Зачем учить математику

Признание

Сегодня на уроке русского Тихонов читал «Одиссею» Гомера. Была там строка, которая ему особенно нравилась: «Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос». То есть наступило утро, заря окрасила небо и землю. И вот Гомер, всякий раз как дело заканчивалось ночью, затем обязательно сообщал: «Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос», точь-в-точь одними и теми же словами. Эта фраза, как волна, вздымала и опускала, мчала вперёд и откатывала назад, задавая ритм чтения и вводя в транс. Он оказывался там, на далёких, затерянных островах, на бесконечных пирах ахейцев, на их кораблях в страшную бурю, в пещере циклопа Полифема и на ложе Цирцеи. Мда, дорого бы он дал, чтоб оказаться на ложе Цирцеи или Калипсо! А лучше всем вместе, втроем. Ух… От страстного холодка, пронзившего его внутренности, он зажмурился и поёжился.

– Лёша, – позвал его Титяев. – Лёш!

– Чего, – не оборачиваясь, бросил Тихонов, с неохотой вылезая из объятий богинь.

– Можно тебя попросить стих для меня написать? От моего лица. Мне Наташа Громова нравится, хочу ей послать.

– Ладно, сейчас, – важно ответил он.

Открыл тетрадь по русскому на последней странице, взял кончик ручки в рот и задумчиво вперился вдаль – поверх доски, на которой неутомимая Надежда Павлова чертила какие-то чудные вещи. Он не любил долго мучиться над сочинением стихов и доверялся наитию, внезапному порыву и полёту мысли.

– Есть! – вдруг сказал он и бросился писать.

В нашей школе триста душ,

Все хотят со мною в душ.

Только я тобой одной

Брежу тёмною порой.

Я улыбчив, светел, мил

Бороду ещё не брил.

Гекторовна Алевтина –

И та сохнет, как скотина.

Даже старый наш физрук

Со мной держится без рук,

И физичка так проста,

Хотя сука ещё та.

Так что, Громова, давай

Мы любви устроим рай.

Пусть Стаханов отдыхает,

Я же лучше – каждый знает!

Напрасно ему шептали, шипели и кидали в него бумажки, он ничего не замечал, с головой погрузившись в стихи. Сейчас для него ничего не существовало – ни учителя, ни одноклассников, ни школы, ни этого мира. Он и сам стал бестелесен и бесплотен, как дух, можно сказать, его здесь не было.

– Тихонов! Лёха! Палево! Шухер! – предостерегали его отовсюду.

Но всё напрасно. Надежда Павловна уже некоторое время не вела урок, а стояла со странной улыбкой над Тихоновом, глядя на его взъерошенный затылок, и молча ждала, пока он завершит. Едва он поставил точку под последней строфой, она спросила:

– Лёша, ты закончил?

– Да, вроде, – растерянно ответил он, поднимая голову и медленно соображая, что к чему.

– Отлично! В таком случае, я на досуге почитаю! – И Надежда Павловна лёгким движением выхватила тетрадь.

Сзади раздался тихий смех Титяева. Денисов развел руками – типа, мы же тебя предупреждали! Массажин похлопал его между лопаток, как бы ободряя.

Остаток урока Тихонов провёл с чувством случившейся катастрофы.