Загадки колдунов и властителей

ОСУЖДЁННЫЕ ФЕМОМ

В 70-х годах прошлого века экспедиция немецких археологов, работавшая на развалинах средневекового аббатства Файльсдорф, сделала уникальную находку. Это был железный протез правой руки, настоящий шедевр средневековой механики. Большой палец протеза был неподвижен, четыре других могли двигаться попарно. Парные пальцы с помощью рычажка на запястье фиксировались в четырех положениях. Время изготовления — первая треть XVI века. Проанализировав архивные данные, историки пришли к выводу: протез принадлежал рыцарю Гецу фон Берлихингену, воспетому Гете в одноименной поэме.

Гец фон Берлихинген (1480–1562) родился в семье знатных, но обедневших франконских дворян. С девятнадцатилетнего возраста он состоял на воинской службе в дружинах разных германских князей. Участвовал во многих междуусобных войнах, но настоящим его призванием был грабеж на большой дороге. В зрелом возрасте Берлихинген с несколькими рыцарями собрали большой вооруженный отряд и грабили купцов в окрестностях Нюрнберга. Они даже осадили сам город, но в сражении с городским ополчением потерпели сокрушительное поражение.

И некий искусный мастер изготовил ему металлический протез — настоящее чудо механики того времени.

Во время великой Крестьянской войны 1524–1526 годов Берлихинген примкнул к восставшим. Он участвовал в составлении "Декларации 12-ти статей" — программного документа восставших крестьян, а вскоре стал главнокомандующим "Светлого отряда Оденвальда", так называлась объединенная армия повстанцев. Трудно сказать, был ли Гец искренне увлечен идеями восставших крестьян или просто увидел в мятеже возможность обогатиться. В ходе военных действий восставшие захватили и разорили множество замков и монастырей, и значительная часть добычи "прилипала" к рукам крестьянского главнокомандующего.

Странные личности окружали Геца в период Крестьянской войны. Достаточно упомянуть Томазиуса Матера, монаха-расстригу, преследуемого у себя на родине за какое-то преступление. Среди восставших он был известен как брат Томас. Магер занимал при Берлихингене должность, среднюю между камердинером и личным доверенным секретарем. Весьма колоритной фигурой был и некто Иозеф, профессиональный гадатель, обладатель магического "черного зеркала" (вероятно, полированного обсидианового диска), в котором он якобы мог видеть прошлое и будущее и даже показать желающим престол Всевышнего. Наиболее же загадочной фигурой в свите Берлихингена была "черная женщина", то ли цыганка, то ли испанка, имя которой неизвестно. Эта пожилая женщина, всегда одетая в черное, составляла лекарственные бальзамы, заговаривала восставших от вражеского оружия и занималась некромантией. Она вскрывала трупы врагов и с непонятной целью изымала из них некоторые органы.

Весной 1525 года рыцарь Гец решил, что нора выходить из игры. Награбил он уже достаточно, да и дела восставших шли далеко не блестяще. За спиной своих соратников он вступил в тайные переговоры с главнокомандующим императорской армии Трухзесом и выпросил себе амнистию в обмен на отказ от командования крестьянским войском.

Определенное наказание на Берлихингена все-таки было наложено. Ему запретили покидать свои владения, выходить из дома ночью и ездить верхом. Впрочем, скоро эти ограничения были сняты, и он даже получил право поступить на императорскую службу.

Умер Гец фон Берлихинген в возрасте 82 лет в Баварии в принадлежавшем ему замке Хорнберг. Вторую половину жизни он прожил тихо и незаметно. Он несколько раз поступал на службу и несколько раз бросал ее. Время его прошло, и достичь крупных должностей ему не удалось. Он постоянно менял место жительства, будто убегал от кого-то.

После смерти рыцарь Гец стал героем многочисленных народных легенд. Причиной тому была его "железная рука", или "дьявольская перчатка", как называли ее современники. Молва утверждала, что Гец продал душу дьяволу в обмен на волшебную железную руку, которая сделала его непобедимым в бою. И что эта рука не просто протез, а некое живое существо, наделенное собственной волей. Говорили, что по ночам "железная рука" покидает своего хозяина и, подобно огромному пауку, отправляется путешествовать по окрестностям. Поутру же после этих ночных прогулок Гец частенько смывает со своего протеза запекшуюся кровь.

