Заговор

СРЕДА. ЯНВАРЬ — 20-е

Его руки лежали на старой Библии, принадлежавшей еще их бабушке. Эти минуты означали, что кончилось время одной борьбы и ждут годы другой. Президент знал, что значит бороться, не складывая оружия. После ожесточенной кампании первичных выборов, когда стало ясно, что ему сопутствует успех на национальном конвенте Демократической партии в Хьюстоне, Техас (хотя дело решили всего пять бюллетеней), он еще колебался, но потом выдержал еще более жесткую схватку с кандидатом республиканцев губернатором Иллинойса, получив перевес всего в 147 тысяч голосов, что составило примерно один процент голосовавших — самое незначительное преимущество в истории Америки.

Первым пожал ему руку бывший президент Джерри Форд.

Бывший президент Ричард Никсон отсутствовал.

Отгрохотали овации, а за ними двадцать один залп салюта. Президент откашлялся. Он стоял перед лицом пятидесяти тысяч американцев, затаивших дыхание на площади перед Капитолием, и на него смотрели двести миллионов граждан страны, сидящие сейчас у телеэкранов. Для последних дней января погода была на удивление теплая. Заполненная людьми лужайка, простиравшаяся перед восточным фасадом Капитолия, еще не приняла на свою осеннюю пожухлую траву ни одной снежинки.

— Уважаемый господин вице-президент, уважаемые члены Верховного суда, преподобные отцы, сограждане!

Первая леди смотрела по сторонам, улыбаясь про себя, ибо она узнавала фразы из речи своего мужа, которые читала не один десяток раз.

Их день начался примерно в 6.30. После блистательного предъинаугурационного концерта, который был дан предыдущим вечером, они так и не смогли уснуть по-настоящему. Президент в последний раз пробежал свое обращение к нации, вычеркнул несколько неудачных оборотов и внес пару незначительных поправок. В тишине он встал, умылся и побрился, затем надел темный костюм и галстук. Из окна спальни был виден мирный пейзаж, сквозь который нес свои воды Потомак, подсвеченный утренним солнцем. Поцеловав в щеку спящую жену, он спустился в кабинет, три стены которого, украшенные панелями резного дуба, напоминали внутренность кафедрального собора. За четвертой, стеклянной стеной был все тот же Потомак. Сегодня он перебирается на другой его берег.

Сквозь стрельчатую дверь президент вошел в холл. Дворецкий, который одновременно исполнял обязанности садовника, ухаживающего за пятью с половиной акрами сада, молча открыл перед ним дверь. Незнакомый шофер из штата Белого дома сделал шаг вперед, приветствуя своего нового хозяина. Он был первым, кто сказал: «Доброе утро, мистер Президент». Событие должно было состояться не раньше, чем через четыре часа. После того, как в 12.30 будет принесена официальная присяга, тридцать третья поправка к конституции сделает его очередным президентом США, хотя предыдущий хозяин Белого дома и его штаб должны освободить помещение ровно в полдень.

Президент предпочитал водить машину сам. Но ни сегодня, ни, возможно, в последующие восемь лет ему не придется этого делать. Он легко скользнул на заднее сиденье своего «понтиака» и со странным чувством посмотрел на вытянувшееся перед ним длинное, низкое, современное строение, воздвигнутое Джоном Карлом Варнеке, архитектором, который создал ансамбль могилы ДФК[1] на Арлингтонском кладбище. Он бросил взгляд на окна с опущенными занавесями. Трое их детей еще спали.

Описав дугу, «понтиак» занял свое место в президентском кортеже — две машины впереди, две сзади. Президент понял, что ему придется проститься с надеждой когда-нибудь побыть одному. Но каким бы торжеством ни был отмечен этот день, сегодняшняя среда должна быть точно такой же, как все шестнадцать лет, что он ездил по этому пути.

Миновав бульвар Джорджа Вашингтона, протянувшийся вдоль Потомака, машины поднялись на холм. Репортеров поблизости не было. Президент вышел из «понтиака». Это были последние минуты, когда он сохранял за собой статус частного лица. Он попросил, чтобы его никто не сопровождал в этой поездке, и журналистское сообщество уважило его просьбу.

