Загадки колдунов и властителей

ПРИБЕЖИЩЕ ДЛЯ "КА"

Современному человеку, воспитанному в свете новых религий, трудно понять, что представляла собой религия древних египтян. Многие египтологи прошлого века считали слово "религия" слишком высоким для определения веры древних египтян, у которых самый примитивный магический шаманизм тесно и неразрывно переплетался с официальным культом. Чтобы понять, как и на какой основе сформировалась эта странная и загадочная система верований, следует обратиться к особенностям климата и географического положения самого Египта.

Территория Древнеегипетского царства представляла собой узкую речную долину, окруженную безводными пустынями. Это географически изолировало Египет от других цивилизаций и побуждало развивать собственную культуру, на которую редкие контакты с внешним миром почти не оказывали влияния.

В силу тех же причин вражеские вторжения в течение всей истории Древнего Египта случались крайне редко. Об этом наглядно свидетельствует очень слабое развитие военной культуры египтян. В то время, как население цивилизаций эпохи ранней бронзы на Среднем и Ближнем Востоке возводило циклопические укрепления, чтобы защитить свои поселения от захватчиков, Египет фактически не знал крепостного строительства. Трудно назвать крепостями те примитивные укрепления, которые возводили фараоны на границе с Нубией. Это были скорее казармы пограничных гарнизонов, призванных охранять речную торговлю на Ниле. Не создали египтяне и эффективного боевого оружия.

Упоминаемые в египетских источниках военные успехи фараонов отчасти носят легендарный характер, ибо столкновения случались с противником, заведомо более слабым, стоящим на более низком уровне развития или ослабленным внутренними смутами и раздробленностью. В случае же войн с сильным, сплоченным врагом, как это произошло во время вторжения гиксосов (около 1700 года до н. э.), нашествия ассирийцев (671 год до н. э.) или персов (525 год до н. э.), египтяне всегда терпели поражение. Можно смело утверждать, что в истории не было народа менее воинственного и менее пассионарного, чем древние египтяне.

Нильская долина представляла собой райский уголок. Нго обитателям фактически была неведома суровая жизнь пустыни, которая представлялась им страшным местом, обиталищем демонов, где царствовал зловещий бог Сет. День за днем солнце неуклонно пересекало безоблачное небо, чтобы назавтра повторить свой путь. Ежегодные разливы Нила, отложения ила в сочетании с жарой и солнечным светом создавали здесь богатую, плодородную почву.

Многие специалисты не без оснований считают, что в период Древнего царства (2800–2250 годы до н. э.) у египтян не было представления об истории. Это объясняется неизменностью дневного солнечного ритма, регулярностью нильских разливов, отсутствием серьезных сезонных колебаний климата. История подразумевает перемены, а жизнь древних египтян была упорядоченной, неизменной и даже монотонной в течение многих столетий. Обязанностью же фараона, как живого бога, заключалась в том, чтобы поддерживать этот порядок вечно.

В египетском пантеоне есть богиня Маат, изображаемая в виде маленькой фигурки коленопреклоненной женщины с пером на голове. По мнению британской исследовательницы Ненси Дженкинс, Маат была не просто божеством, а неким государственным символом, означающим неизменность сущности вещей. Символом универсального порядка, антиисторичного, не имеющего ни прошлого, ни будущего. Неизменность мира — вот идеал древнего египтянина!

И все-таки этот идеал оставался только идеалом. Перемены властно вторгались в жизнь египтянина, и самой неотразимой среди них была неумолимая смерть. Озабоченный прежде всего сохранением порядка, который нарушила смерть, египтянин стремился как-то включить ее в извечный и неизменный порядок мироздания. Эта цель и лежит в основе древнеегипетской религии.

Многие считают, что древние египтяне ужасно боялись смерти. Это не совсем так. Смерть как трагедия отдельного индивидуума их мало волновала. Они были озабочены проблемой вечного продолжения жизни, непрерывностью всего порядка обозримого мира — солнца, звезд, спадов и разливов Нила, смены сезонов и т. д. С сохранением мирового порядка был теснейшим образом связан институт царской власти и ее сакрализация. По сей день среди египтологов бушуют споры: считался ли фараон живым богом или только посредником между богами и людьми? А может, фараона обожествляли после смерти? Но это не очень и важно. Кем бы фараон ни считался, но за "маат", за неизменный порядок и стабильность в государстве, отвечал он. Понятия "маат" и "царская власть" были неразделимы.

Кризис этой связи наступал со смертью фараона. Несмотря на ее неизбежность, смерть царя всегда воспринималась как угроза всему порядку мироздания, сравнимая с природным катаклизмом. Все население государства подвергалось сильнейшему психологическому стрессу. Все оплакивали царя, и в этом не было лицемерия: горе и страх были неподдельными вне зависимости от того, был ли покойный фараон добрым или жестоким, справедливым или несправедливым.

Согласно верованиям древних египтян, тело, даже мертвое, было вместилищем бессмертного духа покойного, который имел две ипостаси.

Дух Ба, изображаемый в виде маленькой птички с человеческой бородатой головой, воспринимался как собственно душа. Покинув тело после смерти, птица-душа могла летать между телом в гробнице и внешним миром, а также устремляться в мир звезд. Египтяне Древнего царства часто воспринимали звезды как мириады птиц Ба с фонариками в лапах.

Вторая ипостась — Ка — более сложна. Ка было живым, неумирающим духом, возникающим в момент рождения человека, своего рода благодатной силой, которая мота передаваться от одного существа к другому, от бога — фараону, от фараона — его подданным, от отца — сыну. Последнее особенно важно. Сын фараона наследовал его Ка, то есть божественную царскую власть.

Считалось, что в период между смертью человека и его захоронением Ка покойного пребывало в состоянии сна. Поэтому у древних египтян было более чем достаточно причин для беспокойства, ибо после смерти фараона его Ка, сила, которая поддерживала в мире порядок и стабильность (маат), временно как бы исчезала из Вселенной. Но после завершения погребальных церемоний Ка возвращалось к телу покойного. Без тела оно не могло принимать жертвоприношения, не слышало молитв, не видело ритуалов, предназначенных для покойного. Вот почему древние египтяне любым способом старались сохранить тело умершего. Без него Ка лишалось пристанища. Именно в этом и заключался религиозный смысл обряда мумифицирования.

Конечно, посмертная судьба Ка крестьянина не могла быть причиной трагических последствий для мира, подобно Ка фараона, но ее "неустроенность" была чревата неприятностями, по крайней мере для его детей и близких. Поэтому сложные погребальные обряды, включающие бальзамирование тела усопшего, исполнялись фактически над всеми умершими египтянами, вне зависимости от их социального положения.

ТАЙНА ФАЛЬШИВОЙ МОГИЛЫ

В 1934 году археолог и искусствовед А.Д. Варганов, производя раскопки в подклете Покровского собора в Суздале, вскрыл детскую гробницу, находившуюся между гробницами некой старицы Александры (умерла в 1525 году) и старицы Софьи (умерла в 1542 году). Старица Софья — это бывшая московская великая княгиня Соломония Сабурова, жена Василия III, заточенная им в монастырь. Надпись на плите детской гробницы прочитать было невозможно. Она либо стерлась от времени, либо была затерта специально.

Каково же было удивление археологов, когда в погребении вместо скелета была обнаружена кукла, одетая в дорогую шелковую детскую рубашку, спеленатая шитым жемчугом свивальником, ныне хранящимся в Суздальском историко-краеведческом музее.

Какую же тайну скрывает это фальшивое захоронение?

Великий князь Московский Василий III (1479–1533) был старшим сыном Ивана III (1440–1505) и его второй жены греческой принцессы Софьи Палеолог. Именно при Василии III было завершено объединение русских земель вокруг Москвы, и его стали называть "царем всея Руси".

Еще будучи наследником престола, Василий выбрал себе невесту — Соломонию Сабурову, происходившую из старинного московского боярского рода. Свадьба состоялась в сентябре 1505 года, а уже 27 октября скончался разбитый параличом великий князь Иван III. Василий взошел на трон, а Соломония стала великой княгиней. Первые годы супруги прожили в полном согласии. Одно лишь тревожило Василия Ивановича — не было у них сына-наследника. Напрасно супруги ездили по монастырям, усердно молясь о "чадородии", напрасно делали богатые вклады в храмы и обители. Соломония оставалась бездетной.

Шли годы, и вполне реальной становилась перспектива передачи престола (после смерти великого князя) одному из его братьев. Отношения же между Василием III и его братьями, Юрием Дмитровским, Семеном Калужским, Дмитрием Угличским, Андреем Старицким были весьма сложными. Этим не раз пробовали воспользоваться соседние государства, в первую очередь Польша. В 1507 году литовские эмиссары обращались к Юрию Ивановичу, князю Дмитровскому, с посланием, откровенно подталкивающим его на борьбу за великокняжеский престол. Юрий Иванович не ответил на это послание, но сам факт подобного обращения показателен. Зимой же 1511 года калужский князь Семен Иванович пытался "отъехать" в Литву, чем вызвал ужасный гнев великого князя. Впрочем, история эта не получила широкой огласки. Василий III "перетряс людишек" в Калуге, самого же Семена опале не подверг, поддерживая видимость согласия в великокняжеском семействе. В такой ситуации бездетность великокняжеской четы превращалась в важнейшую политическую проблему.

После долгих сомнений и колебаний Василий III "заради бесчадия" Соломонии решил развестись с нею и постричь ее в монастырь.

Однако добиться развода было не просто даже великому князю. Уход в монастырь одного из супругов дозволялся Православной церковью лишь при обоюдном согласии обоих супругов, причем ни о каком новом браке при живой жене, даже принявшей постриг, речи быть не могло. Соломония же согласия на развод и пострижение не давала, обвиняя в бесплодии самого Василия Ивановича.

Обращение к Константинопольскому патриарху, как главе мировой православной церкви, ни к чему не привело. Патриарх не дал разрешения на развод.

Тогда Василий III обратился к московскому митрополиту Даниилу, более политику, чем духовному пастырю, который и ранее оказывал великому князю разного рода услуги. Митрополит нашел оправдание для развода, заявив: "Государь! Неплодную смоковницу посекают: на ее место садят иную в вертограде". Дал он и разрешение на повторный брак.

Был начат розыск о "неплодстве" Соломонии. Сохранилась до наших дней "Сказка Юрья Малого и Стефаниды резанки, Ивана Юрьева сына Сабурова, и Машки кореленки, и иных про немочь великие княгини Соломониды".

В "сказке" говорится о том, что Соломония с помощью колдовства пыталась приворожить своего мужа — великого князя. Роковыми же для княгини стали показания ее брата Ивана, заявившего на следствии: "И сказывала мне женка Стефанида, что у Великой княгини детям не бытии". Участь Соломонии была решена.

Пострижение княгини состоялось 29 ноября 1525 года в Рождественском монастыре. По официальному сообщению, великая княгиня приняла постриг добровольно, но на самом деле Соломония отчаянно сопротивлялась. Во время совершения обряда она сорвала с себя монашеский куколь и топтала его ногами. Тогда боярин Шигона избил ее хлыстом! Отчаявшись, Соломония позволила облачить себя в монашеские ризы, но заявила: "Бог видит и отомстит моему гонителю". Так великая княгиня Соломония стала смиренной старицей Софьей.

Многие бояре и церковники осуждали великого князя за развод с Соломонией, среди этих людей были такие известные деятели, как ученый монах Максим Грек, князь-инок Вассиан Патрикеев, князь Семен Курбский, боярин Иван Берсень-Беклемишев и многие другие. Берсень-Беклемишев даже ходил с протестом к самому великому князю, но тот прогнал его с глаз. Сочувствовали Соломонии и многие простые москвичи. Она даже стала героиней нескольких народных песенных "плачей". Популярность опальной княгини раздражала Василия III, и он сослал ее в Покровский монастырь в Суздаль.

Избавившись от Соломонии, Василий III зимой 1526 года женился на юной княжне Елене Васильевне Глинской. Красавица Елена воспитывалась в немецких обычаях, которыми славился дом ее дяди Михаила. Желая понравиться невесте, Василий III, отступив от русских обычаев, сбрил бороду, чем поверг в изумление своих приближенных. И все началось по новой…

Снова супруга великого князя начала пешком обходить монастыри и святые места, раздавая богатую милостыню, молясь о "чадородии", ибо подобно Соломонии Елена также не мота забеременеть. Именно в это время по Москве поползли слухи, что Соломония в Суздале родила сына Георгия. Это было подобно разорвавшейся бомбе. Молодая царица и ее родственники Глинские впали в ярость. Началось расследование.

Выяснилось, что слух распространяла жена казначея Юрия Малого и жена постельничего Якова Мансурова. Им будто бы говорила Соломония о своей беременности еще в бытность в Рождественском монастыре. Василий III приказал обеих женщин наказать плетьми, а в Суздаль отправили дьяков Путятина и Ракова узнать о правильности появившегося слуха. Однако Соломония отказалась показать им сына, заявив, "что они недостойны того, чтобы глаза их видели ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери". В Суздаль послали еще одно посольство из бояр и церковных иерархов, но о его результатах не сохранилось никаких сведений.

Елена Глинская забеременела, когда Василий III отчаялся обрести наследника и был готов завещать престол князю Федору Мстиславскому. 25 августа 1530 года у Василия и Елены родился сын, нареченный Иваном, будущий Иван IV, Грозный, а 30 октября 1532 года родился второй сын Юрий.

Великий князь торжествовал. Все противники второго брака были сурово наказаны. Князя-инока Вассиана Патрикеева заточили в монастырскую тюрьму, боярину Берсеню-Беклемишеву отрубили голову, дьяку Федору Жареному отрезали язык, Максима Грека заточили в монастырь с запрещением писать что-либо…

Василий III умер 4 декабря 1533 года. Смерть его была ужасной. Болезнь началась с маленького, размером с булавочную головку, чирья на бедре, из которого развился воспалительный процесс с чудовищным нагноением. Великий князь умирал, буквально истекая гноем. После смерти мужа Елена стала правительницей Руси при трехлетием Иване IV. Фактически же управлял государством фаворит Елены князь Иван Оболенский. Злые языки утверждали, что именно он и был настоящим отцом Ивана Грозного. Брат Василия III Юрий Дмитровский был арестован и умер в темнице. Другой брат, Андрей Старицкий, был "уморен под железной шапкой" (малоизвестный русский аналог "железной маски"). Даже своего дядю Михаила Глинского правительница Елена посадила в "поруб", едва он осмелился осуждать ее за связь с Оболенским. Не забыла Елена и о Соломонии: ее сослали в Каргополь, где она содержалась уже в тюремных условиях.

Елена Глинская скоропостижно скончалась 3 апреля 1538 года, моща Ивану IV было всего восемь лет. Бояре немедленно заточили в тюрьму Ивана Оболенского, а государством стали править, совершенно не считаясь с малолетним царем, князь Василий, Иван и Андрей Шуйские. Соломонию вернули назад в Суздаль. Это был удобный момент, когда мог бы появиться ее сын, если таковой, правда, был, но он не появился. Соломония умерла в 1542 году, унеся в могилу свою тайну. В 1650 году патриарх Иосиф объявил Соломонию святой.

Так был у Соломонии сын или нет?

Трудно ответить на этот вопрос однозначно. Возможно, что Соломония, дабы досадить мужу, распустила слухи о рождении сына, а потом, испугавшись наказания за обман, инсценировала похороны несуществовавшего "умершего" ребенка. Однако для того чтобы церковь пошла на подобную фальсификацию и допустила фальшивое погребение в стенах храма, требовались большие основания, чем жажда мести бывшей великой княгини. Могло быть и так, что Соломония при покровительстве церковников спрятала сына, отдав его верным людям. Ребенку грозила явная опасность. Глинские пошли бы на все, чтобы уничтожить младенца. В этом случае фальшивое захоронение в Суздале вполне объяснимо. Историк и археолог С.Д. Шереметьев был убежден в том, что Соломония родила сына. Он утверждал, что она сама стремилась уехать в Суздаль, чтобы там разрешиться от бремени и уберечь ребенка от возможных преследований со стороны новой родни великого князя.

