Загадочные женщины XIX века

НАПОЛЕОН III СТАНОВИТСЯ ЛЮБОВНИКОМ ГРАФИНИ КАСТИЛЬСКОЙ НА ЛОНЕ ПРИРОДЫ

Вечером 15 марта императрица, которая была на сносях, стала кричать, что у нее начались роды.

Во дворце поднялась суета.

Врачи, члены императорской семьи, сановники, которые должны были присутствовать при рождении дофина, забегали. Мадам де Монтихо, приехавшая из Испании к родам дочери, отдавала приказания, которые никто не слушал, а император бегал кругами по комнате и плакал.

Роды сразу же стали напоминать грандиозный водевиль.

Прелюдией послужило то, что у одного из врачей, суетившихся вокруг Евгении, месье Жобера де Ламбаль, начались рези в животе, и он в корчах упал на ковер. Пришлось унести его в соседнюю комнату и оказать ему необходимую помощь.

Затем император, истекавший слезами, почувствовал себя плохо. Его увели в зал, где он, лежа на канапе, содрогался от рыданий.

В три часа дня Евгения криком оповестила о появлении на свет наследного принца.

Доктор Конно пошел за императором.

— Сир! Это мальчик! Идите сюда!

Наполеон, III, еле держась на ногах от волнения, потрусил в комнату, споткнулся о ковер и рухнул на руки Конно. К нему бросились телохранители и донесли его до кровати, на которой лежала Евгения. Очнувшись после легкого обморока, она спросила слабым голосом:

— Ну что? Девочка?

Император, стоявший на коленях рядом с постелью, промычал:

— Н-нет!

Глаза императрицы сияли.

— Значит, мальчик?

Наполеон III, окончательно растерявшись, снова замотал головой:

— Нет.

Евгения не знала, что и думать.

— Но тогда кто же?

Доктор Дюбуа поспешил вмешаться:

— Ваше Высочество, родился мальчик!

Императрица перебила его:

— Нет, девочка, просто вы хотите обмануть меня!

Доктор поднял новорожденного и предъявил присутствующим «неоспоримые доказательства принадлежности младенца к мужскому полу».

Все зааплодировали.

Тогда император, вдохновившись увиденным, вскочил и ринулся в зал, где томились придворные.

— Мальчик! Родился мальчик! — кричал он. Вне себя от радости, он бросался к попадавшимся ему навстречу людям и целовал их в обе щеки.

Их напуганный вид немного отрезвил его. Он смущенно пробормотал:

— Я не смогу расцеловать каждого. Но я благодарю всех за оказанное мне внимание.

И, утирая слезы, он вернулся в комнату императрицы.

Казалось, этой сценой и завершится буффонада. Но не тут-то было.

В четыре часа месье Фульд, министр Императорского Дома, объявил, что он закончил составление свидетельства о рождении принца. Он обернулся к первому наследному принцу Наполеону и поклонился ему.

Но тот был в крайне дурном расположении духа. До последнего момента он надеялся, что Евгения родит девочку. Появившийся на свет мальчик отнял у него право на наследование престола, навсегда лишил его возможности занять трон.

Надувшись, он отказался подписать составленный акт.

Ошеломленный месье Фульд настаивал, говоря, что подпись Его Светлости совершенно необходима. Но Его Светлость топал ногами и мотал головой:

— Нет!

Неожиданно для всех он взял ноги в руки и рванул прочь из зала.

Эта нелепая сцена имела столь же экстравагантное продолжение. Принц Мюрат, Морни, Фульд и Барош, председатель Государственного совета, устремились за беглецом, крича:

— Ваше Сиятельство! Ваше Сиятельство! Подпишите!

Но тот, несмотря на свою полноту, сумел оторваться от преследователей. В конце концов запыхавшаяся компания ворвалась в небольшой зал, где дремала принцесса Матильда. Проснувшись от шума, она испуганно таращила глаза:

— Что здесь происходит?

