Забыть Веронику

У Сергея, похоже, тоже настроение было невеселое. Передав доцента в руки медиков, он сухо попрощался со мной и уехал. А я немного посидел в гостиной Симоновича, допил вино, остававшееся в бутылке, потом опечатал квартиру и пошел домой. Не один, а вместе с черно-белым котенком, который жил у Симоновича. Я всегда довольно равнодушно относился к собакам и кошкам, у нас в семье как-то не принято было держать домашних питомцев, но… Не мог я закрыть в пустой квартире живое существо, волею судьбы оставшееся без хозяина. Помрет же! И оставить его на улице тоже не мог. Пусть пока у меня перекантуется, а потом пристроим куда-нибудь.

К сожалению, Светлана в тот вечер вернулась раньше, чем я рассчитывал. Когда я открыл дверь, она уже вертелась перед зеркалом, повторно примеряя приобретенные в бутиках шмотки. Хорошо хоть вопросов мне задавать не стала. Незаметно от нее я припрятал свой гонорар в хитроумный тайник, которым иногда пользовался для хранения предметов, не предназначенных для чужих глаз. Наскоро поужинал, посидел полчаса перед телевизором, потом сослался на головную боль и лег спать в половине одиннадцатого. Клянусь, перед сном я думал только о трагедии, приключившейся в жизни Симоновича, и даже не помышлял о той ужасной развязке, до наступления которой оставалось менее суток.

***

Спал я плохо, утром ощущал себя совершенно разбитым. Но на службу идти все равно пришлось. В последние дни, занимаясь делом Симоновича, я слегка пренебрегал своими прямыми обязанностями, и в итоге накопилось немало «хвостов», особенно по части ведения документации. Нужно было наверстывать. До обеда сидел в опорном пункте, не отрываясь от компьютера и разложенных на столе бумаг. Неприятный туман в голове понемногу рассеивался, воспоминания о вчерашнем вечере отступали на второй план.

Жена торчала дома, видеться с ней я не хотел, поэтому пообедал в кафе. К четырем часам поехал в отдел. Меня еще вчера предупредили, что наш начальник собирает всех участковых уполномоченных для проведения инструкторско-методического занятия. На сей раз оно затянулось более чем на час. Уже выходя из отдела, я услышал, как меня окликнул по имени знакомый голос.

— Привет, — пожал я протянутую руку Волкова.

— Ты как, Андрюха? — участливо спросил он.

Я пожал плечами.

— Похоже, тебя тоже вчерашняя история зацепила, — хмыкнул он. — Я сам полночи не спал. Все думал: может, не стоило нам в это дело ввязываться?.. Слушай, у вас там все инструктажи закончились?

— Ага.

— Пошли куда-нибудь посидим. Вон там, во дворах, новая кафешка открылась, с летней террасой. Выпьем по бокалу пива.

— Так я ж за рулем.

— Так и я тоже. Пол-литра чешского — ерунда. Жвачкой зажуем.

Я равнодушно пожал плечами. Почему бы и нет? Домой не хочется, срочных дел нет, встреча с наездницей Олесей назначена не на сегодняшний вечер, а на выходные. К тому же мне хотелось задать Волкову несколько вопросов касательно итогов нашего расследования.

— Как, похвалили тебя за раскрытие убийства? — спросил я, когда мы расположились за колченогим столиком.

— Вообще ни разу, — мотнул головой Сергей. — Так а чего хвалить-то? Я же не «висяк» раскрыл, числившийся за отделом. Не забывай, по поводу смерти Маргариты уголовное дело не возбудили, а вот сейчас его как раз придется возбуждать. А это — лишняя работа если не для розыска, то уж точно для следователя…

— И кому дело отпишут?

— Я так понял, что Ивановскому из следственного управления. Тому самому следаку, который твоего Лютикова ведет. Помнишь его?

— Конечно, — кивнул я. — А начальник твой, Грушин, что говорит? Он ведь лично был знаком с Симоновичем вроде бы.

— Да, они в одном классе учились. Ну, он тоже расстроен. Человек к нему пришел за помощью, а что в итоге получилось…

— Мне тоже эта мысль покоя не дает, Серега. Но, с другой стороны, вот представь: не обратился бы к нам Симонович, и не было бы никакого расследования. И так бы он и жил со своим призраком, что ли? Это ж полное безумие… Я почти уверен, что это не могло долго продлиться. Псих на свободе — страшное дело. Могло еще хуже закончиться.

— Как знать. Я минимум два фильма помню, в которых мужики по многу лет жили с воображаемыми женщинами, но при этом были во всех отношениях полноценными людьми. Учились, работали, дружили… Тем более психика нашего доцента хорошо защищала его от возможного разоблачения: призрак являлся к нему лишь тогда, когда он в одиночестве сидел дома. То есть никто не мог бы обратить внимание на то, что Евгений Вениаминович сам с собой разговаривает… Кстати, я эту странность отметил еще в понедельник, когда поймал одного из наблюдателей, шпионивших за Симоновичем. Ни один из них никакой Веры не видел. Ни разу. А ведь по словам доцента, он встречался с ней каждый день… Да, внимание я на это обратил, но мне и в голову не пришло, что у него могут быть такие проблемы с головой. Я ведь еще сегодня днем, когда ставил в его квартире камеру и микрофон, был уверен, что Вера — живой, реальный человек. Зато у меня после твоего визита в Хрустальный другое предположение возникло: а вдруг Вера является дочерью Симоновича от той самой Вероники, которая двадцать лет назад уехала на Кипр?

— Дочерью? — изумился я.

