За все в ответе

Перевод с украинского автора.

АНГЕЛ ПЛАТОН НИКИТИЧ.

УЛЬЯНА — его жена.

ПЕТР }

ФЕДОР }

ПАВЛИК } — их сыновья.

ТАНЯ — их дочь.

ЛИДА — жена Петра.

ОЛЯ — жена Павлика.

КЛАВА — участковый врач.

МАЛЯР — муж Клавы.

КРЯЧКО — пенсионер.

КЛОКОВ — корреспондент.

ВИЛЯ — художник.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Небольшой дворик. Крыльцо одноэтажного дома с пристройкой — домашней мастерской. Посреди двора — стол, сбитый из досок. Столб, на нем — умывальник, а с другой стороны — телефон под козырьком. Самодельное кресло-качалка. В стороне — лавочка.

Т а н я причесывается у столба с умывальником. Ф е д о р ремонтирует стул. Л и д а устроилась в кресле-качалке. У л ь я н а накрывает на стол.

Л и д а. Ваш дом — как маленькая неприступная крепость. Покой и ощущение полной безопасности. В прошлый раз, когда я приехала к вам, на улице меня застала гроза. Я так испугалась! А вбежала сюда, во двор, — и страх пропал. Словно громы и молнии не смеют сюда даже приблизиться.

Т а н я. Конечно, не смели, если отец был дома.

У л ь я н а. Брось болтать, Таня!

Л и д а. Цветной телевизор и это самодельное кресло у вас поразительно уживаются друг с другом.

У л ь я н а. Коль тебе у нас так все правится, зачем было ехать на курорт? Здесь бы и отдыхала.

Л и д а. Море…

Т а н я. С высоты море кажется большой лужей.

У л ь я н а. Когда это ты видела море с высоты?

Т а н я. Не видела — так увижу.

У л ь я н а. Вбила себе в голову — стать стюардессой.

Л и д а. А отец?

У л ь я н а. Она такая, что и отца уломает.

Ф е д о р. Сколько же ты, Лида, не дожила у моря?

Л и д а. Семь дней.

У л ь я н а. А деньги вернули?

Л и д а. Нет.

У л ь я н а. Надо было бы до конца пробыть.

Л и д а. Вас хотела проведать да и о доме уже соскучилась. О Петре. И сына надо забрать у мамы. Мы с Петром без него просто не можем.

У л ь я н а. А Петр и в прошлом году и в этом без отпуска. Хотя бы к нам наведался.

Ф е д о р. Зазнался.

У л ь я н а. Разве о брате так можно?

Ф е д о р. Можно.

Л и д а. Не зазнался, а работы по горло. Он такой же жадный на работу, как и все вы.

Т а н я. Меня можешь исключить из этой компании.

У л ь я н а (дочери). Хватит красу наводить. Сбегай лучше на огород, лучку нарви.

Таня уходит.

Л и д а. У вас уже и огород свой?

У л ь я н а. За гаражом грядочка. Из-за клочка земли столько неприятностей…

Л и д а. Зачем же брали?

У л ь я н а. А как же без грядки-то, без свежих овощей? Пучок укропа на базаре — гривенник! Ни чести, ни совести у людей. Десять копеек — за пучок травы. Слишком дорого борщ обходится.

Л и д а. Петр часто повторяет: вот бы такого борщика, как мама готовит.

У л ь я н а. Для борща и овощи свежие нужны и мясо с базара…

Входит Т а н я, кладет лук на стол.

Да, чуть было не забыла… Кто со мной завтра на базар поедет?

Л и д а. Далеко собираетесь?

У л ь я н а. Куда-нибудь в район, где подешевле.

Т а н я. Я не поеду.

Ф е д о р. Это почему же?

Т а н я. А потому, что я только-только права получила… Воскресенье, машин много, еще в аварию попаду.

На крыльцо выходит П а в л и к.

П а в л и к. Ма-ам, где моя белая сорочка?

У л ь я н а. Там, где глаженое… Павлик, поедем завтра на базар?

П а в л и к. Категорически — нет! (Возвращается в дом.)

У л ь я н а. И зачем только машину покупали — чтобы в гараже стояла?.. Такие деньги выбросили.

Т а н я. В гараже… Да наш «Запорожец» все дешевые базары уже пообъездил.

Л и д а. Я, правда, еще одна ни разу не ездила, но на права сдала. Мы с Петром решили машину купить.

У л ь я н а. А деньги?

Л и д а. Будем откладывать понемногу.

На крыльце — П а в л и к.

П а в л и к. Ма-ам, у сорочки верхняя пуговица отрывается.

У л ь я н а. Таня, пришей.

Т а н я. Были паны, были рабы, а теперь все — товарищи!

П а в л и к. Ма-ам, где иголка?

У л ь я н а. В рушнике.

П а в л и к скрывается в доме.

Т а н я (подходит к Лиде). Какое все модное на тебе. И где только ты это достаешь?

Л и д а. Петр достает. Он лучше в нарядах разбирается, чем я.

Т а н я. Мне бы такого муженька, как наш Петр.

Л и д а. Ты девушка красивая, выберешь себе жениха по вкусу.

Т а н я. Теперь такие женихи пошли, что сами на бутылку клянчат, где уж им о нарядах для жены думать.

Ф е д о р. Небось Петр по полтысячи в месяц зашибает?

На крыльцо вышел П а в л и к.

П а в л и к. Ма-ам, а где галстук, вроде белесый такой?

У л ь я н а. Там, где бросил, на спинке кровати.

П а в л и к вернулся в дом.

Ф е д о р. Зазнался наш Петр, мог бы и навестить.

Л и д а. Я же говорю — от работы его не оторвешь. У вас, у Ангелов, у всех один характер.

Т а н я. Корреспондент из области приехал, со мной говорил — хотел очерк о нашем отце писать. Да, видно, передумал, что-то ему не понравилось. И Федор тоже не понравился. Бурбон, говорит, а не человек.

У л ь я н а (сыну). Это почему же он так… о тебе?

Ф е д о р. Да я как следует и не расслышал, о чем он спрашивал. Вот и сказал — в перерыве, мол. Сам он бурбон. Работаешь, а он под руку лезет.

Т а н я. И сюда приходил. Может, и сегодня появится.

У л ь я н а. Надо отцу сказать.

Т а н я. А может, и не придет…

У л ь я н а. Тебя не разберешь: то придет, то не придет.

Врывается песня «Мой дед — разбойник»:

Опять своего черта включил.

Т а н я (подходит к телефону, набирает номер). Ванек, Ванек! Выключи, дурак, бегемотию. Дай пообедать. Слышишь? (Кладет трубку. Лиде.) Это наш сосед Ванек Крячко забавляется…

Песня обрывается.

Л и д а. Послушался!

У л ь я н а. Он уже отца за ворот хватает… Такого разбойника — поискать надо. Танюшки нашей, правда, побаивается.

Ф е д о р. Тань, съездила бы завтра на базар?

Т а н я. Кому отец скажет, тот и поедет.

Л и д а. «Кому отец скажет»! Наш сын тоже уже распевает песенку, которую вы в детстве пели… Как это? (Пробует вспомнить, напевает.)

Сами сочинили или где-то слышали?

Ф е д о р. Это еще не вся песня. Она долго поется… (Запевает.)

Т а н я. Этот куплет Федор небось на всю жизнь запомнил. Когда-то он санки свои поломал, а чинить не хотел. Так отец ему всыпал.

У л ь я н а. Всем понемножку доставалось. Разве что Павлика немного миловали.

Т а н я. Любимчик.

Именно в этот момент входит П а в л и к.

П а в л и к (Тане). Завяжи, пожалуйста, галстук.

Т а н я (завязывает). Пора бы уж и самому научиться.

П а в л и к. Узел пошире.

Т а н я. Что с тобой? Ты словно украл что-то: руки трясутся и глаза — как у цыгана на ярмарке. Боишься, что за тройку тебе влетит?

У л ь я н а. Молчи, отец услышит — обед пропадет. Павлик, а стипендию не отберут?

П а в л и к. Нет.

У л ь я н а. И то хорошо. Таня, зови отца — пора обедать.

Т а н я (подходит к пристройке, стучит кулаком в дверь). Господин президент, кушать подано!

Л и д а. Петр рассказывал: никогда не видел, чтобы отец отдыхал… Все что-то мастерит.

Из пристройки выходит П л а т о н. Видно, когда-то сильный был человек. Лицо суровое, усталое. Подходит к умывальнику, моет руки.

Павлик выносит полотенце.

Л и д а. Простите, конечно, за бестактность, но не утерплю, скажу. Вот смотрю: Ульяна Ахтисьевна готовит обед, Федор — что-то мастерит. Отец молча моет руки, а Павлик наготове полотенчико держит. Точно так все было и в прошлый мой приезд. Я словно во второй раз смотрю тот же самый фильм.

Т а н я. А какой же следующий кадр?

Л и д а. Наверное, Ульяна Ахтисьевна скажет: «Пора обедать, ставьте стулья».

У л ь я н а. И то правда. Берите, дети, стулья. Федор, принеси Лиде.

Л и д а. Не будем нарушать традицию. Каждый сам себе принесет.

Павлик, Таня, Лида несут себе стулья. Федор принес матери. Себе ставит починенный. Павлик тащит большое самодельное кресло, ставит его в центре — для главы семьи. Все рассаживаются.

Л и д а (достает бутылку вина). Крымское.

Ф е д о р. Не обед, а просто пиршество.

Т а н я. А перед пиршеством — экспроприация, или, говоря обычным языком, грабеж среди бела дня.

П л а т о н (садится в кресло). Вино?

Л и д а. Это я из Крыма. Сегодня ведь суббота.

Т а н я. День зарплаты — почти праздник.

П л а т о н. Вино не для обеда. (Достает блокнот, надевает очки.)

Л и д а. Даже блокнот тот же самый!

Т а н я. С папиным почерком этого блокнота на всю оставшуюся жизнь хватит. Не буквы, не цифры, а маковые зернышки.

Ф е д о р (подходит к отцу, достает из кармана деньги, отдает). Двести тридцать.

Отец берет деньги, пересчитывает.

У л ь я н а. Стыдно сыну не верить.

П л а т о н. А вдруг кассир недодал? Пересчитывать деньги не стыдно, а вот приносить двести тридцать рублей, словно юнец ты безусый, стыдно!

Ф е д о р. Новый станок, еще не приноровился.

П л а т о н. Двести тридцать рублей в месяц — слесарь-инструментальщик… Да при таком здоровье…

Ф е д о р. Платят не за здоровье, а за работу.

П л а т о н. То-то и оно, что за работу. Сверхурочные бери!

У л ь я н а. Дай же Феде на расходы.

П л а т о н. В прошлом месяце брал. Куда он их потратил?

Т а н я. Двести тридцать рублей отцу мало… Мне бы такие деньги! А впрочем — один черт: на заводе получишь — дома отдашь, только и знаешь, что перенесешь из одной кассы в другую.

П л а т о н. У тебя сколько, Таня?

Т а н я (отдает деньги). Сто пять.

П л а т о н. А премиальные?

Т а н я. А вы откуда знаете?

П л а т о н. Меньше болтай.

Т а н я. Двадцать пять себе оставила — на платье.

П л а т о н. У тебя их и так хватает.

Т а н я. Из моды вышли.

П л а т о н. На моду денег нет.

У л ь я н а. Да пусть себе купит.

П л а т о н. Будут лишние — купит.

Т а н я. Раздобрился отец. Так, говорят, когда-то кулаки плодились.

П л а т о н. Может быть… может быть…

Т а н я. И на курсы надо пятнадцать рублей.

П л а т о н. Какие еще курсы?

Т а н я. Я уже говорила. Иностранных зыков… Стюардесса должна знать минимум два языка.

П л а т о н. Хочешь на курсы — подработай. Ты ведь собиралась в сборочный — вот и переходи. Там зарплата побольше.

Т а н я. Обещали, да не переводят.

П л а т о н. Чтобы перейти, надо к этому готовиться. Походить, посмотреть, за кого-нибудь поработать. Из цеха в цех — это тебе не из трамвая в трамвай.

Т а н я. Все ясно. А на курсы — давайте!

П л а т о н. Сказал — подработай. Подработаешь — лучше учиться будешь. (Павлику.) Что у тебя, студент? Стипендию еще не получил? Порядки у вас там… (Снимает очки, прячет блокнот.) Ты, сынок, на каникулах на завод теперь не пойдешь. Разве это годится: за два месяца — триста рублей! Нет, хватит!

У л ь я н а. Наконец-то отец опомнился. А то у других дети летом отдыхают, только наш почему-то на заводе.

Л и д а. Мой Петр тоже сдавал деньги в отцовскую кассу?

П л а т о н. Тут жил, одевался, питался — значит, и деньги в общую кассу. Все на равных правах.

