Забыть Веронику

— Ага, — протянул парень. — Я на вокзал. Кореш сегодня освободился, с которым вместе отбывали. Надо встретить.

— Обязательно, — хмыкнул я. — И нажраться на радостях. Да?

— Чего вы сразу, Андрей Сергеич? — обиделся Сашка.

— Ну а как иначе? Сначала вы выпьете, потом вы еще выпьете, потом еще. Потом вам не хватит. А деньги у вас уже закончатся, сами не заметите. И на улицу пойдете, легкой наживы искать. Чем все закончится, знаешь?

— Ничего не будет. Кореш — нормальный мужик, за решку попал случайно.

— Где он жить будет?

— Не на вашем участке, не беспокойтесь, — весело усмехнулся Сашка. — У него родители в каком-то поселке живут, по Московскому тракту. К ним и поедет.

— Ладно, черт с тобой, гуляй. Подожди, ты в прошлый раз говорил, что на работу устроился, в ремонт обуви. Не выгнали еще?

— Опять обижаете, Андрей Сергеевич. Не выгнали. Хотите, позвоните хозяину, он вам все про меня расскажет…

Лютиков вприпрыжку побежал вниз, а я дождался, пока внизу хлопнет дверь, и позвонил в нужную квартиру. Увидев Ксению, сразу отметил необычное выражение ее лица. На нем читались волнение, тревога, решительность и, что самое странное, горделивое осознание собственной значимости, которое свойственно многим женщинам, впервые узнавшим о своей беременности. Я понял, что разговор предстоит действительно нелегкий.

— Вот видишь, как здорово, Андрюша, — произнесла она, обнимая меня, — судьба нас услышала. Все само собой получается…

Мы прошли в комнату. Ксения уселась на разложенный диван, поджав под себя ноги. Я остался стоять, прислонившись спиной к дверному косяку.

— Да? И что получается?

— Ну как, у тебя теперь есть железная причина, чтобы развестись с женой. Ребенок должен расти с отцом. Она тебя точно поймет…

— Подожди, Ксюха, — я помотал головой. — Не все так просто… Да, и скажи-ка мне, твой муж не может внезапно вернуться?

— Нет, он звонил мне час назад из Кыштыма. Сказал, что раньше десяти вечера не приедет. Да какая теперь разница? Я с ним сегодня же и поговорю. Скажу, что ухожу от него, и все дела.

— Ну вот куда ты торопишься! Сначала я должен со Светкой вопрос закрыть. Потом уже ты — со своим.

— Как это «куда торопишься»? — возмутилась Ксюха. — Ты что, Андрей, не понял? Я беременна. Бе-ре-мен-на, — повторила она по слогам. — Во мне ребенок сидит, и он не будет ждать, пока ты соберешься с мыслями! Разводись поскорее со своей, и распишемся.

— А жить мы где будем?

— В твоей квартире, где же еще.

— Ксюша, милая, свою квартиру я давно уже подарил младшей сестре, — ответил я. — Она в позапрошлом году замуж вышла, вот я и отдал им свою жилплощадь… А та квартира, в котором я живу сейчас, она не моя. Она оформлена на Светку.

— Почему? — удивилась Ксения.

— Потому что так захотел ее батя. Это он нам хату подарил. И почти вся обстановка тоже куплена на те деньги, которые он нам дает. Я там никаких прав не имею, понимаешь? Ты думаешь, я на свою зарплату «тойоту» купил? На свою зарплату по теплым странам катаюсь? Ничего подобного, это все деньги Михаила Ивановича… Если я сейчас разведусь с его дочкой, то нам с тобой придется по съемным хатам мыкаться и жить на мои сорок тысяч. Не вдвоем, заметь. С ребенком…

— Вот черт!

Ксюха хлопнула рукой по постели, вскочила на ноги. Она была явно разгневана и разочарована, и я уж было понадеялся на благоприятный исход нашей встречи.

— Крысы они, и жена твоя, и папаша ее! — негромко выкрикнула она. — Я всегда знала, что невозможно разбогатеть и остаться порядочным человеком. Жлобы!.. За бабки свои удавиться готовы, ни с кем делиться не хотят, даже с родственниками… Андрей, почему ты мне раньше об этом не говорил?

— Потому что раньше необходимости не было, — пожал я плечами. — Мы с тобой встречались, любили друг друга… Я же видел, что ты меня не за деньги любишь, а искренне. Зачем бы я стал тебя посвящать в свои финансовые проблемы?

— То есть я правильно поняла, твой тесть просто дает вам деньги, да?

— Да. Примерно по семьдесят штук ежемесячно и еще оплачивает крупные траты типа мебельного гарнитура или авиаперелета.

— А разве ты не сможешь отсудить у них хотя бы часть квартиры, когда вы разведетесь? Ты же мент, законы знать должен.

— Ксюшенька, да у Ляпина целый штат юристов-профессионалов, специалистов по гражданскому праву. Он костьми ляжет, но просто из принципа мне ничего не отдаст. Как думаешь, много ли шансов у участкового мента выиграть суд у олигарха?

Девушка опять опустилась на диван, помолчала немного. На лице ее отра­зилась сложная борьба чувств, потом она примирительно вздохнула.

— Ну и наплевать, — заявила она. — Наплевать на их бабки и квадратные метры. Пусть подавятся, крысы. Скоро все равно очередная революция будет, ты посмотри, что в стране делается. У них и так все отберут… Короче, Андрюша, просто уходи от нее, и все. Мои предки олигархами не были, но как-то меня подняли. Ребенку в первую очередь отец нужен, а не деньги. А ты классный отец будешь… Кстати, ты кого хочешь, пацана или девку?

— Пацана.

Я ответил машинально, еще не успев прочувствовать весь ужас ее заявлений. Она что, издевается надо мной? Или материнский инстинкт лишил остатков разума?

— В общем, мы все решили, — продолжала весело щебетать девушка. — Ты поговори сегодня со своей, а я со своим Савелием все решу… Блин, он тоже куркуль прижимистый, а то можно было бы хотя бы от этой хаты кусок отгрызть… Не прокатит, нет. Ну ничего, поживем в съемной, пол-России так живет. Я еще месяцев пять работать смогу, а то и больше. Ну и машину твою продадим, возьмешь что-нибудь попроще, а на разницу купим детские вещи…

Пора было заканчивать затянувшуюся юмореску. Мне совсем не хотелось, чтобы Ксения в своих фантазиях дошла до колясок и распашонок. Я подошел к дивану и обнял девушку за плечи.

— Ксюшенька, милая моя, — произнес я, стараясь, чтобы голос звучал максимально проникновенно, — это невозможно. Прости, но я не готов к таким трудностям. Я слишком долго жил в бедности. Меня воспитывала одна мама, отца я не знал. Мы питались дешевыми продуктами, закупая их на оптовых рынках, чтобы сэкономить. Из одежды у меня было только самое необходимое. На море я впервые попал в пятнадцать лет, да и то на Азовское… После школы поступил в школу милиции, не по призванию, а только потому, что там стипендия большая была… Я только последние четыре года и живу нормально, понимаешь? И опять все терять, опять возвращаться к нищете? Ты говоришь, так пол-России живет. Пускай. Но я так жить не хочу.

— Андрей, ты сам себя слышишь? — возмущенно спросила девушка. — Тебе деликатесы в холодильнике и брендовые шмотки в шкафу дороже меня? Дороже своего ребенка? Ты нас готов променять на бабки своего тестя?! Почему ты молчишь?

Я молчал потому, что говорить было нечего. Еще пять минут назад я собирался сказать Ксении, что ее беременность легко можно прервать медицинским путем. А теперь сообразил, что стоит мне только произнести слово «аборт», и Ксюха сразу шандарахнет меня вон той тяжелой вазой, стоящей на тумбочке.

— Нет, что ты. Я не отказываюсь от ребенка, и я не собираюсь с тобой расставаться. Рожай, и все будет как раньше.

— То есть как?

— Ну, продолжай жить с Савелием. Пусть он думает, что ребенок — его. А я буду по мере возможностей участвовать в воспитании…

— Ты идиот?.. Нет, Андрюша, это не вопрос, это утверждение! Во-первых, Савелий не поверит, что ребенок от него. Он знает, что это невозможно, потому что он всегда презерватив надевал. А во-вторых, я не желаю, чтобы мой ребенок рос с чужим человеком. Тем более с таким, как мой муж. Что он может дать мальчику или тем более девочке, чему может научить?..

— Ну хорошо, хорошо, — в отчаянии сказал я. — Разводись с ним. Снимешь квартиру где-нибудь неподалеку, и будем с тобой встречаться. Часто будем встречаться, обещаю. И ребенок будет знать, что я — его отец.

— И на что я буду жить?

— Я буду тебе помогать. Много дать не смогу, я тебе уже объяснил, что финансами в нашей семье я не распоряжаюсь. Десять, даже пятнадцать штук в месяц смогу выделять из зарплаты…

Ксения молча смотрела на меня снизу вверх. Не обязательно было иметь навыки психолога, чтобы прочесть в ее взгляде разочарование и презрение.

— Не думала я, что ты так поведешь себя в ситуации, когда нужно будет принять трудное решение. Вот вы какие, мужики… Ты очень слабый человек, я теперь вижу. Нет, я не верю, что тебе на нас плевать, на меня и на нашего ребенка. Ты не подонок. Ты хороший и добрый, ты нас любишь. Ты просто слабый. Ты боишься выйти из… как это называется… я недавно по телевизору слышала, в реалити-шоу… Из зоны комфорта, во! Ну хорошо, я тебе помогу. Твоя жена сейчас дома?

— Не знаю.

— Впрочем, какая разница… Все равно я ее увижу, я же знаю, где вы живете. Я сама ей все скажу. Я заберу тебя у нее. Похоже, в наше время с мужиками только так и надо, как с мешками. Сами вы ничего не можете… Если ты боишься, можешь не присутствовать при нашей разборке. Побудь здесь, попей пока чаю, а я схожу к твоей.

В ее голосе сквозила такая твердость и непреклонность, что я сразу понял: дальнейший спор не имеет смысла. Передо мной не девушка и не женщина, передо мной будущая мать. И этим все сказано. Давить логикой, взывать к разуму — бесполезно.

— Милая моя Ксюшенька, — произнес я, просительно заглядывая ей в глаза. — Ты права, ты полностью права. Да, я поддался слабости. Да, спасовал перед трудностями… Ты думала, что раз я мент, значит, должен быть героем, да? Отважным и мужественным, да? А я слабый на самом деле. Вот потому и испугался… Но я справлюсь. Конечно, мы с тобой будем вместе. И малыша ты родишь, обязательно. И будем жить одной семьей. Я обещаю тебе, сегодня же скажу Светлане, что ухожу от нее. Считай, что я уже разведен… Не дуйся на меня, Ксюха. Я тебя и нашего сына не променяю ни на какие бабки…

Я говорил и говорил, не отводя взгляда от ее лица. Я говорил те слова, которые Ксюха хотела слышать. И видел, как меняется, оттаивает и расслабляется ее лицо. Она мне верила. Как и всегда, она верила в то, во что ей хотелось верить. Бывают такие натуры…

— Я знала, что ты одумаешься, — широко улыбаясь, промолвила Ксения. — Не наговаривай на себя. Вовсе ты не слабый, ты умный и сильный. На минутную слабость имеет право даже самый сильный человек. Молодец, что одумался… Все, Андрюша, договорились. Ты сегодня объяснишься со своей, а я — с Савелием. А завтра… Есть у меня одна подруга, она как раз квартиру сдает. Далеко, правда, в Заозерном районе, тебе на работу неудобно ездить будет. Но ничего. Поживем пока у нее, а потом найдем более подходящее жилье. У нас с тобой классная семья будет, увидишь!..

Она ласково обхватила ладонями мою голову и прижала к себе, так что мой нос оказался в ложбинке между ее грудей. На нашем альковном языке это означало приглашение к любви. Я томно вздохнул и потянулся к ней, но в этот момент завибрировал мой телефон. Звонила Светка. На звонок я не ответил, но и продолжать любовные игры тоже не стал. Нужно было торопиться.

Выйдя из квартиры Ксюхи, я первым делом перезвонил жене и заверил ее, что через несколько минут буду дома. Спустился вниз и возле подъезда увидел того самого Сашку Лютикова, которого полчаса назад повстречал на лестнице. Только теперь он выглядел раздраженным и злым.

— Андрей Сергеевич, пойдемте, покажу, что с нашей тачкой сделали, гады! Руки бы с корнями вырвать, блин…

За домом располагалась небольшая автостоянка. Просто асфальтированный пятачок, без всякого ограждения. Мы подошли к «Ладе» тринадцатой модели, которую Сашка купил незадолго до того, как получил срок. Я сразу понял, чем вызвана перемена в его настроении. Через всю левую сторону машины, от переднего крыла до заднего бампера, тянулись корявые буквы, исполненные краской ядовито-малинового цвета: «ВЕРНИ ДОЛГ!»

— Коллекторы, мать их, — выругался Лютиков. — Я ж тачку эту взял как раз на кредитные деньги. Думал, быстро расплачусь. Работа была… Не думал же, что посадят.

Странная у таких людей логика. Как это — не думал, что посадят? Он, наверное, считает, что богиня правосудия наугад пальцем тыкает, и те, в кого она случайно попала, отправляются в места лишения свободы. Вне зависимости от своих поступков. Как будто это не он два года назад вынес все ценные вещи из квартиры своего знакомого, который напился до чертиков и заснул… Радовался бы, что по УДО вышел.

— В каком банке кредит брал?

— Не помню я, у них название несколько раз поменялось. Да и неважно. Они мой долг коллекторам продали. Вот нас и одолевают телефонными звонками, и меня, и Вальку. Один раз домой к нам приходили из их конторы. Какой-то вышибала приперся, вопросы задавать начал, типа на что мы живем, где работаем…

— Послали бы его на три советские буквы, да и все дела.

— Да? Чтоб меня снова посадили?

Мысленно посетовав на юридическую безграмотность населения, я вырвал из блокнота листок и записал номера двух федеральных законов, регламентирующих банковскую и коллекторскую деятельность. Вручил листок Лютикову.