Прошло пятнадцать минут. Остановившись на мгновение и бросив взгляд на сияющую монументальную белизну нижней части Вашингтона, президент вернулся к «понтиаку», который в последний раз подвез его к дому. Стивен, повар, уже приготовил легкий завтрак. Жена и дети ждали его за столом. Новоизбранный президент механически поглощал еду, пробегая взглядом «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс». Обе газеты были полны самых добрых пожеланий в адрес главы исполнительной власти. Он повернулся к своему помощнику, стоящему рядом.

— Доброе утро, — сказал помощник.

— Доброе утро. Все в порядке?

Он улыбнулся ему снизу вверх.

— Я думаю, что да, сэр.

— Отлично. Почему бы не счесть этот день самым обычным? Обо мне не беспокойтесь. Я буду точно следовать вашим инструкциям. Итак, с чего я должен начать?

— Здесь 842 телеграммы и 2412 писем, но все они могут подождать, кроме посланий от глав правительств. Письма в их адрес будут готовы к двенадцати часам.

— Датируй их сегодняшним днем, им это понравится, и я подпишу каждое.

— Да, сэр. У меня готово ваше расписание. День начнется с одиннадцати часов чашкой кофе вместе с экс-президентом и вице-президентом, затем вы отправитесь на инаугурацию. Затем ленч в сенате, а затем — инаугурационный парад перед Белым домом.

Помощник положил перед ним сколотую скрепкой пачку карточек размером три на пять дюймов, что он делал каждый день в течение пятнадцати лет. В них час за часом подытоживался распорядок дня. Сегодня карточек было меньше, чем обычно. Президент убрал их во внутренний карман пиджака и поблагодарил помощника. Жена и дети поднялись из-за стола. Около дома уже собирались любопытные.

«Дождь бы, что ли, пошел», — подумал Глава Секретной Службы Белого дома, для него это был тоже один из самых важных дней в жизни. Он знал, что большинство людей, собравшихся здесь, у дома, совершенно безобидны, но все равно его слегка трясло.

Толпа уже насчитывала человек сто пятьдесят, треть из них составляли люди охраны. Дворецкий помог Президенту облачиться в костюм, в котором тот должен присутствовать на церемонии, а горничная позаботилась, чтобы шляпка на голове его жены была под самым выгодным углом.

Дворецкий открыл двери, и толпа разразилась приветственными криками. Глава Секретной Службы напрягся. Он надеялся, что доживет до того дня, когда и он, и Президент — оба мирно уйдут в отставку. Чуть больше двадцати лет назад он был всего лишь младшим офицером…

Новоизбранный Президент и его жена помахали улыбающимся лицам, вряд ли заметив, что пятьдесят человек стоят к ним спиной или вполоборота. Первая машина эскорта двинулась раньше, дабы тщательно обследовать путь, по которому предстоит ехать к Белому дому; агенты Секретной Службы отмечали небольшие группы людей, размахивающих флагами; свидетели инаугурации, они будут рассказывать своим внукам об этом дне.

Ровно в 10.59 черный лимузин беззвучно остановился у северного входа в Белый дом. Почетный караул из морских пехотинцев замер и отсалютовал экс-президенту, который встретил своего преемника при входе, — честь, обычно оказываемая главам правительств, посещающих Белый дом. Через библиотеку они прошли в комнату, где их ждал кофе. На экс-президенте был черный костюм. Узкоплечий, с вечным загаром, он казался моложе своих лет, моложе, чем новоизбранный Президент. Жена новоизбранного Президента уже беседовала с женой его предшественника. Затем женщины обошли Белый дом сверху донизу, словно будущий арендатор с хозяином, и расстались, очарованные друг другом, стараясь не вспоминать о той борьбе, в которую были втянуты последние шесть месяцев.

Предшественник проворчал: «Теперь вам придется довольствоваться стряпней Розалин. Она годами не моет сковородки, но надеюсь, со временем научится это делать. На всякий случай я ей подарил „Поваренную книгу Нью-Йорк таймс“, это, наверно, единственное издание, в котором меня не критиковали».

Новоизбранный нервничал. Он хотел поскорее покончить со всем этим, но понимал, как дороги предшественнику последние минуты в его резиденции, и старался слушать со всем вниманием, надев ту маску, что за двадцать лет политической жизни стала его вторым лицом.

