Закат Америки. Уже скоро

Соединенные Штаты не могут и не должны противиться наступлению эпохи заката американского величия. Подобное поведение способно лишь нарушить взаимоотношения с усиливающейся Европой и восходящей Азией. Однако рассчитывать на то, что Америка сама отдаст былое превосходство, почти нелепо. Сверхдержавы всегда очень неохотно расстаются с собственным величием; история отнюдь не изобилует фактами мирного отказа от лидерства и соответствующего изменения большой стратегии.

Вооруженные правильной политикой и во главе с правильными политиками, Соединенные Штаты способны без потерь перейти от однополюсного к многополюсному миру и подтвердить, что Америка была и остается гарантом безопасности и стабильности в мировом сообществе. На первый взгляд, прошлое предоставляет только скупые предостережения, никак не полезные уроки. Многополюсная структура нередко служила ареной соперничества и войн; это не слишком приятно сознавать американским лидерам и союзникам Америки, которым вскоре предстоит столкнуться с геополитической напряженностью, долго пребывавшей «под спудом» американского господства. Но в череде кровопролитий встречаются редкие эпизоды, дающие повод для оптимизма и побуждающие вновь и вновь обращаться к прошлому за наставлениями относительно того, как подготовиться к будущему.

Все эти исторические эпизоды сопровождались интеграцией, в ходе которой независимые государства добровольно и сознательно объединялись, дабы избежать разрушительного соперничества. Эти эпизоды относятся к своего рода историческому континууму, «протяженность» которого — от тесного сотрудничества до сиюминутного группирования. Пример тесного сотрудничества — американский федеративный опыт. Тринадцать американских колоний объединились во имя независимости от Британии, а затем провозгласили государство, которое не только отрицало возможность соперничества между штатами, но и постепенно превратило население бывших колоний в единую нацию. Противоположный пример — европейский Священный союз, эффективно обеспечивавший стабильность многополюсной системы с 1815 года до середины XIX столетия. Пять государств, входивших в состав Союза, ревниво охраняли свой суверенитет и потому создали лишь нечто вроде неформального клуба; они и не помышляли о чем-то подобном интеграционному процессу, имевшему место в Северной Америке. Однако они преуспели в преодолении геополитического соперничества, которое обычно свойственно многополюсным структурам. Между опытом США и Священного союза находится современное Европейское сообщество. ЕС нельзя назвать унитарным государством, но оно представляет собой нечто гораздо большее, нежели сиюминутное объединение независимых государств. Не будучи «ни рыбой, ни мясом», ЕС есть исторический эксперимент в области геополитического конструирования, и эксперимент успешный, доказавший свою эффективность в процессе устранения стратегической значимости национальных границ внутри Европы.

Более пристальный взгляд на упомянутые исторические эпизоды позволяет заметить, что для поддержания мирного сосуществования географически близких сверхдержав необходимы три важнейших фактора: желание преодолеть стратегическую напряженность, стремление к созданию прочных и объединяющих социально-политических институтов и готовность к социальной интеграции, необходимой для возникновения доверия и формирования общей идентичности.[369] Стратегическая напряженность подразумевает контроль собственной силы, освобождение места для других и благожелательное отношение к окружению. Международные институты способны сыграть во внешней политике ту же роль, какую конституции играют в политике внутренней, — они «приручают» системы и ликвидируют соперничество, объединяя «игроков» и заставляя их действовать в соответствии с неким набором норм и правил. Политическая и экономическая интеграция выступает в качестве «клея», обусловливая совместные инициативы и закладывая основу политики, которая объединит прежде самостоятельные государства.

Прошлое

Сегодня не составит труда преодолеть границу между Виргинией и Мерилендом без паспорта либо иного документа, удостоверяющего личность. Ежедневно огромное число американцев пересекают эту границу, даже не задумываясь о том, что преодолевают политический рубеж. По тем же самым причинам войну между Виргинией и Мерилендом в настоящее время невозможно даже вообразить. Университет «виргинских кавалеров» и Университет «мерилендских черепах» могут быть непримиримыми соперниками на баскетбольном поле, однако стратегического соперничества между двумя штатами нет и в помине. Наоборот, они, как и остальные сорок восемь американских штатов, всегда готовы защитить друг друга. Если Мериленд подвергнется внешней агрессии, виргинцы вместе с остальными американцами без раздумий возьмутся за оружие. Военная операция против террористической сети Усамы Бен Ладена получила одобрение как на западном побережье, как и на восточном — при том, что Калифорния находится в тысяче миль от места чудовищных терактов. Американцы принимают как должное мир между штатами и готовность штатов в случае необходимости прийти на выручку друг другу. Однако подобная гармония и дух коллективизма наблюдались далеко не всегда. Они представляют собой результат долгих десятилетий политической и экономической интеграции. В колониальный период, согласно видному историку, специалисту по ранней истории Америки Феликсу Гилберту, «каждая колония ощущала себя независимой и автономной, замкнутым и самодостаточным миром». Помимо всего прочего, колонии обладали различными политическими системами: в некоторых были губернаторы, назначенные в Лондоне, в других решения принимали собрания землевладельцев, третьи управлялись религиозными властями. На заре существования государства имелось немного причин для междоусобных конфликтов: малая численность населения и изобилие свободных земель не давали повода к столкновениям. Но по мере роста населения стали возникать пограничные споры и территориальные претензии. Поселенцы достаточно часто прибегали к силе, многие даже опасались начала полномасштабных военных действия между ополчениями колоний (впоследствии штатов). Как пишет Гилберт: «Если они не желали воевать друг с другом, им следовало координировать свою политику».[370] На этой стадии развития государства колонии были более конкурентами, нежели партнерами.

Вопросом о единстве заставляла задаваться и регулярно возникавшая внешняя угроза безопасности колоний. Первоначально колонии отвергали возможность коллективных действий, предпочитая оставаться самостоятельными политическими единицами. В 1754 году так называемый «план Олбани» предложил колонистам общую политику и учреждение наблюдательного совета в качестве мер по защите колоний от нападений коренных жителей континента. Однако колонии отказались, — по той причине, что этот план нарушает их суверенитет. Даже перспектива французской интервенции не смогла пробудить коллективный дух. Решая, возможна ли помощь Мериленда Виргинии, ассамблея Мериленда заключила: «Ситуация, сложившаяся с нашим соседом Виргинией, подвергающейся насилию и прямому вторжению со стороны Франции, не требует нашего немедленного вмешательства и отправки в район конфликта вооруженных формирований».[371]

Победить индивидуализм колоний и соперничество между ними оказалось весьма непросто. Ключевой политической и концептуальной задачей стало преодоление стратегической напряженности — то есть убежденности колоний в том, что они прекрасно обойдутся друг без друга, опираясь исключительно на собственные силы. Преодоление напряженности подразумевало осуществление трех целей, а именно: а) утишить амбиции колоний по отношению к соседям; б) не допустить иностранного вмешательства во внутренние дела Америки; и в) создать внутреннее равновесие сил между народом, штатами и федеральным правительством — тремя политическими составляющими Союза. Взаимные ограничения, доверие и контроль, «умеренность силы» — таковы были принципы, позволившие преобразовать американскую политику и превратить соперничество автономных колоний в сотрудничество интегрирующихся штатов.[372]

Отцы-основатели проявили изумительную твердость, убеждая колонистов отбросить взаимные претензии и унять амбиции. В «Федералисте» содержатся многочисленные призывы забыть о разногласиях, чтобы не оказаться в плену бесконечных ссор и конфликтов. Джон Джей приводил в пример Великобританию: «Здравый смысл подсказывает, что население островного государства должно быть единой нацией. Тем не менее Англия, Шотландия и Уэльс остаются разделенными и потому почти беспрерывно враждуют друг с другом и ведут между собой войны». Чтобы не повторять этой ошибки, американцам, по мнению Джея, следует «оставить в прошлом споры и столкновения, иначе мы будем жить в постоянной подозрительности», а в итоге штаты окажутся «непримиримыми врагами». Когда «народ или семья разделяется подобным образом, это разделение неизбежно обращается против них самих».[373]

Александра Гамильтона сильнее других тревожили территориальные споры, грозившие возникнуть при расширении страны на запад. «Судя о будущем по прошлому опыту, — писал он, — мы можем и должны ожидать, что меч вновь и вновь будет использоваться в качестве главного арбитра в спорах». Конфликт между Коннектикутом и Пенсильванией относительно долины Вайоминг (в настоящее время находится на северо-востоке Пенсильвании), продолжал. Гамильтон, «предостерегает нас от чрезмерной уверенности в возможности улаживания подобных разногласий». Гамильтон отмечал, что самоограничения: особенно важны для таких крупных штатов, как Нью-Йорк или Пенсильвания, иначе малые соседи «начнут подозревать нас в недружественном отношении». Только при условии ограниченного влияния крупных штатов малые штаты присоединятся к Союзу. По Гамильтону, автономные штаты должны также пожертвовать своей экономической автономией и отменить тарифы на торговлю между штатами. В противном случае пошлины задушат торговлю и приведут к коммерческому соперничеству, из которого не замедлит прорасти общественное недовольство; как писал Гамильтон, «перед некоторыми штатами откроются возможности посредством торговых законов сделать других своими данниками».[374]

Федерация должна выступать не только как сдерживающий фактор для отдельных штатов Союза, но и как препятствие для внешнего вмешательства в американские дела. Джей обосновал эту точку зрения в «Федералисте 5»; он утверждал, что «внутренние слабости и разногласия неминуемо породят агрессию извне, и ничто не убережет нас от этой опасности, кроме объединения, союза и крепкого правительства». Если остальные «увидят, что наше правительство дееспособно и эффективно, что наша торговля регулируется законами, наше ополчение организованно и дисциплинированно… они проявят гораздо большую склонность к завоеванию нашей дружбы, чем к провоцированию нашей враждебности». По Гамильтону, альтернативой подобного пути развития окажется «превращение штатов в жертвы уловок и махинаций» иностранных держав, которые руководствуются девизом «Разделяй и властвуй!» Та же самая логика применима и к сфере коммерции. Если Америка останется раздробленной, иностранные государства обязательно попытаются эксплуатировать отдельные штаты. Федерация, с другой стороны, «позволит нам добиваться, с немалыми шансами на успех, торговых привилегий наиболее широкого и выгодного свойства».[375]

Стратегическое сдерживание требовалось также для защиты Америки от себя самой, для гарантии того, что создание федерации не поставит под угрозу свободу и независимость людей и штатов. Отсюда следовало, что федеральное правительство должно быть одновременно дееспособным и ограниченным в правах. Как указывал Джеймс Мэдисон в «Федералисте 51»: «Первоначально правительство должно научиться управлять гражданами, а затем научиться управлять собой».[376] Федеральному правительству вменялось в обязанность обеспечивать коллективное благосостояние союза штатов и его безопасность. Но, во избежание тирании центра, вооруженные силы Союза предлагалось составлять из ополчений штатов, а не из федеральной армии. Стратегическое сдерживание позволяло Союзу укрепиться и в то же время не позволяло ему превратиться в чудовищного Голиафа.

Если стратегическое сдерживание выступало в качестве базового принципа Американского Союза, социально-политические институты были базовыми механизмами осуществления этого принципа на практике. Эти институты создавали «правила игры» и средства навязывания игрокам этих правил, под меняя соперничество и подозрительность упорядоченностью и сознательным самоограничением. Основным институтом «одомашнивания» американской политики стала конституция Соединенных Штатов Америки. Разъяснение прав и обязанностей различных ветвей власти и законодательное их закрепление было необходимо для создания структуры, централизованной в степени, достаточной для эффективного управления, и децентрализованной в степени, достаточной, чтобы устранить опасения тех, кто страшился единого федерального правительства. Устав Конфедерации, принятый штатами в 1781 году, оказался неудачным. Образованное в соответствии с ним правительство представляло собой законодательный орган, куда каждое законодательное собрание штатов посылало своих представителей. Не было ни судебной, ни исполнительной власти, а конгресс не имел права взимать налоги, добиваться исполнения своих немногочисленных решений и даже регулировать торговлю между штатами.

Конституция, вступившая в действие в 1789 году, устранила эту слабость, поскольку в ней декларировались два основных принципа — единения и ограничения. Объединяя людей, штаты и федеральное правительство и ставя их во взаимную зависимость, конституция «запускала» процессы интеграции и централизации, необходимые для обеспечения единства Союза. Как недвусмысленно следует из первой же фразы этого документа, цель конституции — «образовать более совершенный союз». Именно с этой целью конституция наделяла федеральное правительство полномочиями, необходимыми для объединения штатов и создания целого из множества отдельных частей. Главные функции правительства заключались в следующем. Конституция разрешала федеральным органам «регулировать торговлю с иностранными государствами, между отдельными штатами и с индейскими племенами», «чеканить монету, регулировать ценность оной и ценность иностранной монеты, устанавливать единицы весов и мер», «создавать почтовые службы и почтовые пути» и «обеспечивать совместную оборону». В этих функциях нет ничего необычного, однако они принципиально важны для создания унитарного государства на основе нескольких штатов.

Конституция посредством объединительных положений аккумулировала коллективный дух, при этом она ограничила масштабы объединения, распределив полномочия ветвей власти и установив взаимный контроль этих ветвей. Тем самым она учредила механизм зашиты американцев от федерации, в которую они собирались вступить. Конституция гарантировала независимость граждан, учредив выборы, определив ответственность выборных лиц перед народом и декларировав неотъемлемые права человека — в частности, свободу слова, свободу собраний и свободу вероисповедания. Одновременно она ограничила независимость граждан, предоставив государству право собирать ополчение и подавлять мятежи.

По конституции, каждый штат получал двух сенаторов (первоначально назначавшихся законодательным собранием, а не избиравшихся всеобщим голосованием) вне зависимости от численности населения; власти штата наделялись разнообразными полномочиями, включая право требовать соблюдения законов и право обеспечения общественного порядка. При этом конституция ограничила автономность штатов, учредив над ними федеральное правительство, имевшее право взимать налоги и регулировать торговлю между штатами.

Власть федерального правительства подкреплялась передачей президенту функций верховного главнокомандующего и учреждением судебных и исполнительных институтов, придавших Америке унитарный характер. Ограничение власти последних осуществлялось передачей Конгрессу прав объявлять войну, ратифицировать договоры и контролировать бюджет. Объединяя население, штаты и федеральное правительство и одновременно ограничивая власть каждого из них, конституция создавала институциональную структуру, которая сдерживала амбиции штатов и федеральных властей и мостила дорогу к Союзу.

Притягательность принципов объединения Соединенных Штатов для Северной Америки заключалась именно в ограничительных положениях конституции, внушавших заинтересованным штатам уверенность в стабильности их существования. Сдержанность Америка демонстрировала и во взаимоотношениях с индейцами, мексиканцами и другими народами, стоявшими на пути экспансии на запад. Но как только переселенцы осваивались на новых территориях, они охотно принимали юрисдикцию американского правительства. Некоторые территории первоначально провозгласили нейтралитет и даже союзничество в отношениях с Великобританией, однако осознание того факта, что подобные отношения подразумевают частичный или полный отказ от суверенитета, привело к решению присоединиться к Американскому Союзу. Как заметил сенатор от Миссисипи Роберт Уолкер по поводу присоединения к Союзу штата Техас: «Каждый штат в пределах собственных границ управляет местными делами», а федеральное правительство ограничивается «торговлей и внешними отношениями».[377] Америка не была устоявшейся государственной структурой, она аннексировала новые штаты и не поглощала их. Эти новые штаты становились участниками своеобразного эксперимента по созданию национального государства, сохраняя при этом значительную степень самоуправления.[378]

Третьим ключевым элементом «приручения» американской политической системы стала социальная интеграция и формирование национальной идентичности. С первых дней своего существования Америка обладала средством преодоления потенциального соперничества среди штатов — в этих штатах не было разделения по этническому или языковому признаку. Именно потому, что многие переселенцы перебрались в Америку в поисках религиозной и политической свободы, штаты демонстрировали общую приверженность формированию республиканской гражданской идентичности. Суть американской идентичности состоит не в этнической и не в религиозной общности, а в приверженности национальному проекту и его базовым ценностям — свободе и демократии. Как сказал президент Эндрю Джексон в своей прощальной речи: «Провидение избрало вас хранителями свободы на благо человечества».[379] Самоограничение, справедливость, умеренность также суть элементы гражданской идентичности, которая пропагандировалась посредством политической деятельности, массового образования, общественных мероприятий и литературы с целью формирования национальной идентичности, которая объединит разрозненные локальные идентичности штатов.[380]

Распространению национальной идентичности мешали слабость центра, ограниченная мобильность большого числа американцев и устойчивая приверженность большинства идентичностям поселений и штатов. Рост торговли означал увеличение контактов между штатами, усиления экономической интеграции оказалось недостаточно для предотвращения углубляющегося разрыва между Севером и Югом — разрыва, который обернулся созданием несовместимых государственных структур. На Юге рабство стало социальным институтом, частью не только экономики, но и культуры этого региона. В канун Гражданской войны лидеры Юга пытались сформировать и сформулировать «южную идентичность» — со своими флагом, фольклором и собственным культурным наследием. Когда приток новых членов в Союз склонил чашу политических весов в сторону свободы, рабовладельческие ценности и образ жизни Юга оказались под угрозой. Чувство общности, проистекавшее из приверженности республиканской гражданской идентичности, оказалось не в состоянии совладать с отчуждением Севера и Юга.

