Вспомню начало его творческого пути.
Вернувшись с войны в 1946 году и, наконец, окончив Литературный институт, в котором пробыл в общей сложности девять лет вместо положенных четырех (хотя программу двух последних курсов он прошел за один год — шесть лет у него отняла армия), он оказался у разбитого корыта.
Вот что пишет об этом периоде Борис:
Мне удалось опубликовать одно стихотворение («Морской бой») в журнале «Затейник» и несколько пересказов народных сказок в «Мурзилке». Но, разумеется, это не давало ни средств к жизни, ни официального статуса — угроза получить титул «тунеядца» была довольно реальной — столь же реальной, как и перспектива положить зубы на полку.
Как я вскоре убедился, мой «диплом с отличием» ничем не мог мне помочь. Ни в том, ни в другом. Судорожная попытка поступить в аспирантуру была успешно отражена. Столь же успешно отражались попытки устроиться в какой-нибудь редакции (в частности, Олег Бедарев, тогдашний редактор «Мурзилки», очень хотел меня взять к себе заместителем, но «инстанции» этого не допустили).
Трудные годы начала 50-х, когда совершенно явственно ощутился негласный запрет на авторов с «некруглой» фамилией.
Литературовед Владимир Глоцер вспоминает: «Борис Владимирович очень томился, я это понял по первой беседе с ним».
Заведующая научной библиотекой детской книги в доверительной беседе с Глоцером сказала, что она достоверно знает: есть указание «придерживать», не печатать трех авторов, а именно — Заходера, Глоцера и Акима. «Не нужно новых евреев в литературе».
Может быть, об этом стихотворение «Жалоба палестинца»?
Я прожил
Жизнь свою
В чужой стране…
Быть может,
Потому так ясно мне,
Что человек — не властелин Вселенной.
Нет, он незваный гость,
А может быть,
И пленный…
Для заработка делал технические переводы. Писал и переводил за других, в частности был «негром» в издательстве «Иностранная литература» (спасибо моему другу Севе Розанову, — пишет в воспоминаниях Борис). Занимался «актуальными» для страны переводами немецких авторов (Анны Зегерс, Вилли Бределя). Даже переводом с «полковника», как он шутил, где герои китайского романа все время бегают по дамбе.
Борис рассказывал: «Приходил полковник, долго пил чай, потом начинал „перевод“. „Значит так, — говорил он, — Дзян-Ли смухортил свой… ну это… нос… и с намерением произнес X“. Из этого надо было делать роман».
Но и такая работа перепадала не всегда.
Чтобы не умереть с голоду, занимался разведением аквариумных рыбок.
С этими годами связано немало и забавных, и мрачных воспоминаний — и если я когда-нибудь расскажу об этом времени, самое почетное место в рассказе займет глава под названием: «Как я кормил рыбок, а они — меня».
Жил я тогда в одном из бесчисленных переулков на Сретенке, в коммуналке, в комнатушке площадью 6 квадратных метров, без отопления. Там помимо старого дивана и стола помещалось хозяйство — 24 (прописью — двадцать четыре) аквариума, в которых стояло вечно сияющее лето и обитали мои кормильцы — темно-синие и пунцовые бойцовые рыбки (петушки), одетые в перламутр жемчужные гурами (я очень гордился тем, что первым в Москве сумел получить от них приплод), золотистые, опоясанные черным, барбусы, бархатно-черные моллинезии — живородки, одетые в зеленое сомики-коллихты, всевозможные цихлиды и харациниды и прочие, и прочие, и прочие.
Отсутствие отопления в комнате, кстати, было почти незаметно — ведь каждый аквариум согревался рефлектором с электрической лампочкой.
Если дела в хозяйстве шли успешно (рыбки размножались и не болели), надо было каждое воскресенье подниматься часа в четыре утра, и отловив сачком рыбешек, сажать их в «ширму» (специальный аквариум с подогревом для перевозки рыбок) и отправляться на трамвае через всю Москву на «Птичку»…
Сохранились дневники тех времен, где Борис ведет расчеты химического состава воды для каждой породы рыб, расчет кормов, учет приплода и доходов от продажи.
Его «перфекционизм» виден и в этом деле. Все делать только очень хорошо.
Говорят, в Китае рыба — символ богатства, мое рыбное хозяйство позволяло, в общем, не умереть с голоду, но, разумеется, не давало «социального статуса».
А уже — где-то в отдалении, но ощутимо — на горизонте сгущались грязные тучи «дела врачей»…
У Бориса Владимировича есть заметки о том, как он начал свою литературную деятельность, преодолев с огромным трудом собственное недовольство собой и препятствия, чинимые ему властью. Я хотела поместить эти заметки полностью, но, подумав, решила, что лучше перескажу, слегка сократив, а при случае опубликую отдельно, вместе с другими.
