, она без подготовки начала:

— И такого художника держали в запасниках, словно в темнице, почти полвека. Слава Богу, прозрели, нашелся смелый человек, рискнул, полгода как открыли этот зал. Знатоки со всей страны ездят посмотреть, полюбоваться. Сегодня народу нет — будни, конец дня, а в субботу, воскресенье в нашем зале всегда посетители.

— За это же пятьдесят лет не выставляли? Не вижу в работах никакой крамолы. В них жизнь, свет, а не политика, — поддержал разговор посетитель.

— Наверное, так-то оно так, про картины ничего не скажу. Да сам-то Николай Иванович Фешин — эмигрант, как уехал в Америку в 1922 году, так больше никогда и не возвращался. Там и умер в один день со Сталиным. А времена, вы сами знаете, какие были: два мира — две системы. Кто же эмигранта выставлять станет? Сами же художники, из-за ревности, и затопчут. Идеология... Две культуры... Вы молоды, а мы навидались от пуза пролетарского искусства и идеологической борьбы, а Николай Иванович -барин, еще в той, царской России, академиком живописи был...

— Как вы сказали — Фешин? — с волнением переспросил Тоглар.

— Да, Николай Иванович Фешин, — покивала служительница. — Вы не в ту дверь вошли, зал называется фешинским, и автопортрет его у входа висит. Посмотрите, какая внешность благородная...

Но Тоглар уже не слышал хозяйку зала, неведомые силы понесли его ко входу, к портрету человека с редкой для России фамилией Фешин.

С автопортрета, выдержанного в присущей академику Фешину сиренево-розовой гамме, на жемчужно-снежном фоне, на взволнованного Тоглара смотрел... отец! Да, его отец, Николай Николаевич Фешин, как говорят, один к одному, ни отнять, ни прибавить. Разве что однорукий сельский художник, кистью зарабатывавший на хлеб и учивший деревенскую ребятню высокому искусству, никогда не обряжался в подобный элегантный костюм с парчовым жилетом и не носил изящный бант-бабочку. В остальном же это был живой отец — так же вихром, над высоким лбом, у него топорщились волосы, такой же разлет бровей, такие же добродушно-насмешливые голубые глаза, твердый волевой подбородок, означавший характер, упрямство. Именно таким он видел отца в последний раз, перед уходом на службу во флот со второго курса мединститута, за два года до его смерти. Вот и автопортрет был написан дедом тридцати восьми лет от роду — словно специально для него совпали возрастом два близких ему по крови человека.

Хозяйка экспозиции, словно почуяв, что с посетителем творится что-то важное, и отнеся это за счет излишней эмоциональности, экзальтированности от встречи с высоким искусством, молча вышла в соседний зал, ибо увидела на глазах странного молодого человека неожиданные слезы. Конечно, было отчего и разрыдаться, если в тридцать три года, в возрасте Христа, вдруг впервые узнаешь, кто ты есть, каковы твои корни, кто были твои предки.

Остальное время, до самого закрытия музея, Тоглар провел в зале своего деда. Нашел он и картину, только размером поболее, похожую на ту, что случайно попала ему в руки. Наверное, та, подаренная почти полвека назад его бабушке, была написана на пленэре, а эта, музейная, сделана в мастерской, в ней имелось незначительное дополнение: едва обозначенная фигурка вдали, но обе работы оказались подписаны одним, 1920 годом.

Уходил из бывшего губернаторского дворца Константин Николаевич в крайнем возбуждении, радовался и печалился одновременно. Он подумал о фатальности судьбы, ведь появись он в Казани раньше, даже семь месяцев назад, он бы разлучился со своим дедом, со своими корнями навсегда. Значит, наперекор всем препонам и рогаткам жизни ему была суждена эта встреча. Теперь он понимал и другое — о каких важных бумагах для отца говорила бабушка, Елизавета Матвеевна. Наверное, уходя из жизни, она все же решила открыть сыну тайну его отца, его фамилии. Почему так долго таилась? Сейчас он знал ответ и на этот жгучий вопрос. Небезопасно было слыть сыном эмигранта, носить фамилию Фешин, она хотела, как могла, оградить свое единственное дитя от безжалостного времени. Есть и еще один ответ, он тоже имеет право на жизнь. Другое время, другие люди, другая мораль... Она свой грех несла сама. Хотя в нынешнее время родить ребенка от любимого человека — какой уж тут грех? Но не нам судить времена, тем более предков...