После войны, разгоревшейся на почве конфликта идентичностей между Югом и Севером, социальная интеграция приобрела беспрецедентный характер. Гражданская война содействовала усилению федеральной власти, в особенности ее исполнительной ветви. Индустриализация и расширение транспортной сети привели к увеличению мобильности населения и ускорению экономической интеграции, способствуя тем самым возникновению крепкого федерального центра и сильной национальной идентификации. До Гражданской войны американцы почти всегда употребляли название своей страны во множественном числе («the United States are…»). После войны множественное число сменилось единственным («the United States is…»), что знаменовало собой существенный сдвиг в общественном сознании. Мобилизация нации, которой потребовали обе мировые войны, Первая и Вторая, завершила процесс построения современного американского национального государства, создала масштабный общественный сектор и эффективный аппарат национальной безопасности и обеспечила политическую поддержку активного присутствия страны на мировой арене. Ко второй половине XX столетия Америка не только превратила многополюсную структуру штатов в сплоченный союз, но и построила крепкое централизованное государство, обладающее грандиозной экономической и военной мощью.

Английский лорд Кестльри и австрийский князь Клеменс фон Меттерних, главные архитекторы Европейского Священного союза, избрали иной путь преодоления многополярности, нежели американские отцы-основатели. Провозглашенный на Венском конгрессе 1815 года и получивший «устав» в Экс-ла-Ша-пель в 1818 году, Священный союз сложился в Европе, состоявшей из суверенных государств, отделенных друг от друга четкими политическими, языковыми и культурными границами. Вдобавок Европа была разделена идеологически: Великобритания и Франция проводили либеральные реформы, а Россия, Австрия и Пруссия оставались приверженцами консервативной монархии. Таким образом, обстоятельства вряд ли благоприятствовали стабильному миру.

Тем не менее Священный союз преодолел соперничество, традиционно присущее многополюсной структуре, заменил его общими интересами и сотрудничеством крупнейших европейских государств. Несмотря на принципиальную разницу в подходах с Соединенными Штатами, три базовых принципа новой европейской организации были теми же самыми — стратегическое сдерживание, объединяющие и ограничивающие институты и социальная интеграция. Союз установил три дополняющих друг друга уровня стратегического сдерживания. Во-первых, первоначально сложившаяся коалиция четырех стран — Великобритании, России, Пруссии и Австрии — приняла Францию в Союз в 1818 году, всего через три года после ее поражения в войне. Несмотря на соблазн наложить на Францию контрибуцию, главы Союза воздержались от этой меры, поскольку отдавали себе отчет в том, что поддержание мира в Европе невозможно без участия Франции.

Во-вторых, две крупнейшие державы, Великобритания и Россия, сознательно повысили статус Пруссии, Австрии и Франции, дабы обеспечить равные права всех важнейших европейских держав. Они даже расширили границы Пруссии для усиления военной мощи и политического авторитета последней. Сдерживая себя и «распыляя» влияние, Великобритания и Россия сформировали «форум равных», удовлетворявший стремления стран «второго порядка» вместо того чтобы провоцировать их амбиции. Лорд Кестльри высказался по этому поводу весьма определенно: «Цель Великобритании состоит в том, что-бы обратить доверие, которое она внушает, в свою пользу путем поддержания мирных настроений, а вовсе не в желании возглавить коалицию государств, дабы определять действия остальных».[381] Отступить и дать возможность развивающимся государствам «подняться над собой» — таков был инновационный стратегический маневр, который продемонстрировал благие намерения Великобритании и России и способствовал формированию сплоченного союза пяти сильнейших европейских держав.

В-третьих, Священный союз широко применял практику взаимного сдерживания: всякая страна-участница, допускавшая для себя индивидуальные действия во имя «личной» выгоды», обязывалась допускать подобное поведение и для остальных. К примеру, воздержись Франция от односторонних действий для обеспечения собственных интересов в Египте, Австрия последовала бы ее примеру в отношении Италии. Цель подобной практики, по словам британского дипломата, участвовавшего в согласовании условий договора, заключалась в стремлении избежать «любых амбициозных планов, схожих с теми, которые привели к многочисленным потрясениям в Европе, начиная с катастрофических дней Французской революции».[382] Признавая приоритет единства и согласия, члены Священного союза заключили негласный договор о превалировании коллективного благополучия над личными интересами. В 1814 году Франция отказалась от продолжения Египетской операции, дабы не вызвать отчуждения других членов Союза. Король Луи-Филипп в своей записке, адресованной монархам-союзникам, писал: «Франция стремится сохранить равновесие в Европе, забота о котором является бременем всех ведущих держав. Именно в сохранении мира мы видим нашу цель, и к ней сводятся наши устремления».[383]

Социально-политические институты, предназначенные для реализации стратегии взаимного сдерживания, формулировали правила и нормы, определяющие права и обязанности членов Союза. Эти институты были согласованы на ряде встреч и конференций, важнейшими из которых стали Венский конгресс и встреча в Экс-ла-Шапель. Некоторые по ложения «устава» Священного союза вошли в официальные документы. Другие сложились на основе взаимопонимания стран-участниц Союза.

Как и конституция США, институты Союза выполняли одновременно задачи объединения стран-участниц и ограничения их самостоятельности. Министр иностранных дел Пруссии Фридрих Ансильон описывал двойственность функций институтов следующим образом:

«Пять сильнейших держав, объединенных между собой и объединяющихся с прочими, образуют сплоченный союз, в котором каждый стоит за всех и все за одного; в котором сила применяется только для защиты собственности и прав каждого; в котором поддержание целого и частей в границах закона во имя мира во всем мире является единственной целью политической активности».[384]

Совместный протокол, подписанный в 1818 году, вновь подтвердил, что «пять держав… имеют твердое намерение никогда, ни во взаимоотношениях друг с другом, ни по отношению к другим странам, не отступать от принципов сплоченности».[385]

Регулярные встречи «лицом к лицу» европейских лидеров являлись, возможно, самым важным институтом Союза. Встречи на высоком уровне проходили всякий раз, когда возникала кризисная ситуация или определенные разногласия. Решения принимались только при согласии всех сторон. Страны-участницы сохраняли территориальный status quo, границы могли быть изменены исключительно путем переговоров и согласия всех пяти членов Союза. Механизм управления сдерживанием и коллективным бездействием был важен не менее, чем механизмы общих обязательств. Члены Союза установили сферы влияния, буферные зоны, нейтральные зоны и демилитаризованные зоны, что позволяло избежать соперничества в нестабильных регионах. Для всех пяти стран было предпочтительнее воздерживаться от интервенции, чем рисковать возникновением стратегической конкуренции. Союз также поддерживал позицию нейтралитета как средства предотвращения конфликта интересов. Великобритания выступала против интервенции Австрии, России и Пруссии для подавления либеральных реформ в Италии в 1820–1821 гг. Однако вместо того чтобы блокировать эту операцию, Лондон продолжал сохранять дистанцию. Лорд Кестльри согласился наблюдать со стороны «при условии, что союзные государства предоставят все необходимые гарантии того, что их действия не направлены на установление господства и не нарушают территориальное устройство Европы».[386]

Гибкость институтов также являлась ключевым условием эффективности Священного союза. Государственные деятели, причастные к созданию Союза, признавали, что излишний формализм и институци-онализация принесут больше вреда, чем пользы. Союз оказался бы непрочным и кратковременным, полагайся он на строгие правила и уповай на постоянную готовность своих членов осуществлять совместные военные операции при малейших признаках кризиса в каком-либо регионе. Вместо этого в Союзе широко распространилась практика переговоров, взаимных уступок, договоренностей и прочих дипломатических форм достижения консенсуса. Подобно Франклину Рузвельту, архитекторы Союза стремились к рабочему минимуму, а не к недостижимому максимуму. Английский меморандум 1818 г. прекрасно выражает это стремление: «Не приходится сомневаться, что нарушение договора [о территориальной системе Европы] каким-либо одним государством является преступлением, которое остальные государства, буде они сочтут это приемлемым, могут покарать, совместно или по отдельности; но договоренности не предусматривают в явной форме обязательного осуществления подобных карательных мер… Осуществление этой обязанности, как представляется, осознанно оставляется на усмотрение членов Союза, в зависимости от времени и обстоятельств совершения преступления, и государство-преступник призывается к суду теми государствами, каковые сочтут себя в настоящий момент оскорбленными и готовыми к отражению преступных посягательств».[387]

Последней составляющей успеха Союза стал процесс социализации, начавшийся благодаря многочисленным переговорам стран-участниц. Лидеры Великобритании, России, Австрии и Пруссии, объединившись в альянс против Франции, еще до создания Священного союза оказались связаны тесными личным! взаимоотношениями. Как отмечал Меттерних: «Императоры Австрии и России, король Пруссии и все три кабинета никогда не занимали обособленной позиции. Премьер-министр Великобритании также проявлял солидарность со своими коллегами из России, Австрии и Пруссии».[388] Эти личные взаимоотношения становились все более прочными после встреч и переговоров о поддержании мира, обсуждений принципов функционирования Союза и урегулирования возникающих конфликтов. Так постепенно складывалось и укреплялось чувство товарищества и формировались общие цели.

Союз питал не только личные связи, но и общую идентичность. Национальные лояльности уступали дорогу растущему чувству панъевропейской общности. Страны-участницы называли Союз не только пактом или альянсом, но и «сплоченным союзом». Европа, по словам лорда Кестльри, выработала «единство взглядов и постоянство целей, какого никогда ранее не существовало». Основной целью Союза являлось укрепление единства целей и чувства солидарности во имя «устранения ничтожных разногласий, свойственных спокойным временам, и сохранение принципов общественного устройства». Меттерних соглашался: «Единая Европа обрела в моих глазах притягательность родной страны».[389] Прозрачность границ и постоянные перемещения людей и товаров через национальные границы способствовали углублению панъевропейской идентичности. Социальная интеграция и коллективный европейский дух стимулировали сотрудничество и доверие среди членов Союза.

Социальная интеграция содействовала укреплению мира в Европе в XIX веке, однако ее недостатки постепенно привели к краху Союза и возвращению национального соперничества. Как и в Америке, где на пути создания единого государства встала несовместимость общественного устройства Севера и Юга, помехой продолжительного существования Союза стали различия между либеральными Великобританией и Францией и авторитарными монархиями России, Пруссии и Австрии. Разница в подходах к внутреннему устройству не мешала Союзу эффективно функционировать на протяжении десятилетий; его члены старательно избегали вмешиваться во внутренние дела друг друга. Но именно благодаря различию в концепциях государственной власти либеральные революции и крах консерватизма, постигший Европу в 1848 году, нанесли Союзу удар, от которого он не сумел оправиться.

Революционная «зараза» и политический хаос 1848 года привели к сосредоточению интересов стран-участниц Союза на внутренних делах. Франция и Россия обратились к национализму как средству достижения политического единства, тем самым сделав немалый вклад в возрождение стратегического соперничества. Кроме того, многие архитекторы Союза уже успели отойти от дел, лишив Европу тесных личных связей, доверия и чувства общей цели. Поскольку Союз действовал преимущественно в верхних эшелонах власти, социальная интеграция проникла неглубоко. Появление нового поколения лидеров означало, в связи со всем этим, гибель Союза. И в 1854 году сильнейшие державы Европы вновь оказались втянутыми в войну — на сей раз в Крымскую.

Нынешний Европейский Союз — третий вариант «приручения» мультиполярности. Наполеоновские войны, Крымская война, войны за объединение Германии, Первая мировая и Вторая мировая войны — все эти столкновения убедительно доказали деструктивный потенциал соперничества между географическими соседями и полюсами силы. Памятуя о кровавом опыте прошлых лет, по завершении Второй мировой войны европейские лидеры начали разрабатывать стратегию радикального изменения геополитического климата на континенте. Представленный ими план уступал в амбициозности американскому, однако был куда более решительным, нежели проект Священного союза с его упованием на сиюминутные формы сотрудничества. Путь «золотой середины» предусматривал постепенную экономическую и политическую интеграцию, которая со временем объединит национальные государства Европы и заменит стратегическую конкуренцию длительным сотрудничеством. Важнейшие элементы стратегии остались теми же — стратегическое сдерживание, объединяющие и ограничивающие институты и социальная интеграция.

Три связанных фактора стратегического сдерживания изначально присутствовали в европейской интеграции. Во-первых, необходимость «укротить» Германию, инициатора Первой и Второй мировых войн. Первыми выступили страны-победители. Союзники оккупировали Германию и, с началом «холодной войны», разделили ее на две части. Советская оккупация Восточной Германии растянулась на десятилетия. В Западной Германии население приняло на себя бремя сдерживания собственной агрессивности — в частности, был отменен институт Генерального штаба, что позволило держать под контролем армию, перенос столицы из пышного Берлина в скромный Бонн означал перемену политического курса, а конституцию дополнили положением о допустимости использования военной силы исключительно для защиты территории страны. Западные немцы также не прятались от прошлого — они признали ответственность за учиненные их соотечественниками жестокости и искали примирения с соседями. Все эти шаги были принципиально важны для избавления Германии от агрессивного национализма.

Во-вторых, Франция и Западная Германия вступили в процесс экономической и политической интеграции, благодаря чему граница между этими странами перестала быть геополитической разделительной линией. Цель формирующейся франко-германской коалиции заключалась в том, что отныне эти два государства соглашались идти плечом к плечу; решения, затрагивающие общие интересы, должны были приниматься исключительно посредством общего согласия и компромисса. Франко-германский союз, объединивший силу и влияние двух крупнейших государств Европы, безусловно являлся шагом к доминированию на континенте. Однако образование союза умалило значимость амбиций обеих стран по отдельности и привело к созданию системы взаимного сдерживания.

В-третьих, сам Европейский Союз явился «средством ограничения» амбиций. Он возник в результате соглашений, заключенных франко-германской коалицией с ее менее крупными соседями. Франция и Германия отказывались от стремления к господству, сознательно лишали себя ряда преимуществ, связанных с их размерами и могуществом, и соглашались подчиняться правилам единой Европы. Остальные государства, вступая в Европейский Союз, основанный на франко-германской коалиции, принимали «правила игры», принятые внутри этого союза. Таким образом малые страны добивались желаемого — противовеса неконтролируемому могуществу Франции и Германии. А последние реализовывали свою цель — создание Европы по их «чертежам».[390]

Конструируя необходимые социально-политические институты, Европа выбрала путь последовательных преобразований. Кровавое прошлое и многообразие культурных и политических барьеров препятствовали воспроизведению американского опыта по изначальному формулированию и законодательному закреплению условий союза. Поэтому Европе пришлось продвигаться маленькими шажками, неспешно и основательно прокладывая дорогу к единой политической структуре. Стимулом этого процесса была выбрана экономическая интеграция. Если Европа и вправду стремится к политическому единству, она должна начать с обретения единства экономического. При условии разрухи, царившей на континенте после Второй мировой войны, европейским лидерам не оставалось ничего другого, как использовать экономическую интеграцию на благо геополитической трансформации.