Перепробовав ряд всевозможных способов добычи средств к существованию, пришел к выводу, что, имея как-никак диплом литературного работника, да еще с отличием, надо начать писать. И по зрелом размышлении решил: Буду писать для детей.
Что касается литературы для детей — тут и до войны и после царил тезис Горького, что для детей надо писать так же, как и для взрослых, только лучше. Мысль эта мне нравилась: мне хотелось писать лучше, чем для взрослых.
Общий ход мыслей моих тогда был приблизительно такой: раз уж вся литература у нас делается словно бы для детей, — то лучше непосредственно адресоваться к детям. Тут есть возможность как-то примирить свои понятия о том, что такое литература, — и редакторские требования.
Готовился к работе серьезно. Перечитал предшественников, писавших для детей. Увлекся фольклором. Прочел замечательный английский сборник «Mother Goose» («Матушка Гусыня»), в летнем лагере сам собрал коллекцию, как он назвал, «маленьких жемчужин» — считалок. Помните, с детства знакомые строчки: «На златом крыльце сидели: Царь, Царевич, Король, Королевич, Сапожник, Портной… Кто ты будешь такой?» Много лет спустя Борис написал свою, как мне кажется, жемчужину — «Считалию», работу над которой начал уже при мне, в 1969-м, а опубликовал в 1979 году.
А вот Крылечко
золотое,
Горячим солнцем
залитое
И днем и ночью.
А на нем, набегавшись,
сидят рядком,
Сидят, обнявшись,
как родные,
Цари, Сапожники,
Портные…
А кем ты будешь?
Выбирай!
. . . . . . . . . . . . . . . .
Страна чудес!
Чудесный край!
Возвращаюсь к его записям:
Я был совершенно очарован этими прелестными созданиями. Их полной естественностью, совершенной безыскусственностью. Далеко не сразу понял я, что в этом и проявилось высочайшее — без преувеличения! — мастерство.
Определение такого мастерства я обнаружил в удивительном китайском наставлении живописцам.
Мастерство там, где не видно мастерства.
Высшая цель — так овладеть методом, чтобы казалось, что его нет.
Мне кажется, Борис Заходер постиг и овладел этим методом настолько совершенно, что, читая его стихи, ловишь себя на мысли: «Да это же очень просто — так написать, я и сам бы мог».
Словно льется сама собой сказка «Буква Я», которую он написал в 1947 году и которая промаялась вместе с ее автором целых восемь лет в ожидании публикации!
Всем известно:
Буква «Я»
В азбуке
Последняя.
А известно ли кому,
Отчего и почему?
— Неизвестно?
— Неизвестно.
— Интересно?
— Интересно! —
Ну, так слушайте рассказ.
А ведь чтобы стать «писателем», то есть работать в литературе, надо было опубликовать минимум одну книжку, а лучше две, — хоть небольшой сборничек! Без этого могли посчитать тунеядцем.
Некоторое подобие легализации «пишущей братии», как вспоминает Борис Владимирович, давали так называемые «группкомы литераторов», о закрытии (по политическим соображениям) одного из которых он рассказывает. Большой соблазн поместить эту историю полностью. Вот она.
Такие группкомы существовали при разных издательствах, но числились они профсоюзными организациями и при профсоюзе работников полиграфии. К одному из них — при издательстве «Молодая гвардия» — прибился и я. Там находили пристанище и журналисты-внештатники, вплоть до бывших спецкоров «Правды», изгнанных ради страха иудейского (помню А. Дунаевского), и многообещающие молодые деятели, вроде С. Баруздина, впоследствии — редактора журнала «Дружба народов», и какие-то тихие старушки неизвестного назначения. В группкоме шла обычная жизнь советского учреждения — с неизбежной имитацией «идеологической работы», в том числе на агитпунктах, с не менее неизбежными собраниями, с собиранием членских взносов и т. п.
И вдруг вся эта тихая жизнь оказалась под угрозой. Было созвано экстренное собрание, — прибыли руководители ЦК профсоюза, которые и объявили, что принято решение — закрыть наш группком. Приводились даже какие-то смехотворные объяснения. Разумеется, о подлинной причине — о том, что в группкоме было немало «инвалидов 5-й группы», т. е. людей, у которых в 5-й графе паспорта стояло ужасное слово «еврей», — с обычным советским лицемерием не было сказано ни слова.
Что тут началось! Какие речи произносили члены группкома! Особенно журналисты — в первую очередь бывшие правдисты, среди которых были подлинные мастера демагогии.