— Да. Слишком уж много косвенных признаков на это указывало. Но! Я быстро понял, что ошибаюсь. Помнишь, двоюродная сестра Вероники назвала тебе фамилию мужика, за которого та вышла замуж? Корабельников — фамилия не очень распространенная, а уж «Вероника Корабельникова» — это вообще редкость. Тем более на Кипре живет мой старый друг, эмигрировавший туда еще десять лет назад. Вот он-то мне и помог быстро навести справки. Первая жена Симоновича действительно проживает на Кипре, у них собственный дом в Лимасоле. И дочь у нее тоже есть. Но только дочь зовут вовсе не Верой, а Анжеликой, и в настоящее время она получает образование в Средиземноморском институте менеджмента. В Россию она никогда не въезжала.

— Вот что значит жить в двадцать первом веке с его крутыми информационными технологиями, — заметил я. — За несколько часов ты такие подробности узнал о совершенно незнакомом человеке…

— Да, повезло. Ну, и плюс помощь друга… Так вот, значит. Убедившись, что Вера не является дочерью нашего доцента, я решил, что против него ведется серьезная игра. Я думал, какие-то злоумышленники нарочно убили Маргариту, чтобы потом подставить Симоновичу другую женщину. Для чего? На эту тему я мог только фантазировать. Но даже моя фантазия не подсказала мне, что Вера может оказаться галлюцинацией.

— Бедный доцент,— вздохнул я. — Что с ним теперь будет?

— Без понятия. Из клиники пока ничего не сообщали. Но лично мне кажется, что случай тяжелый. Из стационара он еще долго не выйдет. А если его когда-нибудь признают вменяемым, то привлекут за убийство. Впрочем, судебная практика последних лет такова, что в подобных ситуациях люди освобождаются от уголовной ответственности, поэтому…

Но тут запиликал лежащий на столе мобильный телефон. Волков прервался на полуслове, поднес аппарат к уху. Слушал, отвечал коротко, одними местоимениями. По его поведению я понял, что разговаривает он со своим начальником. Отключившись, он хитро взглянул на меня.

— Грушин звонил. Уж не знаю, какая сорока ему новости на хвосте таскает, но он мне назвал координаты того самого мужика, который анонимно сообщил операм из наркоконтроля, что у Лютикова в тачке хранятся наркотики.

— Да ну? — изумился я. — И как удалось его вычислить?

— Грушин говорит, в Северном районе какого-то нарика взяли, стали трясти на предмет связей. Он и рассказал в числе прочего, что случайно подслушал, как один его знакомый по телефону сообщает кому-то о героине, спрятанном в тачке… Фамилия этого знакомого — Забиров, зовут Юрием. Вообще, это даже может оказаться совпадением, мало ли идиотов, которые от скуки совершают анонимные звонки в полицию. Но проверить надо. Может, у нас появятся дополнительные доказательства против Лютикова. А то он в СИЗО сидит, а признаваться никак не желает.

— Так он совсем недолго сидит, — пожал я плечами. — Кому нужно его признание, если и в его тачке, и в его квартире обнаружены вещи с места убийства Коноваловой? Не понимаю, почему следак дело в суд не передает.

— Хочет Лютикова дожать. Всегда лучше передавать дело в суд с подписанным признанием, чем без него… Ладно, я поехал. Кстати, если хочешь, можем вместе сгонять, это недалеко. Улица Таганская. Как-никак, это касается убийства Коноваловой, а оно на твоем участке случилось.

Я не ответил, только сделал равнодушный жест рукой. Медленными глотками допил остававшееся в бокале пиво. Открыл было рот, но тут Волкову опять позвонили. На сей раз он разговаривал более тепло и эмоционально. По его репликам я предположил, что звонит его жена и с не очень хорошими известиями. Так оно и оказалось.

— Вот черт, — пробормотал он, отложив телефон. — Родители жены в аварию попали. В больницу везут. Она тоже туда рванула…

— Сильно пострадали?

— Сильно. Особенно тесть, он вообще при смерти, — угрюмо ответил Сергей. — Андрюха, я тоже поеду, надо помочь.

— Само собой, поезжай, — согласился я. — А насчет этого мужика, который будто бы сообщил про наркоту в машине Лютикова, так ты не переживай. Давай адрес, я сам сгоняю, проверю, он или не он.

— Ты? — с сомнением переспросил Волков. — А справишься?

— Я вообще-то бывший опер, не забывай. Справлюсь, конечно.

— Действуй по ситуации. Постарайся узнать, с чего этот мужик взял, будто Лютиков занимается перевозкой наркотиков. И еще: известно ли ему что-нибудь про убийство Коноваловой. Мне как-то не верится в такое совпадение, что золотые колечки с трупа Ксении случайно оказались там, где должен был оказаться героин.

— Сделаю все, что смогу. Потом тебе отзвонюсь.

Волков кивнул, написал на листочке фамилию и адрес. Я положил бумажку в карман. Мы расплатились за пиво и быстрым шагом направились к припаркованным возле отдела машинам.

— Спасибо, что выручаешь, Андрюха, — произнес Волков. — Да, и будь осторожен. Мы про этого мужика ничего не знаем. Мало ли как он себя поведет. У тебя ствол с собой?

— Нет, я его только что сдал в дежурку. Да не волнуйся ты! Я и без оружия с кем угодно справлюсь. Пока, до связи.

***

До нужного места я мог бы доехать за полчаса. Но некоторое время у меня ушло на приобретение подходящего «подарка» для человека, которого поручил навестить Волков. В итоге я оказался возле дома на улице Таганской в половине восьмого вечера.