...и временем все,

как водой, залито...

Тоглар помнил главную тюремную поговорку: не судите, да не судимы будете. 6

Побежали недели и в Москве, с каждым днем Тоглар обживался в столице все обстоятельнее. Он помнил, что обещал Наталье пригласить ее в гости, но как бы ни торопил строителей, работы на Кутузовском обещали закончить только к середине ноября. Как шутил Аргентинец: к моему дню рождения.

Дизайнер Виленкин занялся не только перепланировкой и проектированием мастерской и квартиры, но взвалил на себя и оформление ее сантехникой, освещением, предметами изысканного интерьера и установкой каких-то невиданных доселе в Москве шотландских каминов в жилой части дома и студии, подбирал все: от мебели до кухонной посуды и сервизов для столовой. Виленкин оговорил для себя несколько условий: что по окончании ремонта он заснимет видеофильм, сделает фотоальбом и, при необходимости, по согласованию с хозяином, будет иметь возможность показывать свою работу особо важным заказчикам — натурой, живьем. Тоглар принял все условия дизайнера, понимая, что не всегда мастеру выпадает шанс реализовать творческие замыслы сполна, а тут такой простор, никаких ограничений ни в фантазии, ни в смете, возможность решать все от и до, вплоть до вешалки в прихожей или хрустального плафона в туалетной.

Молодой картежный гений Эйнштейн оказался полезным еще раз. Впрочем, после поездки в "Ягуар-стиль" он старался быть поближе к Тоглару, и Константину Николаевичу нравилось его желание быть под рукой, выглядеть преданным, незаменимым. Кроме вкуса к одежде и жизни вообще, Георгий обладал врожденным тактом, мане-рами культурного, образованного человека. Видимо, эти качества ученика Аргентинца и привлекали Тоглара. Если прежде Фешин был убежден, что лучше Аргентинца никто не знает расклад тайной и явной жизни Москвы, то после знакомства с Эйнштейном понял, что ученик в некоторых областях превзошел мэтра. Молодость, энергия, желание выделиться, неуемное тщеславие, наверное, и со-ставляли главные причины успеха Эйнштейна. Это именно он откуда-то разузнал (и примчался в "Метрополь" с вестью), что в Переделкино срочно продает двухэтажную каменную дачу за трехметровым забором, с гектаром земли, какой-то писатель, некогда прославившийся пухлыми томами о колхозах и совхозах, заводах и фабриках, об умных и добрых секретарях райкомов и обкомов. Цена дачи, в сравнении с тем, что он уплатил за квартиры на Кутузовском проспекте, была просто смешная, и Тоглар решил не упустить такую возможность и приобрести загородный дом. Уж очень место было престижное, экологически чистое и недалеко от его квартиры — ровно двадцать минут езды на машине, такая удача выпадает раз в жизни. Дело о покупке решилось в полчаса, но Георгий с писателем бегали оформлять бумаги еще с неделю. Новые чиновники не признавали старых заслуг и авторитетов, не смотрели на лауреатские звания и даже золотую Гертруду не замечали в упор. И если бы Георгий, за спиной писателя, не раздавал щедро взятки в каждом кабинете, побегали бы они, наверное, еще с месяц.

Больше всего обрадовался даче Городецкий, сказал, что ему лучше играется на свежем воздухе, на природе, где табачный дым не стоит колом над картежным столом, и трехметровый забор его очень устраивал. Хотя в малолюдном Переделкино вряд ли любят заглядывать за чужую ограду, тут живут господа, давно познавшие, что такое частная собственность.

Загородный дом Тоглар приобрел опять же по причине тяги к рисованию. Живя в Переделкино, он был бы рядом с природой, ему хотелось пешком ходить на этюды в лес, делать зарисовки с натуры в разное время года, особенно зимой. Его удивляло, как его дед, Николай Иванович, мог передать свежесть снега, его тон в разное время дня, порою ему казалось, что он даже слышит его запах, такова была магия фешинских картин.

В Москве, с самого первого дня возвращения, все складывалось удачно, и суеверный Тоглар поверил, что и в его жизни наступила светлая пора. Как и обещал Городецкий, ему устроили шикарную вечеринку по случаю возвращения его с "того света". Встречу организовали по старой памяти в "Пекине", чтобы острее почувствовать прошедшую молодость. Какой бы марафет ни навели китайцы в ресторане, эти стены помнят братву другой: дерзкой, юной, рисковой -чтобы вступать в конфликт с прежней жесткой системой, нужно было иметь мужество, волю, собственную линию жизни.