Они провели около часа, обсуждая проблемы, о которых не раз дискутировали в течение предыдущих двух месяцев, но которые лягут тяжелым грузом ответственности на плечи Президента уже сегодня, когда церемония инаугурации подойдет к концу.

— Мистер Президент… — Он мгновенно прикинул, не заметил ли кто-нибудь его инстинктивного стремления обернуться на это обращение. — Уже одна минута первого, — предшественник посмотрел на своего пресс-секретаря, поднялся и вместе с новым Президентом и его женой вышел на ступени Белого дома. Оркестр морских пехотинцев в последний раз грянул в его честь «Привет шефу!». В час эта музыка прозвучит для преемника.

Они проследовали в первую машину кавалькады — черный приземистый лимузин обтекаемых форм с пуленепробиваемыми стеклами.

Лидер палаты представителей и глава большинства в Сенате уже сидели в президентской машине. Сразу же за ней следовали два автомобиля с агентами Секретной Службы. Жены были в четвертой по счету машине. Вице-президенты, уходящий и пришедший ему на смену, находились в следующей машине, а их жены ехали за ними.

Пятьдесят человек охраны постепенно превратились в сотню. К полудню, когда подтянется местная полиция и контингент ФБР, их станет пятьсот. Не считая парней из ЦРУ, брюзгливо подумал Глава Секретной Службы. Как правило, они ему не сообщают, будут ли на месте или нет, и в любом случае трудно заприметить их в толпе. Гомон зевак достиг крещендо, когда появился президентский лимузин, направляющийся к Капитолию.

Четверо мужчин в передней машине дружелюбно болтали между собой. Президент был несколько рассеян. Взмахом руки он механически приветствовал толпу, высыпавшую на Пенсильвания-авеню, но в мыслях был далеко… Обновленный Уиллард-отель, семь зданий, объединенных в виде одной конструкции, напоминавшей индейский пещерный город, новые магазины и рестораны, широкий живописный бульвар, здание, названное именем Эдгара Гувера, где размещалось ФБР… Оно сохранило имя своего первого директора, несмотря на попытки некоторых сенаторов переименовать его. За двадцать лет улица заметно изменилась.

Они прибыли к Капитолию, и экс-президент нарушил задумчивость новоизбранного Президента. «Помните, если вам понадобится какая-нибудь помощь или просто захочется поболтать, я буду у себя в Джорджии. Не стоит говорить, как вы будете одиноки на этом посту. Я предвижу, что вас ждет, — так что, в случае чего, звоните мне. В любое время».

Он мягко улыбнулся. В этих обстоятельствах экс-президент ведет себя как настоящий христианин. Шесть машин наконец остановились. Он вошел в Капитолий через цокольный этаж. Его предшественник несколько задержался, чтобы в последний раз поблагодарить шофера. Жены в окружении агентов Секретной Службы, приветствуя ожидавшую их толпу, проследовали прямо на платформу. Тем временем главный церемониймейстер через туннель незаметно провел Президента в помещение, предназначенное для ожидания. Через каждые 10 шагов морские пехотинцы, застыв, приветствовали его. Здесь же находился новый вице-президент; они стояли, рассеянно болтая ни о чем и не слушая реплик друг друга.

На лице бывшего президента Соединенных Штатов была улыбка человека, который наконец-то получил возможность избавиться от непосильной ноши. Они еще раз совершили обряд рукопожатия — седьмой за этот день. Из небольшого помещения главный церемониймейстер вывел их на платформу. Как обычно, в день инаугурации платформа была воздвигнута на ступенях восточного входа в Капитолий, Собравшиеся поднялись, разразившись радостными криками, которые длились все то время, пока Президент и будущий Президент приветствовали их; наконец все застыли в молчании, ожидая смены правительства.

— Друзья мои, американцы, в этот день, когда я принимаю на себя обязанности президента, проблемы, стоящие перед Америкой во всем мире, обширны и тревожны. В Южной Африке свирепствует беспощадная гражданская война между белыми и черными; ожесточение конфликта на Ближнем Востоке стихло, но обе стороны пополняют запасы своих вооружений куда активнее, чем строят школы и фермы. Южная Америка и Азия колеблются между правым и левым экстремизмом, но ни одно из этих крайних течений не в состоянии обеспечить нормальные условия жизни своих народов. Единство НАТО тоже под угрозой.