Однако большинство историков и в прошлом, и сегодня склонны считать, что у Василия III от первого брака детей не было и что царевич Георгий — чистой воды легенда, рожденная в недовольных церковных и придворных кругах. По нашему же мнению, пролить свет на эту загадку могут обстоятельства последующего царствования, когда Русью правил Иван Грозный.

Любой исследователь, внимательно изучавший документы той эпохи, без сомнения обратит внимание на странную деталь. Иван Грозный был чуть ли не единственным в России монархом, который всерьез помышлял об эмиграции. Именно с целью найти убежище за границей он предлагал "руку и сердце" английской королеве Елизавете, а получив вежливый отказ, стал искать руки ее племянницы Марии Гастингс. Когда же и этот брак не состоялся, царь говорил, что он готов забрать казну и уехать в Англию, даже не связывая своего выезда с браком.

Вел Иван Грозный секретные переговоры о предоставлении ему убежища и с австрийским императором Максимилианом. Для этого он использовал уполномоченного по торговым делам Баварского герцога в Любеке Вейта Центе. Желая произвести на немца благоприятное впечатление, царь Иван утверждал, что титул "боярин" происходит от слова "баварец", и измыслил себе абсолютно нелепое родословие, призванное доказать, что русский царь по крови природный германец.

Столь странное поведение русского государя позволило его откровенному недоброжелателю, историку Костомарову, утверждать, что царь написал завещание, в котором передал все свое наследие Габсбургам. Этот документ не обнаружен, и поверить в это трудно, но, как отмечал историк Валишевский, даже в самых нелепых баснях часто содержится зерно истины.

Каковы же были причины этой неуверенности и даже страха за свой трон и жизнь, которые заставляли русского царя, столпа православия и защитника веры, превращаться то в завзятого англомана, то в германофила?

По нашему мнению, причиной этому могло быть то обстоятельство, что Иван Грозный знал: у него есть сводный старший брат, который мог по праву претендовать на трон Василия III. И находится он в полной недосягаемости для Ивана Грозного, иначе дни царевича Георгия были бы сочтены.

Возможно, именно страхом перед неведомым братом объясняются многие личные качества царя, такие как подозрительность, склонность всюду видеть заговоры, истеричность, подверженность резкой смене настроения, чрезмерная суровость в отношении подданных, когда жестокость наказания мало соизмерялась с тяжестью проступка. Постоянно ходившие при дворе слухи, будто настоящим отцом царя Ивана был не Василий III, а фаворит его матери, уверенности и спокойствия царю, разумеется, не прибавляли.

Трагическая судьба великой княгини Соломонии породила народную легенду о том, что выросший царевич Георгий, мстя семейству своего отца, стал знаменитым атаманом Кудеяром во главе ватаги разбойников, грабившим богатых бояр и купцов. Это предание легло в основу романа Н. Костомарова "Кудеяр". В конце романа Кудеяр, желая отомстить Ивану Грозному, принимает ислам, становится одним из мурз крымского хана и даже участвует в набеге Давлет-Гирея на Москву.

Никаких подтверждений эта романтическая версия, конечно, не имеет. Единственный документ, где упоминается некий Кудеяр, — это письмо Ивану Грозному из Крыма от опричника Васьки Грязного, попавшего в плен к татарам. Грязной был человеком невероятно хвастливым и легкомысленным. В том же письме он уверяет царя, что в бою насмерть покусал (!) шестерых татарских воинов, а двадцать двух перекусал, но не до смерти. То, что Грязной в письме называет этого Кудеяра "государевой собакой, изменником", многие историки восприняли как доказательство того, что он был ренегатом, принявшим мусульманство и перебежавшим к татарам. Скорее всего, упомянутый в письме Кудеяр происходил из казанских татар, не принявших власти русского царя и бежавшего к единоверцам в Крым. Следует отметить, что схожие имена (Кудя, Кутря, Кутряй и т. п.) довольно часто встречались среди крымских и ногайских татар. Косвенно об этом же свидетельствует и то, что народные предания об атамане Кудея-ре характерны для Южной России, Поволжья и Малороссии, то есть районов, в течение многих веков подверженных набегам степняков. В Центральной и Северной России эти легенды фактически не отмечены. Так что, возможно, какой-нибудь Кудеяр и разбойничал на русских просторах, но к Василию III и Соломонии он отношения не имел.

Какой же могла быть настоящая, не литературная судьба царевича Георгия?

Чтобы разобраться в этом, надо обратиться к происхождению, как это ни странно, Елены Глинской, второй жены Василия III, матери Ивана Грозного.

Ее отцом был Василий Львович Глинский, родовитый украинско-литовский магнат, а матерью Анна Якшич — одна из дочерей знатного сербского воеводы Стефана Якшича. Вторая дочь Стефана Якшича, Елена, была замужем за Иованом, сербским деспотом Сирмии (современный Срем). Сирмия была последней сербской территорией, свободной от Турции, но зависимой от Венгерского королевства. От брака Иована и Елены родились три дочери: одна из них вышла замуж за волошского воеводу Петра, другая за князя Ивана Вешневецкого, третья — за князя Федора Владимирского. Брат Иована Георгий (Джурдж) принял монашество и иноческое имя Максим. В 1503 году он занял Угровалахский митрополичий престол, фактически возглавив Сербскую православную церковь на землях, подвластных Венгрии. Оба брата были сыновьями сербского деспота Стефана, ослепленного по приказу турецкого султана Мурада. А их дедом был Георгий Бранкович — последний независимый правитель Сербии.

Мы так подробно остановились на родственных связях Елены Глинской, чтобы показать, что за спиной молодой царицы скрывались не только связи с украинской и литовской аристократией, но и мощные связи с представителями сербской знати. К моменту вступления Елены в брак с Василием III сербского государства, как и прочих балканских государств, попавших под турецкое иго, уже не существовало. Хранительницей традиций сербской государственности и культуры стала Сербская православная церковь. Именно вокруг церкви собирались все, кто был готов продолжать борьбу против турок.

Брак Василия III и Елены Глинской давал основания надеяться на тесную связь между московским государем и влиятельными сербскими родами, на поддержку православной Россией сербской церкви и борьбы югославян против османского владычества в целом. Но в среде греческого православного духовенства известие о разводе Василия III и его намерение жениться на Елене Глинской было встречено с ужасом.

Константинопольская патриархия наотрез отказалась дать разрешение на развод и благословить второй брак великого князя. По сей день историки утверждают, что греческие монахи выступали против развода по чисто религиозным мотивам, на самом же деле основа конфликта лежала глубже.

Возможная поддержка Россией борьбы сербов против турок не могла не отразиться на положении Греческой православной церкви, которая в это время существовала в относительно стабильных условиях и даже пользовалась некоторыми правами экстерриториальности в Османской империи. Греческие иерархи опасались возможных гонений со стороны турецких властей. Была и вторая, более прозаическая, но не менее важная причина страшиться второго брака Василия III.

После падения Константинополя под ударами турок в 1453 году Россия как православная держава считалась преемницей Византии. Эта преемственность была частью официальной политики Москвы и была закреплена браком между Иваном III и Софьей Палеолог, наследницей византийских императоров. Русская православная церковь, несмотря на свою фактически полную независимость, признавала почетное первенство Константинопольской патриархии, и наибольшая доля пожертвований, которые московские государи посылали православным единоверцам, томящимся под властью османов, поступала греческим монастырям. Теперь же ситуация могла измениться, и поток русских благодеяний мог пролиться на Сербскую православную церковь в ущерб Греческой.

В своем неприятии второго брака Василия III греческие священнослужители перешли границу всех приличий. Афонский старец Максим Грек, кстати, живший в то время в России, написал послание к турецкому султану, в котором призывал его начать войну против России.

В подобной ситуации рожденный Соломонией ребенок был сильным козырем в руках прогречески настроенных священнослужителей, которых в России было немало. Именно они могли организовать фальшивое погребение в суздальском Покровском соборе и достаточно надежно спрятать мальчика от людей великого князя. С большой долей вероятности можно говорить о том, что и сам Василий III прекрасно знал, что Соломония родила от него сына. Ведь мог же он заявить, что Соломония согрешила, будучи монахиней, и родила ребенка неизвестно от кого. Но великий князь не пытался обвинить жену в прелюбодеянии и нарушении монашеских обетов. Очень вероятен сговор, своего рода полюбовное соглашение между Василием III и прогречески настроенными епископами. Великий князь обещал не лишать своих благодеяний Греческую православную церковь, а монахи объявляли Георгия умершим. В таком случае царственный ребенок оставался в руках монахов в качестве залога выполнения Василием III своих обязательств. Тогда понятно отсутствие отчета второго посольства, посланного в Суздаль для выяснения обстоятельств рождения Соломонией сына. По вполне понятным причинам отчет был уничтожен по приказу Великого князя. Ребенка же, вероятно, позже вывезли из России и скрыли в одном из греческих монастырей. Очевидно, что Георгию в России угрожала большая опасность, особенно после того, как в 1533 году на русский престол взошел малолетний Иван IV, и власть фактически оказалась в руках Елены Глинской, ее фаворита Оболенского и боярского опекунского совета.

Можно только предполагать, сколь долгую жизнь прожил Георгий. Дожил ли он до смерти своего племянника Федора Ивановича, до восшествия на русский престол Бориса Годунова? Георгию в это время могло быть 73 года. Возраст весьма преклонный, до которого в те времена доживал не каждый. Но, судя по всему, он так никогда и не решился предъявить свои права на русский престол.

УГЛИЧСКАЯ ТРАГЕДИЯ

(Новое прочтение старого судебного дела)

Само появление на свет царевича Дмитрия Иоанновича было сопряжено с обстоятельствами, обещавшими ему нелегкую судьбу. У царя Иоанна Васильевича Грозного не оказалось достойного наследника. Непригодность к царствованию его незлобивого, богомольного сына Федора была столь очевидна, что еще при жизни Иоанн Васильевич назначил при будущем царе регентский совет из пяти вельмож, связанных с царским домом родственными узами. В числе их были Иван Мстиславский, Иван Шуйский, Никита Юрьев и Борис Годунов, который после смерти Грозного стал единоличным правителем России при слабохарактерном монархе.

Столь непростая сама по себе ситуация осложнялась тем, что у царя Федора был полуторагодовалый сводный брат Дмитрий, который жил в назначенном ему для проживания Угличе вместе со своей матерью Марией Нагой — шестой или седьмой женой Иоанна Грозного. Хотя они и были обвенчаны, брак их с точки зрения Русской православной церкви не мог считаться законным, и Дмитрия, строго говоря, следовало бы считать незаконнорожденным и именовать не царевичем, а лишь удельным угличским князем.

К этим внешним предвестникам драматической судьбы добавлялись и внутренние: царевич отличался неустойчивым, переменчивым характером; бывал то чрезмерно агрессивен, то чрезмерно ласков, даже прилипчив к окружающим его близким людям. И в дополнение ко всему страдал тяжелейшими приступами эпилепсии, как тогда говорили, "черной немочи", или "падучей".

О том, что произошло в этот день в Угличе, большинство из нас наслышано благодаря пушкинскому "Борису Годунову" и пьесам Алексея Константиновича Толстого. Немало писали об этом и историки, разработавшие три основные версии угличской драмы. Согласно первой версии, царевич погиб от несчастного случая, наткнувшись на нож во время эпилептического припадка. По второй — он был убит московскими служивыми людьми по тайному приказу Бориса Годунова. По третьей версии, абсолютно лишенной исторического обоснования, царевича пытались убить, но он спасся. В 70-х годах прошлого века появилась четвертая версия: историк Владимир Кобрин доказывал, что царевич Дмитрий был убит по приказу Годунова, но наемники, зная об обострении эпилепсии у царевича, дали намеренно ему в руки нож во время игры в "тычки" и спокойно ждали, когда во время припадка он сам лишит себя жизни, избавив их от "грязной работы". Наиболее вероятным убийцей, вручившим ребенку-эпилептику нож, Кобрин считал мамку царевича Василису Волохову. Однако при внимательном рассмотрении становится ясно, что все четыре версии могут оказаться абсолютно несостоятельными…

В ночь на 17 мая 1606 года над Москвой загудел набат. Разбуженные москвичи толпами устремились в Кремль; то здесь, то там мелькали мрачные лица стрельцов и ратных людей. Раздавались крики: "В Кремле пожар!", "Бояр режут!", "Долой самозванца!"… Иноземные алебардщики, попытавшиеся оттеснить толпу от входа в царские покои, были мгновенно смяты, и возбужденные люди ворвались во дворец. Спасаясь бегством, царь выпрыгнул из окна во двор, но ему не повезло: при падении он сломал ногу, разбил голову и грудь. Снова втащенный в покои, он был застрелен из пищали, и толпа сомкнулась над трупом. Его били палками, пинали. "Ишь, латынских попов навез в Москву!" "На полячке женился!" "Казну московскую вывез!"

На привязанной к ноге веревке труп вытащили на Красную площадь и бросили на потеху толпе, а тем временем в городе началось побоище. Еще накануне были помечены все дома, в которых расположились поляки, и теперь началось повальное истребление иноземцев. Наутро на улицах и площадях столицы было подобрано более трех тысяч убитых поляков и переметнувшихся на их сторону москвичей. Тело же самого царя три дня провалялось на площади, после чего его зарыли, но через неделю снова выкопали, изрубили на куски и сожгли. Пеплом зарядили пушку и выстрелили из нее на запад, в сторону Польши" откуда пришел этот злосчастный царь…

Так страшно и кроваво закончилось недолгое царствование человека, под именем Дмитрия I возведенного на престол усилиями польского королевского дома и некоторых русских бояр. Так сгинул человек, доказывавший, что настоящий царевич Дмитрий, сын Иоанна Грозного, есть именно он, а не тот девятилетний мальчик, который был зарезан в Угличе за пятнадцать лет до этого.

По некоторым сведениям, 12 мая у царевича был припадок. Через два дня ему полегчало, и мать брала его с собой в церковь. В субботний день мать сводила сына к обедне и после возвращения из церкви отпустила его погулять во внутренний двор с мамкой Василисой Волоховой, кормилицей Ариной Тучковой, постельницей Марией Колобовой и четырьмя сверстниками.

Около полудня весь Углич разошелся по домам на обед. Уехал к себе из дьячей избы Михаил Битяговский, вслед за ним разошлись по домам и его подчиненные — дьяки и писари. Отправились домой и братья царицы Михаил и Григорий Нагие и их дядя Андрей Александрович Нагой. Во дворце слуги уже понесли кушанья в верхние палаты, когда прислужники у поставца с посудой увидели бегущего со всех ног сверстника царевича Петра Колобова, который кричал, что царевич Дмитрий погиб.

Первой к кормилице, державшей на руках уже мертвого мальчика, подбежала царица Мария. Весь свой гнев и отчаяние она выплеснула на мамку Василису Волохову, избивая ее подвернувшимся под руку поленом. Именно в этот момент и были названы имена предполагаемых убийц. Царица "почала ей, Василисе, приговаривать, что будто ее сын ее Осип с Михайловым сыном Битяговского да Микита Качалов царевича Дмитрия убили".

Ударили в набат. На звон колоколов в Кремль стали сбегаться горожане. Многие были вооружены рогатинами, топорами, саблями. Вскоре появились Михаил, Григорий и Андрей Нагие. Крики царицы о том, что ее сына убили, сделали свое дело. Толпа, возглавляемая Нагими, бросилась избивать тех, кого сочла виновниками преступления.

Михаил Битяговский, пытаясь успокоить толпу, начал было отвечать на обвинения, но это лишь еще больше распалило людей. Битяговский попытался укрыться на колокольне, но пономарь запер перед ним дверь. Тогда Битяговский и его помощники Никита Качалов и Данила Третьяков заперлись в "брусяной избе", но толпа выломала двери и убила служивых. Данилу Битяговского вытащили из дьячьей избы, Осипа Волохова схватили в доме у Битяговских. Их привели к царице и убили у нее на глазах. Дом Битяговских был разграблен, а жену Михаила и двух его дочерей спасло только заступничество монахов. Всего в этот день было убито четырнадцать человек.

Было ясно, что из Москвы вот-вот приедут государевы люди для дознания и потребуют доказательств вины убиенных. Михаил Нагой развивает бурную деятельность: по его приказу на тела убитых кладут ножи и палицу, найденную в доме Битяговского; чтобы это оружие имело более впечатляющий вид, клинки натирают куриной кровью.