Месье Фульд пояснил, старательно подбирая выражения, что Его Сиятельство отказывается подписать свидетельство о рождении наследного принца. Она пожала плечами:

— Не кажется ли вам, брат мой, что от того, подпишете вы эту бумагу или нет, в сущности, ничего не изменится? Родился наследник престола. И тут уж ничего не поделаешь.

Принц Наполеон взял из рук месье Фульда перо и тут же посадил огромную кляксу на протянутую ему бумагу.

Месье Фульду пришлось довольствоваться этой своеобразной подписью.

Графиня Кастильская ликовала, узнав о рождении наследника престола. Она считала, что теперь император будет свободен от забот, связанных с беременностью Евгении, и сможет уделять все время ей.

Самоуверенность Вирджинии отныне не знала границ.

Она появлялась во дворце в платьях со столь рискованным декольте, что однажды вечером полковник де Галлифе, разглядывая ее почти целиком обнаженную грудь, сказал:

— Ну, эти бунтовщицы порвут любую узду. Но берегитесь, графиня, пройдет совсем немного времени, и многим мужчинам покажется тесной их одежда!

В ответ на эту игривую реплику графиня улыбнулась. Она снисходительно относилась к самым фривольным шуткам.

Как-то вечером у мадам де Пуртале Вимерцати протянул ей бонбоньерку, полную конфет, со словами:

— Графиня, нравится ли вам сосать?

— Сосать что? — заливаясь смехом, спросила Вирджиния.

Свидетели этой беседы, привыкшие к двусмысленностям, были тем не менее сильно сконфужены.

Майским утром 1856 года Вирджиния проснулась в дурном настроении. Отбросив простыни из черного шелка, она встала, сняла ночную рубашку и, обнаженная, подошла к большому зеркалу. Она с любовью разглядывала свое тело, к которому мечтали прикоснуться все мужчины, бывавшие при дворе: груди, вздымающиеся к небу, плоский живот, безупречной формы ягодицы, спину, «курчавый куст»… Вздох сорвался с ее губ.

На календаре было 9 мая. Ровно четыре месяца назад она впервые увидела императора, но его вожделение по-прежнему выражалось лишь особым блеском в глазах, тем, что он крутил ус и то и дело заливался краской. Ни разу он не пытался заманить ее в спальню. Более того: по отношению к ней он ни разу не позволил себе ни одного конкретного красноречивого жеста, который любая женщина восприняла бы как большую честь…

Вирджиния, наслышанная о женолюбии французского императора, чувствовала себя задетой.

Что нужно было предпринять, чтобы преодолеть удивительную сдержанность императора? Вирджиния избрала самый простой путь — показать, что она наделена не только прекрасным лицом, но что все ее тело — лакомый кусочек, достойный внимания императора.

Не привыкшая к полумерам, графиня Кастильская решила отправиться в Тюильри в платье, которое не стало бы скрывать все достоинства ее тела.

Это была довольно рискованная затея. Но она удалась. Предоставим слово графу де Мони, ошеломленному свидетелю появления более чем легкомысленно одетой Вирджинии во дворце:

«Никогда не забуду тот костюмированный бал в Тюильри, на который графиня явилась полуобнаженной, как античная богиня. Это произвело фурор. Ее костюм изображал римлянку периода упадка империи: распущенные волосы густой пенной волной покрывали роскошные плечи, платье с длинным разрезом сбоку позволяло видеть ножку, обтянутую шелковым трико и совершенный изгиб ступни, на ней были легкие сандалии, пальцы ног унизывали кольца. Граф Валевски шел впереди и раздвигал толпу. Графиня шла под руку с графом де Фламаренс, несмотря на свой возраст, сохранившим импозантность. Было около двух часов ночи, и императрица уже покинула бал. Поднялся неописуемый переполох. Графиню окружили, все старались протолкнуться поближе, чтобы получше рассмотреть ее костюм. Дамы, забыв об этикете, влезали на диванчики, чтобы увидеть все детали туалета, что же касается мужчин, то они стояли, словно загипнотизированные».