Где члены группкома займутся политическим самообразованием?! Кто будет его контролировать?! Разве можно пускать большое, налаженное дело на самотек? Что же будет с агитационной работой среди избирателей подшефного участка! А кто станет читать лекции, которые так ценят трудящиеся?
И, наконец, как ultima ratio — последовал сокрушительный довод: «Как же можно распускать действующую партийную организацию!»
Профсоюзное начальство, казалось, несколько растерялось под таким напором. Члены комиссии сидели молча, понурясь, не отвечая на пламенные речи ни словом, ни жестом.
И тут поднялся, сверкая черными глазами, прежде совершенно незаметный член группкома — фамилию его забыл, кажется, Якубов, — и заговорил с сильным среднеазиатским (узбекским, а может, и таджикским) акцентом, обращаясь то ли к предыдущему оратору, то ли ко всему собранию:
— Что ты с ним разговариваешь? Ты посмотри на его мордам (он указал смуглой рукой на председателя комиссии). У него на мордам написано: «Ты мне что хочешь говори — я тебя все равно закрою».
Все оторопели. А неожиданный оратор, нимало не смутившись, продолжал:
— Это как у нас в Средней Азии. Сидит в кишлаке председатель колхоза Ташамбет. Приехал уполномоченный заготхлопок. Говорит:
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял?
Ташамбет говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».
Заготхлопок уехал. Приехал заготзерно. Говорит:
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! А это, это и это — не делат.
Ташамбет опять говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».
Заготзерно уехал. Приехал заготскот.
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял? А это, это и это — не смей!
Ташамбет опять говорит «Хоп», — по нашему это значит «хорошо».
Рассказчик сделал маленькую паузу и заключил:
— И делает все по-своему! Так и он! — И он, с торжеством махнув рукой в сторону комиссии, поднялся и ушел.
Это драматическое событие было, увы, последним в истории группкома…
Первая попытка напечатать «Букву Я» в «Детиздате» (впоследствии — издательство «Детская литература»), после того как она пролежала там восемь месяцев, — была отвергнута со словами: «Стихи на книжечку никак не тянут. Стихи показали Самуилу Яковлевичу… Он сам пишет на эту тему». И это несмотря на положительный отзыв Л. А. Кассиля, где он написал: «Эти стихи все дети будут охотно читать и учить наизусть».
Отчаявшись и совершенно уже не надеясь на удачу, Борис послал стихи в редакцию «Нового мира», главным редактором которого был в то время Твардовский. Снова шли месяцы. Наконец звонок из редакции: «Вас приглашает Твардовский». Появилась надежда, что стихи приняты. Ведь для отказа совершенно незачем вызывать к самому главному, достаточно и простого редактора.
Борис так и не понял, зачем его тогда пригласил Александр Трифонович. Во время беседы прозвучали такие слова: «Ваши стихи у нас не пойдут… они, может быть, и неплохие, но не для нас. Это не „Новый мир“». И добавил: «И не в том дело, что у вас фамилия некруглая… Совсем не в этом дело… Просто вашим стихам, как говорится, девяти гривен до рубля не хватает». В конце беседы посоветовал показать стихи С. Я. Маршаку.
Покидая кабинет главного редактора, совершенно подавленный Борис даже не вспомнил, что рукопись осталась в редакции.
Стараясь забыть о печальном опыте заочной встречи с Самуилом Яковлевичем, в один из безнадежных зимних дней отправил стихи Маршаку. И снова долгое ожидание. Дозвониться до Маршака не удавалось, так как секретарша всегда отвечала: «Самуил Яковлевич нездоров», или «Маршак в Шотландии», «Маршак в отъезде», или что-нибудь в этом роде. Смысл был один: поговорить с Маршаком невозможно.
Из воспоминаний Бориса:
Незаметно настало лето. И тут в «Литературке» — помнится, в начале июля — появились новые стихи Маршака, и среди них весьма назидательное сочинение, которое начиналось так:
«Ежели вы вежливы
В душе, а не для виду,
В троллейбус вы поможете
Забраться инвалиду.
И, ежели вы вежливы
И к совести не глухи.
Вы место
Без протеста уступите старухе».
Я сел за машинку и единым духом написал:
«Уважаемый Самуил Яковлевич!
Ежели вы вежливы
И к совести не глухи
(Хотя о Вас, признаться,
Иные ходят слухи),
Но, ежели Вы вежливы,
Как пишет „Литгазета“, —
То я от Вас,
В конце концов,
Еще дождусь ответа;
И, ежели Вы вежливы
В душе, а не для виду,
То Вы мое послание
Не примете в обиду:
Ведь как-никак,
При всем при том,
При всем при том, при этом —
Я обратился к Вам зимой,
А жду ответа летом…»
Положил в конверт и отправил — по хорошо мне знакомому адресу.