19 мая в Углич прибыла комиссия, которую формально возглавлял митрополит Сарский и Подонский Геласий, но фактически следствием руководит Василий Иванович Шуйский. Московские власти жестоко покарали участников угличского бунта: братьев Нагих сослали в отдаленные города и заточили в острогах, царицу Марию постригли в монахини и отправили в дальний монастырь, пострадали и многие угличские обыватели. Решение же комиссии гласило, что царевич Дмитрий погиб в результате несчастного случая во время приступа "падучей". 2 июня 1591 года "Освященный собор" и боярская дума объявили: "Царевичу Дмитрию смерть учинилась Божьим судом".

"В следственном деле нет описания раны царевича Дмитрия. Большинство очевидцев видели его бездыханным на руках близких либо на отпевании в храме. В церкви, где царевич был облачен во все положенные по чину одежды, свидетели отмечали, что на шее царевича была видна кровь, но не более того. Даже Василий Иванович Шуйский, возглавлявший следствие, судя по материалам комиссии, тела убитого не осматривал. В документах нет показаний относительно ранения ни Волоховой, ни Тучковой, а ведь они первые "констатировали" смерть ребенка. Нет показаний по этому поводу и вдовствующей царицы Марии Федоровны.

Почему тело царевича не осматривал лекарь?

Конечно, смешно требовать от следствия XVI века того, что считается естественным и необходимым в наше время. В те времена медики привлекались к дознанию далеко не всегда, не были они привлечены и на этот раз. Нет в деле и показаний людей, которые обмывали тело перед отпеванием. Но хотя современный медик мало что может почерпнуть из документов следствия, кое-что установить можно.

В медицинской практике часто встречаются случаи припадков эпилепсии, когда больные бывают застигнуты приступом внезапно в самом неожиданном месте. Зачастую эпилептики наносят себе достаточно тяжелые телесные повреждения при ударах о землю и окружающие предметы. Все это как будто подтверждает версию о несчастном случае или версию Кобрина об "убийстве без убийц", но есть тут одно "но"…

Медицинская практика ни разу, подчеркиваем, ни разу, не зафиксировала случая смерти, подобного смерти царевича Дмитрия. Да, больные эпилепсией часто получают травмы во время приступов, но ни один из них не получил поранения от ножа, сжимаемого собственной рукой! Если такое действительно произошло с Дмитрием, то случай этот уникален, поэтому вряд ли заговорщики могли рассчитывать на реализацию столь тонкого и ненадежного плана. Скорее всего они прибегли бы к более простому и верному, "традиционному" способу.

Таким образом, медицинская статистика если не полностью опровергает, то делает в значительной степени несостоятельными как версию Кобрина об "убийстве без убийц", так и первую официальную версию о несчастном случае во время приступа "падучей". Перед нами очевидное, хотя и крайне запутанное убийство".

Впервые их имена выкрикнула царица Мария. Она назвала Михаила Битяговского, Осипа Волохова и Никиту Качалова, хотя ни один из них не был схвачен на месте преступления. Более того, ни одного из них в момент убийства не было в Кремле! Михаил Битяговский и Никита Качалов, услышав о происшедшем несчастье, прибежали в Кремль и пытались уговорами успокоить возбужденную толпу горожан. Данилу Битяговского обнаружили в дьячьей избе, а Осипа Волохова — в доме Битяговских.

Будь эти люди действительными убийцами, они попытались бы своевременно скрыться. А как поступают они? Уговаривают народ, потом норовят запереться в помещениях на территории Кремля. Впрочем, поначалу толпа не проявляла агрессии по отношению к ним — до тех пор, пока не приехали Нагие. А уж у них-то были основания для ненависти к Борису Годунову.

Так, возглавляя регентский совет, он добился удаления вдовствующей царицы с сыном в захолустный Углич, а потом убедил царя Федора Иоанновича не поминать в церквах в числе других царских родственников царевича Дмитрия, как незаконнорожденного. Понимая, что Борис делает все, чтобы отдалить от престола царевича — их единственную надежду на возвышение — Нагие стали усиленно готовить малолетнего Дмитрия к будущей борьбе за трон. Под их влиянием царевич уже в 6–7 лет ощущал себя самодержцем, в полной мере впитав в себя семейную ненависть к Годунову. По свидетельству голландца И. Масса, Дмитрий "нередко спрашивал, что за человек Борис Годунов, говоря при этом: "Я сам хочу ехать в Москву, хочу видеть, как там идут дела, ибо предвижу дурной конец, если будут доверять столь недостойным дворянам…"". А германский ландскнехт К. Буссов рассказывал, что однажды царевич вылепил несколько снеговиков, каждому из которых дал имя одного из московских бояр, а потом стал отсекать им руки и головы, приговаривая: "С этим я поступлю так-то, когда буду царем, а с этим — эдак". И первой в ряду стояла фигура, изображавшая Годунова…

Смерть царевича для Нагих была катастрофой, полным крушением всех честолюбивых планов, и в горячке они выкрикнули имена своих ближайших недругов — Битяговских и московских служивых людей, искусно использовав для расправы над ними недовольство угличских обывателей действиями государевых людей. Прекрасно понимая шаткость обвинений, возведенных ими на Битяговского и его людей, Нагие затеяли комедию с ножами, покрытыми куриной кровью, и привели к целованию, то есть присяге, нескольких свидетелей, готовых подтвердить их версию событий.

Сами обстоятельства убийства, как его пытались представить Нагие, весьма запутанны. Согласно одному показанию, убийцы напали на царевича открыто во дворе. По другой — подошли к крыльцу, попросили царевича показать ожерелье на его шее и, когда тот поднял голову, полоснули его по горлу ножом. Третье свидетельство — убийцы прятались под лестницей во дворце, потом один из них схватил царевича за ноги и держал его, пока другой не убил мальчика ножом. Есть летописное сказание, в котором детали убийства вообще отсутствуют. Доверять всем этим показаниям трудно.

По официальным документам, свидетелями смерти Дмитрия названы мамка Волохова, кормилица Тучкова, постельница Колобова и четверо сверстников царевича.

К показаниям Волоховой вряд ли можно отнестись всерьез. Избитая, запуганная, чудом спасшаяся от смерти женщина, на глазах которой толпа убила ее сына, естественно, относилась к дознавателям едва ли не как к своим спасителям. Разумеется, она была готова подписать любые показания. И, конечно, она была заинтересована в том, чтобы смерть царевича выглядела несчастным случаем.

А остальные свидетели убийства? Трудно поверить, что у людей Годунова не было средств получить от них именно те показания, которые их устраивали.

Участникам расследования даже не было надобности фальсифицировать документы дела, в чем обвиняли их потом многие историки. Они просто могли формировать показания свидетелей так, как им было нужно. Это подтверждается исследованием архивиста К. Клейна, который более полувека назад доказал, что документы следствия по угличскому делу не носят следов поздних подчисток или вклеивания новых листов. То, что документы в деле сильно перепутаны, есть результат небрежного хранения, а не фальсификации.

Для непредвзятого исследователя невиновность Битяговского и его людей в убийстве царевича почти очевидна. Но если не они, то кто совершил его?

Имена конкретных исполнителей, вероятно, никогда не станут известными. Да это и не представляет интереса. Скорее всего, это были наемники, которых в Угличе никто не знал. Они легко проникли на территорию дворца: судя по дошедшим до нас сведениям, Кремль фактически не охранялся и был местом весьма людным и оживленным. Совершив убийство, преступники покинули территорию дворца, вскочили на коней и скрылись из города, стремясь уехать как можно дальше от места преступления. Времени для этого у них было предостаточно — пока во дворце метались мамки да няньки и толпа посадских, науськиваемая Нагими, избивала ни в чем не повинных людей. Возможно, среди горожан и обитателей дворца были люди заговорщиков, которые обеспечивали убийцам прикрытие, а позже направляли расследование в нужное заговорщикам русло.

Сами преступники, как это бывает, ничего собой не представляли, но силы, стоявшие за ними, должны были быть могущественными и искушенными в политических интригах. Не случайно мнение русские историки пришли к убеждению, что наиболее влиятельным лицом, заинтересованным в устранении царевича Дмитрия, был Борис Годунов.

Однако есть соображения, заставляющие усомниться в этом.

При всем своем властолюбии, жестокости и беспринципности Годунов был человеком большого государственного ума, прозорливым и тонким политиком. Он не мог не знать, что имя его непопулярно в народе, для которого он всегда был временщиком, — и тогда, когда правил государством от имени царя Федора, и позднее, когда возложил на себя венец русских царей. В такой ситуации для него было весьма неосмотрительно пролить кровь сына Иоанна Грозного, который, несмотря на свою незаконнорожденность, был все-таки настоящим Рюриковичем. Борис не мог не понимать, что при любом раскладе ответственность за убийство царевича народ возложит именно на него. А он стремился изменить общественное мнение в свою пользу, жаждал народной любви и признания.

Убийство царевича Дмитрия могло быть оправдано, если бы Годунов в момент его совершения был царем: тогда это было бы устранением возможного претендента на престол. Но в 1591 году царем был Федор Иоаннович, а Годунов, каким бы прочным ни было его положение при дворе, оставался лишь фаворитом, положение которого могло в любой момент пошатнуться. Такое в русской истории случалось не раз. Если же у царя родился бы наследник, убийство Дмитрия вообще становилось бессмысленным. В лучшем случае Годунов стал бы опекуном малолетнего царя, но Бориса совсем не привлекала роль вечного регента при слабых и малолетних монархах. Он собирался стать царем сам, передать трон своему сыну и основать новую русскую династию.

Хотя полностью снять подозрения с Бориса Годунова нельзя, положение, сложившееся при московском дворе после смерти Иоанна Грозного, требует расширения круга возможных виновников угличского убийства. И такой человек есть! Его имя маячит везде, где упоминается убиенный царевич. Этот человек — Василий Иванович Шуйский!

Князь Василий Иванович Шуйский, — представитель рода Рюриковичей, после кончины царя Федора Иоанновича, последнего из прямых потомков Ивана Калиты, всерьез и не без оснований претендовал на русский трон, вступив в борьбу с менее знатным, но политически более весомым Борисом Годуновым.

Именно Шуйский в 1591 году возглавлял следствие, признавшее царевича Дмитрия умершим от несчастного случая. Но через тринадцать лет, после смерти Бориса Годунова и зверского убийства его жены и сына, в отстранении которых от власти Шуйский играл не последнюю роль, тот же Шуйский признает царевича в беглом монахе Григории Отрепьеве и заявляет, что тогда, в Угличе, он тела мертвого царевича Дмитрия вообще не видел! Прошло, однако, еще два года, и Василий Шуйский фактически возглавил восстание против самозванца. Далее Шуйский, "выкликнутый" на московский престол вместо убитого москвичами Лжедмитрия I, в первых своих царских грамотах спешит объявить, что царевич Дмитрий "умре подлинно и погребен в Угличе".

Именно в царствование Василия Шуйского возникла и утвердилась версия о причастности к смерти царевича Бориса Годунова. Из кругов, близких к Василию Ивановичу, вышла так называемая "Повесть 1606 года", в которой излагается эта версия. Более того, стремясь положить конец появлению все новых и новых "чудом спасшихся царевичей Дмитриев", Шуйский добивается канонизации убиенного царевича. После этого ни один православный не мог усомниться в смерти Дмитрия, о которой повествовало житие новоявленного чудотворца, не рискуя прослыть еретиком.

В самом деле, если допустить, что оставшиеся неизвестными убийцы царевича Дмитрия были людьми Василия Шуйского, перед нами раскрывается действительно грандиозный план захвата русского трона. Шуйский убивал сразу двух зайцев. С одной стороны, он избавлялся от одного из претендентов на престол, с другой — навеки компрометировал второго в глазах народа, и не только современников, но и потомков. Единственным слабым местом в плане Шуйского были исполнители: они ни в коем случае не должны были быть найденными.

Возглавив следствие, Шуйский делает все, чтобы Дмитрий был признан умершим от несчастного случая. Он знал: ничто не спасет Годунова, изрядно запятнанного прежними деяниями, от суровой людской молвы. Для этого ему даже не требовалось влиять на дознавателей: будучи людьми Годунова, они лезли из кожи, чтобы доказать версию несчастного случая. При этом, если бы даже Шуйский был уличен в недобросовестном ведении расследования, он в глазах Годунова оставался чист, ведь он сделал все, чтобы отвести подозрения от правителя. После убийства угличанами Битяговского и его людей, следствие, направляемое умелой рукой Шуйского, пошло по безнадежно ложному следу Своим буйством угличане сыграли на руку Шуйскому, и шансы найти настоящих убийц вовсе исчезли. В тот момент никто не мог заподозрить Василия Ивановича в причастности к смерти царевича, ибо никто не рассматривал Шуйского в качестве претендента на престол.

Летом 1606 года в Москву были торжественно доставлены мощи нового чудотворца — святого великомученика царевича Дмитрия. Однако почти одновременно с этим по России поползли слухи, будто вместо останков царевича были представлены останки недавно убитого мальчика такого же возраста, одетые в царские одежды и положенные в новый гроб.

Версию о фальсификации мощей Дмитрия наиболее полно излагает в своей "Московской хронике" подвизавшийся на русской службе ландскнехт Конрад Буссов, профессиональный разведчик, работавший сразу на несколько государств и ездивший из Москвы в Углич с немецким купцом Хоппером.

"Дурацкая затея выглядела так, — пишет Буссов. — Шуйский приказал сделать новый гроб. Он приказал также убить одного девятилетнего поповича, надеть на него дорогие погребальные одежды, положить в этот гроб и увезти в Москву. Сам же он, вместе со своими князьями, боярами, монахами и попами, выехал с крестами и хоругвиями встретить тело царевича, которое велел пышной процессией внести в церковь усопших царей. По его велению было всенародно объявлено, что князь Дмитрий, невинно убитый в юности, — святой, он, мол, пролежал в земле 15 лет, а тело его нетленно, как если бы он только вчера умер. И орехи, которые были у него в руке на площадке для игр, когда его убили, еще тоже не сгнили и не протухли, точно так же и гроб не попорчен землей и сохранился, как новый, кто желает его видеть, пусть сходит в царскую церковь, где он поставлен, церковь будет всегда отперта, чтобы каждый мог туда пойти и поглядеть на него. Шуйский подкупил нескольких здоровых людей, которые должны были прикинуться больными. Одному велели на четвереньках ползти к телу святого Дмитрия, другого повели туда под видом слепца, хотя у него были здоровые глаза и хорошее зрение. Они должны были молить Дмитрия об исцелении. Оба, конечно, выздоровели, параличный встал и пошел, слепой прозрел, и они сказали, что им помог святой Дмитрий…"

Дело в том, что Василий Шуйский совершил роковую ошибку — он привлек к канонизации Дмитрия, его мать Марию Нагую, которая 21 июня 1606 года разослала окружную грамоту к воеводам сибирских городов, а в августе — грамоту жителям Ельца. В окружной грамоте Мария Нагая пишет, что сын ее, настоящий царевич Дмитрий, "убит от Бориса и погребен в Угличе". В грамоте же к жителям Ельца она утверждает, что из Углича перенесли в Москву мощи настоящего царевича Дмитрия и что царевич действительно святой мученик. Однако народ прекрасно помнил, что она совсем недавно признала своим сыном царевича Лжедмитрия I. Эта женщина слишком много лгала и лицедействовала, чтобы люди могли ей поверить. Во время торжественной встречи мощей царевича нервы вдовы Грозного не выдержали, она не смогла произнести ожидаемых от нее слов. Мария Нагая едва не потеряла сознание, увидев в гробу вместо истлевших останков своего сына свежий труп неизвестного ребенка.

Некоторое время гроб с останками якобы царевича стоял на Лобном месте, а затем его перенесли в Архангельский собор. Помимо официальных "чудес" и "исцелений", происходивших от мощей нового святого (о каждом из них москвичи оповещались звоном колоколов), случались и скандалы. Как-то недруги царя Василия, а у него их было не меньше, чем у Годунова, притащили в собор тяжелобольного при последнем издыхании, и он умер прямо у гроба "святого". Народ в ужасе убегал из собора. Атмосфера вокруг мощей Дмитрия накалялась, многие стали догадываться об обмане, и власти поспешили закрыть доступ к гробу.