Если дамы забирались на диванчики, а мужчины находились на грани апоплексического удара, можно предположить, что император не остался безучастным зрителем. Подняв лорнет к прищуренным глазам, он разглядывал все то, что раньше Вирджиния скрывала. Решение было принято.

На следующий день, верный своей врожденной склонности к водевильным ситуациям, он попросил императрицу пригласить графиню на пикник.

Прошло три недели. Выездной лакей в императорской ливрее доставил Вирджинии следующее письмо:

«Мадам, по поручению императрицы сообщаю вам, что вы приглашены вечером в пятницу в Виленевь-л'Этан. Следует быть в закрытом платье и в шляпе, так как предполагается прогулка по парку и к озеру. Буду рада увидеться с вами, мадам. Искренне ваша Эмилия де лас Марисмас».

Вирджиния поняла, что дело двинулось с мертвой точки.

Вечером в пятницу она прибыла в Виленевь-л'Этан в платье из розового прозрачного муслина и в шляпке, окаймленной белыми перьями марабу.

«Такой наряд, — писала графиня Стефани Ташер де ля Пажери, — требовал большой стойкости, чтобы побороть искушение, но целомудрие было отнюдь не то качество, которым могли похвастаться участники подобных сборищ!»

Наполеон III был покорен! Он бросился навстречу Вирджинии и, как только праздник начался, увлек ее к озеру, где ждали лодки, украшенные бумажными фонариками. Одна из них была ярко раскрашена.

— Это моя лодка, — сказал император. — Хотите, доплывем до острова?

Вирджиния заняла место в лодке, а император сел на весла.

Они отплыли.

Их увидели вновь среди гуляющих через два часа. Наполеон III был несколько растрепан, а платье Вирджинии выглядело помятым.

Приглашенные посмеивались, а граф Вьель-Кастель на следующий день записал в своем дневнике:

«Во время пикника в Виленевь-л'Этан графиня Кастильская заблудилась на острове, расположенном на середине озера, в компании императора. Она вернулась оттуда с попорченной прической, и императрица была заметно раздосадована…»

Бедная Евгения. Она предусмотрительно попросила всех дам приехать в закрытых платьях. Но она не подумала о том, как опасны прогулки на лодке.

На следующий день весь Париж знал, что император в походном порядке стал любовником графини Кастильской. Вскоре Париж облетела фривольная песенка, героиней которой была Вирджиния, и графине она пришлась очень по вкусу.

Графиня Кастильская любила слушать непристойные истории и сама была остра на язык, но к своей связи с императором отнеслась весьма серьезно.

Она помнила, что ей поручено важное задание, и не позволяла себе заигрываться. Полуостров возникал перед ее внутренним взором всякий раз, когда император просил ее о той или иной любезности, принятой между любовниками.

Она пользовалась малейшей паузой, чтобы начать разговор о своей стране, описывала все беды, возникающие из-за ее раздробленности, плакала и наблюдала за реакцией Наполеона III.

Вечером она отправляла в Турин зашифрованный отчет.

Алэн Деко сообщает, что «ей удалось оживить в императоре симпатию к Италии, обо всех переменах в его настроении она регулярно сообщала Кавуру…».

Она выступала в качестве тайного агента вплоть до июля.

Затем Наполеон III покинул Сен-Клу и отправился на воды.

Вирджиния осталась в Париже и заскучала. Но она не была оставлена вниманием, как это ей казалось. Министр внутренних дел заподозрил что-то нечистое и отдал приказание следить за темпераментной графиней. Все ее разговоры записывались, шпионы следовали за ней по пятам. Ее письма вскрывались, но и эта мера ни к чему не привела, графиня была осторожна и хитра. Одной улыбкой она купила главного почтмейстера, и ее корреспонденция прибывала с дипломатической почтой Сардинии. Для большей безопасности она соблазнила графа де Пулиджа, секретаря дипломатической миссии Сардинии.

