Загадка гибели шхуны «Святая Анна». По следам пропавшей экспедиции

Если кто-нибудь что-нибудь знает…

«И я снова невольно думаю о Валериане Ивановиче Альбанове, душа которого для меня по-прежнему остается загадкой. Если кто-нибудь знает о нем, о его спутниках, близких больше, чем я, отзовитесь, пожалуйста! Я буду вам очень благодарен».

Так заканчивалась моя книга «Загадка штурмана Альбанова», которая, как я уже упоминал, вышла в 1981 году в Москве в издательстве «Мысль», в редколлегии которого, кстати, долгое время был Н. Я. Болотников.

К моему удивлению, книга вызвала огромную почту. Надо признать, что книги, которые я считал главными в своей жизни, не вызвали у читателя такого отклика, и это было даже обидно. Я поразился, как близка была людям эта давняя история. Потом все повторится в связи с поисками С. А. Леваневского, пропавшего без вести в 1937 году при перелете из СССР в США через Северный полюс. Они, впрочем, по вине В. И. Аккуратова прежде всего, и отвлекли меня от дальнейших поисков Альбанова. Хотя, конечно, были и другие причины, по которым я ушел от активных поисков, связанных с трагической эпопеей «Св. Анны». Весь мой труд по поискам следов этой экспедиции теперь заключался в том, что я подшивал в папки, скоросшиватели приходящие письма, документы, отклики.

Сейчас, перелистывая содержимое этих папок, я неожиданно и с опозданием обнаружил, что было несколько реальных путей поиска, по крайней мере, было реально разгадать загадку самого Альбанова. Прекращая тогда поиск, я не думал, что перерыв будет таким продолжительным, теперь же, по прошествии почти пятнадцати лет, многое выяснить практически уже невозможно. С каждым годом в геометрической прогрессии умирали люди, которые что-то знали, тем более которые лично знали Альбанова. И об этом теперь приходится только сожалеть.

Сначала я стал перелистывать содержимое этих папок без какой-либо цели, просто в больнице, куда я попал с угрозой ампутации ноги, выкроилось свободное время, но неожиданно эта огромная почта как бы стала жечь мне руки, душу, и я снова сел за пишущую машинку, в надежде, что все это когда-нибудь удастся опубликовать, и, может, еще найдутся люди, которые чем-то смогут мне помочь.

А тогда одним из первых после выхода книги «Загадка штурмана Альбанова» мне написал Борис Михайлович Петров из Москвы:

«Уважаемый Михаил Андреевич! Только что прочел Вашу увлекательную книгу. Я не полярник и не архивист, но хочу поделиться некоторыми впечатлениями и соображениями любителя. Может, некоторые из моих мыслей будут полезны Вам в поиске.

Одиссея „Св. Анны“ — интереснейшая страница освоения Арктики. Писали ее три яркие личности: Брусилов, Альбанов, Жданко, из которых Вы выделили Альбанова, а двоих остальных рассматриваете в книге хотя и объективно, но все-таки через призму личности и успеха похода Альбанова: Брусилова — в свете их загадочной ссоры и как посрамленного научного противника похода по льдам, а Ермину Жданко — как возможную любовь Альбанова, источник или смягчитель их ссоры. Вы отдаете Е. А. Жданко должное („Святая Жданко“), но все-таки интересует она Вас как возможный источник сведений об экспедиции и об Альбанове. Акцент книги явно смещен на Альбанова. Это Ваше право, но если бы такую книгу пришлось писать мне, я, безусловно, посвятил бы ее Миме Жданко. В те годы образованная женщина в Арктике да еще в таких обстоятельствах — это не просто необычно. Вот такими дочерьми сильна и славна наша Россия! Низкий поклон их памяти! Наш долг, чтобы память эта не покрывалась забвением.

Сойди Мима Жданко со шхуны в Александровске — и экспедиция, очевидно, не состоялась бы. Подогрей она ссору штурмана и капитана — могла бы быстро наступить трагическая развязка. А она поступала согласно своему имени. — Ерминия созвучно Ермонии, имя Ермиония, что по святцам значит: „связывающая“. Именно она связывала, цементировала психологически неравновесный экипаж „Св. Анны“.

Я думаю, что и Г. Л. Брусилов совсем не был плох как человек. Причина его загадочной ссоры со штурманом — не какие-то врожденные качества и не психологическая несовместимость в чистом виде. Вы называете их физическую болезнь, ранее принятую за цингу, трихинеллезом, — а каковы его психологические последствия? Если цинга вызывает апатию, то не вызывает ли трихинеллез нервные сдвиги? Если инфекционисты подтвердят такое, то еще одну часть вины за ссору можно снять с памяти Г. Л. Брусилова…»

Перебиваю это письмо воспоминанием, что и экспедиция на яхте «Заря» Э. В. Толля, отправившаяся на поиски легендарной Земли Санникова, во время которой Эдуард Васильевич и погиб, сопровождалась непримиримой ссорой двух несомненно замечательных людей: начальника экспедиции и командира судна лейтенанта Н. Н. Коломейцева.

Уже упомянутый Н. Я. Болотников в книге «Никифор Бегичев» так описывает это, безусловно, трагическое недоразумение, которое, может, и стоило Э. В. Толлю жизни: «Коломейцев, требовательный к себе, был также требователен и к подчиненным. Он не делал никаких скидок на необычайные условия плавания и продолжал поддерживать на яхте, так же как и позже на зимовке, военную дисциплину. Это не нравилось Толлю, человеку иного характера, с либеральными по тому времени взглядами. В своем стремлении создать на „Заре“, как ему казалось, дружескую атмосферу, основанную не на уставных отношениях, он порой нарушал рамки субординации, обращаясь к подчиненным через головы офицеров. Это Коломейцев не мог допустить…

Матросы стали называть ученых и Толля по имени и отчеству, что Коломейцеву казалось большим нарушением дисциплины. Произошел разрыв, в результате которого Коломейцев подал рапорт с просьбой освободить его от обязанностей командира судна и направить на материк. В официальной версии отъезд Коломейцева связывался с необходимостью организации вспомогательной угольной станции на острове Диксон на случай возвращения „Зари“ на запад и на острове Котельном, если „Заря“ обогнет мыс Челюскина… 3 февраля Коломейцев и Расторгуев оставили „Зарю“. Они предполагали пройти по пути, некогда совершенному Лаптевым, а затем и Миддендорфом: вверх по течению Таймыры, через Таймырское озеро, по рекам Рассохе и Блудной до станка Рыбное. Там они надеялись найти зимние стойбища оленеводов, которые доставили бы их до населенных мест… Неожиданно для всех 21 февраля Коломейцев и Расторгуев возвратились на „Зарю“». «В одно утро, — рассказывает Бегичев про этот случай, — вахтенный матрос увидел, что с северо-востока идет нарта и два человека пешком за нартой. Все мы вышли наверх посмотреть, кто такой это идет. Эти люди подошли к судну, и оказалось, что Коломейцев и Расторгуев вернулись обратно. Они ездили семнадцать суток, устья Таймыры не нашли… Одежда и спальные мешки у них были замерзшие. Мы их встретили, но барон Толль, как только узнал, что вернулся Коломейцев, то сию же минуту ушел к себе в каюту. Он почему-то сильно был недоволен возвращением Коломейцева».

Отдохнув несколько дней, 5 марта Коломейцев и Расторгуев вторично вышли тем же путем, но через двадцать шесть суток, претерпев много лишений, снова вернулись, не найдя и на этот раз устья Таймыры.

Коломейцев предложил Толлю изменить маршрут — идти на Гольчиху вместо Хатанги. Толль согласился.

«Неужели мне придется отправлять почту еще в четвертый раз?» — спрашивает Толль в своем дневнике. Но Коломейцев не вернулся.

До мыса Стерлегова его и Расторгуева провожали Бялыницкий-Бируля со Стрижевым. 28 апреля у мыса Прощания отряды расстались, и 27 мая, на сороковые сутки пути от «Зари», Коломейцев достиг Гольчихи. Впоследствии он выполнил задание Толля, доставив в начале лета 1901 года около 100 тонн угля, запас одежды и табаку на Диксон. В сарае, выстроенном для хранения угля, Коломейцев оставил рапорт на имя Толля и письмо для адмирала Макарова, собиравшегося посетить Диксон на «Ермаке». Но ни Толль, ни Макаров этим углем не воспользовались…

Вот так: даже полные лишений и смертельного риска неудачные походы Коломейцева не смогли смягчить сердце «мягкого» Толля.

Кто из них был прав?

Наверное, не нам об этом судить. Скорее, по-своему был прав каждый. Но Толль погиб при возвращении с острова Беннета по льдам Восточно-Сибирского моря и навсегда остался в истории освоения Арктики. Железный Н. Н. Коломейцев, пусть с третьего раза, но дойдет до земли, и мало кто из ныне живущих о нем когда-нибудь слышал. И погиб ли бы Толль, если бы Коломейцев остался на судне? Почему он решился на такой безрассудный шаг? Почему, не дождавшись весны, рискнул возвращаться с острова Беннета полярной ночью?

«Если бы они вернулись в конце августа, то могли бы добраться на Новую Сибирь, где для них была устроена изба и имелся запас провизии. Но что их побудило идти в это время? — задавался вопросом и бесстрашный Бегичев. — Ни один путешественник в такое время года не пошел бы на верную смерть. Ему надо было на Беннете перезимовать, а весной можно было свободно перебраться на Новую Сибирь. По всем данным, что их побудило выйти в такое темное время — голод».

Да, парадоксы Арктики: Толль, как позже погибшие Седов, Русанов, Брусилов, может, в конечном счете в результате необдуманности своих поступков, непродуманности своих экспедиций, стали известными всему миру, а кто ныне знает Коломейцева? Хотя, впрочем, его имя тоже осталось на карте. Несмотря на пробежавшую между ними черную кошку, именно Толль назвал его именем реку, на которую тот случайно с Расторгуевым вышел в поисках Таймыры…

По возвращении из экспедиции Николай Николаевич Коломейцев некоторое время командовал ледоколом «Ермак», а затем в составе 2-й Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Рождественского ушел на Дальний Восток. Участник похода, позднее известный писатель А. С. Новиков-Прибой в романе «Цусима» так описывает Н. Н. Коломейцева: «Худощавый блондин, проницательные серые глаза, задумчивый лоб, прямой нос, маленький рот с плотно сжатыми губами, закрученные кверху усики, бородка кисточкой. Но под этой обычной для многих офицеров внешностью скрывалась непоколебимая сила воли, смелость и находчивость. Начитанный и образованный, он знал несколько языков…»

В критический момент Цусимского сражения, когда потерявший ход флагманский броненосец «Суворов» стал беззащитной мишенью японской артиллерии, миноносец Коломейцева «Буйный» бросился спасать штаб эскадры. Участник Цусимского сражения В. Семенов в трилогии «Расплата» писал: «Коломейцев делал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению… Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца. Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады».

Позже он станет профессором Морской академии, будет командовать линкором «Слава», а затем, уже в чине контр-адмирала, — первой дивизией крейсеров на Балтике во время Первой мировой воины. В 1915 году в своей большой статье «Северный путь к устьям Оби и Енисея» он ратовал за широкое использование Северного морского пути «в интересах всей России и, в частности, Сибири».

Я специально не стал искать материалы о дальнейшей судьбе Н. Н. Коломейцева. Скорее всего, она была трагична… Но случайно наткнулся на его фамилию в каком-то энциклопедическом словаре — увы, я был прав: вместо даты его смерти стоял вопросительный знак…

Но продолжаю уже почти забытое вами письмо Бориса Михайловича Петрова из Москвы:

«…Обратите, пожалуйста, внимание на один нюанс. Вы сообщаете, что трихинеллез может закончиться инфарктом, а в книге Р. Гузи Торнквист умирает именно от сердечного приступа. Очевидно, восприимчивость людей к трихинеллезу разная, и если Альбанов и Жданко болели лишь цингой в нетяжелой форме, то Брусилов и несколько матросов помимо цинги были поражены еще и трихинеллезом. Вот в этом может быть одна из причин бездеятельности командира, причина ссоры.

Была и вторая, извиняющая его причина, которая удерживала его на шхуне, но которую мы, граждане СССР, автоматически пропускали. Экспедиция „Св. Анны“ была не современной научной экспедицией, в которой внимание к жизни человека возводится в главный закон, а дореволюционным научно-промысловым предприятием. Г. Л. Брусилов был материально ответственным лицом и фактически лишь номинальным пайщиком экспедиции. Вот почему он так не желал расстаться со шхуной и другим вверенным ему имуществом, вот почему он так тщательно переписывал снаряжение, передаваемое Альбанову. Ведь он отдавал не свое имущество, но брал этим материальную ответственность на себя. Альбанов же в это время был лишь строптивым пассажиром, беспокоился фактически лишь о себе. Экспедиция была нищей, каждая винтовка для нее значила много. Вслед за Альбановым и Вас удивляет, что Брусилов готов был вписать в реестр даже каяки, изготовленные самим Альбановым. Внешне это выглядит действительно скаредно, но ведь экспедиция была промысловая, а каяки делаются из шкур морского зверя. Именно эти шкуры должны были окупить расходы на экспедицию, а ее охотничьи трофеи оказались очень небольшими. Вот почему Брусилов дорожил шкурами, выступая против каяков. Простим же ему это, что он жил в условиях частнопредпринимательского общества. Как моряк, он прочно верил в прочность шхуны и хотел сберечь ее до последней возможности. Быть может, именно трихинеллез помешал ему правильно оценить эту возможность.

Приводимые в книге варианты завершения экспедиции основаны на маловероятном предположении, что к моменту выхода „Св. Анны“ изо льдов Г. Л. Брусилов останется жив, что состояние его здоровья позволит ему командовать, что экипаж по-прежнему будет повиноваться командиру и что Г. Л. Брусилов не изменит своего решения остаться на шхуне. Только при одновременном существовании этих четырех условий можно всерьез принимать версию о потоплении „Св. Анны“ германской субмариной. Вообще эта версия выглядит очень малоубедительной. Летом 1915 года могли быть вынесены на открытую воду лишь несколько обессиленных голодом и болезнью человек, вряд ли способных управлять судном. Так ли уж стремились они поднять русский флаг? Впрочем, германские подлодки могли потопить судно и без флага, приняв его за ловушку, могли даже потопить шхуну с мертвым экипажем. „Св. Анна“ могла исчезнуть в огне войны, но что записал бы в таком случае в судовом журнале капитан субмарины? Вероятно, ничего. Сохранила бы в результате такого длительного дрейфа „Св. Анна“ какие-нибудь опознавательные знаки? Словом, если она даже была потоплена, трудно ожидать прямого указания на это в архивах кайзеровского флота, трудно ожидать, что кто-то из экипажа мог спастись. Но поиск в архивах ФРГ и ГДР следует продолжить.

Думаю, что более реальна гибель „Св. Анны“ не от военного, а от самого обычного огня. Разве не об этом говорил А. Э. Конрад В. И. Аккуратову? В. И. Альбанов писал о необычайной любви Г. Л. Брусилова к огню. Обессиленные болезнью люди могли нечаянно (а может, и полусознательно) устроить на шхуне пожар, уничтоживший ее целиком. А может быть, она и до сих пор дрейфует во льдах. Только на ней, я думаю, найдется меньше трупов, чем оставил людей при прощании Альбанов. Иными словами, я считаю более вероятным выход в ледовый поход вслед за Альбановым еще одной партии (включая Е. Жданко), состоящей из всех или наиболее сильных зимовщиков. Появление книги Р. Гузи и приезд некой Ермины Брусиловой из Франции в Ригу — настолько интригующие факты, что представляются мне едва ли не самыми интересными во всей эпопее „Св. Анны“. Ведь можно даже допустить, что Ермина Жданко еще жива (90 лет)!

Обратимся вновь к четырем условиям, при одновременном осуществлении которых Е. А. Жданко вынуждена была остаться на шхуне. До выхода ее на открытую воду. Трудно поверить, что они осуществились. Г. Л. Брусилов мог умереть практически и через две недели после ухода Альбанова. Например, решил выйти на ледовую разведку (а уход Альбанова толкал на это), поднапрягся и скончался от инфаркта трихинеллезной этиологии. Или по нескольким причинам он мог серьезно разболеться так, что практически перестал осуществлять командование. И в первом, и во втором случае лидерами стали бы Денисов и Жданко. Денисов был настроен на поход, а Жданко никак не противилась бы походу в первом случае, а во втором хотя бы таким путем попыталась спасти больного командира.

Команда „Св. Анны“ как будто была смирной и добродушной, и бунт от нее ожидать трудно. Но когда встает вопрос о жизни, восстают даже смирные. Нельзя исключать вариант, что после ухода партии Альбанова команда могла принудить даже относительно здорового командира отправиться в ледовый поход. Не мог же он остаться с двумя-тремя самыми слабыми на верную смерть, если остальные решились идти.

И, наконец, он сам мог изменить свое решение оставаться на шхуне до естественного выхода ее на открытую воду. И думаю, именно это должно было случиться. Что удерживало его на шхуне в апреле 1914 года? Желание сохранить подотчетное имущество, психологическое противостояние Альбанову и удаленность часто посещаемых архипелагов — Новой Земли и Шпицбергена. Ведь Альбанов шел на Землю Франца-Иосифа лишь как бы на продуктовую базу, а его встреча со „Св. Фокой“ — удивительное везение. Он сам планировал затем идти на Новую Землю, — но она очень далеко, — или на Шпицберген, где чаще бывают корабли.

Обратимся к карте в Вашей книге на стр. 18. Должен заметить, что она не совсем удачна, так как построена в равноазимутальной проекции, в приполярных областях это очень сильно искажает расстояния, и в особенности в том северном ее участке, в треугольнике: „Св. Анна“ (14.04.1915) — о. Нортбрук — Шпицберген. Шпицберген на ней не поместился, хотя о. Эйдж находится у самой ее западной рамки. Эту карту было бы лучше дать в равнопромежуточной проекции. Тогда простейший анализ изображенного на ней маршрута партии Альбанова показал бы, что ледовые поля, по которым они шли, сравнительно быстро дрейфовали в запад-юго-западном направлении.