Разумеется, я сознавал, что совершил грубость. И тем не менее вышеупомянутая совесть меня не мучила.
Можете себе представить, в каком отчаянном состоянии я пребывал, если вместо укоров совести я ощущал некоторое злорадное удовольствие.
После этого послания ответ пришел сразу. Борису была назначена встреча на семь утра. Он явился минута в минуту. Дверь долго не открывали. Войдя, Борис произнес: «Вы уж меня извините, Самуил Яковлевич, что я так громко постучал в вашу дверь, но она была больно уж плотно заперта». Он рассчитывал, что подобная форма извинения будет принята и на этом «инцидент» будет исчерпан. Однако хозяин явно был разобижен и весь дальнейший разговор периодически прерывал примерно такой фразой: «Ну как же вы могли мне такое написать…» Или: «Ну как же вы, голубчик, могли мне такое написать!»
Разговор, который длился не меньше часа, закончился пожеланием успеха. Напоследок Борис услышал: «Вы — это целый мир. И у вас будет все то же, что у меня».
Визит не принес ожидаемого результата…
Пролежав в «Новом мире» без движения годы, «Буква Я» наконец была напечатана — уже при Константине Симонове. Правда, Заходеру предварительно посоветовали сменить фамилию на псевдоним. Секретарша Симонова передала ему слова шефа: «Он так и сказал: если это оскорбляет его еврейское самолюбие, пусть подписывается Рабинович, — но только не Заходер».
В кабинете редактора вновь возникла тема фамилии. Вот как пишет об этом Заходер:
— Что вы строптивитесь, — приятно картавя, сказал Симонов, — вас от этого не убудет! Поверьте мне, писать для детей под фамилией Заходер — это совершенно невозможно!
Борис понимал, что, отказываясь от предложения Константина Михайловича, он подписывает себе приговор: его сказку не напечатают. Однако Симонов только пожал плечами. «Ну, как хотите», — сказал он. И вскоре в 4-м номере журнала за 1955 год многострадальная сказка увидела свет.
Это было уже нечто вроде признания. К тому же его начали к этому времени печатать в «Пионере», «Пионерской правде». «Букву Я» передали по радио. И, вступив в Союз писателей в 1958 году, он перестал бояться как милиционеров, так и дворников.
Тетя Галя!
Один наш знакомый (дядя Боря) сказал, что ты — добрая и хорошая и любишь Пухов и Всех-Всех-Всех; вот мы и решили у тебя поселиться.
В. Пух и Все-Все-Все!
(Тигра, Крошка Ру, Пятачок, Кролик.) (Нарисованы следы лапок.)
Дядя Боря З.
Всю эту компанию Борис Заходер «усыновил» за три года до знакомства со мной. А в 1965 году я получила в подарок книжку о Винни-Пухе с этой надписью. Тогда у нас с приемным отцом этих персонажей еще не было общего дома, и он отпустил погостить ко мне своего любимого медвежонка и его друзей, а вскоре и меня позвал жить вместе с ними в одном доме.
Борис, несмотря на то, что знал, кажется, наизусть всю книгу, любил почитать мне, особенно перед сном, главу за главой, каждый вечер. Проходило какое-то время, и мы снова возобновляли чтение книги. Последнее чтение произошло 9 сентября, в предпоследний день его рождения. Мы сидели на террасе, ожидая приезда гостей. Боря раскрыл книгу наугад, словно собираясь погадать, и, увлекшись, зачитался. А у меня был наготове фотоаппарат, и я, слушая его, сделала несколько снимков, где видно, как он сначала серьезен, потом начинает улыбаться, а на последнем кадре у него от смеха льются слезы.
Теперь мы остались без главы семейства, и мне одной придется заботиться об этой сказочной компании. Хотелось бы оправдать надежды дяди Бори З. и оказаться для них «доброй и хорошей» мачехой.
В 1958 году произошло событие, само по себе незначительное, но для меня крайне важное и не оставшееся без последствий, я надеюсь, для отечественной словесности, — мы встретились с Винни-Пухом. (Английский Winni-the-Pooh родился в 1926 году.)
Наша встреча произошла в библиотеке, где я просматривал английскую детскую энциклопедию. Это была любовь с первого взгляда: я увидел изображение этого симпатичного медвежонка, прочитал несколько стихотворных цитат — и бросился искать книжку. Так наступил один из счастливейших периодов моей жизни — дни работы над «Пухом».