— Ознакомься на досуге, умнее станешь. А по поводу твоей тачки… Если хочешь, Саня, пиши заяву. Но имей в виду, смысла нет. Камер наблюдения я здесь не вижу. Даже если найдем свидетелей, которые видели этих «художников», то как докажем их связь с коллекторским агентством?.. Короче, растворитель тебе в помощь. Не сразу, но ототрешь-отмоешь. Они ведь не тачку хотели испортить, а психологическое воздействие на тебя оказать, так что использовали самую обыкновенную краску, а не какую-нибудь несмываемую… Кстати, ты проверь, машину-то хоть не вскрыли? Так сказать, для усиления запугивающего эффекта… А то я недавно читал одну историю, как коллекторы из должника долг пытались выбить. Ему и камни в окно кидали, и почтовый ящик жгли, и к сыну-первокласснику возле школы цеплялись. А еще в тачку залезли и весь салон каким-то химическим реактивом облили, да так, что за неделю запах не выветрился…

Пока я рассказывал, Лютиков распахнул правую дверь, осмотрел салон. Похлопал обивку кресел, принюхался.

— Вроде чисто… А ну, попробую эту гадость мокрой ветошью потереть.

Он открыл багажник, вынул тряпку и пятилитровую канистру с водой. Намочил тряпку, стал тереть по кузову. Малиновые буквы поплыли, на глазах превращаясь в уродливые бесформенные пятна.

— Да не майся дурью, — посоветовал я. — Все равно без растворителя тут не обойдешься… Ух ты, какая у тебя магнитола классная, — похвалил я, заглядывая в салон. — Это сколько ж бабок ты в музыку вложил?

— Нормально вложил. Не жалко. Я люблю, когда по трассе летишь и музон из динамиков долбит.

— Ты б лучше долги свои закрывал, чем на ерунду бабки тратить, — посоветовал я. — Впрочем, твое дело. Давай, пока.

Оставив Лютикова разбираться с машиной, я поспешил домой. За ужином рассказал Светлане про оригинальные методы работы коллекторов, и она от души посмеялась. Впрочем, ее гораздо больше заинтересовал мой разговор с доцентом Симоновичем, а также известие о тяжелой болезни его жены. Уже когда мы покончили с ужином, она неуверенно предположила, что, может быть, Маргарита все же добровольно ушла из жизни, а не погибла в результате несчастного случая. Я сам теперь был в этом почти уверен, но разговор продолжать не стал. Устал за день, да и голова была занята совсем другими мыслями.

***

Телефон запиликал как раз в тот момент, когда я уже присел на край постели, где меня ждала Светка, укрывшаяся покрывалом до самого подбородка.

— Кто в такое время? — недовольно буркнула она. — Одиннадцать часов…

— Не знаю.

Учитывая специфику моей работы, мне приходилось принимать звонки в любое время. Могли позвонить и в два ночи, и в шесть утра. После некоторых ночных звонков я просто переворачивался на другой бок и снова засыпал, но иногда приходилось вставать, торопливо одеваться и бежать туда, где случилась беда. К счастью, такое происходило не каждый день, иначе я бы давно оставил службу.

Я взял в руки мобильный телефон и увидел на дисплее имя Савелия Коновалова. Мужа Ксюхи. Его номер был у меня записан уже несколько месяцев, но за это время мы ни разу не звонили друг другу.

— Сергеич, ты?..

— Я.

— Это Коновалов, из пятого дома. Слушай, ты можешь вот прямо сейчас подойти?

— А что случилось?

— Да, короче… Ксюху убили.

— Что?!. — вскричал я. — Савелий, ты точно не пьяный сейчас?

— Блин, Сергеич, какое пьяный, я только с рейса! Домой зашел, а она… мертвая… лежит… Что делать, а, Сергеич?

— Ты в полицию звонил?

— Нет.

— Ладно. Сам позвоню. Ничего не трогай, по квартире не ходи. А лучше выйди на площадку и подожди там. Я через десять–пятнадцать минут подойду… Стой, стой! А ты уверен, что в квартире никого больше нет?

— Ну да, как бы… Где у нас прятаться-то? Одна комната, да кухня, да ванная. Никого здесь нет.

— Все, жди меня.

Положив телефон на тумбочку, я стал быстро одеваться. Руки у меня слегка дрожали, в голове метались обрывки тревожных мыслей, но я изо всех сил старался выглядеть спокойным. На вопросительный взгляд Светланы ответил, что в пятом доме произошел несчастный случай, нужно сходить и разобраться. На секунду задумался, держа в руках форменные брюки, повесил их обратно и надел джинсы и легкий свитер. В конце концов, мой рабочий день закончился пять часов назад, необязательно мне быть в форме.

Выскочив из подъезда, я сразу же позвонил в дежурную часть и сообщил, что по такому-то адресу произошло убийство. Быстрым шагом поспешил к знакомому дому. Сердце колотилось как бешеное. Не от ходьбы, конечно, а от переполнявших меня эмоций. На полпути мне даже пришлось остановиться, чтобы унять телесную дрожь. С минуту я постоял, прислонившись спиной к стволу молодого тополя. Вдруг со стороны детской площадки до меня донесся негромкий скрип и мужской голос. Слов я не разобрал, но голос узнал сразу. Он принадлежал доценту Симоновичу, с которым мне довелось беседовать утром. Я вгляделся во тьму и увидел очертания его массивной фигуры, восседающей на медленно вращающейся и поскрипывающей детской карусели. Даже белый стаканчик в его руке я рассмотрел. Такой необычный для взрослого человека способ времяпровождения меня очень удивил. Симонович явно был не один, раз он разговаривал вслух, однако рассмотреть его спутника мне не удалось. Я решил, что это непременно должна быть женщина, потому что очень уж много нежности и мягкости сквозило в интонациях Евгения Вениаминовича. В другое время мне обязательно захотелось бы выяснить, с кем это катается на карусели несчастный вдовец, но в тот момент я мог думать только о смерти Ксюхи. До ее дома уже было рукой подать. Я оттолкнулся от дерева, вновь перешел на быстрый шаг и уже через пару минут оказался возле двери ее квартиры.

Глава 6, написанная доцентом

По моему убеждению, русский язык не приспособлен к описанию сексуальных сцен. У меня за плечами — гора прочитанных романов, повестей и рассказов, но только у двух авторов мне встречалось действительно красивое, яркое и выразительное описание любовных ласк. Без явной пошлости, но и без ханжеской стыдливости. Без излишних анатомических подробностей, но и без глупых, «будто бы красивых» метафор, претендующих на оригинальность. С оптимальным соотношением духовного и телесного, идеального и материального… Может, высшие силы намеренно сделали наш язык таким «асексуальным», чтобы тяжело и мучительно было рассказывать о том, что касается только двоих?

Как бы то ни было, но сам я не чувствую в себе такого таланта, чтобы подробно описывать постельные сцены и при этом не бояться, что у читателя случится приступ смеха или отвращения, а то и взрыв эрекции. Поэтому скажу коротко: ночь с Верой стала для меня самым ярким эротическим эпизодом за последние двадцать лет.

Поздним утром меня разбудил солнечный луч. Еще не до конца проснувшись, я всем телом ощутил некую странность. Как будто на мне спали сразу две пушистые кошки. Неужели Мешок настолько обнаглел, что забрался в хозяйскую постель, едва появившись в доме? Я открыл глаза и сразу все понял. Верочка лежала на боку, закинув на меня руку и ногу. Точно так же обожала засыпать и просыпаться та… другая Вера, оставшаяся в туманном прошлом. Та, о которой я предпочел забыть. И которая на самом деле носила немного другое имя…

***

Жил я тогда не в Восточном районе, а в Северном, чуть ли не на окраине Города. Поэтому мне приходилось почти каждый день пользоваться единственной веткой нашего метрополитена. Она тогда была короче, чем сейчас. Всего шесть станций. Вот я все шесть и проезжал, от одного конца до другого. Очень удобно. Выходил из дома и уже через десять минут стоял на платформе. Плюс еще пятнадцать минут — движение под землей. И еще семь-восемь минут — пешком до Академии, которая в ту пору скромно именовалась институтом.

В один прекрасный весенний день я ехал на занятия ко второй паре. Утренний пик уже прошел, вагон был полупустой. На второй станции народу прибавилось, почти все сидячие места оказались заняты. Рядом со мной уселась русоволосая девушка лет двадцати. Неброско накрашенная, скромно одетая. Я на нее и внимания-то не обратил, мысли были заняты книгой о трагических судьбах русских эмигрантов первой волны, которую я дочитал вчера вечером. Исторические темы меня всегда интересовали, и я даже подумывал одно время, а не подать ли документы на истфак, но потом все же остановился на культурологии… И была у меня еще особенность: если попадалась мне интересная книга, то после прочтения я несколько дней мысленно жил с ней, переваривал и передумывал, представлял себя на месте главных персонажей и воображал, как бы сам поступил в том или ином эпизоде.

Решающую роль сыграла папка. Самая обыкновенная черная папка из кожзаменителя, которую девушка раскрыла через минуту после того, как села на место. Не окажись при ней этой папки, и ничего бы не произошло. Я бы не заговорил с ней, не узнал бы ее имени, не полюбил бы ее, не женился бы на ней… Но случилось, как случилось.

Моя соседка вынула из папки несколько листов бумаги. Я машинально взглянул на них и уже не смог оторваться. Вроде бы ничего особенного, обычные карандашные наброски. Я тогда учился на четвертом курсе и в изобразительном искусстве разбирался неплохо. Рисунки, лежащие на коленях девушки, были выполнены не на очень высоком профессиональном уровне, хотя и довольно старательно. Но меня заинтересовал даже не уровень, а тематика. Борющиеся с огнедышащими драконами рыцари в доспехах и шлемах, спускающиеся с неба белокурые красавицы с копьями и мечами, хищные птицы с распростертыми крыльями, длиннобородые старцы… Без сомнения, это были зарисовки с картин Константина Васильева, на мой взгляд, одного из величайших художников современности.

Вот сейчас, восстанавливая в памяти всю свою нескладную жизнь, не могу припомнить другого случая, чтобы я заговорил с незнакомой девушкой в транспорте. У меня вообще с женским полом долгое время не клеилось. Не умел я знакомиться с девушками, не умел легко и непринужденно общаться, остроумно и в тему шутить, весело флиртовать. Скажу прямо: боялся я женщин. Теперь, с высоты прожитых лет, легко могу диагностировать причину этого страха. До пятнадцати лет я каждодневно наблюдал взаимоотношения родителей, вот они-то и повлияли на мою неокрепшую подростковую психику. Мама была женщиной сильной и властной, с мнением других людей не считалась, имела собственную точку зрения по любому поводу и считала именно ее единственно правильной. Блеклый и невыразительный отец на ее фоне терялся, как бледно-коричневая тощая курочка на фоне матерого разноцветного петуха с роскошным хвостом. Мне очень трудно было видеть в нем отца. Скорее уж, старшего брата. Мы с ним находились примерно в равном положении, одинаково бесправном. Как нам одеваться, чем питаться, какие лекарства принимать, какие фильмы смотреть, куда ездить отдыхать — все решала мама. С одной стороны, это было даже удобно: раз не принимаешь решений, то и ответственности не несешь. А с другой стороны, я сейчас отчетливо понимаю всю ненормальность и противоестественность такого семейного устройства. И не имею никаких претензий к отцу, который ушел от матери, когда мне исполнилось пятнадцать. Ушел, в чем был, ничего из имущества себе не взял. Оказалось, он уже несколько лет тайком встречался с другой женщиной. Ждал, пока я подрасту. Дождался — и ушел. И правильно сделал, по моему мнению. С отцом я неоднократно виделся после родительского развода и с его новой супругой тоже познакомился. И совсем нетрудно мне было сообразить, почему отец променял на нее мою мать. Рядом с простоватой, робкой и застенчивой женщиной, готовой всю себя посвятить любимому человеку, он сам себе казался настоящим Мужчиной с большой буквы.

Вот этот липкий страх перед тем, что моя потенциальная спутница жизни подомнет и раздавит мою личность, лишит меня всякой самостоятельности, превратит меня в предмет домашнего интерьера, — страх этот и мешал мне строить отношения с девушками. Не знаю, есть ли такое понятие, как мужская девственность, но если есть, то я утратил ее непозволительно поздно, в двадцать лет. Само собой получилось. Пришел как-то в гости к однокурснику на день рождения. Там компания собралась, человек восемь. Напились мы порядочно, в лучших традициях студенческого братства. Среди нас оказалась девушка по имени Алена, с неудачным лицом и умопомрачительно красивым телом. Как я потом узнал, все парни, присутствовавшие на нашей вечеринке, раньше были ее любовниками. Не одновременно, правда, а каждый в свой час. Даже нет, не любовниками. Любовник — от слова «любовь». Половыми партнерами были, вот как надо сказать. Все, кроме меня. И вот ее, Алену, этот факт явно обеспокоил. Полвечера она мне демонстрировала свою готовность, вплоть до того что на колени ко мне усаживалась. Друзья меня в бок толкали, дескать, Жека, чего теряешься, вон же комната свободная… Ну, я и не устоял. Взбалмошная Алена ураганом прошлась по моему телу, оставив после себя миллион воспоминаний и мерзопакостную инфекцию, от которой, к великому счастью, меня весьма успешно пролечили в кожно-венерологическом диспансере. Хорошо, что мама так никогда и не узнала об этом позорном эпизоде из жизни своего сына…

Случилась эта история за три месяца до той самой поездки в метро, во время которой я познакомился со своей первой женой. Искоса поглядывая на ее рисунки, я мучительно придумывал какой-нибудь эффектный способ привлечь ее внимание и завязать разговор. Проклятые подростковые комплексы мешали, в голову ничего не приходило. А ехать оставалось всего две станции.

— Девушка, а вы свою Брунгильду перед зеркалом рисовали?

Эти слова мой язык произнес независимо от воли своего хозяина. Услышав их, незнакомка недоуменно взглянула на меня, потом перевела взгляд на свой рисунок. Задумчиво улыбнулась, опять посмотрела мне в глаза.