Т а н я. Вы, отец, как вышли на пенсию, еще скупее стали.

П л а т о н. Станешь скупее. Вон как плохо в этом месяце потрудились. Нет, не пойдешь, Павлик, больше на завод… Запишешься в те бригады, что на север едут!

У л ь я н а. На север?

П л а т о н. Север — тоже наша земля.

У л ь я н а. Ты свое дитя и в ад послал бы ради денег. Не даешь отдохнуть ребенку.

П л а т о н. Это после каких таких трудов? Десять месяцев с портфельчиком побегал?.. Перетрудился! Недавно по телевизору показывали — школьникам ключи вручают от Артека. Среди этих деток такие здоровяки были, что им бы впору камни ворочать, а их — в Артек. Сейчас им — ключи от Артека, потом — от Сочи, а там и без ключей начнут родительские карманы выворачивать… И карманы и души. Подавай им развеселую жизнь!.. (После паузы.) Хватит разговоров. Обедать! Наливай, Федор, пива.

Л и д а. Может, лучше винца?

П л а т о н. Пусть постоит — не пропадет. А ты, Павлик, что задумался? Пообедаем, а потом уж и думай, коли есть о чем.

Федор наливает пиво.

У л ь я н а. Как же не думать — на север дитя посылаешь. Там небось и летом-то мороз. Захворает еще.

П л а т о н. Может, в Артек его?

У л ь я н а. Разве наши дети знали Артек? Вон! (Жест.) В твоей мастерской с трех годиков.

Т а н я. У нас гостья, а мы перебранку завели… Давайте перенесем этот вопрос, как говорят в месткоме, на следующее заседание.

У л ь я н а. На север! Да у нас и одеть-то ребенка не во что!

П а в л и к. Никуда я не поеду!

П л а т о н. Это еще что такое?

П а в л и к. Есть причина.

П л а т о н. Говори.

П а в л и к. Я вам потом скажу.

П л а т о н. Говори, здесь все свои — чужих нет.

Пауза.

П а в л и к. Я женюсь!

Пауза.

У л ь я н а. Глупые шутки.

П л а т о н (задержал пристальный взгляд на сыне). Придет время — женишься.

П а в л и к. Я не шучу.

П л а т о н. Я тоже. Будем мы сегодня обедать или нет? (Берет в руки бокал.) Если тебе, сынок, и забрела в голову такая мыслишка, гони ее прочь! Закончишь институт, поработаешь, чтобы в кармане завелось, тогда и женись. Иначе как жить будешь?

П а в л и к. Как-нибудь проживу.

П л а т о н. Десять тысяч выиграл в лотерею? Жениться приспичило, желторотый?

У л ь я н а. Ты, отец, не кричи. Сказал — «не позволю», и хватит.

Ф е д о р (дает Павлику бокал). На, выпей пивка, это лучше, чем дразниться.

П а в л и к. Мы уже расписались.

Все поражены. Один Платон словно и не расслышал, даже головы не повернул в сторону сына. Медленно, очень медленно выпил пиво.

Т а н я. Может, и свадьбу уже сыграли?

П а в л и к. Сыграли.

У л ь я н а. Люди добрые, что ж это делается на белом свете?

Т а н я. Ничего особенного: ребенок женился!

У л ь я н а. Павлик!..

Ф е д о р. Он правду говорит.

У л ь я н а. Как же так, без отцовского разрешения?

Т а н я (напевает).

П а в л и к. Знал, что не разрешите…

Ф е д о р. Своим надо было сказать.

Л и д а. Конечно, глупо жениться без копейки за душой. Но недаром говорят, что с милым рай и в шалаше.

П л а т о н (не выдержал). Лодырь и дурак выдумали эту глупость. «В шалаше»! В шалаше — значит, в нищете, а нищета у всякой любви горло перегрызет, какой бы сильной она ни была. Есть у тебя крыша над головой?! Сможешь ты прокормить, одеть свою жену? Женись! А нет — зайцем по миру будешь бегать, может, и всю жизнь пробегаешь! Думал ты, как жить-то будешь?

П а в л и к. Думал.

П л а т о н. Из чужой тарелки жену кормить собрался?

У л ь я н а. Прокормим — не обедняем…

Т а н я. Напали на парня. А вдруг невесточка такая красавица, что перед ней только на коленях стоять. Где она у тебя, Павлик?

П а в л и к (посмотрел на часы, показал куда-то неопределенно). Вон там… ждет.

Т а н я. Ну так пусть заходит.

Все ждут, что скажет отец, но он молча ест.

Л и д а. Неудобно как-то. Это ведь жена твоя, Павлик… Расписались — значит, жена…

П а в л и к (еще колеблется). Отец…

У л ь я н а. Зови.

П а в л и к взглянул на отца и быстро вышел.

Т а н я. Ты, отец, не ругай при ней Павлика, он ведь теперь взрослый, муж…

Ф е д о р. Ну и Павлик…

Т а н я. Завидно? Павлик уже женатый, а ты…

У л ь я н а. Угомонись, Татьяна!

Т а н я. Молодец, Павлик! Тихо-мирно, молчком взял да и женился.

Ф е д о р. Так не годится.

Т а н я. Когда с отцом насчет своей женитьбы будешь советоваться, не забудь меня позвать, интересно послушать.

Вновь врывается песня «Мой дед — разбойник».

(Подбегает к телефону, набирает номер.) Ванёк, перестань! Мы еще обедаем!.. Что… Не твое дело. Выключай! (Вешает трубку.)

Музыка затихает.

Л и д а. Залетела молния и в нашу крепость.

Т а н я. Еще и гром будет.

Входит П а в л и к и чуть ли не тянет за собой О л ю. Остановились. Оля, тоненькая девочка, выходит вперед, все еще держась за руку Павлика.

О л я. Добрый день!

У л ь я н а. Здравствуй. (Пауза.) Как же тебя зовут, барышня?

О л я. Оля.

У л ь я н а. Присаживайся, Оля, к столу.

Л и д а. Садись, Оля, со мной. Я тоже невестка. Две невестки — на одном стуле. Тесно, зато удобно, в случае чего вдвоем будем отбиваться.

Оля робко садится.

Пообедаем, разговаривать будет легче.

О л я. Я… а мы недавно с Павликом пирожки ели.

У л ь я н а. Сколько же тебе лет, голубка?

О л я. Восемнадцать.

У л ь я н а. Рано ты замуж собралась.

О л я. Павлик позвал, вот и собралась…

У л ь я н а. Говорят, и свадьбу сыграли? Где же это вы?

О л я. В общежитии, в тринадцатой комнате.

Т а н я. Тринадцатая комната! Хорошенькое начало семейной жизни!

У л ь я н а. Учишься?

О л я. В медучилище, на втором курсе.

Т а н я. Прекрасно!

Л и д а. Вот и вино пригодилось. Выпьем за здоровье молодых. Таня, дай рюмки, а ты, Федор, раскупоривай бутылку.

Федор берет бутылку, смотрит на отца, вроде спрашивая разрешения. Таня вносит рюмки, ставит на стол, Федор наливает.

Т а н я. Вот так суббота!

Л и д а. Оля, привыкай к этой прекрасной семье. Люди здесь очень хорошие, только неразговорчивые. За исключением моего Петра.

О л я. Павлик тоже разговорчивый…

Л и д а (поднимает рюмку). За здоровье молодых! Чтоб жили они дружно и счастливо.

Все пьют, только Оля и Платон держат рюмки, смотрят друг на друга. Наконец Оля пригубила рюмку и поставила ее на стол, а Платон выпил до дна.

У л ь я н а. Павлик, что это ты вроде не у себя дома?.. Оле стул принес бы.

Павлик выносит табуретку, но Федор забирает ее себе, а стул ставит Оле.

Перед людьми как-то неловко, скажут — тайком женили сына.

Т а н я. Заново переженим. Кто там видел свадьбу в тринадцатой комнате! А тут — такси с флажками, «горько» покричим, «Запорожец» по районным базарам пошныряет, дешевой свинины привезет, отец раскошелится, выдаст из своей казны рублей… Сколько, папа?

У л ь я н а. Ты бы меньше тарахтела.

Ф е д о р. Ольга, а родители у тебя есть?

О л я. Мама в Иванковском районе работает, медсестрой.

Ф е д о р. А отец?

О л я. Не знаю. Сбежал, когда я еще маленькой была.

У л ь я н а. Мама знает, что ты замуж вышла?

О л я. Мы с Павликом ей еще не говорили.

П л а т о н поднялся, ушел в дом.

Т а н я. Ты, Оля, уже ориентируешься — кто есть кто? Я — Таня, сестра твоего Павлика, это — Федор, брат твоего Павлика. Ульяна Ахтисьевна — мама твоего Павлика. А это Лида, жена нашего старшего брата Петра. Ну и отец Павлика. Наш отец! Он в дом пошел.

Л и д а. Вроде мимо гроза прошла. Платон Никитич угомонился.

У л ь я н а. Если бы…

Л и д а. Ну как, ребята, будете настоящую свадьбу справлять? Или остается в силе то, что было в тринадцатой комнате?

Ф е д о р. Разве это свадьба была? Надо как у людей.

У л ь я н а. И так все о нас судачат: «Скупые, зажимистые»… И всякое такое…

Т а н я. Небось веселую свадьбу справили в тринадцатой? Ты, Оля, в фате была?

У л ь я н а. Уж больно дорого они теперь стоят.

О л я. Мы с Павликом фату не покупали. Я взяла у одной подружки — она уже три раза замуж выходила, а фата — как новенькая.

Т а н я. Мама, ты выпытай, может, и Федор уже женился, так две свадьбы вместе бы справили. Расходы меньше будут.

У л ь я н а. И чего ты к Федору привязалась?

Т а н я. Он знает.

Ф е д о р. Много болтаешь, Татьяна. Если бы столько же и работала…

Т а н я. А ты все одним аршином меришь. Жить тебе, Оля, у нас будет хорошо, но и работать заставят как каторжную.

У л ь я н а. Как будет, так уж и будет!.. Ты, Оля, собери свои вещички да и переходи к нам. Федор завтра свободен, поможет все перевезти…

О л я. Да что вы… У меня один чемоданчик легонький… Я его с собой взяла. Он там, у ворот.

Т а н я. Еще украдет кто-нибудь приданое… Неси скорее в дом.

О л я. Я забрала, как Павлик сказал. (Выбегает.)

Л и д а. Вот повезло мне — на свадьбу угодила.

У л ь я н а. К следующему воскресенью, думаю, успеем все приготовить. Надо, чтоб и Петр приехал.

Л и д а. На свадьбу приедет.

У л ь я н а. Ох, Павлик, Павлик, не признался отцу. Что он теперь о тебе подумает?

Л и д а. У родителей сердце доброе.

Входит О л я с небольшим чемоданчиком, со связкой книг и тетрадей.

О л я. Вот мои вещи. А это книги и конспекты. Павлик велел все захватить.

Т а н я (улыбнувшись). Вот мы и переехали.

Л и д а. А жить где будете?

О л я (глянула на Павлика). Павлик…

У л ь я н а. У нас, где же еще…

Т а н я. Я в мамину комнату перейду, а они — в моей.

Входит П л а т о н с двумя чемоданами в руках, ставит их у стола.

П л а т о н. Твои вещи, Павел. (Вынимает деньги.) А вот девяносто семь рублей, это все, что от твоих осталось. Бери — и, как говорят, в добрый путь! Живите!

У л ь я н а. Куда ты его гонишь?! Опомнись, Платон!

П л а т о н. Сам себя выгнал. Женился — своя семья, своя жизнь. С нами не советовался, выходит, у него свои планы. Выбрал себе дорогу — пусть идет!

У л ь я н а. Господи! Да куда же им идти-то?

Пауза. Тишина.

О л я. Павлик, лучше уж я… куда-нибудь, чтоб тебя из дома не выгоняли.

Ф е д о р. Пусть у нас живут, отец…

Т а н я. У нас ведь места — хоть танцуй.

П л а т о н. Выбрал дорогу — пусть идет, и точка! (Павлику.) Вот так, сынок! Живи своим умом. (Сел к столу, ест.)

Немая сцена. Все поражены решением Платона.

О л я (подошла к Павлику, тихо). Может, ты останешься, а я пойду?

П а в л и к (берет чемоданы). Пошли!

О л я и П а в л и к уходят.

У л ь я н а. Сыночек, обожди! Платон, останови его! Павлик! (Выбегает.)

Ф е д о р. Это уж слишком, отец. (Выходит.)

Т а н я. Феодализм какой-то! (Убегает.)

Л и д а. Сомневаюсь в мудрости вашего поступка, Платон Никитич.

П л а т о н (выпил рюмку). Не вмешивайся, Лида. Павлик — мой сын. (Идет в дом.)

Л и д а (ему вслед). Неужто у вас нет ни любви, ни жалости к сыну? Куда они все?.. (Выбегает за ворота.)