Борис Заходер сделал прекрасный подарок нашим детям и умным взрослым. Ему бы только радоваться, читая благодарственные письма поклонников Винни-Пуха, а вместо этого в бочку, вернее, в бочонок, меда без всякой совести лили при нем и льют сейчас — деготь. (Борис и сам посетовал, подписывая книгу: «в ложку меда бочку дегтя».)
Начну с меда, который так любил медвежонок Пух.
Cambridge, U.S.A.
15 марта 1966 года
Многоуважаемый господин Заходер!
Вашу книгу я получил в подарок в день, когда мне исполнилось 26 лет. Получил я ее от друга, который, как и я, преподает русский язык (он в Brandeis University, а я в Harvard University).
Как-то я вырос без Винни-Пуха. Но читание Вашего пересказа пробудило у меня охоту познакомиться с книгами Милна в оригинале. Боюсь только, чтобы они не оказались менее прелестными, чем Ваш перевод. Теперь вместе того, чтобы работать над докторской диссертацией, я восхищаюсь приключениями Ваших друзей.
Я уверен, что благодаря Вашему переводу ряды советских «пухофилов» становятся все более и более многочисленными. Мне хочется только сообщить Вам, что в далеком Cambridge все больше и больше любителей русского мишки под именем Винни-Пуха.
С глубоким почтением,
Москва, 15 апреля 1966 г.
Уважаемый мистер Ротстейн!
…ибо только сегодня приехал из Крыма.
Когда мне сказали дома, что меня ждет письмо из Кембриджа, я, естественно, вообразил, что в Кембридже (английском) решились, наконец, сделать меня доктором Honoris Causa; но, поверьте, я не был разочарован, когда истина обнаружилась: настолько тронуло и порадовало Ваше любезное и милое письмо.
Оставив шутки, могу Вам сказать то, что Вам, вероятно, и так известно: всякое доброе письмо читателя — праздник для нашего брата, пишущего…
Разумеется, я не могу принять целиком Ваши комплименты; уверен, что знакомство с оригиналом рассеяло у Вас все сомнения относительно прелести самого Милна. Работа над Винни-Пухом — одно из счастливейших событий в моей писательской жизни, причем, как говорит героиня одного анекдота, награжденная орденом за материнство, «я старалась не ради награды — мне нравился сам процесс».
Позвольте мне в заключение поздравить студентов, имеющих такого преподавателя: Ваш русский язык превосходен; мелкие неправильности — «питание» и «вместе того» — на мой взгляд, придают ему еще больше достоинств.
Сердечно жму Вашу руку. Борис Заходер.
Так медвежонок с опилками в голове принес многолетнюю дружбу с Робертом Ротстейном и его семьей, которая через три года пополнилась еще одним читателем — Давидом, так как мальчик начал тоже читать русского Винни-Пуха раньше, чем английского. Они дважды побывали у нас в Комаровке, Борис, будучи в Америке, посетил их, а переписывались и перезванивались — все годы.
Было письмо от семьи из Новой Зеландии, где девочка помимо собственного письма приложила рисунок с изображением персонажей сказки, одетых в меховые шапки, чтобы в нашей суровой зиме они не замерзли. «Потому что в России, говорят, холодно», — объяснила она.
А уж откликам от наших читателей вообще конца не было. Вместе с радостью от чтения добрых писем Борис испытывал горечь, что ничем не может помочь тем, кто спрашивает: где купить эту книгу; не может послать ее в подарок самым нуждающимся и даже сказать, когда будет следующее издание.
Как известно, первое издание книги, которая называлась «Винни-Пух и все остальные», с рисунками Алисы Порет, вышло в 1960 году в издательстве «Детский мир». Тираж 150 000 экземпляров.
Следующее издание книги, теперь названной «Винни-Пух и все-все-все», осуществилось только через пять лет, в 1965 году, в издательстве «Детская литература». Иллюстрации к ней были выполнены Борисом Диодоровым и Геннадием Калиновским. Тираж 100 000 экз.
1969 год — издательство «Детская литература». Тираж 100 000 экз.
1970 год — издательство «Малыш». Тираж 150 000 экз.
Далее издавали раз в два года. Но это же капля в море. Позднее начали появляться рекордные тиражи. (Например, 3 500 000 в сборнике, где помимо «Винни-Пуха» были еще две сказки; издательство «Правда», Москва, 1985 год.)
С 1991 года для любителей «Винни-Пуха» наступило раздолье. Теперь можно купить книгу с самыми разными рисунками, даже с теми, которые увидели свет в 1926 году, — с рисунками Шепарда.