— Нет, конечно. А что, разве мы похожи?

— Очень.

— Странно. Никогда бы не подумала. Брунгильда — она же валькирия. Женщина-воин. Сильная, жесткая, не ведающая сострадания… Холодная, закованная в броню доспехов… И что, неужели я произвожу такое впечатление?

— Совсем нет, — мотнул я головой. — Вы не такая. Но и Брунгильда не такая, как вы только что описали. Она вполне способна и на человеческую теплоту, и на сострадание. Как раз из-за этой своей слабости она в конечном итоге и пострадает…

— Пострадает? Как?

— Ее навечно усыпил бог Вотан за непослушание. За то, что помогла воину Зигмунду, которому не имела права помогать… Ну, вернее, ее усыпили не навечно, а до того момента, когда какой-нибудь герой ее разбудит, и она должна будет стать его женой… Короче, что-то типа сказки о мертвой царевне…

— Ничего себе. Откуда вы это знаете? — спросила девушка, с искренним интересом выслушав мои пояснения.

— Ну как же. Есть опера, так и называется, «Валькирия». Я ее не слушал, но читал либретто…

— Да, точно-точно. Вспомнила. Рихард Вагнер… Просто я по натуре совсем не музыкальная, в опере не разбираюсь.

— А бывали когда-нибудь в нашем оперном театре?

— Нет… Я в Городе второй год живу, не успела еще. Из маленького городка приехала.

— А давайте вместе сходим! — выпалил я. — На что-нибудь такое, что вам обязательно понравится. На того же Вагнера, например.

— Так может, мы для начала познакомимся?

— Да, точно… Я Женя. А вас как зовут?

— Вероника.

Поезд с ревом вылетел на конечную станцию и остановился. Вероника аккуратно сложила свои рисунки в папку, и мы с ней поднялись по эскалатору на поверхность земли. Мне жутко не хотелось с ней прощаться. Думал: вот разойдемся сейчас в разные стороны, и что, если никогда больше не увидимся?!.. Но и пропускать вторую пару тоже не хотелось, там не лекция была, а семинар. Нас преподаватель предупреждал в начале семестра, что активная работа на семинарских занятиях позволит получить «автомат» на экзамене. Да и по поведению девушки видно было, что она спешит.

— Может, нам по пути? — с надеждой спросил я.

Пару месяцев спустя, когда дело уже близилось к свадьбе, Вероника со смехом вспоминала вот эту мою фразочку. Говорила, что в тот момент восприняла ее как предложение: дескать, а не созданы ли мы друг для друга, не пойдем ли по жизни вместе…

— Мне туда, — она махнула рукой. — Я учусь в Архитектурно-художественном колледже. У меня пара через десять минут… Как жаль.

— А мне туда, — вынужден был я кивнуть в противоположную сторону, где виднелись бурые стены моего института. — Я на факультете культурологии учусь.

— А девушка-то у тебя есть? — вдруг спросила Вероника.

Я растерялся и не нашел, что сказать. С одной стороны, если Вероника мне понравилась (а она понравилась!) и если я хотел, чтобы она относилась ко мне серьезно, нужно было дать ей понять, что я совершенно свободен. Ни одна в мире женщина не захочет быть запасной или дополнительной. А с другой стороны, мне всегда было неловко признаваться в том, что у меня нет постоянной девушки. В нескольких умных книгах я встречал мысль, что о всяком мужчине можно судить по женщине, которая есть рядом с ним. Красивая, умная и ухоженная — значит, и мужик не промах, раз сумел такую завоевать. Ну, а если женщина ни красотой, ни интеллектом, ни талантами не блещет, то можно предположить, что мужик только такую и способен увлечь, потому что сам никакими достоинствами не отличается и ни на что лучшее рассчитывать не может. А что сказать про такого, у которого подруги вовсе нет?..

— Сам не помнишь, что ли? — усмехнулась Вероника, наблюдая за борьбой чувств, наверняка отразившейся на моем лице.

— Помню. Нет у меня девушки.

— Ничего, это поправимо. У тебя есть куда номер записать?

— Какой номер? — не понял я.

— Телефона, конечно, какой же еще, — засмеялась девушка. — Или ты, Женя, уже передумал меня в театр приглашать?..

Вот так все и закрутилось. На семинар я тогда еле успел. Весь день думал только о своей новой знакомой. Мне казалось, что над моей головой грациозно парит Счастье в виде белой бабочки. Парит очень низко, едва не задевая меня кончиками крыльев. Я понимал, что легко могу спугнуть бабочку неосторожным жестом или излишне громким звуком. И что же мне сделать, чтобы она не улетела прочь, а опустилась на мое плечо?..

***

«Счастье подобно бабочке. Если будете за ним гоняться, оно неминуемо будет ускользать от вас. Но если вы замрете, оно обязательно сядет вам на плечо…» Не помню, какому мудрецу принадлежит сей афоризм. Лично я всегда сомневался в его правильности. За счастье нужно бороться, счастье нужно заслужить — не этому ли учит нас мировая литература? Но встреча с Вероникой заставила меня пересмотреть свои взгляды на жизнь.

Наш роман развивался легко и стремительно, практически безо всяких усилий с моей стороны. Я звонил, приглашал ее на свидания, и она всякий раз соглашалась. Мы гуляли по тихим улицам и городским паркам. Заходили в уличные кафешки, стараясь не нанести непоправимый ущерб моему студенческому бюджету. По моей инициативе сходили в оперный театр, на ту самую «Валькирию», и Вероника потом горячо благодарила меня и говорила, что я открыл ей новый прекрасный мир, о котором она раньше и не подозревала. И восторг ее был неподдельным, я это ясно видел.

Без малейшего напряжения разрешился и вопрос о телесной близости. До поцелуев и страстных объятий у нас дело дошло уже на втором свидании. А кульминация случилась на пятом или на шестом, сейчас уже и не вспомнить точно… Кажется, я в тот день сдал на «отлично» самый сложный экзамен летней сессии и предложил Веронике отметить мой успех. Мы встретились возле ее станции метро. Часа два бродили, взявшись за руки, по нашему микрорайону. К себе домой я не решался ее приглашать, потому что пришлось бы знакомить с мамой, а этого я очень боялся. У Вероники тоже квартира не пустовала. А погода стояла такая изумительная, что ни в какие помещения заходить не хотелось. Я помню детскую площадку с качелями, на которых мы сидели, попивая белое вино и закусывая купленными в киоске вишнями. Помню белую бабочку, которая мельтешила над нами, словно благословляла нас взмахами своих тончайших крыльев. Помню обширный парк неподалеку от моего тогдашнего дома, куда мы забрели, когда вино было допито и на город начала опускаться ночная тьма. Помню одуряющий запах сирени, который опьянил нас куда сильнее, чем алкоголь… Мы вполголоса читали друг другу любимые стихи и перебрали чуть ли не всех поэтов Золотого и Серебряного века. А потом Вероника вдруг продекламировала вот это пушкинское «Весна-весна, пора любви…», и посмотрела на меня таким выразительным взглядом, что я мгновенно понял: все состоится здесь и сейчас. Собственная одежда, разложенная на траве, послужила нам любовным ложем. Это были умопомрачительные минуты, я буду их вспоминать до конца жизни. Когда все уже закончилось и я лежал на своей рубашке, поглаживая волосы Вероники, внезапно пришла в голову мысль: а ведь с той самой Аленой, которая похитила мою мужскую девственность, все было совсем не так! И тут же меня молнией поразила разгадка: ну конечно, не так! У Алены-то я был едва ли не сороковым, судя по рассказам моих однокурсников. А у Вероники я оказался первым…

***

И у Веры тоже!.. Она тоже оказалась девственницей. И меня это нисколько не удивило, хотя, казалось бы, обладательница столь привлекательной внешности давно должна была познать радость плотской любви. Немногие из современных двадцатилетних девчонок могут похвалиться своей «нетронутостью»…(Впрочем, «похвалиться» — неуместное в данном случае слово. Скорее уж — «постыдиться», в наше-то продвинутое время!) А не удивился я потому, что к тому моменту Вера и Вероника слились для меня в одно целое. Я смотрел на одну, а видел другую. Выражением глаз, чертами лица, мимикой, походкой, жестикуляцией, манерой речи — всем, абсолютно всем одна девушка напоминала другую. И не только физическими особенностями, но и духовной сущностью тоже. Они обе были связаны с миром искусства и обладали тонким художественным вкусом. Они обе умели рисовать, обе любили русскую поэзию, обе имели нестандартное мышление и могли простыми словами говорить на сложнейшие темы… От них исходил одинаковый аромат, вот как я бы сказал. С обеими я был настроен на одну волну. Я всей кожей ощущал душевую близость с Верой и Вероникой и был уверен, что и они тоже чувствуют и понимают меня… Никогда прежде мне не встречались двое столь похожих людей. Так можно ли было удивляться, что и в сексуально-физиологическом плане они тоже оказались двойниками?

Наутро Вера уехала, и я проводил ее до остановки. А вечером я ее на той же остановке встретил, и мы опять совместно готовили ужин, потом наслаждались результатами своего кулинарного труда, а потом, благо погода стояла теплая, долго сидели на лоджии, приоткрыв все рамы. Держались за руки и разговаривали, попивая настоящее итальянское «пасситодипантелерия», которым я предусмотрительно запасся днем. Во мне не оставалось ни капли стеснения и напряжения, я был полностью умиротворен и расслаблен. Я уже не боялся, что утром Вера снова уедет и я никогда ее не увижу. Я был уверен, что она обязательно вернется и будет со мной...

***

Несколько дней я блаженствовал. Ходил на работу, читал лекции и проводил семинарские занятия. Общался с коллегами. Многие из них словесно выразили мне свое сочувствие по случаю гибели Маргариты. Я скорбно поджимал губы и опускал глаза, вздыхал, благодарил, но уже не чувствовал того отчаянья, во власти которого находился в первые дни после смерти жены. После занятий возвращался домой, наведываясь по пути в продуктовые магазины. Решал какие-то мелкие бытовые вопросы, прибирался в квартире, кормил котенка, смотрел телевизор… Одним словом, жил прежней жизнью. Той жизнью, которая прервалась семнадцатого мая, когда погибла Рита. С одной разницей: по вечерам ко мне приезжала Вера, и до утра мы были вместе.

Верочка была превосходным слушателем, а я, будучи классическим российским интеллигентом, всегда любил порассказать о себе. Потому так и получилось, что даже после семи совместно проведенных вечеров я знал о своей подруге весьма немного. Зато она узнала обо мне практически все… Чувствуя себя кающимся грешником на исповеди, я рассказал ей даже о том, о чем много лет пытался забыть. В том числе и об отношениях с моей первой женой, которые так славно начались и так постыдно и некрасиво закончились…

Четверть века назад я был порядочным юношей, воспитанным на классической литературе. Долг, честность, ответственность и уважительное отношение к женщине не были для меня бессмысленными буквосочетаниями. Поэтому я завел с Вероникой разговор о вступлении в законный брак уже на другой день после той волшебной сцены в городском парке. Нет, я не принуждал себя и не приносил себя в жертву собственным принципам. Я просто любил ее. Мои желания полностью совпадали с моим долгом, что в обыденной жизни случается не часто.

Вероника согласилась. Я познакомился с ее родителями, очаровательными, хотя и слегка простоватыми людьми. Жили они в полутора часах езды от Города, в небольшом поселке. А потом я привел ее к нам домой, для знакомства с мамой. Побаивался, конечно… Мама вела себя с будущей родственницей сдержанно и прохладно, хотя и не позволила себе ни одного грубого слова. Но потом, когда мы остались одни, четко и недвусмысленно дала понять, что не одобряет мой выбор и не желает, чтобы рядом со мной была «такая» девушка. Я поинтересовался: что значит «такая»?.. Мама стала говорить о недостатках Вероники, которые она будто бы увидела или почувствовала шестым чувством. (Ни один из названных ею недостатков впоследствии не подтвердился.) Потом заговорила о том, что мы оба очень молоды, что в таком возрасте люди не могут правильно оценивать друг друга, не могут рационально мыслить и принимать верные решения. Да и собственных доходов у нас нет, если не считать моей крошечной стипендии. И жить нам негде, кроме как в квартире моей мамы, а она от такой перспективы вовсе не в восторге. В общем, много было аргументов. Но только спустя несколько лет до меня стало доходить, что истинная причина маминого недовольства крылась совсем в другом. Расставшись с моим отцом, она свою личную жизнь так и не устроила. Потому и не желала делить меня, единственного сына, с другой женщиной. Не в Веронике дело, не в ее достоинствах и недостатках. На ее месте могла быть любая другая девушка, мать все равно протестовала бы против моего брака.

— Теперь уже поздно об этом говорить, мама, — решительно заявил я, исчерпав все контраргументы. — У меня с Вероникой БЫЛО. И я просто обязан на ней жениться.

— Что у вас «было»?

— Ну… Это… Близость была. И я у нее первый мужчина, — с некоторой гордостью заявил я. — И как я буду выглядеть, если расстанусь с ней?..

Лучше бы я этого не говорил. В адрес моей подруги тут же была брошена куча обвинений из серии «ни одна приличная девушка до свадьбы не…». Хорошо, что она не слышала эпитетов, которыми наградила ее моя мама…

Да, я был послушным сыном и очень любил мать, но и Веронику я тоже любил и хотел прожить с ней всю жизнь. Потому и поступил так, как считал нужным. Совместно с ее родителями мы организовали скромную свадьбу, которую моя мама проигнорировала, и поехали в двухнедельное турне по Волге. А потом приехали и поселились в маминой квартире. Где ж еще? Другой жилплощади у меня не было, равно как и денег на съем квартиры. Сама Вероника до встречи со мной жила в квартире хороших знакомых, которые вовсе не горели желанием предоставлять квадратные метры еще и мне, совершенно постороннему для них человеку. Ну а вариант проживания у ее родителей даже не обсуждался: мы бы каждый день чертову уйму времени тратили бы на дорогу. Не прерывать же обучение в институте и колледже…

***

К сожалению, я был не только послушным сыном, но и слабовольным, мягкотелым человеком, не приученным к преодолению жизненных трудностей и не умеющим принимать сложные решения. Теперь в этом уже можно честно признаться, не боясь выглядеть смешным и нелепым в глазах окружающих.