Из дому выходит П л а т о н с курткой в руках.

П л а т о н. Как же я забыл куртку положить?.. Вернется — заберет… Не вернется… (После паузы.) Жалости у меня, видишь ли, нет. Не люблю, видишь ли, своего сына… Может, и он меня разлюбит. (Выходит на авансцену.) А что скажут люди? Иные родители покупают любовь своих детей: маленьких — за игрушки, за мороженое, потом — за пять, десять копеек, за двадцать, за рубль, за трояк. А потом «дитя» уж само — к ним в карман. А там, смотри, и жену приведет — кормите! Хочешь, отец, чтоб тебя любили, — сиди да помалкивай… Нет, я на это не пойду. «Прогнал сына!» Ну и пусть. Пусть его жизнь помнет, поморозит, попечет. Жизнь — не отец, не мать, подарков не подносит. Жалости у меня, видишь ли, нет! Да кто его без меня-то пожалеет? Люди? У них своих забот полон рот.

Возвращается Л и д а.

Л и д а. Пошли на автобусную остановку… Куда же теперь Павлику с женой?

П л а т о н. Это его дело.

Входит К р я ч к о. Он тут частый гость. Садится на лавочку, старательно причесывается и только после этого обращается к Лиде.

К р я ч к о. В гости, Лида?

Л и д а. В гости.

К р я ч к о. Тогда здравствуй.

Л и д а. Доброго здоровья.

К р я ч к о. Петр жив-здоров? В начальстве ходит? Мы вот с Платоном в самом высшем ранге пребываем — пенсионеры! Живем лучше всех. Работать — не работаем, а деньги получаем. Разговоры разговариваем, развлекаемся, как собственный умишко подсказывает. Тот, что еще остался. Никто уж ничего к нему не прибавит и от него не отнимет!.. Смотрю — пошел Павлик с чемоданами. Догадываюсь: погнал Платон парня куда-то деньги зашибать. А зачем они тебе, Платон, деньги? У тебя и так добра всякого на десятерых. Знаю я тебя без малого тридцать лет, и все тебе покоя нет. Работаешь, зарабатываешь, подрабатываешь, сверхурочные, премиальные… Уж, казалось бы, на пенсию, так нет! Устроился приемщиком в хлебный магазин. Ночью товар принимает, или сам, или Федора посылает, чтоб не упустить из рук несчастные шестьдесят рублей. Такие, как ты, Платон, обдирают государство как липку.

Л и д а (наливает). Выпейте лучше, дядя, пива.

К р я ч к о. Выпьешь пива, а у Платона кровь закипит — добро его переводят… За копейкой он не то что нагнется, — а и в пыль ляжет!.. Была революция, политкружки, наглядная агитация, пятилетки, соцсоревнование… А Платон выстоял со своей идеей: «Гони копейку!»

Л и д а. Живете — значит, и зарабатывать надо.

К р я ч к о. У меня вон и домик похуже, чем у Платона, нет ни «Запорожца», ни цветного телевизора, ни сберегательной книжки. Я не признаю капиталистической философии, не позволю, чтобы копейка мной руководила…

Платон засмеялся.

Что это с тобой, ты ведь раз в году смеешься.

П л а т о н. Нищетой человек похваляется…

К р я ч к о. Не нищетой, а социалистическим сознанием. Я не голодный и не голый, что мне еще нужно? (Наливает пива, пьет. Снова сел на скамейку.)

П л а т о н. У тебя, Крячко, мировоззрение как у козы: летом она пасется, а зимой ест, что дадут.

Л и д а (умиротворяюще). Живите как считаете нужным, а Платон Никитич будет жить по-своему.

К р я ч к о. Нет уж, я всю жизнь активист! Пока на заводе работали, я его на всех собраниях песочил. А теперь приходится в индивидуальном порядке. Я все ему готов простить, а вот стяжательства не могу. На фронте мы в одном взводе служили. Платон летом шапку в ранце носил. Кто тогда знал, доживет ли до зимы. А он шапку берег. Все старается, все ему мало. Думаешь, сто лет проживешь? Нет! А впрочем, ты крепкий, как дуб, может, и до ста дотянешь.

П л а т о н. Ты чего пришел?

К р я ч к о. Дай пятерку до пенсии.

Платон дает деньги.

Оно, правда, не годилось бы деньги брать у подсудимого. Ну да ладно, до суда отдам. А куда сынок-то подался? Может, и моего бы прихватил, никак на работу не пристрою.

П л а т о н. Потому что ворюга.

К р я ч к о. Что?

П л а т о н. Ворюга твой сын!

К р я ч к о. Как ты смеешь! Да он свое готов отдать, не то что украсть.

П л а т о н. Не работает, а ест — значит, ворюга. Не заработал, а тратит.

К р я ч к о. Мое ест, не твое.

П л а т о н. Он еще хуже того вора, что ночью крадет, исподтишка, потому что твой — средь бела дня…

К р я ч к о. Кулацкое отродье, ему, видишь ли, и моего добра жаль.

П л а т о н. Все государственное, все наше и все мое!

К р я ч к о. С такой формулировочкой ты завтра не то что пустырь луком засадишь, а и всю дорогу. Ну, за это дело я тебе еще на суде покажу.

Л и д а. На каком суде? О чем это вы?

К р я ч к о. Понимаешь, был при дороге (жест) такой-сякой пустырь. Мы хотели там стенд поставить. Разрисовать, расписать, каким станет поселок в новой пятилетке. А Платон взял да и заграбастал этот пустырчик, луком-укропом засадил. Будем судить товарищеским судом, а я — общественный обвинитель. Уж я там изолью душу… Скоро домой едешь, Лида?

Л и д а. На днях.

К р я ч к о. Ну, я пошел. Что-то сердце колет.

Л и д а. Я тоже пройдусь. До магазина.

К р я ч к о и Л и д а выходят. Платон остается один.

П л а т о н. Пичужка и та гнездо вьет: чтоб и ветер не сорвал, чтоб и дождь не залил, чтоб и птенцам теплее было. А Крячко и пичуге сказал бы: богатеешь, кулацкое отродье! А по мне, родился человек — живи! И гнездо свое по-хозяйски устраивай, чтобы ни дождь, ни ветер, ни холод не страшны тебе были.

Входит К л о к о в, останавливается в отдалении, присматривается к Платону. Щелкает фотоаппаратом. Платон молча наблюдает за ним.

К л о к о в. Доброго здоровья. Если не ошибаюсь, вы Платон Никитич Ангел? А я Клоков, из газеты. Вот… (Протягивает удостоверение.)

Платон Никитич даже не взглянул.

Хотелось бы поближе с вами познакомиться. Кое-что мне уже известно. Стаж работы, высокая квалификация. Сын и дочь на заводе. Словом, потомственная рабочая семья.

П л а т о н. Верно.

К л о к о в. Предварительно хочу уточнить несколько моментов. Только договоримся — отвечайте мне просто, без казенных слов, словно разговариваете с добрым приятелем.

П л а т о н. Давай как с приятелем.

К л о к о в (отходит подальше, фотографирует, затем достает блокнот, приготовился записывать). Когда началась ваша трудовая деятельность?

П л а т о н. С двух лет.

К л о к о в. То есть?

П л а т о н. Штанишки сам надел, потом игрушки начал себе мастерить, потом — по хозяйству, потом — школа, потом — завод…

К л о к о в. На войне были?

П л а т о н. Был.

К л о к о в. Героические поступки, примеры?

П л а т о н. Вся война — пример.

К л о к о в. Ваша цель в жизни?

П л а т о н. Хорошо жить.

К л о к о в. Что, по-вашему, для этого необходимо?

П л а т о н. Здоровье и деньги.

К л о к о в. Уточните насчет денег.

П л а т о н. Или заработать, или украсть. Третьего способа нет.

К л о к о в. Общественная работа за время пребывания на заводе?

П л а т о н. У станка.

Пауза.

К л о к о в. В многотиражке я вычитал, что вы любите деньги?

П л а т о н. Не люблю, а отношусь к ним с уважением.

К л о к о в. Там вас нарисовали ангелом, а вместо крыльев — пятирублевые бумажки. И подпись: «Стяжатель».

П л а т о н. Правильно, потому что все тяну к себе, а, по-вашему, надо к соседу?

К л о к о в. Высшая цель вашей жизни?

П л а т о н. Вот это и есть высшая — жить по-человечески.

К л о к о в. А может быть, следовало сначала о государстве подумать?

П л а т о н. Не пойму тебя, приятель…

К л о к о в. Через государство — к своему личному?

П л а т о н. А мы вместе с государством и планируем и богатеем… Правда, я чуть-чуть впереди. Потому как у него еще много дармоедов: кто-то совсем не работает. Кто-то много болтает и мало работает… А в моем государстве этого нет… Как заработал, так и ешь! Как заработал, так и одевайся. Будем кончать, приятель.

К л о к о в. Что это вы стругаете?

П л а т о н. Ложку.

К л о к о в. Давайте сделаем несколько фото. Надеюсь, вы часто вспоминаете завод, свой станок? Станьте так, словно вы задумались.

П л а т о н. Мысли не сфотографируешь.

К л о к о в. Ну, тогда возьмите пенсионную книжку и посмотрите на нее так, будто вам подарили огромную радость. И спокойную старость.

П л а т о н. Не подарили — заработал. И не в ней радость и покой.

К л о к о в. Не могу же я сфотографировать, как вы ложку стругаете, это не кадр.

П л а т о н. Сколько тебе платят?

К л о к о в. А что такое?

П л а т о н. Я тебе все выкладываю, а ты таишься.

К л о к о в. Сто пятьдесят.

П л а т о н. Немало. За такие деньги пора научиться соображать. (Пошел в дом.)

К л о к о в. Бурбон. (Хочет уйти.)

Навстречу ему — Т а н я.

Т а н я. Здравствуйте.

К л о к о в. Привет.

Т а н я. Виделись с отцом? Не подходит? Отрицательный тип, да?

К л о к о в. Почти.

Т а н я (улыбнулась). А я в героини для вашего очерка не гожусь?

К л о к о в (тоже улыбнулся). Думаешь, заинтересуешь читателя?

Т а н я. Я будто специально готовила себя для вашего очерка. А что? Школу окончила с медалью и пошла работать на завод…

К л о к о в. Баллов не хватило?

Т а н я. Даже документы никуда не подавала.

К л о к о в. Интересно.

Т а н я. Зайдете в цех, на доске Почета (жест) — мой портрет.

К л о к о в. Интересно.

Т а н я. Люблю литературу. Толстой, Достоевский, Джек Лондон, Фицджеральд, Сент-Экзюпери, Распутин, Гончар, Загребельный…

К л о к о в. Интересно.

Т а н я. Мечтаю стать стюардессой, взглянуть на планету с высоты полета лайнера. Люди оттуда будут казаться мне точечками, и даже вы, корреспондент, со своим аппаратом покажетесь мне чем-то вроде божьей коровки, муравья или даже блохи.

К л о к о в (сдерживает возмущение). Слишком много болтаешь. Ну, до встречи.

Т а н я. Надеюсь, ее не будет. (Прошла несколько шагов вслед за корреспондентом, имитируя его походку.)

Затемнение.

Раннее утро. П л а т о н, как всегда, что-то мастерит. Входит К р я ч к о.

К р я ч к о. Не спится? Я тоже не сплю. Представляешь — во всем мире люди спят, а пенсионеры, словно совы, глаза выпучили, не спят. А если и переворачиваются на другой бок, то тихо, чтобы других не разбудить. (После паузы.) Вчера я позавидовал было, Что Павлик на работу поехал, а мой бездельничает. А оказывается, все не так… Павлик, оказывается, женился и ты его прогнал… Он жену привел, а ты их — из дому. Я своего пьяницу терплю, а ты трезвых — со двора… Сына — из дому! Дикий ты человек! Зашибать копейку ты, может, и научил своих детей, а вот чтобы полностью подчинить их своему авторитету — то уж пас! Что касается копейки — ты царь, а вот чтобы детьми управлять — пас! У нас, родителей, по отношению к ним столько же прав, сколько у английского короля: что напишут, то и читай! Вон мой два года не работает, а я что? Побить — уже не осилю. Голодом взять — мать накормит. А ему что: сорочка, джинсы, бутылка «чернил» — и кум королю!

П л а т о н. Перед детьми один раз спасуй, в другой они тебя и спрашивать не будут.

На крыльце появляется Л и д а.

К р я ч к о. Пойду. (Уходит.)

Л и д а. Не надоел вам этот въедливый сосед?

П л а т о н. Да я уж и привык к нему, как к хронической болячке. Разбудил он тебя?

Л и д а. Я крепко сплю, если знаю, что спешить некуда.

П л а т о н. Выходит, любишь поспать: куда человеку спешить, если он вольная птица.

