Загадка ракеты «Игла-2»

Глава 6 БУРОВ ПРОИГРАЛ

Даже шторы, похожие на пышную светящуюся пену, не могли спасти от беспощадных солнечных лучей. Начальник полигона Смирнов, суховатый энергичный человек с умными, ясными глазами, сидя за письменным столом, досадливо морщился от яркого матового света, падавшего сквозь шторы на бумаги, которые он разглядывал. Это были записи радиоимпульсов, переданных исчезнувшей ракетой. Импульсы отмечали скорость полета, высоту и другие данные, зафиксированные автоматическими приборами.

Смирнова раздражала жарища пустыни — сегодня был особенно душный день. На севере такой день оканчивался грозой, но здесь гроз почти не бывает. И все-таки Смирнов ощущал томящее беспокойство, какое обычно чувствуешь перед грозой.

Он знал, откуда это глухое беспокойство. Давно он уже ждал визита Гусева. Перед запуском исчезнувшей ракеты конструктор сказал ему, что после испытания нового топлива и усовершенствованных двигателей пора приступать к подготовке полетов с людьми.

И вот он, этот беспокойный человек, сидит напротив и ждет, когда Смирнов окончит разглядывать записи. И хотя ракета исчезла — наверное взорвалась, — инженер несомненно собирается шуметь. Он считает свою ракету «Игла-2», как назвали ее на полигоне за ее форму, вполне законченной конструкцией. Ну что же, Смирнов не станет спорить, он будет говорить языком цифр, употребит всю свою логику инженера, которой трудно противостоять. Ракета требует дополнительных испытаний, и эти испытания надо довести до конца, а когда будет этот конец, сейчас трудно сказать, — может быть, через пять, может быть, через десять лет. Смирнов готов предоставить конструктору весь штат инженеров, все цехи мастерских — будет смонтирована любая самая совершенная автоматика для контроля полета, — но итти на безрассудный риск, сажать в ракету человека — это глупости. Сейчас век техники, и чем больше машины будут заменять людей, тем будет лучше. Только так должен рассуждать настоящий инженер.

Директор института откинулся в кресле, быстро провел ладонью по глазам, словно хотел убрать слепящий матовый свет, и спокойно сказал:

— Я сожалею об этой неудаче и вполне понимаю и разделяю ваше огорчение…

Инженер глядел в пол и кивал головой.

— Она поднялась на триста семьдесят километров, — медленно сказал Смирнов.

Конструктор быстро вскинул на директора живой, словно чего-то ожидающий взгляд.

— И она там наверное взорвалась… — продолжал Смирнов.

Инженер снова, уставившись в пол, закивал головой.

— Мы не можем перешагнуть четырехсот километров, — Смирнов встал и заходил по комнате, — какой-то заколдованный рубеж. Три года работы — и только четыреста километров вверх. Послушайте, — резко повернулся он к инженеру, — мы засунем в ракету приборы, контролирующие прочность корпуса на каждом квадратном сантиметре, силу взрыва горючего, мы поставим телевизоры, чтобы отсюда с земли видеть все, что делается в ракете. И мы узнаем, отчего наступает катастрофа…

Гусев безразличным тоном спросил:

— Сколько лет потребуется для создания такого сверхавтомата?

— Я знаю, что вы думаете, — неожиданно резко сказал Смирнов. — Вы мне уже говорили десятки раз — полететь в ракете вам и вашему другу, и сразу все станет ясным… Я вам говорю: да, придет время, — и вы полетите в ракете. Но не сейчас. Такие вещи быстро делаются только в фантастических романах…

Он отошел к окну и приподнял краешек шторы. В комнату дунул горячий ветер, ослепляюще яркая полоска солнца легла на стену.

Директор ждал скандала. Он хорошо знал этого крепкого и обычно спокойного человека — талантливого инженера, во время войны ушедшего в истребительную авиацию, потом конструктора реактивных самолетов, а теперь — ракет. Его трудно было вывести из равновесия, но тому, кто этого достигал, приходилось плохо. «Пусть разрядится сразу» — думал Смирнов, ожидая, с чего начнет его гость: подойдет ли к нему и скажет ему прямо в лицо кучу дерзостей или начнет орать с порога, раскрыв дверь в приемную и нимало не смущаясь посторонних.

И вдруг в комнате послышался негромкий мирный зевок.

Даже если бы инженер запустил в него чернильницей, Смирнов не обернулся бы с такой стремительностью, как это он сделал сейчас.

Конструктор «Иглы-2» откинулся затылком на спинку кресла и лениво потягивался.

— Вот что, — сказал он, наконец, выпрямляясь и ударяя ладонями по коленям, — я здорово устал от всей этой кутерьмы… Как вы отнесетесь к тому, чтобы отпустить меня на недельку в горы?

Смирнов молчал. Он невольно подумал о том, что в решении Гусева уехать в горы большую роль сыграла Ольга. Он встречался с ней во время сборки ракеты в цехах. Девушка понравилась ему, но он никогда не мог подумать, что конструктор хотя бы на время откажется от своей работы, обычно поглощавшей его без остатка.

— Ну что же, поезжайте, — сказал Смирнов после раздумья, — поезжайте, отдохните.

— Я хотел бы поехать с Буровым, чтобы самому не копаться в моторе во время дорожных происшествий. Нельзя ли его отпустить? Стажировка в качестве водителя будет ему полезна, как вы считаете?