Меня хватило всего на один год. Это было тяжелейшее время. Я постоянно находился в эпицентре малых, средних и крупных конфликтов. Любая ерунда могла стать поводом для очередного скандала между мамой и женой. Настоящих, классических скандалов, сопровождающихся битьем посуды и матерной бранью, было немного. Можно даже сказать, их совсем не было. Все-таки моя мама имела высшее образование и флегматичный темперамент, а Вероника чисто из принципа никогда не повышала голос и не переходила на оскорбления. Но мне от этого легче не становилось. Тихая, затяжная ссора — она порой похуже шумной перепалки. В нашей двухкомнатной квартире царило перманентное напряжение. Мать находила тысячу и один способ, чтобы продемонстрировать свое пренебрежительное отношение к Веронике. Делать это ей было нетрудно, потому что жили-то мы в первую очередь на ее деньги, хотя тесть с тещей иногда и отправляли небольшие суммы. Не проходило и дня, чтобы мы не услышали в свой адрес какой-нибудь колкости, связанной с финансовым вопросом. Дескать, двое малолеток ни с того ни сего вообразили себя взрослыми, поженились, а сами живут в родительской хате, на родительские деньги… Казалось, мать целенаправленно прилагала все усилия для того, чтобы сделать нашу супружескую жизнь невыносимой. Одни только наши занятия любовью чего стоили. Стены-то в квартире тонкие, звукопроницаемость хорошая. Так вот, каждый раз, когда мать слышала, что у нас «начинается», она начинала колотить кулаком или тапочком в стенку и кричать, что мы мешаем ей спать. Легко представить, как подобные эксцессы сказывались на нашем эмоциональном состоянии…

Кто-нибудь на моем месте, наверное, и смог бы «разрулить» ситуацию. А я не смог. Мне казалось, что выбранная мною позиция абсолютного нейтралитета является наиболее подходящей. Я не хотел принимать ни сторону матери, ни сторону жены. Не хотел портить отношения ни с той, ни с другой. Издержки «правильного» воспитания, что с ними поделаешь… Никто не объяснил мне в детстве, что пассивный путь наименьшего сопротивления и «сбережения сил» не всегда является самым правильным. А в итоге я потерял свою первую семью…

***

Никому и никогда я не рассказывал историю своих отношений с Вероникой. Разве что Маргарите, своей второй супруге. Но даже она не знала всех подробностей нашего расставания. Мне страшно не хотелось выглядеть в ее глазах слабовольным и трусливым хлюпиком. Мне было просто стыдно!..

А вот с Верой как-то так получилось, что я рассказал ей о своем первом браке уже на третий день знакомства. Там же, на лоджии. Стыда не было. У меня было другое чувство. Как будто моя душа — это большой дом, и я из всех уголков этого дома выгребаю накопившийся за много лет мусор. Голыми руками. Да, это неприятно, и лучше бы это сделал кто-то другой. Но в то же время я чувствую, как становится легче дышать, как уходит смрадный запах из моего дома, как комнаты наполняются чистотой и свежестью. Помню свою единственную в жизни исповедь в православном храме. Мне тогда было лет пятнадцать. Суть христианства я тогда не понимал, да и в Бога не очень верил, но у меня был переломный возраст, я мучительно искал нравственные ориентиры и ради интереса зашел в церковь. Так вот, после беседы с седобородым священником у меня было такое же ощущение, как после разговора с Верой.

— Да, я тебя очень хорошо понимаю, — задумчиво произнесла она, выслушав мое унылое повествование. — И не осуждаю. Две хозяйки на одной кухне — это всегда тяжело. Когда у мамы тяжелый характер — это тяжело вдвойне. А уж когда мать ревнует собственного сына к его жене и мечтает их развести — это просто ужасно… У меня есть одна знакомая семья, там такая же история приключилась. Только им не повезло еще больше. У молодого человека было слабое сердце, и он не выдержал этого ежедневного напряга, надутых молчанок и косых взглядов. Однажды уснул и не проснулся…

— Грустно, — согласился я. — Вот и мне порой умереть хотелось. Очень живо представлял, как лежу в гробу, а они обе рядом стоят, помирившись и обнявшись…

— А чем закончилось? — спросила Вера. — Кто был инициатором расставания, ты или твоя жена?

— Как сказать… Видишь ли, я так устал за год, что уже был морально готов к тому, чтобы оставить Веронику. Но кое-что меня удерживало. Во-первых, я ее любил. Во-вторых, мне не хотелось, чтобы она считала меня непорядочным человеком, способным бросить свою женщину из-за трудностей, которые мы оба считали временными. А в-третьих, мы оба, Вероника и я, в том году заканчивали свои учебные заведения. Я получил диплом о высшем образовании, она — о средне-специальном… Я поступил в аспирантуру и рассчитывал, что теперь буду получать хоть какие-то деньги. Жена тоже куда-то устроилась, не помню куда, но не по специальности, это точно. Мы уже начали присматривать банк, который мог бы предоставить нам кредит на приобретение жилья. Но…

— Что у вас случилось? — спросила девушка, пристально глядя мне в лицо. — Плохое что-то, да?

— Не плохое, а ужасное. У меня ведь Вероника была, по сути, первой женщиной. Не считая одного малозначительного эпизода… То есть большого опыта отношений с женщинами у меня не было. Например, я никогда раньше не сталкивался с таким явлением, как измена. Можешь себе представить, каково мне было узнать, что моя жена в течение долгого времени встречается с другим мужиком?!

— Она тебе изменила?

— Да. С парнем из ее колледжа. Он получил диплом на год раньше Вероники и сразу же уехал в свою провинцию. То ли Тюмень, то ли Тавда, не помню уже. Но время от времени он приезжал в Город, и вот в эти его приезды моя жена с ним и встречалась. В гостиницах или на съемных квартирах. И у них все было. Понимаешь?

— Конечно, понимаю. Не дура. Но я другого не понимаю, Женя: ты-то сам как узнал об их романе?

— Да прямо как в мелодраме. Однажды, когда Вероники не было дома, я случайно нашел в ее вещах пакет, а в нем были письма. Штук десять. Тот парень писать любил и умел, в каждом письме распространялся на несколько тетрадных листов. Так красиво писал про свои чувства, строил планы на будущее, смаковал пикантные подробности их встреч… Кое-что и про меня было. С такой, знаешь ли, недоброй издевкой.

— Неожиданный поворот… А письма от самой Вероники там были?

— Ну ты что, Верочка? Письма от Вероники — у того парня, естественно.

— Ой, точно. Туплю чего-то. Я все забываю, что это было в прошлом веке, когда письма на бумаге писали и в почтовый ящик опускали. А не как сейчас, по электронной почте… Слушай, Женя, а как же она эти письма получала, если вы все вместе жили? Ведь и ты, и твоя мама могли бы любое из них первыми заметить в ящике.

— А Вероника их на почте получала. Что такое «письмо до востребования», знаешь?

— Ну, смутно представляю.

— Вот. Так они и общались.

— И что ты сделал?

— Что сделал… Я перечитал все письма, потом взглянул на часы и понял, что Вероника скоро придет домой. И как мне вести себя?.. И я решил позвонить этому парню. В одном из писем был указан его телефон…

— Подожди, если у него был телефон, зачем же они письма писали?

— Во-первых, им это просто нравилось. Многие люди раньше любили письма писать. Я и сам любил. А во-вторых, не забывай о квитанциях на оплату междугородних разговоров. Как бы Вероника объяснила свои регулярные звонки в Тюмень… или Тавду, никак не могу запомнить…

— А, поняла.

— Ну вот. Я позвонил, и он оказался дома. Я ему с ходу бухнул, что все знаю об их шашнях. Он сначала притворялся, будто вообще не понимает, о ком речь идет, а потом почувствовал, что отпираться бессмысленно. В общем, поговорили с ним. Парень вполне приличный оказался, интеллигентный и рассудительный, как и я сам. Он мне много чего сказал тогда… Главное: они с Вероникой любят друг друга, и она мечтает к нему уехать, а останавливает ее исключительно жалость ко мне. Боится, как бы чего-нибудь с собой не сделал или не спился… Ты знаешь, Верочка, меня вот эти слова взбесили больше, чем сама измена жены. Получается, любит она другого, а со мной живет просто из жалости?! Да зачем оно мне надо?

Вспоминая печальную историю двадцатилетней давности, я разволновался и стал расхаживать по лоджии из конца в конец. Вера сочувственно смотрела на меня.

— К возвращению Вероники я уже принял решение. Я решил с ней порвать. Уж лучше сделать это сейчас, думал я, чем через несколько лет, когда ее проклятая жалость иссякнет… Когда она пришла, радостная такая, улыбающаяся, как будто миллион долларов на улице нашла, я все ей выложил. Показал письма, рассказал о разговоре с этим парнем. Сказал, что освобождаю ее от всех обязательств и что не буду возражать против развода…

— А она что?

— Она?.. О, она была удивительной девушкой, экстраординарной. Вот вроде тебя. И реакция у нее тоже была удивительной. Она просто молчала. Слушала меня, перебирала письма и молчала. Причем молчала не как подсудимый, которому нечего возразить, а как сытая тигрица, которую вздумали судить бурундуки… В этот момент пришла моя мать. Она сразу поняла, что у нас что-то случилось. Мне пришлось рассказать ей… Она высказалась в духе «а я чего-то подобного и ждала» и ушла в свою комнату. А я остался наедине с женой. Глядел на нее и ждал, что она хоть что-нибудь скажет в свое оправдание. Ну, или во всем признается и попросит прощения. Но она не сделала ни того, ни другого. Она неторопливо собрала свои вещи — только те, которые принадлежали лично ей! — и ушла. И больше я ее никогда не видел.

— Никогда?

— Нет. Никогда. Даже случайно. Я ничего не знал о ее дальнейшей жизни, да и не интересовался, честно говоря. Соцсетей тогда не было, это сейчас у каждого человека, за исключением пенсионеров, имеется по две-три страницы на разных сайтах, и по ним можно все что угодно узнать, вплоть до цвета купальных трусов, в которых человек загорал во время последнего отпуска… А тогда было не так. Понятно, за год совместной жизни у нас появились общие знакомые, но у меня такое чувство, что после расставания со мной она и с ними тоже перестала общаться. Как сквозь землю провалилась. Правда, спустя два или три года я случайно узнал от знакомых, что она будто бы живет на Кипре с новым мужем. И даже ребенка родила вроде бы. То ли мальчика, то ли девочку, не помню уже… Да и не факт, что это правда. Может, те люди, которые мне о ней рассказали, просто обознались.

— А с ее родителями ты тоже больше не общался?

— Нет. А о чем? О чем мне с ними разговаривать? Они наверняка стали бы меня стыдить, давить на мою совесть. А я ведь и сам ощущал себя виноватым. Хотя почему, казалось бы? Не я же ей изменил, а она мне.

— Да, изменила она, но как-то слишком уж легко ты от нее отказался, — задумчиво промолвила Вероника. — Ну ладно, пусть даже изменила…

— Не изменила, а изменяла! — возбужденно воскликнул я. — Регулярно изменяла, на протяжении года!

— Пусть так. Но ты мог бы разобраться в ситуации, узнать все подробности, а потом уже принимать решение. Да и от Веры все же нужно было добиться объяснений…

— Я спрашивал, она молчала. Не мог же я из нее силой показания выбивать, как тупой следователь из подозреваемого!.. А хотя знаешь, ты частично права. Подсознательно я и не хотел ничего выяснять. Наверное, в глубине души даже рад был, что появился такой удобный повод расстаться с Вероникой. Я очень устал, Вера. Устал от напряженной и нервозной обстановки. Устал от совместного существования под одной крышей с мамой… Ну да, мы могли в скором времени решить жилищный вопрос, но тогда появились бы другие трудности. Пришлось бы взять на себя все заботы о семье. В том числе и о будущем ребенке, понимаешь? Вероника очень хотела иметь детей. Постоянно мечтала о том, как родит малыша и как мы будем его растить. И мы усиленно пытались этого малыша заделать, — смущенно улыбнулся я, вспомнив наши попытки «сделать все бесшумно, чтоб мама не проснулась». — Нет, я не чувствовал себя готовым на такое…

— И поэтому ты так легко расстался с ней?

— Да, — опустив голову, проговорил я. — Наверное, так. Верочка, ты первый человек, которому я обо всем этом рассказываю. Я даже самому себе не признавался в истинных мотивах своего поведения. Очень не хотелось расписываться в собственной слабости.

Вера взяла меня за руку и мягко усадила в кресло. Сама уселась ко мне на колени, обняла за шею и прижалась ко мне.

— Ты ни в чем не виноват, Женечка, — прошептала она. — От молодого парня, выросшего в интеллигентной семье и не знавшего трудностей, нельзя требовать слишком многого. Не вини себя.

И так искренне, так душевно она эти простенькие слова произнесла, что мне вдруг стало легко и спокойно. Если Вера меня не осуждает, значит, и никто другой меня осуждать не вправе. Не за что осуждать и не за что порицать.

***

О моем первом браке мы с Верочкой поговорили только один раз. Тогда, на лоджии. А вот о чем мы говорили чуть ли не ежедневно, так это о жизни и смерти Маргариты.

Я поведал Вере всю незамысловатую историю своего знакомства с Ритой. Я подробно рассказывал, как мы встречались, о чем разговаривали, как наконец пришли к решению вступить в официальный брак. Вера сама поощряла меня на эти откровения и внимательно слушала. И я уверен был, что слушает она не из вежливости, а потому что ей действительно интересна моя жизнь. В том числе — мои отношения с другими женщинами.

Во время таких бесед я часто срывался на самобичевание. Начинал самого себя упрекать в гибели жены. Причем я и сам не понимал, в чем конкретно моя вина. Но в том, что вина моя есть, я не сомневался. Возможно, был недостаточно внимателен и не разглядел суицидальных намерений Риты. Или, допустим, в силу своих личных качеств так и не стал для нее пресловутой «каменной стеной», за которой мечтает спрятаться от проблем и невзгод любая женщина. Или, скажем, не смог дать ей ощущение семейного счастья, которое могло бы удержать ее от самоуничтожения… Короче, никаких конкретных причин, одни общие слова.