Васек Головачев, по кликухе Сапер, в своем тосте так и сказал:

— Время неумолимо меняет все вокруг нас и в нас самих, но иногда мы возвращаемся на круги своя. Говорят, в одну реку нельзя войти дважды, но в нашем любимом "Пекине" мы опровергаем всевластие времени. Мы здесь столько гуляли в молодости, столько отмечали и радостных, и скорбных дат, что убежден — тут нет стола и стула, за которым не пересидел каждый из нас, и сегодня мы вернулись благодаря Тоглару за столы нашей молодости.

Все невольно потянулись взглядами к массивным столам и тяжелым стульям, обитым толстой бычьей кожей. Да, в "Пекине" сменилось все, но мебель осталась прежняя, с первых дней его открытия.

Константин Николаевич мог согласиться с Сапером: прежними в нашей жизни остались лишь столы и стулья, да и то лишь в "Пекине". Прежде всего изменились сами кореша — Тоглар и представить не мог, какая метаморфоза произошла с близкими ему людьми. Верно сказал кто-то из древних философов Рима: деньги и власть резко меняют людей. Глядя на собравшихся за массивными столами китайского ресторана, Тоглар добавил бы: до неузнаваемости. Пришла ему на память и восточная мудрость, услышанная некогда в Ташкенте: хочешь узнать человека, дай ему власть и деньги.

На встречу, или, как выразился Васек Головачев, "сходняк", все, без исключения, приехали с персональными водителями, с телохранителями и помощниками-референтами, не выпускавшими из рук телефоны спутниковой связи. Всем сопровождавшим лицам были накрыты столы отдельно, видимо, интересы требовали соблюдения субординации.

Тоглара сопровождал Эйнштейн, очень желавший увидеть сильных мира сего за одним столом, а может, он даже мечтал попасться им на глаза. Константин Николаевич поначалу долго решал, за какой стол определить Георгия, и наконец усадил к помощникам-референтам, в большинстве своем его ровесникам.

Нет, Константин Николаевич не имел в виду внешние перемены: одежду, манеры, выпивку или закуски, которым теперь отдавали предпочтение его старые друзья. Произошли другие, внутренние изменения: состоялась переоценка ценностей. Но сегодня этот тщательно скрываемый уголовный оттенок удачно маскировался якобы рыночными отношениями, интересами собственности, фирмы. Однако Тоглара не так-то просто было запутать. Воровская хватка крепко сидела в новых хозяевах жизни. Природный ум большинства из них быстро адаптировался к дикому капитализму, захлестнувшему Россию, и прежде всего Москву. Да и консультанты, видимо, у них были гораздо талантливее, чем государственные советники на самых высоких уровнях, ибо братва не только хорошо оплачивала успех, но и отрывала головы буквально — за просчет, крупную неудачу, неоправдавшийся прогноз.

В экономике "новых русских", как понял Тоглар, царил старый воровской закон: каждый должен отвечать за свои слова и деяния. В криминальном мире давно все оценивается по конечному результату, это было как раз то, к чему стремится новая постсоветская власть и ее экономика. Так что паханам было гораздо легче вписаться в новую жизнь, особенно если власть оказалась насквозь беспринципной, лживой и коррумпированной от макушки до пят. Братва просто использовала единственный исторический шанс, выпавший на ее долю. Впрочем, этот шанс она получила опять же от властей, от отца перестройки Горбачева, на блюдечке с голубой каемочкой и бесплатно. Оттого на "сходняке" по случаю возвращения Тоглара с "того света" прозвучал персональный тост за здоровье Михаила Сергеевича. И как же не выпить за него, родимого, если две трети сидевших за богато накрытым столом, включая Сапера и Дантеса, освободились по неожиданной и щедрой амнистии Горбачева в 1987 году, чтобы успеть прибрать к рукам государственную собственность, от которой власть почему-то там спешила избавиться.