Л и д а. У меня тоже работенка не из легких.

П л а т о н. Так ты работаешь? А я и не знал.

Л и д а. Работаю.

П л а т о н. По какой же специальности?

Л и д а. Моя специальность — жена. Сложная специальность.

П л а т о н. Впервые слышу такое.

Л и д а. Уметь любить своего мужа не так уж просто и не так легко.

П л а т о н. А ну, давай примеры, как говорил один корреспондент.

Л и д а. Взять хотя бы нас о Петром. Что бы у него на работе ни случилось, он знает: дома его ждет мир, уют и тепло. Я изучила его привычки, его вкусы. Знаю, какой костюм ему нравится, какую сорочку приготовить, какой завязать галстук. Знаю, какие книги ему по душе, угадываю, что бы он хотел на ужин, на обед, на завтрак. Какое любит освещение, какой цвет терпеть не может. Он выбирает для меня платье, туфли — я разрешаю. Ему нравится это делать, а я рада вдвойне. Он часто подолгу задерживается на работе. Но, как бы поздно он ни пришел, всегда его ждет крепкий, горячий, по всем правилам заваренный чай. Ему не придется самому рыться в буфете, искать сахар, хлеб, масло, варенье. Я ему все приготовлю, все поставлю на стол, покрытый белой хрустящей скатертью. Если вернется раздраженный, опечаленный или возмущенный — на работе всякое бывает, — нужно уметь его успокоить. Согреть душу. Думаете — мещанская философия?

П л а т о н. Собрался я было подумать.

Л и д а. Если мужчина знает, что в тылу у него, то есть дома, все в порядке, он и на работе будет больше стараться. (Улыбнулась.) Вот бы завести такой порядок: когда человека берут на работу, требовать характеристику не только на него, а и на его жену. Потому что, если жена у него злая, бездельница или неряха, какой из него работник! Голова его одним будет занята: что там ждет его дома?

П л а т о н. Твоя лекция мне, Лида, понравилась. Аплодировать не стану, а вопросики есть. Получается так, что жене и работать-то не нужно? Пусть в тылу старается?

Л и д а. Именно в тылу и есть ее настоящая работа.

П л а т о н. А чтобы помочь мужу для семьи деньги заработать?

Л и д а. Иной раз заработать восемьдесят рублей втрое легче, чем крутиться с утра до вечера дома. Жаль только, не все женщины имеют такую возможность, приходится и им идти на трудовой фронт. (После паузы.) Крячко знает о Павлике?

П л а т о н. Правды не утаишь.

Л и д а. А может, Павлик завтра же и вернется.

П л а т о н. Не вернется.

Л и д а. Откуда вы знаете?

П л а т о н. Характер его знаю. Сын.

Пауза.

Л и д а. Пойду на озеро. Искупаюсь.

П л а т о н. Осторожно, там глубоко.

Л и д а уходит.

(Бросил мастерить, садится на стул. Теперь видно, что он утомлен.) Думал, у меня дети послушные… А Павлик… (Берет куртку, снова вешает на стул.) То ли недоглядел чего… то ли не понимаю я их, молодых?..

Входит К р я ч к о.

К р я ч к о. Снова я. Увидел, что Лида на озеро пошла, вот и вернулся. Только не на добро тебе вернулся. Павлик — еще не все твое горе… Хотел было не говорить, так ведь собаке и той хвост не по кусочку обрубают, а сразу, весь. Так и я: пусть будет все сразу, знай! О Федоре твоем разговор… Я сначала не поверил. Работяга из работяг, серьезный, рассудительный, не пьяница. Да еще в такой семье, как твоя… В общем, я коротко, Платон: врачиху нашу участковую знаешь? У нее муж — маляр, квартиры красит, белит. Знаешь или нет?

П л а т о н. Знаю.

К р я ч к о. Так вот, твой Федя за врачихой волочится. А маляр — что? Красит, белит, ему и невдомек, что его благоверная другого райскими яблочками угощает. Федя ее тайком то на машине подвезет, то проводит вечерком переулками, что поглуше да потемнее, а люди все видят, все замечают. Одним словом, кроме тебя да маляра, почитай, все знают об этой парочке. И откуда оно берется: в твоей семье — и такой моральный конфуз? В общем, держись, Платон! Если что, я всегда с тобой! (Уходит.)

Платон сидит некоторое время молча, потом берет ложку, принимается стругать. Входит Ф е д о р.

Ф е д о р (снимает пиджак). Смешная работа — хлеб разгружать; вроде бы и легкая, а не приловчишься.

П л а т о н. На завод успеваешь?

Ф е д о р. Конечно. Правда, теперь мне пораньше приходить надо. Мальца одного взялся делу обучить.

П л а т о н. В наставники записали?

Ф е д о р. Сам, добровольно взялся. Заводу хорошие слесари-инструментальщики ой как нужны!

П л а т о н. Толковый парень?

Ф е д о р. Присматриваюсь, вроде бы берется.

П л а т о н. Почему-то считают, что для музыки нужен талант, для песни — стих, а мастеровым вроде бы любой может стать… Смотри, человека учить — не резьбу нарезать.

Ф е д о р. Понимаю. (Хочет идти в дом.)

П л а т о н. Погоди, Федор. (Помолчал, окинул сына тяжелым взглядом.) Правду говорят, что у тебя с врачихой… (подыскивает слово) шуры-муры?

Федор взглянул на отца.

(Понял, что оскорбительным показалось сыну это слово.) Называй как знаешь, по-своему.

Федор молчит.

Что же ты себя и отца срамишь? С замужней женщиной. На смех и пересуды семью нашу выставляешь… Что молчишь, язык проглотил?

Ф е д о р. Я люблю Клаву.

П л а т о н. Девчат тебе мало?

Ф е д о р. Я Клаву люблю.

Пауза.

П л а т о н (едва сдерживает себя). Любишь?.. Любовь не водят по закоулкам, не прячут! Любовь не крадут, Федор!

Ф е д о р. Мы с Клавой еще не знаем…

П л а т о н. Среди дороги остановились? Ни туда, ни сюда? Жизнь наедет и раздавит вашу любовь, коль она у вас такая!..

Ф е д о р. Мы с Клавой подумаем, решим…

П л а т о н. Единый советчик во всем, и в малом и в большом, — правда! Слышишь — правда!

Ф е д о р. Да. Правду сказать надо. А как это сделать?

Затемнение.

Ранний вечер. П л а т о н что-то мастерит.

Входит м а л я р.

М а л я р. Добрый вечер, Платон Никитич. В трудах и заботах? Правильно, надо же как-то время убивать. Человек на пенсии — все равно что в чистилище: впереди — либо рай, либо ад. Третьего не дано. Трудитесь, дай вам бог здоровья. А что же это ваших не видно?

П л а т о н. Невестка повела мать и Таню на концерт — японцев слушать. Говорят, поют хорошо. А Федор скоро будет.

М а л я р. Пусть себе поют, а у нас свое дело. Знаете, я даже не поверил, когда вы позвонили…

П л а т о н. Почему?

М а л я р. Известное дело: вы любите деньги в свой карман складывать, а вынимать… (Жест.) А тут раскошелиться придется. Вам побелка-покраска?

П л а т о н. Да.

М а л я р. Даю материал для размышлений: если будем договариваться официально, побелка затянется на месяц, а то и на два. Если же договоримся по-человечески, три-четыре дня, знак качества — и будь здоров! Вот и вся история с эпилогом!

П л а т о н. А успеете и на работе и здесь?

М а л я р. Ассигнации ваши — дело наше. Каждому хочется не просто хлеба, а хлеба с маслом.

П л а т о н. Крадешь, воруешь?

М а л я р. Кручусь! Темными, запутанными дорожками приходится человеку бродить в поисках масла к хлебу, Платон Никитич. У меня семья: жена — врач, дочь в школу ходит. Деньги мне очень нужны.

П л а т о н. Жена тоже зарабатывает?

М а л я р. Не зарабатывает, а зарплату получает. Зарабатывать, я считаю, — это то, что сверх зарплаты. Она, бедняжка, ходит по домам, людей обслуживает, ищет всякие недуги в человеке, а пользы от этого — ноль целых… У меня закон: зарплату-до последней копейки семье, а навар — это уже мое.

П л а т о н. Куда же ты расходуешь свой навар?

М а л я р. Вы уже в таком возрасте, что долговато вам объяснять придется. Ближе к делу. Магарыч! Потом уж разговор — таково правило трудящегося человека.

П л а т о н. Хорошо. (Выносит бутылку и какую-то закуску.) Ты почему с завода ушел?

М а л я р. Ямку нашел. (Наливает рюмку.) Если бы вы рыбачили, то знали бы: рыба, как правило, ямки любит. Почему? Там корм собирается. Я откровенно с вами, потому что вы мне почти крестный отец. Помните, в детстве меня пацаны дубасили, а вы защищали? (Кивнул на бутылку.) Еще по маленькой.

Платон наливает рюмку.

А себе?

П л а т о н. Не могу.

М а л я р. Неволить не стану. Водка — это лекарство: от хандры, от горя, от счастья, от безделья, от переутомления, от любви, от ревности… Единственное универсальное лекарство. (Пьет.) К нему привычка нужна. (Налил еще рюмку, выпил.) Говорите, ворую? Все воруют. Кто может, кто умеет, кому есть где украсть, тот и ворует. С ними борются, а они воруют… Один потянет — ему выговор. Другой — его с работы, третий — его в кутузку… А сколько неуловимых? Платон Никитич, их легионы! Я как раз из тех, которые вроде бы и крадут и не крадут. На грани… Для меня статьи не существует.

П л а т о н (увидел кого-то). Ну, закусишь потом, иди обмерь комнаты, осмотри, чтобы знать, какова работа.

М а л я р. Что мне обмерять… Я глазом поведу — и дело в горшочке. (Идет в дом.)

Входит К л а в а, красивая женщина лет тридцати.

К л а в а. Немножко задержалась.

П л а т о н. Простите, что я в выходной вас позвал.

К л а в а. У болезней нет выходных, да и у врача тоже. Сердце пошаливает, наверное?

П л а т о н. Все, что ни есть, на сердце ложится, Клава.

К л а в а. Пойдемте в комнату, я вас послушаю.

П л а т о н. И здесь можно.

К л а в а (раскрывает чемоданчик). Измерим давление?

П л а т о н. Не трудись, Клава.

К л а в а. Надо обязательно.

П л а т о н. Обойдемся.

К л а в а. Вы недооцениваете медицину…

П л а т о н. Человек и без врача знает, что к чему.

К л а в а. Зачем тогда вы меня позвали? Чай пить?

П л а т о н. Можно и чаем угостить.

Из дома выходит м а л я р.

М а л я р (увидел жену). Клава, Клавочка, Клавуся, за мной пришла?

К л а в а. К больному.

М а л я р. Это кто — больной? Платон Никитич? Да он и в двадцать первом веке будет пополнять свою сберегательную книжку.

П л а т о н. Если доживу — буду.

М а л я р. Вовремя ты явилась. Будешь теперь знать, почему иной раз я прихожу домой не в форме. Разве я собирался выпивать? И в мыслях не было! А вот Платон Никитич выставил. Видишь?! (Жест.) Садись, Клавочка, с нами.

К л а в а (Платону). Выходит, я вам не нужна?

П л а т о н. Нужна. Садитесь, я вас чаем угощу. С земляникой.

К л а в а. Вызвали врача, чтоб земляникой угостить?

П л а т о н. А почему бы и нет? (Идет в дом.)

М а л я р. Видишь, не мог я отказать, пригласил человек о работе договориться — и сразу рюмку на стол.

К л а в а. Пей, пей… И вторую, и третью, и четвертую…

М а л я р. Ты вот меня ругаешь, а я тебя люблю. Знаешь за что? Красивая ты! Я ведь настоящий художник, хоть и пошел в маляры. Но талант во мне живет… До сих пор меня волнует твоя фигурка, твои губки…

К л а в а. Не болтай.

М а л я р. А молодцы мы с тобой, Клавочка: грыземся, грыземся, а все равно нас водой не разольешь! (Наполнил рюмку.)

П л а т о н выносит самовар.

П л а т о н. Чаю выпьем, спасибо, что заглянула, Клава, сейчас я чашечки…

К л а в а. Дайте я помогу.

П л а т о н. Чашки на кухне.

К л а в а ушла в дом.

М а л я р. Красивая у меня жена, правда?

П л а т о н. Дружно живете?

М а л я р. Не без ссор, но ничего… Она мне многим обязана. Я ее воробышком общипанным взял, выучил. Институт закончила — врач… Не так просто было…

К л а в а приносит посуду, ставит на стол.

Входит Ф е д о р. Увидел гостей, на какое-то мгновение растерялся.

Ф е д о р. Добрый вечер…

М а л я р. Ну вот, будет с кем рюмку выпить. Не люблю с бутылкой один на один.