Да и сама книжка немножко «растолстела», как и ее главный герой. За долгие годы жизни Винни-Пуха в России помимо основных текстов прибавилось много новых. Ведь он снимался в мультфильме, где персонажи пели новые песенки, выступал на кукольной и взрослой сцене, в опере, например, в театре Наталии Сац в 1985 году. Появились «Утренняя Кричалка», «Секретная Шумелка», «Песнища», «Хор Всех-Всех-Всех», «Ария Иа-Иа», «Трио» (его исполняют Сова, Пух и Пятачок), «Ариозо Кролика», «Рычитатив Тигры» (да не один, а целых два!), «Ариэтта Кролика», «Финальный хор» и многое другое, сочиненное Борисом Заходером — вместе с Винни-Пухом. С этими новинками Winni-the-Pooh, возможно, незнаком.
В 1967 году до Бориса дошел слух, что его «Винни-Пух» напечатан в Америке, но увидеть эту книгу или хотя бы подтвердить этот слух у нас не было возможности. Не помню точно кто, но один из знакомых, который так и не смог приобрести эту книгу на родине, будучи в Штатах, увидел русского Винни-Пуха и решил купить, хоть это и дороже. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что это факсимильное воспроизведение того самого, «детгизовского», но с выходными данными издательства Даттон. Он привез ее нам, а взамен попросил нашу. Так эта книга наконец попала к нам.
На клапане суперобложки была реклама такого содержания:
Winni-the-Pooh стал русским медведем. Теперь у него новое имя — Винни-Пух, и он разговаривает по-русски, как будто провел всю жизнь на берегах Волги.
Заканчивалась реклама предложением радостно аплодировать этому ослепительному литературному ballet Russe.
Кроме этого, содержалась, на мой взгляд, очень важная информация, особенно для тех, кто пытается доказать, что имена — особенно имя главного персонажа сказки — не являются собственностью Бориса Заходера.
Сначала английскими буквами было написано русское название книги: Vinni-Pukh i vse-vse-vse (WINNI-THE-POOH and All-All-All).
Приводились параллельно английские и русские — даже с транскрипцией — имена персонажей, чтобы читатели могли их узнать:
Winnie-the-Pooh / Vinni-Pukh / Винни-Пух
Piglet / Pyatachok / Пятачок
Eeyore / Ia-Ia / Иа-Иа
Tigger / Tigra / Тигра
Kanga / Kenga / Кенга
Roo / Kroshka Ru / Крошка Ру
Owl / Sova / Сова
Вместе с популярностью книги и интересом к ней читателей рос интерес тех, кто, используя популярность книги, захотел сделать новый перевод. Хотя то, что сделано Борисом, переводом назвать нельзя — это авторский пересказ, и только глубокая порядочность Заходера не позволила ему поступить так, как поступают некоторые. (Вспомните, например, сказку «Волшебник изумрудного города». И это не единственный пример.)
До сих пор наши литературоведы почему-то медлят с признанием отечественного литературного феномена — рождения пересказа, переосмысления английской книги, которая стала настолько русской, что Бориса Заходера надо считать равноправным соавтором. Существует лишь один способ, позволяющий переводить непереводимое, — писать заново. Как сказал сам Борис Заходер: Писать так, как писал бы автор, если бы он писал на языке перевода, в данном случае — русском. И это тот счастливый случай для Милна, когда его соавтор co-равен ему, а может быть, местами даже превзошел самого автора. Существует мнение, и я не собираюсь о нем умалчивать, что русский Винни-Пух сильнее и интереснее английского. И не удачей ли судьбы объясняется мировая известность Винни, говорящего по-русски.
Вернемся к желающим «улучшить и углУбить». Им даже и не надо особенно трудиться.
Имя главного героя уже знают все, его замена сделает книгу непокупаемой — значит, берем имя и делаем вид, что так и было задумано Милном: Винни-Пух. Я знаю, что Борис Заходер и сам не сразу нашел имя главному герою. Английское имя не является не только дословным, но даже и добуквенным переводом. Самый первый вариант, в пробной главе для журнала «Мурзилка» в 1958-м, пересказанной Борисом, медвежонок назван совсем другим именем. Значит, для Заходера имя не было сразу бесспорным, оно не лежало на поверхности, как пытаются доказать плагиаторы. Даже для слабо владеющего английским языком ясно, что если переводить имя дословно, то это будет Уинни-Тьфу или Уинни-Фу (пренебрежение, нетерпение), а если по звуку, то Уинни-тзе-Пу — то есть никакого Пуха, никакой пушистости Милном в это имя не было заложено.
