Заблудившийся робот

Надо нарисовать гаечку!

Я уже знал, конечно, о появлении в квартире-108 гостя с планеты УЛИ, ведь у моих друзей никогда нет от меня никаких секретов. Правда, я не был у них недели две, но это не имеет значения: папа сообщает мне обо всех новостях по телефону. И я обещал зайти. Уж очень мне не терпелось взглянуть на чудесного робота.

Я пришел в квартиру-108 в тот момент, когда Старик-Ключевик попросил показать ему новую папину картину, которую отвергли уже во второй раз.

Мама открыла мне дверь. Я сразу заметил ее легкую взволнованность.

— Как хорошо, что вы пришли! — шепнула она мне в коридоре, пока я снимал запорошенную снегом шубу — на улице бушевала метель. — Я вас очень прошу, присмотритесь к этому роботу повнимательней. Я очень волнуюсь… Правда, Старик-Ключевик меня уже немного успокоил, но все-таки…

— Положитесь на меня! — шепнул я в ответ, нервно причесываясь перед зеркалом и сгорая от нетерпения увидеть существо внеземной цивилизации. — Будьте покойны: уж я его прощупаю!

— Проходите! — громко сказала мама и пошла впереди меня по коридору.

Мы вошли в комнату. Перед мольбертом, на котором наклонно закреплен был пейзаж среднего размера, стояли папа, Старик-Ключевик, Катя, Юра и робот Тарабам. Все смотрели на картину и о чем-то спорили. Я же на картину даже не взглянул. Я сразу впился глазами в Тарабама. Мне хотелось хорошенько запомнить и сохранить первое впечатление. Когда я подошел, робот оглянулся и тоже посмотрел на меня. Не знаю почему, но я сразу почувствовал к нему расположение. Его зеленые глаза сияли каким-то добрым, улыбчатым выражением. Это было странно, но я именно увидел на лице робота улыбку. Вместе с тем у него ведь не было губ! Но улыбка была, она разлита была по всей, если так можно выразиться, физиономии странного существа. С момента нашего знакомства прошло уже много времени, но я до сих пор помню эту добрую, как бы невидимую улыбку прямоугольных глаз, обрамленных черной рамкой. В глазах чуть колебались на нулях тонкие вертикальные стрелки. Над высоким лбом робота колыхались, как усы, две тонкие телескопические антенны, по обе стороны головы выдавались полукруглые микрофоны, а проще сказать, уши; под глазами находились два черных квадрата — динамики, из которых шел звук — то есть два неподвижных рта! Очевидно, у него был стереоголос… Вся кубическая небольшая голова робота сидела на короткой шее, как бы составленной из многих блестящих колец; ниже шло мощное прямоугольное туловище, тоже стального цвета, хотя не знаю, сталь это была или какой другой сплав, а на груди красовался белый квадрат с красным знаком посередине, напомнившим мне китайский иероглиф; туловище оканчивалось внизу четырьмя гибкими стальными ногами — да, да, не двумя ногами, а целыми четырьмя! — и эти ноги были как толстые стальные шланги, которые не имели коленей, а сгибались, когда нужно, на всем протяжении; руки у него были такие же гибкие, без локтей, но только две… Тарабам стоял на своих четырех ногах очень устойчиво… Забегая вперед, должен сказать, что передвигался он на них ловко и быстро. Все это я подробно осмыслил уже потом, а в тот первый момент я только видел — или, вернее, чувствовал — теплую улыбку робота, разлитую во всем его облике… Удивительно, не правда ли?

Я сразу же повернулся к маме и шепнул ей на ухо:

— Замечательное существо! И будьте совершенно спокойны! От него веет добром!

Мама благодарно кивнула мне в ответ. В ее глазах я прочел успокоение.