Официальное обретение мощей царевича Дмитрия не внесло успокоения в умы россиян и никак не упрочило трон царя Василия. Так же, как канонизация убиенного царевича не решила проблемы самозванства на Руси, ибо уже в мае 1607 года в городе Стародубе появился человек, объявивший себя царем Дмитрием, вторично спасшимся от гибели. В русской истории он известен как Тушинский вор. Сам же царь Василий Шуйский к лету 1610 года, разбитый на полях сражений и преданный соратниками, остался в одиночестве. 17 июля 1610 года его свергли с престола и постригли в монахи, а через неделю польские войска были у стен Москвы. Трагедия, первый акт которой состоялся в Угличе в 1591 году, продолжалась.

История не донесла до нас имени мальчика, тело которого, возможно, заменило мощи царевича Дмитрия и покоится ныне в стенах Архангельского собора Московского Кремля. А где-то в Угличе, возможно, и по сей день покоятся безымянные подлинные останки сына Иоанна Грозного…

КОГДА И КОГО СПАС ИВАН СУСАНИН?

Подвиг костромского крестьянина, спасшего русского царя и погубившего отряд польско-литовских интервентов, долгое время был излюбленной темой писателей, поэтов и композиторов. Но, несмотря на огромную популярность, история сусанинского подвига по сей день остается одним из самых загадочных и запутанных эпизодов великой русской смуты.

История Ивана Осиповича Сусанина впервые упоминается в трудах костромских историков XVIII века Н. Сумарокова и И. Васькова, а также в географическом словаре А. Щекатова. Однако автором окончательной редакции, ставшей почти официальной, следует считать исследователя-краеведа Самарянова, который в 1870–1880 годах суммировал данные немногочисленных письменных источников и народные предания о Сусанине.

Согласно этой версии, зимой 1613 года, вскоре после своего избрания на престол, царь Михаил Федорович Романов с матерью инокиней Марфой (в миру — Ксения Ивановна Романова) проживал в своей вотчине, селе Домнино. Неожиданно под Костромой появился польско-литовский отряд, чтобы пленить или убить новоизбранного царя, соперника польского королевича Владислава, также претендовавшего на русский престол. Недалеко от Домнино им попался крестьянин Иван Сусанин, который взялся быть проводником, но завел поляков в дремучие леса, послав перед этим своего зятя Богдана Сабинина к Михаилу Федоровичу с советом укрыться в Ипатьевском монастыре. Утром он раскрыл полякам свой обман, но, несмотря на пытки, не выдал врагам убежище царя и был ими изрублен "в мелкие куски".

Эту версию в принципе не отвергала и советская историческая наука. Однако и сегодня, и в прошлом она порождает множество вопросов…

Сам подвиг Ивана Сусанина не вызывает сомнения. Он подтверждается жалованной грамотой царя Михаила Федоровича, который в 1619 году, "по совету и прошению матери", даровал крестьянину села Домнино Костромского уезда Богдашке Сабинину половину деревни Деревище за подвиг его тестя Ивана Сусанина. Его будто бы "изыскали польские и литовские люди и пытали… где в те поры великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович были, и он Иван ведал про нас… терпя немерные пытки… про нас не сказал… и за то польскими и литовскими людьми был замучен до смерти". Привилегии, данные потомкам Сусанина, были подтверждены царствующим домом Романовых в 1641, 1691 и 1837 годах. Однако возникает вопрос: когда произошли эти драматические события в окрестностях Домнина?

Официальная версия дает очень небольшой временной период. Михаил Федорович был провозглашен царем 21 февраля 1613 года, а 13 марта уже вел переговоры с прибывшей из Москвы делегацией. Следовательно, поляки должны были захватить нового русского царя за 20, от силы за 30 дней. Трудно поверить в подобную оперативность поляков, повсеместно разгромленных и лишенных единого командования на территории России. Польское воинство к этому моменту представляло собой множество разрозненных польско-литовских и казачьих отрядов, мародерствовавших по русским деревням. Более того, полякам еще требовалось найти, где скрывается новоизбранный царь, чего точно не знали даже участники Собора. В наказе от 2 марта 1613 года посольству, отправленному уговаривать Михаила Федоровича принять монарший венец, говорилось: "ехать к государю в Ярославль или где он государь будет". В таком официальном документе совсем ни к чему было скрывать местонахождение Михаила. Скорее всего, на Соборе знали, что после освобождения Москвы от поляков осенью 1612 года Михаил Романов с матерью направились в Ярославль, дальнейший их маршрут был неизвестен, и послам предлагалось самим решить эту проблему.

Многие историки, видя слабые места официальной версии, допускают, что свой подвиг Сусанин совершил не в феврале — марте 1613 года, а раньше, и что поляки охотились за Михаилом Федоровичем не как за избранным царем, а как за претендентом на русский престол. Однако и это предположение вызывает сомнения.

Фактически до середины февраля 1613 года Михаил Романов был одним из многих претендентов на трон, и никаких особых преимуществ перед другими кандидатами у него не было. При первых обсуждениях его кандидатура была с ходу отвергнута Собором, и к ней вторично вернулись позже под давлением казачества. Даже приняв, казалось, окончательное решение об избрании Михаила на царство, руководители Земского собора, отпуская выборных в их города, поручили им тайно проведать, поддержит ли народ на местах это избрание. Даже если после формального избрания кандидатура Михаила вызывала столь сильные сомнения, то еще менее прочным было его положение как кандидата на трон. Полякам было не выгодно ликвидировать Михаила Романова до избрания его царем, ибо, следуя подобной логике, они должны были бы организовать массовое избиение всех "ищущих государства", среди которых были князья Дмитрий Трубецкой, Иван Голицын, Федор Мстиславский, шведский принц Карл Филипп, сам Дмитрий Пожарский и даже сын Марины Мнишек и Лжедмитрия II (Тушинского вора). Такое полякам было явно не по силам.

Однако есть и другое, менее пафосное, но более правдоподобное описание подвига Сусанина. Его изложил на заседании архивной комиссии Костромской губернии в 1900 году член Государственного Совета, действительный тайный советник Н.Н. Селифонтов. В основе его доклада была рукопись некого титулярного советника Иорданского, жившего в Петербурге в середине XVIII века и поддерживавшего постоянную связь с Домнино, где его брат Алексей был приходским священником. Рукопись эта была составлена по свидетельствам потомков очевидцев событий, в том числе дочери Ивана Сусанина Степаниды.

Вот как описывает подвиг Сусанина в своем докладе Н.Н. Селифонтов:

"В 1612 году в свою вотчину, в село Домнино, прибыл из Москвы Михаил Федорович со своей матерью Марфой Иоанновной, убегая от царящих междоусобий.

Шедший из Вологды в Кострому отряд поляков узнал о местопребывании Михаила Федоровича, решил во что бы то ни стало схватить его и живого или мертвого доставить в Польшу. Предуведомленный об их умысле молодой царь бежал из села Домнина ночью в деревню Перевоз.

Не дойдя до последней, он заблудился, снова попал на вологодскую дорогу и очутился около домнинского выселка, который состоял только из одного дома крестьянина Ивана Сусанина. Узнав о преследовании Михаила Федоровича поляками, Сусанин спрятал его в овинной яме (сам овин накануне сгорел). Чтобы скрыть молодого царя еще лучше, Сусанин обложил всю яму горящими головнями. В яму он принес ему хлеба с солью и квасу.

Благодаря случайности дочери крестьянина Степаниды не было дома. Во время бегства Михаила Федоровича выпал снег, и следы его на снегу довели врагов до избы Сусанина. Последний, спрашиваемый о Михаиле Федоровиче, ответил незнаниями. Поляки стали его пытать, но и на пытках верный Иван Сусанин не выдал царя. Изрубив его в куски, поляки двинулись поспешно из костромских пределов, прежде тщательно поискав с собаками Михаила Федоровича.

Из-за расплывшегося запаха гари собаки потеряли обоняние и не нашли спрятанного в овинной яме царя. Вернувшаяся домой Степанида видела мученическую смерть отца, но сама не показалась полякам и только подошла к телу отца, когда ушли враги, и громким плачем привлекла народ из Домнина. Тогда выбрался Михаил Федорович из ямы; приказал собрать останки Сусанина и похоронить в своей вотчине Домнине, а сам отправился в Ипатьевский монастырь в Кострому под охраною крестьян".

Если принять эту версию, то события близ Домнина происходили в 1612 году. С лета 1610 по осень 1612 года Михаил Романов с матерью находились в оккупированной поляками Москве, в Кремле, позже осажденном ополчением князя Пожарского. 26 октября 1612 года, за сутки до того, как поляки сложили оружие, комендант польского гарнизона полковник Струсь выпустил из Кремля всех находившихся там представителей русской знати, среди которых были и юный Михаил Романов с матерью. Следовательно, по версии Селифонтова, события близ Домнина могли происходить только в ноябре — декабре 1612 года.

Селифонтов называет в своем докладе Михаила Федоровича царем, хотя трудно поверить, что советник не знал, когда Михаил был избран на царство. Этим он, сам того не желая, указывает на основную проблему в исследовании сусанинской истории.

Каждому исследователю хотелось, чтобы костромской крестьянин спас именно русского царя или по меньшей мере претендента на престол. Однако достаточно вспомнить, что за Михаилом Федоровичем охотился не некий польский "спецназ", а банда обычных мародеров, вознамерившихся захватить отпрыска знатного рода с целью получения выкупа, как все встает на свои места.

Судя по всему, версия Селифонтова наиболее близка к истине. Свой подвиг Сусанин совершил в ноябре — декабре 1612 года, когда Михаил Федорович с матерью скитались по своим вотчинам, пытаясь найти убежище в разоренной стране. Этой неустроенностью объясняется и то, что у Михаила не было сопровождающей челяди. Ведь из Домнина в Перевоз он бежал в одиночку. Поляки же появились в окрестностях Домнина с чисто грабительскими целями, а не затем, чтобы пленить конкретно Михаила Федоровича Романова как будущего русского государя. О его будущем они в то время знать ничего не могли. Следовательно, Иван Сусанин ценою жизни спасал своего боярина, митрополичьего сына, стольника, но никак не царя, что, конечно же, не уменьшает ни его героизма, ни его патриотизма. Что же касается польского отряда, якобы заведенного Сусаниным в болотные топи и сгинувшего в них, это более поздняя легенда, появившаяся, скорее всего, в начале XIX века.

Справедливости ради отметим: утверждение Селифонтова, будто, выбравшись из овинной ямы, юный Михаил сразу направился в Ипатьевский монастырь, несколько сомнительно. Большинство современных исследователей считают, что будущий царь и его мать в Ипатьевском монастыре никогда не жили. Эта обитель просто использовалась для их встречи с официальным московским посольством в марте 1613 года. Инокиня Марфа с сыном могли жить в своих костромских вотчинах, скорее всего, в самой Костроме, где в старом посаде рядом с Воздвиженским монастырем у Романовых был свой дом и двор. Жизнь в городе была безопаснее, чем в подгородних поместьях.

Почему же из всех версий подвига Сусанина в русской истории возобладала самая сомнительная?

Судя по всему, версия Селифонтова отпугивала дореволюционных историков своей приземленностью. Возможно, им казалось, что прятаться от врагов в овинной яме унизительно для достоинства первого государя из рода Романовых. По свидетельству Селифонтова, рукопись титулярного советника Иорданского была тщательно выправлена и переписана четким писарским почерком. Уже в XVIII веке ее готовили к печати, но в свет она так и не вышла.

Для советских историков версия Селифонтова была вообще не приемлема. В тридцатых годах прошлого века Иван Сусанин вошел в официальный пантеон народных героев. В свете же этой версии Сусанин из могучего седобородого старца (по мнению некоторых современных исследователей, "старцу" едва ли было больше 36–38 лет), заводящего толпы врагов в дремучие леса и сотнями топящего их в трясинах, превращался в домнинского старосту, спасающего молодого барчука от лихих людей.

Впрочем, даже сегодня подвиг Сусанина для историка — тема неблагодарная, ибо усилиями талантливых русских поэтов, писателей и композиторов наш человек всегда будет представлять Ивана Сусанина таким, каким он изображен в опере М.И. Глинки "Жизнь за Царя".

ГЕРЦОГ БЕКИНГЕМ — ЭТЮД В ГОЛУБЫХ ТОНАХ

Великий Александр Дюма в своих "Трех мушкетерах" создал романтический образ герцога Бекингема, готового на любые безумства ради счастья увидеть обожаемую женщину — французскую королеву Анну Австрийскую. Увы, в действительности все было несколько иначе…

В 1614 году на одном из пышных балов, устроенном в лондонском дворце Уайтхолл королем Яковом I, танцоры под утро так устали, что еле передвигали ноги.

— Что же вы не танцуете? — закричал своим гнусавым голосом король. — Танцуйте же, черт вас всех побери!

При этих словах из толпы гостей выбежал недавно представленный ко двору двадцатидвухлетний Джордж Вильерс. Он с такой легкостью и грацией сделал несколько высоких и красивых прыжков, что восхищенный монарх сразу развеселился и, как отмечали очевидцы, почтил расторопного молодого человека "проявлением необычайной нежности и гладил его по щекам…"

С этого момента и началась головокружительная карьера Джорджа Вильерса, вошедшего в историю под именем герцога Бекингемского и ставшего вскорости самым богатым и влиятельным человеком при дворе Якова I. Этот монарх — сын знаменитой Марии Стюарт, казненной на эшафоте, — был человеком с большими странностями. Оккультист, алхимик, маг и богослов, он трепетал при мысли о злых чарах и ходил, обвешанный оберегами и амулетами. Опасаясь убийц, он носил камзолы, подбитые изнутри войлоком и усиленные стальными полосами, и едва ли не каждую ночь менял спальню. Опасаясь отравления, Яков в последние годы жизни питался одними сваренными вкрутую перепелиными яйцами, запивая их водой, которую он собственноручно доставал из колодца: Но самое важное для нашего повествования — это то, что, хотя король и был женат на датской принцессе Анне, он интересовался не женщинами, а красивыми молодыми людьми. Недвусмысленные знаки такого интереса к Вильерсу, продемонстрированные королем на балу, ввергли нового фаворита в гущу старой и чрезвычайно запутанной придворной интриги.

За несколько лет до появления Вильерса сердце Якова I похитил смазливый, но глуповатый шестнадцатилетний шотландский дворянин Роберт Карр. Вслед за ним при дворе появился его прежний любовник и совратитель Томас Овербюри — зрелый, неплохо образованный джентльмен, вознамерившийся сделать карьеру, пользуясь близостью своей "дамы мужеска иола" к королю. Замысел удался как нельзя лучше: Овербюри уже получил выгодную придворную должность, уже был посвящен в рыцари, как случилось невероятное — Роберт Карр влюбился. И влюбился в женщину — молоденькую красавицу Френсис Ховард, внучатую племянницу знатного вельможи.

Роман между ними развивался тихо и благопристойно, пока не обнаружилось пренеприятное обстоятельство: из Франции вернулся муж Френсис и потребовал от жены исполнения супружеских обязанностей. Френсис была замужем за знатным молодым человеком Робертом Деверэ. Они сочетались браком, когда ей было тринадцать, а жениху четырнадцать лет, после чего молодая жена вернулась в отчий дом, а муж отправился на учебу во Францию. Юная леди в ужасе бежала к родителям и засыпала Карра мольбами о спасении. Оказавшись в сложной ситуации, Роберт повинился перед Яковом I за свою измену и умолял ему помочь аннулировать брак Френсис. Король отнесся к измене любовника довольно благодушно и обещал поддержку в деликатном деле. Расторгнуть брак между Френсис и Робертом было не очень сложно, поскольку Френсис оставалась девственницей, следовательно, ее замужество могло считаться фактически несостоявшимся. Но тут на сцену явился разъяренный от ревности Томас Овербюри, устроивший Карру скандал в присутствии Якова, во время которого обзывал леди-разлучницу грязной шлюхой. Желая остановить истерику, король предложил буяну пост посла в России, но Овербюри сгоряча послал его величество куда подальше. Это дало Якову основание заключить невежу в Тауэр, как дворянина, уклонившегося от государственной службы.