П л а т о н. Иди к нам, Федор.

Федор садится за стол.

М а л я р (наливает Федору). Давай.

Ф е д о р. Я не пью.

М а л я р. Пей, пока неженатый… Женишься — сразу под боком окажется милиционер в юбке. Кстати, знакомься, это Клава. Может, узнаешь ее? Врач. Моя жена. (Целует Клаву.) Мы любим друг друга. Я — ее, а она — меня. Выпьем за нее.

К л а в а. Тебе уже хватит.

М а л я р. Между прочим, Клавочка, больше я пить не стану… Сейчас мы зайдем домой за дочкой — и айда все вместе в парк… Я вас на чертовом колесе покатаю. Люблю радовать семью. А сегодня просто удача: пришел, договорились, выпили, а тут тебе и супруга. История с эпилогом. Давайте еще по одной. (Берет бутылку, наливает.)

П л а т о н (забирает бутылку). Успеем. А сейчас поговорите… У вас есть о чем поговорить.

Пауза. Федор и Клава поняли намек Платона.

М а л я р. Хитрец ты, Платон Никитич, устроил театр на дому. Захотелось интересные истории послушать. Вот я расскажу одну: дело было в СМУ-3. Узнает один парень, что товарищ к его жене, так сказать, неравнодушен и она тоже, взаимно… Что делает парень? Покупает жене билет на БАМ и говорит: поезжай, поостынешь там, одумаешься, вернешься через год, упадешь передо мной на колени, а я посмотрю, простить тебя или нет. Что было дальше, и не угадаете. Взяла она билет и поехала. А дальше… еще удивительнее! Его дружок тоже махнул на БАМ. И, наконец, — балдеж! Муж бросил все — и вдогонку за ними. Что там в тайге между ними тремя происходит, одни медведи, поди, знают. Вот вам и история с эпилогом. Понравилась?

П л а т о н. Понравилась.

М а л я р. А теперь о деле! Триста целковых… Пять дней… Я знаю, вы тугодум. Завтра забегу, скажете — да или нет. Пошли, Клавочка.

П л а т о н. Может, еще у кого-нибудь есть история с эпилогом?

М а л я р. Бутылку на стол — и у меня историй до рассвета хватит. (Наливает рюмку.) Пей, Клава, для общности духа. Сердись, Клавочка, только люби меня. (Целует ее.)

Пауза.

К л а в а. Я Федора люблю.

М а л я р. И я люблю Федора, хороший парень. (Хотел выпить, но поставил рюмку.) Клавочка шутит — хорошая примета.

К л а в а. Я не шучу. Федор — родной мне человек. Я все думала, как тебе об этом сказать. Теперь ты знаешь.

М а л я р. Что за театр?! Что за комедия?! Поиздеваться решили над пьяным? Да я трезвее вас всех! Я пью, потому что хочу, потому что моей душе так хочется! Я живу!.. Живу сегодня!.. Пью сегодня!.. Завтра — никто не знает, какое оно будет. Что такое завтра? Его может и не быть. Бомбочка… шарахнет — и нет тебе ни Федора, ни стола, ни меня, ни Клавы, ни даже Платона Никитича, вот так… Кучка пепла — и все. И никого на свете. Ни амебы, ни президента!

К л а в а. Ты понял, что я тебе сказала? Я люблю Федора…

Пауза.

М а л я р (трезвым недобрым голосом). Меня разлюбила Клава-Клавочка, мурашечка моя. Ха-ха… Отчего же ты, мурашечка, разлюбила?

К л а в а. Ты сумасшедший! Не могу я изо дня в день видеть дома… твое лицо.

М а л я р. Бил? Щипал? Кусал?

К л а в а. Тихий или буйный — все равно пьяный, сумасшедший. Сумасшествие твое невзлюбила, а потом и возненавидела.

М а л я р (встал, подошел, отошел, словно захотел издали взглянуть на Клаву). Когда-то этот сумасшедший купил тебе красную кожаночку, ты надела и, чтоб увидеть себя в зеркале, стала на табуретку… Понравилось, полюбилось, прямо с табуретки повисла у меня на шее. Чуть не задушила, целуя: «Любимый, родной мой, труженик, спасибо!..» Помнишь?

К л а в а. На первом курсе, восьмого марта…

М а л я р. А как квартиру мне дали и я ее покрасил под янтарь и под синь небесную… Руки целовала, х-ха… Мурашка, было?

К л а в а. Было.

М а л я р. Федор, посмотри мне в глаза. Что ты в них видишь?

Ф е д о р. Шары лупатые.

М а л я р. А Клава в них озера увидела и в тех озерах — искорки солнца… Она говорила это, у меня память острая. И мечтала, чтобы дочь была на меня похожа. Так и получилось — похожа, особенно глазами. Теперь мурашечка-потаскушечка переметнулась… Теперь Федор любимый-родной, у него — озера, и в них плавают искры солнца… Теперь будем мечтать, чтобы на него были дети похожи… ха… ха… (Недобрый смех.)

Федор не выдержал, поднялся, подошел к маляру.

П л а т о н. Сядь, Федор!

К л а в а. Любила. Было. Потом ты начал убивать нашу любовь. Травил, травил… Я ее лечила, спасала, ночами над ней плакала, а она все чахла да чахла. И умерла.

М а л я р. Где же ты ее закопала? Пойду на могилку, погляжу, помяну, выпью, оградку, памятничек поставлю.

К л а в а. Любовь где родилась, там и хоронят. В сердце.

М а л я р. Ишь ты, поэтесса! Я и не знал. А может, просто шлюха? (И уже совсем другим голосом.) Пора домой! Дочь одна, будет бояться.

К л а в а (поднялась). Пора.

Маляр достает игрушечную машину «Волга», заводит ее и ставит на стол. Игрушка объехала стол.

(Всем.) До свидания. Спасибо за чай! (Быстро направляется к воротам.)

Ф е д о р (преградив путь маляру). Смотри! И пальцем не смей тронуть Клаву! Не один, сто вас, маляров, станет меж нами — всех смету! Люблю Клаву… Она моя судьба! (Выходит.)

М а л я р (едва не задохнулся от злости. Молчит, затем с нескрываемой ненавистью Платону). Вот как вы, Платон Никитич, изволите развлекаться? Театр на дому? А я-то и вправду подумал, что вам ремонт нужен, что магарыч приготовил старик… Наслушался ее, теперь меня послушай! Все, что она здесь болтала, Клава-Клавочка, ромашечка-мурашечка, я собрал, все! Собрал до последнего слова и верну ей, заткну в глотку, чтобы не захотелось еще раз пускать на волю-вольную! Я это сделаю! Потому что это наше семейное дело! А если вы, порядочные люди, Ангелы, станете разорять мое гнездо, я ваши крылья огнем спалю! Любит — не любит, это никого не касается. У меня семья, дочь! А Федору своему передайте: бороться с ним я не буду, он посильнее меня. Бороться не буду, а убить — убью! (Криво усмехнулся.) Вот вам и история с эпилогом! А кто ее рассказал? Я? Федя? Клава? Нет! Ты ее молча рассказал, старый Каин! Ты!.. (Усмехнулся.) Историю с эпилогом.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Двор. П л а т о н мастерит. Входит К р я ч к о.

К р я ч к о (садится на лавочку). Дай выпить!

П л а т о н (кивнул на бутылку). Пей, если осталось.

К р я ч к о. Да нет, не этого. Валерьянки…

П л а т о н ушел в дом.

Все чаще и чаще хватает. (Берет бутылку.) Что это они запивали? Может, магарыч ставили маляру, чтоб жену Федору уступил?..

Входит П л а т о н, дает пузырек и чашку с водой.

П л а т о н. Сколько капель? Тридцать?

К р я ч к о (выпил). Гадость! Это уже в третий или четвертый раз меня так. Словно гвоздь под лопатку. (После паузы.) Хочу, Платон, посоветоваться, как дальше жить. Тебя дети малость шарахнули, теперь ты и меня скорее поймешь… Вчера вечером Ваню моего забрали. Нализался, скандалил… Постригут, метлу в руки — и подметай на виду у всех. Что делать? Ну что?.. (Берет рюмку, вылил из бутылки остатки водки, выпил.) Как мне, отцу, в такой ситуации? Говори… Ты ведь считаешь, что ты умный, вот и говори… Что делать? Он на виду у всех улицу будет подметать, а я?

П л а т о н. Достань и себе метлу, стань рядом, вдвоем и подметайте.

К р я ч к о. С какой это ты стороны заезжаешь?

П л а т о н. С какой надо, с той и заезжаю.

К р я ч к о. Нет, не туда поворачиваешь. Вот я скажу! В воспитании молодежи ошибочки были! И есть! Учится балбес кое-как, а ему все равно троечки ставят. Потому как школа соревнуется с другой школой — и надо победить по успеваемости. Балбесничал, не учил и не учит, а его переводят из класса в класс, потому что нужно опередить соседнюю школу; и в комсомол бездельника приняли, потому что нужно, чтобы росла организация… Возьмем милицию… Вот мой оказался в плохой компании. А почему эта компания существует? Потому что милиция ходит — руки в брюки. А нет того… Встретил милиционер хулигана — по башке, по башке! Где там?! Дунет в свисток, а сам наутек! Вот тебе и страж порядка.

П л а т о н. А ты сам не пробовал сына… по башке?

Пауза.

К р я ч к о. Уже не осилю… Да и Жалко. Сызмалу надо было учить. Но как?

П л а т о н. Трудом! Здоровую руку привяжи, чтоб не двигалась месяц-другой, а потом освободи: ослабеет рука, стакан воды не удержит! А если твой сын не два месяца, а двадцать лет ничего не делает, то ясно, что калекой стал… Есть-пить ему хочется, а работать — нет. Калека и есть калека.

К р я ч к о (взорвался). Других учишь, а у самого?.. Федор с врачихой… Младшего с женой прогнал! Видно, царство твое уже развалилось, а я все хожу сюда на экскурсию — на последнюю семейную монархию взглянуть! (После паузы.) Твои-то ведь трудились! Ты их с трех лет приучал к работе, а теперь что?! Ну что? Ты для них ноль без палочки! Десять нолей без палочки! Нечему мне у тебя учиться, да и не хочу! Будь здоров! Меня учит, а у самого полная разруха в семье.

Затемнение.

Утро. У л ь я н а хлопочет у стола. П л а т о н сидит в стороне, рассматривает куртку Павлика.

У л ь я н а. Базар был хороший, и мясо дешевое, и овощи, я и для соседа нашего Крячко купила кое-что. А машин понаехало — и из города и из села. Один на «Ладе» прикатил — поросят продавать.

П л а т о н (теребит куртку). Пуговицы укрепи, а то потеряются. Таких теперь не найдешь. Немецкие.

У л ь я н а. Забыл куртку положить?

П л а т о н. Забыл — и точка.

У л ь я н а. Спрашиваю, куда ж вы? Куда, Павлик? А он молчит… Садится в автобус… Заходи, говорю, а он молчит! И она, пичуга, льнет к нему. Выгнать ребенка! И бог и люди нам не простят.

П л а т о н. Самостоятельно жить захотел.

У л ь я н а. Души у тебя нет!

Платон подошел, включил репродуктор, услышал слова: «Поставьте ноги на ширину плеч» — и выключил.

П л а т о н. Люди давно работают, а оно говорит — «на ширину плеч».

У л ь я н а. Где они будут жить, где есть? Во что одеваться?

П л а т о н. Женился — значит, думал об этом.

У л ь я н а. Надеялся, мы поможем.

П л а т о н. Почему это — мы? Им Конституция в восемнадцать лет даст право выбирать, а в двадцать один каждый членом правительства может стать. А я бы записал: «С шестнадцати лет свой хлеб есть!» (После паузы.) Иначе все насмарку пойдет. Ни газеты, ни кино, ни собрания, ни лекции не помогут! Если не приспособлен к труду, значит, калека.

У л ь я н а. Это наш-то Павлик неприспособленный? Грех так думать.

П л а т о н. Значит, проживет.

У л ь я н а. Мы в молодости терпели нужду. Пусть бы уж дети…

П л а т о н. «Мы терпели нужду… Пусть бы уж дети…» Это враг Советской власти придумал, чтоб детей развращать. Одно дело — терпеть нужду, а другое — работать. И жить надо не как попало, а хорошо, богато, с достоинством, чтобы все в доме было, и про запас тоже. Заработала моя семья на «Запорожец», а государству мы два «Запорожца» заработали; себе — телевизор и государству — два телевизора. Чем больше мы работаем, тем лучше государству. Больше труда — крепче государство. Моя арифметика проще простого.

У л ь я н а. Лида завтра едет, так я купила им сала. У них такого не найдешь. Килограмма три… И еще кое-что. Только не тяжело ли ей будет? У нее чемодан и сумка.