— Рад видеть! — обернулся ко мне папа. — Познакомься…

Я шагнул вперед, робот протянул мне свою гибкую руку с похожими на щипчики пальцами, и я горячо пожал ее. Да, УЛИнянин пришелся мне по душе. Все это длилось одно лишь мгновение, но за моих друзей я уже не беспокоился. И сейчас, когда я спустя долгое время пишу эти строки, я радуюсь, что в тот момент не ошибся. Впрочем, вы это и сами поймете, когда прочтете все до конца…

Когда мы с роботом пожали друг другу руки, папа обратился ко мне:

— Вот мы тут пытаемся разгадать: что в этой картине могло не понравиться? Почему ее опять не приняли?

— Картина как картина, — сказала мама. — Подмосковный вечер… Река… Березы… Что тут не понять?

— Вполне реальный пейзаж, — согласился я. — С настроением…

— Может быть, чуть пестроват? — спросил Старик-Ключевик.

— Да ведь это же осень! — обиделся папа. — Осень всегда пестра.

— Что там хоть говорят-то? — спросил я.

— Говорят, надо еще поработать! Несовершенно. И несовременно.

— Какая же в березах современность? — возмутилась мама. — Березы всегда березы! И сегодня и сто лет назад…

— Не знаю, — хмыкнул папа.

— Просто придираются к тебе, — сказала мама. — Завидуют!

— Да нет, — грустно возразил папа. — Чего-то здесь, видимо, не хватает…

— Брось! — сказала мама.

— Разрешите мне, — вмешался вдруг низким, бархатным голосом Тарабам.

«Действительно стереофонический голос! — подумал я. — И какой приятный!» Все оглянулись на робота. Он смотрел проникновенно-серьезно.

— Да, да, — сказал папа. — Прошу вас…

Тарабам подошел к картине, протянул руку и прикоснулся пальцем к ее правому нижнему углу: здесь на первом плане нарисована была низкорослая зеленая травка; кое-где в ней пестрели цветы.

— Вот здесь, — мягко сказал Тарабам, взглянув на папу. — Вот здесь надо нарисовать гаечку! Медную… или нет, лучше стальную…

— Что-о-о? — удивленно выдохнул папа.

— Маленькую хорошенькую гаечку! — прочувствованно повторил Тарабам.

— То есть как это — гаечку? — растерянно и вместе с тем возмущенно выкрикнул папа. — Какую гаечку? Бред какой-то! Я даже не знаю, что вам ответить!

— Вот вам, пожалуйста, — вздохнула мама. — Этого нам еще не хватало…

«Действительно, — подумал я. — Все-таки робот есть робот!»

Тарабам сразу смутился, втянул голову в плечи и отошел в сторону.

— А что? — воскликнул Юра. — Гаечку нарисовать очень хорошо. Может, ее здесь кто-нибудь обронил!

— Замолчи! — прикрикнула на него мама. — Как тебе не стыдно!

— Да нет! — нервно сказал папа. — Говорите! Обсуждайте! Может, прикажете еще нарисовать здесь пару болтиков? Несколько пружинок? Или моток проволоки?

— Ты только не волнуйся, — обняла его мама. — Мало ли кто что посоветует.

— На Тарабама вы не сердитесь, — вмешался Старик-Ключевик. — Он ведь не художник…

— Действительно, — сказал я. — На робота сердиться грех! И почему ему не высказать свое мнение? Это даже интересно.

— Извините меня за резкость, — подошел папа к Тарабаму. — Я погорячился… Но гаечка в пейзаже — я такого еще не слыхал! И… и… надо будет подумать! Я подумаю, обещаю вам.

— Я только хотел сказать, что с маленькой трогательной гаечкой будет замечательно! — робко, но вместе с тем как-то настойчиво и убежденно проговорил Тарабам. — Знаете, с такой маленькой, всеми забытой, одинокой гаечкой…

— Я подумаю, — вежливо повторил папа и вдруг улыбнулся, как-то странно посмотрев на робота. — А сейчас пошли чай пить…

Так закончилось это обсуждение. Потом мы пили чай и долго еще говорили о всякой всячине. О гаечке больше никто не вспоминал. Тарабам сидел вместе со всеми за столом и молча слушал, задумчиво посвечивая зелеными глазами. В них была какая-то неземная грусть. Он не проронил больше ни слова.