Заметим, что от точки поворота Альбанова на о. Нортбрук 9 июня оставалось около 400 километров до Северо-Восточной Земли Шпицбергена. Конечно, партия Альбанова туда дойти не смогла бы, но вполне можно предположить, что и льдина, пленившая „Св. Анну“, тоже дрейфовала в этот период в запад-юго-западном направлении, то есть приближаясь к той же Северо-Восточной Земле. Где-то здесь были разводья, по которым прошел „Св. Фока“, значит, дрейф в этом направлении был вероятен. Я не упрощаю ситуации, не предполагаю, что шхуну прямо вынесло на Шпицберген. Нет, в какой-то день зимовщики заметили, что ее вновь понесло на север или северо-запад. Какое решение они приняли в этот день? Был ли жив и здоров к этому дню Г. Л. Брусилов? По-прежнему ли он упорствовал в своем желании дождаться конца лета и выйти на шлюпках или остаться еще на одну зимовку? И что заявила ему команда, когда он высказал такое решение? Этого мы не знаем, но я предполагаю, что на следующий день со шхуны в сторону Шпицбергена вышла партия, в составе которой была и Е. Жданко… Уход партии Альбанова был тяжелейшим ударом по психологии оставшегося экипажа „Св. Анны“. Ведь и до этого времени всю команду не раз охватывало желание уйти. И вот 18 апреля один из них, стюард Регальд пускается вдогонку. Это еще один толчок: „Уходите!“ Правда, возвращается обессилевший Анисимов. С одной стороны, это охлаждает, с другой — рассказы Анисимова, Денисова, Мельбарта представляли собой данные глубокой разведки: идти могут только сильные и только с каяками, а не с тяжелыми шлюпками.

Что же было дальше? Как командир, Г. Л. Брусилов должен был сам провести глубокую разведку. Эта попытка должна была убедить его, что на шлюпки рассчитывать нельзя: или уходить на каяках, или дрейфовать до выноса льдины в Гренландское море. Не замечали ли Вы, что слова Брусилова о шлюпках звучат не как решение командира, а скорее как детское упрямство, как оправдание своей бездеятельности? Ведь если согласиться на каяки, то нужно идти всем одновременно и фактически попасть под начало В. И. Альбанова, чего он перенести не мог. Я не думаю, что он так искренне верил в успешность дрейфа или в шлюпки, как декларировал. Запись в журнале, что он покинул бы судно поздно летом на шлюпках, говорит, что с мыслью о потере вверенного ему имущества он уже наполовину смирился. Этой записью, передаваемой в Гидрографическое управление, он снимал с себя ответственность за судьбу партии Альбанова и мелочным реестром взятого Альбановым снаряжения не только пытался уменьшить материальную ответственность, но и психологически досадить противнику. Слова и записи Брусилова еще никак не доказывают, что после Альбанова он будет поступать так, как говорил и писал.

Если долго и сильно давить на какой-то упор, а затем резко убрать его, то качнешься или упадешь именно в сторону бывшего упора. То же и в психологическом противоборстве. После ухода партии Альбанова направление мыслей Брусилова должно было качнуться в сторону варианта Альбанова.

Оставшуюся на судне группу Г. Л. Брусилов определил как количество, необходимое для управления судном. Но ведь оно не оставалось неизменным! Молодой сильный Регальд уже после этой записи был заменен на больного Анисимова. Мы не знаем, но, может быть, через 4–5 дней еще 2–3 человека отправились догонять партию Альбанова. Может быть, кто-то утонул на разведке или на охоте, как это описано в книге Р. Гузи. А что, если среди ушедших был машинист Фрейберг? Что, если утонул боцман Потапов? Болезнь или даже смерть могли начать косить психологически надломленных людей. И Брусилову должно было стать ясно: ни о каком успехе двадцатидвухмесячного дрейфа и речи быть не может — шхуна выйдет на открытую воду с мертвым экипажем или с 2–3 человеками, которые не смогут управлять ею, и она будет потоплена льдами. А может быть, сам Брусилов заболел, и такой вывод сделала команда. И пока решение покинуть судно созревало в партии Брусилова, шхуна тем временем дрейфовала в сторону Шпицбергена…

Именно Шпицберген был вторым промежуточным финишем партии Альбанова. Правда, он упоминал и Новую Землю, но она очень далека. Возврат каяков в Архангельск оговаривался Брусиловым именно со Шпицбергена. Идти второй партии на о. Нортбрук было нельзя да и незачем. К тому же для Брусилова это означало вновь столкнуться с Альбановым. Уйти он мог только на Шпицберген. Потому, я считаю, спокойно и трезво оценив обстановку, он приготовился в поход на каяках и ожидал момента, чтобы максимально воспользоваться возможностью благоприятного дрейфа. 28 апреля Пономарев, Шахнин и Шабатура оставили Альбанова и по своим следам ушли на шхуну. Я думаю, что Альбанов, как человек дела, как штурман, наконец, просто для страховки послал на „Св. Анну“ записку с навигационными данными и о своем походе. Быть может, хоть один из троих дошел до шхуны. Что узнал Брусилов из рассказа, из записки? Еще раз понял, что на Нортбрук идти нельзя, что шлюпки не утащишь, получил дополнительные данные о дрейфе льдов. Вот на основании всего этого анализа я и предполагаю, что в начале лета 1914 года при смене благоприятного запад-юго-западного дрейфа на дрейф неблагоприятных северных румбов со „Св. Анны“ вышла еще одна партия наиболее сильных зимовщиков, принявшая к сведению опыт партии Альбанова и направляющаяся на восточные острова Шпицбергена. И что в составе партии была Е. А. Жданко. Г. Л. Брусилов, если он не умер, больной ли, здоровый ли, был в составе партии. Астрономические наблюдения, очевидно, мог вести и ученик мореходных классов. А вдоль побережья островов даже в случае смерти в походе Брусилова и этого ученика Денисов смог бы довести остатки партии до посещаемых бухт и зимовок. Лишь поздней осенью 1914 года эта партия могла добраться до юго-западной части Шпицбергена. Дошел ли туда Брусилов — неизвестно, но вряд ли он дожил до возвращения в Европу. А на шхуне осталось несколько вконец обессилевших людей, которые могли устроить пожар, начисто уничтоживший судно.

Скорее всего, остатки экспедиции застряли на Шпицбергене до Версальского мира, и только в 1919–1920 годах смогли перебраться в Европу, причем в Западную. Ничего удивительного, что политические новости ошеломили Ерминию Александровну, на восемь с лишним лет оторвавшуюся от Родины. Почему она не искала связи с ней? Но ведь можно задать и встречный вопрос: почему Родина, у которой гораздо больше возможностей, так долго не предпринимала серьезного поиска следов экспедиции? Увы, и на то, и на другое были серьезные причины. Ведь Е. А. Жданко попала в среду белоэмигрантов. И все же, разве приезд в Ригу не результат какого-то поиска? Она могла работать медсестрой, с голоду бы не умерла, но возможности ее были скудные. Не удивительно, что после холода Арктики она обосновалась около Средиземного моря. Альбанов мечтал о теплом море, а она это осуществила. И, если бы не Вторая мировая война, может, много интересного узнали бы мы об экспедиции „Св. Анны“. Маленькая женщина в круговерти ледового дрейфа, полярной пурги, двух мировых войн, двух революций, белоэмигрантских бедствий и холодной войны!

Здесь просто выжить — было героизмом! Я хочу верить, что дошла она до теплого моря и до конца дней своих хранила память об одиссее „Св. Анны“. Наш долг — найти эти следы!

Какие пути поиска кажутся мне важными и возможными?

1. В архиве МИД ОВИР буржуазной Латвии проверить въезд в эту республику в 1936–1940 годах Е. А. Жданко-Брусиловой. Надо учесть, что в памяти жителей Риги начало войны датируется, очевидно, значительно ранее, чем июнь 1941 года.

2. То же — в МВД Франции, на выезд Жданко-Брусиловой из страны.

3. Попробовать через Югославию узнать, не могла ли приезжать в Ригу тезка Е. А. Жданко.

4. Через общество СССР — Франция попробовать установить у литературоведов Франции подлинность книги Р. Гузи.

5. Если Жданко жила на юге Франции, можно допустить, что какие-то материалы экспедиции могли попасть в океанографический музей Монако. Следует запросить, скажем, по линии Музея Арктики и Антарктики.

6. Запросить регистр Ллойда о судьбе шхуны „Бланкатра“ (она же „Пандора“, она же „Св. Анна“), построенной в Англии в 1867 году, о реальности существования в XX веке зверобойной шхуны „Эльвира“. Может быть, мы стучимся в открытую дверь, может, у Ллойда есть интересующие нас официальные данные.

7. Следует запросить и Норвежский морской музей, может быть, Тура Хейердала. Кто-то из матросов мог вернуться в Норвегию.

Уважаемый Михаил Андреевич! Прошу прощения за длинное и утомительное письмо, за обращение к вопросам, которые Вы знаете лучше меня и, может быть, давно и обоснованно отвергли предполагаемые мною варианты. Желаю Вам успеха в поиске! Если Вас интересует мой анализ, могу объяснить, кто мог изъять материалы у сестры Альбанова.

С уважением, Петров Борис Михайлович, Москва».

Я тут же написал Борису Михайловичу, что, разумеется, меня интересует его анализ, как и все остальное, что он думает по этому поводу. И уже через десять дней получил от него второе письмо:

«Мои выводы — результат психологического анализа: вживаясь в образ, психику исследуемого человека, начинаешь искать, что следовало бы делать в такой обстановке. При этом мужчине, конечно, труднее вжиться в психологию женщины, вероятность ошибочных выводов о поведении женских персонажей гораздо больше.

Что же главное в моих выводах? Резюмирую.

Ссоре командира и штурмана придается преувеличенное значение, она объяснима и без мелодраматических тайн. Записи и слова Брусилова о намерении продолжить дрейф не соответствуют действительному направлению его мыслей. Выход со шхуны второй партии, включающей Жданко и, возможно, Брусилова, вполне вероятен. Этому способствовал ряд обстоятельств, в том числе благоприятное общее направление дрейфа в сторону Шпицбергена. Направление дрейфа льдов ранее, по-моему, определялось неверно. Вторая ледовая партия („партия Жданко“) могла взять курс только на Шпицберген. Наличие в ней мужественного и опытного полунорвежца Денисова должно было способствовать успеху похода.

Имя „Ерминия“ было внесено в святцы в память какой-то святой мученицы ранних веков христианства (то есть умерщвленной за веру). По отношению к Ерминии Александровне Жданко Вы употребили словосочетание „святая Жданко“. Отмечаемая церковью в день ее именин „Неопалимая Купина“ — православный вариант мифа о Фениксе. Хочется верить, что сгорающая в огне „небесная заступница“ Ерминии Жданко помогла своей подопечной преодолеть заклятье язычницы Пандоры, не стать святой мученицей за свою веру в Брусилова, а выйти живой из холодного огня полярных сияний.

Еще о вероятности дрейфа „Св. Анны“ к восточным берегам Шпицбергена. Еще раз внимательно изучив карту течений Северного Ледовитого океана (МСЭ, 3-е издание, 1960, т. 8), я обнаружил, что в районе точки 14.04.14 г. существует запад-юго-западное течение, имеющее ветвь, переходящую в юг-юго-западное течение, устремляющуюся в пролив (как это и должно быть) между о. Эйдж и о. Надежды. Направление этих течений подтверждает выводы из данных похода Альбанова и доказывает, что „Св. Анна“ могла быть принесена не только в район Северо-Восточной Земли, но даже в район острова Эйдж. А оттуда уже относительно близко до зимовок юго-западного Шпицбергена.

Вашу книгу я увидел в ближайшем ко мне магазине с открытой выкладкой. Раскрыв на главе „Хрупкая нить поиска“, я решил сразу: беру. Прочел ее раз пять с начала, с конца, с середины, по диагонали. К удивлению своему, должен Вас огорчить: и через несколько дней после моей покупки эта стопка на полке магазина уменьшилась мало. Недоумение — интерес к географической литературе в Москве большой, цена книги мизерная, качество издания нормальное. Лишь один полиграфический недостаток — нет вклеек с фотографиями Альбанова, Жданко, Брусилова, шхуны.

Хочу задать Вам несколько вопросов:

1. Известно ли, какой системы пистолеты были у Брусилова и Альбанова во время экспедиции?

2. В каком году поступили в Музей Арктики и Антарктики детские фотографии Альбанова?

3. К каким годам относятся индивидуальные фотографии Альбанова, переданные вдовой Конрада в этот музей?

4. Изучали ли Вы материалы о службе Брусилова в Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана? (Они хранятся в архивах Всесоюзного географического общества, фонд № 197). Какой главный вывод Вы о нем сделали?

Из книги я понял, что Вы — не москвич, но предполагал, что ленинградец. Я был в Уфе золотой осенью 1972 года и влюбился в этот город. Однако Уфа далековата от центра. Очевидно, этим объясняется, что Вы так и не побывали в Новохоперске.

Мне кажется, что „изъятие бумаг Альбанова“ находится в связи с еще одним очень важным событием, почему-то не отмеченным Вами. Чтобы не быть голословным, хотелось бы сначала серьезно проанализировать записки Альбанова. Не сможете ли Вы мне прислать уфимское, 1977 года, их издание?..»

Я тут же отправил Борису Михайловичу уфимское издание «Записок…» В. И. Альбанова со своим предисловием. Мне не терпелось ознакомиться с его мыслями об «изъятии» бумаг В. И. Альбанова в Красноярске у его сестры Варвары Ивановны.

Но в следующем письме Бориса Михайловича ответа на интригующий, самим им поставленный вопрос почему-то не было:

«Многоуважаемый Михаил Андреевич! Очень давно не писал Вам и должен извиниться! Коротко писать не умею (да и психологический анализ коротко не изложишь), а на длинное нет времени. Я сейчас завершаю диссертацию, экскурсы в Арктику — это для меня переключение внимания, как бы для отдыха. Но загадка штурмана Альбанова меня глубоко волнует, и я еще займусь ей. Если у Вас к ней не пропал интерес, напишу и обещанное. В реальности своих предположений убежден.

В этой связи хочу обратить Ваше внимание на особенности пути экспедиции С. Андрэ (1897) после гибели аэростата. Серьезных работ я не читал, но в „Технике молодежи“ (1980, № 1) есть публикация о ней с картой. Кстати, комментатором выступает Д. Алексеев, уверенный, что „Св. Анну“ унесло к Гренландии.

Андрэ шел с той же широты, что и Альбанов, но немного (подчеркиваю) западнее, и так же стремился на мыс Флора, в ту же избушку Джексона. В результате интенсивного юго-западного дрейфа он так и не смог продвинуться к востоку, а затем его по всем законам гидравлики потянуло прямо на юг, между архипелагами Шпицберген и Земля Франца-Иосифа, прибило к о. Белому. Альбанову просто повезло, что он сумел 19 июня 1914 года повернуть на восток и достичь цели.

Я писал Вам, анализируя лишь маршрут Альбанова, Но ведь это же полное подтверждение моего предположения как возможности выхода „Св. Анны“ на чистую воду осенью 1914 года на счет юго-западного течения, так и возможности достижения Шпицбергена второй ледовой партией».

В это время я получил письмо из Мурманска от своего давнего друга писателя Виталия Маслова, в прошлом известного полярного радиста, начальника радиостанции на атомоходе «Сибирь». Он, видимо, со стороны наблюдал за моим поиском и, как человек чрезвычайно занятый всевозможными общественными делами, без всяких комментариев вложил мне в конверт письмо, написанное ему неким И.С. (конверт с фамилией Виталий забыл вложить), к которому он, видимо, пытаясь мне помочь, обращался с просьбой поделиться своими соображениями о дальнейшей судьбе «Св. Анны».

Письмо это замечательно сразу в нескольких смыслах. Случайно или неслучайно, оно пришло ни раньше, ни позже, а именно после письма-анализа Бориса Михайловича Петрова и подтверждало его версию возможного выхода «Св. Анны» на чистую воду еще осенью 1914 года, как и подтверждало, что только сам Бог или Николай Чудотворец вывели Альбанова на мыс Флора (по всему, льды должны были унести его на запад), где, так же по счастливой случайности для атеистов и по Божьему промыслу для людей сколько-нибудь верующих, он встретит «Св. Фоку». Это письмо любопытно и тем, что, оказывается, в отечественной истории были не только «дети лейтенанта Шмидта», но и «Конрады», добывающие на трагической экспедиции свое нищее пропитание.

Итак, письмо И. С., скорее всего, опытного полярного капитана:

«Виталий! За несколько лет до войны я читал замечательную книгу В. И. Альбанова „70 дней борьбы за жизнь“. В 1934 году в Архангельске мне показали второго участника группы Альбанова, оставшегося в живых, — матроса Конрада, ноги у него были ампутированы, передвигался он на роликовой тележке.

Статья „Неразгаданная тайна“ навела меня на мысль, что л/п „Седов“ повторил дрейф „Св. Анны“, то есть оба они попали в одно и то же постоянное течение и оба были вынесены в Норвежское море.

Как тебе известно, я принимал участие в операции по выводу „Седова“ из дрейфа, в операции были задействованы л/к „Сталин“, суда „Сталинград“ и „Мурманск“, и случилось так, что на трех судах, а именно на „Сталине“, „Сталинграде“ и „Седове“, были мы, четверо однокашников ленинградской мореходки выпуска 1937 года (фамилии неразборчивы. — М. Ч.).

Мое предположение о выносе „Св. Анны“ в Норвежское море основано на том, что „Седова“ вынесло туда же, именно вынесло, то есть ледоколу „Сталин“ не пришлось взламывать паковый лед, он подошел к „Седову“ вплотную по битому льду, а через пару-трое суток „Седов“ выбрался бы изо льдов и без помощи ледокола, так была близка кромка льдов. Пишу это тебе с целью возможной твоей заинтересованности как писателя.

Крепко обнимаю, И. С.»