Пауза.

П л а т о н. Я с ней поеду.

У л ь я н а. Куда?

П л а т о н. К Петру. На пару дней поеду. Посмотрю, как живет, как на хлеб зарабатывает.

Раннее утро. Дача Петра. Полное впечатление, что это двор Платона. Крыльцо домика с пристройкой. Дощатый стол, столбик с умывальником. Бросаются в глаза только изящное кресло-качалка да цветные летние стулья вокруг стола.

П л а т о н стоит посреди двора, осматривается. Подошел к столу, сел и тут же спохватился; попробовал, крепко ли вкопан стол. Прошелся по двору, вроде бы ища себе дела за забором.

Появился В и л я, молодой парень в джинсах, длинноволосый, с гитарой, сорочка разрисована пальмами. Некоторое время наблюдает за Платоном.

В и л я. Привет, папаша! (Входит во двор.) Столяр? К Петру Платоновичу пожаловали? Вы обещали еще на той неделе. А где инструменты? Хотя, правда, тут все есть. Вон пристройка-мастерская, там и материал и инструменты. Я слышал, хозяин хочет, чтоб ему поставили здесь лавочку, но главное — на крыльце наверху петушка, а по бокам вот такие… (жест) узоры из дерева.

П л а т о н. Зачем это ему?

В и л я. У его отца точно так. А он хочет, чтобы у него все было, как у отца. Капризы великих!

П л а т о н. Как я понимаю, это дача не его собственная?

В и л я. Эту дачу он каждое лето арендует. Иди, старик, в мастерскую и вырезай петушков, курочек, цыпляточек, узоры разные. За деньгами дело не станет, дадут сколько запросишь. Они у них водятся… Только мне сдается, ты тоже не из бедных.

П л а т о н. На лбу написано?

В и л я. Печатными буквами.

П л а т о н. Дачник?

В и л я. Да.

П л а т о н. Государственный?

В и л я. Отец — государственный, а я при нем.

П л а т о н. Отдыхаешь?

В и л я. Кейфую.

П л а т о н. Слово какое-то чудное.

В и л я. Иначе говоря, предаюсь приятному безделью, беззаботности и безмятежности.

П л а т о н. Понял. (После паузы.) Счастливый отец!

В и л я (усмехнулся). Удовольствие получить хотите?

П л а т о н. Хочу.

В и л я. Поучите меня, как надо жить. Я весь — внимание. (Садится, словно собрался долго слушать.)

П л а т о н. Если до сих пор не научили, уже не научишь. Как тебя зовут?

В и л я. Виля.

П л а т о н. Поёшь?

В и л я. Спеть?

П л а т о н. Бесплатно?

В и л я. Только для вас. (Запел, аккомпанируя на гитаре.)

Концерт окончен, приятно было познакомиться. Можете приступать к работе. Скоро прибудет хозяин. До встречи. (Идет к воротам, напевая.)

П л а т о н (проводил его взглядом). Вроде бы и не такой уж глупый. (Осматривает дом.) И впрямь как у меня. Лавочки, правда, недостает.

Входит Л и д а.

Л и д а. Ну и рано же вы встаете. Где были? Я уж подумала, не в город ли махнули?

П л а т о н. Лугами любовался. Райские места.

Л и д а. А я в село ходила, молока взяла. Тихо здесь у нас. В будний день — ни души.

П л а т о н. А я уже видел. Тут один заходил.

Л и д а. Кто же это?

П л а т о н. Паренек с гитарой. Патлатенький такой. Вилей называется.

Л и д а. Это вон с той дачи.

П л а т о н. Отец — шишка?

Л и д а. Шишка.

П л а т о н. А сынок — шалтай-болтай?

Л и д а. Ошибаетесь. Известный художник. Его работы часто бывают на выставках, даже за границей. Талант!

П л а т о н. Иной раз взглянешь на человека и сразу поймешь, глупый он или умный, а уже потом обратишь внимание — блондин или чернявый. А тут не разгадал.

Л и д а. Устали, наверное? Отдохните.

П л а т о н (улыбнулся). Петушка да узоры буду выстругивать.

Л и д а. Петр сказал?

П л а т о н. Виля.

Л и д а. Петр все хочет как дома! И пристройку соорудил. В выходные что-то мастерит, и маленький Платончик приучается.

П л а т о н. У твоих родителей малый будет зимовать?

Л и д а. Ну что вы… На осень домой привезу. Когда сынок с нами, и дышится легче. (Идет в дом).

П л а т о н (про себя). Не вернется Павлик! (После паузы.) И Федор запутался. «Разваливается семейная монархия», — говорит Крячко. Кто ее разваливает? Проглядел ты что-то, Платон. Ведь как бывает в жизни! Вон: отец — шишка, а сын работящий, художником стал. А у Крячко из дырявого кармана сын вино цедит.

Из дома вышла Л и д а.

Л и д а. С кем это вы разговариваете?

П л а т о н. Вслух размышляю. У нас гости будут или сама куда собралась? Ишь как нарядилась.

Л и д а. Петр с минуты на минуту приедет. Перед гостями можно так-сяк, а для мужа — лучшее платье… Меня Петр никогда не видел растрепанной или в затрапезном халате.

П л а т о н. Как на праздник…

Сигнал машины.

Л и д а. Это Петр. Но не на своей, а на какой-то другой машине.

П л а т о н. Жизнь — будни…

Входит П е т р со свертками.

П е т р (целует Лиду). Доброе утро! Как вы себя чувствуете, отец?

П л а т о н. Ничего.

Л и д а. На чьей машине приехал? Сигнал не такой.

П е т р. Новую «Волгу» дали.

Л и д а. За новую не грех и шампанское на стол. (Спешит в дом.)

П л а т о н. Это как же — дали?

П е т р. Служебная машина.

П л а т о н. А дача?

П е т р. Тоже служебная.

П л а т о н. Бесплатно?

П е т р. Нет, плачу.

П л а т о н. Здорово ты живешь, сынок. Квартира, машина, дача. Да и зарплата немалая. Держись, Петр, за такую работу! Держись! Лишний час-два на работе побудешь — корона с головы не свалится. Думал, ты неплохо устроился, но чтоб так — и в голову не приходило. Держись!

П е т р (засмеялся). Постараюсь!

П л а т о н. Видишь, сколько тебе государство дает, может, даже лишнего. (После паузы.) Ты уж смотри, не подведи. Если сын в достатке и почете, то отец вдвойне счастлив!

П е т р. Все, что я имею, только благодаря вам… (Напевает.)

П л а т о н (усмехнулся). Не забыл?

П е т р. Ничего не забыл…

П л а т о н. И петуха и резьбу хочешь? Сделаю.

П е т р. Вдвоем за выходной и управимся.

Входит В и л я.

В и л я. Начальство приехало?

П е т р. Виля, привет!.. Просим на завтрак. Знакомься, это — мой отец. А это Виля, признанный талант!

П л а т о н. А мы знакомы.

П е т р. Уже побывал у нас?

В и л я. Рано-раненько заходил в надежде на серьезный разговор с вами, Петр Платонович.

П е т р. Серьезный разговор состоится в рабочие часы, а сейчас — завтракать.

Л и д а (из дома). С шампанским!

В и л я. В рабочее время мне не пробиться сквозь бесконечные заседания и совещания.

Л и д а (выглянула из дверей). Бедненький Виля, он такой скромный да несмелый, что и не пробьется… Позавтракаем и поговорим.

П е т р. Оставляю вас на минутку. (Идет в комнату.)

П л а т о н. По какому делу к Петру?

В и л я. Квартиру выбиваю.

П л а т о н. У родителей живешь?

В и л я. Жил у родителей, а теперь отлучают, как теленка от коровы.

П л а т о н. Пора! А разве Петр раздает квартиры?

В и л я. Он один из сотни тех, кто должен поставить резолюцию для получения.

П л а т о н. Один из сотни? А девяносто девять уже обошел?

В и л я. Ваш сын — правофланговый.

Входят П е т р и Л и д а, ставят на стол тарелки и блюда.

Л и д а. Виля и Петр — шампанское. А вы, Платон Никитич?

П л а т о н. Ничего.

В и л я. Мы люди цивилизованные, не будем обременять себя условностями. К вам приехал отец. Вам лучше побыть в тесном семейном кругу, а мне главное — решить свой вопрос и уйти. Меня ждет более интересное общество.

П е т р. Конкретно: что тебе нужно?

В и л я. Помощи насчет квартиры. Не в смысле светлого будущего, а весомо, грубо, зримо…

П е т р. Ты заслужил…

В и л я. Лучше сказать — заработал. Не люблю слова «заслужил». Какой-то привкус в нем…

П л а т о н. «Заработал» — лучше.

П е т р (засмеялся). Сговорились. Ну, если уж на то пошло, так это ты, Виля, должен ставить мне шампанское. Считай — квартира у тебя уже есть.

В и л я. Мне эта сказка нравится. (Делает вид, будто считает пульс.) Даже пульс зачастил.

П е т р. Пока речь идет об однокомнатной.

В и л я. Как говорится, вместо акварели — карандаш!

П е т р. В этом году начинаем строить.

В и л я. В каком райском уголке?

П е т р. В конце Качаловской.

В и л я (помолчал — словно мысленно осмотрел участок). Иных полотен не имеется?

П е т р. К сожалению.

В и л я. Спасибо за внимание!

П е т р. Не устраивает?

В и л я. Кто будет жить в этом доме?

П е т р. Двести квартир — двести семей.

В и л я. Точнее, около тысячи невинных, осужденных на каторгу…

П е т р. Слишком мудро высказываешься.

В и л я. Петр Платонович, вам не подходит роль наивного чиновника. Добра и счастья! (Поклонился, выходит, напевая песню.)

П е т р. Перекипит.

Л и д а. А почему ему это место так не нравится?

П е т р. Немного шумно. Так ведь город — не село, всюду шум.

Л и д а (ставя на стол шампанское, бокалы).

П е т р. Эта песня словно и не утихает в душе… Я иногда работаю и ловлю себя на том, что беззвучно напеваю нашу семейную песню. Отец, как я рад, что ты приехал.

П л а т о н. Я тоже. Увидел, как вы живете. Хорошо живете. Дорожи, Петр, своей работой… Еще раз скажу, не обижайся. Много тебе дано, так что и ты работай на совесть.

Вдалеке слышится песня — поет мужской голос.

(Прислушивается.) Ну-ка тише… Вроде бы голос Павлика… Почудилось… И сон снился…

Затемнение.

Ранний вечер. П л а т о н у мастерской вырезает узорный карниз. Мимо ворот проходит В и л я.

В и л я (остановился). Добрый вечер. Значит, не ошибся… Вы настоящий мастер. И тут Петр Платонович сэкономил… Любит он экономить — и свое и чужое.

П л а т о н. Зайди. Я собирался искать тебя.

В и л я. Я вам нужен? (Заходит во двор.) Хотите портрет заказать? Не выйдет.

П л а т о н. А кого же ты рисуешь, если не секрет?

В и л я. Не так просто объяснить.

П л а т о н. Попробую понять.

В и л я. Искатели женьшеня долго, очень долго ходят по тайге, пока найдут заветный корень. Вот так и я среди человеческой тайги ищу того, кто… засветится во мне… Засветится — его и пишу.

П л а т о н. Хорошо сказал — засветится… Торопишься куда?

В и л я. Один мудрый человек говорил: хочешь поспеть — не спеши! Хочешь долго прожить — не думай об этом! Хочешь, чтобы тебя любили, — не лезь людям на глаза!

П л а т о н. С квартирой тоже не спешил?

В и л я. И не спешил, да споткнулся.

П л а т о н. Что же там за место такое, на этой Качаловской?

В и л я. Интересуетесь?.. Может, Петр Платонович и вам там квартиру предлагает?

П л а т о н. Я тебя про местность спрашиваю. Рассказывай!

В и л я. С одной стороны — завод, словно гигантский испорченный желудок, бурчит день и ночь. С другой — через пять лет построят мост, и весь грузовой транспорт пройдет под окнами дома… А если учесть современную звукоизоляцию…

П л а т о н. А может, сынок, ты не в курсе дела?.. Бывает, болтают люди…

В и л я. Информация точная!

П л а т о н. Знали, что будет шумно, и планировали?

В и л я. Типичный случай!

П л а т о н. И жить, говоришь, там плохо будет?

В и л я (засмеялся). Весело! Интервью окончено… Позвольте откланяться. (Уходит.)

Затемнение.

Л и д а, в кресле-качалке, листает журнал. П е т р за столом просматривает газеты, заметно волнуется.

Л и д а. Не волнуйся, Петя. Платон Никитич скоро вернется.

П е т р. Не пойму, что произошло. Отец собирался сегодня домой… Вдруг вздумалось ему поехать в город, да еще одному, без меня…

Л и д а. Может, надумал купить что-нибудь.