Некоторые легенды о "железной руке" Геца попали даже в официальные документы. В хрониках города Гента содержится история о том, как "железная рука" задушила пожилую супружескую чету в их собственном доме. Более того, современники утверждали, что и жизнь самого рыцаря была прервана "железной рукой" после того, как истек срок договора с дьяволом. Самого Берлихингена считали колдуном, и его слава как черного мага могла соперничать со славой доктора Фауста. Действительные же обстоятельства его смерти известны из переписки местного хорнбергского священника Иоганна Далерта с братом.

За несколько часов до кончины Берлихинген возвращался с прогулки верхом в сопровождении слуг. Около ворот замка им навстречу попался всадник, судя по одежде — зажиточный горожанин. Проезжая мимо, он поклонился рыцарю и сунул ему в руку какую-то записку. Прочитав ее, Гец побледнел и несколько минут не мог выговорить ни слова. Вернувшись в замок, он первым делом сжег записку и сказал своему секретарю Томазиусу Магеру, что утром они покинут замок. Все это сильно напоминало поспешное бегство.

Утром Берлихинген был найден в своей постели мертвым. Судя по всему, сердце восьмидесятилетнего старика не выдержало волнения от встречи с таинственным незнакомцем. Сразу после похорон хозяина из замка поспешно отбыл Матер.

Через несколько лет Матер объявился в Штутгарте, где стал средней руки менялой. Летом 1568 года его обнаружили в собственном доме мертвым. Рукоять четырехгранного, острого, как шило, стилета, извлеченного из груди убитого, украшали четыре буквы — S.S.G.G. Эти буквы свидетельствовали о том, что Матер убит во исполнение приговора фема — тайного вестфальского судилища.

Фемы, представлявшие собой систему тайной судебной организации, возникли в Вестфалии на рубеже XII–XIII веков, когда германские земли вступили в период наибольшей феодальной раздробленности. Власть германского императора мало что значила, и имперскую юрисдикцию узурпировали новые владетельные князья. Противодействуя этому, один из архиепископов Кельна возродил старую систему местных судов, выносивших приговоры от имени императора, придав ей форму тайной организации. Само название судилища происходит от древнегерманского слова "fem" — осуждение. Народ называл фемы вольным судом, а их членов — вольными судьями.

Сессии вольного суда проводились публично или тайно, приглашались только члены данного суда и судья (фрейграф), которому все безусловно подчинялись. Новые члены при вступлении в организацию давали клятву под страхом смерти хранить в тайне все, что касалось судопроизводства, и присягали в том, что будут руководствоваться только уставом суда. Им сообщали пароль, условные знаки организации и символ своей службы: веревку, кинжал с вырезанными на нем буквами S.S.G.G., которые означали: "Strick. Stien. Gras. Grein" ("Веревка. Камень. Трава. Страдание"). Историки по сей день ломают голову над тем, что означал этот маловразумительный девиз.

Осуждению вольным судом, согласно фемическому кодексу, хранящемуся в Дортмунде, не подлежали женщины, дети, иудеи, язычники, а также титулованное дворянство и представители духовенства. Но последних судить было можно, предварительно "разжаловав". Генеральный капитул тайного закрытого трибунала имперской палаты, заседавший в Дортмунде, мог лишить дворянина титула, а священника — сана. После чего их судили, как обычных граждан. Это было абсолютно незаконно с точки зрения официального законодательства, но случалось сплошь и рядом.

Суды принимали к сведению все преступления против христианской веры, Евангелия и десяти заповедей. Преследование возбуждалось на основании "дурной молвы", но на суде обвинитель был обязан представить семь свидетелей в подтверждение своей правдивости. Отметим, что позже инквизиционному трибуналу для обвинения требовалось всего лишь трое свидетелей. Обвиняемый вольным судом тоже мог предъявлять свидетелей в свою пользу и требовать очных ставок. Более того, он мог апеллировать к генеральному капитулу в Дортмунде. В суд обвиняемого вызывали тремя посланиями. На явку по каждому вызову отпускалось шесть недель. Если обвиняемый не являлся после третьего послания, его вина считалась бесспорной, и его судили заочно. Он объявлялся "осужденным фемом", имущество его передавалось наследникам, жена считалась вдовой, дети сиротами.