Роберт Шуман предельно ясно прокомментировал первый шаг в процессе экономической интеграции, создание ЕОУС — Европейского объединения угля и стали: «Поскольку Европа не была единым целым, шла война… Эта мера (учреждение ЕОУС) положит начало Европейской федерации, которая столь необходима для поддержания мира».[391] Несмотря на десятилетия эволюции в сторону формирования сначала ЕЭС, а теперь и ЕС, по сей день как сам процесс, охарактеризованный Шуманом, так и его цель остаются прежними. Во время обсуждения проекта монетарного союза в 1996 году канцлер Германии Гельмут Коль заявил: «В действительности политика европейской интеграции сводится к вопросу: чего мы хотим от XXI века — войны или мира».[392]

Политическая интеграция всегда отставала от экономической. Секторы экономики, извлекавшие выгоду из единого экономического пространства, служили движителем европейского проекта, вовлекая в процесс национальные государства, не желавшие отказываться от привилегий суверенности. Впрочем, эволюционные «приращения» мало-помалу накапливались, повышая значимость институтов Европейского Союза за счет национальных правительств. Сегодня ЕС выбирает направления дальнейшей централизации политической власти — измене ние правил голосования в Совете Европы, упрощение процедуры принятия решений, усиление роли Ев-ропарламента. Проект Европейской конституции, весьма важный как в историческом, так и в практическом отношении, находится в стадии обсуждения.

Социальная интеграция и значимость коллективной европейской идентичности существенно увеличили возможности ЕС по руководству национальными государствами в его составе. Европейцы до сих пор более привязаны к своим странам, чем американцы — к своим штатам. Однако усилия Европейского Союза по формированию общеевропейской идентичности не оказались тщетными: многие европейцы сегодня идентифицируют себя как граждан Европы, а не просто того или иного национального государства. Эта перемена идентичности обусловлена отчасти экономической интеграцией и открытостью границ. Но не стоит умалять и усилий в области социального конструирования. Европейский флаг, Европарламент, европейский паспорт, единая валюта, совместные культурно-образовательные программы, основание нескольких европейских университетов — все эти инициативы способствуют созданию легитимной политической системы единой Европы.

Магнетическая притягательность ЕС для вновь формирующихся демократий — вызов его идеологической структуре, его базовым принципам. Как и в случае с Америкой, расширяющийся союз не вынуждает другие страны искать укрытия или создавать коалиции соперников. Наоборот, страны, еще не являющиеся членами союза, соревнуются друг с другом за правом вступить в него раньше других. Отнюдь не рассматривая единую Европу как хищника, угрожающего их суверенитету и благополучию, молодые демократии вполне оправданно трактуют вступление в ЕС как приобретение билета к процветанию и безопасности. ЕС обещает Центральной Европе все то, что он уже сделал в Европе Западной, а именно — замену многополюсной и чреватой конфликтами структуры союзом миролюбивых государств, обладающих неотъемлемыми правами и соблюдающих определенные обязательства.

Будущее

Нет ничего более рискованного, чем вступать в переходный геополитический период с иллюзорными представлениями о геополитической стабильности. Однако именно так и собираются поступить США. Америка целиком и полностью сосредоточена на войне с терроризмом, вследствие чего она упускает из виду новые вызовы, порожденные возвращением многополюсного мира. Однополярный мир терпит крах «по-тихому», многие аналитики, эксперты и действующие политики не сознают геополитических последствий возвышения Европы. Тот факт, что изменение доктрины американского присутствия на мировой арене усугубит грядущие перемены, словно скрывает в тумане происходящее ныне развенчание однополярности. Уменьшение политической воли и политического влияния гораздо труднее заметить и оценить, нежели уменьшение военного могущества. Не менее трудно оценить степень отчуждения США от остального мира, порожденную склонностью Америки к односторонним действиям.

Привыкшие к гегемонии и потому не замечающие тайных, но могущественных сил, изменяющих глобальную политику, многие американские стратеги пребывают в уверенности, что однополярность вечна. Масштабы экономики США и военное превосходство Америки укрепляют эту иллюзию. Убежденность в долговечности американского превосходства привела к опасной комбинации односторонности и изоляционизма, на которых первоначально основывалась внешняя политика администрации Джорджа У. Буша.

Возвращение к многополюсному миру сопряжено с рядом трудностей и изобилует потенциальными угрозами. Не замечать глобальной диффузии сил, сосредоточиваться исключительно на обороне страны и на борьбе с терроризмом, а в остальном продолжать привычную политику — значит способствовать развитию событий в худшем их варианте. Учитывая, что многополюсность неминуемо ведет к отчуждению и стратегическому соперничеству, США наверняка столкнутся с Европой и другими претендентами. Продолжай Америка верить в однополярность, это вдобавок приведет к экономическому и политическому «перегреву», который ознаменуется народным недовольством и общим упадком страны. Фраг-ментированная международная система и Америка, обуянная внезапным приступом изоляционизма, — подобное сочетание в 1930-х годах вылилось во Вторую мировую войну.

Соединенным Штатам следует опередить события и постараться «придать форму» тому переходу от одной исторической эпохи к другой, который имеет место сегодня. Главный вопрос: не сколько еще продлится однополярность, но как сложится грядущий многополюсный мир — случайно или по определенному плану. Если первое, Америка вряд ли избежит нестабильности и конфликтов. Если второе, у США есть шанс принять участие в составлении этого плана.

Возвращение многополюсного мира означает, что между странами и блоками вновь пролягут разграничительные геополитические линии. США предстоит найти способ минимизировать стратегические последствия многополюсности, заранее «перекинуть мосты» через потенциальные разграничительные линии и умерить амбиции, порождаемые инстинктивным стремлением к соперничеству. Как показывает история Америки, принципы стратегического сдерживания, эффективных социально-политических институтов и социальной интеграции служили эффективной «опорой» идеологии выживания в многополярном мире. Посему надлежит положить эти три принципа в основу новой доктрины американского международного присутствия и новой американской большой стратегии.

Стратегическое сдерживание

Использовать стратегическое сдерживание, значит контролировать себя, уступать, освобождать место другим. Этот метод отнюдь не является универсальной стратегией. Придерживаться его в схватке с заклятым врагом — откровенное безрассудство, «приглашение на казнь». К примеру, Великобритания совершенно напрасно проводила в 1930-е годы политику умиротворения нацистской Германии — и поплатилась за это. Нынешние Соединенные Штаты подверглись террористическим атакам — и не должны прибегать к сдерживанию в войне с этим врагом. Однако иных принципиальных соперников сегодня у Америки нет, есть только потенциальные конкуренты, продолжающие накапливать силы, чтобы со временем бросить вызов Америке. Тем самым у США имеется редкая возможность помочь конкурентам, направить их эволюцию в благоприятное для себя русло и распределить энергию вызова таким образом, чтобы сгладить новые разделительные линии. В данном контексте стратегическое сдерживание и тактика уступок способны принести больше пользы и усилить, а не ослабить американское влияние на мировую политическую структуру.

Указанных целей можно достичь различными путями. США могут подтвердить свои благие намерения, дать понять остальным, что гораздо больше заинтересованы в поддержании мира, нежели в сохранении своего господствующего положения. Потенциальные партнеры отреагируют на такой шаг соответствующим образом, то есть начнет действовать система взаимного сдерживания — основа международного доверия. «Посторонившись», Америка могла бы определять, когда и как другие страны станут брать на себя дополнительные международные обязательства. Лучше сотрудничать с потенциальными конкурентами, чем сталкиваться с ними, когда они, уставшие прислушиваться к советам Вашингтона, решат идти своей дорогой. Подобно тому как Великобритания и Россия осчастливили Францию, Австрию и Пруссию членством в Священном союзе, Америке следует повысить международный статус своих соперников и даровать им адекватные права. Ребенок, восстающий против деспотии родителей, обычно доставляет намного больше хлопот, чем тот, которого научили ответственности и самостоятельности.

Европа

Что означает на практике большая стратегия, основывающаяся на стратегическом сдерживании? В первую очередь она означает необходимость признать стремление Европы к самостоятельности. История возвращается на круги своя. На заре существования США американцев раздражало превосходство Европы и высокомерие европейцев. Как писал Гамильтон в «Федералисте II»: «Господство, которым она (Европа) долго наслаждалась, побудило ее поддаться искушению провозгласить себя Владычицей Мира и заключить, что остальное человечество существует для ее блага. Люди, называемые великими философами, приписывали европейцам физическое и моральное превосходство и всерьез утверждали, что животные и люди в Америке деградируют — даже собаки перестают лаять, вдохнув наш воздух».[393]

Однако впоследствии расклад изменился. Высокомерие Европы увяло под натиском набирающей силу Америки. Европа мудро отступила в сторону, но со временем начала возмущаться американским господством и заносчивостью американцев. Согласно немецкому еженедельнику «Шпигель», «американцы не связывают себя никакими запретами или ограничениями, будто бы у них есть чек на предъявителя в их собственном „Макмире“. Кажется, Вашингтон полностью излечился от „вьетнамской травмы“, укрепив с исчезновением коммунизма свои позиции и воспарив на крыльях экономического подъема. Америка стала Шварценеггером от международной политики: играет мускулами и наводит страх».[394]

В настоящее время расклад изменился вновь. Европа объединяется и быстрыми темпами нагоняет Америку. Ныне уже Америке пора отступить в сторону. США следует учесть предыдущий опыт перехода власти и влияния с одного берега Атлантики на другой. Это перераспределение сил осуществилось мирно в значительной степени потому, что Великобритания проводила политику стратегического сдерживания и уступила Америке. Американцы сражались с англичанами в войне за независимость и в 1812 году. Однако вытеснение Великобритании с трона гегемона западного полушария — так сказать, передача эстафеты — произошло без единого выстрела.

В последние десятилетия XIX века Лондон неоднократно соглашался с требованиями США. Великобритания значительно ослабила свое военное присутствие в Канаде, уступила в споре относительно границ Венесуэлы, поддержала США в войне с Испанией и проникновение американцев в Тихий океан, а также сократила численность своего военно-морского флота в Западной Атлантике. В ответ на это США демилитаризировали со своей стороны канадскую границу, согласились урегулировать все конфликты с Лондоном при посредстве нейтрального арбитра и изменили тон дипломатических нот с враждебного и настороженного на дружелюбный и доверительный. В начале 1900-х годов ведущие политики по обе стороны Атлантики пришли к выводу: близость двух держав стало столь очевидной, что конфликт между ними будет воспринят как «ужас гражданской войны».[395]

Тот факт, что Pax Britannica уступил Pax Americana без прямого конфликта между Великобританией и США, выглядит исторической аномалией. Большинство сверхдержав отступает лишь после катастрофического поражения от претендента на престол. Но Великобритания и Америка имеют общие культурные традиции и общую демократическую культуру. Вдобавок возвышение Германии и угроза с ее стороны европейской стабильности дали Лондону дополнительный стимул к восстановлению дружеских отношений с. Соединенными Штатами, заручившись которыми англичане отозвали из Атлантики свой военно-морской флот. Однако культурной общности и стратегического стимула недостаточно, чтобы гарантировать мирное сосуществование. Рим и Константинополь имели общее культурное наследие, общую религию и систему власти. Оба столкнулись с внешней угрозой. Разделение Римской империи в III веке на Западную и Восточную произошло не по случайности, а в соответствии с планом. Несмотря на это, история их взаимоотношений есть история кровопролитий и схваток за первенство, а не мирного сосуществования и сотрудничества.

Действия США станут решающим фактором в определении того, завершится ли Pax Americana мирной передачей власти, как от Великобритании к Америке, или кровопролитием, как в случае Рима и Византии. Подобно Великобритании 1800-х годов, Америка обладает мировой гегемонией и имеет все преимущества. Если США и Европа намерены следовать по мирному пути, Америке надлежит откликнуться на первое же «приглашение посторониться» и немедленно отступить. Для США очень хорошо, что их партнер — Европа. У этих держав долгая совместная история и ряд общих ценностей, Кроме того, Европа ни в коей мере не является агрессивным хищником, которого необходимо дрессировать; ЕС стремится обрести более твердую геополитическую позицию, но отнюдь не заинтересован в завоеваниях и доминировании. Если Америка обуздает свою склонность к односторонним действиям, ограниченные притязания Европы позволят надеяться на установление партнерских отношений.

Администрация президента Клинтона, в отличие от своих предшественников, предприняла важнейший шаг в верном направлении, выступив в поддержку процесса европейской интеграции. В годы «хо лодной войны» и демократы, и республиканцы публично высказывались в поддержку интеграции, однако убежденность в том, что усиление Европы произойдет за счет ослабления влияния Америки, лишала энтузиазм Вашингтона искренности. Администрация же Клинтона искренне поддерживала идею введения единой европейской валюты, укрепления единства ЕС и последующего расширения Евросоюза. Клинтон понимал, что сильная и самостоятельная Европа в конечном счете окажется для США более полезной.

Однако администрация Клинтона соглашалась признавать усиление Европы только до определенных пределов. Когда Европейский Союз в 2000 году предпринял попытку создать собственную систему обороны, администрация не смогла проявить толерантность. Советники президента Буша столь же подозрительны по отношению к Европе, хотя они и озвучили намерение Америки сократить свое стратегическое присутствие в Старом Свете. А ведь управление системой безопасности есть ключевой элемент геополитической иерархии: кто управляет этой системой, тот и отдает приказы.

Скептическая реакция Вашингтона на геополитические амбиции Европы показывает, сколь сложно будет Америке смириться с утратой превосходства. В то же время препятствовать укреплению Евросоюза значит отказываться от возможности мирного перехода к многополюсному миру; США рискуют упустить шанс направить энергию Европы в такое русло, чтобы европейское могущество стало не вызовом США, а своего рода «дополнением» могущества американского. Америке следует принять интеграцию Европы во всех ее проявлениях, включая систему безопасности, и использовать метод стратегического сдерживания в качестве инструмента управления Европой и формирования траектории ее геополитических устремлений.

Чтобы выйти из сложившейся тупиковой ситуации, Европе необходимо продолжать процесс создания собственных вооруженных сил. ЕС должен обеспечить дальнейшую координацию и интеграцию национальных армий и выработать на коллективной основе программу реформ, которые укрепят европейскую стабильность. От национальных правительств требуется заложить законодательные основы новых оборонительных программ и доктрин. Переход от системы призыва к профессиональной армии, модернизация вооружения и повышение качества обучения личного состава, объединение процедур планирования и снабжения, увеличение расходов на оборону — все эти задачи требуют общественной поддержки и коллективной воли.

США должны воздержаться от критики действий Европы и предложить новые условия сотрудничества: возможности в обмен на влияние, то есть Америка соглашается признать усиление Европы. Америка должна показать, что готова соблюдать эти новые условия и переложить значительную долю ответственности за Европу на ЕС. Наделение европейцев дополнительными полномочиями в НАТО также будет шагом в верном направлении. Решение НАТО в январе 2000 года передать европейским силам оперативное командование операцией в Косово оказалось весьма эффективным.

По мере укрепления системы европейской обороны США следует задуматься над установлением более «зрелых» отношений с ЕС. Это означает, что на смену дипломатическим миссиям в отдельных государствах должны прийти дипломатические контакты с единой Европой. Это означает, что на смену односторонним действиям с последующим уведомлением европейских союзников должна прийти практика полноценных консультаций с ЕС, без которых любые действия недопустимы. И еще это означает, что нужна пропагандистская кампания, разъясняющая, что Конгресс и американский народ отныне воспринимают Европу как равноправного стратегического партнера, а не как обузу или соперника.

Америка и Евросоюз должны объединить свои усилия для решения двух важнейших текущих задач: консолидации Юго-Восточной Европы и интеграции России в европейский проект. Юго-восток Европы остается наиболее уязвимой и проблемной зоной. Исторические события, которые способствовали демократизации и умиротворению Северной Европы, — индустриализация, формирование сословий, не знающих национальных границ, отделение церкви от государства — затронули юго-восток в относительно малой степени. Поэтому этническая и религиозная принадлежность и историческое соперничество все еще являются определяющими факторами политики в этом регионе.