Директор усмехнулся. История с пилотом до сих пор была не совсем ему ясна.

— Это вы послали его тогда ко мне?

— Да. И я хочу завершить воспитательный цикл.

Смирнов вызвал по телефону пилота. Потом он подошел к инженеру и спокойно, чуть холодновато глядя на него, сказал:

— Если это конец вашего увлечения ракетными полетами, мне очень жаль. Во всяком случае, она не захочет, чтобы вы когда-нибудь летели, — это ясно.

Гусев усмехнулся:

— Вы угадали — она против…

Когда Ольга услышала от Алексея, что полет ракеты откладывается по «техническим» причинам, и они едут в горы на обсерваторию узнать, как выглядит новый спутник Земли, она долго пристально смотрела на инженера.

— Ничего не понимаю, — холодно сказала она, наконец, — здесь у вас столько загадочных происшествий, что я уже перестала что-либо понимать… — она пожала плечами, — но что я могу сделать? Мои опыты с космическими лучами зависят от вашей ракеты. Хорошо, я поеду на обсерваторию…

Они уехали в горы ранним утром, собираясь проскочить безлесные скалы, вдоль которых шла дорога, пока камни еще не успели накалиться солнцем. Ольга поместилась на переднем сиденье, рядом с пилотом. Алексей то и дело наклонялся к ним и непринужденно болтал. Эта разговорчивость выводила Бурова из себя. Он держался очень стойко: он с трудом выдавливал односложные «да, да» и «о, конечно», отвечая на шумные восклицания друга, вызванные дикой красотой обгоревших на солнце, морщинистых скал. Когда приходилось особенно невмоготу, Буров прибавлял газ на поворотах, и машина начинала кружить по серпантинам дороги с такой стремительностью, что пальцы сидевшей рядом женщины, сжимая борт, белели от напряжения.

Машина стала огибать скалу, и Ольга невольно привалилась к плечу водителя.

— Дмитрий Васильевич, — негромко сказала она, — вы чем-то расстроены?

Буров помотал головой, не отрывая взгляда от выпуклого полотна дороги, убегавшего под радиатор:

— Нет… У меня все на месте.

Он на мгновенье обернулся к ней, и прядка ее волос скользнула по его щеке.

— А что? — спросил он через несколько секунд.

Дорога, обогнув темную скалу, пошла по ярко освещенному склону узкого крутого распадка. Душный аромат нагретых солнцем камней окутал машину. Там, где дорога, круто уходя влево, огибала распадок, переходя на соседний теневой его склон, мотор снова глухо загудел — пилот прибавлял газ на повороте.

— Любой водитель на вашем месте не стал бы прибавлять газ на поворотах.

— Моя система, — пробурчал Буров, — боитесь кувырнуться с откоса?

— Нет, не боюсь, вы превосходный водитель. Я думаю о другом: в воздухе вы так же ведете самолет?

— Как это «так же»?

— В зависимости от минутных настроений?

Буров резко сбавил газ:

— Что вы хотите сказать?

— Вы собираетесь управлять ракетой, а там ваш «способ» может оказаться неприменимым… мне кажется, — мягче добавила она, — человеку, летящему в ракете, надо быть пилотом особого склада… С крепкой волей и ясной головой… — Ольга помедлила и добавила: — или лучше не летать совсем.

Алексей весело крикнул сзади:

— Полчаса принимаю солнечную ванну и не могу дождаться конца вашей беседы. Митя, нельзя ли посвятить меня в тайну?

Ольга откинулась на спинку сиденья и полуобернулась назад.

— Мы беседуем об авиации больших скоростей… — спокойно, серьезно сказала она.

Буров ничего не сказал. Он как-то съежился, вдавился в сиденье. Хорошо, он поведёт машину, как детскую коляску, он ни о чем не будет спорить, чтобы не выслушивать оскорбительных нравоучений. А потом он оставит в покое их обоих и будет жить так, как ему больше по душе.

Обсерватория, куда они приехали к полудню, стояла в красивейшем горном уголке, но пилот с каким-то тоскливым чувством поглядывал и на ели и на ледопад, нависший над долиной. К чему эта красота, когда все идет так скверно!

Хуже всего было то, что нельзя заметить ничего плохого в Ольге. К нему она относилась с дружеской теплотой. И все-таки он испытывал враждебное чувство к этой женщине: она отнимала у него друга. И хотя Алексей хотел казаться самим собой, но Буров слишком хорошо знал друга, чтобы обмануться: Алексея ничто не интересовало, кроме нее.

Когда они приехали на обсерваторию и Буров повел машину по желтой дорожке меж цветочных клумб, он понял, что все это время вел упорную внутреннюю борьбу с Ольгой и окончательно проиграл эту борьбу.

Он остановил машину у самых ступенек террасы, как заправский шофер, и даже предупредительно распахнул дверцу перед пассажиркой.

Гусев, выскочив из машины, принялся восторгаться горными видами.

— Пошли, Митя, — крикнул он, поднимаясь вместе с Ольгой по ступенькам террасы.

— Надо проверить тормоза, — сказал пилот.

И Алексей, не дожидаясь, пошел дальше.

Буров уселся на подножку с противоположной стороны машины так, чтобы его не было видно с террасы. Закурив папиросу, он задумчиво вдавливал носком сапога в желтый песок гальку. Ну что же, он честно сделал свое дело: довел машину до этого райского уголка. А теперь надо отсюда поскорее убираться.