Старое, разваливающееся строение. Грязный, пропахший мочой подъезд. Сто лет не менявшаяся дверь, облитая белой краской… Приличные, уважающие себя люди так не живут. Я брезгливо поморщился. Как хорошо, что мне самому не приходится обитать в таких скотских условиях! А ведь миллионы наших соотечественников именно так и существуют и другой жизни не мыслят. Очень грустно. Ну откуда в наших несчастных русских людях такая непритязательность, такая готовность терпеть лишения и довольствоваться малым? Сидят по уши в грязи, экономят на еде, шмотках и лекарствах, детям своим не могут дать нормального образования и при этом гордятся дутым величием своей страны...

Звонок, понятное дело, не работал. Пришлось стучать. Спустя минуту лязгнул замок, и я увидел знакомую рожу.

— Привет, — коротко поздоровался я. — Так значит, твоя фамилия — Забиров? Юра?

— Да, — неуверенно ответил мужик. — А как ты меня нашел? И что тебе надо?

— Хочу заткнуть тебе рот. Навсегда, — ответил я, широко улыбнувшись, и резко двинул его ногой в живот. Потом еще раз и еще один раз.

Лежа на давно не мытом полу, Забиров судорожно разевал рот и хватал воздух. Чтобы окончательно лишить его способности сопротивляться, я долбанул его согнутым локтем в солнечное сплетение. Потом достал из переброшенной через плечо сумки поллитровую бутылку с метиловым спиртом. Легонько, стараясь не оставить гематому, ударил алкоголика в кадык, отчего он резко икнул и раскрыл рот.

— Проклятый дегенерат, ты сам виноват, — просипел я, отвинчивая пробку. — От тебя требовалось одно: просто позвонить и сказать две фразы. И все. А ты, придурок, даже этого не мог сделать так, чтобы не спалиться. И вот теперь я должен решать, чья жизнь для меня важнее, своя или твоя. Как думаешь, какой вариант я предпочту?

Я вставил горлышко бутылки в рот Забирову и уже хотел залить отраву ему в глотку, как вдруг сзади послышался шорох. Я хотел вскочить, но не смог, потому что за плечи и за локти меня крепко держали трое здоровых мужиков, лиц которых я не мог видеть. Третий аккуратно взял из моих рук бутылку с метанолом. Еще один, четвертый, появился из кухни, держа в руках небольшую видеокамеру с моргающим огоньком.

— Ну как, Саня, все получилось? — раздался сзади голос Волкова, и я понял, что он один из тех, кто меня держит.

— В лучшем виде, — довольно отозвался человек с камерой, и я вспомнил, что частенько встречал его в нашем отделе полиции.

— Зря ты, Андрюха, на Забирова наехал, — злым голосом сказал Волков. — Отмутузил да еще и травануть пытался. Теперь тебя, козла, не только за убийство женщины судить будут, но еще и за покушение.

Я молчал и не сопротивлялся. Не готов я оказался к такому повороту. Молчал и на самого себя злился: ну как мог я, бывший опер, попасться на такую простую приманку?..

***

Конечно, я сдался далеко не сразу. Душевных сил, жизненного опыта и профессионализма у меня было предостаточно. Сопротивлялся я долго и грамотно. Несколько раз менял тактику поведения. То уходил в глухую несознанку, то соглашался на частичное признание вины, то начинал торговаться со следователем Ивановским и оперативниками, убеждая их, что на свободе принесу им больше пользы, чем за решеткой. И адвокат, которого я сам пригласил для защиты своих интересов, тоже был толковым парнем, и он немало сделал, чтобы развалить обвинение, хотя и предупреждал меня заранее, что шансов на успех практически нет. Да я и сам это понимал чуть ли не с момента задержания. То, что случилось в непрезентабельной хате Юрия Забирова, убедило меня в том, что работа против меня велась уже давно. А раз так, значит, где-то я допустил ошибку. Возможно, и не одну.

Мои опасения через несколько дней после задержания подтвердил Сергей Волков. Я уже находился в СИЗО, и меня привели в специальную комнату, предназначенную для допросов. Мой бывший компаньон, увидев меня, не проявил ни малейших признаков дружелюбия.

— Я не допрашивать тебя пришел, — сразу же сообщил он. — Пусть с тобой теперь следак возится. Мы свою работу сделали. И мне даже наплевать, подпишешь ты признание или не подпишешь. Доказательств против тебя — вагон. Пятнашка на красной зоне тебе обеспечена.

— Я никого не убивал и никого убивать не собирался, и ни на какую зону не пойду,— твердо заявил я. — Зачем ты пришел?

— Получить моральное удовлетворение. Мне всегда приятно бывает, когда подонки вроде тебя оказываются вот здесь.

— Пользуешься тем, что я не могу тебе врезать за оскорбление?

— Нет таких слов в великом и могучем русском языке, которыми можно было бы тебя оскорбить. После того, что ты сделал. Знаешь, я в десятом классе сочинение писал на тему убийства. Главный вопрос стоял так: есть ли причины, которыми можно оправдать лишение жизни?.. Так вот, я очень убедительно доказал, что такие причины есть и что их очень много. С возрастом мое убеждение только окрепло. И я многих, кого осудили по сто пятой, могу понять. В том числе и тех, против кого сам работал. А вот тебя я не могу ни понять, ни простить. Помнишь тот наш разговор в ресторане? Ты думал, я вообще в хлам напился и бред несу, а я ведь тогда почти не опьянел и о своих взглядах тебе говорил вполне осознанно… Да, убийство женщины — мерзость. Убийство молодой женщины, способной к деторождению, — двойная мерзость. А уж убийство женщины, беременной от тебя же самого, — ну, это вообще за гранью понимания…

— Меня с Коноваловой ничего не связывало, это раз. И ты мне сам сказал в тот вечер, когда мы в «Севане» сидели, что она не была беременной. Это два.