И тут меня пронзила мысль: а что, если «Св. Анна» действительно вышла изо льдов еще осенью 1914 года? И Г. Л. Брусилов был жив. И он не захотел возвращаться на родину, имея за собой огромные долги, а Ерминия Александровна разделила с ним судьбу? А потом закружилось, завертелось, так что она смогла приехать в Ригу только перед Второй мировой войной…

Пройдет какое-то время, и я получу еще одно письмо от Бориса Михайловича Петрова, но обещанного анализа-предположения, кто же все-таки мог «изъять» бумаги. В. И. Альбанова у его сестры в Красноярске, в нем не было: «В связи с проходящей сейчас эвакуацией СП-22 хочу обратить Ваше внимание на невозможность сопоставления ее дрейфа с 57-летним блужданием во льдах корабля Мак-Клюра (стр. 74 Вашей книги). Этот корабль вмерз во льды около Америки и подобно СП-22 попал в „антициклональный дрейф“, но не в один виток, как СП-22, а примерно в 9 витков. В месте оставления „Св. Анны“ Альбановым таких витков нет. Ее непременно должно было вынести и, скорее всего, по пути экспедиции Андрэ. Следы „Св. Анны“ нужно искать на островах Шпицбергена…»

А чуть раньше этого письма пришел пакет от неутомимого Владилена Александровича Троицкого, но присланный не из Хатанги, как всегда, а из Красноярска. Трудно переоценить все сделанное Владиленом Александровичем для увековечения имен людей, покорявших Арктику. Благодаря ему мы знаем многое об экспедиции В. А. Русанова, он восстановил много вольно или невольно порушенных исторических арктических знаков, благодаря ему появились на карте Севера многие географические названия в память о людях, посвятивших Арктике свою жизнь, но несправедливо забытых. В пакете был «протокол беседы, проведенной 18 сентября 1981 года в г. Красноярске с Ивановой Надеждой Григорьевной, 1910 года рожд., проживающей по ул. Урицкого, 124, кв. 19, в присутствии научного сотрудника Гос. архива Красноярского края Баженовой Т. И., относительно того, что Иванова Н. Г. знает об известном арктическом исследователе штурмане В. И. Альбанове, с сестрой которого В. И. Альбановой она работала совместно в Красноярском доме младенца № 1 в 1926–1969 годах и была близкой подругой В. И. Альбановой.

Вопрос: Откуда Варвара Ивановна была родом и кто ее родители?

Ответ: В. И. Альбанова всегда говорила и гордилась, что родом из Петрограда, где всегда жила до приезда в Красноярск в 1918 году и где окончила женскую гимназию. Отец был ветеринарным врачом, умер в Петрограде до 1914 года. Мать жила с ними, воспитывала двух дочерей — ее и старшую сестру Анну, которая тоже закончила в Петербурге гимназию и курсы машинописи. После смерти отца работала машинисткой. Брат воспитывался в Уфе (но почему, не знает), а потом с ними временами жил, после смерти отца был кормильцем, содержал мать и младшую сестру Варвару Ивановну…»

Прерываю «протокол» размышлением: или Надежда Григорьевна немного напутала, что касается места рождения Варвары Ивановны, тем более что старшую сестру Валериана Ивановича Людмилу называет Анной, или Варваре Ивановне очень уж хотелось быть петроградкой! Когда же она родилась — ведь уже в 1891 году Алексей Петрович определил Валериана Альбанова в гимназию как сироту?..

«Вопрос: Когда и с кем приехала в Красноярск Варвара Ивановна?

Ответ: В Красноярск приехала из Петрограда весной 1918 года, от голода спасались. Привез брат — мать и двух сестер. Вначале поселились в гостинице, что сейчас „Енисей“. В номере брат заставлял ее мыть посуду, но, будучи избалованной, она устраивала скандал, а он ей говорил: „Нечем нам платить прислуге“. Затем брату по работе дали комнату по ул. Песочной, дом 104 (до недавних пор ул. Урицкого, 104). В 1960-х годах этот дом снесли, находился он на углу улиц Перенсона и Урицкого. В этом доме жила с матерью до середины 1930-х годов.

Вопрос: Как В. И. Альбанова осталась одна?

Ответ. Осенью 1919 года все три женщины заболели тифом; едва брат вернулся из плавания, умерла старшая сестра Анна, работавшая машинисткой, мать выздоравливала, а младшая тяжело болела. Брата куда-то посылали ехать поездом. Он просил на работе, чтобы не посылали, так как дома все больные, но все же настояли ехать. Поехал уже нездоровый — и не вернулся. Мать ходила узнавать на работе, сказали, что умер от тифа, в поезде. Но где именно, не знает, никогда ни Ачинск, ни Омск Варвара Ивановна не называла и никогда не говорила, что от взрыва поезда погиб. Мать очень убивалась, что лишилась кормильца. В апреле 1920 гола Варвара Ивановна поступила сестрой-воспитательницей в Дом младенца № 1, в котором проработала всю жизнь, содержа неработавшую мать, которая тоже была неприспособленной к жизни. В голод 1932–1933 годов очень страдали; когда Варвара уходила на работу, мать ходила просить милостыню. От истощения она и умерла в начале 1934 года. Я видела ее сразу после смерти, позвала тогда Варвара Ивановна, сказала, что мама очень плоха, а придя с работы, на ул. Урицкого, 104, нашли ее уже мертвой. Так и осталась Варвара Ивановна одна.

Вопрос: Был ли брат женат, говорил ли о любимой женщине на судне, была ли невеста в Красноярске?

Ответ: Был ли женат брат до Красноярска, не знаю. Никогда не упоминала Варвара Ивановна о любви брата на судне, но всегда подчеркивала, что в Красноярск он их привез, они уже здесь узнали, что здесь у него была невеста, и Варвара Ивановна за это была на него в обиде, что увез из Петрограда, где у нее остался жених. Невеста брата — окончившая гимназию купеческая дочь, и брат надеялся поправить их благополучие посредством этой женитьбы. Имени невесты Иванова не знает.

Вопрос: Каков был характер и образ жизни Варвары Ивановны?

Ответ: В молодости это избалованная гимназистка, затем скромнейшая и неприспособленная к жизни неумеха. Вечно с книжкой, в молодости в очках, была близорука, а в старости зрение стало нормальное. В молодости часто зарплату тратила на шоколадные конфеты, а потом с кухни Дома младенца питалась. Одевалась очень скромно, даже бедно. Никогда не получала писем ни от кого, родственников не было. Ростом высокая, большие серые глаза, лицо мужского типа, похожа на брата на фотографии.

Никогда не фотографировалась, не любила, уходила от групповых съемок, сейчас не осталось фото никакого, но был прелестный ее фотопортрет, привезенный из Петрограда. Замуж не вышла, сватался простой человек в 20-х годах, не пошла, не могла забыть жениха петроградского, который был из Прибалтики и состоятельный. Всегда говорила, что, если бы вышла за него замуж, была бы счастлива и богата. Готовить не любила, питалась в Доме младенца, иногда давала денет (в последние годы) соседке Андер Анне Лаврентьевне, та покупала мясо, пекла ей пироги, но всегда Андер оставалась в каком-нибудь выигрыше от этого. Была молодая жизнерадостна, восторженна по пустякам, но не любила говорить о своей судьбе одинокой. С середины 30-х годов жила до смерти в крошечной комнатке на ул. Мира, 38 (сейчас дом снесен), очень холодной, печь-голландка не грела, в морозы ей ставили буржуйку. Никаких ценных вещей не было, кроме швейной машинки фирмы Попова и сундучка брата, привезенных в 1918 году из Петрограда. В 1961 году вышла на пенсию, в 1969 году умерла в этой комнатенке; год до смерти почти все время лежала в постели, так как ноги почти не двигались, наверное, ей плохо укол сделали, повредили нерв случайно (таково было общее мнение медсестер из Дома младенца). Любила кино и театр, хорошо знала о том, что брат упоминается в книгах и какое-то кино раз 5 смотрела, где мелькало название на большом пароходе „В. Альбанов“.

Последние десятилетия ходила очень бедно одетой, в середине 50-х годов я подарила ей много носильных вещей от умершей свекрови, и в этих вещах она ходила до самой смерти.

Вопрос: Какие вещи остались у нее от брата?

Ответ: В сундучке, размером примерно 70×40×60 сантиметров, с полукруглой крышкой, в котором брат хранил свои вещи в плаваниях, остались все его вещи, привезенные из Петрограда: фотографии, портсигар из лыка, модель судна, бумаги какие-то и самая дорогая для брата, а потом и для Варвары Ивановны вещь: рукопись в ¼ газетного листа в картонном переплете. В ней было много фотографий и рисунков чернилами и карандашом, подклеенных к листам и от руки (хорошо помнит) рисованная на плотной бумаге карта с путем судна во льдах, собственноручно рисованная братом.

Карта складывалась в 4 сгиба, составляя целое с рукописью, где буквы то ли на гектографе, то ли на четкой пишущей машинке со шрифтом старой орфографии. В этом же сундучке и ее личные вещи, документы и деньги сохранились.

Вопрос: Когда, кому и что из этих вещей она отдала?

Ответ: За несколько лет до войны к ней приезжали двое от Визе или писателя Каверина и, пообещав вознаграждение, выпросили фотографии, какие-то бумаги и мелкие личные вещи брата. За это некоторое время спустя ей прислали 50 рублей, хотя обещали больше и пенсию за брата. Ее это обижало. Тогда же она мне говорила, что не отдала главной ценности — рукописи с картой.

Вопрос: Почему Вы считаете, что она не отдала главную рукопись?

Ответ. Я хорошо знаю, что эта рукопись с картой и вклеенными рисунками находилась у нее в сундучке и после войны, и до самой смерти, так как и после войны она давала мне читать, всего раза 4 я ее перечитывала. За несколько лет до смерти она предлагала мне взять эту рукопись, говоря: „Возьми, сохрани, чувствую себя уже больной“. Но я почему-то постеснялась и не взяла, о чем потом очень жалела, когда рукопись эта после ее смерти не нашлась.

Вопрос: Куда же, по Вашему мнению, могла деться эта рукопись?

Ответ: Может, конечно, она сдала ее в музей, но вряд ли, так как уже плохо ходила и больше лежала. А если не сдала в музей, то только одна причина — кто-то у нее взял, или накануне смерти или сразу же после смерти. А взять могли только соседи по квартире, к которым перешли все ее скудные пожитки. Более всего я предполагаю, что могла рукопись взять ее соседка Андер Анна Лаврентьевна, которая ей помогала, но всегда с выгодой для себя. А когда нам в Дом младенца сообщили, что Варвара Ивановна умерла, спустя несколько часов приехали для организации похорон, то Андер А. Л. не отрицала, что вот, дескать, денег только 80 рублей у Альбановой нашлось. Значит, она первая после смерти Варвары Ивановны осмотрела все ее „богатство“ и взяла эти 80 рублей, но не отдала нам на похороны, сказав, что сделает плиту на могилке, да так и не сделала. Хоронили на сборы Дома младенца. Эта Андер А. Л., хотя и работала санитаркой в нашем же Доме младенца, но была грамотная и знала, что Варвара Ивановна очень дорожила этой рукописью. Она сейчас на пенсии, живет где-то в красноярских „Черемушках“ — и дети у нее грамотные, специалисты, работают где-то на Севере.

В 1974 году с приехавшим из Иркутска краеведом Яцковским А. И. мы вместе три раза ездили к Андер А. Л. насчет рукописи, она нас избегала, а когда не удалось, решительно заявила, что не брала. Но если кто взял, то кроме нее — некому, так как другие соседи — старушка, которая присматривала за Варварой Ивановной, и супруги-пенсионеры, взявшие пустой сундучок, когда очищали комнату Альбановой, ничего не знали о ценности рукописи и были далеко от того, чтобы интересоваться такими вещами…»

Они-то могли и выбросить, подумал я. Я уже знал такие примеры.

«Вопрос: Повторите, пожалуйста, какой вид имела рукопись?

Ответ: Большого формата, в ¼ газетного листа, на плотной бумаге, с мягким, но прочным переплетом. На оборотах страниц много подклеенных рисунков, больше рисованных карандашом. Она была в хорошем состоянии. Сразу видно, что не ветхая макулатура, а что-то нужное. Не могли выбросить даже незнакомые люди. В ней описывалось его путешествие, но карта была рукописная, удобно складывалась в 4 сгиба…»

В сопроводительном письме, отправленном через 10 дней уже из Хатанги, Владилен Александрович добавлял:

«Я послал Вам протокольную запись беседы с Н. Г. Ивановой, той самой, с которой в 1974 году Яцковский беседовал и пытался найти „бумаги“, оставшиеся в сундучке. Но то ли он не поверил Ивановой, то ли не точно выспросил, что за бумаги остались, и в письме к Вам не упомянул, видимо, что сохранялась до самой смерти Варвары Ивановны „рукопись“, но я думаю, что это был корректурный экземпляр его книги, может, даже типографский с наклеенными рисунками, хотя Иванова упорно твердит, что „буквы были какие-то не типографские“.

Об Ивановой Н. Г. Несмотря на 71 год, подвижная, в твердой памяти, живет одна, муж умер за год до Альбановой, живет на пенсии, в видном достатку дочь с детьми отдельно, в другом районе Красноярска. Обещала она, прочитав Вашу „Загадку штурмана Альбанова“, библиотечный экземпляр, который ей оставила Баженова Т. И., постараться вспомнить еще что-либо и все сообщить Баженовой. Было бы очень хорошо, если бы Вы послали Ивановой „Потерянные во льдах“ уфимского издания и попросили сравнить с тем, что она читала в рукописи, бравшейся 4 раза у Варвары Ивановны. Она на вопросы полно отвечает, но не могли мы с Баженовой за 3 часа, пока сидели у нее, пили чай с принесенным нами тортом, выспросить все, и помянули бутылкой красного сухого вина брата с сестрой Альбановых, Варвара Ивановна похоронена в нескольких метрах от могилы мужа Ивановой, и она ходит к двоим.

О Баженовой Татьяне Ильиничне. Заведующая читальным залом Красноярского госархива. Это ей Вы обязаны получением сообщения о том, что военный моряк Альбанов получил паровой котел. А обнаружила его Татьяна Ильинична совершенно случайно: листала архивное дело, и по другой теме совсем, но вдруг мелькнула фамилия, знакомая ей по литературе да по недавно полученному письму из уфимской школы № 11. А целенаправленных поисков в архиве не производилось. Правда, мы с Татьяной Ильиничной нашли список сотрудников Дома младенца за 1923 год, в котором упомянуто: „Варвара Ивановна Альбанова, 1898 г. рожд., родилась в Петербурге, окончила там женскую гимназию, сестра-воспитатель“. Загадка: еще в 1905 году Валериан Иванович познакомился в Красноярске с купеческой дочерью, будущей невестой, к которой, по мнению Варвары Ивановны, он привез их из Петрограда в 1918 году? Либо невеста завелась уже в 1918–1919 годах, а Варвара Ивановна считала, что ради невесты он выбрал именно Красноярск?

Так вот теперь в Красноярске есть замечательный помощник в альбановском деле — Татьяна Ильинична Баженова, лет тридцати пяти, с высшим образованием, а главное — „заразившаяся“ альбановской судьбой. И вот буквально сегодня получаю от Т.И. телеграмму: „Нашлись сундучок и швейная машинка, подробности письмом. Татьяна“. Так что Ваша книга „Загадка штурмана Альбанова“ начинает действовать и давать реальные прояснения. Многое еще Иванова может порассказать. Напишите ей, а лучше Татьяне давать задания — что именно у Ивановой выяснить. И она будет ходить к ней домой и выспрашивать…»

Судя по найденному Т. И. Баженовой списку сотрудников Дома младенца № 1 Красноярска В. И. Альбанова родилась в Петербурге в 1898 году. Но ведь уже в 1891 году Людмила и Валериан официально числятся сиротами. Тоже какая-то загадка…

В это время к поиску неожиданно подключилась инженер-химик Башкирской гидрометеообсерватории Валентина Зиновьевна Кузьмина, известная мне тогда как один из лидеров экологического движения в городе. Горячо любящая свой город, его историю, она была еще внештатным экскурсоводом Уфимского бюро путешествий и экскурсий. И вот неожиданно для меня она на свою скромную зарплату во время отпусков съездила в Ленинград, в Казань, в Волгоград…

«В фондах Музея Арктики и Антарктики, как Вы знаете, хранятся две фотографии: „Альбанов — гимназист“, сделанная в Оренбурге, и „Альбанов с сестрой“ — в Воронеже, писала она мне из Ленинграда. С фотографии смотрят милые дети: старшая сестра и брат. Я долго разговаривала с главным хранителем музея Ильичевым И. Е., просмотрела имеющиеся в фондах другие материалы, но ответа на вопрос, кто передал эти фотографии музею, не было…»

В Центральном государственном архиве Башкирской АССР Валентина Зиновьевна просмотрела дела, касающиеся инспектора народных училищ Уфимской губернии Алексея Петровича Альбанова: отчеты, переписку, распоряжения. Среди многих дел нашла «Личное дело Альбанова Алексея», в котором хранится свидетельство об окончании курса Казанской духовной академии, по окончании которой он «приобрел право на занятие преподавательской должности в семинарии» и «подписка» от 6 октября 1877 года, где он дает обещание «прослужить в духовно-училищном ведомстве еще два года, независимо от обязательного срока службы в этом ведомстве за мое воспитание на казенном содержании…»

— Я обратила внимание на угловой штамп деловых бумаг Алексея Петровича, — рассказывала она мне. — Убеждаюсь, что все они составлены в Уфе. Вероятно, что, будучи инспектором Бирского уезда и не имея собственного дома до 1895 года, — об этом сказано в его «формулярном списке», — жил он в Уфе на квартире. Но в 1895 году он уже имеет в Уфе дом, «благоприобретенный». В это время Бирское уездное земское собрание, состоявшееся 13 октября 1894 года, вынесло постановление «О назначении квартиры инспектору народных училищ в г. Бирске», мотивируя тем, что «чем ближе он стоит к школьному делу, тем более оно может выиграть; редкое посещение инспектором такого громадного уезда, как Бирский, не может не отразиться вредно на ходе народного образования, а редкое посещение обусловливается отдаленностью квартиры инспектора, живущего в Уфе».

Алексей Петрович 14 февраля 1895 года представляет на имя попечителя Оренбургского учебного округа следующие объяснения о своей работе в уезде: признает, что посещал школы не более одного раза, но «посетить каждое отдельное училище для производства экзаменационных испытаний не было решительно никакой физической возможности», так как «на его долю приходилось 30 училищ», к тому же «он не мог выехать на экзамен из Уфы, управляя до означенного времени канцелярией г. Директора народных училищ Уфимской губернии по поручению г. Директора И. И. Троицкого, уезжавшего на это время в Мензелинский уезд на экзаменационные испытания». Далее он делает вывод, что «неудовольствие земских гласных вызвал мой отчет, в котором высказана голая правда о неудовлетворительном состоянии некоторых сторон земских училищ, например, в отношении помещений, состоянии библиотек, а равно и малочисленности училищ для инородческого населения Бирского уезда». Далее в отчете он выражает надежду, что при новом представителе Бирского земства, совершенно солидарном с ним во всем, начнутся и новые, желательные для пользы дела порядки и потому он просит оставить его на занимаемой должности, но «с правом постоянного моего местожительства в г. Уфе… Причины, заставившие меня утруждать Ваше превосходительство означенною просьбою, следующие: в Уфе я имею свой дом, в котором дал приют и содержание престарелому отцу и сироте племяннице, обучающейся в Уфимской гимназии…»

Получается, что в 1895 году Ивана Петровича уже не было в живых. Тогда как же объяснить рождение Варвары в 1898 году в Петербурге? И где в 1895 году был Валериан?