П е т р. Воскресенье, магазины закрыты.

Л и д а. Не маленький, не заблудится.

П е т р. Пора бы уж и прийти.

Л и д а. Подождем. Думаю, к обеду вернется.

П е т р. Давай, Лидок, пройдемся перед обедом.

Л и д а (поднимается). До автобусной остановки?

П е т р (усмехнулся). Угадала. Подумал — встретим отца.

Л и д а. При отце ты еще больше похож на мальчишку. Пошли, мой мальчик.

Ушли. А вскоре появляются П л а т о н и В и л я.

В и л я. Вон ваши куда-то пошли.

П л а т о н. Небось на остановку, меня встречать.

В и л я. Увидят такси, догадаются, что вы приехали. Смотрите, уже возвращаются. Пойду. А то и мне достанется.

П л а т о н. Думаешь, ничего не выйдет?

В и л я. Если бы даже знали, что завтра это место провалится или что там вдруг проснется вулкан, все равно будут строить. А как же? Есть подпись! Есть постановление…

П л а т о н. Зачем преувеличиваешь?

В и л я. Для лучшего восприятия.

П л а т о н. Что же это за хозяева?

В и л я. Все они чьи-то сынки, чьи-то внуки… Ну, побежал. Всего вам доброго, Платон Никитич. (Уходит.)

Появились Л и д а и П е т р.

Л и д а (смотрит на часы). Без десяти три.

П л а т о н. Я вчера приметил, что вы ровно в три обедаете, ну и старался не опоздать.

Л и д а. А у меня все готово, даже вареники с медом. Кто пожелает, можно и со сметаной. (Идет в дом.)

П л а т о н. Потолкуем, Петр, пока Лида с обедом хлопочет.

П е т р. Где вы были?

П л а т о н. На Качаловской.

Пауза.

П е т р. Виля возил?

П л а т о н. Наоборот. Я его возил. А он при мне вроде бы проводником был.

П е т р. Зачем вам это было нужно?

П л а т о н. Когда ты малышом был, все просился: «Возьми меня на завод, покажи, что там делают». И я водил тебя. Теперь и мне захотелось посмотреть, что сын делает.

П е т р. Не я один…

П л а т о н. И ты тоже.

П е т р. Государственная комиссия…

П л а т о н. Государственная!

П е т р. Виля вас втянул в эту историю! Хочет чужими зубами меня укусить.

П л а т о н. На Качаловской уже экскаваторы морды позадирали.

П е т р. Вы приехали к нам на каких-то два дня в гости… И уж если толковать нам о чем, так о своем, о наших близких… Я вот все думаю, как там Павлик…

П л а т о н. Я тоже думаю. (После паузы.) А ты, Петр, согласился бы жить в том доме, на Качаловской?

П е т р. Припекло бы — жил…

Незаметно входит Л и д а, садится на стул, слушает.

(Еле скрывая раздражение.) Давайте сразу отвечу вам на все вопросы, связанные с этим домом, вернее, с его строительством.

П л а т о н. Вот так бы и сразу, сынок. Ты ведь умный малый. Скажи, ты тоже подписывал бумагу о том, что можно строить на Качаловской?

П е т р (усмехнулся). Подписывал.

П л а т о н. Такая должность у тебя?

П е т р. Такая.

П л а т о н. А если бы твоей подписи не было, стали бы строить? А может — нет?

П е т р (заколебался). Может быть, и не стали бы. (Улыбнулся.) Вопросов больше нет у прокурора?

П л а т о н. Есть. Почему же ты все-таки подписал?

П е т р. Да не так все просто, как вы думаете… Если бы дом построили где-то дальше, дороже было бы связать его с коммуникациями, затянулось бы само строительство. А здесь мы уложимся в срок. И, наконец, этот дом, так сказать, украсит, увенчает Качаловскую улицу. Вырисовывается определенный ансамбль…

П л а т о н. Но ведь сотни людей трудом заработали новое жилье, они ждут, когда получат квартиру, свой уютный уголок… Это тебе не гостиница — приехал, уехал. Там будут жить семьи, в этих стенах будут рождаться, взрослеть, стариться, умирать. А вы — «коммуникации», «план», «увенчать Качаловскую».

П е т р. Живут, умирают… Уж очень далеко заглядываете.

П л а т о н. Сейчас — завод гудит. А скоро мост появится, машины задымят, заревут…

П е т р. Мост будет через пять лет. Да о нем мало кто и знает.

П л а т о н. А через пять лет жильцы пожалуются, начнут разбираться, почему дом в таком месте построен, а там и твоя подпись, Петр. И скажут: совести у него не было. И с работы выгонят, и все вверх тормашками.

П е т р. Отец! (Объясняет учительским тоном.) Через пять лет я, может, и работать здесь не буду, переведут на другую должность. И кому через пять лет в голову взбредет возвращаться к периоду строительства. А если и вздумают копаться — в крайнем случае выговор дадут. Вот так! (После паузы.) Лида, государственный разговор мы кончили. Теперь можно и обедать. Я, батя, достал чешского пива. Специально для вас, помню наши обеды с пивом раз в неделю. У вас еще цела та кружка глиняная, не разбилась?

П л а т о н. Цела.

П е т р. Пиво с тараночкой — высший деликатес!

П л а т о н. Петр, скажи, ты любишь свою землю, людей своих, государство свое?

П е т р (вспыхнул, тихо). Только вам я могу простить такие вопросы!

П л а т о н. Любишь, иначе и немыслимо. (Помолчав.) А знаешь, кто больше всего вреда приносит нашей земле, людям, государству? Маленькие временщики!

П е т р. При чем тут я?

П л а т о н. При том! В тебе тоже временщик проклюнул… Через пять лет, мол, меня, может, и не будет на этой работе… Другой, мол, отвечать будет — вот она, философия временщика. Дров наломает, напакостит, напутает, грядку свою испоганит — и на другую работу! Сам уйдет, или перекинут его… Сухим из воды! За каждый год, за каждый месяц, за каждый час своей работы отвечай! Умрешь — тогда память о тебе ответит за дела твои. Иначе немыслимо… (Помолчав.) Говоришь, в крайнем случае — выговор. Эти выговора в печенке у народа сидят!.. Выговора! Все выговора, вынесенные в стране, можно в один сейф собрать! Понял — в один сейф! А бракованные стройки, заводы, уничтоженные реки, тысячи испорченных машин и на миллиарды рублей бракованных тряпок… Это ведь те же самые выговора, но их в сейф не упрячешь. (Усмехнулся.) И на человеке его не увидишь. Вот если бы выговор, как гирю, на шею вешали сучкиным сынкам, чтобы поясница у них трещала. Вот так, Петр…

П е т р. Послушать вас, так за каждую мелочь — под суд?

П л а т о н. Труд человеческий как свой ценить надо! Человека ценить и себя!

Лида наливает Петру и Платону пива.

«Жильцы»!.. А можно их иначе назвать, а то ведь они налоги платили, чтобы вас в институтах учить… Выучили, а вы их — в шум и в гам на Качаловскую…

Л и д а. Выпейте, ораторы.

П е т р. Я аудитория, а оратор у нас один — отец.

П л а т о н. Есть такие, сынок, которые мне разные прозвища придумывают — и стяжатель я, и корыстолюбец, и скряга… Пускай себе. Иногда видишь: трубы валяются поржавевшие, цемент под дождем мокнет… И мне жаль, поверь, как своего, прямо душа болит… Потому что все это — наше… общее… государственное. Хотим жить хорошо? От завода до последней соломинки, до гвоздика, до кирпичика — все беречь нужно! Скупыми быть! Не транжирами и не равнодушными. А заботливыми! Хозяйственными! Иначе и немыслимо!

П е т р. Пора кончать диспут.

П л а т о н. Пора… (После паузы.) Пока не поздно, сынок, напиши куда следует… Напиши: ошибся. Сознайся, что ошибся. Пусть строят не там… Сядь и напиши.

Л и д а. Так просто — сядь и напиши.

П е т р (удивленно). О чем писать?

П л а т о н. Пиши, что жить там людям нельзя. И докажи.

П е т р. Хорошенькое дело! В строительство уже вложены десятки тысяч рублей. Призываете быть скупыми, а тут — тысячи на ветер. Кто нам такое позволит?

П л а т о н. А истратить миллион на дом, в котором жить будет хуже чем на каторге? Миллион — это еще большая расточительность… Да еще и неуважение к людям… Так что, пока не поздно, пиши…

П е т р. Собственно, с какой стати я должен держать отчет перед вами за свои служебные дела?

П л а т о н. Я твой отец.

П е т р. Из пионерского возраста давно вышел.

П л а т о н (не сдерживая гнева). Из возраста моего сына никогда не выйдешь! Тебя не Петькой называют, а Петром Платоновичем! А значит, Платон за тебя и за дела твои тоже в ответе. И совесть рода своего не дам пачкать!

Л и д а (пропела).

Петр бросил в ее сторону сердитый взгляд.

Просто вспомнила.

П е т р (ему не по себе, налил пива, пробует улыбнуться). Напишу… Подтвердится, прекратят строительство, а меня — с работы…

П л а т о н. Жаль… да уж ничего не поделаешь. Так случилось. Найдешь другую.

П е т р. Такая работа, как моя, на дороге не валяется.

П л а т о н. Какую уж дадут.

П е т р. И из партии тоже.

П л а т о н. Может, и из партии… И опять — ничего не поделаешь. Значит, не может партия таких держать! Она есть и должна быть чистой! Совесть свою очистишь, вину трудом искупишь — может, и восстановят.

П е т р (ударил кулаком по стулу). Хватит, наигрались словами… (Опомнился.) Простите, не сдержался… Но и вы тоже… У государства хватает организаций, которым положено проверять и следить.

П л а т о н. У государства вас — миллион, за всеми и не уследишь, а у меня вас — четверо. Каждого должен видеть и за каждым посматривать! Испокон веков так родителям велено!

П е т р. Вас не убедишь… Давайте хоть передохнем…

П л а т о н. Напиши, а потом уж и отдохнем.

П е т р. Что? Что писать?!

П л а т о н. Я, Ангел Петр Платонович, хочу признаться…

П е т р (хрипло). Ну и пишите!

П л а т о н. Писать будешь ты!

Затемнение.

Слышен голос Платона: «Я, Ангел Петр Платонович, признаюсь, что решение о строительстве жилого дома по улице Качаловской ошибочно. В этом и моя вина…» Голос Платона замирает.

Возникает песня под гитару: «А ветер времени все подгоняет корабли, корабли, корабли…»

Ранняя осень. Двор Платона. П л а т о н мастерит. Входит К р я ч к о, наблюдает за Платоном.

К р я ч к о. Пыхтишь уже, Платон… А почему? Дети изматывают здоровье родителей. О Павлике не слыхать? А как Петр? Переживает?.. Такая работа была, а теперь — рядовой инженер. Квартиру оставил. Стыдно стало, и к отцу! А Лиды не видно. Бросила? Такая красавица, ей небось деньги нужны, а рядовой… не тот коленкор. И Федор, вижу, все ходит со своей врачихой… У них до сих пор все в тумане? Дети! (После паузы.) Твои хоть на воле, а моего — на три года в колонию… Ездил проведать… Там такая шпана, что попа туда посади — выйдет бандюгой первого сорта! (Вынимает из кармана пузырек.) Зашел вот в аптеку, купил ландышевых капель. Ты еще крепкий, а я на лекарствах… (Посмотрел за забор.) Маляр идет. Пьяный в стельку. К тебе, видно.

Входит м а л я р, что он пьян, заметно не сразу.

М а л я р (окинул взглядом двор, словно желая убедиться, что кроме него здесь еще только двое. Подошел к Крячко). Гражданин Крячко, активист и агитатор, член товарищеского суда, жэка, отец арестанта… Какие еще у тебя чины? Вспомнил: пенсионер! Ничего не делаешь, а тебя кормят, одевают… А зачем? Удобрение для общества! Вот ты кто!

К р я ч к о. Маляр! Ты кистью своей стены малюй, а людей не трогай.

М а л я р. Не сердись, товарищ Крячко. Я не по злобе. Просто я начал людей изучать… В анфас они красивенькие, а с тыла облеплены кизяком жизни… И хочется мне составить книгу «Кто есть кто?».

К р я ч к о. С себя начинай.

М а л я р. Я личность сложная. Ты, Крячко, смотрел когда-нибудь в длинную трубу, что лежит на земле? Глянешь — и далеко-далеко виднеется кружочек пустоты. Вот такой мне иногда моя жизнь представляется… И с той стороны и с этой — пустота. (Садится на стул, голова тяжело падает на грудь, мгновенно заснул.)

К р я ч к о. Набрался ни свет ни заря. А может, еще с вечера.

П л а т о н. Будешь идти, забери его. Домой заведешь.

К р я ч к о. Его нести надо, а силенок нет.