— Да, не была. Повезло ей. Вернее, наоборот. Ей жутко не повезло! Если бы тесты не показали ошибочный результат, то ничего, возможно, и не произошло бы. Она не стала бы настаивать на твоем разводе, а ты не стал бы ее убивать. Но дело не в этом! А в том, что ты, лично ты, считал ее беременной. И тебя это не остановило.

Я напряженно молчал, глядя прямо перед собой. На секунду мелькнуло сомнение: а может, рассказать все начистоту? Мне в тот момент очень хотелось выговориться хоть кому-то. Но делать этого было нельзя. Я тогда еще надеялся, что удастся выйти сухим или отделаться мелкими неприятностями.

— Ты, конечно, хочешь знать, где ты прокололся, — уверенно сказал Волков. — Ну что ж, изволь. Первую ошибку ты совершил уже через несколько часов после убийства Ксении. Помнишь, мы искали ее мобильный телефон, и ты набрал ее номер, чтобы услышать звонок? Вроде бы ничего странного нет в том, что у участкового мента есть сотовый номер человека, проживающего на подведомственной территории. Но в том-то и дело, что номер Ксении не был записан в твоем телефоне. Ты набрал его по памяти! Я стоял рядом с тобой, я видел, как ты набирал номер. И меня это удивило. Ты ведь утверждал, что был знаком с Ксенией поверхностно, что никаких отношений и в помине не было. А ее десятизначный номер почему-то помнил наизусть…

Я не нашел, что ответить, и промолчал.

— Далее. Наша пьянка в «Севане». Ты тогда пил очень осторожно, чтобы не утратить контроль над языком. И все же проговорился. Помнишь, я тебе рассказывал о похоронах Ксении и о моем разговоре с ее мужем? Я тогда не врал. Савелий Коновалов действительно сказал мне, что очень хотел иметь детей, а Ксения была против. Уж не знаю, зачем ему понадобилось искажать действительность. Может, стыдно стало перед покойной женой за свое немужское поведение… Но важны не его мотивы, а твоя реакция. Когда я тебе передал слова Савелия, ты тут же возмутился и решительно заявил, что дело обстояло как раз наоборот и что тебе сама Ксения говорила, что очень хочет родить ребенка, но ее муж против этого возражает. Но разве с посторонним человеком женщина будет обсуждать столь деликатные темы? Разве стала бы Ксения с тобой делиться своими личными переживаниями, если бы знала тебя просто как «участкового Шаманова»? Вот эта твоя поразительная осведомленность стала для меня еще одним доказательством того, что вас связывали близкие отношения.

— Ну, допустим, — хмыкнул я. — Но от близких отношений до мокрухи — семь верст.

— Подожди, дойдем и до мокрухи!.. Та оговорка в ресторане была не последней твоей ошибкой. У тебя хватило ума, чтобы не присутствовать на похоронах Коноваловой, но у тебя не хватило душевных сил, чтобы вообще не приезжать на кладбище в тот день, уже после окончания траурной церемонии.

Я вздрогнул. Откуда он знает?

— Меня там не было, — возразил я.

— Нет, ты был. Сидел возле могилы Ксении. И тебя там видел брат Маргариты Симонович, который в тот день приехал навестить могилу недавно погибшей сестры. И когда мы к нему в офис приехали спустя несколько дней, он тебя узнал. Помнишь? Я заметил, как пристально он тебя разглядывает, и догадался, что вы где-то пересеклись. Но задавать вопрос в твоем присутствии не стал. Я вернулся в офис будто бы за телефоном и поинтересовался у Карпова, где он тебя раньше видел. Он и ответил: на кладбище. И точную дату назвал.

— Он обознался.

— Да брось!.. Твой визит на могилу Ксении окончательно убедил меня в том, что она была твоей любовницей. А я на тот момент тебя уже крепко подозревал. Мотив сам собой вырисовывался. Андрюха, ты же не в безвоздушном пространстве живешь, а среди людей. И многие знают, что ты женат на дочери олигарха Ляпина. Милое дело — быть зятем олигарха! И, само собой, ты очень не хотел терять такого замечательного тестя, который дает тебе возможность красиво жить, ездить на машине стоимостью в двадцать твоих месячных зарплат, каждый год выезжать на престижные курорты… Своего-то у тебя ничего нет, Андрюха, даже куска жилплощади. В случае развода ты бы остался ни с чем. Сильно тебе повезло, что на тебя «запала» Света Ляпина, не очень красивая и не очень здоровая девушка, на тот момент еще не оправившаяся после психологической травмы… Да-да, и это тоже не секрет. Мы про тебя сведения уже неделю собираем. Кстати, в числе прочего узнали и об истинных причинах твоего ухода с прошлого места службы. Если мента-оперативника переводят на должность участкового, то для этого очень веские причины нужны. Конечно, в официальных бумагах никто ничего негативного писать не стал. Типа, перемещен на нижестоящую должность по собственному желанию. Но на самом-то деле тебя не перевести должны были, а посадить. За фальсификацию доказательств и служебный подлог. Помнишь?.. Ты вымогал взятку с подозреваемого, но он тебя послал. И тогда ты ему подкинул наркотики, а потом сам же их «нашел». И опять стал требовать деньги. А он пришел да пожаловался твоему начальнику. Блин, надо было в УСБ обращаться, ты бы уже тогда сел! Начальнику твоему скандал был не нужен, и он тебя перевел в другое подразделение. Так ты и стал участковым.

— Не буду ни подтверждать, ни опровергать, — усмехнулся я. — Потому что все это не имеет отношения к смерти Коноваловой.