В ЦГА БАССР Валентина Зиновьевна нашла «Ведомость об успехах воспитанниц Уфимской гимназии на 1891–92 уч. год», где записано, что «ученица 1-го класса Альбанова Лидия поступила 1 ноября 1891 года». И никаких других данных. Возник вопрос племянница ли она Алексею Петровичу и сестра ли Валериану Ивановичу? Необходимо найти протоколы педагогического совета гимназии, где должно быть отражено все о воспитанницах гимназии. И вот наконец находка: постановление педагогического совета о переводе Альбановой Людмилы из 1-го во 2-й, а затем и 3-й класс. Другой Альбановой по документам не проходит, значит, речь идет об одном и том же лице. В следующем протоколе запись о переводе ее в 4-й класс, о ее поведении, о том, что «в 1895–1896 годах классов не посещала и уволена за неявкой в учебное заведение по неизвестной причине. Постановлением педагогического совета исключена из списков учениц гимназии и 22 января 1896 года ей выдано свидетельство за № 10». Расписка о получении документов написана уже знакомой рукой Алексея Петровича Альбанова Круг замкнулся.

Итак. Людмила выбывает из Уфимской гимназии в конце 1895 года. В это время по прошению дяди Валериан тоже покидает Уфимскую мужскую гимназию. Что же произошло в семье? Или А. П. Альбанов не в состоянии был более содержать племянницу с племянником, тем более что требовал внимания престарелый отец и двое родившихся к этому времени сыновей его? Видимо, материальное положение Алексея Петровича было нелегким. Жалованье его, как инспектора народных училищ, было невелико и, разумеется, содержать на него такую большую семью было трудно. Косвенным подтверждением тому один из циркуляров в Департамент народного просвещения, в котором признавалось, что «ныне получаемое жалованье этими должностными лицами безусловно недостаточно: жизнь слишком вздорожала не только за последние 25 лет, когда были установлены штаты этих должностей, но и за последующие годы. Особенно вздорожали квартиры. У инспектора народных училищ есть расход, который должен быть особенно труден и чувствителен, именно расход на разъезды…» Не ответственность ли за воспитание Людмилы и Валериана и тяжелое материальное положение и вынудили Алексея Петровича просить земство Бирского уезда разрешить ему жить в Уфе? Но почему в этом прошении упоминается племянница, но не упоминается племянник?

Там же, в ЦГА БАССР, Валентина Зиновьевна нашла копию с метрической книги «для записи родившихся на 1852 год», из которой узнала, что Алексей Петрович Альбанов родился 7 февраля 1852 года в семье священника Троицкой церкви Петра Карповича Альбанова и Праскевы Григорьевны. Вот отыскались и дед с бабушкой Валериана Ивановича, у которых в Царевском уезде Элтонского соляного промысла Астраханской губернии родился и сын Иван, будущий отец Валериана Ивановича.

С разрешения директора народных училищ Алексей Петрович, оставаясь на должности инспектора народных училищ Бирского уезда, продолжает жить в Уфе, но вскоре, в 1897 году, назначается инспектором народных училищ Белебеевского уезда, где ему «назначено постоянное местопребывание», что управа и сообщила уездному земскому собранию: «с начала сентября месяца г. инспектор народных училищ А. П. Альбанов переехал в г. Белебей, где и живет».

Но почему именно в Белебей? Валериан в это время, по свидетельству В. Ю. Визе, «успешно закончил Уфимскую гимназию, скрылся из Уфы, приехал в Петербург и поступил здесь в мореходные классы». Увы, все было не совсем так, или, точнее сказать, совсем не так. Но как?..

В том же архиве Валентине Зиновьевне удалось просмотреть метрические книги церквей г. Уфы на 1880, 1881, 1882, 1891 и 1894 годы. За 1880 и 1881 годы фамилия Альбановых не встретилась. Стала просматривать метрическую книгу за 1882 год. Заметила, что среди родившихся в январе сын сотника Оренбургского казачьего войска Носкова, в марте — сын командира 2-й сотни 5-го Оренбургского казачьего полка есаула Попова. Это уже существенные находки, если вспомнить, что отец Валериана Ивановича был ветеринарным врачом этого полка. При крещении сына Попова приглашены были командир 5-го Оренбургского полка полковник Б. А. Мереншильд и жена ветеринарного врача № 5-й казачьего полка Анастасия Степановна Альбанова!

Значит, по крайней мере мать В. И. Альбанова в марте 1882 года жила в Уфе! Нетерпеливо просмотрела записи других церквей и нашла: «в метрической книге, данной из Уфимской духовной консистории причту церкви богоугодных заведений г. Уфы для записи родившихся на 1882 год»: «Альбанов Валериан Иванович, месяц и день рождения — 26 мая, день крещения — 30 мая. Родители: ветеринарный врач № 5-й полка Оренбургского казачьего войска Альбанов Иван Петрович и законная жена его Анастасия Степановна, оба православные». При крещении присутствовали: дядя, Алексей Петрович, в то время преподаватель Уфимской духовной семинарии, и дед, священник Троицкой церкви Астраханской епархии, Петр Карпович Альбанов.

А в «метрической книге, данной из Уфимской духовной консистории в Градо-Уфимскую Скорбященскую церковь Богоугодных заведений для записи родившихся и умерших на 1880 год», Валентина Зиновьевна нашла, что старшая сестра Валериана Ивановича Людмила родилась 18 апреля 1880 года тоже в Уфе. Получается, что в Воронеже семья жила короткое время, когда детям было 5–6 лет, затем в Оренбурге или станице около Оренбурга и вновь в Уфе.

Анализ некоторых других документов показал, что отец и дядя Валериана Ивановича, как сыновья многодетного священника, могли обучаться бесплатно только в духовных училищах. Со всех учеников этих училищ в то время брали подписку о том, что они будут служить только в духовном ведомстве. При уходе из него нужно было возвращать плату за обучение. Но не все на это имели возможность и, желая получить образование, вынуждены были идти учиться в семинарию. Алексей Петрович изъявил желание поступить именно на церковно-практическое отделение, готовясь тогда уже к работе в народных школах. Всего 3 года, с 1877 по 1879, проработал он преподавателем духовной семинарии и по «собственному желанию» ушел на должность инспектора народных училищ, где проработал 25 лет, отдавая силы развитию просвещения в уездах Уфимской губернии. Но отец Валериана, видимо, после духовного училища смог отказаться от духовного поприща. Но таким не было доступа в высшие школы, кроме ветеринарных, выпускающих специалистов «грязной работы». И он стал ветеринарным врачом.

По данным Оренбургского областного архива, Иван Петрович Альбанов на должность ветеринарного врача полка № 5 Оренбургского войска был назначен 2 мая 1878 года. Командовал полком войсковой старшина Борис Мореншельд, произведенный 17 октября 1879 года в подполковники. Полк часто бывал на марше: в Уральске, Самарской губернии, Закавказье. В 1878 году в полку было 3 медицинских врача, один ветеринарный и 6 фельдшеров. Они составляли нестроевую часть войска.

Служил Иван Петрович в этом полку до 1891 года, а 17 января этого года в полк ветеринарным врачом назначается советник Околов. Что случилось в этот год (или несколько позже) с отцом Валериана?

Когда полк стоял в Уфе, Иван Петрович с семьей жил, видимо, на квартире на одной из тех улиц, что относились к приходу церкви Богоугодных заведений, так как Валериан крещен в причте этой церкви.

А где находился дом дяди, Алексея Петровича, в семье которого Валериан позже воспитывался? В. З. Кузьмина задалась целью разыскать этот дом Сохранился ли он? Снесен?

Уфа за 90 лет сильно изменилась. Но до 50-х годов нашего века улицы старинной части нынешней Уфы больших изменений не претерпели, лишь во второй половине века начинается некоторый снос домов частного сектора на отдельных улицах. Так было и по улице Аксаковской. Но она большая…

В конце концов в результате долгих и кропотливых поисков Валентине Зиновьевне удалось установить, что Алексею Петровичу принадлежал дом на улице Аксаковской под нынешним № 6.

Я тогда только что вернулся с Памира, и она мне сообщила об этом.

Боже мой, как мир тесен! И как все хрупко в нем!

Дом этот собирались снести в 60-е годы, когда напротив университета решили построить общежитие для студентов. Но по каким-то причинам проект изменился, и снесли только дом под № 4. А этот остался, практически во дворе шумного студенческого общежития. И я, учась в университете, несколько лет смотрел на крышу этого дома, каждый день проходил мимо него, не подозревая, что в нем жил В. И. Альбанов. Правда, тогда я еще не знал о В. И. Альбанове.

Я оказался правым в главном, что дом, в котором провел детство Альбанов, должен находиться где-то недалеко от Белой, на ее крутом и веселом, зовущем вдаль берегу. Так и получилось.

— Еще два года назад я заходила именно в этот дом, — рассказывала Валентина Зиновьевна. — Было почему-то чувство, что именно этот дом — альбановский. Долго разговаривала с его хозяйкой, Ильиной Зинаидой Васильевной, пожилой женщиной. Когда убедилась, что это именно дом Альбанова, пришла вновь. Старинный одноэтажный дом в пять узких, но высоких окон с кружевом наличников, парадный вход с улицы Аксакова. Зинаида Васильевна здесь уже не жила.

Разыскала Зинаиду Васильевну, ей 80 лет. Она сказала, что дом всегда был под № 6. Дом купила уже в 1930 году ее тетка Данилова у некой Кирилловой. «Когда переезжали, соседка Кузнецова говорила моей тете, что этому дому почти 100 лет, значит, он где-то 30–40-х годов прошлого века». Получается, что Алексей Петрович купил, а не построил дом. Другие дома на усадьбе № 6 построены уже позже, при Кирилловой. Они и выглядят новее: один двухэтажный дом (он и сейчас стоит) и один двухквартирный одноэтажный, его снесли. Дом Алексея Петровича не перестраивался, Ильиным он достался по наследству от тети Даниловой. В альбоме Зинаиды Васильевны я разыскала фотографию дома 1959 года, он совершенно такой же.

Новые жильцы дома делали ремонт, пилили старинные бревна. Они оказались крепкими, сердцевина белая, еще плотная… Прошлась по комнатам старинного дома. Вот гостиная, маленькие комнаты, возможно детские, большая печь — на кухне, одним боком выходит в гостиную, какие в старое время были мастера — печь ровно греет всеми стенками от самого пола до самого потолка. Две печи — поменьше, отапливают другие комнаты. Дом имеет Г-образную форму. Кроме парадного, есть выход на усадьбу в середине дома.

Видна старинная кладка печных труб, притягивает внимание и большой чердак. При переезде Зинаида Васильевна раздала соседям, родственникам, знакомым ту мебель, те предметы быта, которые в коммунальную квартиру не повезешь…

Просторной была улица Аксаковская в то время, когда здесь с 1891 года жил Валериан со своей сестрой, дедом Петром Карповичем в семье дяди. Я представила себе этот уголок Уфы в то время: за Ильинской стоял корпус духовного училища, да тот, что теперь корпус университета, обнесенный стеной в полтора метра высотой, за ним открывался чудесный вид на Белую.

В этом доме Валериан до 1895 года жил, возможно, бывал и позже, здесь играл со сверстниками, спускался по крутояру к реке, отсюда ушел в первое свое путешествие на лодке по Белой.

Тем временем стекаются ко мне сведения об Альбановых. Их оказалось немало, в основном в Башкирии (в Шаранском районе был даже хутор Альбановский), в Татарии. Некоторые из них слышали о Валериане Альбанове от своих предков, что среди их родственников был такой, другие узнавали о нем впервые. Эти сведения к главному вопросу ничего не добавляют, но все-таки обогащают общую картину. По всему, это была потомственная разветвленная священническая династия, за редким исключением, к которому относился и Валериан Иванович Альбанов.

Альбанов Алексей Васильевич, исполняющий должность псаломщика в церкви в селе Шильны 1-го благочинного округа Мензелинского уезда, 1883 год.

Альбанов Василий Иванович, священник, настоятель церкви в с. Шуган 2-го благочинного округа Белебеевского уезда, 1883 год.

Альбанов Владимир, окончил подготовительный класс духовного училища, 1883 год.

Альбанов Павел Васильевич, исполняющий должность псаломщика в новостроящейся церкви в с. Троицкое 2-го благочинного округа Стерлитамакского уезда. 1883 год.

Альбанов Михаил Васильевич, исполняющий должность казначея Уфимской духовной консистории, 1883 год (в 1880 г. регистратор Уфимской духовной консистории).

Альбанова Лидия Михайловна, учительница приходского училища Союза русского народа. Водопроводная, 24. Продала дом в 1920 году Дашкину Гайнулле. Забрала имущество и переехала в неизвестном направлении.

Альбанова Вера Александровна, 1905 год, учительница французского языка Уральской войсковой женской гимназии, 1878 года рождения, на службе с 1899-го, девица…

К редкому исключению относился и некий Альбанов-полковник, в 1844 году он прислал землю с развалин древнего города около укрепления Нукус (Аму-Дарья) в отделение химии Русского физико-химического общества.

А нынешние Альбановы — рабочие, мелкие служащие, в большинстве своем неохотно отвечающие о своих предках или сообщающие, что они были священниками.

И вот неожиданное письмо из Саратова:

«Я приехал в отпуск в Саратов и совершенно случайно обнаружил Ваше письмо. А в Туле я от Вас письма не получал, вот как бывает. Я мало общался с родителями отца — Альбановыми: бабушку звали Варварой, а деда, кажется, Владимир Львович. Мой отец умер, когда мне было два года, а когда мне было 12 лет и мать попала в больницу, за мной приехали из Вольска Саратовской области бабушка и дедушка и увезли меня к себе. Это была моя первая и последняя встреча с ними, я прожил у них что-то около полугода, а потом сбежал. И вот тогда они мне показывали книжку „Подвиг штурмана Альбанова“ и говорили, что это наш родственник (впрочем, могли и соврать?). Все остальное я пропустил тогда мимо ушей. В Вольск они попали потому, что у деда были какие-то неприятности во времена культа личности, и им не разрешили селиться в большом городе. Теперь дед умер, а бабушку увез к себе брат отца, Владимир Альбанов в город Маркс (Энгельс? — М. Ч.) Саратовской области.

Мне очень жаль, что ничем не могу помочь в Вашем поиске.

Будете в Туле, заходите в гости, я работаю в ТЮЗе режиссером… Андрей Альбанов».

В своих поисках находила Альбановых и В. З. Кузьмина, к тому времени по семейным обстоятельствам переехавшая из Уфы в Мурманск. Как она мне писала, кто-то из них так определил свой род: «Альбановы — мы все гордые, с тяжелым характером, но справедливые, трудно сживаемся с другими. Женились почему-то, как правило, поздно — под сорок…»

«Здравствуйте! Оказавшись живой в Мурманске и даже здоровой, несколько воспрянула духом, собрала силу воли и опять кое-что разыскала о Валериане Альбанове, — писала мне Валентина Зиновьевна уже из Мурманска. — Странно, но кто-то мешает поиску: у людей, с которыми встречалась, кому писала, с кем переписывалась, словно кто-то был, что-то говорил, чем-то пугал… Кто? Многие перестали отвечать. Обидно то, что нашла человека, который лично видел Валериана Ивановича. Она рассказывала мне интересное о нем. И вдруг получаю от нее письмо: сумбурное, паническое, со слезами — ничего не спрашивайте и т. д. — Что сделаешь, наш народ бедный, запуганный, затюканный.

Судно „Валериан Альбанов“ недавно стояло у нас на рейде (не судно, суденышко…).

Перед Мурманском были встречи со многими Альбановыми, живущими в Башкирии и под Рязанью, в Альметьевске и Саратове. Были Альбановы в Красной Армии и на фронтах Великой Отечественной войны, один был в плену во Франции, другой прошел войну с Рокоссовским. После войны, как все мы, они строили социализм, как многие, — поднимали целину; один разводил пчел, другие строили железные дороги. И многие, очень многие стали учителями.

Как помните, Валериан Иванович упоминал в своем дневнике Астрахань, Астраханский край. Связывало его с этим краем и то, что здесь, на Эльтоне, жил и работал дед, родились и выросли отец и дядя, здесь жили и другие родственники. Так, в одном из сел в Поволжье служил священником брат деда — Иван Карпович Альбанов, В его послужном списке сказано, что имеет детей Феоктисту и Александра. Он — уважаемый священник в округе, делегат XVIII съезда духовенства России (были и такие!) от Астраханской епархии вместе со священниками Иваном Поповым, Михаилом Юдиным, Павлом Бобровым…

В „Памятных книжках Астраханской губернии“, в книгах „Вся Астрахань и Астраханский край“ за разные годы приведены сведения об этой семье: „Александр Иванович с 1875 года учитель пения в различных учебных заведениях Астрахани, Феоктиста Ивановна с 1875 года — учительница одноклассного училища в с Ново-Никольское Астраханской губернии“.

Александр Иванович окончил Саратовскую духовную семинарию, затем „хоровой класс по цифирной методе Шеве, открытому при Московском отделении Императорского Русского музыкального общества… оказал очень хорошие знания означенной методы и может успешно заниматься преподаванием хорового пения…“ 28 апреля 1875 года получает свидетельство об окончании хорового класса за № 113. Он совершенствует свое музыкальное образование в Придворной певческой капелле в Петербурге. В конце июня 1875 года получает аттестат № 1 и „для обучения певчих простому церковному пению одобренных новейших духовных сочинений надлежащие познания имеет… и может сочинять новую музыку для церкви“. Сочинять музыку разрешалось, но петь и тем более печатать можно было только после предварительного рассмотрения и одобрения директора Придворной певческой капеллы.