Вера, ангелочек мой, всякий раз принималась меня успокаивать и убеждать в том, что никакой вины на мне нет. У нее была просто феноменальная способность находить такие слова, что нельзя было к ним не прислушиваться и над ними не задумываться. Очень убедительно говорила. К тому же она натолкнула меня на мысль, которая раньше вообще не приходила мне в голову.

— Вот ты, Женя, все ищешь причину в себе, — однажды сказала она. — Ты все винишь себя в том, что не распознал намерений своей жены. Не заметил перемен в ее настроении. Ну и, как следствие, не предотвратил ее смерть… А может, ты никаких дурных признаков не заметил не из-за того, что ты черствый, грубый и невнимательный, а из-за того, что их просто не было?..

— Да быть такого не может, — возразил я. — Маргарита была нормальной женщиной, со здоровой психикой. Она не смогла бы совершить такой ужасный поступок импульсивно, поддавшись сиюминутной слабости. Она могла на такое решиться только после длительных раздумий, если поняла, что никаких других выходов просто не существует. Это решение должно было в ней вызревать постепенно. В течение нескольких недель как минимум. И любой другой мужик на моем месте непременно заметил бы, что с любимой женщиной творится что-то неладное…

— Вот именно. А ты не заметил. Хотя ты совсем не производишь впечатление классического ученого червя из анекдотов, который живет в мире научных идей, ничего вокруг себя не замечает и способен полчаса искать свои очки, держа их в левой руке… И ты любил Маргариту, сам говоришь. Значит, она тебе не была безразлична. И если бы какие-то внешние суицидальные признаки были, ты бы их непременно увидел.

— Что же ты хочешь сказать?

— А может, не было никакого самоубийства? — слегка приподняв брови, произнесла Вера тихим голосом.

Я открыл рот, но так и не нашел, что ответить. До того момента у меня и тени сомнений не было, что Рита выбросилась с лоджии по собственному желанию. Но аргументы Веры были действительно весомыми, мне трудно было ей возра­зить. Я постарался свернуть тему, но почувствовал, что абсолютной уверенности у меня уже нет.

Этот разговор состоялся на второй день после того, как мы с Верой стали «плотью единой». Двадцать четвертого мая, в среду. А уже двадцать пятого, в четверг, я отправился на работу. Отчитал три лекции, пообщался с коллегами, выслушал их соболезнования. Все советовали мне «держаться». Странное пожелание, никогда не понимал его смысл, хотя сам частенько его высказывал другим людям… Да, я «держался». Потому что знал, что у меня есть Вера. А не встретил бы я ее три дня назад, так и не пошел бы сейчас ни на какую работу, не стал бы рассказывать студентам про импрессионистов и передвижников. Так бы и лежал в своей опустевшей квартире и смотрел невидящим взором в потолок, пока меня бы снова в стационар для психов не определили, только уже не на четыре дня, а навсегда…

Пока ехал в автобусе, думал о Вере. Пока шел с остановки, думал о ней же. И до того задумался, что взял неверное направление. Прошел несколько дворов в сторону, противоположную от дома. Обругал самого себя за рассеянность и уже двинулся в обратный путь, как вдруг заметил красную табличку на фасаде одной из многоэтажек. Тут же вспомнил: да, ведь именно здесь расположено участковое отделение полиции, обслуживающее наш микрорайон. Опорный пункт, как раньше говорили.

Я немного подумал. Вспомнился вчерашний разговор с Верочкой, вспомнились ее предположения. А что, если так и есть?.. Вдруг Маргарите на самом деле помогли спрыгнуть с лоджии? Не знаю, как такое возможно, я ведь в тот момент был дома, хотя и в ванной комнате. Маловероятно, что кто-то проник в нашу квартиру именно в этот момент, незаметно подкрался к Рите и ухитрился выбросить ее, не оставив никаких следов борьбы… Да, маловероятно. Но маловероятно — не значит невозможно. Как ученый, я обязан четко разграничивать эти понятия. После разговора с Верой мне казалось еще менее вероятным спонтанное и немотивированное самоубийство моей жены. Трудно поверить в убийство, но столь же трудно поверить в суицид. И что же мне, до конца жизни сомневаться придется? Ну нет, не такой у меня склад ума. Что в науке, что в жизни я придерживаюсь золотого правила: если есть две взаимоисключающие гипотезы, нужно разобраться и установить, какая из них истинная, а какая — ложная. Тем более речь идет не о каком-то абстрактном вопросе, а о женщине, с которой я много лет прожил под одной крышей. Нужно выяснить… А кто мне может помочь? Кто, если не сотрудники правоохранительной системы, для которых расследование вот таких подозрительных смертей является работой и обязанностью?

Я решительно направился в сторону отделения. Тот, кто мне был нужен, оказался на месте. Теперь он уже не казался мне «вестником смерти», как два дня назад. Обычный молодой мужик, очень симпатичный, кстати, девчонки на него наверняка гроздьями вешаются. Ну, выпала ему такая участь, обнаружить тело Маргариты и сообщить мне о ее смерти. Его ли в том вина?..

Да, участковый Шаманов оказался на месте, но к конструктивному разговору явно был не готов. Во-первых, от него слегка разило алкоголем. То ли вчерашним, то ли сегодняшним, я такие тонкости определять не приучен. Во-вторых, он явно был озабочен какими-то личными переживаниями, и на мои проблемы у него просто не оставалось душевных сил. На мои вопросы он отвечал скупо и неуверенно. Никаких фактов, которые могли бы прояснить ситуацию, я от него не узнал. Судя по словам Шаманова, ни он сам, ни кто-либо из его коллег не верил в то, что Маргарите помогли умереть, и со дня на день должно было родиться постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Либо самоубийство, либо несчастный случай — вот так.

О визите к участковому я тем же вечером рассказал Вере. И она опять, уже в который раз, продемонстрировала неплохое знание жизни. Подсказала мне правильную мысль, до которой я почему-то сам не додумался. Ну конечно, деньги! Все проблемы решаются с помощью денег, все механизмы начинают крутиться, только если их хорошо «смазать». Как я мог забыть, что живу в России... Понятно, что ни нашему участковому, ни его коллегам из районного отдела нет никакого интереса копаться в подробностях жизни и смерти какой-то Маргариты Симонович, заместителя генерального директора заурядного туристического агентства. И уж тем более они не заинтересованы в том, чтобы признавать ее гибель результатом преступного умысла. Это ж работать придется, преступление расследовать, время и силы тратить. Кто захочет взваливать на себя дополнительную работу? Кто угодно, только не сотрудник российских правоохранительных органов, как их ни называй, хоть милицией, хоть полицией.

Осознав свою ошибку, я на следующий день вновь посетил Шаманова. На этот раз он был трезв и свеж. Состоялся деловой разговор. Не как между ленивым ментом и назойливым потерпевшим, а как между наемным работником и щедрым работодателем. Парень заинтересовался моим предложением и обещал помочь.

Прошло еще два дня, наступило воскресенье. Вера приехала ко мне в половине первого, и мы отправились гулять, держась за руки, как школьники. Дошли до близлежащего парка и долго бродили по тропинкам, присыпанным прошлогодними листьями и пожелтевшими сосновыми иголками. У девушки при себе оказался пакетик орехов-кешью и кулек семечек, так что нам было чем угостить маленьких обитателей парка. Я с умилением смотрел, как Вера кормит белок и птиц, и поражался: насколько сильно они ее любят, насколько доверяют!.. Ну, белки — еще ладно. Во всех парках нашего города белки относятся к людям весьма доверчиво. В руки не даются, но на плечо запрыгнуть могут и еду берут прямо из рук. Но с Вериных ладошек хватали орешки и семечки не только белки, но и свиристели, и сойки, и еще какие-то коричневые птички с оранжевым ободком вокруг шеи!.. И она не удивлялась, не ахала, она только улыбалась и слегка пощелкивала языком, словно приманивая их. И даже когда последний орешек был скормлен, две пушистые белки еще долго семенили вслед за нами, а над нашими головами юрко перелетали с ветки на ветку две сойки. Судя по раскраске, самец и самочка.

Домой мы вернулись в пятом часу, и я тут же стал угощать гостью «греческим» салатом и фаршированными перцами, которые приготовил с утра. Не помню, чтобы когда-то мне приходилось готовить столь сложное блюдо. Однако, несмотря на мои опасения, Вера восхитилась моим кулинарным мастерством, и я видел, что ей действительно вкусно. Во время нашей застольной беседы она поинтересовалась, нет ли новостей от Шаманова. Я ответил, что пока нет, и она высказала еще одну здравую мысль. Деньги — это очень хорошо, это волшебный ключик, открывающий любые двери, но есть и другой ключик. Личные связи, полезные знакомства. Нет ли у меня знакомых в правоохранительной системе? В полиции, в прокуратуре, в следственных органах, например. Если есть, то сейчас самое время их задействовать.

Вера была права. Я тут же начал усиленно вспоминать. Казалось бы, откуда у меня могут быть знакомые менты? Вся моя жизнь протекала в стороне как от криминального мира, так и от борцов с преступниками. Учеба в гражданском вузе, потом аспирантура, потом преподавательская деятельность… И среди моей родни тоже никто погоны не носил, да и родственников-то у меня почти не осталось, по крайней мере в пределах нашей области.

Верочка предложила мне вспомнить школьные годы. Одноклассники — это совсем не то, что однокурсники. Они разлетаются по жизни гораздо шире и дальше хотя бы потому, что судьбы их расходятся на пять лет раньше. Двое парней, вместе сидевшие за одной партой, могут выбрать совершенно разные дороги. Вплоть до того, что через десяток лет один полетит на международную космическую станцию, а второй будет продавать китайские шмотки на оптовом рынке. В случае с моими одноклассниками такое тоже могло быть. Тем более ни об одном из них я толком ничего не знал, последний раз мы собирались еще в девяностые, да и то не в полном составе.

Долго ли, коротко, но тем же вечером я вспомнил одного парня, который в старших классах приходился мне если не близким другом, то, по крайней мере, хорошим товарищем. И после школы мы несколько раз виделись. И я точно знал, что он поступил в Высшую школу милиции, которая сейчас называется Юридическим институтом МВД. Если он до сих пор служит в органах, то должен занимать неплохую должность, он ведь мой ровесник. А чем выше должность, тем проще ему будет мне помочь… Оставалось немногое: найти его, напомнить о себе, если забыл, и попросить о помощи. Вот и все.

Глава 7, написанная участковым

Савелий Коновалов сидел на ступеньках, подложив под себя сложенную газету. Курил. Рядом с ним стояла большая дорожная сумка. Поздоровавшись с парнем, я заметил, что у него слегка подрагивают губы.

— Группа будет через несколько минут, — сообщил я. — Ты уверен, что Ксения мертва?

— Сергеич, ну у нее голова разбита… Я ее за плечо потрогал. Холодная уже…

— Где она лежит?

— Между прихожей и комнатой. Дверь приоткрой, сразу увидишь.

Я последовал его совету. Не переступая порога, заглянул в квартиру и увидел лежащую на полу Ксюху. Точнее, ее голову и туловище. Ноги уходили в комнату, их не было видно. Рядом с головой виднелась небольшая кровавая лужица, а по полу были разбросаны хрустальные осколки. Самый крупный из них представлял собой донышко вазы. Той самой вазы, на которую я с опасением поглядывал несколько часов назад, когда убеждал Ксюху в невозможности моего развода. Вот оно, орудие убийства.

Снизу послышались голоса и шаги. По лестнице поднимались люди, пять человек. К моему удивлению, среди них оказался и Сережка Волков. С другим опером я не был знаком, равно как и с двумя экспертами. Пятым был следователь Толстов.

Началась обычная для таких случаев работа: осмотр, фотосъемка, снятие отпечатков, протоколирование… Лично мне нечего было делать непосредственно на месте происшествия, поэтому Толстов попросил меня пообщаться с соседями. Легко сказать «пообщаться», в двенадцатом часу ночи! Но, с другой стороны, не мелкая кражонка произошла, а убийство. Так что я не постеснялся позвонить в две соседние квартиры. После долгих уговоров хозяева открывали двери, растерянно хлопали глазами, пытались отвечать на мои вопросы, но ничего важного в итоге так и не сказали. Нет, посторонних в подъезде не встречали. Нет, шума и криков не слышали. Нет, с супругами Коноваловыми дружеских отношений не поддерживали.

Устраивать такой же переполох на других этажах я не стал. Пусть рабочий класс выспится. Провести полноценный поквартирный обход можно и завтра. Я уже решил вернуться в Ксюхину квартиру, как вдруг вспомнил о Лютикове. Интересно, где он со своим откинувшимся корешем бухать собирался, дома или в кабаке? Наверное, все же дома. Для широкой гулянки в ресторане нужны деньги, а откуда они могут взяться у только что освободившегося из мест лишения свободы мужика? Значит, все расходы ложатся на самого Сашку. А у него финансовое положение наверняка аховое, он же сам сегодня сказал, что последние деньги на автомобильную акустику потратил. Лучше бы по своему кредиту расплатился, чудик.

Я поднялся на пятый этаж и сразу понял, что не ошибся. Из квартиры Лютикова доносились громкая музыка и смех, мужской и женский. Я позвонил в дверь, и музыка сразу стихла. Через минуту на пороге нарисовалась жена Сашки, Валентина. Страшненькая, с подпухшим лицом. Зато раскрасневшаяся, улыбающаяся, явно пребывающая в состоянии радостно-алкогольной экзальтации.

— Музыку убавить не желаете? — строго спросил я.

— Ой, а мы на время и не смотрим, — засмеялась она. — Вас что, ради такой чухни соседи вызвали?

— Нет. Я здесь по другому делу. Просто услышал ваш галдеж, решил заглянуть. Супруг твой дома? Пусть выйдет, покажется.

Валентина скрылась в глубине квартиры. Появился Лютиков, такой же веселый и румяный, как его зазноба. В спортивном адидасовском костюме, с сигаретой в руке.