— Прямого — не имеет. Но о твоих манипуляциях на прежнем месте службы я узнал через день после того, как в квартире Лютикова обнаружилась банковская карта убитой Коноваловой. Ты же сам ее и нашел, помнишь? И я просто не мог не заметить похожесть ситуации: несколько лет назад ты «нашел» наркоту у невиновного человека, а сейчас ты «нашел» карточку… Она плоская и неприметная, ее легко можно зажать в руке, сунуть руку в шкаф, пошарить, а потом — вуаля! — вынуть и показать понятым...

— Ты забываешь, что у Лютикова не только карточку нашли. В его тачке еще и золотые колечки были. И вот их точно извлек не я, а опера из наркоконтроля.

— О, с колечками еще проще. Ты знаешь, скольких трудов мне стоило заставить Лютикова напрячь память и поминутно вспомнить, кто и когда подходил к его машине, кого он подвозил, кому он доверял… Он сначала на бабу свою грешил, да и у меня тоже мысль мелькнула, что эта Валентина могла Ксюху завалить. Из ревности, например. То есть мы-то знаем, что ничего личного между Ксенией и Лютиковым даже близко не было, но его жена могла предполагать и обратное. Некрасивые и неухоженные тетки обычно не любят молодых стройных красавиц и склонны обвинять их во всех смертных грехах… Но Валентина оказалась не при делах. Ее муж вспомнил, что ты в тот вечер не только подходил вплотную к его «Ладе», но даже заглядывал в нее. Будто бы магнитолой интересовался. Вот в тот момент ты и засунул в машину колечки, только что снятые с трупа Ксении. Я не уверен, что ты с самого начала собирался их кому-то подбрасывать. Скорее всего, ты забрал колечки и кошелек лишь для того, чтобы создать у следствия иллюзию, будто девушку убили по корыстным мотивам, и намеревался их выкинуть в ближайшую урну. Но когда ты встретил у подъезда Сашу Лютикова, дважды судимого раздолбая, то сразу же решил воспользоваться таким подарком судьбы…

— Ты кое о чем забыл, — с трудом выговорил я, чувствуя, как першит в горле. — Я ушел от Коноваловой в семь пятнадцать, она была жива и здорова. А в семь сорок две она писала эсэмэску подруге. И потом еще пыталась до полиции дозвониться. Значит, после моего ухода она прожила минимум полчаса…

— Никаких эсэмэсок она не писала. С проломленной головой трудно попадать пальцами по кнопкам. Ты унес из квартиры не только кольца и кошелек, но и мобильный телефон. Вскоре на него позвонили, и ты увидел на дисплее имя абонента — Мила. На звонок ты не ответил, естественно, и написал сообщение: «Мила, я перезвоню». А еще через несколько минут набрал «ноль два» и отключился. Неплохо придумано. По твоей задумке, мы должны были подумать, что у Ксении с кем-то состоялся важный разговор, перешедший в конфликт, и этот собеседник ее убил. И случилось это в тот момент, когда ты, честный и порядочный участковый, уже сидел дома, под присмотром любимой супруги… А спустя несколько часов, притопав на место преступления, ты незаметно выложил мобильник на диван и прикрыл пледом. Там мы его и нашли.

Я скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула, чтобы чувствовать себя более уверенно и независимо.

— Скажи, Серега, а не боишься, что с таким обвинительным заключением, основанным на голых предположениях, вас из суда погонят ссаными тряпками? Ко всему, что ты сейчас говоришь, нужно автоматически добавлять слово «возможно». Ну да, возможно, так все и было. Но для судьи это не аргумент.

— Так вот для того мы тебе и подставили этого Юру Забирова, алкаша несчастного, чтобы подтолкнуть тебя к жестким действиям! Знаешь, как на самом деле мы установили, что именно он навел наших коллег из наркоконтроля на машину Сашки Лютикова? Да очень просто. Три месяца назад была совершена кража в магазине «Сытый слон». Двое негодяев взломали замки, отключили сигналку, проникли в складское помещение и вынесли продуктов и алкоголя примерно на тридцать тысяч. Их рожи зафиксировали камеры видеонаблюдения. Естественно, возбудили дело. По имеющимся фотографиям мы этих придурков искали, но так и не нашли. Нам помог охранник «Сытого слона», который пару дней назад случайно встретил возле пивного ларька неказистого мужика, очень похожего на того, чья морда попала на камеру. Охранник сам задержал мужика и сдал его наряду ППС. Вот это как раз и оказался Юра Забиров. На него даже давить не пришлось, он почти сразу признался в краже и кореша своего тоже сдал. Но самое интересное в другом. Оперативник, который его допрашивал, обратил внимание на характерную особенность его дикции, а именно легкое заикание, особенно на звуки «к» и «п». Такой же дефект речи был и у того, кто навел ментов на тачку Лютикова. Огромная удача, что у нашего опера оказалась такая хорошая память и он запомнил голос!.. Мы тряхнули Забирова, и он признался, что двадцать четвертого мая к нему на улице подошел незнакомый человек, попросил позвонить в ментовку и сказать несколько фраз. Своего мобильника у Юры не имелось, поэтому незнакомец дал ему свой и потом сразу его забрал. И заплатил за эту услугу целых пять тысяч рублей, фантастические деньги для российского алконавта. Дальше рассказывать?

Я пожал плечами. Понятно и так. Наверняка они предъявили алкоголику несколько фотографий, в том числе и мою. Он на меня и указал… Да, нелепо. Надо было мне найти любителя легких денег хотя бы в другом районе, тогда меньше была бы вероятность, что его вычислят. Но откуда я мог знать, что Забирова на тот момент уже разыскивали за кражу?..