Несмотря на в основном мирную революцию, которая лишила президента Югославии Слободана Милошевича в 2000 году его поста, союз Сербии и Черногории весьма неустойчив и может распасться. Дейтонские соглашения на протяжении шести лет хранят мир в Боснии, но только благодаря присутствию контингента НАТО. С уходом миротворцев военные действия в Боснии, вероятнее всего, возобновятся. Албания — скорее географическое название, чем государство; ее правительство не контролирует значительную часть территории, повсюду процветает коррупция. Греция и Турция — не слишком добрые соседи; их политики регулярно обмениваются националистическими демаршами, а самолеты не менее регулярно вступают в «тренировочные», но оттого не менее рискованные схватки над Эгейским морем. Если не преодолеть все эти разногласия, они еще долго будут преследовать ЕС и потребуют значительных дипломатических и военных ресурсов. Если в текущем десятилетии Америка действительно передаст единой Европе ответственность за поддержание мира на континенте, то прежде, чем это произойдет, США и ЕС должны найти удовлетворительное решение проблемы юго-восточного «подбрюшья».

Мир на Балканах в настоящее время поддерживается присутствием миротворческого контингента НАТО, политической опекой ООН (институт полномочного представителя ООН в бывшей Югославии) и экономической помощью, оказываемой преимущественно ЕС. Существует надежда на то, что постепенная интеграция этого региона в Евросоюз сотворит чудо, «отменит» этнические и политические границы, которые сегодня служат причинами конфронтации. Стратегия, безусловно, оправданная, но рассчитанная на длительный период времени. Сменится как минимум одно, а то и два поколения, прежде чем разобщенные государства Балкан окажутся готовы к вступлению в Евросоюз. Весь этот срок по-прежнему будут тлеть этнические конфликты: дети, видевшие, как соседи убивают их родителей, вряд ли забудут это и вряд ли простят убийц. Поэтому Америка и ЕС оказались сегодня в патовой ситуации: в обозримое время достижение мира в этом регионе представляется маловероятным. Возможно, что раньше, чем интеграция принесет свои плоды, у США и ЕС кончатся терпение и ресурсы. Поэтому, рассматривая интеграцию балканских государств в ЕС как приоритетную задачу, необходимо принять срочные меры по стабилизации обстановки в регионе. Эта цель сводится к установлению мира, гораздо менее зависимого от присутствия иностранных воинских контингентов, администраторов и консультантов. Достижение этой цели связано с осознанием того, что декларируемое существование на Балканах многонациональных сообществ практически невозможно. Государства с наибольшей этнической гомогенностью — Словения и Хорватия — намного дальше других ушли по пути политических и экономических реформ. Государства с крупными этническими меньшинствами испытали все «прелести» межнациональных конфликтов и утратили внутреннюю связанность. Косово в настоящее время зависимо от Сербии только на бумаге. Босния разделилась на сербский, хорватский и мусульманский секторы, которые находятся в весьма натянутых взаимоотношениях и признают себя частью одного государства исключительно под давлением международного сообщества. Македония, которой в 1990-х годах удалось прекратить кровопролитие, в 2001 году пала жертвой жестокого противоборства между славянским большинством и албанским меньшинством.

Недалек локальный судный день, день пересмотра границ и определения нового территориального устройства, которое принесет многострадальному региону желанную стабильность. Косово отделится от Сербии де-факто и будет признано независимым государством или автономией. Македония имеет шанс остаться многонациональным государством, но ее целостность зависит исключительно от воли международного сообщества, а также от усилий правительства обеспечить соблюдение прав албанского меньшинства.

Наиболее сложная ситуация в Боснии. Она находится на политической «ничейной земле». Международное сообщество «прилепилось» к Боснии, фактически возглавило государство и пытается управлять им через те же политические партии, которые развязали кровопролитную междоусобную войну. Дейтонские соглашения, как предполагалось, устранят причины этнических конфликтов и побудят сербов, хорватов и мусульман восстановить добрососедские отношения. Однако лишь немногие беженцы отважились вернуться в деревни, где проживали до войны их национальные меньшинства. Три поляризованных сообщества скорее примут финансовую помощь ЕС, чем примутся восстанавливать экономические связи, пересекающие этнические границы. Печальная истина состоит в том, что Босния раскололась этнически и что исправить ситуацию, похоже, невозможно.

Чтобы Босния не превратилась окончательно в страну на обеспечении международного сообщества, Америке и ЕС необходимо сделать два шага вперед — или два шага назад. Движение вперед означает делегирование полномочному представителю ООН права жесткого управления с целью устранения «затора», возникшего в национальном правительстве. Оно также подразумевает изменение избирательной системы, лишение националистических партий чрезмерного политического влияния, поощрение кандидатов, готовых отказаться от этнических пристрастий. Следует вменить в обязанность миротворцам НАТО арестовать всех до сих пор находящихся на свободе военных преступников. Кроме того, движение вперед требует массового возвращения беженцев, восстановления, хотя бы в малой степени, многонационального населения городов и деревень, подвергшихся в годы войны этническим чисткам. Если международное сообщество не готово принять на себя ответственность за эти действия, оно должно сделать два шага назад и заняться подсчетом потерь. Это решение повлечет за собой отказ от поддержания целостности многонациональной Боснии и аннулирование Дейтонских соглашений; боснийские хорваты присоединятся к Хорватии, а боснийские сербы — к Сербии. Лучше смотреть в лицо реальности и позволить прагматизму возобладать над принципами, чем расходовать скудные ресурсы и политический капитал и делать вид, что за это воздастся сторицей.

Последняя проблема юго-востока Европы — урегулирование взаимоотношений Греции и Турции. Стороны достигли значительного прогресса в 1999 году, когда обе страны помогли друг другу справиться с| последствиями землетрясений. Министры иностранных дел Турции и Греции Измаил Джем и Георг Папандреу обменялись визитами и установили теплые личные отношения. В конце года Греция предприняла важный шаг, поддержав предложение Турции о вступлении в ЕС. Турция, однако, не смогла ответить взаимностью. Процесс урегулирования замедлился, оптимизм греков сменился недовольством.

Америка и ЕС должны использовать все возможности, которыми они обладают, для возобновления процесса урегулирования и установления партнерских торговых отношений. Наиболее благоприятным представляется вариант полномасштабного участия Турции в европейских институтах и рынках — при условии улучшения отношений этой страны с Грецией. Лишь окончание геополитического противостояния на юго-востоке Европы способно завершить долгий период конфронтации и кровопролития. Примирение Анкары и Афин также позволит обеспечить мир на Кипре, покончив с многолетней враждой между греческим и турецким населением острова.

Для реализации европейского проекта и обретения Евросоюзом самостоятельности необходимо осуществление второго принципиального условия — присоединения к ЕС России. С появлением в XVII веке системы современных национальных государств Россия является неотъемлемой частью европейской геополитики. Она помогла победить наполеоновскую Францию, а впоследствии играла ведущую роль в Священном союзе. Вдобавок России принадлежит честь победы над фашистской Германией во Второй мировой войне.

Опыт прошлых столетий свидетельствует не только о значительном влиянии России на геополитику континента, но и о важности этой страны для современной Европы. Как показывает опыт Священного союза, победители, устанавливая новый порядок, должны проявлять снисхождение к побежденным. Священному союзу удавалось обеспечивать мир не в последнюю очередь благодаря тому, что он принял благоразумное решение включить в свои ряды побежденную Францию. Таким образом Франция не чувствовала себя униженной и оскорбленной. Разгромленная в ходе Второй мировой войны Германия вошла в НАТО и в европейский проект, что позволило обновленной, демократической, процветающей Германии стать одной из опор Евросоюза. Напротив, Версальский договор обрек Германию после Первой мировой войны на унизительный мир, который привел к обнищанию населения, отчуждению страны от европейского сообщества и повлек за собой цепь событий, завершившихся приходом к власти Гитлера и торжеством нацизма в Европе.

Мы словно забыли эти важные уроки и продолжаем «перекраивать» Европу без учета России. Вместо того чтобы прилагать усилия по включению России в новый мир, сложившийся после окончания «холодной войны» и распада СССР, Америка и ее союзники поступают с точностью до наоборот — расширяют НАТО, несмотря на громкие протесты Москвы, и создают систему общеевропейской безопасности, в которой России не находится места.

Чтобы избежать возникновения новой разграничительной линии, необходима радикальная смена курса. Расширение НАТО на восток должно стать не средством наращивания американской и европейской военной мощи на российских границах, а инструментом «умиротворения» России и вовлечения ее в европейскую структуру. Подобно тому как Америка, желая избежать потенциального соперничества, должна уступить Европе, НАТО следует уступить России и включить ее в свои ряды. Данная тактика облегчит и интеграцию прибалтийских и центральноевропейских государств, поскольку они тем самым окажутся не против России, а вместе с ней; сама же Россия начнет рассматривать НАТО не как угрозу, но как систему коллективной безопасности в Европе.

НАТО является весьма подходящим инструментом для реализации этого плана, поскольку, чтобы обратить Россию лицом к Западу, требуется американское влияние и поскольку альянс выступает в авангарде демократизации и пацифизации восточной части Европы. НАТО предотвращает конфликты и обеспечивает согласие и интеграцию; после НАТО вступает ЕС, создавая условия для необратимой интеграции. Россия по-прежнему находится в десятилетиях от экономической и политической устойчивости, которые позволили бы ей стать полноправным членом ЕС. При этом она, вполне возможно, находится лишь в нескольких годах от выполнения условий, которые позволят ей вступить в НАТО, что должно стать первым шагом по включению России в новую Европу. Как показало участие России в войне с терроризмом, ей есть что предложить европейской системе коллективной безопасности.

Готовясь к дальнейшему расширению Альянса на восток, члены НАТО должны изменить свою политику, должны осознать, что стабильность в Центральной Европе невозможна без России и что интеграция России в Европу является приоритетной задачей. Сотрудничество с Россией в войне против терроризма — шаг в правильном направлении. Но лишь полноправное партнерство способно устранить все недоразумения во взаимоотношениях русских с европейцами. Русских оправданно раздражает отношение к ним как к гражданам «второго сорта». Следующий этап расширения НАТО должен пройти согласно намеченному плану. Но одновременно НАТО обязано начать серьезный диалог с Россией относительно возможности ее членства в Альянсе. В качестве ориентировочной даты вступления России в НАТО можно предложить 2010 год.

Вполне вероятно, что российские реформы потерпят фиаско, и это приведет к отказу России от вступления в НАТО и от присоединения к единой Европе. Тем не менее Запад должен предпринять попытку привлечь Россию к своим планам и распространить на нее проекты политической и военной интеграции. Риск невелик: Россия станет полноправным членом НАТО только в случае успеха реформ. Но ставка весьма высока — демократическая, мирная, процветающая Россия в составе объединенной Европы.

НАТО с Россией в качестве полноправного члена будет кардинально отличаться от того Альянса, который существовал во времена «холодной войны». Вместо того чтобы охранять территориальную целостность стран-участников, Альянс займется координацией деятельности по борьбе с терроризмом на европейском континенте и выполнением иных воинских обязанностей. Организация станет более гибкой, откажется от строгих правил, приобретет «привычку сотрудничества», столь желанную для архитекторов Священного союза. Только такая организация способна привлечь Россию в Европу, поэтому «деформализация» НАТО представляет собой первоочередную задачу США, готовящихся к сокращению своего стратегического присутствия на европейском континенте. Американцы начинают сознавать, что они больше не заинтересованы в распространении гарантий мира во всех уголках земного шара, поэтому лишь НАТО (с изменившимся статусом) может получить поддержку американского Конгресса и народа Америки.

Передача ответственности от Америки к Европе является, таким образом, важнейшей задачей большой стратегии США. Здесь вполне возможны ошибки и неудачи, поскольку сам процесс гораздо более тонок, нежели разгром движения «Талибан» или налаживание отношений с Китаем. Но ставки соизмеримы с риском. «Атлантическое звено» было опорой Pax Americana; Европа оставалась надежным партнером Америки практически на всех фронтах. Ни одна из сторон не могла позволить себе считать, что это сотрудничество сохранится и впредь и не потребует перераспределения сил по обе стороны Атлантики. И Америка, и Европа догадывались, что возобновление соперничества неизбежно. Однако желание сохранить дружеские связи и готовность идти на уступки гарантируют, что, даже придя к соперничеству, Америка и Европа никогда не станут врагами.

Восточная Азия

В восточно-азиатском регионе перед Америкой стоит иной стратегический выбор. В отличие от Европы, страны Восточной Азии никогда пользовались американским покровительством для осуществления региональной интеграции и стирания геополитических границ. В результате американские вооруженные силы и американская дипломатия до сих пор играют важнейшую роль в поддержании политической стабильности в данном регионе, тогда как Европа уже стремится отказаться от положения покровительствуемой (возможно, одна из причин этого — готовность Германии покончить со своим прошлым: «денацификация» шла рука об руку с региональным объединением). В азиатских же странах по-прежнему силен застарелый антагонизм: Китай и Корея не скрывают недовольства позицией Японии, которая медленно и неохотно расстается со своим прошлым. В 2001 году Германия открыла в Берлине Еврейский музей, напоминание об ужасах Холокоста и трагической судьбе немецких евреев. По контрасту, Мемориальный военный музей в храме Ясукуни в деловом районе Токио прославляет Вторую мировую войну: в экспозиции главного выставочного зала представлены печально известные торпеды и самолеты камикадзе. Иными словами, Восточная Азия пока не смогла объективно оценить свою историю.

Непредсказуемость долгосрочных планов Китая также способствует осложнению международных отношений в регионе. Америка может и должна усту пить Европе, поскольку уверена в том, что ЕС не превратится в хищника. Единая Европа лишь утвердится на новом месте в геополитической иерархии, но вряд ли когда-либо продемонстрирует имперские притязания. Соответствующей исторической аналогией является признание Великобританией возвышения Соединенных Штатов. Опираясь на допущение, что Америка не способна нанести ей урон, Великобритания стала проводить политику стратегического сдерживания, каковая, в сочетании с миролюбием Америки, привела к возникновению длительного партнерства.

В качестве же исторической аналогии взаимоотношений Америки с современным Китаем больше подойдет противостояние Великобритании с Германией императора Вильгельма. В десятилетие перед Первой мировой войной Британия воспринимала Германию не только как потенциального геополитического соперника, но и как страну, стремящуюся к доминированию в Европе. Приверженность кайзера национализму как «средству от демократии» привела к опасной комбинации военного могущества и геополитических амбиций. Уступить Германии в этих обстоятельствах означало бы поощрить агрессию — что и произошло в 1930-е годы вследствие проводившейся Лондоном политики умиротворения.

На сегодняшний день невозможно предугадать, чем обернется для региона и для мира в целом со— циально-политическое и экономическое развитие Китая и каким образом он будет строить свои отношения с США — по «удачному» образу и подобию англо-американского сотрудничества или по «неудачному» примеру англо-германской конфронтации. Соединенные Штаты пока не располагают достаточной информацией, чтобы решить, уступать ли Китаю или препятствовать усилению его амбиций. Принимать Китай в качестве «второго ЕС» по меньшей мере наивно — вполне вероятно, что Пекин лелеет далеко идущие геополитические планы. Но и считать Китай потенциальным противником со всеми вытекающими отсюда последствиями не следует — в противном случае возникает шанс, как говорится, накликать беду. В ведущихся ныне спорах о будущем Китая и оптимисты, и пессимисты слишком торопятся с выводами.[396] Сегодня еще рано объявлять Китай как стратегическим партнером, так и заклятым врагом.

Вдобавок Америка вполне может позволить себе выжидательную позицию относительно Китая. Вопреки алармистским лозунгам пессимистов, Китай пока не обладает достаточным экономическим и военным могуществом, чтобы признать его основным конкурентом Америки. Китайский ВНП в 2001 году составил 1,3 триллиона долларов, в то время как американский — 10,2 триллиона, почти в восемь раз больше. Экономика одной Калифорнии превосходит экономику всего Китая.[397] В конце 1990-х годов китайский оборонный бюджет составлял около 5 % от бюджета американского и не выказывал тенденций к увеличению. Прирост американского военного бюджета в 48 миллиардов долларов, предложенный в 2002 году президентом Бушем, более чем вдвое превышает весь китайский оборонный бюджет.[398] В составе американского ВМФ двенадцать авианосцев, скоро к ним прибавится тринадцатый. Китай же не располагает ни единым авианосцем. Если не случится ничего неожиданного, в ближайшее десятилетие Китай станет крепкой региональной державой, но Роль главного конкурента Америки ему все равно не по плечу. Вместо того чтобы спешить с выводами, Америке следует сосредоточить усилия на формировании китайских амбиций и «нацеливании» оных в подходящем направлении. Вашингтон должен разъяснить Пекину, что последний, умерив амбиции, сможет достичь большего и получит пространство для маневра. Это подразумевает вовлеченность Китая в американские международные программы и повышение международного статуса Пекина. Основная цель заключается в поощрении Китая к тесному сотрудничеству при одновременном сдерживании его геополитических устремлений. США должны «приручить» Китай, но при этом ни на миг не забывать о том, что Китай может отказаться «играть по правилам».