Фемическое правосудие предусматривало только два наказания — изгнание или смерть. Приговоренного к смерти немедленно вешали на ближайшем дереве, воткнув в ствол кинжал с четырьмя уже упомянутыми буквами. Если приговоренный оказывал сопротивление, его закалывали кинжалом, оставляя стилет в теле. Если приговоренному удавалось скрыться, вольные судьи были обязаны преследовать его всюду и как угодно долго. "В лесу, в поле, на дороге, в кабаке и в княжеском дворце" — так сказано в фемическом кодексе. Дела, рассматриваемые фемом, срока давности не имели, и, случалось, приговор вольного суда приводился в исполнение спустя десятилетия.

Возникнув как чисто вестфальское учреждение, фемы очень скоро распространились по всей территории Германской империи. Население фактически повсеместно поддерживало действия вольных судов. В условиях полной правовой анархии, когда основным принципом жизни стало: кто смел, тот и съел, — вольные суды стали единственной силой, способной защитить народ от насилия местных мелких и крупных деспотов.

Формально фемы существовали до XIX века. Последний фемический суд в Мюнстере был отменен в 1811 году французским законодательством во время наполеоновского завоевания.

Очевидно, что Гец фон Берлихинген и его секретарь стали объектами преследования вольного суда. Таинственный незнакомец, встреча с которым стала роковой для рыцаря Геца, судя по всему, был посланником фема, передавшим Берлихингену вызов в суд. О причинах преследования мы можем только гадать. Однако, учитывая, что Гец фон Берлихинген и его секретарь прожили жизнь весьма авантюрную и далекую от десяти заповедей, можно предположить, что у них на совести было много такого, что могло заинтересовать вольных судей.

Что же касается "железной руки" рыцаря Геца, то ныне она украшает одну из витрин музея в городе Эйсфельде, на ночные прогулки не ходит и никого не душит.

КОРОЛЬ ЛУДД И ЕГО КУВАЛДА

"…обращаем ваше внимание на то, что, если обстригальные рамы не будут разобраны до конца следующей недели, я пошлю одного из своих заместителей с отрядом по меньшей мере в 300 человек, чтобы их разбить… На случай же, если вы осмелитесь в них стрелять, им приказано убить вас". Адресат, получивший такое или подобное ему письмо за подписью "Король Лудд" и с обратным адресом — Шервудский лес или Шервудский замок, уже знал: гнев "подданных короля Лудда" не пустая угроза.

Хотя движение разрушителей машин охватило Англию в десятые годы XIX века, фактически война фабричному оборудованию была объявлена уже во второй половине XVIII века. В 1768 году толпа возмущенных ткачей разгромила в Блекберне мастерскую изобретателя прядильной машины Джеймса Харгривса. Та же участь постигла изобретателя чесальной машины для шерсти Ричарда Аркрайта. Разъяренная толпа ворвалась на его фабрику, переломала все оборудование и подожгла здание. Во время этого инцидента погибло два человека, многие получили ранения. В 1792 году манчестерские ткачи-надомники сожгли первую фабрику с силовыми установками Картрайта.

Первыми разрушителями машин были ноттингемские ткачи-чулочники. Искусные мастера, отдававшие долгие годы обучению своему мастерству, которое было для них наследственным, вдруг поняли, что их высокое мастерство уже не нужно. Начали открываться чулочные фабрики, хозяева которых использовали так называемую широкую раму, работа на которой не требовала высокой квалификации. На широких рамах вязались не целые изделия, полотна полуфабриката, которые затем кроились на части и сшивались по форме. Продукция была низкого качества, быстро рвалась по швам, но была дешева и прекрасно распродавалась на внутреннем рынке. Это привело к снижению оплаты труда ткачей-надомников за сорок лет в 8 раз.

Довольно долго выступления "разрушителей" были случайны и неорганизованны. Но вот весной 1811 года внутри этой стихии словно появилась какая-то тайная целеустремленная сила. В действиях разрушителей машин начинают четко проступать очертания мощной тайной организации, руководимой сильной личностью или группой смелых, решительных людей. Появился "король Лудд".