В 1949 году президент Гарри Трумэн объявил, что вся мощь и все ресурсы Соединенных Штатов будут направлены на защиту свободы, откуда бы ни поступил вызов в ее адрес. Сегодня, столько лет спустя, кто-то скажет, что этот акт великодушия воспринимается как пустая риторика. Перед лицом непрерывных международных кризисов любой американский гражданин может спросить, почему он должен принимать близко к сердцу события, совершающиеся так далеко от дома, почему он должен принимать на себя ответственность за дело защиты свободы вне Соединенных Штатов? Пусть эти сомнения будут рассеяны такими словами: «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе» — Джон Донн[2] написал эти строки более трёх с половиной столетия назад. — «Каждый человек — часть материка». А Соединенные Штаты простираются от Атлантического до Тихого океана и от Арктики до экватора…

Жене нравилась эта часть речи. Это были ее собственные мысли. Хотя она сомневалась, проявит ли аудитория такой же энтузиазм, с которым встречали подобные тексты, например, в шестидесятые годы. Но грохот оглушительных аплодисментов, волнами накатывавшихся на неё, убедил, что магия слов действует по-прежнему.

— И поэтому я призываю вас, мои сограждане, пусть последние годы двадцатого столетия откроют эру, в которой Соединенные Штаты ознаменуют собой справедливость, базирующуюся на могуществе, эру, когда мы объявим войну болезням, дискриминации, бедности!

Президент сел. В едином порыве вся аудитория поднялась.

В течение шестнадцати минут речь, в которой было тысяча четыреста десять слов, прерывалась аплодисментами. Но теперь, когда новый глава исполнительной власти отошел от микрофона, убедившись, что все собравшиеся с ним заодно, глаза его искали среди людей на платформе еще кого-то, кого он жаждал видеть. Ей помогли подняться. Его матери шел уже десятый десяток, и она была всего лишь вдвое моложе всей истории Америки. Церемония имела бы для Президента куда меньшее значение, если бы на ней не присутствовала его мать. Но она была здесь: согбенная, хрупкая и торжествующая. Он подошел к ней и нежно поцеловал. Затем взял под руку Первую леди. К ним направился взволнованный церемониймейстер, но Президент остановил его мягким движением руки. Теперь все изменилось: став Президентом Соединенных Штатов, он не торопился покидать место действия. Он пожал руку экс-президенту, который ныне сделался частным лицом, а затем поблагодарил своих соратников, которые помогли ему занять этот высокий пост.

Церемониймейстер терпеть не мог нарушений расписания, а сегодня вообще все шло через пень-колоду. Во всяком случае, ленч опаздывал уже на тридцать минут.

Помощник Президента появился, чтобы приветствовать избранника. Хрупкая фигура и застенчивые манеры несколько противоречили сложившемуся представлению о нем, как о человеке, без которого партийная машина не сработала бы со всей эффективностью. На самом деле он блестяще играл роль, заключавшуюся в умении объединить все силы демократической партии вокруг одного имени, что и привело их к победе.

Семьдесят гостей дружно встали, когда Президент вошел в помещение. Здесь собрались мужчины и женщины, контролировавшие ныне ключевые позиции в демократической партии. Северный истеблишмент решил, что у него не будет другой возможности избавиться от человека из Джорджии, который ссорился с единомышленниками даже больше, чем Форд. Последней соломинкой стало обращение к конгрессменам — членам демократической партии: он собирался через их головы говорить прямо с народом. Прямо и недвусмысленно, в чисто джорджианском стиле он посоветовал лидерам большинства отправиться ловить рыбу или заняться бейсболом. И они отдали свои симпатии Новому.

Все они сейчас были здесь.

Президент не горел желанием бороться против своего предшественника, но, уступив настойчивому давлению ядра и ветеранов партии, неохотно согласился выставить свою кандидатуру на первичных выборах в Нью-Хемпшире. Никто не готовил в этом штате предвыборную кампанию, и все были несказанно удивлены: он получил пятьдесят семь процентов голосов; тем не менее он продолжал сопротивляться требованиям продолжить борьбу, но по мере того, как кампания праймериз ширилась и число кандидатов, отдававших ему голоса, росло, становилась ясна неизбежность схватки, напоминающей борьбу Форда и Рейгана в 1976 году, схватки, которая должна будет состояться на национальном конгрессе демократической партии; она и состоялась, но у нее было лишь одно отличие: претендент выиграл ее уже в пятом туре, когда рухнула дамба штата Атланта, и предшественник оказался не в состоянии предотвратить потоп. Так родился новый кандидат на пост Президента.