Реализация данной стратегии подразумевает «растроение» американской внешней политики. Во-первых, США следует определить «уязвимые точки» Китая и подходить к ним с особой осторожностью. Вашингтон должен изменить широко распространенное среди китайцев представление о том, что американцы считают их людьми второго сорта. «Мы не ждем равноправия, — объяснял мне старший дипломатический чиновник во время недавнего разговора в кампусе Пекинского университета. — Нам нужно уважение. Мы можем согласиться с Америкой, которая относится к Китаю как богач к бедняку. Но мы отказываемся признавать себя лошадью, а Штаты — наездником».

Отказ от «политической снисходительности» потребует изменения тона американской дипломатии и применения тактики стратегического сдерживания. США могут и впредь поддерживать Тайвань без поставки на остров оружия последнего поколения и без резких заявлений со стороны Конгресса и Белого дома. Кроме того, Вашингтону следует соблюдать осторожность в разработке планов противоракетной обороны и консультироваться с Китаем по мере реализации этих планов. Если Китай сочтет, что американская противоракетная система в состоянии отразить атаку ядерных ракет, состоящих ныне на вооружении китайской армии, он незамедлительно начнет модернизировать свой арсенал. Игнорирование позиции Китая не просто ухудшит китайско-американские отношения, но и приведет к новому витку гонки ядерных вооружений.

Во-вторых, Соединенные Штаты должны четко определить, в каких вопросах они не пойдут на уступки Китаю. Цель — установить внешние пределы действий Пекина и сформулировать стандарты оценки этих действий. Факт нарушения Китаем этих границ будет служить доказательством агрессивных намерений и сигналом к изменению американской политики. Использование Китаем военной силы вне собственной территории, в том числе на Тайване, равно как и распространение оружия массового поражения (продажа последнего «странам-изгоям» или террористическим группировкам), должно расцениваться как нарушение договоренностей.

В-третьих, США должны расширять сотрудничество с Китаем в тех областях, где у обеих держав имеются общие интересы. Например, и США, и Китай заинтересованы в установлении мира на Корейском полуострове. Поэтому Вашингтону и Пекину следует углублять сотрудничество, причем Вашингтон будет действовать через Сеул, а Пекин окажет давление на Пхеньян. Торговля — еще одна очевидная сфера общих интересов. Ежегодная прибыль китайских компаний от продаж в США уже превышает 100 миллиардов долларов.[399]

Свое слово, прежде всего в экономическом сотрудничестве, должна сказать и Европа. Военное влияние ЕС в ближайшем будущем будет ограничено европейским континентом, экономический же потенциал Европы гораздо более масштабен. В 1996 году ЕС и десять азиатских стран учредили Азиатско-европейскую конференцию (ASEM), цель которой — углубление сотрудничества в экономической, политической и культурной сферах. Поскольку ЕС не связан политическими обязательствами, проистекающими из доминирующего положения в мире, он вполне может содействовать вовлечению Китая в мировой рынок.

Возможные последствия значительно превышают экономические выгоды простого увеличения товарооборота. Экономическая либерализация, сопровождающая интеграцию Китая в мировой рынок, способна привести к либерализации политической. Этому способствует и растущее число китайских студентов, обучающихся в США; некоторые из них впоследствии возвращаются на родину и работают в крупнейших урбанистических центрах Китая. Неудивительно, что в процветающих городах наподобие Шанхая проводится наиболее либеральная экономическая политика. Конкуренция на мировом рынке и привлечение иностранных инвестиций необходимы не только для обеспечения «прозрачности» экономики, но и для создания благоприятной политической атмосферы. Коммунистическая партия Китая еще не готова ослабить хватку, экономическая либерализация сама по себе вовсе не гарантирует политических изменений. Тем не менее последовательная интеграция Китая в глобальную экономику сулит реформирование общества и постепенный переход к демократии.

Региональная интеграция создает дополнительный сектор китайско-американского сотрудничества. Как правило, президентские администрации США препятствовали созданию в Восточной Азии региональных форумов, которые не предусматривали участия Соединенных Штатов. В начале 1990-х годов Вашингтон вмешался в процесс подготовки Азиатского торгового пакта, заблокировал попытку Японии учредить Азиатский фонд для борьбы с региональным финансовым кризисом в 1997–1998 годах и регулярно противодействовал усилиям по созданию азиатской системы безопасности. США возвели громоздкую дипломатическую структуру, которая позиционировалась в качестве «центра» Восточной Азии и посредника между крупнейшими государствами региона. Данная стратегия максимизировала влияние США и способствовала поддержанию стабильности в регионе. Однако она замедляла региональную интеграцию и затрудняла процесс объединения, которое необходимо при условии, что Восточная Азия стремится к меньшей зависимости от Соединенных Штатов.

Вместо того чтобы препятствовать региональной интеграции Азии, Вашингтону следует поощрять ее даже в ущерб собственным интересам. Америка не может брать на себя перманентные обязательства по поддержанию мира. Восточной Азии требуется свой внутренний порядок; преодоление политических и идеологических трений — задача, посильная только для самих региональных государств. В дополнение к углублению контактов со всеми восточноазиатскими странами США должны оказать давление на Китай и Японию, дабы устранить застарелые разногласия времен Второй мировой войны. Подобно тому как франко-германская коалиция стала основой мира в Европе, сотрудничество двух могущественнейших держав Восточной Азии способно обеспечить стабильность в этом регионе.

Конечно, сегодня как минимум преждевременно рассуждать о создании китайско-японской коалиции. Эти страны ни в коей мере не являются партнерами, они активно соперничают друг с другом, и только военное присутствие Америки удерживает их от открытой конфронтации. Но в 1945 году столь же немыслимым казалось примирение Франции и Германии. Современная франко-германская коалиция существует только благодаря тому, что нашлись лидеры, сумевшие добиться примирения, реализовавшие стратегию сдерживания и начавшие процесс интеграции.

Интеграция Восточной Азии «с нуля» потребует не только эффективного руководства, но и готовности Японии признать свои ошибки времен Второй мировой войны. В последнее время японцы начали публично выражать сожаление по поводу агрессивной политики своей страны в военные годы. Тем не менее осторожные сожаления и не слишком искреннее раскаяние зачастую сопровождаются действиями, которые лишь усугубляют давние противоречия.

В начале 2001 года японские официальные лица объявили о выпуске нового школьного учебника для старших классов; в этом учебнике оправдывалась японская агрессия и не упоминалось о тяготах военных лет, в том числе и о системе сексуального рабства, введенной японскими военными в Корее. В ответ китайское правительство отменило визит на высшем уровне в Японию и заклеймило учебник как «фактическое отрицание японской агрессии». Южная Корея временно отозвала своего посла из Токио, а министр иностранных дел Южной Кореи Хан Сын Су отметил, что «мы были близки к преодолению исторических разногласий», но этот учебник «остудил пыл», с которым страны Восточной Азии стремились к примирению и объединению.[400] Посещение премьер-министром Коидзуми в августе 2001 года храма Ясукуни, памятника японского милитаризма времен Второй мировой войны, вызвало не менее болезненную реакцию соседей Японии. Южная Корея объявила, что ее президент Ким Де Джун не будет встречаться с Коидзуми до тех пор, пока последний не принесет официальных извинений за зверства японских военных, а также не признает неадекватности содержания нового учебника. Китайский президент Цзян Цземинь также отказался от встречи с Коидзуми.[401]

Сотрудничество между Китаем и Японией требует признания японцами своего прошлого — в том числе переписывания учебников истории, широкого общественного обсуждения, соответствующего позиционирования ряда музеев, памятников и храмов. Как показывает послевоенная история Германии, внутренняя рефлексия — необходимое условие внешнего примирения. Вдобавок Японии следует искать способы увеличения объема инвестиций и товарооборота с Китаем, что позволит укрепить контакты между двумя странами. На данный момент Китай заинтересован в инвестициях в энергетику и транспорт.

Самому Китаю также необходимо стремиться к сотрудничеству с Японией для преодоления «холодного мира». Если Япония признает свое прошлое, Пекину следует проявить соответствующий энтузиазм. Особенно важно в данной ситуации воспользоваться публичным раскаянием соседа для формирования общественного мнения и приложить усилия по изменению отношения китайцев к Японии. Согласно социологическому опросу 1997 года, более 40 % китайцев относятся к Японии плохо, 44 % — удовлетворительно и лишь 14 % — хорошо. Более 80 % респондентов признали, что их представление о Японии в первую очередь связано с японским вторжением в Китай и поведением японских войск на китайской территории в годы Второй мировой войны. Ослабление общественного недовольства принципиально необходимо для государственного примирения.[402]

Негативное отношение к Китаю среди японского населения, хотя и менее выраженное, чем антияпонские настроения китайцев, лишает Токио свободы маневра. С 1989 года, когда во время разгона антиправительственной демонстрации на пекинской площади Тяньаньмэнь погибли более 150 студентов, японское общественное мнение весьма остро реагирует на события внутриполитической жизни Китая. Поэтому готовность Пекина к дальнейшей либерализации политической системы государства и соблюдению прав человека будет способствовать исправлению образа Китая в глазах японцев. Как минимум, подобная позиция Пекина вызовет одобрение японских либералов, для которых ситуация с соблюдением прав человека в Китае остается важнейшим препятствием на пути к межгосударственному примирению.

Китаю также следует углублять контакты на высшем уровне с японскими политиками, представителями военного ведомства. Дипломатические отношения между двумя странами были установлены в 1972 году, но впервые глава Китая посетил Японию в 1998 году. Визит президента Цзян Цзэминя в итоге принес больше вреда, чем пользы, поскольку японское правительство отказалось принести извинения за прошлое в совместном коммюнике. Цзян Цзэминь неоднократно упоминал об этом в своих выступлениях. Тем не менее встречи на высшем уровне продолжались, но не оказали существенного влияния на улучшение отношений.

Контакты между японскими и китайскими военными, хотя и осуществляются все чаще, остаются сравнительно слабыми, что тоже способствует отчуждению Пекина от Токио. После долгих лет самоизоляции Народно-освободительная армия Китая лишь недавно согласилась на регулярный обмен информацией и партнерские программы. Если Китай действительно стремится преодолеть последствия десятилетий взаимных подозрений, ему необходимо продемонстрировать готовность к участию в двусторонних действиях, в том числе в совместных военных учениях. Обе страны должны использовать возможности регулярного участия в региональных форумах, организуемых Ассоциацией стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), для развития двусторонних отношений.

На пути сближения этих стран стоят многочисленные препятствия. Китайско-японское отчуждение — столь же неотъемлемая часть жизни Китая и Японии, сколь соперничество между Западом и Востоком было частью жизни Америки и России во времена «холодной войны». К тому же политические системы Японии и Китая никак нельзя назвать гибкими. Традиционная патронажная система Японии требует радикальных реформ. Именно она — одна из главных причин застоя в японской экономике последнего десятилетия. Китайское правительство также не расположено к переменам, несмотря на угрозу со стороны глобализации, предполагающей либерализацию всех аспектов жизни общества, и несмотря на падение коммунистических режимов в большинстве регионов мира. Китаю не хватает уверенности в себе, чтобы пойти на сотрудничество с Японией. Вдобавок Пекин достаточно благодушен к националистическим призывам, что не может не вызывать опасений. Эти препятствия не являются непреодолимыми, но они ясно показывают, насколько важно содействие США для «принуждения» Японии и Китая к преодолению важнейшего политического разрыва в Восточной Азии.

Японо-китайское примирение, региональная интеграция и окончательное завершение геополитического противостояния в Восточной Азии — перспективы отдаленные. Тем не менее они представляют собой единственную альтернативу региональному порядку, основанному на зависимости от американского присутствия в регионе. Вряд ли Америка покинет Восточную Азию в ближайшее время; ставки не менее велики, чем угроза американским интересам. Поэтому изменение доктрины международного присутствия Америки окажет на Азию меньшее влияние, чем на Европу.

Однако не стоит тешить себя иллюзиями относительно того, что status quo в Восточной Азии сохранится неопределенно долго. В случае примирения Северной и Южной Кореи это событие окажет прямое и существенное воздействие на американскую политику в регионе. Хотя Северная Корея в целом одобрила присутствие американских войск на корейской территории даже после объединения, стирание геополитической разграничительной линии на полуострове устранит важнейшее обоснование присутствия американского военного контингента в Восточной Азии. Если американцы сочтут свою миссию выполненной, нынешняя стратегия лишится поддержки как в самих США, так и среди региональных союзников Америки — например, Японии. Начало серьезного диалога между США и крупнейшими державами Восточной Азии относительно установления в регионе стабильного мира будет способствовать достижению этой цели.

Если Восточная Азия вступит на путь примирения и интеграции, мировая система претерпит изменения, в результате которых на геополитической карте мира появятся три блока — Северная Америка, Европа и Восточная Азия. На первый взгляд, такая ситуация чревата столкновениями между региональными Левиафанами и не может привести к упрочению стабильности. Но в действительности интеграция на региональной основе есть наилучший сценарий мирного возвращения многополюсного мира. Ведь войны начинаются и завершаются локально, а не глобально. Если соседи живут в мире друг с другом, они смогут установить стабильные и дружеские отношения и с географически удаленными странами. Только после того как Германия и Япония в 1930-е годы завоевали своих соседей, могущество и амбиции этих держав выросли настолько, что они начали угрожать всему миру. Реалистический план построения мира в глобальном масштабе должен начинаться, в терминологии профессора Гарвардского университета Джозефа Ная, с обеспечения «частичного мира».[403]

Процессы регионального примирения и региональной интеграции, именно по причине того, что они происходят в рамках доктрины взаимного стратегического сдерживания, ведут к появлению региональных блоков с ограниченными геополитическими устремлениями. Двойственность отношения Америки к мировому лидерству коренится в политической культуре и конституционных ограничениях — результатах десятилетий компромиссов и споров, которыми сопровождалось формирование федерации. Геополитические амбиции Европейского Союза сдерживаются внутренними противоречиями между наднациональными институтами и национальными государствами. Внешние амбиции регионального блока Восточной Азии будут схожим образом ограничены «сдерживающей» коалицией Китая и Японии и взаимными обязательствами, необходимыми для интеграции отдельных государств региона. В Азии, как и в Европе, языковые и культурные разделительные линии будут замедлять процесс централизации и не позволят региональному блоку превратиться в унитарное государство-монстра с замашками хищника. При условии успешного осуществления планов региональной интеграции в перспективе нас ожидает не появление враждующих колоссов, но возникновение региональных организаций, сосредоточенных более на решении внутренних проблем, нежели на распространении своего влияния на весь мировой порядок.

Развивающиеся страны

Построение «частичного мира» представляется разумным и еще по одной причине. Региональные зоны стабильности могут обеспечить не только гармоничное сосуществование наиболее развитых государств, но и модернизацию в политической и экономической жизни развивающихся стран. Ближайшая задача заключается в том, чтобы убедить Север сотрудничать с Югом, а не отмахиваться от роста нищеты и распространения болезней. Решение возможно в двух плоскостях: во-первых, заинтересованность убедительнее альтруизма, во-вторых, заинтересованность, даже в цифровую эру, возрастает с уменьшением расстояния между донором и реципиентом.

Соединенные Штаты более заинтересованы в установлении мира и процветания в Латинской Америке, чем Европа или Азия. Нищета и нестабильность ведут к наплыву наркотиков и беженцев, и США приходится платить высокую цену. И наоборот, если развивающиеся рынки Латинской Америки начнут процветать, США выиграют от расширения торговли и уменьшения притока иммигрантов. Соображениями практической выгоды можно объяснить и то, почему страны Центральной и Южной Америки активно ищут пути расширения торговли с Северной Америкой. Они сознают, что наилучший путь к процветанию — присоединение к проекту региональной интеграции. Расширяющаяся зона мира и свободной торговли в Северной и Южной Америке дает надежду на постепенное уменьшение пропасти между имущими и неимущими.