Этот славный человек, безумно влюбленный в графиню, писал ей:

«Я ушел от вас с такой тяжестью на сердце, что слезы непроизвольно текли по моему лицу… Когда я не вижу вас, все во мне кровоточит».

Конечно же, этот несчастный, готовый молиться на свою богиню, никак не мог выдать полиции письма, которые Вирджиния получала из Пьемонта.

В течение всего лета, несмотря на неусыпный надзор, графиня переписывалась с Кавуром под носом у бдительного министра.

Вернувшийся Наполеон III дал понять Вирджинии, что разлука не остудила его пыла, резвился, словно юноша, а потом отправился передохнуть в Биарриц. По возвращении по-прежнему влюбленный император пригласил графиню Кастильскую в Компьень.

Двор был изумлен. Любовница императора будет спать под одной крышей с императрицей? Что скажет на это Евгения?

Евгения ничего не сказала.

Ревность терзала ее, но она сочла, что лучше промолчать, так как была уверена, что графиня Кастильская не надолго поселилась в сердце ветреного императора.

Графиня была очень довольна своим пребыванием в Компьене. Днем двор восхищался ее туалетами, а ночью император воздавал должное тому, что скрывали одежды. Дождавшись, когда все засыпали, он шел к ней в спальню и демонстрировал, на что способен полный сил влюбленный император.

Графиня Кастильская, став фавориткой императора, возомнила себя мадам де Помпадур. Ее гордыня возрастала день ото дня. Однажды некий журналист посвятил несколько восхищенных слов ее красоте. Графиня собственноручно добавила еще один абзац к его писаниям:

«Всевышний сам не понимал, насколько прекрасно творение, посылаемое им в мир. Он трудился не покладая рук и потерял голову, когда увидел свое самое совершенное создание».

Она старалась запечатлеть свои ступни, щиколотки, руки, плечи, вносила себя в гостиные, будто раку, которую все должны почитать, ее дерзость дошла до того, что она стала носить такие же прически, что и императрица, и перестала разговаривать с особами женского пола.

Ее смехотворные амбиции раздражали двор. Насмешливая мадам де Меттерних как-то вечером выразила общее мнение, сказав, что графиня Кастильская являет собой «дичь, которая так и просится на заклание».

Словцо имело успех. Действительно, высказывания Вирджинии по большей части были нелепы и неумны. На одной из своих фотографий она написала следующие три фразы: «По происхождению я не уступлю дамам из самых аристократических семей, по красоте я превосхожу их, а мой ум позволяет мне судить о них!»

Мериме, под чью дудку плясало общество в Компьене, раздражало ее тщеславие. Однажды он заявил:

— Она меня бесит! Ее нахальство выводит меня из себя до такой степени, что просто руки чешутся задрать ей юбку и отшлепать.

И, смеясь, добавил;

— Но кто знает, быть может, эта процедура доставит ей лишь удовольствие.

Автор «Коломба» был прав. Графиня Кастильская нуждалась в хорошей порке.

Но, к несчастью, никто не осмеливался нанести удар по тому месту, которое так нравилось Его Высочеству императору Франции!

Ближе к зиме двор вернулся в Париж. Вирджиния по-прежнему вела себя вызывающе, к большому неудовольствию императрицы, переставшей скрывать свое раздражение. Как-то министерством иностранных дел был устроен бал. Графиня Кастильская приехала в костюме «Дама сердца». Евгения окинула взглядом платье фаворитки, обшитое красными сердечками из бархата, и, задержав свое внимание на одном из них, расположенном в малоподходящем для него месте, сказала:

— Низковато для сердца!

Все рассмеялись.