Он работает в Духовной семинарии, в Мариинской женской гимназии, в 1-м и 4-м училищах Астрахани, в Никольском детском приюте. В „Личном деле о службе преподавателя хорового начального пения г. Альбанова“ за 1890 год хранится его заявление: „Его высокородию господину директору Астраханского музыкального училища учителя пения Александра Ивановича Альбанова. По примеру прошлых лет я желал бы продолжать безвозмездное мое занятие в воскресных школах начального хорового пения…“

К этому времени он проработал уже 25 лет в качестве преподавателя музыки. В Астрахани снимал квартиру, жил на Запасной улице, в доме Анфилоновой, на Христорождественской в доме Дуямшидова. Сотрудниками Астраханского государственного архива сделано очень хорошее для города дело — собраны сведения по переименованию улиц: старое рядом с новым названием улицы города, когда постановлением какого органа городской власти изменено название. И получается, что Христорождественская улица — ныне им. К. Маркса, Запасная — им. Калинина.

Сестра его, Феоктиста Ивановна, жила вместе с отцом, как сказано выше, в с. Ново-Никольском. О каком селе идет речь? Сел с таким названием много в России. В помощь взят справочник телеграфной индексации, куда внесены все населенные пункты нашей огромной страны. Зная, что село находилось в Астраханском крае, разыскивала село прежде всего там. Но были села с таким названием и в Волгоградской области. Написаны письма в эти села с надеждой, что кто-то ответит. И ответы стали приходить. Были эти письма подробные о жизни села, но Альбановых среди их жителей не было. И вот в последнем письме: „Спешу Вам ответить. Да, были Альбановы, многие хорошо помнят учительницу Феоктисту Ивановну. Один наш гражданин хорошо все знает и, по-моему, учился у Феоктисты Ивановны…“ Это писал председатель сельсовета села Ново-Никольское, что в Волгоградской области.

Письмо от Селезнева Петра Романовича, бывшего ученика Феоктисты Ивановны, пришло вскоре же. Ему 85 лет, многое повидал, многое знал он. Вот что написал он в первом своем письме: „…очень буду рад, если внесу свою посильную лепту в Ваш поиск. Я знал очень хорошо их. Отец их, Альбанов Иван Карпович, всю жизнь прослужил в одной Параскевинской церкви нашего села, здесь же он похоронен. Его сын Александр умер в 1925 году, и по просьбе Феоктисты Ивановны с разрешения сельсовета его похоронили тоже в ограде Параскевинской церкви, рядом с отцом. Феоктиста Ивановна была учительницей до 1918 года… Они имели собственный дом. Александр Иванович летом жил в саде, а зимой преподавал уроки пения в епархиальной гимназии. В 20-х годах Феоктиста Ивановна отдала свой дом в райисполком (она была 1853 года рождения), сама жила на квартире в школе, затем у нас. Она была миниатюрная, а Александр Иванович — высокий… Он не женился, она была не замужем…“

Село Ново-Никольское очень старинное. Находится в бывшем Царевском уезде Астраханской губернии. Ныне село относится к Быковскому району Волгоградской области. Недалеко находится старинная пристань Владимировка, и сейчас сохранившая свое название. Пристань уже тогда считалась городом Здесь было четырехклассное городское училище. Возможно, что здесь Валериан учился, когда в середине 1895 года внезапно выбыл из Уфимской классической гимназии, тем более что двоюродные дядя и тетя — учителя, и за ним они могли постоянно присматривать. Здесь, в этом селе, Валериан Альбанов мог бывать с отцом, а с матерью — став уже взрослым.

В своей книге „Загадка штурмана Альбанова“ Вы пишете кратко о том, что родственники Валериана Ивановича в Архангельске подарили музею гидрографического судна „Валериан Альбанов“ его нож. Каким образом попал этот нож в музей? Кто его передал? Как он оказался у людей, живущих в Архангельске? Кем они приходятся Валериану Ивановичу? Вы не смогли ответить на эти вопросы.

Совсем недавно получила письмо от В. А. Троицкого из Ленинграда: „Посылаю Вам для сведения свидетельство Б. В. Попова об охотничьем ноже в кожаных ножнах, подаренном гидрографическому судну „Валериан Альбанов“ Игорем Борисовичем Поповым в 70-х годах со словами, что нож принадлежал штурману В. И. Альбанову. Нож имел медную пластинку со стершейся надписью, не читавшейся, и принадлежал семье Поповых с 1925 года. Он был привезен матерью Б. В. Попова из поездки к дяде по отцу, то ли Александру Ивановичу, то ли Николаевичу. Он жил где-то в Поволжье и был учителем музыки.

С 1925 по 1975 год нож находился в семье Поповых, использовался по прямому назначению, медная пластинка потерялась. В Архангельске Б. В. Попов увидел в Соломбале гидрографическое судно „Валериан Альбанов“ и понял, что оно названо в честь его дальнего родственника. Сын Игорь знал по семейным преданиям о происхождении ножа и предложил его передать в музей судна, что и сделал“.

Я рассказала в письме Троицкому все то, что написано выше о Феоктисте Ивановне, Александре Ивановиче, их отце. Теперь ясно, что Валериан и его двоюродный дядя встречались. Но когда?

По данным сохранившихся памятных книг, А. И. Альбанов жил и работал в Астрахани до 1915 года, а затем до 1925 года жил постоянно в деревне. Как известно, в 1907 году Валериан Иванович плавал на пароходах „Слава“ и „Союз“, совершавших рейсы из Баку в Астрахань. В этом году они и могли встречаться в Астрахани, возможно, что он жил у дяди в перерывах между рейсами, а летом, возможно, все бывали у Феоктисты Ивановны в селе Ново-Никольском Возможно, что встречались они и в Петрограде по возвращении Валериана Ивановича из Арктики, Александр Иванович в Петроград вполне мог приехать, тем более что Валериан Иванович длительное время находился в госпитале…»

Отложив письмо, я глубоко задумался. Боже мой, как мир тесен! Я уже, кажется, писал, что В. И. Альбанов и Г. Я. Седов чуть не встретились на Каспии, где один плавал в 1907 году, а второй — в 1908-м. А здесь, в приволжских степях, Валериан Иванович мог встретиться с Н. А. Бегичевым, который в Цареве, недалеко от Ново-Никольского, родился…

А вскоре, как бы в продолжение письма В. З. Кузьминой, я получил письмо из Москвы, от Петрова А. А.:

«В генеральном каталоге библиотеки им Ленина я посмотрел карточки на „Альбанов“. Оказывается, кроме В. И. Альбанова было еще трое Альбановых-авторов:

Альбанов Александр Иванович был учителем хорового пения в Астраханской гимназии, в 1877 году выпустил книжку-букварь об основах музыки.

Альбанов А. Л. выпустил в 1926 году в Новосибирске брошюру о болезнях лошадей.

Альбанов Д. В. в 1936–1937 годах писал о Кара-Колпакии…

Я подозреваю, что письма были уничтожены не Альбановым, а теми, у кого они оказались после него. А вот почему — это другой вопрос…»

Тем временем на мое письмо наконец откликнулась Татьяна Ильинична Баженова из Красноярского госархива:

«Получив Вашу книгу, я была глубоко тронута Вашим вниманием и теми добрыми словами, что написаны в мой адрес. Работаю в читальном зале крайгосархива около 5 лет. Документ об Альбанове нашла чисто случайно. Теперь меня не покидает надежда обнаружить что-либо еще. Зная, с каким нетерпением Вы ждете сведений об Альбановых, я хочу преподнести Вам два небольших сюрприза. На днях Центральный ЗАГС города на мой запрос ответил следующее: „Альбанова Анастасия Степановна умерла в г. Красноярске 1 октября 1933 года, 78 лет от роду. Жила по адресу: Перенсона, 11“. А вчера, листая документы фонда Енисейского губернского по воинской повинности присутствия, нашла в списке служащих Управления постройки и эксплуатации Ачинск-Минусинской железной дороги от 3 сентября 1919 года Альбанову Людмилу Ивановну, 1886 года рождения, конторщицу».

Но, абсолютно точно известно, что Людмила Ивановна родилась в Уфе в 1880 году. Скорее всего, в красноярском документе неясное прочтение «нуля», который нетрудно спутать с «шестеркой». Или Людмила Ивановна, будучи незамужней, намеренно уменьшила свой возраст?

Я еще раз заглядываю в фотокопию метрической книги Градо-Уфимской Скорбященской церкви Богоугодных заведений, подаренную мне В. З. Кузьминой: все правильно — 28 апреля 1880 года, и случайно обращаю внимание, что записанные в книге выше ее и Валериана Ивановича, младенцы — подкидыши. В первом случае: Николай, подкинутый, родители неизвестны, во втором: Алексей — подкинутый, родители неизвестны…

Не успел я ответить на это письмо, как получил от Татьяны Ильиничны второе:

«Вчера позвонила в музей Подпориной. Как ожидала, в фондах у них книги или рукописи В. И. Альбанова нет. Адрес Андер узнала через крайсправку. Оказались соседями. Обе живем в северо-западном районе. Ее адрес: ул. Юшкова, 38а, кв. 37, год рождения — 1903.

В пятницу после работы — сразу к ней. Очень удачно, застала дома. Живет одна. Встретила приветливо, охотно рассказывала о Варваре Ивановне Альбановой, еще охотнее — о себе. Варвара Ивановна, по ее словам, умерла у нее на руках. Она же первая открыла сундучок. Так сказала Андер. В сундучке лежали только носильные вещи. Андер была знакома с Альбановой лет двадцать, работала с ней десять лет. У нее была одна фотография Варвары Ивановны, которую забрал Яцковский. Яцковский ходил к дому, где жила Варвара Ивановна, и фотографировал его. Сейчас на этом месте „Енисейнефтегазразведка“.

Варвара Ивановна последние три года тяжело болела. Надежда Григорьевна Иванова бывала в это время редко, так как у нее болел муж. И Анна Лаврентьевна утверждает, что Варвара Ивановна не любила о себе и о своей семье говорить. Теперь о главном. О книге-рукописи Андер помнит, что видела рисунки на белой плотной бумаге, большие — и только. Рассказала, что Варвара Ивановна однажды подарила ей книгу, там был портрет В. И. Альбанова. Это было незадолго до ее смерти. Книгу взял почитать зять Андер и увез в Норильск, оттуда переехал в Ригу. Он уже умер, умерла и дочь Андер (здесь, как я поняла).

Кто взял сундучок, не помнит. Дала адрес (приблизительный) Лукашевской Валентины Григорьевны. Сказала, что швейная машинка у нее. В воскресенье понаведаюсь к ней, может, она знает нынешнего владельца сундучка.

Поинтересовалась я и о паспорте В. И. Альбановой (ведь там биографические данные и фотография), и оказалось, что Андер отнесла его в Центральный райсобес, получив взамен двадцать рублей на похороны… 27.09.81.

Хорошо, что не отправила письмо, дописываю радостное. Нашелся сундучок и швейная машинка. Вчера, уже под вечер, зашла я к Лукашевской. Встретила она неплохо и подтвердила, что машинка у нее. Обещала достать и показать в следующий мой приход. Она же подсказала адрес соседей Варвары Ивановны — Королевых. Те живут в доме, где небольшой магазин около центрального рынка. Я тут же, хоть и было уже около девяти вечера, темно, помчалась. И тут меня ожидало везенье. Войдя в квартиру, я тут же увидела в уголке за дверью сундучок. Агриппина Тимофеевна подтвердила, что это альбановский, который они подобрали пустым, вынесенным из комнаты Варвары Ивановны в смежный коридор. Перед уходом я не выдержала и подошла посмотреть его поближе. Окован железом, весьма объемист, с внутренним замком. Королевы обещали отдать его, если будет нужно.

Такие вот дела. Жду Вашего ответа.

P.S. Вспомнила: Агриппина Тимофеевна Королева говорила мне, что Варвара Ивановна показывала ей групповую фотографию, которую собиралась отослать куда-то, но куда, она не знает. Не могла она ее отослать вместе с рукописью? Это было уже тогда, когда Варвара Ивановна была на пенсии.

Заходила сегодня к Надежде Григорьевне Ивановой, спросила ее, была ли озаглавлена и подписана та книга, которую она видела и читала? Но она не помнит. Вам посылает большой привет. Я — тоже».

Почти следом я получил еще одно письмо от Татьяны Ильиничны:

«Надежда Григорьевна вспомнила фамилию женщины, которая в свое время перевезла Варвару Ивановну к себе на ул. Мира, 38 уже после смерти матери. Это — Судьина Клавдия Федоровна, раньше работала фельдшером. Прихожу домой, открываю телефонный справочник и смотрю, нет ли Судьиных. Есть. Звоню и спрашиваю о Клавдии Федоровне. Да, она их родственница и живет сейчас в Перми. Обещали дать ее адрес (Судьина Клавдия Федоровна? Боже мой, уж не мифическая ли это невеста Валериана Ивановича? Ведь Воробьев писал, — а память у него поразительнейшая, — что звали ее Клавдией… — М. Ч.)… Вот пока и все. Получили ли Вы два предыдущих моих письма?

P.S. Надежда Григорьевна говорила, что Варвара Ивановна упоминала о своем двоюродном брате Николае, который до войны жил в Ленинграде с женой и ребенком, они погибли при бомбежке, а сам Николай тоже погиб, обороняя Ленинград…»

Не сын ли это инспектора народных училищ Алексея Петровича Альбанова? Да, старшего его сына звали Николаем, родился в 1891 году. В 1941 году ему было 50 лет. В народное ополчение вполне мог попасть. Впрочем, и в регулярную армию. Не к нему ли в Петербург переехала мать В. И. Альбанова, когда он учился в мореходных классах?

Через неделю в моем почтовом ящике лежало еще одно письмо от Татьяны Ильиничны: «Сообщаю Вам адреса двух сестер, которые, как мне сказали, были хорошо знакомы с Варварой Ивановной в 1920–1930 годы:

614900, Пермь, ул. маршала Рыбалко, д. 41, кв.24. Судьина Клавдия Федоровна. Она была даже дружна с Варварой Ивановной, ей сейчас за 80.

668854, Тувинская АССР, пос. Ак-Довурак, ул. Центральная, д. 12, кв. 24. Судьина Нина Федоровна, она помоложе.

По рассказам их племянника, Судьины жили в 1919 году в том же доме, где жила Варвара Ивановна.

Я уже им написала. Напишите и Вы».

Я тут же написал по обоим адресам.

И опять было письмо от Т. И. Баженовой:

«Теперь уже в нашем архиве нашла два документа о матери В. И. Альбанова. Посмотреть фонд Енисейского губернского отдела собеса навела меня запись ЗАГСа о том, что она пенсионерка. И вот удача: в протоколе № 3 от 2 февраля 1922 года значится: „Альбановой А. (впадшей в нужду), за отсутствием лампочек, отказать“.

Теперь о Варваре Ивановне. В списке Дома младенца № 1 от 15.09.26 указано ее социальное происхождение: дворянка. Этого в списке за 1923 год указано не было».

Любопытно: дед был священником, все родственники были священниками, а она вдруг — дворянка! По выслуге лет перешедший в гражданскую службу, отец был пожалован дворянством?..

Ни из Перми, ни из Тувинской АССР по-прежнему ничего нет. Невесту В. И. Альбанова, по утверждению Всеволода Ивановича Воробьева, звали Клавдией. Неужели простое совпадение?..

«Хочу порадовать, — сообщала в очередном письме Т. И. Баженова. — В документах архивного фонда технико-судоходного надзора на р. Енисей периода 1906–1907 годов в отчете за 1905 год экспедиции енисейских речных судов в низовья Енисея за грузами для железной дороги нашла листок, озаглавленный так „Список старших служащих команды парохода „Обь““. Под номером 2 читаю: „Помощник командира Валериан Иванович Альбанов, год рождения 26 мая 1882 года, состоит на службе с 21 апреля 1905 года“. Это подтверждает, что Вы, а не Визе, правы в определении даты рождения В. И. Альбанова.

Михаил Андреевич! Сундучок Альбановых уже стоит у нас в архиве. Агриппина Тимофеевна Королева отдала его бесплатно, спасибо ей. Напишите, как действовать дальше. Я внимательно его осмотрела, в одном месте когда-то была надпись чернилами. Все стерлось, смылось, прочесть не смогла.

Здесь же, в Красноярске, у племянницы Андер нашлась книга, которую хранила Варвара Ивановна. Называется „Подвиг штурмана Альбанова“ с автографом Болотникова, который прислал книгу в декабре 1954 года. Она тоже временно у меня…»

Значит, у Андер действительно была книга, а не рукопись. И все же книги, к счастью, не горят. И искать в Риге, как предполагает В. А. Троицкий, у родственников Лидер нет никакого смысла.

Следом я получил письмо из Красноярского краевого краеведческого музея:

«Уважаемый Михаил Андреевич! Красноярский краеведческий музей постоянно комплектует материалы по истории Енисейского пароходства и очень заинтересовался материалами, связанными с В. И. Альбановым. В Красноярске хранится сундук, принадлежавший семье Альбановых, который мы хотели бы приобрести для краевого музея. От работника госархива Баженовой Т. И. мы узнали, что Вы тоже интересуетесь этим экспонатом. Нами выявлены некоторые материалы, касающиеся Альбанова В. И., которые в ближайшем будущем будут представлены в экспозиции и, разумеется, вещественный экспонат был бы очень кстати.

Мы убедительно просим Вас оставить эту реликвию в Красноярске, которая останется на вечное хранение в фондах нашего музея. Просим сообщить свой ответ как можно скорее.

Заранее благодарим Вас. Директор краевого краеведческого музея В. М. Ярошевская».

Владилен Александрович Троицкий настаивал на том, чтобы походный сундучок В. И. Альбанова был переправлен на гидрографическое судно «Валериан Альбанов», я же считал, что судно — не слишком надежное место и дал согласие, чтобы сундучок остался в Красноярске.

Окончательно убедившись на материалах уфимских и красноярских изысканий, что время и место рождения В. И. Альбанова установлены точно, Сергей Владимирович Попов писал мне:

«Воронежцы все-таки собираются отмечать 100-летие В. И. Альбанова в 1981 году. Кстати, они по-прежнему считают его своим земляком. Но это уже несущественно. Он — наш общий, человек большого мужества, наш русский Нансен и Амундсен, с судьбой типично русской. В Норвегии, Англии его ждала бы всемирная слава, а у нас в России — по клочкам собираем его жизнеописание. И за последнее — низкий поклон Вам…»

Письмо это было для меня немым укором, что я, может, на середине вдруг прервал поиск…

Зимой 1981 года в Башкирское книжное издательство из Москвы неожиданно пришло следующее письмо:

«Вашим издательством выпущена книга Михаила Чванова „Не унесу я радости земной…“. В ней есть очерк о Валериане Альбанове. Я совершенно случайно нашел один документ, который может представить интерес для автора. К сожалению, я не знаю его адреса. Поэтому прошу Вас не отказать в содействии и сообщить адрес Михаила Чванова. К. Полосов».