Леди Френсис больше всего устроило бы пожизненное заключение обидчика, но, поскольку таких гарантий ей никто давать не собирался, она решила действовать самостоятельно. Через некую миссис Тернер — устроительницу всякого рода деликатных дел — она вышла на знаменитого лондонского черного мага, астролога и хироманта доктора Симона Формана, который, не уповая на власть колдовских чар, попросту вручил леди Френсис склянку с мышьяком.

У семейства Ховардов был в Тауэре свой человек, лейтенант Хельвис. Через него Френсис стала передавать Овербюри от имени Карра гостинцы, обильно сдобренные содержимым формановской склянки. Вскоре узник уже не мог встать с койки. Тем временем к нему приставили человека миссис Тернер, некоего Дика Уэстона, который периодически ставил ему клизмы с мышьяком и ртутью. Через месяц такого интенсивного "лечения" Овербюри умер. Это произошло 15 сентября 1613 года, а уже в декабре брак Френсис был расторгнут и она обвенчалась с Робертом Карром. В качестве свадебного подарка король пожаловал своему фавориту титул графа Соммерсетского и огромное имение в Честерфорде, в которое супруги отбыли немедленно после свадьбы.

Король Яков недолго скучал по своему фавориту и скоро утешился с другими юношами. Иногда он наезжал в гости к супругам, но эти посещения становились все реже и реже. Приезжал иногда в Лондон и Роберт Карр. Вел он себя развязно и высокомерно, как подобает влиятельному королевскому фавориту. И тут рядом с королем появился новый любимец — юный, красивый, ласковый Джордж Вильерс, будущий герцог Бекингем.

Будучи при дворе человеком новым, Вильерс вовсе не собирался портить отношения со своими предшественниками. При встречах он оказывал Карру всяческое почтение и даже заискивал перед ним. Карр же ни на какие контакты с новым любимцем короля не шел. И тогда Джордж предложил Карру дружбу в том смысле, какой вкладывают в это слово люди нетрадиционной сексуальной ориентации. Разразился скандал, старый и новый королевские фавориты едва не пустили в ход кулаки. Карр пообещал свернуть Бекингему шею и вызвал его на дуэль. Джордж от поединка трусливо уклонился: противник слыл хорошим фехтовальщиком. Желая спасти его репутацию, а может быть, и жизнь, король объявил, что он лично запретил Бекингему драться. Одновременно он запретил Карру появляться при дворе.

Недоброжелатели, а их у Роберта Карра было более чем достаточно, по крохам собирали улики против супругов. Их подозревали в убийстве Овербюри, а также в занятиях леди Френсис черной магией. Во главе этой партии стали униженный и злопамятный Бекингем и жена Якова I королева Анна. Эта женщина, в течение многих лет безропотно мирившаяся с гомосексуальными наклонностями мужа, оказывается, ничего не забыла и не простила. Бывшего фаворита она ненавидела и твердо решила уничтожить его.

Поводом для преследования супругов Карр стал донос жены Симона Формана на собственного мужа, которая приревновала доктора к некой миссис Тернер, соратнице доктора по черномагическим изысканиям. Вскоре был арестован Дик Уэстон, который некогда травил Овербюри в Тауэре. Под пыткой Уэстон признал свое участие в злодеянии.

Во время обыска в доме миссис Тернер обнаружили тайное помещение с магической литературой и восковыми фигурками для инвольтации. Жена Формана весьма кстати предоставила дознанию письма Тернер к ее мужу, в которых обсуждались вопросы теоретической и практической магии. Миссис Тернер и Уэстон отправились на виселицу, сам же доктор Форман таинственно исчез. Удалось избежать наказания и лейтенанту Хельвису: он предоставил следствию письма леди Френсис, косвенно изобличающие ее как отравительницу.

15 мая 1616 года супруги Карр предстали перед судом в Вестминстер-холле. К удивлению присутствовавших, леди Френсис сразу признала свою вину, но полностью отрицала причастность мужа к отравлению Овербюри. Сам же Роберт Карр изначально отказывался признать за собой какую-либо вину, и улик против него у суда не было. Тут в дело вмешалась королева Анна, и под ее давлением суд вынес супругам смертный приговор.

Чета Карров ожидала его исполнения шесть лет. Шесть лет королева и герцог Бекингем требовали их казни, а король Яков отказывался утвердить приговор. Он твердо решил не запятнать рук кровью своего бывшего любовника. Король добился своего. Супругов освободили из Тауэра в 1621 году. Они уехали в деревню и отшельниками прожили в поместье до самой смерти. Френсис умерла через одиннадцать лет, не дожив до тридцати. Роберт скончался в 1645 году, пережив виновника своих несчастий Бекингема на семнадцать лет.

Джордж Вильерс оказался хитрее и практичней прочих фаворитов короля Якова I. Понимая, что король не вечен, он постарался войти в дружбу с принцем Уэльским, будущим королем Карлом I. Влияние на Карла" которого достиг Вильерс, делает честь его психологической проницательности и умению втираться в доверие. Принц родился слабым ребенком. До семи лет мог только ползать на четвереньках, первые слова произнес в пять лет. Но потом стал быстро выправляться и к восемнадцати годам был отличным стрелком, фехтовальщиком и полемистом. Но беспомощное детство, внешне отразившееся только в легком заикании, оставило глубокий негативный след в характере принца. Карл вырос эгоистичным, двуличным, легкомысленным и очень подверженным чужому влиянию. Этим искусно воспользовался Вильерс. Он научился угадывать желания Карла на лету. Тот еще не успел сообразить, чего он хочет, а Джордж уже все продумал, подготовил и организовал. Как писал историк С. Гардинер, "Карл держался за своего фаворита, как немой хватается за человека, умеющего объяснить его мимику окружающим".

Заняв престол после смерти Якова 1, Карл назначил Джорджа Вильерса, удостоенного титула герцога Бекингема, первым министром. И с этого момента изнеженный, женоподобный придворный превращается в воина и государственного мужа. Если раньше он всячески подчеркивал свое равнодушие к женщинам" то теперь по Лондону ходили слухи о его амурных похождениях с участием первых дам королевства и даже простолюдинок. Возможно, что в какой-то степени эти слухи распространяли доверенные люди самого герцога, чтобы создать своему патрону репутацию сверхмужчины. Таким он и представлен в "Трех мушкетерах" — пылким обожателем французской королевы, готовым даже затеять войну ради того, чтобы увидеть свою возлюбленную. "Я лишен возможности видеть вас, сударыня, что ж, я хочу, чтобы вы каждый день слышали обо мне. Знаете ли вы, что за цель имела экспедиция на остров Ре и союз с протестантами Ла-Рошели, который я замышляю? Удовольствие видеть вас. Я не могу надеяться с оружием в руках овладеть Парижем, это я знаю. Но за этой войной последует заключение мира, заключение мира потребует переговоров, вести переговоры будет поручено мне. И я вернусь в Париж и увижу вас хоть на одно мгновение и буду счастлив…"

До сих пор историки оставляют открытым вопрос: имели место романтические отношения между Анной Австрийской и Бекингемом? Так что вышеприведенные пылкие признания оставим на совести Дюма. Зато гибель Бекингема описана в романе достаточно близко к действительности.

После неудачи экспедиции на остров Ре герцог обосновался в Портсмуте, готовя новую эскадру для действий у Ла-Рошели. К этому времени он уже вызывал у соотечественников такую ненависть, что друзья умоляли его носить под одеждой кольчугу. Но легкомысленный герцог отшучивался:

— Кольчуга не защитит от ярости толпы, а убийцы-одиночки я не боюсь: римский дух давно выветрился в Англии…

Утром 23 августа 1628 года, когда Бекингем вышел после завтрака в приемную, к нему подошел один из посетителей и с возгласом "Да помилует Бог твою душу!" вонзил ему в грудь кинжал…

Так на арене истории появился Фелтон. Да, да! Тот самый лейтенант Фелтон, которого Дюма изобразил мрачным, фанатичным пуританином, влюбившимся в коварную миледи и склоненный ею к убийству Бекингема.

В действительности все было гораздо прозаичней. Нет никаких сведений о том, что этот потомственный солдат с северо-востока Англии был религиозным фанатиком, но в английских архивах по сей день хранится найденная в шляпе Фелтона при аресте записка, в которой он объяснял мотивы, толкнувшие его на убийство. Обозленный невыплатой обещанного ему жалования за участие в экспедиции на остров Ре, обойденный в чинах, он долго обретался в Портсмуте, жадно ловя слухи о бесчестности и низости королевского фаворита. И тут он узнал, что в палате общин в Лондоне Бекингема открыто назвали врагом общества! Чаша терпения обиженного офицера переполнилась. На следующее утро он прошел в толпе посетителей во дворец и зарезал герцога Бекингема, который всего четырнадцать лет назад, будучи никому не ведомым Джорджем Вильерсом, очаровал старого короля своими изящными прыжками…

ПИРАТСКАЯ РЕСПУБЛИКА В МАДАГАСКАРСКОЙ ГУБЕРНИИ

В 1718 году во время рекогносцировки осажденной норвежской крепости Фридрихсгаль погиб шведский король Карл XII. Казалось бы, шальная пуля, продырявившая "железную башку" шведского короля, должна была положить конец застарелому соперничеству между ним и русским царем Петром. Но нет! Даже после смерти короля Карла XII Петр I, узнавая о замыслах и планах соперника, стремился перехватить инициативу уже у покойного врага. Наиболее ярко такая политика царя Петра проявилась в деле о так называемом "Мадагаскарском проекте"…

В 1721 году вскоре после заключения Ништадтского мира между Россией и Швецией в Петербурге появился шведский адмирал Даниэль Вильстер. Он изъявил желание поступить на службу в русский флот и представил Петру I проект некой сверхсекретной экспедиции. План этот царем был утвержден, и в обстановке глубокой тайны началась подготовка к его реализации. Лишь ограниченный круг лиц знал, куда, когда и под чьим командованием выйдут в море фрегаты "Амстердам Галей" и "Де Крон де Ливде". Все время, пока корабли готовились к плаванию, адмирал Вильстер, назначенный командовать предприятием, провел в строжайшей изоляции. Похоже, не очень-то доверял Петр шведскому перебежчику.

В начале декабря 1723 года корабли покинули Ревель. Командующему отрядом В иль стер у инструкции предписывали избегать захода в иностранные порты, выходить в Атлантику не через Ла-Манш, а в обход Британских островов, тщательно скрывая свою принадлежность к военному флоту России: для маскировки были запасены английские и португальские торговые флаги. Перед выходом инструкции были вручены и командирам фрегатов — капитану Мясному и капитан-поручику Киселеву, но им было приказано вскрыть пакеты только в море, когда корабли пройдут пролив Зунд. Русским офицерам предписывалось не подавать виду, что им дано задание исполнять приказания Вильстера, сверяя его действия с выданными тайными инструкциями. Впрочем, до выполнения этих предписаний дело не дошло: в балтийских проливах шторм так сильно повредил оба корабля, что они были вынуждены вернуться в Ревель. Экспедиция была отложена, а после смерти Петра в январе 1725 года вовсе отменена. Вот, в сущности, и все, что долгое время было известно историкам о "Мадагаскарском проекте" царя Петра.

В 1867 году историк И. Зайдель опубликовал в "Морском сборнике" статью, в которой впервые пытался разобраться в тайнах "Мадагаскарского проекта". Вот что удалось выяснить исследователю…

В начале XVIII века в Стокгольм была доставлена петиция от пиратов шведского происхождения, осевших на Мадагаскаре.

Они просили у правительства амнистии и права вернуться на родину. Карл XII простил своих заблудших подданных и разрешил им вернуться в Швецию. Однако пираты на родине не появились, а вместо этого выдвинули план создания на Мадагаскаре шведской колонии. Идею поддержал командор Карл Ульрих, стац-секретарь фон Гепкен и несколько высокопоставленных лиц из числа королевских сановников. Но главным зачинщиком проекта был вождь мадагаскарских джентльменов удачи некий англичанин Морган, от имени которого действовал командор Ульрих. Именно Морган предложил шведам колонизировать Мадагаскар и даже взялся частично финансировать это предприятие.

Заняться реализацией проекта шведы смогли только после окончания Северной войны, но нелепый случай поломал далеко идущие планы: Морган попал в английскую тюрьму, где вскоре умер, а без него вся затея развалилась. Подозрительно быстрая ликвидация дела побудила многих историков рассматривать его как авантюру, подброшенную Карлу XII от имени загадочного Моргана какими-то неизвестными миру лицами, возможно, близкими к шведскому двору. Что же касается появления этого проекта в России, то современный исследователь М. Чекуров полагает, что Петр I едва не стал жертвой дезинформации, автором которой был Вильстер. По мнению Чекурова, адмирал был либо шведским агентом-провокатором, засланным в Россию с целью втянуть ее в конфликт с колониальными державами, либо простодушным, малоосведомленным моряком, стремившимся осуществить сомнительный проект, в реальность которого искренне верил. В любом случае, считает Чекуров, план колонизации Мадагаскара был безумной затеей, как для Швеции, так и для России.

И все-таки дело с "Мадагаскарским проектом" обстоит не так просто.

Активизация европейских пиратов в водах Индийского океана впервые отмечается в 80-х годах XVII века: в 1684 году распалось "береговое братство" буканьеров Вест-Индии и многие пираты Тортуги и Ямайки ушли в Индийский океан, организовав новое сообщество на Мадагаскаре и расположенном неподалеку от него острове Санта-Мария. Но времена крупных организованных флибустьерских объединений уже прошли. Англия и Франция твердо решили не допустить возникновения новых пиратских республик в зонах своих колониальных интересов. Джентльменов удачи хватали и вешали на реях королевских фрегатов с такой эффективностью, что мадагаскарские пираты решили прибегнуть к испытанному способу — просить покровительства кого-нибудь из европейских монархов. Выбор пал на шведского короля.

В 1713 году в Стокгольм прибыла пиратская делегация, искавшая покровительства шведской короны. Сенат принял пиратскую петицию, но решение по ней было отложено до возвращения с войны Карла XII. Обнадеженные разбойники вернулись на Санта-Марию, но совет капитанов признал их действия неудовлетворительными и постановил как можно скорее организовать на Мадагаскаре шведскую колонию. В 1718 году для форсирования плана в Европу отправляется сам "пиратский адмирал" Каспар Морган (не путать с "генералом пиратов Ямайки" Генри Морганом).

В Швеции Морган был обласкан, принят высокопоставленными чиновниками, в том числе бароном фон Герцем — одним из самых влиятельных министров Карла XII. 24 июня 1718 года король подписал охранное письмо, в котором Морган объявлялся наместником шведской короны на Мадагаскаре. Были назначены главные лица островной администрации и оговорены основные принципы управления колонией. Но, увы, дальше оформления документов дело не пошло: у правительства не было ни денег, ни кораблей для экспедиции, а гибель короля и последовавшая за ней казнь барона фон Герца вскоре вообще поставили крест на первой шведской экспедиции.

К мадагаскарским планам шведы вернулись уже при преемниках Карла XII — королеве Ульрике-Элеоноре и ее муже Фри-дрихе Гессенском, когда ситуация на Мадагаскаре претерпела кардинальное изменение. В 1718 году после окончания войны между Англией и Францией на Мадагаскар начали прибывать пираты нового типа. Это были главным образом французские каперы, за годы войны вкусившие сладости морского разбоя и не желающие расставаться с этим промыслом. В отличие от старожилов они не искали ни королевского покровительства, ни услуг пиратского сообщества. Еще не хлебнувшие трудностей местной жизни, избалованные легкой каперской добычей, привлеченные перспективой грабежа многочисленных арабских купеческих судов в Красном море, они увлекли за собой и мадагаскарских старожилов. Политику сообщества стали определять новички, лишившие Каспара Моргана былого авторитета. Таковы были условия в 1722 году, когда из Готенбурга вышла в Индийский океан вторая шведская мадагаскарская экспедиция.

Командор Карл Ульрих вел эскадру из пяти военных кораблей, замаскированных под купеческие суда. Инструкции предписывали Ульриху не поднимать военных флагов и избегать захода в порты. В Кадисе эскадра Ульриха несколько месяцев стояла на якорях, ожидая прибытия Моргана, но он так и не появился. К этому времени из-за тяжелейших условий секретного плавания между офицерами эскадры начались распри, и, опасаясь мятежа, Ульрих дал приказ возвращаться назад.