Некоторые из присутствующих на ленче уже были членами его кабинета. Многие из них ждали этого момента два десятка лет; для тех же, кто был помоложе, этот день стал началом новой эры.

Президент пожал руку своему государственному секретарю и министру здравоохранения. Ему представляли присутствующих, в этот день все хотели пожать руку Президенту. Скоро он почувствовал себя как дома в этом море улыбок и поздравлений.

У Президента не было ни возможности, ни желания заняться ленчем.

Все одновременно пытались говорить с ним. Меню было специально составлено из его любимых блюд: начиналось оно супом из омаров и переходило к ростбифу. Завершением стал шедевр кулинарного искусства — торт из шоколадного мороженого в виде Белого дома. Жена заметила, что ее муж не обратил внимания на предложенный ему аппетитный кусок Овального кабинета. «Если его будут выбирать президентом каждый день, он скоро станет тонким как рельс», — сказала она одной из своих знакомых, которая получила удивительное предложение — стать генеральным прокурором. Та как раз делилась с ней мыслями о правах детей. Первая леди попробовала слушать, но поняла, что для этого придется отвести другой день.

К тому времени, когда с последним крылом Белого дома было наконец покончено, Президент и его собеседники опаздывали к инаугурационному параду уже на сорок пять минут. Когда они наконец появились на отведенных для них местах перед Белым домом, наибольшее облегчение среди двухсот тысяч собравшихся испытал почетный караул, все это время стоявший по стойке «смирно».

Парад начался, и перед трибуной прошли батальоны, представляющие все рода войск. Оркестр морских пехотинцев играл мелодии Сузы[3] и «Боже, благослови Америку».

Когда парад завершился и последний морской пехотинец прошел перед трибуной, глава штата Белого дома, который был помощником Президента в сенате, наклонился к нему и спросил, как он предпочитает провести время до начала первого инаугурационного бала.

— Подписать все назначения кабинета и подготовить письменный стол на завтра, — был немедленный ответ. — И на все последующие четыре года.

Президент направился прямо в Белый дом. Когда он проходил через южный портик, оркестр морских пехотинцев грянул «Привет шефу!». Еще не доходя до Овального кабинета, Президент сбросил пиджак, в котором был все утро. Затем он уверенно занял место за внушительным дубовым письменным столом, отделанным кожей. Помедлив несколько секунд, он обвел взглядом комнату. Все в ней было так, как он и хотел: на стене за его головой появилась фотография Джона и Роберта Кеннеди, играющих в футбол. Прямо перед ним в рамке висело изречение Бернарда Шоу, к которому он часто прибегал во время предвыборной кампании: «Некоторые видят вещи такими, как они есть, и могут сказать, почему они именно таковы; я же мечтаю о вещах, которые никогда не существовали, и хочу понять, почему их не было». Слева от него покоился президентский вымпел, а справа — флаг Соединенных Штатов. Центр письменного стола занимала модель авианосца «Джон Ф. Кеннеди», сделанная Тедди-младшим из бальсового дерева. В камине пылали угли. Со стены смотрел портрет Линкольна, и Президент вспомнил, как во время кубинского кризиса Роберт Кеннеди сказал: «Как бы я хотел, чтобы он сейчас был с нами». За овальным окном вплоть до монумента Вашингтону простиралась нетронутая гладь лужайки. Президент улыбнулся. Да, он тут был, как дома.

Он потянулся за кипой официальных бумаг и бросил взгляд на имена тех, кто ныне будет составлять его кабинет. Ему надо было утвердить около тридцати назначений. Каждую бумагу Президент подписывал одним росчерком. Подписав последнюю, он дал указание, чтобы бумаги были незамедлительно представлены конгрессу. Его пресс-секретарь взяла стопку документов, которые будут определять историю Америки на предстоящие четыре года, и сказала: «Благодарю вас, мистер Президент».