Одни историки полагают, что это имя разрушители машин позаимствовали у мифического правителя, жившего в Англии еще в доримскую эпоху. Другие считают, что своим названием движение обязано Неду Лудду, слабоумному пареньку. Нед работал на чулочной фабрике и однажды, обезумев от ежедневной 14-часовой работы, разбил чулочно-ткацкие рамы. Но, скорее всего, тот, кто придумал название, остроумно объединил оба эти варианта. А "Шервудский лес" и "Шервудский замок" — это, конечно же, намек на Робина Гуда, защитника бедных и обездоленных. Хотя луддиты действительно частенько местом своего сбора назначали Шервудский лес.

Они действовали по простой, но безотказной "партизанской схеме". Ночью тайно собирались где-нибудь на опушке леса, вооруженные ружьями, пиками и абордажными саблями. Врывались на заранее намеченную фабрику, ломали и сжигали станки и продукцию и моментально рассеивались. Объединенные отряды "подданных короля Лудда" достигали 300 и даже 500 человек.

Для разрушения станков они использовали тяжелый кузнечный молот, прозванный "Верзилой Энохом", потому что придумал его бристольский кузнец Энох Джеймс. От обычного молота эта кувалда отличалась тем, что одна ее сторона была выкована в виде призмы.

Многие луддитские послания были украшены изображением кувалды. Судя по всему, с тех пор и стал молот символом пролетарского гнева и классовой борьбы.

Очень скоро "партизанское движение" луддитов полностью парализовало промышленность графств Ноттингемшир, Йоркшир, Ланкашир. Небольшие мастерские и фабрики сворачивали производство, и только крупные предприятия еще как-то противостояли ремесленникам-партизанам.

Хозяева, подобно средневековым феодалам, когда-то отражавшим нападения взбунтовавшихся крестьян, превращали свои фабрики в крепости, вооружали приказчиков и мастеров, нанимали частную охрану. Один фабрикант даже установил на территории фабрики пушку, а другой приспособил на крыше фабричного здания хитроумное устройство для обливания злоумышленников серной кислотой.

Британское правительство направило в графства, охваченные движением луддитов, 2000 солдат. Вскоре их численность была удвоена. Одновременно были ужесточены законы против разрушителей машин. Если до 1811 года за умышленную порчу промышленного оборудования полагалась высылка в австралийские лагеря сроком до 14 лет, то теперь за это преступление карали смертной казнью.

Но о самой тайной организации по-прежнему ни властям, ни правительству ничего не было известно. Все попытки властей внедрить в организацию своих осведомителей или спровоцировать луддитов атаковать заранее подготовленные объекты-ловушки оставались бесплодными.

Известна печальная судьба ноттингемского приходского священника Эндрью Бартона, пытавшегося организовать среди своих прихожан осведомительную сеть с целью выявления луддитских вожаков. Получив письмо-предупреждение с требованием в недельный срок покинуть пределы графства, он проигнорировал его, и через месяц был обнаружен удавленным в собственной постели.

Многие луддиты попали в руки властей, были сосланы в Австралию или казнены, но ни один из них не выдал руководство своей организации. Во время боя между луддитами и правительственным воинским отрядом на одной из фабрик хозяин предложил медицинскую помощь и амнистию двум тяжело раненным луддитам в обмен на имена их лидеров, но они предпочли мучительную смерть предательству.

И вдруг в течение нескольких месяцев 1818–1819 годов луд-дитское движение резко пошло на убыль. Их ночные акции случались все реже и реже, становились все менее организованными, а вскоре прекратились совсем. Хотя рецидивы разрушения станков случались и в 20-е, и в 30-е годы, но носили они уже стихийный, неорганизованный характер и к "королю Лудду" отношения не имели.

Прошло почти два века, но "Двор короля Лудда" все так же сокрыт завесой тайны. О внутренней структуре его по-прежнему неизвестно ни-че-го. И это в то время, когда структуры, скажем, масонских лож или карбонарских вент, организаций гораздо более замкнутых, никакого секрета для историков не представляют. Даже о том, почему движение так внезапно прекратило существование, историки определенного мнения не имеют.