Я тут же написал К. Полосову. Надо ли объяснять, с каким нетерпением я ждал ответа.

И вот наконец: «Совершенно случайно я нашел записку или письмо (не знаю, как лучше назвать), которое, может быть, имеет отношение к разгадке тайны штурмана Альбанова — героя одного из Ваших очерков.

Дело обстояло так. Много лег назад я купил первое издание дневника Альбанова „На юг, к Земле Франца-Иосифа“, выпущенное в 1917 году (ныне весьма редкое), пролистал книгу невнимательно, поставил на полку и, честно говоря, о ней забыл.

Недавно, роясь в букинистическом магазине, натолкнулся на Ваш сборник и невольно зачитался. Придя домой, вспомнил о дневнике Альбанова, начал перечитывать и нашел между страниц негатив размером 6×9. Сначала решил, что это закладка, но на просвет заметил какой-то текст.

Из простого любопытства решил сделать отпечаток и, хотя негатив оказался некачественным, мне это удалось. Показал негатив знакомому фотолюбителю, и он заявил, что это, видимо, от кассет типа „Агфа“ или „Кодак“, которые употреблялись в 20-е и в начале 30-х годов: в каждой было 12 таких пленок, и они заменялись выдергиванием бумажек.

Это оказалась записка Альбанова к Л. Брейтфусу, автору предисловия к его дневнику. Вот ее текст: „Г-н Брейтфус. Сообщаю Вам, что Георгий Львович вручил мне на шхуне жестяную банку с почтой. В Архангельске я вскрыл банку и пакет отправил М. Е. Жданко. С уважением В. Альбанов“.

Я совершенно некомпетентен в истории экспедиции Брусилова и потому Вам лучше судить о смысле этой записки. Пересылаю ее Вам и надеюсь, что она может пригодиться в дальнейших изысканиях. Пожалуй, это все, что я могу сообщить Вам по этому вопросу. К. Полосов. Москва».

К. Полосов даже не подозревал, какой важной была эта записка, хотя она только еще больше запутывала загадку. Значит, Альбанов все-таки донес почту до земли?

Вскоре я получил письмо от Д. А. Алексеева:

«Передо мной лежит интересный документ — записка штурмана Альбанова… Край записки оборван. Не исключено, что это обрывок письма, отправленного из Ревеля, где Альбанов жил некоторое время. Негатив (не саму записку) обнаружил совершенно случайно К. Полосов и переслал мне через редакцию „Вокруг света“. Никаких других подробностей он сообщить не может.

А теперь о записке, почерк альбановский. Что можно предположить? Видимо, Брейтфус запрашивал о письмах. Гидрографическое управление осаждали родственники членов экипажа „Св. Анны“ с вопросами о судьбе их близких. Управление отсылало их к Альбанову.

Письма он уничтожил. Это вполне естественно. На его месте, я думаю, поступил так бы каждый: все-таки это лучше, чем оправдываться потом всю жизнь. 1,5 кг писем! Это такая бомба! Разошли письма родственникам — пожалуй, дойдет и до следствия. Как это было в экспедиции Седова: допрашивали Линника и Пустотного относительного смерти Седова… В пакете, мы знаем, были только рапорт и „Выписка…“ и — все. И никаких писем!»

Я еще раз перечитал письмо. Почему К. Полосов переслал записку Альбанова не мне, а Алексееву? Впрочем, наверное, потому, что Д. Алексеев тоже занимался судьбой «Св. Анны», но живет ближе, чем я, в Москве… В это время я уже занимался и поисками пропавшего в 1937 году при перелете из СССР в США через Северный полюс С. А. Леваневского, и в этом поиске наши пути с Д. А. Алексеевым неожиданно опять пересеклись, но обо всем этом, как и о некоторых сомнениях, связанных с письмом К. Полосова, позже, может быть, в следующей книге, где я попытаюсь рассказать о поиске С. А. Леваневского…

В те же дни я собирался лететь в Охотск, в сравнительном недалеке от которого, в сторону Магадана, лежал в горах обнаруженный вертолетчиками старый самолет, один из четырех моторов которого, вытаявший из снега, был выпуска 1937 года.

За день, как мне улететь в Охотск, позвонил из Красноярска некто Закриничный Владимир Куприянович. Дома была жена. Сказал ей, что у него есть нечто очень важное об Альбанове. Сколько она ни допытывалась о деталях, был непреклонен: «Только в личном разговоре». Я несколько раз пытался связаться с ним: звонил из Уфы перед самым отлетом — телефон молчал, из аэропорта Иркутска — телефон молчал, написал ему из Хабаровска Вернувшись через месяц домой, ответа не получил. И вот сегодня ночью он неожиданно позвонил, но говорил загадочно, кругами, и так ничего и не сказал.

У меня уже было такое. Писал мне некто Ф. из Москвы загадочные письма, я специально поехал к нему, оказалось, психически больной…

Может, нечто подобное и в этом случае? Но все равно сверлила мысль: а вдруг?

Из Перми и из Тувинской АССР по-прежнему ничего не было. Поиски С. А. Леваневского отбирали у меня все больше и больше времени, не говоря уже о других делах, которые я тогда считал не то чтобы более важными, а более неотложными, что ли, и я попросил заняться и этой нитью поиска неутомимую В. З. Кузьмину…

И вот, наконец, ей письмо из Тувы, от младшей сестры Клавдии Федоровны Судьиной, Нины Федоровны:

«Вы спрашиваете о штурмане Альбанове Валериане Ивановиче. Опишу вкратце, что помню. Жили мы в Красноярске, на ул Перенсона, 11. Нас было три сестры: Клавдия Федоровна, Нина Ф. и Фаина Ф. В этой же усадьбе рядом жили гражданка Альбанова Варвара Ивановна и ее мать Анастасия. Варвара Ивановна работала в детприюте с маленькими детьми воспитательницей. Клавдия Федоровна работала в больнице скорой помощи. Летом В. И. Альбанова уезжала с детьми на дачу. Клавдия Федоровна тоже — в должности врача. Затем, в каком году я не помню, наша семья из трех сестер переехала на другую квартиру, кажется, на ул. Советскую, 32. Я тогда училась в пятом классе. Я порой посещала мать Варвары Ивановны, Анастасию, забыла по отчеству, я звала ее бабой Настей.

Однажды летом, не помню в каком году, приехал сын Анастасии Альбанов Валериан Иванович, погостил всего 2 дня, очень спешил, командировка, очевидно, была срочная. Я его мельком видела, был одет по-флотски. Встретила я его у порога, очень торопился, кашлял. Мать провожала, плакала. Я побыла с ней минут пятнадцать. Варвара Ивановна была на работе. Через 3 месяца умерла Анастасия. Клава предложила Варваре Ивановне переехать к нам на Советскую, 32.

Жили вместе года четыре, наверное. Затем Клава вышла замуж за Бершадского, и они уехали в Пермь. Сестра Фая умерла, я жила в Краснотуринске, узнала по газете „Красноярский рабочий“ о кончине сестры. Я больше в Красноярск не приезжала, пошли мои трудовые дни по селам и городам, и не знала, что Варвара Ивановна умерла и ее брат Альбанов В. И. Сестра у них была, но мы о ней ничего не знаем, где она работала, когда умерла, разговоров не было.

Прошло много лет, и житейские судьбы наши позабылись, письмами не переписывались. Вот и вся неточная история семьи Альбановых, очень жаль, но подробностей не знаю».

Я снова и снова перечитывал письмо. В нем было больше загадок, чем отгадок.

«В этой же усадьбе рядом жили гр-ка Альбанова Варвара Ивановна и ее мать Анастасия…»

Все совпадает: по воспоминаниям Воробьева, мифическая невеста В. И. Альбанова, Клавдия, жила как раз напротив Альбановых, то есть ею могла быть Клавдия Федоровна Альбанова.

«Мать В. И. Альбанова умерла через три месяца после появления Альбанова…» Умерла она, как известно, в 1933 году. Получается, что В. И. Альбанов, уже «мертвый», появлялся у матери в 1933 или в 1932 году? Где-то жил до этого, может, под чужой фамилией?

Скорее всего, Нина Федоровна путала. Прошло столько лет, немудрено. А вдруг?

Я попросил Валентину Зиновьевну еще раз написать в Туву, как и в Пермь, где по-прежнему молчала Клавдия Федоровна. Ждать пришлось почти три месяца. И вот наконец письмо, опять из Тувы:

«Здравствуйте, Валентина Зиновьевна! Вкратце отвечаю на Ваши вопросы. Да, в 1925 году Альбанова бабушка Анастасия была еще жива. Она умерла, я думаю, наверное, года через три, в 1928 году. Как только бабушка Анастасия умерла, Варвара Ивановна переехала к Клавдии Федоровне на ул. Советскую, 32. По первому мужу фамилия Клавдии Федоровны была Никифорова. Жизнь ее не сложилась, похороны ребенка, неудача с мужем. И много других препятствий, медицинский институт не закончила. Я помню, в 1930 году Клава заболела брюшным тифом, произошел большой перерыв, притом был голодный год. Варвара Ивановна все время ухаживала. Через два месяца Клава поправилась. Заболела Варвара Ивановна. Свирепствовал сыпной тиф. Клава ухаживала, лечила, так вот спасали друг друга. А вот брата Валериана Ивановича потеряли бесследно, как уехал из Красноярска, так в воду канул. Ждали писем, не было. У меня сложилось такое впечатление, что Валериан Иванович был безусловно больной, и какой же он был мужественный. Когда я встретила его у порога, выходя из дверей, прежде всего бросилась болезненная бледность его лица, кашель глухой, и так он спешил ужасно. Встреча и проводы были мимоходные, нерадостные. Все оказались в больном состоянии…

Варвара Ивановна не раз говорила, что он обещался увезти ее и Клаву, кажется, в Архангельск. Шли годы, известий не было. Хоронить мне не пришлось Анастасию и Варвару. Я уезжала к сестре в Емельяновск. А в 1933 году навсегда уехала из Красноярска. Вспомнила я Варвару Ивановну и решила написать в Красноярск, но ответа не получила.

Валентина Зиновьевна! Сообщаю Вам печальную весть… Дорогая наша сестрица Клавдия Федоровна умерла 31 января этого года. 3-го февраля похоронили ее в г. Перми. Царство небесное нашим труженицам, пусть земля будет пухом! Пусть останутся они в нашем неугасаемом воспоминании. Почтим память бесценно дорогих, любимых Валериана Ивановича, Варвару Ивановну, Клавдию Федоровну! Вся жизнь их прошла в хлопотах, любви и преданности! Прощайте, милая семья Альбановых и милая и дорогая Клавдия Федоровна! 29 февраля 1985 года».

Потрясенный, я несколько раз перечитал письмо. Поздно! Если бы начать поиск хоть чуть раньше! Точнее, если бы не прерывать его, какие бы преграды ни вставали на пути! Если бы найти следы Клавдии Федоровны хотя бы годом раньше! По всему, именно она — несостоявшаяся невеста В. И. Альбанова. «Варвара Ивановна говорила, что обещался увезти ее и Клаву, кажется, в Архангельск…» Чего бы ради он собрался везти в Архангельск просто соседку или даже подругу сестры?!

Боже мой, когда я написал в Пермь в первый раз, она была еще жива! Надо же, она жила совсем рядом со мной, всего час лёта, и конечно же знала многое, чего не знал, наверное, никто, даже Варвара Ивановна.

Если бы чуть раньше! Если бы чуть раньше!

И чем дальше, тем безнадежнее будет поиск, потому что хоть что-нибудь знающие будут уходить в мир иной друг за другом. Подошел критический возрастной рубеж.

Эту мою печальную мысль уже подтвердило следующее письмо — от действительного члена Географического общества СССР доктора технических наук Бориса Дмитриевича Сергиевского из Москвы, сообщавшее о смерти А. И. Яцковского:

«Глубокоуважаемый Михаил Андреевич! Ваш адрес мне сообщил в свое время А. И. Яцковский. Вы, наверное, знаете, что Алексей Иосифович скончался. Мы с ним переписывались много лет. Алексей Иосифович проявлял живой интерес ко всему, что касалось экспедиции Брусилова. Вы сами упоминаете о нем в книге „Загадка штурмана Альбанова“.

Эту книгу я читал с большим удовольствием. Особенно интересовала та ее часть, в которой Вы рассказываете о гипотезе спасения Ерминии Жданко и о книге Р. Гузи „В полярных льдах“. Заинтересовала настолько, что решил попытаться помочь Вам и продолжить розыски.

Оказалось, что юг Франции — не чужое место для русских людей. Там концентрировалась еще с конца прошлого века русская колония, там скончался А. М. Сибиряков в 1933 году (после моего сообщения по этому поводу в Московском филиале Географического общества дата его кончины в последнем издании БЭС была исправлена — вместо 1893 г.!). Поэтому, если Е. Жданко и спаслась, то ее местопребывание „где-то на юге Франции“ было бы вполне вероятным Но вот вопрос о спасении…

„Тайну Р. Гузи“ — тайну дневника Ивонны Шарпантье мне удалось разгадать. В оригинале этой книги, выписанной мной в одной из западно-европейских библиотек, речь, оказывается (вполне согласно Вашим предположениям), идет именно о шхуне „Св. Анна“, об экспедиции Брусилова! В ужасно урезанном виде моя статья об этом вскоре появится в одном из центральных журналов. В ней рассказывается о том, как Ваша книга побудила продолжить розыски о таинственном Р. Гузи и о происхождении дневника Е. Жданко — Ивонны Шарпантье. Если Вам интересно, я могу прислать оригинал этой статьи…»

Боже мой, какая деликатность! К счастью, в конце письма был телефон. Я тут же позвонил Борису Дмитриевичу, и вот через неделю статья передо мной:

«Вопрос почему Ерминия Жданко могла оказаться именно на юге Франции? Еще с конца XIX века в районе Ниццы, знаменитого курорта на южном побережье Франции, возникла и все разрасталась русская колония. К началу Первой мировой войны там постоянно жило несколько тысяч русских, а в курортный сезон число приезжих из России достигало десяти тысяч. Там жили не только многие русские князья и бароны, но и писатели, купцы и другие выходцы из России, владевшие достаточными средствами. Русскими в Ницце были построены две православные церкви, старая и новая. В Ницце жил и похоронен известный русский писатель А. В. Сухово-Кобылин, автор „Свадьбы Кречинского“. В Ницце уже тогда существовало большое православное кладбище, утопающее в зелени и спускающееся уступами, подобно Никитскому ботаническому саду, к морю. Об этом месте Герцен в письме Огареву писал: „Гора-кладбище здесь — это одно из самых замечательных мест на земле“. Именно тут и был похоронен А. И. Герцен. В Ницце, как я уже писал, жил русский полярный исследователь, золотопромышленник и меценат Александр Михайлович Сибиряков. Он там и скончался 7 ноября 1933 года…»

Уже только в нашей полярной одиссее второй случай, когда дата смерти в БСЭ, мягко говоря, неточна: сначала с Нагурским, а теперь вот и с А. М. Сибиряковым. Так, может, и с Альбановым нечто подобное? Может быть, его сестра и мать мистифицировали его смерть под Ачинском? Может быть, он ушел с отступающими колчаковскими частями? Эта мысль как бы стукнула меня…

Читаю статью дальше:

«…В библиотеке им. В. И. Ленина есть сводная алфавитная картотека иностранных книг, имеющихся в библиотеках Советского Союза. В одной из картотек указана книга R. Gozy, но она написана о гориллах и к полярной тематике никакого отношения не имеет. Однако, значит, писатель R. Gozy реально существовал! Это уже зацепка, нет ли этого писателя в справочниках-персоналиях?

Смотрю французские справочники. Нет, там такого писателя нет. Но на французском писали и пишут в Бельгии и в Швейцарии. Кстати, и книга о гориллах издана в Швейцарии. И вот среди различных швейцарских справочников разыскиваю на полке справочного отдела большую книжищу, написанную по-немецки: „Известные швейцарские деятели“. Без особой надежды раскрываю ее на букву R… С фотографии смотрит симпатичный молодой человек в чуть сдвинутой набекрень шляпе. Это швейцарский писатель и журналист Рене Гузи! Родился в 1877 году, учился в университетах в Невшателе, Берне, Йене, Берлине. Член Бюро географического общества в Женеве и ряда других научных обществ. Много путешествовал: пересек всю Сахару на автомобиле, плавал в Полинезии и Меланезии. Совершил вместе со швейцарским летчиком Миттельхольцером трансафриканский перелет из Швейцарии, летал вместе с ним над Альпами. Перечень написанных им книг содержит около полутора десятка наименований. В основном это книги об Африке. Но вот и цель поиска: в перечне упоминается книга „Le nord est pire!“ („Север очень опасен!“). Название ее можно перевести нейтрально: „В полярных льдах“. Так, значит, Рене Гузи не мифическая личность, а известный швейцарский писатель, написавший книгу, перевод которой, по-видимому, и разыскал писатель М. Чванов.

В результате первого этапа поисков таким образом стало ясно, что и автор, и оригинал книги „В полярных льдах“ существуют. Но кроме названия книги на французском языке никаких издательских данных в этом биографическом справочнике не оказалось.

Для дальнейших поисков обращаюсь к 754-томному сводному каталогу книг „Нейшнл Юнион Кэтэлог“. В большом и тяжелом 208-м томе в светло-зеленом переплете среди полутора десятка книг Гузи, изданных на разных языках, указаны библиографические данные и двух изданий его книги „Le nord est pire!“ Впервые эта книга была напечатана в 1926 году в Невшателе, второе издание её вышло в 1945 году в Лозанне. Кроме того, оказывается, Гузи написал еще одну книгу на арктическую тему „Dans le ciel des Poles“ — „Исследование полюса с воздуха“, изданную в Невшателе в 1931 году. Поскольку в библиотеках Советского Союза книги Гузи нет, пришлось прибегнуть к помощи межбиблиотечного абонемента.

Зоя Константиновна, опытный сотрудник библиотеки им Ленина, оформляет заказ в Швейцарию. Через несколько месяцев раздается звонок по телефону: „Пожалуйста, зайдите в библиотеку. Для Вас получены книги по межбиблиотечному абонементу“.