О тайных мадагаскарских замыслах шведов Петру 1 стало известно еще в 1718 году задолго до появления Вильстера. Сведения он получил от агентов русской дипломатической службы в Европе. Вероятна утечка информации из придворных шведских кругов. Идея похода в Индийский океан оказалась созвучна душе русского царя, и он зажегся желанием перехватить инициативу у своего извечного соперника. С этого момента русское правительство стало пристально следить за реализацией шведских планов, связанных с Мадагаскаром.

Кроме Вильстера, который оказался отлично осведомленным обо всех деталях шведского проекта, на русскую службу был принят швед Наркрос. Его командировали в Англию для вербовки осевших там пиратов, которые до этот искали покровительства шведского короля. Несколько позднее русская дипломатическая разведка перекупила копии документов по "Мадагаскарскому проекту" у самого… фон Гепкена!

Неудача первой русской экспедиции не обескуражила Петра. Он тут же назначил в поход другие корабли — "Принц Евгений" и "Крюссер", но их приготовление к плаванию затянулось, и в феврале 1724 года император отменил поход "до другого, более благоприятного времени". В течение всего 1724 года уже больной царь не перестает издавать приказы, связанные с подготовкой мадагаскарской экспедиции. 24 марта он назначает полную готовность кораблей к 15 апреля. 15 апреля он дает пуганный, маловразумительный приказ о вооружении все тех же "Амстердам Галей" и "Де Крон де Ливде". Последний петровский приказ по мадагаскарской флотилии датирован 9 декабря 1724 года. А через полтора месяца, 28 января 1725 года, царь Петр скончался…

До сих пор исследователи спорят о том, был ли шанс на успех у петровской экспедиции? Думается, технические средства для этого у Петра были. Русские моряки могли достичь Мадагаскара и берегов Индии. Тем не менее мадагаскарское предприятие царя было обречено на неудачу. В 1723–1724 годах никакой пиратской организации на Мадагаскаре уже не было. Короткий расцвет, связанный с прибытием на остров французских каперов, закончился очень быстро. Усилия морских держав по искоренению пиратского промысла принесли свои плоды. В 1730 году на острове Бурбон был казнен французами лидер последней активной пиратской группы капитан Лябюз. Этим закончилась история мадагаскарского пиратства, хотя назвать Лябюза, в полном смысле слова, мадагаскарским пиратом можно лишь с большой натяжкой. Фактически русским посланцам на Мадагаскаре в 1725–1726 годах было бы просто не с кем вести переговоры.

В свете всего этого энергия, с которой Петр I в последние месяцы своей жизни занимался подготовкой мадагаскарской экспедиции, достойна лучшего применения. Царь продолжал бороться с тенью умершего Карла XII. Борьба за Мадагаскар, начавшаяся как соревнование двух полных сил и энергии монархов, заканчивалась, когда один из них уже несколько лет лежал в могиле, а другой, больной и одряхлевший, готовился сойти в нее. Напрасными оказались усилия моряков, дипломатов и разведчиков. Ни Россия, ни Швеция не смогли утвердиться на берегах далекого острова.

САМЫЙ ПРАВДИВЫЙ БАРОН НА СВЕТЕ

Он прибыл в Россию в свите герцога Брауншвейгского. Для его патрона этот вояж закончился плачевно — пожизненным заключением и смертью в тюрьме. Сам же барон после десятилетий жизни в России стал популярнейшим персонажем мировой литературы, хотя его самого это не очень радовало…

Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен родился 11 мая 1720 года в именье своих родителей Боденвердер в герцогстве Брауншвейг. На родовом гербе семейства Мюнхгаузенов изображен пилигрим с фонарем и посохом в руках, что свидетельствует о том, что в роду было немало путешественников. Искать успеха и славы на чужбине было традицией этого германского аристократического рода. Не был исключением и Карл Фридрих.

Тринадцатилетним мальчиком он приехал в Петербург в свите Антона Ульриха Брауншвейгского в качестве пажа. Русская императрица Анна Иоанновна избрала герцога Брауншвейгского в мужья своей племяннице принцессе Анне Леопольдовне. Дальнейшая судьба Антона Ульриха в России сложилась весьма печально, он умер в заточении глубоким стариком, но в первые годы пребывания в империи судьба, казалось, несказанно благоволила к герцогу и его спутникам.

Русская императрица срочно переименовала Ярославский драгунский полк в Брауншвейгский и дозволила герцогу принимать в него на службу по собственному усмотрению выходцев из германских земель. Был зачислен в этот полк и юный паж герцога. В 1737 году семнадцатилетний корнет Брауншвейгского полка Мюнхгаузен принимает участие в походе русской армии под командованием фельдмаршала Миниха на Очаков. Немецкий исследователь Вернер Швейцер, изучивший все известные документы, связанные с жизнью Мюнхгаузена, полагает, что барон находился в свите герцога Брауншвейгского и непосредственно в штурме турецкой крепости не участвовал. Все упоминания о безумной отваге барона Швейцер считает, мягко говоря, преувеличенными. Однако сохранился приказ о досрочном переводе корнета Мюнхгаузена в звание поручика, а в поместье Боденвердер по сей день хранится именной наградной палаш, полученный Мюнхгаузеном от фельдмаршала Миниха. Учитывая, что во времена Анны Иоанновны ордена и награды выдавались очень скупо, можно предположить, что если барон и не был героем, то солдатом он был умелым, как говорили тогда, справным.

В дальнейшем пути барона Мюнхгаузена и его патрона резко расходятся. После кончины Анны Иоанновны, в 1741 году, Антон Ульрих и его супруга принцесса Анна Леопольдовна были арестованы и вместе с детьми сосланы в Холмогоры в Успенский монастырь, а их сын и наследник русского престола Иоанн Антонович заточен в каземат Шлиссельбургской крепости.

После воцарения Елизаветы Петровны Брауншвейгский драгунский полк был переведен в кирасирский и дислоцирован в Риге. В конце января 1744 года через Ригу в Петербург проследовала Ангальт-Цербстская принцесса Софья Августа, ставшая впоследствии императрицей Екатериной II. Начальником почетного караула рижского гарнизона, приветствовавшим принцессу, был барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. Спустя несколько дней после этого события. 2 февраля, в шведской Пернигельской (ныне Лиепупской) церкви состоялось венчание 24-летнего барона Мюнхгаузена и девицы Якобины фон Дунтен, дочери местного рижского судьи.

Никаких сведений о том, как проходила дальнейшая служба барона, не имеется, но, судя по всему, он продолжал служить в Риге, в том же полку, еще шесть лет. В Боденвердере в Музее Мюнхгаузена хранится подлинный документ — указ, подписанный императрицей Елизаветой, о производстве барона в ротмистры, датированный 1750 годом. Вероятно, в том же году и закончился русский период жизни барона. Он вышел в отставку и отбыл на родину.

Вернувшись в Боденвердер, барон зажил спокойной и даже скучной жизнью средней руки немецкого помещика, которая в последние годы была омрачена семейными неурядицами. В 1790 году умерла латвийская любовь барона — Якобина. Они прожили вместе 46 лет, но детей так и не нажили. Через четыре года престарелый Мюнхгаузен женился на 17-летней Бернхар-дине, дочери соседского помещика. Новая супруга не отличалась скромностью, и барон даже не хотел давать свою фамилию рожденному ею ребенку, который вскоре умер.

Вообще же барон много занимался хозяйством, а в свободное время предавался своему любимому занятию — охоте. По вечерам в Боденвердере собиралась дружеская компания соседей-охотников, ведущих бесконечные беседы о своем любимом занятии. Основной темой рассказов барона были его охотничьи приключения в далекой России, и, судя по всему, Мюнхгаузен, как большинство охотников, был непрочь прихвастнуть. Исследователи полагают, что для барона рассказывать истории, в которых действительность полностью растворялась в изобретательной выдумке, было способом на короткое время вырваться из скучной обыденной жизни немецкой провинции.

На этом можно было бы закончить повествование о Карле Фридрихе Иерониме фон Мюнхгаузене, если бы в 1781 году в восьмом выпуске берлинского альманаха "Путеводитель для веселых людей" не были опубликованы 16 коротких рассказов-анекдотов, авторство которых в предисловии приписывались "остроумному господину М-х-з-ну". Географические координаты и имя (сокращение было более чем прозрачно) не оставляли у барона сомнений в том, что он неожиданно для себя стал автором-юмористом. Барон был шокирован и даже возмущен, но бедняга не представлял, какой ураган обрушится на его убеленную сединами голову через несколько лет.

Возможно, публикация в альманахе и не привлекла бы к себе особого внимания, если бы "Путеводитель для веселых людей" не попался на глаза Рудольфу Эриху Распе. Об этом человеке стоит поговорить особо. Жизнь реального барона Мюнхгаузена может показаться серой и неинтересной по сравнению с жизнью создателя "литературного" Мюнхгаузена.

По профессиональным занятиям Рудольф Эрих Распе (1737–1794) был знатоком и хранителем античных древностей и старинных книг, но жизнь его была полна приключений, граничащих с авантюрами. В молодости он получил образование в Геттингене, старейшем университете Германии и Европы, некоторое время жил в Лейпциге, потом перебрался в Ганновер, где работал в Королевской библиотеке. Именно в это время он завязал знакомства со многими известными писателями и учеными и вступил в масонскую ложу.

В 1766 году Распе переезжает в Кассель и, используя масонские связи, очень быстро становится приближенным и доверенным лицом Кассельского ландграфа. Распе занимается геологией, археологией, библиотечным делом, искусствоведением и, судя по всему, оккультными науками. Пробует свои силы и в литературном творчестве. Он публикует переводы на немецкий язык нескольких произведений английской литературы, известны его комедии и один рыцарский роман. Постепенно он приобретает известность в ученых и литературных кругах Европы. Вскоре, не без помощи влиятельных английских масонов, он избирается членом Лондонского королевского научного общества.

Несмотря на различие в образовании, в нем было много общего с другим знаменитым масоном — "чародеем" графом Калиостро. Необычайно подвижная натура Распе, страсть к путешествиям и приключениям заставляет его бросить спокойную, обеспеченную жизнь и пост хранителя древностей при дворе Кассельского ландграфа. Покидая гостеприимный Кассель, Распе прихватил "на прощание" несколько наиболее ценных античных экспонатов из коллекции двора. После ряда авантюр, опутанный долгами, преследуемый кредиторами и полицией, Распе в 1775 году тайно бежит в Англию. Уже упомянутый Вернер Швейцер предполагает, что Распе был тайным агентом британской дипломатической службы. Судя по всему, прямых доказательств этому нет, но попытки кассельских и ганноверских властей добиться его выдачи окончились безрезультатно. Лондон отказался выдать Распе.

Последние двадцать лет жизни Распе провел в непрерывных скитаниях по Англии, переезжая из одного города в другой, порой кажется, что он скрывается от неведомых преследователей. На жизнь он зарабатывал переводами немецких авторов на английский язык. Именно во время английских скитаний он перевел драму Г.Э. Лессинга "Натан Мудрый". Этот перевод до сих пор не потерял своей литературной значимости, что довольно редко для таких произведений.

Вероятно, именно в поисках заработка Распе обратил внимание на рассказы-анекдоты в берлинском альманахе за 1781 и 1783 годы. Утверждение некоторых авторов, что Распе был лично знаком с бароном Мюнхгаузеном и был частым гостем его пирушек, безосновательно.

Распе перевел рассказы из альманаха на английский и сам дописал еще 9 новелл, связал их в единое целое, фактически создал из сборника анекдотов законченное литературное произведение, которое вышло в свет в Оксфорде в конце 1785 года под названием "Повествование барона Мюнхгаузена о его чудесных путешествиях и походах в России".

В Англии книга сразу приобрела необыкновенную популярность. За год после первого появления она выдержала шесть различных изданий. Распе постоянно дополняет ее новыми новеллами. Он ни сразу не выставил своего имени, ни на одном английском издании. Возможно, он не хотел компрометировать себя в глазах ученых собратьев такой "безделкой" или опасался претензий со стороны здравствующего в Боденвердере барона, а может быть, у него были и другие причины скрывать свое имя. Не стоит забывать о его бурном прошлом. Авторство Распе было установлено уже после его смерти.

В 1786 году произошел чрезвычайно редкий в истории литературы случай — произведение национальной литературы вернулось на родину в переводе с другого языка. Возвратил Мюнхгаузена в Германию немецкий поэт-романтик Готфрид Август Бюргер (1747–1794).

Основой для перевода Бюргера стало второе английское издание. Он значительно переработал текст Распе, дописал, в свою очередь, ряд новелл. Кстати, такие популярные истории о Мюнхгаузене, как полет верхом на ядре, об охоте на уток, о том, как барон вытащил себя с лошадью из болота за косичку, принадлежат перу Бюргера. Первое немецкое издание называлось "Удивительные путешествия, походы и веселые приключения барона Мюнхгаузена на воде и на суше, о которых он обычно рассказывал за бутылкой вина в кругу своих друзей".

Издание Бюргера вышло в Геттингене, но на титульном листе обозначен Лондон. Эта предосторожность была принята с целью оградить автора и издателя от претензий реального барона и его родственников. Так же как Распе, Бюргер имени своего на книге не выставлял, и его авторство было установлено в первой половине XIX века.

Что же касается автора первой публикации рассказов о Мюнхгаузене в "Путеводителе для веселых людей", то имя его неизвестно. Многие исследователи пытались связать эту публикацию с именами Распе или Бюргера. Увы, нет никаких сведений о том, что Распе или Бюргер были знакомы с бароном. Сегодня мы можем смело утверждать, что ни тот ни другой к анекдотам в берлинском альманахе отношения не имеют. Что же касается заметки в петербургском журнале "Печатное искусство" за 1902 год (№№ 7–8), довольно часто цитируемой даже в современной русской литературе, о том, что Бюргер познакомился с бароном на курорте в Пирмоте и там записал его истории, то, по справедливому мнению советского исследователя А.В. Блюма, ее следует отнести к области литературных курьезов. Однако мы можем предполагать, что автором берлинского альманаха был кто-то из соседей или даже родственников барона, хорошо знавший хозяина Боденвердера и наделенный бойким пером.

После второго издания Бюргера, последовавшего в 1788 году, в Боденвердере разразилась настоящая буря. Если до этого в течение нескольких лет барон с раздражением следил за своей возрастающей славой, то после 1788 года он начал получать множество писем от почитателей, а в поместье стали стекаться толпы "паломников", жаждущих лицезреть живого литературного героя. С Карлом Фридрихом произошел редчайший в истории случай, когда реальная личность стала литературным персонажем еще при жизни и под собственным именем.

Барон скончался 22 февраля 1797 года, убежденный в том, что его старость отравлена ветреной женой и беспардонными писаками-щелкоперами. По свидетельству современников, последние годы его жизни прошли в непрерывной борьбе с поклонниками, буквально осаждавшими его усадьбу.

Успех книг Распе и Бюргера породил множество переделок, подражаний и вариаций на тему приключений барона Мюнхгаузена. Все издания о знаменитом бароне, по мнению исследователя А.С. Блюма, можно разделить на три группы: книги, содержащие точный текст английского (Распе) или немецкого (Бюргер) издания; свободные переделки, адаптации, сокращения, следующие за сюжетом, но не дословные; вольные вариации на тему похождений Мюнхгаузена, всевозможные продолжения, стилизации, зачастую не имеющие с первоисточником ничего общего, кроме имени главного героя. Подобные произведения получили название "мюнхгаузиад", и за 200 лет их написано столь великое множество, что они могут послужить темой для отдельного исследования. Среди "мюнхгаузиад" есть не только книги, но и пьесы, музыкальные комедии, фильмы.

Наиболее интересны произведения, в которых приключения барона пытались использовать в политических целях. Первым из таких произведений следует считать "Путевые чудесные приключения барона Мюнхгаузена" на русском языке, вышедшие в Лондоне в 1860 году в издательстве некого Николаса Трюбнера. Официально считалось, что Трюбнер был издателем, специализирующемся на выпуске научных трудов. Однако попутно он широко издавал революционную литературу на русском языке, предназначенную для тайного ввоза в Российскую империю. С 1855 по 1864 год он издал свыше сорока книг на русском языке, в том числе "Полярную звезду", 15 книг Герцена, стихи Огарева, "Путешествие из Петербурга в Москву" А.Н. Радищева, знаменитый сборник стихов "Русская потаенная литература XIX столетия". Его книжный магазин в Лондоне был своего рода явочной квартирой для Герцена и приезжавших в Англию русских революционеров.