Та же логика справедлива в отношении Европы и Азии. Европейцы гораздо более заинтересованы в контактах с Северной Африкой, чем американцы или жители Азии. Если этот регион охватит насилие или в нем разразится политическая катастрофа, именно в Европу потекут потоки беженцев. Естественно, что Европейский Союз наиболее заинтересован в содействии развитию своей южной периферии. В свою очередь, и страны европейской периферии стремятся присоединиться к ЕС либо через полноправное членство в Союзе, либо через «неформальные» экономические и политические связи. Таким образом, из ЕС исходит могучая центростремительная сила, преодолевая политические границы Восточной Европы, Ближнего Востока и Африки.

Региональная политика в Азии значительно отстает от Европы и Северной Америки. Но развитие региональной интеграции приведет к соответствующим процессам на периферии региона. Присоединение Индии к расширяющейся «зоне азиатского процветания» дает надежду на интегрирование второго по численности населения государства в мире в глобальную экономику. А это, возможно, повлечет за собой и присоединение Пакистана. Проблематичные ныне взаимоотношения этих стран только выиграют от присоединения, как случилось с Испанией и Португалией, когда, те примкнули к процессу европейской интеграции. Совместная граница с Индией заставляет Китай проявлять интерес к благосостоянию соседа и принимать меры к обеспечению стабильности во всей Южной Азии. Отнюдь не случайно в 1990-е годы Япония постоянно тратила в Азии около 60 % бюджета, предназначенного для помощи иностранным государствам; не случайно и то, что, большинство миротворцев в Восточном Тиморе в 1999 году были из Австралии, Новой Зеландии, Таиланда, Малайзии и других близлежащих стран.[404] Географическая близость весьма полезна. Создание процветающих региональных зон мира в Северной Америке, Европе и Азии — не панацея для развивающихся стран. Однако примыкание к расположенным по соседству зонам процветания обеспечивает им более светлое будущее, чем возможная альтернатива — остаться позади.

По мере того как развитые региональные зоны расширяют сферы влияния на периферию, США продолжает осуществлять особую миссию на Ближнем Востоке. Гарантия доступа к нефтяным запасам региона, защита безопасности Израиля, борьба с терроризмом — непосредственная заинтересованность во всем этом вовлекает Америку в жизнь региона. В то же время переосмысление американской политики на Ближнем Востоке не означает уступок террористам или признания их извращенной логики; оно вызвано стремлением Америки более эффективно отстаивать свои интересы в условиях сложной политической ситуации в регионе.

Истоки антиамериканских настроений на Ближнем Востоке кроются не в поведении США, а в проблемах региона — нищете, неравенстве доходов, политических репрессиях, государственной цензуре средств массовой информации, этнических и религиозных конфликтах и неразвитой системе образования. Ответственность за сложившуюся ситуацию в первую очередь несут правящие в ближневосточных государствах режимы. Но политики, религиозные лидеры и экстремистские группировки манипулируют народным недовольством. Они винят в происходящем Израиль, США и Запад и ищут возможность извлечь выгоду из общественного возмущения. Злость на Запад часто смешивается с религиозным фундаментализмом, образуя взрывоопасную смесь. Проблемы региона имеют глубокие исторические и политические корни. Независимо от поведения Вашингтона и стадии арабо-израильского конфликта исламские страны будут и впредь винить во всем Вашингтон и. Запад в целом. И уже только по этой причине США следует проявить предусмотрительность и уменьшить свою зависимость от нефти региона посредством снижения ее потребления и поиска альтернативных энергетических ресурсов.

Тем не менее Америка может и должна принять меры, чтобы обратить гнев народов Ближнего Востока на местные политические силы, более других виновные в бедности населения и социальном неравенстве, а также стремиться к снижению уровня общественного недовольства, на которое опираются экстремистские группировки. В особенности если Вашингтон готовится совместными с союзниками уси лиями уничтожить базы террористов на Ближнем Востоке — а это необходимо сделать, — он должен предпринять шаги для предотвращения возможного недовольства.

Первый и принципиальный шаг — обеспечение мирного урегулирования конфликта между Израилем и, Палестиной. США не могут себе позволить дистанцироваться от этой проблемы, как то пыталась сделать администрация Буша. Оправданно или нет, но Америка воспринимается в исламском мире как верный союзник Израиля, который, в свою очередь, рассматривается как аванпост враждебного Запада на исламских территориях. Подобное восприятие не изменится под влиянием постепенных перемен в американской политике. Единственно возможное решение состоит в заключении мирного соглашения и создании де-факто Палестинского государства.

Антиамериканские настроения и терроризм ни в коей мере не являются непосредственным «порождением» арабо-израильского конфликта. Поэтому американцам не следует тешить себя иллюзиями, что все неприятности исчезнут сразу же после заключения мирного соглашения. Наоборот, экстремистские группировки неоднократно мешали ведению переговоров и всячески пытались свести на «нет» усилия по достижению мира, проводя террористические акции против Израиля. В результате политика Израиля по отношению к арабам становилась все более жесткой, усиливалось влияние правых, компромисс вновь и вновь оказывался недостижимым. Мотивацией этих действий были и остаются эгоистические внутренние интересы. Экстремистские группировки расширяют ряды и приобретают влияние благодаря росту недовольства населения. Чем дальше от урегулирования арабо-израильский конфликт, тем больше выигрывают эти группировки.

Именно из-за того, что террористы играют на народном недовольстве, столь необходимо урегулирование конфликта между Израилем и Палестиной. Мирное соглашение устранит как минимум одну причину недовольства арабского мира по отношению к США и Западу в целом. Арабским лидерам придется отвечать за собственные промахи; они лишатся возможности обвинять во всем внешних врагов. Все это поможет США реализовать в регионе другие проекты: присутствие американцев не будет ассоциироваться со страданиями палестинцев.

Соединенные Штаты должны также изыскать способ уменьшить антиамериканские настроения в исламском мире, выказывая большее сочувствие к страданиям местного населения. Отправка гуманитарной помощи афганскому народу наряду с кампанией по разгрому «Талибана» и «Аль-Кайеды» была шагом в правильном направлении. Военное присутствие США на Аравийском полуострове не должно бросаться в глаза, однако необходимо иметь в этом районе контингент, достаточный для охраны нефтепроводов и продолжения войны с терроризмом. Америка должна также принять меры по разъяснению своих действий, укрепить взаимоотношения с населением региона через культурные и образовательные обмены и через радио— и телевещание на местных языках.

Короче говоря, США должны осознавать, что, даже руководствуясь благими намерениями, на Ближнем Востоке они продолжают восприниматься как империя. Подобное восприятие в какой-то степени неизбежно, оно связано как с особенностями самого региона, так и с мировым лидерством Америки. Но Вашингтон мог бы приложить дополнительные усилия для того, чтобы уменьшить степень недовольства арабов. Следует тщательно соизмерять размах и методы антитеррористической операции с провозглашенными задачами, чтобы не вызвать новой волны антиамериканских настроений.

Венцом данной стратегии должен явиться долгосрочный план постепенного устранения источников недовольства во всех развивающихся странах. Целями данного плана должны стать политическая либерализация, рост среднего класса, улучшение системы образования и модернизация социальных институтов в конкретных регионах. Долгосрочное урегулирование конфликта между имущими и неимущими представляет собой, по большому счету, устранение конфронтации между теми, кто творит историю, и теми, кто заметно отстал от нее. Расширение региональных зон процветания в сторону бедной периферии, равно как и пересмотр отношения Севера к развивающимся странам, способствуют снятию геополитической напряженности.

Прежде всего следует признать, что регионы сильно отличаются друг от друга причинами отставания в развитии. Большинство стран Латинской Америки и Карибского бассейна имеют ресурсы и инфраструктуру, достаточные для достижения более высокого уровня развития. Их удерживают «позади» неэффективное управление экономикой, коррумпированная система правосудия и огромное социальное неравенство. Несмотря на то что доход на душу населения здесь гораздо выше, чем в других развивающихся странах, треть населения региона живет в нищете.[405] Хотя дополнительные инвестиции необходимы и для модернизации системы здравоохранения и образования, и для обеспечения насущных нужд бедняков, приоритетными в этом регионе являются совершенствование институтов управления и судебной системы. Постепенная интеграция региона в зону свободной торговли Северной и Южной Америки поможет преодолеть бедность и будет способствовать проведению реформ, подобно тому как вхождение в НАФТА помогло Мексике.

Более сложная задача — содействие развитию доведенных до нищеты народов Африки и Южной Азии. Многие из этих стран имеют лишь зачатки экономической и политической инфраструктуры. Повсюду гнет нищеты, крайне примитивные системы образования и здравоохранения, а порой и полное их отсутствие. В странах Африки к югу от Сахары менее четверти девочек, живущих в бедных сельских районах, посещают начальную школу. На Африку приходится почти 90 % из 500 миллионов зарегистрированных во всем мире случаев малярии — болезни, уносящей в среднем один миллион жизней в год. У ребенка, родившегося в Замбии или Зимбабве, больше шансов умереть от СПИДа, чем остаться в живых.[406]

Тяжелое положение Африки не означает, что миллиарды долларов помощи, направленных на континент, были использованы неэффективно. Наоборот, имеются прецеденты — Гана и Мозамбик, внешняя помощь которым способствовала частичному преодолению бедности и обеспечивала экономический рост. Более того, сеть социальных организаций в Африке значительно расширилась с 1960-х годов. Количество детей в начальной школе возросло от 40 до 70 % в период между 1965 и 1990 годами, уровень грамотности вырос с 15 % до 50 %. За периоде 1960 по 1990 год количество медсестер на душу населения увеличилось вдвое. Средняя продолжительность жизни возросла с 39 до 52 лет.[407]

Впрочем, если взглянуть на ситуацию беспристрастно, мы увидим, что затраты на помощь африканским странам в целом не принесли ожидаемых результатов. Вот что пишет Кэрол Ланкастер, в прошлом старший сотрудник Агентства международного развития, в книге об эффективности помощи Африке: «Объем иностранной помощи большинству африканских стран к югу от Сахары весьма велик, особенно в сравнении с масштабами их экономики… В течение десятилетий большинству африканских стран помощь оказывалась в достаточно крупных размерах. Тем не менее экономическое развитие оставляет желать лучшего в большей части Африки. Средний доход на душу населения в регионе в 1990-е годы оставался почти таким же, как в 1960-е. Почти половина из 570 миллионов африканцев живут всего на один доллар в день И это соотношение не изменилось за последние десять лет. Вследствие этого ежегодно к миллионам нищих африканцев добавляется еще 30 миллионов. А степень обнищания населения в Африке выше, чем в любой другой части мира».[408]

Имеется несколько причин столь обескураживающих результатов. Одна — неумение страны-реципиента воспользоваться предоставляемой помощью из-за слабых общественных институтов, коррупции и плохого управления. Если национальное правительство проводит изначально порочную фискальную политику, вряд ли потоки финансовой помощи исцелят экономику. К тому же помощь может и ухудшить положение, так как будет смягчать последствия безграмотной политики, что, в свою очередь, вряд ли будет способствовать изменению существующего курса власти. Со стороны стран-доноров тоже были допущены организационные ошибки. Как правило, распределение помощи регулируется чиновниками в Вашингтоне, Нью-Йорке или Женеве; эти чиновники имеют слабое представление об истинных условиях в странах-реципиентах. Существует недостаточная согласованность действий отдельных стран-доноров, таких организаций, как Всемирный Банк или ООН, и многих неправительственных организаций, вовлеченных в процесс. Политические, стратегические и коммерческие мотивы зачастую подменяют гуманитарные идеи, что не позволяет стимулировать экономический рост, и помощь в результате не доходит до наиболее в ней нуждающихся — то есть бедняков.

Эти недостатки подчеркивают необходимость кардинальных реформ. Несмотря на важность программ развития, составленных с учетом специфики каждого региона, богатейшие страны мира должны объединиться и разработать новый подход, если они собираются решать проблему развивающихся стран. События сентября 2001 года и их последствия являются еще одной причиной для поиска средств по преодолению бедности и вызванного ею недовольства. Хотя гуманитарные программы, как правило, эффективнее программ противодействия стратегическим угрозам, любые успешные проекты окажутся полезными с точки зрения смягчения враждебности Юга по отношению к Северу.

Эффективная программа помощи подразумевает уделение равного внимания трем основным аспектам развития: человеческому ресурсу, экономической инфраструктуре и политическому потенциалу. Человеческий ресурс — основной: грамотное и здоровое население является ключевым условием социального и экономического прогресса. Без него государство не имеет возможности использовать внешнюю помощь, которая рассеивается подобно воде, утекающей сквозь сито. Образование и здоровье связаны между собой. У образованных женщин семьи малочисленнее и здоровее, чем у не получивших образования. Как оказалось, образование способствует снижению уровня детской смертности и заболеваемости ВИЧ.[409] Сегодня в Китае наблюдается более высокий рост экономики, чем в Индии, в какой-то степени благодаря тому, что китайское правительство еще до введения рыночной экономики в 1979 году профинансировало развитие систем образования и здравоохранения.[410]

Международное сообщество также должно уделять больше внимания улучшению системы начального образования по всему развивающемуся миру. По оценке «Оксфам» (OXFAM — Оксфордский комитет помощи голодающим, благотворительная организация с центром в Оксфорде, занимается оказанием помощи голодающим и пострадавшим от стихийных бедствий в различных странах. — Примеч. ред.), что внедрение системы универсального образования к 2015 году обойдется приблизительно в 8 миллиардов долларов — менее 3 % ежегодного оборонного бюджета США. Страны-доноры должны предложить реципиентам соответствующие их потребностям фонды, чтобы стимулировать национальные правительства к повышению расходов на начальное образование и увеличить эффективность вложений. Также необходимо принять меры по улучшению качества образования в университетах, включая развитие программ по обмену студентами и преподавателями с развитыми странами. США и другие страны с крепкой системой университетов должны поощрять возвращение иностранных студентов на родину хотя бы на какое-то время, возможно, выдавать студенческие визы и стипендии именно при таком условии.

Облегчение доступа к образованию окажет положительное воздействие и на здоровье, так как информированность означает большую заботу о профилактике заболеваний; кроме того, школы обеспечивают централизованную вакцинацию и распределение лекарств. Но крайне необходимо и прямое вмешательство извне. На создание современной системы здравоохранения уйдет несколько поколений, но международное сообщество может предпринять срочные меры для борьбы с наиболее «насущными» заболеваниями — причем при умеренных затратах. Отсутствие вакцин и лекарств, высокий уровень инфекционных заболеваний, разрушительное влияние последних на молодежь — все это определяет приоритетность борьбы со СПИДом. В качестве первых шагов в этой борьбе выступают повышение информированности населения (особенно среди социальных групп, где вероятность заражения наиболее высока) о способах предупреждения заболеваний, а также принуждение фармацевтических компаний к предоставлению лекарств по значительно сниженным ценам. Уменьшить количество случаев заболевания туберкулезом, дизентерией, малярией вполне реально, если у населения развивающихся стран появится доступ к медикаментам.

Основной вклад международного сообщества в экономическую инфраструктуру возможен в форме экономической помощи и увеличения товарооборота. Повышение эффективности помощи в преодоле нии бедности и обеспечении экономического роста возможно в случае пересмотра взаимоотношений стран-доноров и реципиентов. На смену «инсталляции» программ, разработанных страной-донором, должны прийти собственные предложения страны-реципиента, которые затем будут рассматриваться оказывающей помощь стороной на конкурсной основе.