Некоторые исследователи склонны считать, что "Двор короля Лудда" был организацией, финансируемой разведкой Наполеона. Но никаких документальных подтверждений эта версия не получила ни в Англии, ни во Франции. Более того, луддиты весьма эффективно действовали еще три года после того, как власть во Франции сменилась, а Наполеон был сослан на остров Св. Елены.

Большего внимания заслуживает предположение, что организация луддитов подпитывалась самими хозяевами крупных текстильных предприятий, которые их руками подавили конкуренцию более мелких, но многочисленных производителей. Большим же предприятиям, получившим военную защиту от правительства, луддиты большого вреда нанести не могли. А в результате последние конкуренты крупных "текстильных баронов" — многочисленный слой ткачей-надомников — выпали из производственного процесса, превратившись либо в боевиков тайной армии, либо в австралийских ссыльнокаторжных.

Но вот в 20-х годах XX века случайно всплыли документы из личного архива некого Джорджа Лоуренса Кавердейла, ноттингемского торговца вином. Довольно обширная, но разрозненная переписка Кавердейла с самыми разными людьми, имена которых ничего не говорят историкам, пролила некоторый свет на "Двор короля Лудда".

Удалось выяснить, что Кавердейл родился около 1775 года в семье ноттингемского ткача-надомника. В юности сбежал из дома, поступил матросом на торговое судно и отправился в странствие по миру, затянувшееся почти на двадцать лет. За это время он успел послужить в английском военном флоте, с которого, судя по всему, дезертировал, поработать приказчиком у ямайского купца и посидеть в тюрьме. Но в Англию вернулся с деньгами. Купил в родном Ноттингеме большой дом, женился и открыл оптовую торговлю вином.

Из переписки Кавердейла выяснилось, что он тратил весьма значительные суммы на поддержку семей осужденных луддитов. Письма, адресованные ему разными людьми, среди которых было много деревенских священников, исполнены неясных намеков, некоторые написаны на странном жаргоне и с использованием условных буквенных обозначений и сокращений, непонятных современным исследователям. По ряду признаков можно предположить, что Кавердейл если и не возглавлял движение луддитов, то был одним из наиболее активных членов тайного комитета, руководившего организацией, и, вероятно, был хранителем казны "короля Лудда". Любопытно, что ноттингемский виноторговец был вхож в дома фабрикантов, предприятия которых были объектом нападений разрушителей машин. Так что он был в курсе всех контрмер, которые фабриканты предпринимали против "подданных короля Лудда". Стоит ли удивляться тому, что противникам никогда не удавалось заманить луддитов в ловушку?

Если это так, то становится понятным, почему движение сошло на нет к концу 1810-х годов. Джордж Кавердейл умер в 1818 году.

Интересное исследование провел в 80-х годах прошлого века английский историк-архивист Джон Трейси. Изучая судебные архивы нескольких графств, частную переписку того времени и документы Кавердейла, он определил более десятка текстильных предприятий, которые никогда не подвергались нападению разрушителей машин, хотя находились в самом сердце луддит-ского мятежа. Трейси высказал предположение, что хозяева этих фабрик попросту платили дань "королю Лудду".

О мировоззренческих взглядах луддитов также известно очень мало. Многие исследователи сходятся на том, что бунт против машин был движением христианским и этическим, призванным защитить "естественного" человека, человека традиционных взглядов на жизнь, от нашествия машинной, а посему антихристианской и аморальной цивилизации.

Разрушители машин, английские ткачи-надомники, отстаивая с оружием в руках, чисто революционными методами свое средневековое право на производство высококачественного, но дорогого товара, вступили в противоречие с условиями, созданными уже свершившейся промышленной революцией. И хотя большинство историков считают луддитов носителями отсталой философии, нам, живущим в начале третьего тысячелетия, в преддверии чудовищного кризиса технократической цивилизации, кризиса, причины которого закладывались уже тогда, когда "подданные короля Лудда" собирались под дубом в Шервудском лесу, следовало бы с большим пониманием отнестись к наивным ноттингемским чулочникам и суконщикам, пытавшимся кувалдой остановить колесо безжалостного прогресса.