— Он тебя, конечно, узнал по фотке, — продолжал Волков. — И после этого я уже не сомневался, что Ксению убил ты. Изложил свои соображения следователю. Он попросил организовать какую-нибудь операцию, в ходе которой ты бы сам себя раскрыл. Вот мы и придумали… А за родителей моей жены не волнуйся, не попадали они в аварию. Вчера, когда я попросил тебя съездить к Забирову, я был уверен, что ты постараешься его устранить. Из безобидного алкоголика он для тебя превратился в опасного свидетеля, которого нельзя оставлять в живых. Так и вышло. Ты к нему приехал и попытался угостить метанолом… Молодец, грамотно придумал. Вполне естественная смерть для отечественного бухарика.

— Ты гонишь, — выдавил я. — Ничего подобного не было. Ты забываешь, что этот мужик сообщил о наркотиках. А по факту мы нашли в машине вовсе не наркоту, а побрякушки Коноваловой. Если бы я хотел подставить Лютикова, то зачем бы мне заставлять Забирова звонить в наркоконтроль? Я бы его попросил позвонить в нашу дежурную часть и сказать, что в такой-то машине лежат такие-то вещи… Это было бы проще.

— Проще — не значит правильнее, — заметил Волков. — Это была бы уж слишком очевидная подстава. Никто из наших оперов не повелся бы. Ты не дурак, Андрюха, ты правильно рассчитал. О найденных в «Ладе» золотых колечках ребята из наркоконтроля все равно сообщили бы в наш отдел, и тут бы мы начали Лютикова раскручивать на причастность к убийству Ксении. А в итоге тебе еще и повезло: оперативники сами предложили тебе присутствовать при обыске. Как только ты увидел колечки, ты сразу же заявил, что они сняты с трупа, и вы повезли Лютикова к следаку…

Он отпил воды из пластиковой бутылки, пристально посмотрел на меня. Я — на него. Помолчали. Лично мне сказать было нечего.

— Дело твое, конечно, признаваться или нет, — тихо сказал Сергей. — Срок в любом разе идет, хоть в СИЗО, хоть на зоне. Только надеяться тебе все равно не на что. Может, ты думаешь, что твой тесть за тебя впряжется? Да, с его деньгами и связями он многое мог бы сделать. Но не для тебя. Зачем ему такой зять, который сначала заводит любовницу, а потом бьет ее вазой по голове? Насколько я понимаю, Михаил Иванович Ляпин очень переживает за психическое здоровье своей дочери, и вряд ли он захочет, чтобы рядом с ней находился такой отморозок, как ты… Так что на его помощь не рассчитывай. Как говорят блатные, тюрьма не член, садись, не бойся! — он довольно рассмеялся и постучал в дверь, вызывая дежурного инспектора. — Прощай, Андрюха!

Я еле сдержался, чтобы не наброситься на него и не приложить как следует о бетонную стенку. Дверь за ним закрылась, и я очень живо представил, что вся моя прошлая жизнь, сытая и обеспеченная, наполненная материальными и сексуальными удовольствиями, остается там, за стальной дверью. А впереди — мрак и отчаянье. Смогу ли я с ними совладать? Кто знает…

Эпилог, написанный доцентом

Есть мнение, будто ни один подлинный псих не сомневается в своей нормальности и не считает, что нуждается в медицинской помощи. Если это правда, то можно заключить, что около трех недель я действительно был во власти настоящего безумия. Вряд ли я смогу достоверно описать, о чем я думал и что я чувствовал в эти недели. Почти все время я спал под действием седативных препаратов. Иногда меня будили, чтобы покормить, умыть, сводить в туалет и дать таблетки. Но мое бодрствование мало чем отличалось от моего сна, между ними не было четкой границы. Реальность, сновидения, галлюцинации — все перемешалось в моем сознании…

Ремиссия наступила в конце июня. С каждым днем укреплялись моя связь с реальным миром, с прошедшими и текущими событиями. В разговорах с врачом я уже уверенно называл свое имя и свой возраст, место работы и домашний адрес. Я даже вспомнил, что первую мою жену звали Вероникой, а вторую — Маргаритой. И это было мучительно и страшно, потому что ко мне вернулись воспоминания и о тех кошмарных событиях, которые я до сих пор мечтаю предать забвению… Неужели я, потомственный интеллигент, вузовский преподаватель с ученой степенью, тихий, спокойный и рассудительный, не совершивший в жизни ни одного противозаконного поступка, мог своими руками сбросить с двенадцатого этажа женщину, с которой прожил полтора десятка лет? И восстановившаяся память отвечала: да, ты это сделал. Сам, без всякого принуждения. Никто не заставлял.

Но ничуть не меньшую боль мне доставляло и другое. Мотив, по которому я лишил жизни Маргариту. В самом деле, ведь пятнадцать лет вместе жили. Наверное, я не был идеальным мужем, и Риту могло кое-что не устраивать в наших отношениях. Но разве же можно вот так, за моей спиной, крутить любовь с другим мужиком, который, до кучи, является моим начальником? И не просто любовь крутить, но и всерьез планировать новое замужество… Вот я сейчас оцениваю ситуацию ретроспективным взглядом, и мне кажется, что ничего страшного не случилось бы, если бы я внезапно узнал про связь Риты с Андреем, но при этом был бы не в курсе их дальнейших намерений. Мало ли жен ходят налево, но ведь не всех же убивают мужья!.. Если бы я и решил применить силу, то скорее против подонка Бурковского, а не против Риты. Но те фразы, которые прозвучали в двух телефонных разговорах, заставили меня возненавидеть именно ее. Я в прямом смысле обезумел от злости, когда услышал, как Рита рассказывает этому подлецу, что ей будто бы меня жалко, что она опасается за мое душевное здоровье и поэтому оттягивает решительное объяснение со мной! Вот, значит, какое отношение я заслужил от женщины, которую искренне любил и которой ни разу в жизни не изменял, — она меня жалеет! Я что, жалкий тип?.. И в тот момент мне сразу же вспомнилась давняя история, когда я обнаружил доказательства неверности Вероники и потом выяснял отношения с парнем, с которым она переписывалась. Он ведь мне примерно такие же слова говорил, что жена не решается со мной порвать только из жалости, из опасений за мою дальнейшую судьбу… Вот так и вышло, что одна злость наложилась на другую, я слетел с катушек и выбросил Риту с лоджии. А потом побежал в ванную, чтобы под струями воды ритуально очиститься от совершенного преступления…