— Веселье в разгаре? — спросил я.

— Ну да, — нечетко ответил он. — А что, какие вопросы? Музон сейчас убавим, пусть соседи не беспокоятся. Мы порядок знаем…

— Да наплевать на твой музон. Ты лучше скажи, ты сегодня долго своей тачкой занимался, после того как мы с тобой попрощались?

— Минут двадцать, — неуверенно сообщил Сашка, наморщив лоб. — Я сначала водой пытался отмывать эту дрянь, еще при вас. Только размазал. Потом поднялся домой, взял растворитель. Потер немного, но до конца не доделал, потому что надо было уже на вокзал ехать, друга встречать.

— Вот. И во сколько ты от дома отчалил?

— Да не помню я, Андрей Сергеич! Около восьми примерно. Может, без десяти, а может, и без двадцати… Я даже опоздал чуток на вокзал, кореш уже подумал, что я про него позабыл…

— А когда тачку отмывал, по сторонам смотрел? Не видел, чтобы кто-то в подъезд входил или выходил?

— Да я как бы своим делом занимался… Не, не видел никого. — Сашка затянулся сигаретой, выпустил дым. — А, только бабка заходила, которая на втором этаже живет. Больше никого… А что случилось-то?

— Завтра узнаешь. Трезвый будешь, побазарим еще.

В квартиру Ксении я вернулся через полчаса. Угрюмо сидел на кухне, делая вид, что убийство гражданки Коноваловой является для меня очередным служебным эпизодом, досадным и неприятным, из-за которого пришлось прервать ночной отдых. Я твердо решил, что буду молчать о своих отношениях с Ксенией. Расскажу о них, только если не окажется другого выхода.

— Что за напасть на тебя, Андрюха? — насмешливо спросил Волков, заходя на кухню. — Вторая насильственная смерть за шесть дней. На твоем участке.

— Тогда был суицид, — запротестовал я. — А вот сейчас…

— А вот сейчас точно убийство, — подхватил он. — Ей разбили голову вазой. Очень сильный удар. Других повреждений нет. Обстановка не нарушена. Так что драки здесь не было. Один удар — и крышка… Давай делись информацией. Что ты о них знаешь?

Если бы я рассказал все, что мне было известно о Ксении и ее супруге, Волков бы окосел от удивления. Не мог я столько знать, если бы не был другом, любовником или родственником убитой девушки. Она ведь мне и о детстве о своем рассказывала, и о родителях, и даже о подробностях интимной жизни с мужем. Я был в курсе ее симпатий и антипатий, заветных мечтаний и детских страхов. Знал, например, что в девять лет она чуть не утонула в Лабе, в четырнадцать лет подралась с математичкой, а в шестнадцать потеряла девственность с поддатым одноклассником… Но такую осведомленность показывать не следовало. Я ограничился тем, что рассказал Сереге об обстоятельствах знакомства с Ксенией. Дескать, помог ей выпутаться из криминальной истории, избавил ее от домогательств бывшего работодателя. Несколько раз заходил к ней в течение последнего полугодия, справлялся, все ли в порядке, нет ли проблем. О ее отношениях с мужем не осведомлен, о внебрачных связях — тем более. Кому она помешала — понятия не имею.

— Об этом парне, Коновалове, что скажешь?

— Обычный дальнобойщик. Гоняет большегрузы по региону. Несудимый. Жалоб на него не поступало. Проблем не доставлял… Нет, Серега, больше ничего не знаю. Вместе водку не пили, «за жизнь» не базарили…

— Тем не менее позвонил он почему-то тебе, а не в службу «ноль-два».

— Ну, я как бы не ком с горы, я участковый. У Коновалова есть мой номер, я ему оставлял. Почему бы и не позвонить… Где он, кстати?

— Димка, мой напарник, увел его вниз, в нашу машину. Квартира крошечная, не хрен тут мельтешить, следы затаптывать.

— Его уже опросили?

— Да. Я сам. Говорит, в рейсе был. В семь вечера выехал из Кыштыма, в десять-тридцать поставил фуру на стоянку, в одиннадцать пришел домой. Назвал имена нескольких парней из Челябинской области, которые могут подтвердить…

— А что ваш медик сказал? — перебил я. — Когда ее замочили?

— С семи до половины девятого. Так что парень ни при чем.

— Ну, хорошо, хоть так. Родную жену мочкануть — это надо совсем отмороженным быть. Тем более если на трезвую голову… Слушай, а что насчет замка?

— Эксперт посмотрел, повреждений нет. Или родным ключом открыли, или вообще сама впустила… С кем Коноваловы дружбу водили, не знаешь?

Я покачал головой. Насколько мне было известно, близких подруг у Ксении в Городе так и не появилось. Иногда она упоминала своих знакомых, но почти все они были сотрудниками того универмага, в котором она сама работала с тех пор, как ушла от своего предыдущего хозяина. А вот ни о какой конкретной Леночке, Катюше или Маринке, с которой бы она интенсивно общалась и весело проводила время, Ксюха мне не говорила.

— Могу вам немного помочь со временем совершения преступления, — мрачно произнес я, глядя в пол. — В семь-пятнадцать она была жива.

— Откуда знаешь?

— Потому что именно в это время я от нее ушел.

— Что?! Андрюха, так ты сегодня был здесь? А чего раньше не сказал?

— Вот, сейчас говорю. Я, собственно, к ней не собирался. В этом подъезде, на пятом этаже, мужик один живет, судимый. Лютиков его фамилия. Полгода назад откинулся по УДО. Я его периодически навещал, как полагается. Ну вот, значит, поднимаюсь к нему сегодня, а он мне навстречу идет. Я ему пару вопросов задал, сам себе мысленно галочку поставил. Ну и решил заодно к Коноваловой зайти.

— И что, долго у нее пробыл?

— Минут двадцать. Понимаешь, — продолжал я, восхищаясь собственным враньем, — ведь обычно дальше прихожей она меня не пускала. А сегодня не так получилось. Она мне чаю предложила. Раньше такого не случалось. Отказываться неудобно было, я согласился. Вот на этой самой кухне сидели… Я сразу понял, что ей от меня что-то нужно, и не ошибся. Короче, Серега, она меня попросила с работой помочь.

— С работой? Она разве не работала нигде?

— Кассиршей в универмаге. И эта работа ей до чертиков надоела, как она выразилась. Чего там хорошего на самом деле… Оклад — двадцатка. Причем официально — десять, так что на больничных не посидишь. Зарплату постоянно задерживают. Если вскрывается недостача, штрафуют всю смену. Ну и перспектив никаких нет, особенно для людей без образования…

— Я понял, розничная торговля ее достала. А куда она хотела устроиться?

— К нам. В полицию.

— Ты шутишь?

— Нет. Она мне сказала, что хочет работать в государственном учреждении, получать официальную зарплату, иметь полный соцпакет и перспективу ранней пенсии. А к ментовской работе она будто бы склонность чувствует, с детства…

Я боялся, что Волков рассмеется над моими выдумками, но он только невесело усмехнулся и едва заметно покачал головой. Я пристально посмотрел на него и вдруг понял, что придуманная мною мотивация относится и к нему самому. Впрочем, она ко многим сотрудникам полиции относится.

— Вот об этом мы с ней и трепались за чаем. Я ее пытался убедить, что с одним только школьным аттестатом, причем довольно посредственным, в органах ей делать нечего. Тем более в эпоху оптимизации кадров. Ну куда бы ее взяли, сам посуди!

— Никуда бы не взяли, — согласился Волков. — Вот если бы она лет пятнадцать назад захотела попасть в нашу контору, то шансы были бы. Тогда всех желающих принимали, кто писать-читать научился… Так ты говоришь, вы здесь сидели и чай пили?

— Да.

— Ни одной грязной кружки на столе. Значит, помыть успела…

Он натянул резиновые перчатки и стал неторопливо исследовать кухонные шкафы. Потом встал на корточки и внимательно осмотрел пол. Ничего не обнаружив, скосил глаза на мусорное ведро.

— Андрюха, надо в помойку заглянуть. Помоги, а?

— А сам?

— Ты сейчас домой спать пойдешь, а мне до утра дежурить. А я в форме. Загляни, будь другом. Вдруг что-то важное найдем. На, держи перчатку.

Я неохотно приподнял крышку. Ведро оказалось почти пустым. Я успел заметить немного яичной скорлупы, упаковку из-под замороженных овощей, пару чайных пакетиков и две какие-то белые полоски. Волков, увидев их, присвистнул. Брезгливо морщась, вынул полоски из ведра и положил на стол. Лицо его помрачнело.

— Как плохо, как плохо, — пробормотал он. — Андрюха, она была беременна. Это тесты. Смотри, на каждом — по два штриха. Позови следака из комнаты. Надо их приобщать.

— Зачем?

— Ну, ты юрист или сборщик мебели? Беременность — квалифицирующий признак. За убийство беременной можно вышку получить.

Я выглянул в комнату и окликнул следователя, примостившегося на краю дивана и погруженного в свой протокол. Сам незаметно выскользнул на маленький балкончик, сплошь заставленный разнокалиберными ящиками, коробками и тюками. Будь прокляты эти тесты… Не нашлись бы они, я мог бы до конца жизни утешать себя тем, что Ксюха просто придумала беременность, чтобы побудить меня поскорее развестись с женой. Или не придумала, а ошиблась. Но два штриха на каждом из тестов красноречиво свидетельствовали, что никакой ошибки не было. Она действительно ждала ребенка…

— Андрюха, ты нигде мобильный телефон не видел? — послышался из комнаты голос Волкова.

— Чей?

— Девушки этой, Ксении. Мы всю квартиру осмотрели, все карманы проверили. Муж говорит, у нее «самсунг» был.

— Не, я не видел. Так может, его убийца забрал?.. Кстати, вы вообще спрашивали Коновалова, не пропало ли чего-нибудь?

— Спрашивали. Он говорит, денег в квартире не было. Телевизор, ноутбук, одежда — все на месте. А вот два золотых колечка пропали. Прямо с руки убитой. И кошелька нет, который всегда в прихожей лежал.

— Ну что за люди, — как можно спокойнее сказал я. — Это получается, что ее убили, а потом кольца с пальцев стянули… Дорогие кольца?

— По словам мужа, не очень. Обручальное они за пять штук покупали, а второе, с изумрудом, за десять. Больше у нее никаких цацек не было, только сережки дешевенькие. Но они так и остались в ушах. Не тронули.

— И в кошельке у нее наверняка только мелочь лежала, — глухо сказал я. — Ну что, неужели ради вот этого хлама ее замочили?

— Знаешь, иногда и ради меньшей наживы убивают. Спокойнее относись. Да, колечки и кошелек. И еще телефон, если мы его не найдем.

— Насчет телефона сейчас выясним. Я могу на него позвонить, Коновалова мне когда-то давала свой номер.

Я достал мобильник и по памяти набрал десять цифр. Послышалось приглушенное позвякивание. Толстов прислушался, посмотрел по сторонам, потом неуверенно подошел к дивану и приподнял край леопардового пледа.

— Ах, вот он где. Посмотрим… — он взял аппарат в руки и защелкал кнопками. — Так, в девятнадцать-сорок ей звонила какая-то Мила. Пропущенный вызов, значит, трубку не взяла. А вот, смотрите, через две минуты она написала этой женщине эсэмэску: «Мила, я перезвоню». А это что?.. В девятнадцать-пятьдесят исходящий звонок по номеру «ноль-два»!

Мы с Волковым переглянулись. Я обратил внимание, что лицо у него стало еще более мрачным, даже злым.

— Не люблю гнать лошадей, — угрюмо произнес он, — но тут вроде бы картина сама собой складывается. Ты, Андрюха, ушел отсюда в семь пятнадцать. В следующие двадцать минут к Коноваловой кто-то пришел. Тот, кого она знала. У них состоялся разговор… Достаточно важный, раз она даже на телефонный звонок не ответила. Разговор перешел в ссору. Тот человек или напал на нее, или еще каким-то образом проявил агрессию. Она поняла, что ей угрожает опасность, позвонила в полицию. И тут — удар вазой… Слава, надо срочно связаться с диспетчерской, — обратился он к следователю. — Надо узнать, что она успела им сказать…

— Да ничего не успела, Серега, — мотнул головой Толстов, — продолжительность звонка — ноль секунд.

— Вот оно, время смерти, — констатировал Волков. — Без десяти восемь. Завтра надо будет выяснить, нет ли поблизости камер видеонаблюдения. Если выход из подъезда просматривается, это будет огромная удача… Андрюха, будь другом, поднимись на последний этаж, проверь выход на чердак, а? Нужно удостовериться, что убийца не мог уйти через чердак. И если там все нормально, то можешь домой идти, ты нам больше ничем помочь не сможешь. Не возражаете, Вячеслав Михайлович?

— Да пусть идет, — махнул рукой Толстов. — Следователь, которому поручат вести дело, с вами свяжется. Послезавтра, наверное. Будьте на связи.

Я равнодушно пожал плечами и вышел из квартиры. Поднялся наверх и убедился в том, что чердачное отверстие заперто на замок, к которому явно не прикасались минимум полгода. Медленно спустился вниз и побрел к дому. Больше всего мне хотелось в тот момент, чтобы Светка к моему приходу уже успела уснуть. А то вопросами забросает. Не было у меня сил ни на какие вопросы отвечать, хотелось просто лечь и закрыть глаза. И обо всем забыть…

***

Следующий день я пережил с трудом. И совсем не потому, что не выспался. С недостатком ночного сна я за годы службы приноровился справляться. А вот справиться со своими эмоциями оказалось труднее.