С трепетным волнением получаю две драгоценные для меня книги и иду в огромный дышащий тишиной читальный зал. Швейцарская государственная библиотека в Берне прислала оба издания этой загадочной книжки. По содержанию они совершенно одинаковы. На титульных листах обоих написано „Le nord est pire!“ Кроме текста дневника, переведенного на русский язык Розеншильд-Паулиным, в книжках имеется еще предисловие Гузи, а также записка дяди автора дневника.

А теперь самое главное и удивительное: в дневнике фигурируют все участники экспедиции Брусилова с их настоящими фамилиями. Все, кроме Ерминии Жданко, и речь идет именно о событиях на шхуне „Св. Анна“! В том числе и о событиях после ухода Альбанова! Ерминия Жданко в швейцарском оригинале книги Рене Гузи носит вымышленное имя Наташи Сидоровой. Розеншильд-Паулин при переводе перекрестил ее в Ивонну Шарпантье. Сравнивая французский текст с русским переводом — книгой „В полярных льдах“, можно составить следующий список, сопоставляющий действительные фамилии членов экспедиции Г. Л. Брусилова с фамилиями, вымышленными переводчиком:

Члены экспедиции, оставшиеся на шхуне „Св. Анна“: Георгий Львович Брусилов, глава экспедиции — Торнквист; Ерминия Александровна Жданко, медицинская сестра — Ивонна Шарпантье (Наташа Сидорова в оригинале); Яков Фрейберг, машинист — Кульмгрен; Иван Потапов, боцман — Штрейк; Гавриил Анисимов, матрос — Янсен; Михаил Денисов, гарпунер — Иоргенс; Густав Мельбарт, матрос — Ларсен; Иоганн Параприц, матрос — Эльвенберг; Вячеслав Шленский, гарпунер — Гейнрихсен; Игнатий Калмыков, повар — Ольсен; Иван Пономарев, матрос — Андерсен; Александр Шахнин, матрос — Сильверберг; Максим Шабатура, кочегар — Шренк.

Члены экспедиции, ушедшие с Альбановым к Земле Франца-Иосифа: Валериан Иванович Альбанов, штурман — Бострем; остальные — Петр Максимов, Александр Архиереев, Прохор Баев, Александр Конрад, Иван Луняев, Ольгерд Нильсен, Павел Смиренников, Евгений Шпаковский, Владимир Губанов, Ян Регальд в книге Р. Гузи отсутствуют.

Дневник Наташи Сидоровой — Ерминии Жданко подробно описывает трагические события, происходившие на шхуне „Св. Анна“: болезни, голод и гибель участников экспедиции, оставшихся на шхуне. Но откуда взялся сам дневник?

Сам автор объясняет это в предисловии таким образом. Оставшись последней в живых после смерти всех остальных членов экспедиции на шхуне, „Наташа“ упаковывает свой дневник в небольшой кожаный мешок, подбитый грубым холстом, и кладет его на лед. Она надеется, что если шхуна будет раздавлена льдами, мешок на льдине выплывет в море и дневник попадет к людям. Гузи рассказывает, что капитан Олафсен норвежской шхуны „Пандора“, вышедшей в октябре 1925 года из Варде курсом на Шпицберген, нашел в водах Северной Атлантики примерно на 80-м градусе северной широты этот кожаный мешок. В нем были обнаружены бумаги на русском языке. Была также вложена записка на русском, английском, немецком и французском языках, в которой говорилось, что эти бумаги следует передать в Русское адмиралтейство в Петербурге. Эти бумаги затем были переданы советским властям, а потом попали в руки дяди „Наташи“ (то есть Ерминии Жданко). Дядя позже эмигрировал во Францию, а перед смертью передал дневник своему лучшему другу — Рене Гузи. Такова странная история спасения „дневника“ Ерминии Жданко.

Несмотря на правдоподобность событий, излагаемых в дневнике, многое весьма неубедительно. История находки „дневника“ и его „путешествия“ из рук в руки слишком наивна, чтобы внушить доверие. Некоторые сведения, которые можно проконтролировать, расходятся с действительностью. Так, во-первых, Гузи пишет, что Наташа Сидорова родилась 3 декабря 1887 года. В то же время Чванов, беседуя с живущей в Москве младшей сестрой Ерминии Ириной Александровной Жданко, выяснил, что Ерминии Жданко в момент отправки „Св. Анны“ в 1912 году исполнился 21 год. Во-вторых, в книге Рене Гузи речь идет о дяде медсестры, который оказался во Франции и передал дневник Гузи. Но дядя Ерминии Александровны Жданко, известный русский гидрограф Михаил Ефимович Жданко скончался в России еще в 1921 году, то есть за четыре года до находки дневника! В-третьих, так называемый „первый дневник“ медсестры „Св. Анны“ — это, как оказалось, мелодраматическая история русской девушки, учившейся и жившей в Швейцарии. Между тем Ерминия Жданко жила только в России. Наконец, во французском тексте написано, что Альбанов покидает шхуну 14 апреля 1914 года, но в действительности это было 10 апреля.

Таким образом, можно сделать вывод, что дневник медсестры шхуны „Св. Анна“ — это не дневник Ерминии Жданко, а вымысел — сочинение швейцарского писателя Рене Гузи.

Естественно, возникает вопрос: а откуда Рене Гузи, не знавший русского языка, мог почерпнуть сведения об экспедиции Брусилова и столь правдоподобно описать события, происходившие на шхуне?

Ответить на этот вопрос оказалось несложно. Выяснилось, что „Записки…“ штурмана Альбанова были переведены на немецкий язык и изданы в 1925 году в Берлине с предисловием Л. Л. Брейтфуса. В этом предисловии он рассказал об экспедиции Брусилова и высказал предположение о дрейфе „Св. Анны“. Писатель Р. Гузи хорошо владел немецким языком, и книга Альбанова, видимо, вдохновила его сочинить историю о событиях, якобы происходивших в полярных льдах на шхуне „Св. Анна“. В этом ему, возможно, помог и его друг Миттельхольцер, имевший опыт полетов в Арктике. Ведь еще в 1923 году Миттельхольцер выполнял полеты в районе Шпицбергена с целью подготовки перелета Амундсена с Аляски на Шпицберген.

Но все же достоверность такой трактовки пока еще нельзя было считать доказанной совершенно точно. Нет ли еще каких-либо материалов?

Вспомним, что Гузи написал еще книгу об исследованиях Арктики с воздуха. Снова обращаюсь к Зое Константиновне, и она выписывает из Берна и эту книгу. Может быть, в ней будет до конца раскрыта тайна?

Вскоре получаю долгожданную книгу. Она издана в 1931 году — существенно позже первого опуса Гузи на полярную тему. Эта научно-популярная книга освещает историю полетов в Арктике. В ней описываются и пионерские полеты Митгельхольцера, совершенные в самом начале исследования Арктики с воздуха после первых полярных полетов русского летчика Яна Нагурского в 1914 году. Возможно, что Гузи пользовался также консультациями Л. Л. Брейтфуса, который после кончины Фритьофа Нансена стал председателем международного общества „Аэроарктика“, кстати, в работе которого активное участие принимал и Советский Союз. Но вот в предисловии мелькнула фамилия Брусилова… Вот и разгадка „тайны Рене Гузи“: Гузи пишет, что он попытался каким-то образом восстановить события, происходившие на шхуне „Св. Анна“ с оставшимися на судне членами экспедиции Брусилова. Так появилась его книжка „В полярных льдах“. Он пишет: „Дневник — предполагаемый, юной Ерминии Жданко, судовой медсестры, которую я назвал Наташей Сидоровой, описывает день за днем примерно в течение года надежды, горькие разочарования, страдания и трагический конец пленников „Св. Анны“, которые погибли в далеких краях негостеприимного Севера…“

„Перевод В. Розеншильд-Паулина…“ Что за личность прячется за этой, прямо скажем, не совсем русской фамилией? Почему именно он перевел книгу Р. Гузи на русский язык? Может, это псевдоним? В мемуарах полковника Белой армии, умершего в эмиграции в Париже в. 1973 году, В. Н. Звегинцева „Кавалергарды в гражданскую войну 1918–1920 годов“ я наткнулся на сведения о переводчике: „Фон Розеншильд-Паулин Владимир Анатольевич. Родился в 1898 году, окончил Пажеский корпус, корнет лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. В Добровольческой армии с октября 1918 года. Галлиполиец. В эмиграции во Франции, казначей и хранитель музея лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Ротмистр. Умер 26 ноября 1949 года в Париже“».

Отвлекусь на время от статьи Б. Д. Сергиевского «Жила на юге Франции…». Не могли ли Ерминия Жданко и Владимир Розеншильд-Паулин быть знакомы до начала трагической экспедиции? Не мог ли он, неожиданно после гражданской войны встретившись во Франции с прежней знакомой, вернувшейся из белого небытия, подсказать Р. Гузи сюжет, в то же время по ее просьбе, оставив в тайне историю ее возвращения, она ни о чем не хотела вспоминать. Еще позже я узнаю, что Розеншильд-Паулины — до революции довольно известный дворянский род в России, они могли быть хорошо знакомы как с Брусиловыми, так и с Жданко.

«Можно ли поиски по раскрытию „тайны Рене Гузи“ считать законченными? — продолжает далее Борис Дмитриевич. — Как бы ни было, они не дают с полной уверенностью отвергнуть версию Д. Алексеева и П. Новокшонова? Ведь вымысел Гузи нисколько не может опровергнуть эту гипотезу. А представим себе, что дневник Ерминия Жданко писала, что она спаслась и передала его Гузи, но с обязательным условием, чтобы представить его как вымысел. И этот вариант отбрасывать полностью, по-видимому, нельзя, хотя автор статьи не является его сторонником».

То, что гипотеза Алексеева и Новокшонова заинтриговала многих, доказывало и вскоре полученное мною письмо:

«Уважаемый тов. Чванов! Вам пишет „полярный“ филателист из ГДР. Я прочитал Вашу книгу „Загадка штурмана Альбанова“. Так я узнал о гипотезе, что корабль брусиловской экспедиции „Св. Анна“ мог быть потоплен немецкой подводной лодкой в 1915 году. С помощью друга из ФРГ я начал поиски документов немецких подводных лодок и судьбы „Св. Анны“. Мне удалось выяснить, что все сохранившиеся документы немецкого подводного флота кайзера находятся в следующем архиве ФРГ: Bundesarchiw, Militarshiv, 7800 Freiburg I. Br. Wiesentalstrabe 10.

Архив сообщил, что не располагает сведениями о русском паруснике „Св. Анна“, потопленном немецкими подводными лодками, целенаправленные же поиски не могут вестись в связи с нехваткой персонала.

Архив любезно прислал мне копию военного дневника подводной лодки У-19 за 5 июня 1915 года. В этот день, кстати, был потоплен русский парусник „Адолуф фон Рига“. Запись неясная, имеется поправка 1932 года. Перевод записи: „В час. 30 мин. курс 169 градусов на два парусника… 9 час 30 мин. Квадрат 067 б, один парусник — русская двухмачтовая шхуна „Адолуф фон Рига“ 250 тонн была обстреляна и потоплена. Экипаж спасся на лодках и был принят датским парусником. Другой парусник — датская трехмачтовая шхуна „Миаген фон Туро“ — был остановлен сигналами… и после проверки следует в Ирландию…“

Поправка 1932 года: „„Адолуф фон Рига“ не содержится, в регистре Ллойда. В русском списке (Гайера) указан с водоизмещением 169 тонн. Может быть перепутан с английским кораблем „Стар оф те Вест“, 197 т, который был уничтожен 5 июня в том же районе“.

Может, „Адолуф фон Рига“ и есть „Св. Анна“?

Высылаю фотокопию военного дневника подводной лодки У-19 от 5 июня 1915 года.

Может, советские журналисты, аккредитованные в ФРГ, могут продолжить поиски в вышеуказанном архиве?

Я желаю Вам успеха при выяснении судьбы „Св. Анны“ и брусиловской экспедиции. С большим уважением Максмут Улльманн».

Как я уже говорил, студеная Арктика обладает таинственной притягательной силой. Мой первоначальный вариант документальной повести-поиска «Загадка штурмана Альбанова», вышедший в московском издательстве «Мысль», был написан в перерывах между другими книгами, и для меня полной неожиданностью было, что он вызвал такой читательский резонанс, какой, пожалуй, не вызвали все остальные написанные мною книги.

Загадка штурмана В. И. Альбанова, загадка «Св. Анны» и сегодня — через 70 с лишним лет после трагической ледовой одиссеи — продолжает волновать людей, и это свидетельство неумирающей народной памяти. Но если одни пассивно ждали новых находок, публикаций, то другие вольно или невольно втягивались в поиск, когда-то начатый мною. Это прежде всего известный полярный гидрограф В. А. Троицкий, многие годы проработавший в Восточной Арктике и сделавший так много для увековечения в человеческой памяти ее первопроходцев. В 1985 году, оставив в Заполярье вместо себя сына, он переедет в Ленинград. Но полярному гидрографу Троицкому, как говорится, сам Бог велел заниматься историей Арктики. Другой же человек, все эти годы после выхода моей книги «болеющий» В. И. Альбановым, до последнего времени жил в Уфе. Это — В. З. Кузьмина. Инженер-химик по образованию и по роду деятельности, она все свободное время отдавала этому нелегкому поиску: после трудового дня — работа в Центральном государственном архиве БАССР, встречи со старожилами города, суббота и воскресенье зачастую уходили на переписку с другими архивами, многочисленными корреспондентами со всего Советского Союза. Даже очередные отпуска она посвящала поиску, поездкам по стране, порой нелегким.

Честно говоря, даже я, начавший этот поиск, до конца не понимал ее: что движет ею, откуда она находит время, силы, терпение, ведь у нее, как у всех, дети, работа, сад-огород… и кроме благодарности и уважения к этому человеку я испытывал еще чувство неловкости и даже стыда, что ли, ибо сам я в последние годы, совершенно замотанный другими делами, почти ничего не прибавил нового к тому, что удалось мне разыскать об Альбанове прежде. Все удивительные находки последних лет принадлежат В. З. Кузьминой, краеведу-любителю: это она окончательно и бесповоротно установила, что Альбанов — уроженец Уфы. Некоторые профессионалы вносят в понятие «любитель» несколько пренебрежительный смысл. Но это, как правило, плохие профессионалы. Давайте не будем забывать, что многие большие дела и даже великие открытия часто делались любителями, и только потом уже они становились профессионалами. И только тот остается настоящим профессионалом, кто сумеет сохранить в себе на долгие годы пылкую душу любителя.

Студеная Арктика обладает таинственной притягательной силой. Это не мое открытие. Это общеизвестно, хотя и необъяснимо. В свое время она увлекла молодого писателя В. Каверина. Вспомним, что прообразом штурмана Климова в его «Двух капитанах», сделавших писателя знаменитым, был некто иной, как Альбанов. Прочитав мою книжку «Загадка штурмана Альбанова», — каким-то образом в море литературы случайно или неслучайно он наткнулся на нее, — Вениамин Александрович писал мне:

«Я с глубоким интересом прочитал Вашу книгу, многоуважаемый Михаил Андреевич! Меня поразило Ваше мужественное стремление разгадать во что бы то ни стало загадку, перед которой я некогда остановился в полной растерянности. Прошло уже 40 лет, как я написал „Два капитана“. Мы с Н. В. Пинегиным даже не решились взяться за нее, более того, сочли ее безнадежной, потому что думали, что последнее пребывание Альбанова в Красноярске связано с колчаковским движением. Вы приоткрыли тяжкую завесу времени, скрывавшую от нас подлинную историю необыкновенного человека, и хотя не довершили свои поиски, Ваша книга тем не менее останется в истории завоевания Севера.

Книга Ваша написана легко и, я бы сказал, изящно. В ней не только виден главный герой, но и автор: вот почему я не согласен с людьми, которые советуют Вам бросить Ваши изыскания как безнадежные. По моему мнению, их необходимо продолжать, потому что они представляют собой пример того, как надо относиться к нашему прошлому, которое живет и сегодня. За годы энергичной деятельности Альбанова после его беспримерного похода он, несомненно, встречался с теми людьми, которым он мог рассказать трагедию „Св. Анны“.

К сожалению, я ничем не могу помочь Вам в этом благородном деле. Вы знаете о нем в 10 раз больше, чем я, и из Вашей книги я узнал многое, о чем не имел никакого понятия… Пытаясь разгадать тайну Альбанова, Вы поставили перед любым из читателей другие необыкновенно интересные тайны.

Желаю Вам успеха в Ваших изысканиях и крепко с благодарностью жму Вашу руку. В. Каверин».

В моих планах давно было встретиться с В. А. Кавериным. А тут еще открытка от В. А. Троицкого по случаю Дня Победы: «Материалы по Альбанову собираю по крупицам, опросил многих знакомых Варвары Альбановой. Много признаков, что бумаги брата и „рукописную“ книгу она перед смертью все же отослала, если не путают старушки, Каверину…»

И вот я у Вениамина Александровича Каверина на его даче в Переделкине. Я рассказал ему о последних находках В. А. Троицкого и В. З. Кузьминой. Он только что поправился после болезни, меня просили не волновать его, но он конечно же разволновался:

— Передайте им от меня большое спасибо!.. Да, действительно, Арктика обладает таинственной притягательной силой. Мне уже за восемьдесят, но меня по-прежнему волнует все, что связано с ней. Кстати, я до сих пор не могу понять причин того странного и удивительного успеха «Двух капитанов», я никогда не относил их к числу лучших своих книг. Но, как ни странно, мое имя как писателя прежде всего знают по этой книге, меня иногда даже это раздражает. Только вот в этом году три переиздания. В чем тут тайна? Сам я до конца не могу понять. Вот я слежу за печатью: вы от Альбанова пришли к поиску Леваневского. Говорите, что случайно. А может, тут все-таки есть какая-то закономерность? Почему один из папанинцев, академик Федоров, обратился именно к вам? Пусть через Аккуратова. Знаете ли Вы, что после «Двух капитанов» я собирался писать роман о Леваневском? Да-да! Даже материал стал собирать. Меня отговорил профессор Визе: «Глухая, безнадежная тайна…» Но это меня, скорее всего, не остановило бы. Помешала война…

— Вениамин Александрович, оригинал «Записок…» Альбанова, хранившийся у его сестры Варвары Ивановны в Красноярске, таинственно исчез незадолго до ее смерти. Некоторые из ее соседей, знакомых утверждают, что, чувствуя свой конец, она переслала его вам.