Такой подход, основанный на реальных потребностях, будет иметь несколько преимуществ. Инициатива, ответственность и отчетность станут заботой местного населения, а не чиновников, находящихся за тысячи миль от места событий. Программы будут составляться в соответствии с местными условиями, что, скорее всего, приведет к более эффективным реформам. Новые идеи и способы действия, исходящие от местного населения, будут приниматься с большей охотой, чем идеи, навязываемые внешними источниками. Прямое финансирование ряда проектов снизит необходимость большого штата сотрудников как в стране-доноре, так и в стране-реципиенте.[411] Сокращение числа посредников и целевые проекты делают более вероятным попадание помощи по назначению. Финансирование на конкурсной основе поможет избежать коррупции и дурного менеджмента; организации и группы, использовавшие помощь не по назначению, больше ее не получат.[412]

Более эффективное использование помощи даст странам-донорам новый стимул для увеличения фондов развития. Расходы США на международную помощь до сих пор были относительно низкими и составляли около 0,1 % ВНП. В среднем одна африканская страна получала от США около 20 миллионов долларов в год (для сравнения, один реактивный военный самолет обходится США в 30 миллионов долларов). Если пересчитать эту сумму на душу населения, каждый американец вносит ежегодно 29 долларов на гуманитарную помощь, в то время как жители других промышленно развитых стран тратят около 70 долларов в год. В марте 2002 года администрация Буша объявила, что планирует увеличить ежегодные расходы на международную помощь с 10 миллиардов долларов до 15 миллиардов долларов к 2006 году. Это весьма значительное увеличение; тем не менее здесь американцы по-прежнему отстают от других наций.[413]

Вслед за предоставлением помощи необходимо развивать торговые связи, чтобы обеспечить стабильную основу длительного развития. США и другие богатые страны должны устранить экономические барьеры на пути развивающихся стран. Это вряд ли будет иметь заметные последствия для развитой экономики, но может значительно стимулировать рост экспорта в странах Третьего мира. Прибыль от открытия рынков Севера в абсолютном выражении значительно превзойдет выгоды прямой экономической помощи. Как заметил один экономист: «Развитые страны сохраняют наиболее высокие торговые ограничения в тех областях (например, сельском хозяйстве), где бедные страны имели бы наилучший шанс выбраться из нищеты собственными силами».[414]

США также следует увеличить использование предпринимательских фондов — инвестиционных фондов под управлением советов директоров, подотчетных Конгрессу США. Эти фонды уже доказали свою эффективность в поддержке малого бизнеса в Центральной Европе. Сотрудничество между организациями-донорами и частными компаниями должно использоваться для расширения частного сектора в странах с развивающейся экономикой. Это необходимо и для обучения менеджменту, и для создания среднего класса, заинтересованного в стабильной экономике и хорошем управлении. Влиятельный местный электорат, а не давление со стороны международного сообщества — вот что крайне необходимо для ускорения экономических и политических реформ.

Политическая компетентность — последнее, что необходимо Югу, чтобы преодолеть всеохватывающую бедность. Экономисты обнаружили четкую связь между компетентным управлением и возможностью стимулировать рост посредством экономической помощи.[415] И наоборот, плохое управление и несогласованное руководство всегда стояли на пути развития, даже в странах с образованным населением и огромными природными ресурсами, таких как Бразилия, Аргентина и Россия. В Африке и Южной Азии цена дурного управления еще выше, так как здесь решения властей влияют не просто на уровень жизни, но на жизнеспособность государства и на обеспечение основных потребностей. Как отмечает Ланкастер: «Там, где экономическое развитие загнано в угол политикой государства, неэффективными и коррумпированными общественными институтами, политическими репрессиями и нестабильностью в обществе, иностранная помощь вряд ли принесет выгоду и значительно изменит ситуацию».[416] Многие африканские правительства, например, продолжают применять высокие таможенные пошлины для пополнения бюджета, хотя эти пошлины существенно замедляют развитие торговли и экономический рост.

В какой-то степени политическая реформа может происходить сверху вниз, через совместные усилия местных лидеров, давление со стороны международного сообщества и создание «класса» хорошо обученных технократов. Но поскольку должностные лица зачастую неохотно отходят от сложившейся линии поведения и рискуют потерять привилегии, предоставляемые должностью, реформа также должна идти снизу вверх. Одна из наиболее показательных политических и экономических реформ недавнего прошлого началась именно на уровне рядовых членов общества. В России местные власти и предприниматели взяли на себя лидирующую роль в продвижении демократических рыночных реформ — несмотря на сопротивление со стороны Кремля.[417] Бурный рост независимых организаций, приверженных гражданскому обществу, сыграл важную роль в переходе к демократии в Центральной Европе. Международное сообщество, поощряя институциональные реформы в национальных столицах, одновременно должно предоставлять адресную помощь организациям на местах, поддерживать проекты широкого общественного участия и содействовать увеличению гражданской активности населения.

Важные сами по себе, эти усилия окажутся полезными и с точки зрения противодействия исламскому экстремизму. Например, создание местных начальных школ не только ускоряет экономический прогресс и социальную мобильность, но и сдерживает религиозный экстремизм. Многие пакистанские Дети посещают медресе — школы, где занятия проводят священники-фундаменталисты, — потому, что У них нет возможности обучаться в иной школе. Инвестиции в начальное образование, таким образом, являются инвестициями в развитие плюрализма и религиозной терпимости.

Связь между образованием и плюрализмом ведет к более широкому контексту, к вопросу о взаимоотношении ислама и политической модернизации. После сентября 2001 года многие комментаторы предполагали, что рост экстремизма вызвал ислам как та ковой и что именно он ответствен за «неспешность» политического и экономического развития на Ближнем Востоке.[418] На самом деле все наоборот. Именно слабые политические и экономические институты привели к росту исламского фундаментализма. Религиозный абсолютизм и насилие, часто его сопровождающее, в меньшей степени присущи иудео-христианскому социуму во многом потому, что этот социум прошел через Реформацию, эпоху Просвещения, научную и индустриальную революцию и торжество демократии — иными словами, через исторические этапы, отделившие церковь от государства и снизившие влияние религии на политическую жизнь. Экономическое и политическое развитие в Южной Азии, на Ближнем Востоке и в Африке может оказать соответствующее либерально-сдерживающее воздействие и на ислам.

Содействие развивающемуся миру в формировании человеческого капитала, экономической инфраструктуры и политической компетентности потребует продолжительных усилий и значительных средств. Многие программы помощи не оправдают возлагаемых на них надежд, даже если будут осуществляться параллельно с государственными реформами. Но реализация этой задачи предлагает лучший (а возможно, и единственный) способ ликвидировать культурную и общественно-экономическую пропасть между Севером и Югом.

Международные институты

Если стратегическое сдерживание (применяемое выборочно и благоразумно) является ключевым условием американской стратегии по осуществлению перехода к мультиполярному миру, то социально-политические институты — ключевые средства для обеспечения реализации этого условия. Как конституции призваны устранять хаос внутри государства, институты — своеобразное противоядие геополитической конкуренции на международном уровне. Они сдерживают систему посредством введения ограничения и обязательств для наиболее могущественных участников, замещают анархию упорядоченной структурой и обеспечивают руководство на основе закона, а не силы. Институты — конституции в зарождающейся форме, именно поэтому их признают суверенные государства. Тем не менее они являются «кирпичиками» международного сообщества и инструментами преобразования областей конфликта в зоны мира.

Институтам суждено выполнить еще одну важную роль — повести Америку по пути многостороннего сотрудничества, каковое есть золотая середина между односторонним подходом и изоляционизмом. Разделение партии республиканцев на неоконсерваторов и традиционных консерваторов, наряду с поляризацией национальной политики вдоль партийных и региональных линий, может привести к возникновению такой Америки, которая будет руководствоваться попеременно принципами односторонности и изоляционизма. Многосторонняя природа международных институтов сможет противостоять любой из этих двух крайностей. Многостороннее вовлечение нейтрализует односторонность через контакты Америки с другими нациями и совместные решения общих задач. Изоляционизму институты противопоставят разделение мирового управления с партнерами-единомышленниками, отсекая тех, кто доказывает, что участие Америки в мировых событиях обходится ей слишком дорого. Финансирование международ ных институтов есть, тем самым, средство «приручения» международной системы и нахождения общей политической почвы для создания нового вида либерального интернационализма, длительного и с четкими отличительными признаками.

Американцы всегда негативно относились к разного рода институтам, как внутренним, так и международным. Колонии изначально выступали за свободную конфедерацию, поскольку не желали принуждения со стороны более амбициозных институциональных структур. Американцы уступили и приняли идею конституциональной федерации, только когда стало ясно, что институты, созданные в 1781 году, слишком слабы, чтобы сохранить целостность Союза. С тех пор, особенно после Гражданской войны, Америка постепенно превращалась в максимально институализированную. Если оставить в стороне популистское неприятие сильного федерализма, большинство американцев приняли государство, изобилующее разнообразными уровнями власти (местной, на уровне штата, федеральной), бесчисленными неправительственными организациями и вездесущей системой правосудия. В Америке на 600 человек приходится один адвокат, поскольку путешествие по государственному лабиринту правил и институтов невозможно без юридических консультаций.

Ранняя Америка больше опасалась международных институтов, чем внутренних. Заявления отцов-основателей о коварстве союзов представляли собой предостережения относительно участия Америки в международных институтах, которое подвергало страну опасности оказаться во власти большой политики. Америка сосредоточилась на экспансии на запад, на развитии экономики и создании сильной армии и потому не хотела иметь ничего общего с ограничивающей или накладывающей обязательства ролью в международных организациях. Отказ Сената от участия США в Лиге Наций — один из наиболее очевидных примеров подобного отношения.

Уроки 1930-х годов, шок Второй мировой войны, и дипломатический талант Рузвельта постепенно свели на «нет» противодействие американцев участию в международных институтах. Во время первого послевоенного десятилетия США активно популяризировали новый международный порядок и обращались к международным институтам для реализации своих задач. В Думбартон-Оукс, а затем в Сан-Франциско американцы возглавили деятельность по основанию ООН — организации, призванной обеспечивать мировую безопасность. Конференция в Бреттон-Вудз, штат Нью-Гемпшир, привела к созданию нового института для управления мировой экономикой. С началом «холодной войны» США заключили союзы с соседями СССР, договоры об обеспечении безопасности в Западной Европе, на Ближнем Востоке, в Юго-Западной Азии и Северной Азии. Огромная работа, проведенная США в 1940-е и 1950-е годы, привела к созданию инфраструктуры международных институтов, которая до сих пор служит основой для многостороннего сотрудничества во всех частях света.

Несмотря на то что Америка придает огромное значение институтам для формирования и управления международным порядком, американцы никогда не относились к ним с тем энтузиазмом, с каким они создавали внутренние институты. Те же опасения, которые заставили отцов-основателей осторожно относиться к союзам и ослабили Лигу Наций, продолжают оказывать значительное влияние на сегодняшнюю Америку. Современные критики международных институтов постоянно возвращаются к темам, которые перекликаются с прошлым, — институты; ставят под угрозу суверенитет и автономию Америки, уменьшают возможности для маневра, и часто противоречат принципам конституции, посягая на власть Конгресса.

Сенатор Джесси Хелмс решил в 2001 году, что пяти сроков в Сенате с него достаточно. Тем не ме-нее его многочисленные союзники-консерваторы продолжили войну Хелмса против ООН. Как писал Хелмс в «Foreign Affairs»: «Организация Объединенных Наций, неуклонно увеличиваясь в размерах и расширяя масштабы деятельности, постепенно превращается из института суверенных государств в квазисуверенное единство в самой себе. Эта трансформация представляет реальную угрозу национальным интересам США».[419] Сенатор-республиканец от штата Миннесота Род Грэме в 1998 году сделал схожее по тону и тематике заявление в адрес Международного трибунала: «Надеюсь, что администрация будет оказывать активное сопротивление этому суду и обеспечит ему судьбу Лиги Наций, так что он падет, лишенный поддержки США. Это — монстр, которого мы должны сокрушить».[420]

Впрочем, далеко не все международные институты вызывают в Америке такое отторжение. Альянсы наподобие НАТО пользуются поддержкой всего политического спектра страны, в основном потому, что Америка управляет ими благодаря своему военному могуществу. Не возникает проблем и с «Большой восьмеркой» (G-8), другой организацией, подконтрольной Вашингтону, и с МВФ, в решениях которого последнее слово всегда остается за США.

Что касается институтов, в которых Соединенные Штаты подотчетны другим, то в этих случаях настороженное отношение демонстрируют даже либеральные политики. Лишь несколько демократов поддержали передачу воинского контингента США под командование ООН. Международный трибунал имеет весьма ограниченное число сторонников в Конгрессе. Администрация Буша наотрез отказалась от Киотского протокола по охране окружающей среды, но даже администрация Клинтона не спешила его подписывать. Администрация Буша не выказывала угрызений совести — наоборот, представляла свое решение как пример политического мужества, — и объявив об одностороннем выходе США из договора по ПРО.

Попытки принудить США принять арбитражный суд и соблюдать законы, вступающие в противоречие с их интересами, обречены на провал. Обычно Вашингтон выбирает более легкий путь, подчиняясь правилам торговли, но не правилам, затрагивающим вопросы безопасности. Например, в 1984–1985 годах США отказались признать решение Международного суда о том, что Америка нарушала международное право, минируя гавани Никарагуа. Когда Никарагуа обратилась в суд, США оспорили его полномочия. Когда суд отверг американский протест, США уведомили, что отказываются от соглашения 1946 года, по которому они признавали юрисдикцию Международного суда.

Двойственный подход Америки к участию в международных институтах весьма недальновиден. В настоящее время США могут позволить себе повернуться спиной к тем организациям, где у них нет права решающего голоса. Они достаточно сильны, чтобы действовать в одностороннем порядке и там и тогда, когда им выгодно. Проблема состоит в том, что американское превосходство не вечно. Когда американский однополярный мир рухнет, США обнаружат, что они все чаще и чаще обращаются к тем институтам, авторитет которых сегодня подрывают своими односторонними действиями.

Когда управление международными институтами будет зависеть в большей степени от консенсуса и компромисса, а не от американского лидерства, США пожалеют, что действовали в соответствии с собственными интересами, а не согласно общепринятым правилам. Когда доллар перестанет быть мировой резервной валютой, Вашингтон захочет обратиться к какому-либо международному институту за помощью в стабилизации глобальной финансовой системы. Когда войска американцев «увязнут» на Ближнем Востоке или Азии, а в Европе снова возникнет межнациональный конфликт, США захотят, чтобы силы объединенной Европы действовали независимо от стран НАТО. Когда угольная и нефтяная отрасли развивающихся стран через десять — двадцать лет начнут работать на полную мощность, американцы могут пожалеть, что правительство, обладая со— ответствующими рычагами, не воспользовалось моментом для создания глобального экономического механизма по предотвращению загрязнения окружающей среды.

Вместо того чтобы пожинать плоды превосходства и отстраняться от участия в международных делах, США следует использовать свое влияние, чтобы сформировать международные институты, на которые в скором времени им придется полагаться. Америка должна частично отказаться от бремени лидерства в обмен на участие в институтах, которые будут трудиться на благо Америки, когда последняя лишится возможности действовать в одностороннем порядке. Пожертвовав краткосрочными выгодами, можно добиться долгосрочных преимуществ. Подобный подход подразумевает применение метода стратегического сдерживания в институтах, в которых США будут обладать равными с другими правами. Эти институты одновременно ограничат Америку — и объединят ее с другими центрами силы.

На аналогичную сделку в свое время пошли крупные колонии, такие как Виргиния и Нью-Йорк, чтобы открыть дорогу к конфедерации. Такую же сделку заключили Германия и Франция, положив первый камень в основание Европейского Союза. Профессор Джорджтаунского университета Джон Айкенберри охарактеризовал подобный шаг как ключевой элемент построения стабильного послевоенного мира: «Если лидирующее государство сочтет, что преимущества его послевоенной сверхвласти кратковременны, оно вполне может прийти к идее институционального мирового порядка, наследующего его господству. В действительности создание базовых институтов — вид гегемонистских инвестиций в будущее. Если установить адекватные правила, институты будут действовать к пользе лидирующего государства, даже когда его материальные возможности уменьшатся. Однако вне институционального порядка обрести эти выгоды невозможно».[421]

США должны отказаться от автономии, если они и вправду хотят «приручить» многополюсность; только создание соответствующих институтов обеспечит плавный переход от однополярного американского мира к многополярной структуре. Двигаясь в этом направлении, Америка должна вкладывать средства в создание институтов, выполняющих три основные функции.

Для начала США должны учредить директорат в составе крупнейших мировых держав, задачей которого станет регулировать взаимоотношения мировых центров силы. Формально эту задачу осуществляет Совет Безопасности ООН. Но по причине своей формальной природы и права вето, которым обладают пять его постоянных членов, Совет Безопасности, скорее, представляет собой форум, где произносятся высокопарные (и весьма прямолинейные) речи, а не орган практической дипломатии.