«Ты должен вести себя как обычно, как обычно, как обычно, — твердил я себе. — Да, на твоей территории произошло убийство. Погибла молодая женщина. Чужая женщина, посторонняя. Тебя с ней ничего не связывало, ничего не связывало, ничего не связывало. Вот и веди себя так, как будто это убийство для тебя — лишь досадный эпизод…»

Обязан участковый содействовать уголовному розыску в пределах своей компетенции? Да, обязан. Вот я и содействовал. В течение второй половины дня я обошел все пятнадцать квартир в том подъезде, где жили супруги Коноваловы. И еще столько же квартир — в соседнем подъезде. Задавал стандартные вопросы, которые всегда задают участковые в подобных ситуациях. Замечали ли вы посторонних людей в подъезде и около него? А машина какая-нибудь незнакомая возле дома не парковалась? А шумов подозрительных вы не слышали с семи до восьми вечера?.. И ответы получил тоже стандартные и бесполезные, такие же, как вчера: не видели, не слышали, не замечали…

В числе прочих пообщался я и с той самой «бабкой со второго этажа», о которой вчера говорил Лютиков. Восьмидесятилетняя старушка подтвердила, что действительно вернулась домой около восьми вечера. Ни с какими незнакомцами она в подъезде не сталкивалась. С убитой Ксенией Коноваловой и ее мужем близко не знакома и ничего о них сказать не может.

Навестил я и самого Лютикова. Он оказался дома, как и его подруга. Да и кореш, освобождение которого они вчера так хорошо обмывали, тоже там был. Молодой жилистый парень с обширной лысиной и недобрыми маленькими глазками. По некоторым признакам я сразу решил, что он должен иметь отношение к наркотикам. Свою догадку я поспешил проверить и поинтересовался, по какой статье он сидел. Так и оказалось: статья два-два-восемь, часть вторая. Мелкий сбытчик.

Как мне показалось, мой визит пришелся как раз на тот момент, когда совместная опохмелка плавно перерастала в новую пьянку. Не сильно, видать, торопился бывший сиделец к своим родителям. Зачем папа с мамой, лучше с друганом побухать пару дней… Впрочем, какое мне до него дело? Я не для того зашел, чтобы на него посмотреть, а чтобы еще раз переговорить с Лютиковым и его подругой. Разговор состоялся, но никакой ценной информации я не получил. Правда, Сашка сказал, что он довольно близко общался с Савелием Коноваловым. Хотя познакомились они сравнительно недавно, в декабре, когда сам Сашка освободился из мест лишения свободы и вновь поселился в этом доме. За пять месяцев успели стать если не друзьями, то, по крайней мере, хорошими приятелями. Помогали друг другу машины ремонтировать, на рыбалку вместе гоняли. Выпивали, само собой. Наверняка и подруг своих обсуждали, хороший мужской разговор без «бабской» темы никак не обходится… А вот с самой Ксенией Лютиков едва здоровался, встречаясь на лестнице. По его словам, чем-то он ей не нравился. «Нос воротила», как он выразился. Я про себя усмехнулся, но не стал ему объяснять, что причина такой неприязни как раз предельно проста: Ксения опасалась, как бы дважды судимый Сашка не втянул ее простоватого мужа в какие-нибудь криминальные дела. Очень уж она боялась потерять то относительное благополучие, которое у нее было… И это не мои догадки, она мне об этом сама говорила, еще на заре нашего знакомства. Для нее это была излюбленная тема, она всегда любила поговорить о том, что больше всего хочет нормальной жизни, в которой не будет наркотиков, алкоголя, судимых родственников, нищеты, голода и скитаний по съемным квартирам. Потому она так и рвалась за меня замуж… Я вспомнил наши разговоры с Ксенией, подумал о нашем так и не родившемся ребенке и почувствовал, как увлажнились глаза. Попрощался с Лютиковым и поскорее вышел из квартиры, чтобы он не смог ни о чем догадаться по моему лицу.

***

В тот вечер мне несказанно повезло. Моя Светлана уехала к подруге праздновать день рождения и предупредила меня, что вернется только утром. Неслыханная удача. Целый вечер можно было не притворяться, не изображать спокойствие и невозмутимость. К тому же моя мятущаяся душа отчаянно требовала алкоголя, и я не мог ей отказать. Купив в нашем ближайшем магазине пару пузырей водки, я поспешил домой и сразу же приступил к «самолечению».

Надо сказать, в алкогольном смысле я всегда отличался умеренностью. Во всяком случае, на фоне большинства моих коллег в погонах. Понятно, что от хорошей выпивки да под хорошую закуску никогда не отказывался. Любил веселые застолья с шумными компаниями. Нечасто, но все же бывало и такое, что употреблял крепкие напитки в одиночку. Однако ни разу не доводил себя до такого состояния, по выходе из которого приходится вспоминать собственное имя и познавать мир заново…

Но в тот вечер выдержка мне изменила. Сверхчеловеческое напряжение, в котором моя психика пребывала со вчерашнего вечера, должно было смениться абсолютным расслаблением. Я сидел на ковре и забрасывал рюмку за рюмкой, изредка закусывая ломтиками подкопченной красной рыбы и испанскими маслинами. Думал о Ксении, крутил в памяти эпизоды нашего знакомства… Мне захотелось посмотреть на нее, но я сообразил, что ни одной ее фотографии у меня нет. Я ведь постоянно осторожничал, так что мне даже в голову не приходило хранить ее фотки на каких-либо материальных носителях. Да они мне и не нужны были, я же регулярно с ней виделся. А вот теперь больше не увижусь… По счастью, в двадцать первом веке проблему отсутствия фотографий можно решить с помощью социальных сетей.

До поздней ночи я просидел на полу, сжимая в руке мобильный телефон. Водя пальцем по экрану, я перебирал фотографии, которые Ксения размещала на своих интернет-страницах. Их было совсем немного, штук тридцать. И все относились к последним трем-четырем годам. Большинство из них были сделаны самой Ксенией. Самые обычные селфи-снимки, не отличающиеся ни оригинальностью, ни профессионализмом. Но я разглядывал их подолгу и чуть не плакал от переполнявших меня чувств. Самым сильным чувством была жалость. К самому себе. Из-за того, что никогда больше не увижу эту красавицу, не лягу с ней в постель, не коснусь губами ее кожи…

Если я в ту ночь и спал, то не более трех часов. Да и не сон это был, а алкогольная отключка. Когда ко мне вернулось сознание и я смог наконец себя идентифицировать, первой моей мыслью было — чтоб я умер. Второй — чтобы в квартире немедленно материализовалась еще одна бутылка водки. Третьей — вызвать из районной поликлиники врача и купить больничный. А вот четвертой — что Светка может вернуться с минуты на минуту. Значит, если я не хочу ее пугать своим непотребным видом и тошнотворным запахом, нужно прямо сейчас устранять следы ночного загула, с помощью таблеток и нехитрых процедур приводить себя в нормальное состояние и срочно уходить на работу.

Природа меня здоровьем и выносливостью не обделила, грех жаловаться. Уже к обеду в голове немного прояснилось. День выдался спокойный, никто не дергал. С трех часов у меня начался прием посетителей, как всегда и бывало по вторникам и четвергам. Но в тот день я успел принять только одного посетителя. Доцента Симоновича. Он неуверенно вошел в кабинет, задержал взгляд на моем лице, опасливо принюхался. Потом стал спрашивать, как продвигается проверка по случаю смерти его жены и не вскрылись ли какие-нибудь новые факты. Я ему честно ответил, что вопрос пока не решен, но, скорее всего, никакого уголовного дела не будет. И вообще, с этим вопросом лучше обращаться непосредственно к следователю Толстову, которому поручена проверка. Симонович стал допытываться, а какие лично у меня имеются соображения. На это я сказал, что никаких соображений у меня нет, потому что я не следак и не сыщик, а участковый, и не мое это дело, версии строить. Доцент ушел, пожимая плечами и всем своим видом демонстрируя разочарование.

Я подумал, что неплохо было бы выпить еще одну чашку крепкого чая, и уже поднес руку к электрическому чайнику, как дверь опять открылась, причем без стука. Вошли двое мужчин, один совсем молодой, второй моего примерно возраста. Были они в джинсах и легких куртках, но я сразу понял — коллеги.

— Здравствуйте. Вы капитан Шаманов?

Я кивнул. Старший предъявил мне полицейское удостоверение. Я прочитал фамилию и название структурного подразделения. Удивленно приподнял бровь.

— Чем могу помочь?

— Мы из наркоконтроля. К нам поступила информация, что два человека, проживающие на вашей подведомственной территории, регулярно занимаются перевозками крупных партий героина по всему региону. Источник информации непроверенный и ненадежный, поэтому решили сначала с вами поговорить. Может, поступали на них какие-нибудь сигналы. Нас все интересует, любые мелочи. Вы свой контингент хорошо знаете?

— Да, — уверенно ответил я. — В смысле наркоты у меня все спокойно. В прошлом году один чудак на балконе коноплю пытался выращивать, так и то не на сбыт, а для личного употребления… А на кого конкретно поступил сигнал?

— Александр Лютиков и Савелий Коновалов. В одном доме живут. Знаете таких?

— Да, — выдавил я.

— Мы их по своим базам проверили. Вроде чисто. По наркоте они не проходят. Правда, Лютиков дважды судимый, но по легким статьям. Может, вам, как участковому, что-то известно о них?

— Известно, — вздохнул я. — Только не то, что вас интересует, мужики. Позавчера в квартире Коновалова произошло убийство…

Я рассказал операм о трагедии, случившейся два дня назад. Естественно, без всяких интимных подробностей. Знать о моей любовной связи с несчастной Ксенией им было совершенно незачем.

— Кто ведет уголовное дело? — спросил старший опер.

— Не знаю пока. На труп выезжал следак по фамилии Толстов, из районного отдела. Но он не может вести дело по сто пятой, значит, должен передать его в следственное управление. А уж они там сами распределят.

— А оперативное сопровождение на ком?

— Тем более не знаю. Могу только назвать фамилию опера, который был на месте преступления. Сергей Волков, капитан. Я с ним немного знаком, так что могу дать координаты… Слушайте, мужики, а откуда у вас инфа про наркоту?

— Анонимный звонок по телефону. Потому я и говорю, что источник ненадежный. Но теперь-то понятно, что мы не напрасно приехали.

— Почему? Думаете, есть связь между убийством и наркотой?

— Да я почти уверен. Ну сам посуди, капитан, — перешел оперативник на более фамильярный тон, — позавчера убита жена Коновалова. А сегодня утром в нашу дежурную службу поступил звонок. Какой-то мужик протараторил, что эти двое активно занимаются наркотрафиком. Лютиков будто бы перевозит наркоту на своей личной машине, а второй, Коновалов, на служебных автомобилях. Он ведь дальнобойщик?

— Да, верно.

— Где он сейчас находится, не в курсе?

— Не знаю, я его с позавчерашнего вечера не видел. Думаю, он сейчас похоронами своей жены занимается… Если не запил от горя.

— А второй?

— Лютиков? Его я видел вчера, он был дома. Праздновал освобождение друга… Не исключено, что и сейчас продолжают гулять. Кстати, мужики, — я слегка повысил голос, — а друг-то этот как раз за наркоту и сидел. Он мне сам назвал свою статью, когда я вчера к ним заходил.

Опера переглянулись.

— Еще интереснее, — сказал старший и поднялся. — Пойдем, капитан, поможешь нам. Зайдем в гости к твоему Лютикову.

— Подождите, вы что, обыск у него в хате будете делать? — спросил я, мысленно взгрустнув о так и не выпитом чае.

— Нет. Для обыска в жилище нужна санкция суда. Мы будем очень глупо выглядеть, если попросим судью разрешить обыск на основании анонимного телефонного доноса. А вот тачку его мы сейчас досмотрим. Где он ее ставит, знаешь?..

Через несколько минут мы уже стучали в нужную дверь. Сашка сидел дома один. Жена, по его словам, была на работе. Кореш уехал наконец к папе с мамой, еще утром. Сам Лютиков был трезв и мрачен. На оперов смотрел непонимающим взглядом, совершенно не представляя, чего они от него хотят.

— Всего лишь досмотреть ваш автомобиль, — втолковывал ему старший опер. — По закону, мы должны это сделать в вашем присутствии. Но если вам так трудно спуститься вниз, то можем обойтись и без вас. Только потом чтоб не было претензий, что из машины кейс с деньгами пропал или, допустим, внутренняя обшивка поцарапана…

Лютиков уголовно-процессуальное законодательство знал плохо, поэтому аргументы оперов воспринял всерьез. Натянул на голые ноги кроссовки и вышел из квартиры. Мы подошли к его «Ладе» вместе с двумя женщинами предпенсионного возраста, приглашенными в качестве понятых. Лютиков вставил ключ в замок, но старший опер остановил его.

— Подождите минутку. Перед началом досмотра я обязан предложить вам добровольно выдать оружие, боеприпасы и наркотические вещества, если таковые имеются. А также я предлагаю добровольно выдать все не принадлежащие вам предметы, находящиеся в салоне вашего автомобиля.

— Чужого барахла не держу, — категорически заявил Сашка и распахнул обе двери. — Что найдете, все ваше.

Досмотр не занял много времени. Старший опер исследовал салон, младший рылся в багажнике. Я стоял у капота вместе с Лютиковым, который курил сигарету и поминутно сплевывал на землю.

— Понятые, прошу подойти сюда, — раздался из салона громкий голос старшего опера. — Нужно, чтобы вы это видели.

Обе дамы, толкая друг друга, заглянули в салон через правую дверь. Из-за их спин я увидел, как опер вытаскивает руку из кармана, притороченного к задней спинке водительского кресла. Он выпрямился и показал понятым свою находку. Обыкновенный носовой платок, не очень чистый и беспорядочно скомканный. Опер осторожно развернул его, держа над капотом, и на его ладонь выпали два золотых кольца. Одно тонкое, обручальное. Второе чуть потолще, с зеленым камнем. И то и другое я видел на пальцах Ксении Коноваловой всякий раз, когда приходил к ней в гости. А тем, которое с камешком, она однажды даже поцарапала мою спину в минуту любовной страсти…

Глава 8, написанная доцентом

Вполуха слушая несвязный и бесполезный лепет юной короткоюбочной студентки, я смотрел поверх ее плеча в окно, за которым стоял облачный, ветреный, довольно прохладный для конца мая день.

Да, именно так. Одно мое действие было главным, другое — побочным. В первую очередь я наблюдал за перемещением рваных облаков по хмурому, недоброму небу, а уже во вторую воспринимал убогое девушкино повествование об итальянских художниках эпохи Возрождения.