Но графиня Кастильская не повела и бровью. С высокомерно-презрительной улыбкой она перешла в другой зал, где позволила гостям, которые с трудом удерживались от ухмылок, любоваться собой.

Несмотря на бурную светскую жизнь, Вирджиния не забывала цели своего пребывания во Франции. Возлежа на подушках, она продолжала занимать императора беседами об Италии. Иногда, свернувшись клубочком на его коленях, она мурлыкала о той роли, которую могла бы сыграть Франция в судьбе полуострова. И Наполеон III всерьез задумался: о том, чтобы ввести в Италию войска.

Когда Вирджиния оставалась в Париже одна, любовники встречались на улице Монтень, где граф и графиня Кастильские сняли особняк.

Однажды апрельской ночью 1857 года, когда император вышел из дома графини и собирался сесть в карету, поджидавшую его у ворот, к нему бросились трое неизвестных. Наполеон III успел вскочить в

экипаж и крикнуть: «В Тюильри!»

Нападавшие пытались схватить поводья лошади, но кучер изо всех сил стегнул их хлыстом. Они с воем отбежали, и карета рванулась с места.

Скорчившись в глубине экипажа, император пережил не самые приятные минуты.

На следующий день весь Париж говорил о том, что императора пытались убить в тот момент, когда он выходил от своей любовницы.

По всей видимости, в этот день Его Высочеству пришлось выдержать классическую семейную сцену.

Полиция быстро отыскала виновников ночного происшествия.

Ими оказались трое итальянцев: Тибальди, Грилльи и Бартолочи, входившие в подпольную революционную группу, которую возглавлял Мадзини.

Некий авантюрист по имени Жиро был связным между этой троицей и Ледру-Роллэном, который, живя в изгнании, в Лондоне, согласился помочь заговорщикам.

Но в последний момент этот политик, известный нелогичностью, нелепостью поступков и трусостью, в каком-то безумном порыве выдал Жиро французской полиции. Жиро тотчас же арестовали, и тот счел, что он был предан «всем социалистическим движением», и поспешил назвать имена сообщников…

Так снова люди 1848 года невольно сыграли на руку Наполеону III.

Естественно, национальная принадлежность трех заговорщиков заставила встрепенуться врагов графини Кастильской.

— Эта итальянка наверняка замешана в заговоре! Да и как они могли узнать, что в эту ночь император будет на улице Монтень!

Вирджиния, узнав о ходивших слухах, была сильно напугана. Она перестала где-либо появляться. Говорила ли она обо всем происшедшем с императором? Возможно, хотя в ее дневнике об этом не сказано ни слова.

В августе начался процесс над заговорщиками. Наполеон III, опасаясь осложнений, которые могли возникнуть после показаний трех итальянцев, посоветовал Вирджинии отправиться в путешествие в Англию.

Обвиняемые ни разу не упомянули имени графини Кастильской, и Вирджиния, успев соблазнить в Лондоне герцога Омаль, вернулась в Париж, взбодрившаяся и веселая.

Была ли она замешана в заговоре? Вряд ли. В апреле 1857 года она была в фаворе, и трудно представить себе причины, которые могли бы толкнуть ее принять участие в покушении на императора.

Однако генерал Эстанселэн, видимо, кое-что знал об этом. В одном частном письме, опубликованном Алэном Деко, генерал пишет:

«Сообщал ли я вам о том, что некто из охраны императора пришел к одному известному мне лицу с планом покушения на Высочайшую персону и что этот тип был связан с графиней Кастильской? Писал ли я вам о том, что просочилось из этой конфиденциальной беседы?

— Что вы скажете, если император будет убит?

— Ничего!..

Нет, меня ничем не удивишь. Но ни любовью, ни местью это покушение объяснить нельзя. Следовательно, все дело в политике. Но что за этим стоит?»

И генерал Эстанселэн заключил:

«В этой истории много неясного. Да и можно ли доверять словам женщины, да еще женщины-политика?»

Тайна так и не была разгадана.