Хотите заново делать прекрасно сделанную книгу — ищите другое имя, а не используйте чужую мысль. Сделайте лучше, в конце концов, если хочется славы! Я уж не говорю об остальных находках, когда Заходер, чей бесспорный талант ярко проявился в этой работе, использовал богатства русского языка, сделавшие русскую книгу неотразимой, подчас даже ярче английской. Что бы было, если бы остался только «Шум» (noise), как у Милна, а не Шумелки, Пыхтелки, Сопелки — все эти поэтические шедевры Медведя с опилками в голове. А Сова, ученый «синий чулок», которая в первоисточнике вовсе не женского рода, а филин или сыч. Тигра, а не Тигр. А надпись на дверях Пятачка: «Посторонним В.». А «Пуховая опушка», где использовано имя героя в названии, тогда как у Милна это дом на углу Пу; игра в Пустяки. Наконец, сама тональность!
Приведу еще раз высказывание «АИФ» (№ 25 за 2000 г.) накануне присуждения Государственной премии: …Борис Заходер, которому за один только перевод «Винни-Пуха» давно надо было Ленинскую премию дать.
2 апреля 2002 года я была приглашена в Российский фонд культуры на вечер, посвященный Международному дню детской книги.
После торжественной части и выступления детских коллективов состоялись награждение почетными дипломами авторов, пишущих для детей, и презентация нового проекта издательства «Самовар». Затем нас пригласили на фуршет, где рядом со мной сидели двое. Один, возможно, иностранец — его выдавал акцент. Вторая — наша дама, пишущая для детей. Я не сразу ее узнала, так как видела у нас в доме много лет тому назад. Мы все сильно изменились за эти годы. Они оживленно и достаточно громко беседовали о Заходере и его Винни-Пухе. Дама объясняла своему соседу, что Заходер слишком «озаходерил» Винни-Пуха и она имеет намерение исправить этот промах. На вопрос господина с акцентом, как она собирается поступить с именами, она, не задумываясь (уже все решила!), ответила, что это и так ясно. Ведь Винни-Пух — это Винни-Пух, Кролик и есть кролик, — то есть для нее проблемы с именами не существует. В этот момент я чуть не поперхнулась пирожным и тут же — вероятно, слишком горячо — заступилась за авторство Заходера.
— Почему вы так горячитесь? — спросил меня господин.
— Да потому что я тоже Заходер, — ответила я.
Дама слегка смутилась. Пытаясь сгладить свою горячность, я сказала, что наконец вспомнила ее. Она тоже сказала, что узнала меня. Мне показалось, что С. В. Михалков, сидевший недалеко от нас, прислушивается к нашей беседе. Дама тоже это заметила и замолкла.
Интересно, неужели и она, бывшая слушательница литературных курсов Бориса Заходера, бывавшая в нашем доме, посмеет, подобно другим проходимцам от литературы, нарушить границы приличия или хотя бы профессионального братства, составляющего основу культуры?
Сколько вариантов уже «наваляли» бойкие переводчики. Если бы это были самостоятельные работы! Я так и вижу, как они усаживаются за стол, положив слева книгу «Винни-Пух и все-все-все», а справа «Winnie-the-Pooh and The House at Pooh Corner», начинают сравнивать, придумывать, чем и как заменить слова Заходера, «чтобы и волки были сыты, и овцы целы». Тон рассказа, найденный Заходером, кажется им подходящим, поэтому он не претерпевает у них изменений. Пятачка, чтобы не заимствовать впрямую, назовем Хрюкой. Что делать с песенками? Можно назвать как у Милна — «шум». Однако хочется сделать как у Заходера, но чтобы никто не упрекнул их в плагиате, они придумывают «бубнилки» (как остроумно заметил сам Заходер, «здесь на авторство я не претендую…»), что, однако, является прямым плагиатом самого приема. Переводчики, пытаясь оправдаться, называют это «не позаимствовали, а именно „употребили“, хотя и вслед за Вами, поскольку логика литературного перевода не допускала… иного варианта без очевидной потери его качества».
Не могу не согласиться с убеждением переводчиков, что все эти досадные «совпадения» не являются творческими заимствованиями. Заимствования творческими не бывают. Это называется иначе. (Из письма Бориса Заходера от 5.09.2000 директору издательства, в котором вышел пресловутый перевод.)
Известно, что читатели обожают традиции. Я помню, Борису очень хотелось назвать «Алису» «Алькой» или, на худой конец, «Алиской» и страну назвать, например, не «страной чудес», а «Вообразилией». Но, понимая, что читатели не смирятся с таким произволом, он оставил традиционное название. Я знаю таких читателей, которые, впервые прочитав в детстве самое первое издание «Винни-Пух и все остальные», не могут смириться со сменой названия, тоскуют о старом, а рисунки Алисы Порет предпочитают другим.