В течение долгих лет апологеты Герцена и Огарева писали о Трюбнере как о бессребреннике бескорыстном друге русских революционных демократов. Ныне подобная точка зрения вызывает большие сомнения. Современные исследования английских историков Д. Прайса и Д. Натта установили, что издательская деятельность Трюбнера щедро финансировалась британским правительством. Британское правительство рассматривало выпуск революционной литературы на русском языке как важную задачу в борьбе с Российской империей, в свете обострения русско-британских отношений в период между Крымской войной и польским восстанием. Фактически это означает, что Трюбнер был агентом британского правительства.

В исполнении Трюбнера приключения барона Мюнхгаузена представляли собой маленький томик форматом 0x6 сантиметров (обычный размер для литературы, предназначенной к тайному провозу через границу) с иллюстрациями художника Кроуквила. Что же касается текста книги, то он следует сюжетной канве традиционного Мюнхгаузена, но повсюду безвестный пропагандист вплетает в ткань повествования добавления, цель которых — обличать русское самодержавие и православную церковь. Под его пером барон превращается в раннего народовольца по убеждениям. Текст дополняет предисловие, обращенное к "русским детям" — грубая, вульгарная агитка, направленная против веры в Бога как таковой.

С "революционным" Мюнхгаузеном перекликается "мюнхгаузиада", созданная в Германии в 1943 году. В это время вермахт терпел поражения на всех фронтах, и тогда министр пропаганды Геббельс выдал огромную субсидию на постановку "фильма всех времен и народов" — боевика "Барон Мюнхгаузен". Основной целью этой фантастически дорогой по тем временам картины было продемонстрировать всему миру, что даже во время войны Германия может позволить себе такую роскошь. Был быстро написан абсолютно фантасмагорический сценарий, в котором храбрый немецкий офицер, ариец и сверхчеловек, становится фаворитом императрицы и вершит всеми делами русского государства. Фильм был поставлен режиссером И. Баки, а главную роль исполнил довольно известный актер Ханс Альберст.

Вообще в XX столетии образ бессмертного барона стал приобретать черты, ранее ему никогда не свойственные. В многочисленных "мюнхгаузиадах" барон превращается то в певца "возвышенного обмана", то в личность, находящуюся в трагическом разладе с окружающей действительностью, то в романтического героя, то в клоуна. Среди подобных произведений следует отметить талантливую пьесу "Красный кабачок", написанную в 1911 году русским драматургом Юрием Дмитриевичем Беляевым специально для Александровского театра, представляющую собой тонкую стилизацию под XVIII век.

В пьесе Беляева барон Мюнхгаузен не просто фантазер, а идейный лгун, апостол лжи, считающий, что люди не достойны правды и мир питается ложью и основан на ней. Барон превращается в почти демоническую фигуру, прославляющую и одновременно проклинающую ложь.

Итак, мы видим, что образ барона Мюнхгаузена уже двести лет пользуется особой симпатией литераторов. Кем только не был барон за эти годы!

Он действовал на суше и на море, и даже в космосе (Станислав Лем. Звездные дневники Йона Тихого). Он был лихим кавалеристом, выпивохой и фантазером, был бессовестным и беспардонным вралем, был и несчастным разочарованным романтиком. По воле авторов он менял национальности, имена и политические убеждения — от революционера-демократа до национал-социалиста. Можно предположить, что чудесные приключения барона Мюнхгаузена далеки от завершения. Люди искусства еще не раз будут возвращаться к этому необыкновенно привлекательному, многогранному образу, ибо, нравится нам это или нет, ложь, выдумка, фантазия будут существовать, пока есть человечество. Барон вправе воскликнуть, как восклицает он в своем прощальном монологе в пьесе Беляева: "Я барон Карл Фридрих Иероним Мюнхгаузен. Я тот, которого так любят дети, кого зовут взрослые, тешатся над его рассказами и… гонят прочь. Старый враль! Старый враль! Ах, это надоедливое карканье говорящих ворон. Но ложь моя царствует на свете! Ложь, выдумка, фантазия… Они управляют миром! Жизнь есть ложь, и ложь есть жизнь. Нет ничего правдивее лжи. Попробуйте солгать — завтра это будет открытие, доктрина, факультет".

Кто были родители Ивана Ивановича Шувалова, основателя первого в России Московского университета и Академии художеств? Как ни удивительно, но историки до сих пор не могут уверенно ответить на этот вопрос!

Многие считали и считают фаворита императрицы Елизаветы Петровны Ивана Ивановича Шувалова двоюродным братом двух известных елизаветинских вельмож — Петра и Александра Шуваловых. Тем более что в окружение императрицы его ввела Мавра Егоровна — жена Петра Ивановича и любимая фрейлина Елизаветы. Царица благосклонно отнеслась к красивому, образованному дворянину, а позже по-настоящему увлеклась им, и осенью 1749 года начался их роман, "случай", как говорили в тот галантный век.

Это необычайно повысило возможности и влияние шуваловского клана при дворе. Благодаря возвышению Ивана Ивановича Шуваловы-старшие достигли вершин власти. Но, делая немало для государства, они не забывали и собственных выгод. При них, по словам историка, "неправосудие чинилось с наглостью, законы стали презираться, и мздоимствы стали явные". Но сам фаворит поведением разительно отличался от своих родственников. Он никогда не злоупотреблял доверием стареющей императрицы и не использовал близость к ней для личного возвышения и обогащения. Казалось бы, "случай" принес ему немало титулов и славы. Он был "генерал-адъютантом, от армии генералом-поручиком, действительным камергером, орденов Белого Орла, Святого Александра Невского и Святой Анны кавалером, Московского университета куратором, Академии художеств главным директором и основателем, Лондонского королевского собрания и Мадридской королевской Академии художеств членом". Звучит громко, но при ближайшем рассмотрении все эти титулы носили скорее не властный, а более парадный, почетный характер.

Отказавшись от предлагаемых ему императрицей графского титула, важных должностей, значительных денежных и земельных пожалований, Шувалов сосредоточился на сфере внешней политики, способствуя сближению России и Франции. Философ и меланхолик, он, не уставая, повторял свою любимую поговорку: "Потихоньку, мало-помалу". Своей чуткостью, вниманием, добротой и щедростью он очаровал многих выдающихся современников — Ломоносова, Сумарокова, Вольтера, Дидро, Гельвеция. Иван Иванович пригласил в Россию многих талантливых скульпторов, художников, архитекторов и основал в 1755 году Московский университет, а в 1757-м — Академию художеств.

После смерти Елизаветы Петровны Иван Иванович удивил петербургский свет неслыханным бескорыстием: вернул воцарившемуся Петру III миллион рублей, подаренный ему императрицей в последние годы жизни. Удалившись от активной государственной деятельности, он получил в свое управление военно-учебные заведения.

С приходом к власти недолюбливавшей его Екатерины II Иван Иванович уехал за границу, где провел 14 лет, живя в Берлине, Вене, Париже, Риме. За рубежом он приобрел множество произведений искусства, которые потом передал Академии художеств и Эрмитажу. Екатерина II изменила свое неблагоприятное мнение о нем, и в 1777 году он вернулся в Россию, где прожил еще двадцать лет, пользуясь благородной славой мецената.

Столь странное для "случайных" людей поведение, скрытность и нежелание распространяться о своих родственниках породили в свое время немало темных слухов о загадочном происхождении Шувалова-младшего. И у придворных сплетников были для этих слухов достаточно веские основания…

Род Шуваловых известен в Костромском уезде с XVI века. Отцом братьев Петра и Александра был Иван Максимович Шувалов, скончавшийся в 1736 году. Точно установлено, что Иван Иванович не был родным братом Петра и Александра, из этого некоторые историки сделали вывод, что у Максима Шувалова (отчество неизвестно) был еще один сын, тоже Иван. Ивана Максимовича-младшего стали соотносить с неким капитаном Иваном Шуваловым, который значится в списках раненых при штурме Очакова. Это единственное упоминание о нем. О поместьях Ивана Максимовича-младшего никаких сведений не обнаружено. Есть смутные сведения о том, что дед Ивана Ивановича владел поместьем где-то в Смоленской губернии, но в данном случае речь, судя по всему, идет о деде со стороны матери.

О матери Ивана Шувалова известно, что ее звали Татьяной и ее фамилия была Ратиславская. Ни отчества, ни сословия, ни годов ее жизни историкам обнаружить не удалось.

Утверждение, что Иван Иванович родился в Москве, восходит к публикации И.М. Снегирева в журнале Министерства народного просвещения за 1837 год. Откуда Снегирев взял эти сведения, неизвестно. Год рождения И.И. Шувалова (1727) определен по надгробному слову, произнесенному белорусским епископом Анастасием Братановским. Петр и Александр Шуваловы никогда не называли Ивана Ивановича кузеном. Поэтому мнение, будто он приходится им двоюродным братом, можно считать только предположением.

Загадочный пробел в генеалогии И.И. Шувалова после смерти Елизаветы Петровны доставил ему немало волнений.

Ранним утром 20 октября 1777 года дом обер-камергера двора Ивана Ивановича Шувалова посетил весьма странный человек, назвавшийся отставным бригадиром русской армии бароном Федором Фридриховичем Ашем. Визитер был немногословен и вручил хозяину пакет, заявив, что выполняет волю своего покойного отца Фридриха Юрьевича Аша.

В пакете оказалось письмо Фридриха Аша, адресованное Шувалову. Покойный барон обращался к нему как к персоне императорской фамилии — Ваше высочество. Барон писал, что Иван Иванович Шувалов не кто иной, как сын императрицы Анны Иоанновны и ее фаворита герцога Бирона. "По преемственной линии в правлении Всероссийской империей от государя царя Иоанна Алексеевича, по неимению от него наследников, Всевышний Творец предназначил Ваше высочество к принятию Всероссийской императорской короны, чего искренне желают все Ваши верноподданные, которые только известны высокой особе Вашей. Для восшествия Вашего высочества на императорский престол потребно будет освободить дворец от обретающихся ныне в нем императрицы и его высочества. К сей важной и секретнейшей экспедиции Вашему высочеству потребно таких подданных Ваших верных и надежных, которые справедливые причины имеют быть недовольными нынешним правлением. В числе таких известных мне многих персон находится и сын мой старший Федор, писатель сего моего концепта, и который сие Вашему высочеству в собственные руки честь иметь будет передать…"

Вероятно, дочитав это послание, Иван Иванович был близок к обмороку. Фактически ему предлагали возглавить государственный переворот. Отношения между Екатериной II и фаворитом покойной императрицы были далеко не безоблачными. А тут еще появляется какой-то барон, заявляющий о нем как о претенденте на русский трон!

Не долго раздумывая, Шувалов попросил Аша подождать в его доме, а сам поспешил во дворец, где обо всем доложил императрице. Обер-прокурор Вяземский получил приказ арестовать и допросить Федора Аша. На допросе барон подтвердил, что письмо написано им, а подписался под посланием его отец.

Покойный Фридрих Юрьевич Аш, выходец из Силезии, прибыл в Россию в 1706 году и поступил на военную службу. Занимал должности секретарей при штабах русских войск, действовавших в Северной Европе. В отставку вышел в чине подполковника и был определен секретарем при вдовствующей герцогине Курляндской Анне Иоанновне. Аш вел всю переписку герцогини и владел всей информацией, проходившей через ее секретариат. В 1724 году барон был отозван из Митавы в Петербург и назначен почт-директором столицы. Эту должность он занимал до 1764 года, пока ревизия не обнаружила в ведомстве, возглавляемом бароном, растраты огромных сумм. Фридрих Аш был уволен со службы, и на его имущество был наложен арест. Вместе с отставкой пропала надежда получить хорошее имение в России.

Усадьба в Австрии (Силезия тогда входила в состав Австрийской империи), пожалованная Ашу вместе с баронством императором Францем I, находилась в полном запустении, и семья барона быстро обеднела.

Сын старшего барона Федор Фридрихович окончил Шляхетский кадетский корпус и служил в русской армии, откуда вследствие ряда служебных неприятностей был уволен в 1766 году, после чего тридцативосьмилетний бригадир осел в Петербурге…

На допросах Федор Аш заявлял о своей преданности "претенденту" Ивану Ивановичу Шувалову и утверждал: если бы тот приказал ему собрать военных и совершить дворцовый переворот, то он сделал бы это, не колеблясь. Впрочем, никаких реальных следов военного заговора следствие не обнаружило.

Дело рассматривала комиссия из трех сенаторов, которая предложила: отставного бригадира Аша, "как впавшего по безумству в преступление", заключить в Динамюндскую крепость близ Риги. Крепостное начальство получило строжайший приказ никого к узнику не допускать и никаким его речам не верить.

Федор Аш провел в крепости 19 лет. Заключение не сломило его. Иногда он подходил к окну и выкрикивал сквозь решетку: "Виват, великий государь и настоящий император Иоанн Иоаннович!"

Освобожден Аш был уже при Павле I. Генерал-прокурор уговорил барона принять присягу на верность императору Павлу. Ему вернули шпагу и разрешили жить в своем петербургском доме под надзором специально приставленного к нему офицера, но продержался барон на свободе не более месяца.

Однажды, когда мимо дома проходил артиллерийский взвод, он открыл форточку и стал выкрикивать: "Его императорское величество — незаконный государь! Престол принадлежит не ему!" После этого он отдал надзирающему офицеру шпагу и изъявил желание отправиться обратно в крепость. Дело Аша вновь слушала сенатская комиссия и постановила поместить его в арестантский корпус суздальского Спасо-Евфимиева монастыря.

Его освободили лишь в 1808 году благодаря неоднократным обращениям Владимирского губернатора И.М. Долгорукого, который смог убедить сенат, что восьмидесятилетний барон более не опасен для властей.

Некоторые исследователи склонны рассматривать этот, по словам самого Шувалова, "куриоз" как сумасбродную выходку обиженных властью баронов Ашей. Другие усматривают в действиях барона некую неумную и неудачную австрийскую интригу.

Но так ли уж невероятно утверждение Ашей, что Иван Иванович Шувалов — сын Анны Иоанновны и Бирона?

Отношения между Анной Иоанновной и ее любовниками были столь сложными и запутанными, что сегодня разобраться в них почти невозможно и уверенно утверждать ничего нельзя.

Иоганн Эрнст Бирон был человеком незнатного, если не сказать темного, происхождения. Уже будучи герцогом в зените своего фаворитизма, он пытался поднять документы о курляндских дворянах Биронах, известных с XVI века; но курляндское рыцарство сочло, что он не представил достаточных доказательств своей причастности к этому роду. Известно, что некоторое время Иоганн Эрнст учился в Кенигсбергском университете, откуда был изгнан за какую-то скандальную историю и даже сидел в тюрьме за драку. В общество вдовствующей герцогини Анны его ввел ее тогдашний любовник, русский резидент в Курляндии П.М. Бестужев, в 1718 году. Ходили слухи, что от Бестужева Анна Иоанновна родила дочь. Говорили и о сыне Анны Иоанновны от другого ее фаворита, Карла Левенвольде.

В первый раз при митавском дворе Бирон пробыл недолго: его изгнали за попытку оклеветать Бестужева перед Анной Иоанновной. Второй раз Бирон появился при дворе герцогини во время отсутствия Бестужева в 1724 году. Вел он себя на этот раз осмотрительней, всячески демонстрировал свое раскаяние, и когда русский резидент вернулся в Митаву, он выяснил: место в сердце Анны занято новым фаворитом. 1727 год, год рождения И.И. Шувалова, как раз совпадает с наименее изученным митавским периодом отношений между Анной Иоанновной и Бироном.