По возвращении в Париж Вирджиния возобновила близкие отношения с императором. Графу Кастильскому пришла в голову замечательная идея вернуться в Италию, так что любовникам была предоставлена полная свобода.

В октябре графиня снова была приглашена в Компьень. Прибыв туда, графиня застала императора и гостей в самом веселом расположении духа, потешавшихся над историей, которая произошла с женой доктора Корефф. лечившего Мари Дюплеси.

Послушаем знаменитого светского летописца Ламбера, считавшего себя «учеником Сен-Симона и Таллемана де Ро»:

«Мадам Корефф обладала великолепными зубами, длинной шеей и хорошо подвешенным языком. Она была особой весьма неугомонной, ее не устраивало ложе ни из ромашек, собранных весенней порой, ни из ревеня супружества.

Маркиз Гарренк де ля Сондамин, ее давний рыцарь напрасно вздыхал по ней. Ему не удалось нащупать потайную дверь, зато парадный вход был открыт для него, и его принимали с уважением, которое часто становится гонцом более нежного чувства.

Ее муж не был ревнив. Часто, уходя из дома, он оставлял ключ в двери, так что, если слуги отлучались в то же время, что и хозяин, можно было войти в дом, не привлекая к себе внимания.

Одним прекрасным утром маркиз не преминул воспользоваться этим обстоятельством. Он спешил доставить мадам Корефф рекомендательное письмо для одного из ее бесчисленных протеже, о чем она попросила его накануне. На пороге спальни он остановился, полагая, что его дама сердца спит. Но тут он услышал негромкий разговор и решился войти.

Неожиданное зрелище открылось его глазам.

Мадам Корефф, абсолютно голая, лежала на постели рядом со своим молодым протеже, всю одежду которого составляла золотая цепь и медальон святого Бонифация.

Этот медальон, — продолжает Ламбер, — если я скрадывал наготу молодого человека, то в очень незначительной степени, тем более что он для большей свободы движений и для того, чтобы не причинить неудобства мадам Корефф, держал его в зубах.

Маркиз, раздосадованный тем, что женщина, которой он добивался, «принимает от другого то, что он сам с удовольствием подарил бы ей», шагнул назад, задев трость, стоявшую у стены, которая с грохотом упала. Испуганные любовники обернулись на шум.

Видя их смущение, нежданный посетитель улизнул с благородным намерением вести себя так, словно он ничего не видел.

Но на следующий день он встретил мадам Корефф. Она стала извиняться, и он, глядя в ее покрасневшее лицо, не смог удержаться и спросил:

— Но, мадам, почему же вы отказываете мне?

И услышал в ответ:

— Потому что я очень дорожу своими друзьями…

И она потупилась.

Графиню Кастильскую недолго забавляла эта история. Спустя несколько дней совершенно неожиданно произошел ее разрыв с императором.

Вечером она пришла на улицу Бак, где была встречена императором крайне холодно. Удивленная, она потребовала объяснений произошедшей перемене. Император сухо ответил, что она «проболталась».

Наполеон III, опасаясь ревности императрицы, требовал от своих любовниц молчания и становился безжалостным к тем, кто не умел держать язык за зубами.

Графиня полагала, что эта ссора не продлится долго, но она ошиблась. Она раз и навсегда впала в немилость.

Больше месяца она ждала хоть какого-нибудь знака того, что она прощена. Напрасно. В конце концов, поняв, что император никогда больше не позовет ее, не заговорит с ней, униженная, в отчаянии от того, что не справилась с заданием, она села в поезд, доставивший ее в Италию. Ее утешало только то, что она увезла с собой воспоминания о последних ночах, проведенных с императором.

Эти воспоминания были настолько дороги ей, что спустя сорок два года при составлении завещания она, подробнейшим образом описывая туалет, в котором ее должны похоронить, распорядилась надеть на себя ночную рубашку, в которой спала в Компьене в 1857 году…