М а л я р (проснулся. Снова окинул взглядом двор). Платон Никитич, подойдите… Хочу вам что-то сказать при свидетелях.

Платон подходит.

Я к вам свататься пришел… Отдайте мне мою жену. Да, да, отдайте! Живем мы, еще не разведенные, в одной квартире, но она уже ваша… Отдайте! Я на ней заново женюсь. Свадьбу сыграю. Было дело, и ругал я Клаву и бил понемногу… Видите, как на духу перед вами… Даже изменял ей, потому что казалась она мне какой-то пресной: и глаза, и руки, и как повернется, как пройдет — все мне не нравилось. А теперь (с дурацким смехом)… все нравится!.. Нравится!.. Отдайте мне ее. Магарыч поставлю… Свадьбу заново сыграем.

К р я ч к о. Не к Платону, а к Федору обращайся.

М а л я р. Платон здесь всему голова, он дела вершит! (Вроде что-то вспомнил.) Она беспутная барахольщица, ей бы все наряды, она и Федора и вас разорит. Она деньги на ветер швырять привыкла… У меня навар был, и все она… Не ко двору она вам… Голова болит… Не успел опохмелиться…

К р я ч к о. Пойдем, отведу.

М а л я р. Здесь, недалеко… «чернила» продаются. Опохмелюсь и приду, я вам такое расскажу…

К р я ч к о с м а л я р о м выходят.

(Возвращается.) Забыл сказать… спалю я ваше коршунье гнездо, а ее, Клавдию то есть, покалечу. И будет еще одна история с эпилогом… (Ушел.)

Платон присел к столу: видно, на душе у него тяжело и сердце болит. Не заметил, как вошел П а в л и к. Он вроде бы возмужал, даже вырос, а может, так кажется, потому что одет в модную куртку. Вошел во двор, снял шляпу. Смотрит на отца, от волнения растерял приготовленные слова.

П а в л и к. Отец…

Платон не оглянулся; может, не расслышал, а может, подумал, что почудилось.

Отец!..

П л а т о н (оглянулся). Это ты?.. Павлик… (Встал.)

П а в л и к. Я, папа…

П л а т о н. Вернулся… (Пошел, прикрыл дверь в мастерскую.) Где пропадал?

П а в л и к. Как мама?.. У нас все благополучно?

П л а т о н. Понемножку, все благополучно… А ты институт не бросил?

П а в л и к. Договорился — на вечерний перейду… А каникулы и вот несколько дней сентября прихватил — на севере в стройотряде…

П л а т о н. А на север все же поехал?

П а в л и к. Поехал. И не жалею… Трудно было, а потом — ничего, освоился.

П л а т о н. А Оля?

П а в л и к. Со мной. Обед всей бригаде варила… Заработали мы там немало… Около двух тысяч…

П л а т о н. Так много?

П а в л и к. Много? Посмотрите на руки!..

П л а т о н. Прости, сынок, что тогда так…

Пауза. Отец и сын словно снова пережили ту памятную разлуку.

П а в л и к. Было да сплыло.

П л а т о н. И Петр теперь с нами живет…

П а в л и к. Переехал сюда на работу?

П л а т о н. Домой приехал и на работу здесь устроился.

П а в л и к. А Лида?

Пауза.

П л а т о н. Олю почему не привел?

П а в л и к. Мы уж завтра, на субботний обед.

П л а т о н (необычным голосом, будто сдерживая и плач и радость). Собирается семья… Сынок, Павлик, здравствуй! (Подошел, обнял сына.)

Затемнение.

С противоположных сторон выходят Т а н я и В и л я. Они заметили друг друга. Приблизились, остановились, будто никак им не разминуться. И выжидают, кто первый скажет слово.

Т а н я. Вы так смотрите на меня, будто узнаете.

В и л я. Узнаю.

Т а н я. Меня?

Пауза.

В и л я. Свою суженую.

Т а н я. Вы…

В и л я. На этом и остановимся, девочка. (Движением руки словно снял с глаз какую-то пелену.) Бывает же такое, будто судьбу свою встретил… А теперь спокойно посмотрю. Кого-то ты мне напоминаешь… Не дочь ли Ангела Платона Никитича?

Т а н я. Да… (Встреча произвела на нее впечатление.)

В и л я. Где он живет?

Т а н я. Отца сейчас дома нет.

В и л я. Когда вернется?

Т а н я. К обеду. Сегодня обед в пять, вся семья собирается.

В и л я. Зайду в семь.

Т а н я. Можно и сейчас.

В и л я. Мне обещали номер в гостинице… Часа через два.

Т а н я. Что сказать отцу?

В и л я. Передайте, что Виля приехал. Портрет его писать.

Т а н я. Портрет отца?

В и л я. Скажите, что он… засветился.

Т а н я. Засветился?.. Не понимаю.

В и л я. Платон Никитич поймет. Таня, и вы тоже будьте дома в семь! (Уходит.)

Т а н я. Художник… Хочет рисовать отца… А может, как тот корреспондент, сбежит. Везет же мне на встречи. Не буду отцу сейчас говорить, лучше уж — после обеда.

Двор Платона. У л ь я н а накрывает на стол. Т а н я причесывается, Ф е д о р ремонтирует стул. П л а т о н моет руки, возле него стоит О л я с полотенцем. П а в л и к вытаскивает из дома отцовское кресло.

У л ь я н а. Федор, да оставь ты этот стул. (Считает стулья.) Тут уже для всех хватит…

Ф е д о р. Еще две минутки — и готово будет.

П л а т о н (Оле). Молодцы. На север слетали. А мама знает?

О л я. Мы с Павликом написали.

Т а н я. Папа, только пиво? Или можно вино? В честь приезда Павлика?

П л а т о н. Обойдемся.

Ф е д о р (ставит к столу отремонтированный стул). Пусть на столе будет вино.

П а в л и к. А борщ как вкусно пахнет!

Входит Л и д а, как всегда, одета модно. Все удивлены, глазам своим не верят.

Л и д а (улыбнулась). В театре это называется немая сцена. Удивляетесь, будто я с того света. И вы тоже, Платон Никитич, удивлены?

П л а т о н. Почему без вещей?

Л и д а. А так — легче.

Входит П е т р.

П е т р. Кто поможет? Разучился галстук завязывать. (Вдруг увидел Лиду.)

Пауза. Тишина. Лида подходит к Петру, завязывает галстук.

Л и д а (отступила на полшага и кричит). Ну, поцелуй же, окаянная твоя душа. (Кинулась, обняла Петра.)

У л ь я н а (перекрестилась). Слава богу!..

Ф е д о р (усмехнулся). К тому шло…

Л и д а (Платону). Хотела развестись, чтоб не видеть его. Знаете, что сотворил ваш сынок? Оставил записку: «Можешь ко мне не возвращаться, я тебя пойму и прощу, меня уже сняли…» Да напиши, что нищим по миру пошел, все равно любить буду… Судьбинушка ты моя единственная…

Т а н я. Лида, дай я тебя от всех присутствующих расцелую. (Целует.) Ты наша!

П л а т о н. Наша!

Т а н я. И еще моднее стала…

Л и д а. Теперь уж мне нужно еще больше мужу нравиться… Хотел, видишь ли, сбежать от меня.

П л а т о н. А вещи — на станции? В камере хранения?

Л и д а. Не дотянула сама, набрала всего, даже машинку пишущую… Я ведь до замужества училась стенографии и машинописи. Теперь возьмусь за дело.

П л а т о н. Вон ты какая!

Л и д а. И такая…

У л ь я н а. За стол, дети…

Т а н я. Да, сегодня праздник что надо!

У л ь я н а (пересчитывая стулья). Этот лишний.

Ф е д о р. Пусть стоит…

Когда все уселись, Платон достает блокнот, надевает очки.

Т а н я. Па-ап, ради гостей можно было бы денежный вопрос на завтра перенести.

П л а т о н. Здесь нет гостей, все свои.

Федор, который все время поглядывал на дорогу, встал. Входит К л а в а.

К л а в а. Добрый день. Значит, не пропащая моя судьба — на обед попала.

П л а т о н (встал, пошел навстречу). Не пропащая! Может, как раз наоборот, только родилась… (Взял за руку, подвел к свободному стулу.) Садись обедать с нами. Вот, Клава, твое место будет и твой стул. (Вернулся к своему креслу.)

Т а н я. Папа, перенесем на завтра?

П л а т о н. Зачем переносить?

Т а н я (отдает деньги). Сто семьдесят. Тридцатку оставила на курсы.

П л а т о н. Уже неплохо.

Т а н я. В сборочный перешла.

П л а т о н. Чего ж молчала?

Т а н я. Сюрприз решила сделать.

Ф е д о р (отдает деньги). Двести восемьдесят…

Т а н я. Растет человек. Похвалите его, папа!

П л а т о н. Ему много и надо.

П е т р. Возьмите, отец, и мои.

Платон посмотрел на Лиду.

Л и д а. Берите, берите. Традиции Ангелов нарушать не годится.

П л а т о н. Я уже завел на тебя графу, Петр. Сколько там?

П е т р. Сто семьдесят пять.

П л а т о н. Маловато…

П е т р. Чистая зарплата… Прогрессивка — в конце квартала.

П л а т о н. Присматривайся, как бы подработать.

П е т р. Присматриваюсь.

П а в л и к. А от нас с Олей, папа, вам подарок. (Вносит узел, развязывает — там кожух. Набрасывает кожух отцу на плечи.)

П л а т о н (встает). Вот это кожух, сноса ему не будет… Павлик, Оля, спасибо вам… Но этим, сынок, не отделаешься. (Садится в свое кресло.) Вы там заработали с Олечкой около двух тысяч, их тоже сюда надо. (Постучал пальцем по блокноту.)

Т а н я. Ну, уж это — слишком…

У л ь я н а. Только-только ведь оперяются.

Ф е д о р. Они же еще студенты.

П л а т о н (словно и не слышал, что говорят). Надо в общий котел. Вот у Федора собрано — хватит на кооперативную квартиру. У Петра, как у философа Сковороды, — одни книги. Надо ему помочь на кооператив. Ты, Павлик, будешь жить с нами. Вы с Олей оба учитесь, вам и поесть надо, и одеться, и то-другое приготовить. Словом, у нас останетесь.

Т а н я. Это совет или директива?

П л а т о н (едва заметно усмехнулся). Постановление. (Захлопнул блокнот, снял очки, встал.) Сегодня пообедаете, детки, без меня. Пойду отдохну… (Пошел в дом, на крыльце оглянулся на своих, словно хотел вернуться к ним, и исчез в доме.)

Л и д а. Платон Никитич, как же…

У л ь я н а. Пусть немножко полежит, устал он.

Т а н я. Постановление будем обсуждать?

О л я. Мы с Павликом согласны, как отец сказал.

В это время врывается музыка и песня «Мой дед — разбойник». Она заглушает все, но так же неожиданно обрывается.

Т а н я. Неужели Ванек вернулся?

Ф е д о р. Ему же три года колонии дали.

У л ь я н а. Опомнился — и помиловали.

Т а н я. Пришел — и снова за свою музыку. Позвоню.

У л ь я н а. Пусть играет, потерпим…

Ф е д о р. Придется мне взяться за Ванька.

Т а н я. Побьешь?

Ф е д о р. На завод отведу.

Т а н я. Я помогу.

Входит К р я ч к о.

К р я ч к о (про себя). Собралось столько, что и не сосчитать. (Всем.) Добрый вам день!

У л ь я н а. Сын вернулся? Вот и вам радость…

К р я ч к о. Где там — вернулся… Трубить да трубить ему еще…

Т а н я. А музыка?

К р я ч к о. Такая тоска напала, все сына вспоминаю… Взял и включил его музыку. Хоть на секунду, словно он в доме…

Пауза.

У л ь я н а. Садись, пообедаешь с нами.

К р я ч к о. А где Платон?

У л ь я н а. Отдыхает.

К р я ч к о. Платон отдыхает? Такого свет не видел. Пойду к нему. (Ушел в дом.)

У л ь я н а. Все остынет… Ешьте, дети. Федор, наливай вино.

Федор наливает вино в рюмки.

Л и д а. Кому же — первый тост? Самому старшему!

Т а н я. Или самому младшему. Маме или мне.

У л ь я н а. Говори, доченька, какой уж из меня оратор.

Т а н я (поднимает рюмку). За отца! Но прежде, чем выпить, давайте запоем нашу детскую. Вот увидите, отец не утерпит, сразу выйдет! Он не признается, но любит эту песню. (Поет.)

За ней подхватывают все.

В это время из дому выходит К р я ч к о, он сам не свой. Идет на авансцену.

К р я ч к о. Как им сказать, что нет уже у них отца! Нет отца!.. (Едва сдерживает слезы.) Нет больше Платона!

Т а н я (поет).

З а н а в е с.

1978