— Нет, — на какое-то время задумался Вениамин Александрович. — Я ни разу ей не писал. Насколько я знаю, с ней переписывались Визе и Пинегин. Все сведения до меня доходили через них. Нет, я ничего от нее не получал. Если только допустить, что она отправила, а я не получил. Визе она уже не могла отправить, он умер в 1954-м, но она могла об этом не знать. Если она отправила куда-нибудь «на деревню дедушке»: в Союз писателей, в какой-нибудь журнал, ведь адреса-то моего она, скорее всего, не знала. А я к тому же менял квартиры, и бывало, что не всегда до меня почта доходила. Если она кому могла послать, то, скорее всего, Визе. Она могла не знать, что его давно нет в живых. Кстати, Вы знаете, что он праправнук Анны Керн? Да-да, той самой, которой Александр Сергеевич Пушкин посвящал свои стихи…

«Судьба героической женщины Е. Жданко — это отдельная величайшая эпопея. Суровые норвежцы, американцы, англичане не имели в составе своих экспедиций женщин, в экспедициях русских полярников Русанова, Брусилова они были и стойко переносили тяжелейшие невзгоды», — писал мне В. И. Иванов из Арзамаса-16, бывшего Сарова, случайно ли, или в наказанье Божье скит Серафима Саровского превратился в институт-завод по производству самого страшного в истории человечества оружия. В. И. Иванов забыл вспомнить, а может, и не знал об их предшественнице Марии Прончищевой, которая, как установлено в результате настойчивых изысканий С. В. Попова, была на самом деле Татьяной. И вдруг меня резанула мысль: так-то оно так, все трое были женщинами героическими, но все три русские экспедиции, в которых они были, не вернулись, погибли. Видимо, было бы лучше, надежней, когда женщины ждали любимых дома…

И теперь в студеной Арктике их имена: рядом с мысом Русанова на острове Колосовых озеро Жюльетты Жан. Владимир Александрович Русанов так писал о ней своим родным: «Мне судьба дала очень ученую, красивую и молодую жену француженку, ее зовут Жюльетта Жан… Она прекрасно воспитана, знает музыку, понимает живопись и знает иностранные языки, особенно хорошо английский. И при всем том она нисколько не избалована и умеет работать… Иметь такую жену — счастье, которое далеко не всегда и не всякому может выпасть на долю… Ее знания являются для меня в высокой степени полезными и необходимыми. Никогда я один не смог бы сделать то, что теперь легко могу делать, работая совместно. Научная важность нашего союза неоценима, громадна…» Недалеко от купола Брусилова и мыса Альбанова на Земле Франца-Иосифа мыс Жданко. Самая глубокая бухта, врезавшаяся в берег Прончищева на Таймыре, носит имя Марии Прончищевой, которая, как я уже сказал, на самом деле была Татьяной…

Василий Васильевич Прончищев был начальником Лено-Хатангского отряда Великой Северной экспедиции 1733–1743 годов. Легендарный Семен Иванович Челюскин, именем которого позже был назван самый северный мыс Азии, был его помощником. Летом 1735 года отряд Прончищева, состоявший из пятидесяти человек, в отряде был еще геодезист Никифор Чекин, на дубль-шлюпе «Якутск» прошел в устье реки Оленек, где зазимовал. В следующую навигацию Прончищев обследовал якутский и таймырский берега до широты 77 градусов и 55 минут. При этом он открыл острова, которые теперь называются Преображения, Петра, Фаддея, «Комсомольской правды» и пока неведомой мне Тересы Клавенс. Все их он нанес на карту без названия. Возвращались на веслах, раздвигая шестами льды и постоянно борясь с обмерзанием корпуса. Уже при подходе к устью реки Оленек Прончищев скончался от цинги. Через несколько дней после мужа умерла и Татьяна. Похоронили их вместе. Ему было 34 года, ей 23. Их могилу на холме у селения Усть-Оленек полярники бережно хранят до сих пор. Командование отрядом после Прончищева принял Челюскин, который весной 1742 года и достиг мыса, который теперь носит его имя.

Ныне уже никто не может сказать определенно, кто назвал жену В. В. Прончищева Марией. Имена Прончищевых на карту Арктики были нанесены начальником Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» в 1913 году Б. А. Вилькицким, о котором разговор еще впереди. Но имени Мария в названии бухты нет на карандашном рисунке-наброске Б. А. Вилькицкого с предлагаемыми названиями в том районе — этот набросок С. В. Попов сравнительно недавно обнаружил в Ученом архиве Географического общества. Все свидетельствует о том, что название бухты с именем Мария дано не участниками Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, а каким-то образом возникло позднее при картосоставлении. К сожалению, многие съемочные планшеты и так называемые описные журналы экспедиции Б. А. Вилькицкого сгорели в Ярославле во время савинковского мятежа. Скорее всего, один из мысов бухты первоначально был подписан на карте «М. Прончищевой», то есть сокращенно от «Мыс Прончищевой». Позже эту надпись отнесли к бухте. Вот и получилось — «бухта М. Прончищевой»…

Десятки писем самого различного содержания приходили ко мне в то время. Филателист из Ухты просил пересылать ему полярные и редкие марки, которые я получаю в результате переписки. В. П. Хохлов из г. Кавалерово Приморского края требовал от меня полную родословную разветвленной семьи Жданко и недоумевал, почему я ее не знаю.

Многих по-прежнему интересовала судьба исчезнувшей почты. Была ли она вообще? Глубоко волновала многих дальнейшая судьба Е. А. Жданко.

«С большим интересом и вниманием прочитали всей семьей Вашу книгу „Загадка штурмана Альбанова“, — писала семья Скоробогатовых из Томска. — Спасибо Вам за нее! За то, что рассказали об этом удивительном человеке. Прочтя о нем, его уже не забудешь. Надеемся, что Вы поиски не прекратили. Просим ответить на некоторые вопросы.

Прежде всего, о судьбе почты, которую доставил (?) Валериан Иванович со „Св. Анны“. Неужели до сих пор так и не отыскались ее следы? Второй вопрос — о Ерминии Александровне Жданко. Возможно, Вам посчастливилось, и Вы узнали что-то новое о ней. А может, подтвердилась версия о том, что ей удалось спастись и она действительно приезжала из Франции в Ригу…»

Рига… Все настойчивее название этого города звучало в письмах, в публикациях как один из адресов возможного поиска. Но все мои дороги в то время были на восток: Камчатка, Чукотка, Якутия…

И вдруг, с некоторым разрывом, сразу два письма из Риги.

Первое — от участника полярной экспедиции «Комсомольской правды» действительного члена Географического общества СССР Валериана Виноградова: «Посылаю Вам документ о встречах Конрада с С. П. Казанковым. Прошу выслать мне данные биографии Конрада для дальнейших поисков».

Документ представлял собой рассказ бывшего моряка, ветерана войны и труда, участника знаменитого конвоя PQ-18 Сергея Павловича Казанкова о встречах с Александром Конрадом и Эрнстом Тельманом:

«Мы звали его Сашка Конрад. Впервые я встретил его в Ленинграде в 1926 голу. Я ходил на грузопассажирском судне „Совет“, крупнейшем тогда, матросом. Конрад был тогда вахтенным матросом, работал в порту. Визу ему почему-то не давали, и он ходил матросом, кочегаром с перерывами на разных судах Балтийского морского пароходства, но не в загранплавания. Мы ходили по линии Ленинград — Лондон или Гамбург и обратно. Когда приходили в Ленинград, Конрад стоял от порта на „Совете“ вахтенным матросом, а числился кочегаром, с неделю, пока мы отдыхали на берегу. Так было в 1926 и 1927 годах. Так было много раз, мы ходили в рейс на две недели. Потом он выучился на курсах на механика, ему дали визу. Я с ним разговаривал. Он был роста моего, около метра семьдесят, худощавый и весь седой. Он был хороший человек, веселый, любил поговорить — о себе скупо. Все знали, что он был с Брусиловым и вышли только двое с Альбановым. В подробности он решительно не вдавался. Слух был о том, почему только вдвоем спаслись, но при нем — никогда. Конрад был вежливый, услужливый, товарищ хороший. За столом обедали в кубрике, приглашали, он выпьет рюмочку — и все. Доверяли ему — всегда все сделает. Был разговорчив — но только не о 1914 годе. Кажется, у него в Ленинграде была семья. После войны я пошел в музей в Ленинграде, смотрю: Сашка Конрад на фотографии, — как в 1926 году, а рядом Альбанов…

С Эрнстом Тельманом я встретился примерно в 1924–1925 годах, когда ходил на „Совете“ в Гамбург. Тельман приходил на борт, здоровался со всеми вежливо. Наступала тишина — уважали Тельмана. Он ведь из грузчиков. Даже кочегары потихоньку выходили из трюма, чтобы поздороваться с ним, пожать руку. Потом он уходил к капитану. И как он допустил, что его схватили! Жалели мы!

С моих слов записано правильно: С. П. Казанков 1905 года рожд., г. Ленинград, моряк, политработник, ветеран труда, войны, партии, участник конвоя PQ-18, пенсионер».

Второе письмо из Риги было от корреспондентки латвийской газеты «Советская молодежь» И. Литвиновой. Переложив в пяти номерах газеты без какой-либо ссылки содержание моей книги, что меня тогда не то чтобы возмутило, а удивило, она попыталась найти следы участников экспедиции на «Св. Анне» Густава Мельбарда, Якова Фрейберга и Яна Регальда, которые, как и Конрад, скорее всего, по ее мнению, были латышами. Она прислала мне фотокопию статьи в рижской газете «Сегодня» № 31 за 1935 год. Она называется «20-летие гибели полярной экспедиции лейт. Брусилова, в которой участвовало много латышей». Статья начиналась так:

«Недавно исполнилось 20-летие трагической гибели судна „Св. Анна“, на котором в полярные страны в 1912 году отправлялась экспедиция лейт. Брусилова.

В Лиепайском и Вентспилском портах можно еще и теперь найти моряков, встречавшихся со своими земляками — забытыми героями брусиловской экспедиции Александром Кондратом, Густавом Мельбардом. Яковом Фрейбергом, Яном Регальдом и другими…»

Достоверность этой статьи у меня, правда, вызывает большое сомнение. Конрад называется Кондратом, помимо перечисленных четверых в экспедиции, оказывается, были еще и другие латыши. Не из обыкновенного ли квасного латышского патриотизма высосаны эти утверждения? Если же это правда и если «Св. Анна» каким-то образом после ухода с нее Конрада и Альбанова все-таки вышла на чистую воду, кто-то из латышей все равно вернулся бы на родину: им, в отличие от Жданко и Брусилова, революция и гражданская война в России этому не мешали.

И. Литвинова вполне доказательно утверждала, что все вышеперечисленные, кроме Конрада, считались норвежцами только потому, что в Норвегии был взят на борт Денисов, который как раз был русским. И. Литвинова также утверждала, что «в прошлом году научный сотрудник музея истории г. Риги и мореходства Илзэ Бернсоне выступает, в журнале „Звайгзне“ с минисенсацией: оказывается, в экспедиции Седова участвовали двое латышей — братья Янис и Мартиньш Зандерсы. Это стало известно, когда в музей сдала памятные реликвии-фотографии и документы дочь первого механика на „Св. Фоке“ Я. Зандерса — О. Робурга. До сих пор братья в экспедиции Седова назывались эстонцами».

И. Литвинова попыталась проверить версию «пребывания» Е. Жданко в Риге в 1938–1939 годах. Но, как она писала, «обнаружить в Риге тех родственников или потомков (по одной версии их фамилии — Жигулевич, по другой — Жиглевиц) мне не удалось».

А что, если сделать запрос в архив? Возможно, сохранились документы на въезд Брусиловой (Жданко) в Латвию в 1938–1939 годах? Увы, из Центрального государственного исторического архива Латвийской ССР пришел неутешительный ответ: «…сообщаем, что сведений о приезде Е. Брусиловой в Ригу в выявленных документах ЦГИА Латв. ССР не обнаружено».

Как говорится, каков вопрос, таков и ответ. Таков принцип работы любого архива. Нужно было запрашивать отдельно Жданко, отдельно — Брусилову, а так по-прежнему остается неясность, искали ли в архиве Жданко…

И тут я узнал, что Д. Кравченко, который в свое время якобы нашел на Новой Земле столб с надписью «Св. Анна», собирается на Землю Франца-Иосифа. Уж не помню через кого, я нашел его телефон. Позвонил, к сожалению, очень поздно, когда экспедиция уже была окончательно сформирована. Но не в этом даже было дело. Ответ был удручающе прост.

— Помимо этого, мы не берем малознакомых людей…

На его месте я, наверное, поступил точно так же: поход по Земле Франца-Иосифа не поход по южному побережью Крыма. Впрочем, я, наверное, поступил бы все-таки иначе.

Так не осуществилась моя мечта побывать на Земле Франца-Иосифа, посмотреть эти покрытые льдом острова, увидеть это небо, горизонт в ту сторону, где далекая Родина…

Конечно, я попал бы туда и помимо Кравченко, если бы поставил перед собой такую цель. Но я одновременно занимался сразу несколькими делами. Я мечтал поплавать сезон на гидрографическом судне «Валериан Альбанов», попасть на него при желании, наверное, было бы не очень сложно, но я так и не собрался, все дела, дела, дела…

В это время уже в разгаре была экспедиция по поискам С. А. Леваневского, и я всматривался в горизонт в ожидании вертолетов то на Аварийной сопке на полуострове Лисянского под Магаданом, то на берегу озера Себянь-кюель на Верхоянском хребте в Якутии.

Потому я в 1985 году пропустил мимо ушей известие — и в то же время без явного сожаления — о подготовке Арктической комплексной историко-географической экспедиции на Землю Франца-Иосифа с двумя задачами: поиск могилы Г. Я. Седова на острове Рудольфа и поиск следов группы Альбанова, начиная с того момента, как он высадился на мыс Ниль на Земле Георга.

Я уже говорил, что авторы и приверженцы так называемого «морально-нравственного метода», сидя в московских теплых квартирах, выдвинули «морально-нравственную» гипотезу: Линник с Пустошным, скорее всего, съели Г. Я. Седова, больно уж упитанными они выглядели по возвращении.

Приверженцы более «мягкой» гипотезы предполагали, что Линник с Пустошным, не выдержав пути, повернули назад, то есть просто-напросто бросили Г. Я. Седова, и пошел он дальше один к мысу Аук, где находилось продовольственное депо. Основанием для такого предположения служил факт, что могилы Г. Я. Седова не найдено до сих пор! На мысе же Аук в небольшом гурии не обнаружено никаких человеческих останков, лишь обломок древка с именем Седова и обрывок российского флага, который Георгий Яковлевич намеревался поднять над Северным полюсом.

Член поисковой экспедиции инженер-подполковник в отставке Ф. Ф. Хорошев рассказывал потом В. Черткову, корреспонденту «Правды»:

— Участник экспедиции Седова Визе написал со слов Лннника и Пустошного: «Седов похоронен на юго-западной оконечности острова Рудольфа, в конце обрывистого берега, в начале глетчерного, на косогоре высотой 5 саженей над уровнем моря. Место могилы ровное». Такое же описание места захоронения дано в газете «Архангельск» от 27 августа 1914 года. По всем приметам — это мыс Бророк. Визе исследовал его в двадцать девятом году, но ничего не обнаружил. А потом была неожиданная находка флагштока в гурии на мысе Аук. Поиск же могилы на побережье между мысами Бророк и Аук не проводился. Не предпринималось семьдесят лет и попыток поиска пропавших участников береговой партии Альбанова. Вот мы и решили восполнить этот пробел.

Высадилась экспедиция в Долине Ветров, куда их забросил ледокол «Капитан Сорокин». За плечами поискового отряда уже был порядочный поисковый опыт. В свое время он разыскал на Новой Земле зимовье и могилу Баренца.

— Сохранился описанный Альбановым домик на острове Белль, — рассказывал Хорошев. — Когда я подошел к этому столетнему сооружению, появилось ощущение: вот-вот кто-то выйдет из приоткрытой двери. От нее сбегает старая тропка к побережью. Войдя в помещение, куда почти не проникает свет, многие вскоре поспешили на воздух — внутри царил тлен. Через некоторое время позвал ребят обратно, спросив их: «Вы знаете руку Нансена?» — «Да», — ответил кто-то. «Так посмотрите…» С помощью факелов и фонарей различаем на одной из досок: «Фритьоф Нансен и Иогансен прибыли к мысу Флора 7 мая 1897 г. Нансен».

На мысе Флора исследователи нашли остатки строений, в которых зимовали многие известные полярники, где нашли свое спасение и Нансен, и Альбанов — такое не может быть случайным, видимо, Бог или Николай Угодник избрал Джексона спасителем оберегаемых ими до поры до времени людей.

В рубке, в которой собрались зимовать Альбанов с Конрадом, обнаружили запас продовольствия — в двух деревянных ящиках около восьмидесяти банок консервов, правда, большинство из них прокусано, то ли песцами, то ли медведями. Всего шесть целых. Некоторые датированы 1894 годом. Среди всевозможного хлама обнаружили бутылочку с мятными лепешками, о которых писал в своем дневнике В. И. Альбанов.

Исследователи попытались повторить путь группы Альбанова, начиная с мыса Ниль. Здесь на берегу они нашли гурий, и в нем — латунную гильзу. В ней оказалась серая бумажная масса, видимо, внутрь не раз попадала вода. Позднее находку передали в лабораторию Государственного архива древних актов, но даже там прочесть ее не удалось. Туда же передали и записку, извлеченную из истлевшей консервной банки из гурия на мысе Краутер. На этой записке единственное, что удалось прочитать — координаты точки, лежащей севернее мыса Краутер. Что произошло или должно было произойти на обозначенной широте и долготе и с кем — остается только гадать.

Поиск следов группы Альбанова осложнил обильный, необыкновенно рослый мох. Не говорит ли он о каком-то, — может быть, временном, — потеплении в Арктике? Не об этом ли свидетельствовали и громовые обвалы ледников, постоянно сопровождающие исследователей, и пресноводное озеро, появившееся на мысе Флора? Жаль, что экспедиция по воле не зависящих от нее обстоятельств высадилась на Землю Франца-Иосифа очень поздно, 13 августа, и потому получилась очень короткой. Уже в конце августа выпал глубокий снег, и работы пришлось сворачивать…