Всю жизнь, сколько помню, меня напрягала, раздражала и бесила эта дурацкая особенность, из-за которой я постоянно попадал в глупые и даже опасные ситуации. Каким бы делом я ни занимался, меня всегда отвлекала окружающая среда. Облако на небе, птица на ветке дерева, топающий по лужам чужой ребенок, ползущее по стене насекомое... да все что угодно, любой движущийся предмет, одушевленный или неодушевленный, мог отвлечь меня от написания конспекта или от разговора с собеседником. Не хочется даже вспоминать, сколько раз я проезжал на автобусе мимо нужной остановки и как часто друзья и знакомые нетерпеливо смотрели на меня, ожидая ответа на вопрос, который я пропустил мимо ушей. Мама, пока была жива, говорила, что Самуил Маршак именно с меня писал своего «Человека Рассеянного», и я, хотя на словах и возражал, внутренне с ней соглашался.

С такими, мягко говоря, странными особенностями срочная служба в армии стала бы для меня тяжелейшим испытанием. Закрытые мужские коллективы, будь то казарма или зона, обычно грубы и жестоки, и люди с отклонениями типа меня там всегда страдают. Представляю, как бы реагировали отцы-командиры и сержанты-людоеды на молодого бойца, то и дело выпадающего из реальности и витающего в своих иллюзиях... Впрочем, военная служба мне и не угрожала. От ратных подвигов меня спасло поступление в институт, по окончании которого я остался в аспирантуре. Кандидаты наук, как известно, призыву не подлежат.

А нелепую свою манеру отвлекаться на всякую ерунду я к двадцати годам сумел превратить в достоинство с помощью одного старенького профессора с факультета психологии. Он меня научил как бы раздваивать свое сознание, думать одновременно в двух направлениях... Не знаю, как точнее сказать. Ну вот помните Штирлица, героя культового советского сериала? Есть там эпизод, когда он едет в машине, слушает монолог пастора Шлага и при этом размышляет на иную тему, никак не связанную с тем, о чем бубнит пастор. И вдруг он внезапно поправляет Шлага в какой-то мелочи, и тот шибко удивляется, потому что был уверен, что Штирлиц его совсем не слушает. Вот и у меня примерно такой же навык появился.

— Как вы сказали? — неожиданно для раскрасневшейся от волнения девушки спросил я. — Еще раз, как фамилия художника?..

— Кватроченто.

— Кватроченто, — повторил я, легонько постукивая ногтем по столешнице. — Какие картины он написал, можете сказать?

Девушка растерянно посмотрела сначала на меня, потом в сторону, потом опять перевела взгляд на меня. Виновато улыбнулась:

— Не помню.

Неудивительно, что ты не помнишь, красавица. Может, ты и не законченная дура и кое-какие обрывки знаний в твоей русоволосой голове присутствуют, в том числе и благодаря моим лекциям. По крайней мере, леонардовскую «Джоконду» и рафаэлевскую «Сикстинскую Мадонну» только что назвала, молодец. А вот про полотна Кватроченто ты ничего не помнишь и помнить не можешь, потому что кватроченто — это не фамилия художника. И вообще не фамилия.

Лицо твое, милая девушка, мне знакомо, стало быть, на лекции ты ходила. А вчера, возможно, ты даже конспекты перечитывала. Но учиться тебя не научили, потому и толку от твоих стараний не шибко много. Ну да, сегодня ты мне экзамен сдашь, как в советские времена пионеры металлолом и стеклотару сдавали, а через неделю не сможешь вспомнить и пары фраз из всего лекционного курса.

— Давай так сделаем, — мягко предложил я. — Ты сейчас садишься на свое место и усиленно вспоминаешь, что такое кватроченто. У тебя есть минут пять-семь, а я пока послушаю господина Николаева. Вспомнишь — будет «четыре», не вспомнишь — ну извини...

Вова Николаев, которого я только что высокопарно назвал «господином», оставался последним студентом, кто еще не выходил отвечать по билету. Услышав свою фамилию, он слегка тряхнул головой, неохотно взял в руки зачетку и листочек и медленно подошел к моему столу. Присел на стул, только что освобожденный его однокурсницей, которой я только что подарил шанс получить хорошую отметку.

Не пяти и не семи, а всего трех минут хватило, чтобы оценить уровень знаний Николаева. Нулевой уровень или где-то возле нуля болтающийся. Ни по одному из двух вопросов я не услышал ничего дельного. Что германская готика, что фламандская живопись были для него просто словосочетаниями, лишенными всякого смысла. Судя по страничкам его зачетки, которые я бегло просмотрел, высшее образование давалось парню очень тяжело. Может, и не стоило себя мучить непосильными нагрузками?..

Вова вышел из аудитории, хмуря брови и расстроенно вздыхая. Перспектива пересдачи ему категорически не нравилась. Впрочем, готовиться он все равно не будет в надежде на то, что мне не захочется портить академическую статистику и вожделенную тройку я ему в конце концов нарисую.

Милая девушка, однокурсница Вовы, сочувственно поглядела ему вслед и незаметным, как ей казалось, движением убрала с голой коленки мобильный телефон, отправив его в лежащую рядом с ней оранжевую сумочку. Быстрым шагом подошла ко мне, присаживаться не стала. На один вопрос можно ответить и стоя.

— Так что же такое кватроченто? — весело спросил я. — Вспомнила?

— Да, конечно! — радостно сообщила девушка и выдала мне цитату с одного из самых популярных интернет-сайтов энциклопедического формата. Прямо слово в слово процитировала, придраться не к чему.

— Ну вот видишь, как все просто, — с оттенком легкой грусти сказал я, расписываясь в зачетке. — Счастливого лета!

— И вам того же!

Заглянув в деканат и отдав секретарю заполненную ведомость, я зашел на родную кафедру. Родная — это не преувеличение. Больше половины моей жизни связано с ней. Как пришел на втором курсе, так и остался. Сначала в качестве студента, потом аспиранта, потом стал преподавателем, а с недавних пор и доцентом. Сколько помню, здесь всегда было тесно из-за нерациональной расстановки мебели. Чтобы пройти к своему месту, приходилось лавировать между столами и шкафами. Эта проблема была решена в прошлом году, во время глобального ремонта, когда рабочие проломали одну из стен и соединили кафедру с соседней аудиторией. Пространства стало больше, да и интерьер изменился в лучшую сторону.

Кроме Андрея, на кафедре никого не было. Вообще, заведующего кафедрой приличествовало бы называть по имени и отчеству даже в мыслях. Но только не в нашем случае. Весь наш не очень дружный коллектив единодушно сходился во мнении (которое почти никогда не проговаривалось вслух, но как бы само собой подразумевалось), что Андрей Бурковский занимает не свое место. Оснований так полагать у нас было несколько. Во-первых, возраст. Тридцать семь лет, ну что это за завкафедрой? Лично мне недавно сорок четыре исполнилось, а есть у нас люди и хорошо за пятьдесят вроде профессора Зимникова, моего бывшего научного руководителя. Во-вторых, как-то уж традиционно сложилось, что должность эту занимает доктор наук. А Бурковский — только кандидат. Ладно бы докторов не было, так ведь есть, тот же Зимников. А в-третьих, не скажу за коллег, но лично я ради любопытства читал автореферат кандидатской диссертации нашего молодого шефа. Было это в прошлом году, когда он нежданно-негаданно свалился в нашу Академию, переехав из Москвы вслед за своим дядей, который примерно в то же время занял должность нашего ректора. Уже сам по себе сей факт прямо и недвусмысленно указывает на кумовство и родственный протекционизм. Блат, как говорили в советские времена... Так вот, скажу свое мнение: диссертация московского гастролера была сплошным плагиатом, сумбурной и бестолковой компиляцией и свидетельствовала лишь о том, что ее автор не умеет работать ни с источниками, ни с литературой. Никакой научной новизной там и не пахло. Оставалось только гадать, почему никто из московских коллег не выкатил черный шарик. Впрочем, кого в современной России удивишь такими вывертами судьбы? Разве мы не являемся свидетелями того, как ученые степени присуждаются топ-моделям, фигуристам и бывшим полевым командирам?..

Не знаю, чувствовал ли Бурковский наше отношение к нему. Скорее всего, ему было все равно. Для таких персонажей значение имеет только собственное мнение о себе, а мнение других людей они и знать не хотят. Наверное, это и есть один из самых важных признаков, отличающих интеллигента от толпы. Интеллигент не чурается рефлексии, то есть, проще говоря, может взглянуть на себя чужими глазами, а человек из толпы на такое не способен.

Так или иначе, завкафедрой общался со всем нашим коллективом сдержанно и ровно, а со мной даже в некотором смысле доброжелательно. Возможно, по причине того, что довольно долго он был знаком с моей покойной супругой. Знакомство их состоялось прошлым летом, чисто случайным образом. Только что назначенный на должность Бурковский едва успел принять дела и тут же засобирался в отпуск. Вместе со своей подругой, тоже москвичкой, поехал в Италию и там, на Лидо-ди-Езоло, в пятизвездочном отеле на первой линии пересекся с моей бедной Маргаритой. Она к тому времени уже занимала высокую должность в своей турфирме, много времени уделяла работе, так что командировки у нее случались не менее трех раз в год. Естественно, и перелеты, и проживание в отелях, и даже развлечения оплачивались фирмой. Помню, когда дела у них пошли в гору, Рита хотела и меня к себе на фирму пристроить, и я вроде бы даже согласился, но уже через неделю понял, что весь этот бизнес — не для меня. То есть против торговли и частного предпринимательства я ничего не имею, не совок какой-нибудь, но вариться в этой сфере мне категорически не понравилось. Вот читать лекции, осуществлять научное руководство и писать статьи — это мое, здесь я чувствую себя как рыба в воде. Свою позицию я пытался донести до Риты, но безуспешно. То ли мои доводы не были достаточно убедительными, то ли она их просто не хотела воспринимать. В любом случае, к общему мнению мы так и не пришли. Мое упорное нежелание сменить род деятельности черной нитью проходило через наши отношения вплоть до ее смерти.

О той встрече в Италии мне рассказал сначала Андрей, и мне было лестно слышать в его голосе нотки восхищения. Моя жена была привлекательной дамой, на нее мужики часто заглядывались. А уж если она произвела впечатление на Бурковского, за которым из самой Москвы тащилась репутация донжуана и обольстителя, значит, она действительно заслуживала самой высокой оценки.

Сама же Рита никак не характеризовала Андрея и вообще не очень охотно рассказывала мне об их мимолетном знакомстве. Вполне возможно, что она про их случайную встречу в Италии вообще успела позабыть.

— У кого экзамен принимали, Евгений Вениаминович? — поздоровавшись со мной за руку, спросил Бурковский.

— У журналистов. Второй курс.

— И как?

— Один не явился, трое мимо кассы.

— Трое? А сколько человек в группе?

— Двадцать восемь.

— Тогда трое не сдавших — это много. Я бы на вашем месте помягче относился к студентам, для которых история культуры не является профильным предметом.

«Ты бы на моем месте вообще ничего не делал, не нужна тебе никакая наука», — с легким раздражением подумал я. Вслух же сказал:

— Если бы я их ответы оценивал так, как того требует профессиональный долг, там бы полгруппы остались за бортом. Ну, сами посудите: я только что поставил четверку студентке, которая считает, что кватроченто — это фамилия итальянского художника. Вы можете представить себе уровень тех, кто получил «удовлетворительно»?

Признаться, я эту историю рассказал без всякой задней мысли, чуть ли не в качестве анекдота. Но, заметив недоуменное выражение, промелькнувшее на лице Бурковского, и услышав его неискренний, натянутый смех, сделал неутешительный вывод: он не оценил «шутку юмора». Заведующий кафедрой истории искусств тоже не разбирается в периодизации итальянского Возрождения. Очень грустно.

Простившись с Бурковским, я спустился на первый этаж и вышел на улицу. Посмотрел на часы. (Подарок Маргариты, кстати. Мы с ней сходились во мнении, что хорошие часы являются непременным атрибутом интеллигентного мужчины даже в век мобильных телефонов и прочих гаджетов. ) Начало второго. Человек, с которым я планировал сегодня встретиться, не назначал мне конкретное время, он просто высказал пожелание, что прийти лучше во второй половине дня. До учреждения, в котором он трудится, от нашей Академии совсем недалеко, минут за двадцать можно дойти пешком. А вот до моего дома довольно далеко, восемь автобусных остановок. Значит, домой ехать нет смысла, можно пообедать в кафе.

***

Я неспешным шагом следовал по направлению к «Лукоморью», славному ресторанчику, в котором мы в прошлом году провожали на пенсию нашего прежнего заведующего кафедрой. Заведение мне приглянулось, и с тех пор я там изредка обедал, в те дни, когда у меня было много учебных занятий. Дороговато, конечно, но с тех пор, как Рита стала зарабатывать настоящие деньги, мы перестали экономить на мелочах. А вот сейчас Риты нет, и мне придется рассчитывать только на собственную зарплату…

Я не оглядывался назад, но все же чувствовал Его присутствие где-то поблизости. Наверняка или за мной идет, или с противоположной стороны улицы наблюдает. Интересно, понял ли Он два дня назад, что я его заприметил? Наверное, нет. Если бы понял, то либо перестал бы следить, либо постарался бы хотя бы изменить внешность. А Он ни того ни другого не сделал, и вчера я Его снова «срисовал», как говорят детективные герои. Только я понять не мог, кто это такой и зачем он за мной ходит. Ну вот кому понадобилось следить за самым обыкновенным доцентом-искусствоведом?

Подходя к «Лукоморью», я вдруг сообразил, что есть подходящая возможность увидеть моего преследователя, не оборачиваясь и не оглядываясь по сторонам. Очень хорошо, что рестораторы позаботились о внешнем виде своего заведения. Такие шикарные двери сделали, широкие, с зеркальными панелями… Нужно просто перед этими роскошными дверями задержаться на пару секунд и внимательно осмотреться. Так я и сделал и сразу увидел Его. То же самое лицо, та же фигура. Только вчера и позавчера на Нем была футболка, а сейчас легкая куртка-ветровка.