Мировое правление должно уподобиться Священному союзу, а не ООН или Лиге Наций. Членами-основателями должны стать США, Европейский Союз, Россия, Китай и Япония. Главные страны других регионов — Индонезия, Индия, Египет, Бразилия, Нигерия — также должны сидеть за общим столом. Как и Священный союз, этот директорат будет функционировать в качестве неофициального форума по обсуждению проблем и координации действий. Решения достигаются путем всеобщего согласия, ни одна из сторон не имеет право вето. Скоординированное бездействие и стратегическое сдерживание: будут не менее важны, чем совместные акции. Директорат станет собираться по определенному графику, и по необходимости в экстренных случаях. Как и в случае Священного союза, этот институт будет руководствоваться целями достижения сотрудничества основных мировых центров и урегулирования региональных кризисов.

Вторая группа институтов, к созданию которых следует стремиться США, будет разрабатывать и внедрять в международную систему правила и нормативы. Повседневная жизнь многих стран остается мирной и предсказуемой именно потому, что правила и нормативы, выработанные в этих странах, определяют поведение каждого гражданина и принимаются им безоговорочно. Повседневная международная жизнь гораздо менее упорядочена, во многом потому, что ее правила и нормы примитивны и во многом устарели. Институты придают международной системе социальный характер. Они устанавливают нормы и правила, регулирующие поведение государств. Чем больше суверенные государства будут заинтересованы в развитии институциональной инфраструктуры, тем выше шансы сделать международную жизнь более мирной и предсказуемой.

Некоторые из таких институтов уже существуют; США принимали участие в организации многих из них в последние пятьдесят лет. Однако существующие институты до сих пор зависят от США; им придется измениться, чтобы эффективно функционировать и без контроля Вашингтона. Америке также необходимо поддержать другие институты, которые она сегодня игнорирует по причине того, что они слишком ограничивают ее действия. Важным символическим шагом стало бы более активное участие США в работе ООН. Цель этого шага — не просто расширить возможности ООН по реализации гуманитарных программ и миротворческих миссий. Добрая воля США ясно даст понять, что Америка желает внести вклад в развитие международных институтов и играть по тем же правилам, что и другие страны.

Сильные институты необходимы для управления особыми аспектами международной жизни. Для многих новых игроков глобализация означает улучшение механизмов управления торговыми, финансовыми и экономическими отношениями. Всемирная торговая организация является примером удачного сотрудничества, но этот институт должен распространить свое влияние на сферу финансов и монетарную систему. Сегодня, когда евро конкурирует с долларом за право считаться мировой резервной валютой, монетарную политику нельзя предоставлять игре случая. Необходимы дополнительные финансовые механизмы предупреждения региональных кризисов. Примут ли эти механизмы форму резервных фондов экономической стабилизации, или экономических «выключателей», или «блокираторов» кредитования, — уже не столь важно. США и их партнеры должны создать новую финансовую архитектуру, не дожидаясь, пока очередной кризис охватит мировую экономику.

Еще одним важным шагом повышения мировой стабильности и предсказуемости является создание международной юридической инфраструктуры. Закон играет главную роль в установлении мира внутри страны, и эта роль вполне может быть перенесена на международную арену. Международный суд, Постоянный арбитражный суд, Международный уголовный суд, суды над военными преступниками, учрежденные ООН, помогли ввести закон в сферу международной политики. Следующим шагом будет расширение полномочий согласительных комиссий, созданных под эгидой ВТО и других организаций. США должны преодолеть искушение и не отстраняться от участия в деятельности этих институтов (вплоть до полного выхода из них), поскольку подобными действиями они ставят себя выше закона. Если эти институты не придут на помощь США, когда последним понадобится поддержка, американцам останется винить в этом только себя.

Третья группа институтов ставит целью не управление повседневными делами, а противодействие долгосрочным угрозам и опасностям. Большинство опасностей, угрожающих ныне США, носит общий характер, то есть это опасности, стоящие и перед многими другими странами. Справиться с ними можно только совместными усилиями. Это справедлива и для традиционной сферы безопасности, в которой важную роль играет географическое положение. До сих пор существуют опасные «соседи» — к примеру, Южная Азия и Ближний Восток. Но полномасштабная традиционная война даже в этих регионах менее вероятна, чем отдельные случаи терроризма, применение химического или бактериологического оружия, компьютерные атаки — опасности, не знающие географических границ.

Наиболее эффективный путь борьбы с этими угрозами — международное сотрудничество. Институты необходимы, чтобы предотвратить распространение ядерного оружия и технологий по созданию ракет, особенно из стран бывшего СССР. Легкость приобретения и транспортировки химического и биологического оружия означает, что наилучшим средством борьбы с этими опасностями станут международный обмен разведданными и совместный надзор за деятельностью террористических групп. Операция в Афганистане стала важным этапом в борьбе с «Аль-Кайедой», однако известно, что эта террористическая организация раскинула свою сеть более чем в пятидесяти странах. Война с терроризмом потребует от международных институтов координации сотрудничества разведок, полиции и иммиграционных агентств разных стран.

Если администрация Буша продолжит развертывание системы противоракетной обороны, необходимо привлечь к этой программе партнеров Америки. В качестве начальных мер можно предложить разработку систем обнаружения и развертывание совместных противоракетных систем. Система немедленного реагирования позволяет обнаружить ракету сразу после ее запуска, а не тогда, когда она уже приближается к цели. Такая система защищает все государства, являющиеся потенциальными целями, а не только ту страну, в которой она установлена. Преимущества подобной системы хорошо известны; вполне вероятно, ее внедрение предотвратит новую гонку вооружений. Вдобавок систему немедленного реагирования сложнее обмануть, чем систему воздушного перехвата. Развертывание совместных противоракетных систем уменьшит опасения по поводу того, что США ищут способ защитить только себя или получить некое стратегическое преимущество. США должны рассмотреть предложения о создании совместных систем быстрого реагирования как с Европейским Союзом, так и с Россией и, возможно, с Китаем.

Описанные выше угрозы безопасности, как правило, требуют коллективных ответов. Война между главными государствами мира в ближайшем будущем вряд ли возможна. Более вероятно, что грядущие конфликты окажутся похожими на те этнические и гражданские войны, что недавно потрясли Боснию, Сербию, Азербайджан, Руанду и Восточный Тимор. США достаточно ясно продемонстрировали, что не будут участвовать в подобных войнах напрямую. Следовательно, Вашингтон должен разрабатывать альтернативные меры предотвращения подобных конфликтов.

Наилучший вариант — использование сил региона, страны которого сильнее всего заинтересованы в предотвращении и прекращении конфликта. Существующие организации в Африке, Юго-Восточной Азии и других регионах потребуют кардинального преобразования для выполнения этих задач.

Необходимо создать институциональную инфраструктуру, обучить персонал. Даже миротворческая миссия в Косово, опиравшаяся на поддержку и прямое участие НАТО и ООН, испытывала нехватку персонала, прошедшего необходимую подготовку. ООН следует расширить штат посредников и администраторов, готовых к действиям в чрезвычайных условиях, и укреплять связи с региональными организациями.

Более эффективные программы поддержки стран развивающегося мира являются важным вкладом в деятельность по предотвращению конфликтов. Хаос и войны в большинстве стран Африки — прямое следствие ужасной экономической ситуации в регионе, недостатка природных ресурсов и повсеместного распространения СПИДа и других инфекционных заболеваний. Большее внимание со стороны мирового сообщества могло бы в значительной степени улучшить ситуацию. Бездействие в канун социального кризиса, грозящего перерасти в кризис национальной безопасности, — это прямой путь к политическому параличу; именно в случаях, когда обнищание ведет к насилию, Север с наибольшей вероятностью начнет возводить кордоны в ожидании орд беженцев с Юга.

Наконец, коллективные усилия необходимы для глобальной защиты окружающей среды. Потепление климата, разрушение озонового слоя, недостаток пресной воды, вырубка лесов вызывают серьезную озабоченность; несмотря на расхождение взглядов относительно сроков необратимого изменения планеты, специалисты сходятся в одном: современные усилия для борьбы с последствиями антропогенного воздействия крайне недостаточны. Кроме того, данная ситуация имеет тенденцию к ухудшению.

Вот всего лишь один правдоподобный сценарий развития современной ситуации. Выделение огромных объемов углекислого газа, непрерывная индустриализация таких стремительно развивающихся стран, как Индия и Китай, будут способствовать дальнейшему потеплению климата. Исчезновение ледников и повышение уровня Мирового океана на один метр к 2100 году лишит крова десятки миллионов человек в Бангладеш. Кроме того, производство пищи начнет неуклонно сокращаться. Повышение уровня воды всего лишь на 50 сантиметров приведет к затоплению 50 % территории прибрежных заболоченных территорий Северной Америки. Потепление климата увеличит процент людей, потенциально подверженных тропическим заболеваниям наподобие малярии (по данным современных исследований, этот показатель вырастет на треть — с 45 до 60 %). В тех местах, где малярия свирепствует сегодня, уровень ежегодной заболеваемости может повыситься с 50 до 80 миллионов человек.[422]

Реальное снижение выбросов вредных веществ в атмосферу возможно только при объединении усилий всех стран. Главное здесь — преодолеть искушение переложить ответственность на грядущие поколения: руководствуясь принципом «на наш век хватит», политики, не готовые к экономическим жертвам, охотно перекладывают заботу о восстановлении биосферы на тех, кому выпадет жить несколько столетий спустя. Всего через семь недель нахождения в должности президента Джордж У. Буш пересмотрел свои взгляды относительно новых норм выброса углекислого газа, о которых он заявлял в ходе предвыборной кампании. Президент мотивировал свой отказ тем, что подобное нововведение может слишком серьезно повлиять на энергетическую индустрию страны. Другое препятствие в сфере охраны окружающей среды — тот факт, что разные страны мира находятся на разных уровнях экономического развития и по-разному участвуют в охране природы. Государства не могут договориться о том, какую форму сотрудничества им необходимо взять за основу. Но чем дольше мы ждем, тем больший урон терпит окружающая среда. Соединенным Штатам, пока они еще не утратили своего господствующего положения, следует возглавить усилия по нахождению наилучших способов защиты природы. В дальнейшем достижение соглашения в этой области окажется более затруднительным, поскольку вместо одного лидера в многополюсной системе появится сразу несколько, каждый со своими взглядами на проблему.

Америка не может и не должна поддерживать все международные институты, которые существуют сейчас или могут быть созданы в ближайшее время.[423] Большинство этих организаций имеет серьезные недостатки. Даже сторонники Киотского протокола отмечают, что соглашение далеко от идеала. Но, решив выйти из протокола, Вашингтон не должен был давать поводов для обвинений в приверженности собственным интересам и пренебрежении интересами мирового сообщества. Ему следовало предложить альтернативные варианты соглашения и попытаться достичь компромисса. Дух многосторонности не менее важен, чем сама политика. Только при условии, что Америка будет поддерживать международные институты и укреплять солидарность, которую они воплощают, — только тогда у этих институтов появится шанс обуздать сопернические инстинкты многополюсного мира. СОЦИАЛЬНАЯ ИНТЕГРАЦИЯ

Социальная интеграция — одна из наиболее «неуловимых» составляющих большой стратегии, нацеленной на «приручение» грядущей многополюсной структуры. Соединенные Штаты чуть не распались в 1860-е годы из-за несовместимости жизненных укладов и социального устройства Юга и Севера, обусловленной различиями в культурной и исторической идентичности. Священный союз распался потому, что революция 1848 года вынесла на поверхность политические разногласия между либеральными режимами и консервативными монархиями, что обернулось «мелкой» социальной интеграцией, не распространившейся далее дипломатических соглашений. В противоположность этому, жизнеспособность американского союза на протяжении двадцатого века в немалой степени обеспечивалась гражданским согласием, которое в конечном счете привело к сплочению населения различных регионов в нацию. Успех эксперимента в области интеграции, затеянного Европой, тоже непосредственно связан со способностью Европейского Союза сформировать политическую идентичность, «отменившую» национальные лояльности и превратившую собрание национальных государств в единую структуру. Социальная интеграция и общая идентичность, укрепляя согласие и единство, позволяют преодолеть дух соперничества.

Создание единой социальной ткани значительно упрощается в случае географической близости заинтересованных стран. Идентичность предполагает активные социальные контакты, которые легче осуществить на близких расстояниях. Кроме того, общий язык и общие культурные ценности также способствуют единению, порождая отчетливо выраженное ощущение сплоченности. Самюэль Хантингтон ошибался, когда говорил о том, что различные цивилизации рано или поздно должны прийти к конфронтации, однако он, безусловно, прав в отношении того, что культура имеет для идентичности определяющее значение. При прочих равных условиях гораздо легче сформировать единую идентичность государств с общей культурой, чем государств, культуры которых разнятся. Не случайно, что в регионах, в которых социальная интеграция зашла наиболее далеко, — в Северной Америке, Скандинавии, Западной Европе, — культурная общность в значительной степени определяет политическое и экономическое единство. По этой причине социальная интеграция гораздо легче протекает внутри регионов, чем между ними. Указанные особенности еще раз подчеркивают необходимость построения «частичного мира» и создания региональных зон стабильности — вех на пути к всеобщему миру.

Тем не менее для Соединенных Штатов принципиально важно распространить собственные социальные нормативы за пределы своего региона. Упорным трудом в течение последних пятидесяти лет Америка и Европа выработали атлантическую политику, для которой кооперация стала базовым принципом. Достигнутое равновесие может быть нарушено, когда Европа обретет большую самостоятельность, а Соединенные Штаты обратятся к своим внутренним проблемам. Однако поддержание общей идентичности послужит на пользу обеим державам, предотвратив возникновение соперничества. Культурный и образовательный обмен, регулярные визиты конгрессменов и парламентариев, общая история и традиционные праздники, а также высокие объ емы трансатлантического товарооборота — все это разумные шаги к лучшему будущему.

Соединенные Штаты в данный момент обладают большими, чем в предыдущие годы, возможностями интеграции социальных норм в международную жизнь. Распространение демократии не может гарантировать мир, но оно способствует созданию единых норм и правил, на которых базируется чувство общности. Это чувство укрепляется повсеместным соблюдением гражданских прав, юридических норм и процедур разрешения споров и т. д. Встречи, подобные состоявшемуся в 2000 году в Варшаве Всемирному демократическому форуму, имеют важное идеологическое значение и обладают большим практическим потенциалом, поскольку обеспечивают надежную платформу для будущего политического и экономического сближения. Кроме того, Соединенные Штаты должны развивать отношения с недемократическими режимами. И даже если в результате мусульманское общество не придет к пониманию важности социальной конвергенции, усилия со стороны американцев неизбежно приведут к потеплению взаимных отношений.

Цифровая эра открывает новые возможности социальной интеграции на уровне общественных и личных контактов. Развитие транспортных и коммуникационных технологий позволяет активизировать социальное взаимодействие независимо от расстояний. Воздушные перевозки обеспечивают возможность личного контакта людей, проживающих в разных полушариях Земли. В периоде июня 1999 года по июнь 2000 года американские и зарубежные авиакомпании перевезли международными рейсами 137 миллионов пассажиров из Соединенных Штатов.[424] Что касается Интернета, он позволяет организовывать международные референдумы и многонациональные встречи вне зависимости от государственных границ.

Международные институты вносят свой вклад в дальнейшую социальную интеграцию. Участие в таких организациях, как НАТО и НАФТА, усиливает чувство общности как среди политической элиты, так и среди простых людей. Вступление Китая в ВТО объясняется не только важностью развития торговых отношений, но и стремлением общественного мнения видеть Китай равноправным членом мирового сообщества. Усиление демократической ответственности и повышение прозрачности международных институтов способствуют усилению их социализирующей роли. Расширение полномочий парламентских групп повышает легитимность работы чиновников и дипломатов.[425]

Сегодня крупнейшие государства мира, так же как члены Священного союза в девятнадцатом столетии, должны культивировать чувство общей судьбы, которое преодолевает исторические и культурные разграничительные линии. Рассматривая Союз как «оплот тесного сотрудничества», его лидеры обращали на это особое внимание, что отлично сформулировал лорд Кестльри: «Мало иметь общий интерес в какой-либо области; надо еще обладать и общей ответственностью».[426] Соединенным Штатам необходимо приступить к формированию вокруг единого центра чувства союзной общности, выражающейся в общем интересе и общей ответственности.