Большинство своих старых корешей, кроме Дантеса, Сапера и Аргентинца, после возвращения из Чечни Тоглар видел впервые, но были и новые люди, которых он не знал, но которым по рангу положено посещать такие высокие "саммиты". С каждым из них его знакомили персонально, и, что странно, если старая гвардия, включая и его самого, была сплошь "синяя", то новая братва не знала тюремных нар и запаха баланды. Поразила Тоглара щедрость старых и новых друзей: буквально каждый пытался вручить ему в конверте пухлую пачку долларов, но Константин Николаевич от подношений отказался. Дважды новые знакомые вместе с деньгами предлагали ему и машину, на выбор. Торговля автомобилями была их главным бизнесом, на что Тоглар ответил, что уже купил "порше". Когда же он назвал модель, а главное, где ее приобрел, — а об этом спросили сразу, — Тоглар увидел удивленные глаза, но теперь-то он знал, что почем.

Из общения с братвой, особенно с новой, Тоглар уяснил, что его рейтинг, как модно нынче выражаться, за годы отсутствия в Москве не упал, а может быть, даже вырос. Легенда о Тогларе-чистоделе оказалась сильнее современных оплаченных рекламных ухищрений, помогли тут, наверное, и чеченские похороны, устроенные ему, живому, да и Аргентинец, видимо, зря времени не терял. Пока не уселись за стол, Городецкий почти ни на шаг не отступал от Тоглара, он и представлял его большинству новых лидеров столицы. Краем глаза Константин Николаевич видел и реакцию Эйнштейна на круговорот вокруг него — Георгий явно гордился тем, что присутствует на таком "сходняке", да еще со стороны главного виновника торжества.

В этот вечер в "Пекине" Константин Николаевич собрал целую пачку визитных карточек от людей, которые ныне имели реальную власть и силу. И каждый непременно приговаривал, что Тоглар может звонить в любое время дня и ночи. Позже, перебирая и разглядывая их, Эйнштейн пришел в восторг, граничащий с шоком. Одна часть визиток была изготовлена — тут слово "напечатана" никак не подходило — ювелирной фирмой "Картье", а другая там же, в Париже, известной фирмой "Дюпон", специализирующейся на эксклюзивных аксессуарах для особо важных персон и очень богатых людей, что в принципе одно и то же. Визитки были выполнены из чистого восемнадцатикаратного сусального золота, наложенного то ли на особую плотную ткань, то ли на змеиную кожу, а текст нанесен платиной, розовым и белым золотом. Такие визитки, как понял Тоглар, раздавались не всяким людям.

Роскошный банкет в честь Фешина затянулся почти на пять часов, но как пролетело это время, вряд ли кто заметил, кроме нервных помощников-референтов, отбивавшихся от назойливых звонков по спутниковой связи. За главным столом каждый второй, говоря свой тост, выражал сожаление, что братва все реже и реже встречается в полном составе и что только авторитет Тоглара, любовь к нему сумели собрать старых корешей в легендарном "Пекине". Но что бы ни говорили со слезой в голосе давние приятели, Тоглар чувствовал, что финансовый взлет, неожиданно свалившаяся в их руки власть и полная неспособность ослабленного государства поставить хоть какой-то заслон на их пути — все это крепко вскружило головы присутствующим и сильно разошлись пути-дорожки его старых дружков.

Но Тоглар об этом вряд ли сожалел, как не печалился и о том, что время и прогресс свели почти на нет его редчайшую профессию. В какой-то момент Константин Николаевич остро почувствовал, что большинство его корешей, так неожиданно взлетевших на невиданную высоту, жаждали, чтобы их прошлое исчезло навсегда, как исчезли их подробные досье-биографии из милицейских и кагэбэшных архивов. Чтобы забылись их клички, с которыми они сжились куда прочнее, чем со своими родными отчествами, чтобы разлетелись как можно дальше по свету люди, знавшие их подноготную, хотя, произнося долгие и витиеватые тосты, все вроде бы говорили об обратном. Но, пожалуй, в этом и состоял трагический парадокс их жизни: они не хотели своего прошлого, но не могли и не желали расстаться с ним окончательно. Нечто подобное испытывал в тот вечер и сам Тоглар. Одно радовало Константина Николаевича — его финансовая независимость, это позволяло ему быть и накоротке с влиятельными людьми, и в то же время держаться от них на дистанции, чтобы жить своей независимой жизнью. Тоглар был доволен, что состоялась эта встреча с прошлым, со старыми друзьями, и только тут, в "Пекине", он понял, что, возможно, его дороги тоже разошлись с ними навсегда.