Забытый вальс

Глава 1 1994 год, поезд Иркутск-Москва, понедельник, 11 июля

– Киров через полчаса, два часа опоздания! – прошла по коридору спального вагона проводница.

До Москвы оставалось двенадцать часов езды. Поезд, наклоняясь на повороте, мчался вдоль высокого берега реки. В купе сидели двое. Невысокий поджарый мужчина лет шестидесяти, с выбритой загорелой головой, до предела отодвинул оконную занавеску правой рукой, на запястье которой был наколот штык [1], и внимательно вглядывался вдаль, где далеко за заливными лугами низкого берега реки угадывались искаженные маревом теплого воздуха серо-голубые призрачные контуры далекого города.

– Что, Вальтер, никак уже Москву высматриваешь? – с усмешкой спросил его спутник, крепкий широкоплечий парень в адидасовском спортивном костюме, тоже бритый наголо.

– Ты, Шнур, жизни еще не видел, перед прокурором острить будешь. Видишь, вон за рекой, вдали трубы дымят? Это городок такой, Кирово-Чепецк называется. Я там, в начале шестидесятых срок мотал, вроде как химкомбинат строили. Я-то, сам понимаешь, не работал, в отказе был. Но это не интересно, интереснее другое. В нашем бараке сам Эдик Стрельцов шконку давил. Ты хоть знаешь, кто это такой?

– Ну, Вальтер, ты уж меня совсем за лоха держишь. Футболист он был известный, за «Торпедо» играл. У «Торпедо» стадион имени Стрельцова называется.

– За «Торпедо»… Да он тогда не хуже Пеле играл! Если бы в пятьдесят восьмом вместо тюрьмы на чемпионат мира попал, еще неизвестно, кого бы лучшим футболистом признали, его или Пеле.

– Загадала бабушка после обеда посрать, да пообедать не пришлось. Чего ж он так? Ведь если по-нашему считать, он в авторитетах был, а форшманулся как фраер?

– Шерше ля фам, как говорят французы.

– Чего, чего?

– Баба его подвела. Вроде как по обоюдному согласию все было, а она на следующий день ментам накатила, ну Эдик и попух, да еще Огонька с ним как подельника из футбола выкинули.

А это кто такой?

– Огоньков – защитник был такой, тоже за сборную играл. Ну, его-то никто сейчас не помнит, а Стрелец, как откинулся, еще поиграл. Был даже лучшим футболистом Союза за сезон признан, но в сборную так и не взяли. А жаль, наши тогда на чемпионате мира четвертыми стали, а играл бы Стрельцов, может и в финал попали бы. Да что говорить, дела давно минувших дней.

– Ну и как ему торчалось?

– Сам знаешь, сидеть за мохнатую не в масть, но Эдика не трогали. А я раз ему десять банок тушенки проспорил.

– Как это?

– Ну, он сказал как-то, что в «девятку» и в сапогах пробьет, мы все тогда в кирзе ходили.

– И как, попал?

– Да ворот-то не было. Я поставил ведро с водой на леса. Мячик детский взяли, резиновый, но большой. Помнишь, «Наша Таня громко плачет…», хотя откуда тебе… Ну, он метров с двенадцати как дал, ведро опрокинул, мячик напополам.

– Да, вот она судьба. Все ведь у парня было, бабки, шалашовки, в авторитетах ходил. А какая-то чувиха весь фарт срубила.

– Ладно, отвлеклись мы что-то, подъезжаем уже к Кирову. Тут стоянка пятнадцать минут, сбегай на телеграф на вокзале. Там на твое имя до востребования телеграмму должны отбить. Мне решить надо, то ли я сразу в Ленинград махну, то ли в Москве осяду.

Шнур вернулся через десять минут, подал Вальтеру телеграмму. Тот прочитал вслух, – последнее место жительства – Москва.

– Ну, вот и решилось, оседаем в Москве. Сходи в восьмой вагон, где радиоузел, дай бабла и отправь телеграмму Чингизу, пусть хату готовит и завтра встречает.