Для тех же, кто познакомился с Винни-Пухом сначала по мультфильму, нет ничего дороже медведя, который скорее похож на картофелину, чем на традиционного мишку, любимца людей старшего поколения: остроносого, с горбинкой на хребте, плотно набитого опилками, — такого тяжеленького. Сейчас, увы, не найдешь медведя, у которого в голове опилки, все больше поролон.
Так что, купив чаду любимую книгу своего детства, где авторство переводчика закамуфлировано (таких переводов два), родитель обнаружит в ней такие перлы: «он с важным видом продолжил прогулку по лесу, что-то гордо побубнивая себе под нос». Вместо знакомой песни «Я Тучка, Тучка, Тучка, а вовсе не медведь» — гордо побубнивающий медведь поет песню «гордой тучки»: «Как приятно тучкой быть, / В синем небе гордо плыть», «даже маленькая тучка гордо так себя несет» (что ждать от поролона в голове?). Словом, «бормотуха под видом Винни-Пуха», как сказал один острослов.
«Люди! Поднимайтесь на защиту Пятачка и Пуха! Наш ответ супостатам: Воры! Злодеи! Уроды! Ваши звери — не той породы!» — такой клич послал по Интернету 3 марта 2000 года в выпуске ВЕСТИ один из поклонников, назвав «корявым» очередной перевод книги.
В 2000 году отмечался юбилей русского Винни-Пуха: сорок лет тому назад, 13 июля, было подписано к печати первое издание сказки о Винни-Пухе. Еще здравствующий Борис Владимирович получил поздравления от близких людей, но официально никто, как говорится, «не почесался». Но вот в первых числах декабря 2001 года в мире отметили 75-летие английского Winni, и радио, и телевидение, называя его Винни-Пухом, именем, которое дал ему его приемный отец, заволновались. Были разные мысли у корреспондентов, но ни один из них не сказал ничего о Заходере и нашем, хоть и скромном, юбилее, который, вероятно, для русской словесности важнее. Мне в эти дни позвонили с просьбой дать интервью для городского телевидения. Я не отказалась, но говорила совсем не о том, о чем они хотели услышать, а о том, что сейчас написала. Хотелось бы праздновать день рождения русского Винни-Пуха. День 13 июля неудобен, так как лето, школьные каникулы. Может, подойдет день рождения его приемного отца — 9 сентября?
И последнее, что бы я хотела добавить в эту главу.
Перебирая бумаги на письменном столе Бориса Владимировича, я отложила в сторону три листа. Два из них — черновые рукописи. Очень торопливый, неразборчивый почерк, со множеством поправок и исправлений, — варианты перевода «завещания» Милна, видно, что Борис искал наилучшие слова. Там же даты рождения и смерти Милна (1882–1956) и Шепарда (1879–1978) и кое-какие сведения из творческой биографии последнего. На третьем листе, напечатанном на принтере, два рисунка и текст, тоже не окончательный, так как и там есть рукописные исправления и помарки.
Милну так нравились рисунки Шепарда, что он написал на экземпляре книги такие стихи:
Когда умру —
Пусть украсят
Надгробный камень мой
Два рисунка:
Со стр. 116
И сто шести-де-ся-той.
Св. Петр, решив, что мною создана
Эта сказочная красота,
Сам распахнет предо мной
Небесные врата!
Когда встал вопрос о памятнике на могиле Бориса Заходера, мы с друзьями решили, что, видимо, неспроста эти листочки лежали так долго, до последнего дня, на самом виду. Он мне их показывал, даже просил совета, как лучше написать — Апостол Петр или Святой Петр. Показывал друзьям. Словом, его что-то волновало в них.
Я знаю, что к памятникам у него отношение было скорее творчески-юмористическое. Когда он бывал на кладбищах, то невольно обращал внимание на курьезные надписи и даже запомнил некоторые, вызвавшие улыбку. Он нередко вспоминал такую: «Здесь покоится отличник боевой и политической подготовки». Или: «Юрочка Пресняков прожил 5 лет, не получив в этой жизни никакого удовольствия».
Мы долго думали. О надписи на надгробье не могло быть и речи, разве что стихи. Не буду томить читателя, скажу только, что мы, впоследствии уже вместе со скульптором Андреем Наличем, решили выгравировать на камне один из рисунков Шепарда, чтобы поклонники писателя и поэта Бориса Заходера, подойдя к его могиле, не загрустили, а улыбнулись, узнав удаляющихся в сторону заходящего солнца его сказочных друзей.