Достоверно известно, что у Анны Иоанновны были дети от Бирона. Воспитывались они в семье Бирона вместе с его законными детьми. Их сын очень неплохо пожил за счет русской казны, путешествовал по Европе, кутил и даже угодил в Бастилию за подделку векселей. Там, где был один сын, мог быть и второй. А как поступать с внебрачными детьми, петербургский придворный свет знал преотлично — ребенка отдают в приличную семью, подкрепляя "дар" деньгами, деревенькой или чином для официального отца. Таким образом, предположения великосветских сплетников о происхождении Ивана Ивановича Шувалова нельзя считать абсолютно безосновательными. Если же эти предположения верны, то произошло чудо — сын искупил грехи отца перед Россией.

Вина Иоганна Бирона перед Российской империей огромна. Здесь и взяточничество, и казнокрадство, и вывоз огромных капиталов и ценностей за рубеж, и даже торговля русскими солдатами. Но если бы не родился в России Иван Иванович Шувалов, возможно, не было бы в государстве Академии художеств, не скоро бы открылся первый русский университет, угасло бы немало русских поэтов, художников, скульпторов. Вероятно, менее плодотворным был бы творческий путь его друга Михаила Васильевича Ломоносова, заложившего основы русской национальной науки. И сегодня трудно судить, какая чаша весов перевешивает…

КУДА ДЕВАЛСЯ УЗНИК ТАМПЛЯ?

"— Да, мой друг, это истинная правда — вы видите перед собой несчастного, без вести пропавшего дофина Людовика Семнадцатого, сына Людовика Шестнадцатого и Марии-Антуанетты.

— Вы! В ваши-то годы! Да нет! Вы, верно, покойный Карл Великий, вам лет шестьсот — семьсот, самое меньшее.

— Все это от несчастий, герцог, все от несчастий! Несчастья породили эти седые волосы и эту преждевременную плешь. Да, джентльмены, вы видите перед собой законного короля Франции, в синей холстине и в нищете, изгнанника, страждущего и презираемого всеми!"

Возможно, многие читатели улыбнутся, прочитав эти строки и вспомнив, что именно так представился своим спутникам, плывущим на плоту по Миссисипи, один из героев Марка Твена в романе "Приключения Гекльберри Финна". Но, смеясь над похождениями двух твеновских мошенников — "короля" и "герцога", — большинство читателей и не подозревают, что у "короля" был вполне реальный прототип — некий Элизар Вильямс, метис, уроженец штата Нью-Йорк, который в тридцатых годах XIX века выдавал себя за сына французского короля Людовика XVI. Вильямс был лишь одним из многочисленной плеяды лже-Людовиков, которых историки насчитывают более сорока.

Юмористический образ "короля" в романе Марка Твена — это своего рода последний отблеск трагедии, разыгравшейся во Франции в последнее десятилетие XVIII века. Трагедии, которую историки называют "загадкой Тампля".

21 сентября 1792 года Национальный конвент Франции проголосовал за упразднение монархии и провозгласил Францию республикой. Ровно четыре месяца спустя король Людовик XVI сложил голову на гильотине, а его дети — наследник престола (дофин) Шарль-Луи и его старшая сестра Мария-Тереза — были отняты у матери и помещены в парижский замок Тампль.

После гибели Людовика XVI и его жены роялисты в эмиграции провозгласили Шарля-Луи королем Людовиком XVII и назначили его дядю Станислава-Ксаверия, графа Прованского, регентом до достижения Шарлем-Луи совершеннолетия. И, возможно, это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе ребенка…

28 июля 1794 года, после так называемого термидорианского переворота, свергшего власть Максимилиана Робеспьера, один из победителей-заговорщиков, Поль де Баррас, посетил Тампль, чтобы освидетельствовать здоровье двух царственных детей — девятилетнего Шарля-Луи и шестнадцатилетней Марии-Терезы. Состояние принцессы он нашел удовлетворительным, а вот дофин выглядел настолько подавленным и изможденным, что пришлось отложить его высылку за пределы Франции, назначенную Национальным конвентом в начале 1795 года. А 28 июня дофин скончался от туберкулеза лимфатических желез и, возможно, от стремительно развившегося туберкулеза костей. После вскрытия тело дофина было захоронено на парижском кладбище Сент-Мергерит.

Слухи о том, что дофин не умер в Тампле, а был похищен роялистами и вывезен за границу, появились уже в 1796 году. Не заставили себя ждать и многочисленные лже-Людовики, выдававшие себя за спасенного Шарля-Луи. Особенно много самозванцев появилось после реставрации Бурбонов в 1815 году.

В большинстве своем их довольно легко разоблачали. Но оказался среди них человек, от претензий которого не удалось легко отмахнуться. Им был немецкий часовщик Карл-Вильгельм Наундорф, появившийся в Париже в 1833 году и опубликовавший свои мемуары, которые потрясли французское общество.

Наундорф повествовал о событиях, напоминавших приключенческий роман. Он рассказывал, как его похитили из Тампля, посадив в корзину для белья. Упоминал, что освободители обращались с ним не лучше тюремщиков. Что, покинув стены Тампля, он оказался в еще более строгой изоляции. Но наряду с недругами у него нашлись и добрые покровители, организовавшие ему бегство в Америку.

Наундорф безошибочно опознал два десятка бывших домашних королевских слуг, а они признали в нем дофина Шарля-Луи. Он в подробностях рассказывал о последних годах семейной жизни Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Его воспоминания полностью соответствовали тому, что должен был запомнить ребенок в возрасте до девяти лет.

В своих показаниях претендент был столь убедителен, что очень многие французы поверили ему. Масла в огонь добавила встреча Наундорфа со знаменитым ясновидцем Тома Мартеном, состоявшаяся в 1834 году. Они обнялись и расплакались. "Это он, сын Людовика XVI, — объявил прославленный маг и прорицатель, обращаясь к очевидцам встречи. — Однажды он привиделся мне в окружении многих государей…"

Французские власти отказались признать какие-либо претензии на трон со стороны Наундорфа, и он решил отстаивать свои права в суде.

Проверить истинность рассказов Наундорфа в период с 1795-го по 1809 год оказалось невозможно. Но суд установил, что в 1809 году Наундорф явился к полицай-президенту Берлина, вручил ему какие-то бумаги, якобы для передачи прусскому королю, а взамен получил паспорт на имя уроженца Веймара Карла-Вильгельма Наундорфа.

Вначале Наундорф торговал часами в лавке часовщика Ветера, а потом и сам, изучив ремесло, стал мастером. Через некоторое время он осел в Шпандау, а в 1822 году перебрался с семьей в Бранденбург, где связался с какими-то темными личностями, подозревался в фабрикации фальшивых денег, подделке документов, спекуляции недвижимостью и, в конце концов, попал под суд.

Пересланное из Германии в Париж судебное дело еще сильнее запутало ситуацию. Проверка показала, что в Веймаре не родился и никогда не жил никакой Карл-Вильгельм Наундорф и что берлинский полицай-президент Лекок в 1809 году выдал никому не известному бродяге заведомо фальшивые документы. Именно на суде в Бранденбурге Наундорф впервые заявил, что он сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Это не произвело на немецких судей никакого впечатления, и претендент получил три года тюремного заключения. Выйдя на свободу, он некото-рое время жил в прусском городке Гроссене, а в 1833 году перебрался во Францию.

Судебный процесс о признании его прав на французскую корону Наундорф проиграл. Роковым для него стал отказ родной сестры дофина Марии-Терезы, герцогини Ангулемской, не то что признать в нем брата, но даже явиться на очную ставку с ним. Французский суд прямо не назвал Наундорфа мошенником, но счел его доказательства недостаточными и выслал за пределы Франции. Наказание поразительно мягкое: авантюрист Ришмон, также выдававший себя за сына Людовика XVI, получил за свое самозванство 12 лет каторжных работ.

Высланный претендент поселился в Англии, сильно бедствовал — у него было девять детей — и даже сидел в долговой тюрьме. Так же, как и раньше, он увлекался химическими опытами и изобретательством, работал над какой-то "машиной разрушения", которая якобы могла в считанные минуты уничтожить целый неприятельский флот, а также над проектом подводного колокола для подъема с морского дна затонувших сокровищ. Последние годы жизни Наундорф прожил в Нидерландах. Может показаться странным, но голландский королевский дом фактически признал его претензии на престол, и его наследникам было предоставлено право носить фамилию де Бурбон. Скончался Наундорф 10 августа 1845 года в городе Дельфте, по-видимому, став жертвой отравления мышьяком. Могила его сохранилась до наших дней.

Ныне в Нидерландах живут его многочисленные потомки, носящие фамилию де Бурбон. Прямая старшая ветвь этой фамилии считается в Нидерландах одной из старейших и прославленных династий цирковых артистов. Потомки претендента на протяжении ста лет неоднократно подавали во французские суды иски о признании их прав на французский престол, но все процессы они проиграли. Летом 1954 года французский апелляционный суд окончательно отказал директору цирка Рене-Шарлю де Бурбону под тем предлогом, что Шарль-Луи, дофин Франции, некоронованный король Людовик XVII, скончался в Тамиле 8 июня 1795 года…

Кем же был Карл-Вильгелм Наундорф? Мошенником, сумасшедшим или дофином Шарлем-Луи?

Прежде всего, отметем свидетельства пожилых королевских слуг: нельзя полагаться на показания людей, признавших в пятидесятилетием человеке ребенка, которого они знали пятилетним.

Долгое время основным аргументом противников Наундорфа был отказ Марии-Терезы признать в немецком часовщике брата. Но именно этот аргумент не очень убедителен.

Высланная в 1796 году из Франции Мария-Тереза уже в эмиграции в Курляндии вышла замуж за Луи-Антуана, герцога Ангулемского, сына графа Артуа. Позже ее свекор унаследовал французский трон под именем Карла X. При той политической обстановке, которая сложилась тогда во Франции, у мужа Марии-Терезы оставались шансы стать королем Франции, но они напрямую зависели от признания ее брата умершим. Сам Наундорф упорно настаивал на очной ставке с Марией-Терезой. Он был уверен, что, напомнив ей несколько эпизодов детства, о которых могли знать только они двое, сможет убедить герцогиню в том, что он ее родной брат. Но именно этой встречи боялась и всячески избегала герцогиня Ангулемская. Более того, из позднее опубликованных писем Марии-Терезы ясно, что она вопреки своим публичным заявлениям никогда не верила в смерть брата в Тампле.

Характерно и подчеркнутое равнодушие короля Людовика XVIII к памяти племянника. Он был единственным из членов королевской семьи, по которому после Реставрации не служились поминальные молитвы.

Наундорф говорил по-французски очень неправильно, с сильным немецким акцентом, и многие исследователи считали это доказательством его самозванства. Но это ничего не доказывает: попав в абсолютно иноязычную среду, люди часто через 20–30 лет фактически полностью забывают язык своей юности.

Могила дофина на кладбище Сент-Мергерит эксгумировалась трижды. Первая эксгумация в 1846 году подтвердила только, что останки принадлежат ребенку, умершему от костного туберкулеза. Во время второго исследования в 1894 году выяснилось: останки принадлежат подростку 14–15 лет, а дофину в момент смерти было всего 10 лет. В пятидесятых годах XX века это заключение было полностью подтверждено экспертизой под руководством профессора Пюэша. Таким образом, к тайне Наундорфа добавилась загадка двойника дофина, чей прах покоится на кладбище Сент-Мергерит.

В пятидесятых годах по инициативе историка Кастело была проведена трихоскопия (метод опознания человека по волосам). Сравнивались волосы Наундорфа, полученные от его потомков, волосы дофина, обнаруженные в архиве самого Робеспьера, и локон из "шкатулки Дамона". История последней реликвии такова: после смерти дофина в Тампле республиканский комиссар Дамон, питавший тайные симпатии к монархии, срезал с головы умершего принца локон, запечатал его в шкатулку, которая якобы передавалась в его семье из поколения в поколение.

Экспертиза дала абсолютно неожиданный результат: все три образца волос принадлежат разным людям! Это означало, что Наундорф не имеет никакого отношения к дофину, но и на кладбище Сент-Мергерит похоронен неизвестный миру двойник наследника!

Результат экспертизы породил массу самых невероятных версий. Увы, исследователи упустили из вида, что более или менее достоверно была установлена аутентичность волос только Наундорфа; происхождение остальных образцов весьма сомнительно и носит, судя по всему, чисто легендарный характер. Нет никаких документальных подтверждений тому, что в архиве Робеспьера хранились волосы дофина. Эти волосы были получены от потомков некоего Куртуа, чиновника, разбиравшею бумаги Неподкупного после его казни. То же, но еще в большей степени касается локона из "шкатулки Дамона". Таким образом, в данном случае трихоскопия вообще теряет всякий смысл.

Научно доказать, что Наундорф самозванец, не удалось; в то же время очень многое в биографии этого человека говорит за то, что он действительно мог быть сыном Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

Даже наименее доказуемая часть его рассказов не несет в себе ничего абсолютно невероятного. Очевидно, роялистам не было смысла похищать дофина из Тампля, если они хотели сделать его "знаменем борьбы" против республики. Конвент уже принял решение о высылке королевских детей из Франции. Им следовало просто немного подождать. Скорее, наоборот, среди французских эмигрантов были люди, которым официальное появление наследника престола на свободе за пределами Франции было крайне невыгодно. В первую очередь это касается дяди дофина, графа Прованского, будущего короля Людовика XVIII, фактически возглавлявшего роялистов в эмиграции на правах регента. И целью похищения дофина могло быть желание этих людей изолировать Шарля-Луи надежнее, чем в стенах парижского Тампля.

Решение об этой операции могло быть принято в кругах, близких к графу Прованскому, не ранее начала 1795 года, когда стало ясно, что вот-вот дофин окажется на свободе. Похищение могло состояться только при поддержке влиятельных членов термидорианского конвента, того же Барраса или Фуке, и людей из охраны Тампля. Именно этим объясняются странные, противоречивые свидетельства тюремщиков и врачей, лечивших дофина.

Вопрос: почему сторонники Людовика XVIII попросту не убили Шарля-Луи? Здесь мы вторгаемся в неясную ситуацию — сложные отношения между различными группировками французских эмигрантов. Очевидно, среди организаторов похищения принца не было единого мнения о его дальнейшей судьбе, и это спасло Шарлю-Луи жизнь.

Что же касается двойника, покоящегося на кладбище Сент-Мергерит, то, скорее всего, его попросту не было. Республиканские чиновники, участвовавшие в похищении дофина, объявили о смерти Шарля-Луи и предоставили для вскрытия труп неизвестного мальчика, умершего от костного туберкулеза в одном из парижских госпиталей. Подросток несколько был похож на принца, но значительно старше по возрасту. Не случайно врач, делавший вскрытие, в своем отчете написал, что ему был предоставлен труп, "как было ему сказано, сына Людовика XVI". Врач явно сомневался, что умерший — дофин.

Историки часто ссылаются на показания двух чиновников Коммуны Герена и Дамона, посетивших дофина незадолго до смерти. Они-де знали Шарля-Луи раньше, они видели его тело после смерти и не заметили никакой подмены. Но их показаниям верить нельзя: если существовал роялистско-республиканский заговор с целью похищения дофина, то можно предположить, что именно эти люди и организовывали техническую сторону операции.

Судьба дофина Шарля-Луи в семействе Бурбонов была темой болезненной и закрытой. Ведь даже если Шарль-Луи скончался в Тампле, то это не снимает вины с его ближайших родственников, которые так и не предприняли ни одной попытки освободить законного наследника французского престола. Более того, когда испанские Бурбоны выдвинули одним из требований при заключении мира с республиканской Францией выдачу дофина, это предложение наткнулось на неприкрытое сопротивление именно его родственников.

Если же под именем часовых дел мастера Карла-Вильгельма Наундорфа и правда скрывался сын Людовика XVI, то судьба жестоко отомстила Бурбонам. Ведь Наундорф оставил после себя многочисленное, плодовитое, ныне живущее потомство, а королевский род французских Бурбонов не только потерял власть над Францией, но и очень скоро вообще пресекся. Сам же Наундорф, в таком случае, стал жертвой бесчестного поведения ближайших родственников — дяди Станислава-Ксаверия (короля Людовика XVIII) и родной сестры Марии-Терезы. Как тут не вспомнить слова Гека из "Приключений Гекльберри Финна": "Ну а я что тебе говорю, — сказал он своему приятелю негру Джиму, — почти что все короли мошенники, дело известное. Такое у них воспитание…"