И наконец, главный источник боли. Вера! Мой светлый лучик, мелькнувший из-за мрачных туч. Соломинка, за которую я ухватился, когда уже готов был пойти на дно. Родник живительной влаги, случайно подвернувшийся мне, когда я брел по безводной пустыне с распухшей от жажды глоткой… Где она, Вера? Ее нет, она оказалась миражом, призраком, наваждением, галлюцинацией. Она появилась в моей жизни лишь потому, что я забывал принимать прописанные врачом таблетки. С ней я обрел счастье, которого не имел даже в самые лучшие периоды отношений с Вероникой и Маргаритой. А в итоге счастье это оказалось бредом сумасшедшего. Представляю, что обо мне подумала та длинная официантка, обслуживавшая меня в кафе, в которое я заходил в день «знакомства» с призраком Веры, — сидит взрослый дядька, сам с собой разговаривает… Да и мужик, который подвозил меня до дома, тоже наверняка решил, что перед ним псих. Я ведь договаривался с ним, что он довезет Веру до ее поселка, а он-то ясно видел, что в машине больше никого нет, кроме него и меня! Но разубеждать меня он не стал, я ведь ему деньги в руки сунул, вот он и решил заработать на моем болезненном состоянии… Грубый век, жестокие нравы.

В начале июля я опять сорвался. Попросил врача прекратить лечение и предоставить меня самому себе. Объяснил, что не хочу выздоравливать, не хочу ощущать на своих плечах груз воспоминаний. Доктору мои аргументы не показались убедительными. Врач есть врач, он на то и заточен, чтобы лечить больного, и ему невдомек, что иная болезнь является благом для пациента. Он меня сначала уговаривал, потом стал лечить насильно. Я попытался его убить. Ни оружия, ни каких-либо его аналогов у меня не имелось, поэтому я в одно прекрасное утро набросился на доктора, явившегося с обходом, и попробовал его задушить голыми руками. Оказалось, не так это просто и быстро, как в фильмах показывают, да и техникой я не владею. Пока мы боролись, катаясь по полу и ударяясь о ножки кроватей, в палату ворвались санитары. Две недели я пролежал, привязанный к кровати. Когда меня развязали, я предпринял попытку совершить побег. И опять неудача, я даже до забора не успел добраться. Меня поймали и вернули в палату. На следующий день я решился на самоубийство. Смерть и боль — понятия несовместные, и я выбрал первое!.. И снова мимо, они меня откачали… После того инцидента мне стали колоть какие-то кошмарные препараты, словно придуманные самим сатаной. Через несколько недель у меня уже не было желания кого-то убивать или куда-то убегать, но это уже был и не совсем я, моя личность начала осыпаться, как сложенная из сухого песка пирамида, на которую вдруг подул сухой африканский ветер. И только один очень маленький, но чрезвычайно жизнелюбивый кусочек головного мозга изо всех сил работал, удерживая меня от окончательного превращения в сине-зеленую водоросль, колыхаемую прибрежной волной. Два желания боролись во мне: покончить с болью и сохраниться как личность. «Живи, у тебя еще все может наладиться», — шептал мне внутренний голос, то ли Верин, то ли Вероникин, и я страшнейшим усилием воли заставлял себя к нему прислушиваться. Он же подсказал мне спасительную идею (да, спасительную, теперь я это вижу) — написать книгу о недавних событиях. Вспомнить и описать. Во всех подробностях, во всех деталях. Чтобы частности заслонили целое… И тогда боль отступит. Она станет уже не моей болью, а болью того незадачливого персонажа, злоключения которого я буду описывать. Так и оказалось. Моя книга стала для меня очередным шансом вернуться к нормальной жизни. Вот и лечащий врач удовлетворенно кивает и ободряюще хлопает меня по плечу, когда заканчивает очередную беседу. Хороший мужик, и чего я тогда на него набросился?.. Пожалуй, в качестве извинения за доставленные неприятности я подарю ему возможность стать первым читателем моей тяжелой, но искренней рукописи.

Эпилог, написанный участковым

Все лето я провел в следственном изоляторе. По ночам, ворочаясь на койке, я видел красивые сны. Лазурное море, искрящееся в лучах солнца. Белоснежные яхты, скользящие по волнам. Пальмы с раскидистыми темно-зелеными листьями, теннисные корты, шикарные отели… Мои соседи по камере, двое ментов и один пожарный, и подумать не могли, что почти каждую ночь я покидал тюремные стены и улетал в те места, которые ранее служили мне источником удовольствий и впечатлений. Я мог лежать в шезлонге, сквозь темные очки наблюдая за крикливыми чайками и потягивая через трубочку слабоалкогольный коктейль или свежевыжатый сок. Натянув на голову кислородную маску, мог бродить по морскому дну в окружении причудливо изогнутых кораллов и фосфоресцирующих юрких рыбок. Мог сидеть в шикарном ресторане со средиземноморской кухней и заказывать улыбчивой официантке самые изысканные блюда и напитки, не глядя при этом на цены. Мог наслаждаться верховой ездой в любимом «Буцефале»… И, конечно, мог любить женщин! За эти месяцы я вспомнил и «перелюбил» всех девчонок, с которыми когда-либо имел интимные отношения. Всех, кроме жены и Ксюхи. Со Светкой понятно, она никогда не пробуждала во мне никаких страстей и никакого душевного трепета, и я всегда четко понимал, что живу с ней только ради денег ее папаши. А вот Ксения…