Она была его долголетним пресс-секретарем в сенате и впервые так обратилась к нему. Но едва Президент собрался ответить ей, как в кабинет вошла жена и напомнила, что у них остается всего лишь полчаса, чтобы успеть подготовиться к семейному обеду. Президент положил золотую паркеровскую авторучку на кожаный бювар, где уже лежала дюжина подобных «паркеров». Здесь, в Белом доме, они будут в полной сохранности.

— Ты права, дорогая. Я сейчас заканчиваю с делами…

Президент отдавал последние распоряжения пресс-секретарю, когда подошел лифт, связывающий служебные залы с личными апартаментами. Кабина была столь невелика, что он с трудом закрыл за собой дверь и, повернувшись, нажал кнопку второго этажа. Интересно, подумал он, что произойдет, если Президент Соединенных Штатов застрянет между этажами и его не успеют вовремя вытащить. Но прежде, чем он решил эту проблему, лифт благополучно прибыл.

Он прошел через холл, направляясь в спальню, словно жил тут всю жизнь. Они с женой решили использовать спальню Первой леди в качестве гостиной.

— Ты помнишь ту картину Моне в Золотой комнате?

— Конечно. «Утро на Сене».

— Она самая. Давай повесим ее здесь. Знаешь, мне сказали, что на то время, пока я буду в Белом доме, мы можем взять некоторые полотна из Национальной галереи.

— Восхитительно, — сказала жена. — Помнишь Пикассо голубого периода, ту, где семья на пляже, — мне кажется, она называется «Трагедия»? И еще я всегда хотела Тернера, пусть хотя бы на четыре года.

В дверь постучали.

— Господи, неужели даже в спальне мы не сможем теперь остаться наедине?

— Это не собственная наша спальня. Она принадлежит истории.

Горничная зашла проверить, все ли в порядке. Она замешкалась. Президента она видела в первый раз, и он попросил ее заняться туалетной комнатой.

— Я ничего не имею против крема моего предшественника, который он употреблял после бритья, но уж слишком большие запасы там скопились.

Горничная не знала, как ей себя вести, то ли рассмеяться, то ли сделать вид, что она ничего не слышала, поэтому она избрала средний путь и вежливо улыбнулась. Эта не совсем удачная попытка Президента пошутить частично объяснялась усталостью, а также чувством облегчения от того, что самая главная часть церемониального дня осталась позади. Жена погрузилась в томительный подбор платья для вечернего приема, а у него одевание заняло всего двенадцать минут, он нервно ходил взад и вперед по комнате, повторяя: «Я избран, чтобы руководить Соединенными Штатами. Я избран, чтобы руководить Соединенными Штатами».

— Понимаю, дорогой, — сказала жена, — но уж если ты здесь, не поможешь ли мне застегнуть «молнию»?

Вдвоем они спустились по пологой лестнице в Главный холл, где их встретили собравшиеся за обеденным столом. Все встали, когда вошел Президент, этой минуты они ждали более двадцати лет…

Остаток вечера прошел в непрерывном кружении — им пришлось посетить шесть балов, на которых присутствовало несколько тысяч человек, и большинство из них было уверено, что Президенту удалось занять свой пост только благодаря тем усилиям, которые каждый внес в предвыборную кампанию. Президент был терпелив и обаятелен, а новое платье его жены (от Ив Сен-Лорана) привлекало всеобщее внимание. Наконец они очутились в своем новом доме на Пенсильвания-авеню, 1600. Часы пробили 2.30 ночи.

В спальне Линкольна утомленное молчание было нарушено репликой жены:

— Я счастлива, что подобное испытание выпало на нашу долю впервые за последние четыре года. И слава богу, что оно не повторится больше двух раз за всю жизнь, в третий раз я просто не выдержу.

Она не помнила, избирались ли президенты на второй срок после Эйзенхауэра.

Президент сел на кровать.

— Не очень удобна, тебе не кажется? — спросил он.

— Линкольна устраивала, — ответила жена.

Президент потянулся потушить свет, когда увидел под настольной лампой небольшое синее йельское издание: Шекспир, «Юлий Цезарь».

— Это нужно отнести в Овальный кабинет, — пробормотал он. Жена уже не слышала его. Он открыл книгу на первой попавшейся странице и прочел строфу, которую кто-то подчеркнул красным и отметил звездочкой: «Трус умирает тысячу раз до своей гибели, отважный только однажды познает вкус смерти».

Президент потушил свет.

Америка спала.