Она явилась мне только один раз, на следующую ночь после оглашения судебного приговора. Я к тому времени уже не надеялся выкрутиться или обойтись малыми потерями, так что слова федерального судьи не стали для меня сногсшибательной неожиданностью. Обидно, конечно, что двенадцать лет из жизни выпадут, и еще более обидно, что после освобождения придется налаживать жизнь с нуля, ведь у меня не будет ни семьи, ни жилья, ни финансовых накоплений… Но в моем сне все эти мысли не имели значения. Я опять был со своей женщиной, сгорал в ее жарких объятиях, вдыхал запах ее волос, осязал волнительные изгибы ее тела. Мы опять, как и много раз наяву, сливались в одно целое, и я чуть не проснулся от наслаждения. А потом… Потом мы оба внезапно оказались одетыми, и Ксения стала убеждать меня побыстрее развестись и жениться на ней, потому что внутри нее уже вызревает наш общий ребенок, который непременно должен расти в полной благополучной семье. А я как будто и забыл, что никакой беременности на самом деле нет, что оба теста дали ошибочный результат. Я отнекивался, просил ее повременить, приводил какие-то нелепые аргументы, ничего не значившие в глазах женщины, считавшей себя будущей матерью. А потом я увидел, что Ксюха полна решимости пойти к моей жене и с присущей ей прямотой выложить всю правду-матку и тем самым положить конец моей легкой и сытой жизни. И я понял, что иного выхода нет. Я произнес те слова, которые Ксюха хотела от меня услышать, а потом, когда она расслабилась и повеселела, ударил ее толстостенной вазой по голове. Само собой, я не прикасался к вазе голой рукой, а воспользовался тонкой тряпкой. Убедившись, что удар был смертельным, я стащил с Ксюхиных пальцев кольца, сунул в карман ее мобильник и кошелек, покинул квартиру и спустился вниз, где увидел Сашку Лютикова, сокрушавшегося по поводу разукрашенной коллекторами машины. Во время разговора с ним сообразил: вот же удобный подозреваемый для моих коллег, которым предстоит распутывать убийство Ксении Коноваловой!.. Когда я попрощался с Сашкой, колечки уже лежали в его «Ладе». Разумеется, затягивать было нельзя, Лютиков ведь мог их и сам найти. Уже на следующий день я присмотрел возле дешевого винно-водочного магазина мужика средних лет, неряшливо одетого и неаппетитно пахнувшего, явно злоупотреблявшего алкоголем. Я даже не стал спрашивать, как его зовут, просто сунул ему в руки телефон вместе с крупной купюрой и попросил позвонить по нужному номеру и сообщить, что гражданин Лютиков перевозит в своей машине героин. За пять тысяч этот маргинал готов был не то что позвонить, но и «Войну и мир» переписать. Мне тогда даже в голову не пришло, что уже через несколько дней он попадется в руки оперов и что один из них узнает его голос. Наверное, нужно было для надежности напоить его метанолом еще тогда…

Обжаловать приговор я не стал. На красной зоне всяко лучше, чем в предвариловке, так зачем же тянуть. В первых числах сентября меня привезли в колонию для бывших сотрудников полиции, расположенную в трехстах километрах от нашего Города. Неделю я провел в карантине, а потом распределился в отряд.

Ко всему человек привыкает, в том числе и к плохому. Мало-помалу я приноровился к лагерной жизни. С распорядком дня и казенной кормежкой смирился быстро, а вот отсутствие женского пола переносил крайне тяжело. Едва ли не каждую ночь мне являлись женщины, которых я раньше любил, даже те, имена которых улетучились из моей головы. Горя от страсти, я просыпался… и видел то же спальное помещение казарменного типа с койками в два яруса. Эти минуты пробуждения и разочарования для меня были самыми кошмарными и угнетающими.

Народ в отряде подобрался в целом нормальный, конфликтов у меня ни с кем не было. С одним мужиком, бывшим комитетским следователем, я даже подружился. Он рассказывал мне свою историю, а я ему — свою. Ближе к Новому году он сообщил, что его дядя является генеральным директором самого крупного на Урале книжного издательства.

— Они специализируются на фэнтези и детективах, — говорил мой товарищ по несчастью. — Я, еще когда в следствии работал, помогал ему, рецензировал произведения на криминальную тематику, написанную разными графоманами. Ну и сюжеты подкидывал из собственной служебной практики. Я вот общаюсь с тобой, Андрюха, и вижу, что ты парень неглупый, метла подвешена. Никогда писать не пробовал?

— Только в ранней молодости и только стишки для девчонок, — усмехался я.

— А попробуй серьезную вещь написать. Просто расскажи о себе, о своем пути, который тебя за колючку привел. Времени у тебя завались, ты ж все равно не батрачишь и на должности не стоишь. А я потом дяде перешлю. Они у себя в издательстве напечатают. Заодно и бабла заработаешь хоть немного…

Я поначалу не воспринял его предложение всерьез, а через пару дней подумал: почему бы и нет? В случае неудачи ничего же не потеряю. Собравшись с мыслями, я начал писать и скоро понял, что мне это жутко нравится. Сам себе я всегда казался интересным человеком и свои поступки тоже считал неординарными. И с удовольствием описывал их в своей рукописи, которая сейчас подходит к концу. В процессе работы я столкнулся с некоторыми трудностями. Мне постоянно приходилось следить, чтобы рукопись соответствовала требованиям, которые назвал мой новый друг. Главное требование — правдивость. Я пообещал, что учту его пожелание, и обещание свое сдержал.